Из статьи академика Василиска Замочникова "К вопросу о возникновении Болоттенбурга"
Следует сразу признать, что достоверных источников по интересующей нас теме существует совсем немного. Среди них особо выделяется сочинения Афанасия Менялова "Откуда есть пошел стольный град Болоттенбург", известное также под другим своим названием "Против семиотиков" (иноземно-московской школы толкователей Апокалипсиса). Вот, что пишет Менялов:
"Сидели этта как-то Царь-Батюшка и Царица-Матушка посередь Кремля. Царь-Батюшка водку кушал и огурчиками занюхивал, а Царица-Матушка семянки лузгала. И говорит этта Царица-Матушка:
- Чей-то скушно мне, батюшка.
- А чего скушно-то? Коли хошь, так давай из Царь-пушки пальнем. А хошь, так головы стрельцам посрубаем. Все кака-никака забава будет".
Тут нужно оговориться. Если судить по другим источникам, стрельцы были казнены отнюдь не забавы ради. Во всяком случае, не только ради забавы. Иннокентий Домосед справедливо указывает на причастность некоторых стрельцов к еретической секте, духовным вождем которой выступала Сонька Московская. В припадках падучей она пророчествовала о явлении града на болоте. "Оттого, - пишет Иннокентий, - разгорелась среди стрельцов смута. Стали оне прожекты строить да задумали все болота на святой Руси осушить. И с такой-то поганой ересью устроили хождение во народ". Во избежание дальнейшего разложения в рядах вооруженных сил принято было мудрое решение: полармии казнить, оставшуюся половину реформировать, а Соньку сослать в монастырь.
Но вернемся однако к сочинению Афанасия Менялова.
"А Царица-Матушка ему отвечает:
- Дык, рубили уж, батюшка, а все скушно. Душа моя томленьем истомлена.
- Да ты б, матушка, поменьше романов заграничных читала про любовь и прочие выкрутасы французские. Вот лучше, хошь, водки тебе налью?
- Ах, батюшка, сразу видно, что человек ты как есть дремучий. Кто ж дамам водку-то предлагает? Настоящие мадамы в Европах только спирт и пьют.
- Этта кто ж тебе такое сказал?
- А вот съездил бы ты, батюшка, в Европу, так сам бы и увидел.
- А чего б не съездить? - сказал Царь-Батюшка. - Ванька, мать твою ети, запрягай лошадей!
Ванька, кучер ихний, лошадей запряг, тарантас приготовил и повез Царя-Батюшку и Царицу-Матушку в самую что ни на есть Европу. Но поелику Ванька пьян был, то все время заваливался на левый бок, а за собой и поводья тянул. Лошади же, чуя это, сворачивали направо, и вышло так, что вместо западу поехал тарантас на северо-запад, куда и пешком-то русский человек никогда не хаживал".
Опять же стоит отметить, что источники сильно расходятся в толковании причин, по которым выбрано было именно северо-западное направление. В частности, Володимир Толстобрюхый предполагает, что ехал Царь-Батюшка вовсе даже не в Европу, а в Индию. "И захотелося ему в море-окияне ноги обмыть, - пишет Толстобрюхый, - но прослышал Царь-Батюшка, что Земля де круглая, и ежели повернуть на северо-запад, непременно попадешь на юго-восток. Так и порешил ехать".
В любом случае, достоверным можно считать тот факт, что спустя три месяца тарантас самодержца увяз по самые оси в лесном болоте. Вот, что говорит об этом периоде российской истории Афанасий Менялов:
"Покуда Ванька тарантас из болота вытягивал, Царь-Батюшка повелел карнавал устроить. С фейервеками, танцами и гуляниями народными. А поелику народу во всей округе сыскать не сыскалось (болото все ж), то Царь-Батюшка и Царица-Матушка сами гулять отправились.
А вокруг-то лес, чаща дремучая, с волками, совами да комарами лютыми. Но Царю-Батюшке все нипочем. Идет себе по лесу да "Боже, царя храни" насвистывает.
Однако же время к ночи приблизилось. Совы заухали, волки завыли, комары закусали.
- Ой, чует мое сердце, заблудилися мы, - говорит Царица-Матушка.
- А если б даже и так? Ты ж, матушка, хотела веселья, так вот тебе екстремальный туризм.
- Ой, батюшка, страшно мне! Комары-антихристы до костей сожрут. Давай скорее назад поворачивать.
- Эх, баба глупая, что бы ты без меня делала? - сказал Царь-Батюшка. Да сказавши это, взял топор и начал просеку рубить.
Долго ли коротко ли рубил он ту просеку и прорубился. Глядь - Река впереди, а на том бережочке - Европа. Так и явилось миру окно из России.
Смотрит Царь-Батюшка, по тому бережочку немчуры ходят (или шведы то были - кто же их разберет?). Кафтаны на них расшитые, на ногах чулки, на головах парики.
- Эге-гей! - закричал им Царь-Батюшка.
А немчуры, как царя-то увидели, так тоже сразу заголосили:
Тут на шум и Ванька с тарантасом подоспел. Велел ему Царь-Батюшка яички собрать да ножки куриные, которые Царица-Матушка в дорогу припасла, и идти торговаться с немчурами. А водку продавать не велел - самим мало было.
И пошел Ванька в басурмановы земли и продал там яйки и курки. А купил он кафтаны да штаны, да сапожки, каких в России не шьют. Ливис и Адидас они называются".
Следует отметить, что торговый путь, прорубленный Царем-Батюшкой в те достославные времена, существовал еще не менее трех веков, аккурат до Большого Мероприятия, затеянного партией "Есть" во главе с Вовкой Лысым. Я сам, будучи однажды проездом в Париже и зашедши в ресторан, отведал русской курятины. Там ее подавали под названием "царские ножки", и ценилась она гурманами наравне с лягушачьими лапками.
Однако продолжим исследование труда Афанасия Менялова.
"Стали этта Царь-Батюшка и Царица-Матушка жить на берегу Реки. Водку пили, семянки лузгали, карнавалы устраивали да с немчурами торговали. И все бы у них так и шло само собой, но понравился Царю-Батюшке тот берег много больше, чем этот. Вызвал он к себе Ваньку и говорит:
- Поди, отвоюй.
- Да как же, Царь-Батюшка, Ваше Величество, - отвечает Ванька, - как же я его отвоюю? Я ж военному делу совсем необученный.
- Я тоже, знашь, академиев не кончал, а вот, пошел да увидел, да Казань покорил. Золотишком разжился. Иди и ты, покоряй басурманов. А чтоб сподручнее тебе воевать было, назначаю тебя воеводою.
Делать нечего, пошел Ванька с немчурами воевать. И бутыль с собой прихватил. Шел он этта, шел, и жажда его сморила. Сел под дерево, отпил из бутыли. Дальше пошел. А дорога трудная - косогоры да буераки. Опять Ваньку жажда сморила. Сел под дерево, отпил из бутыли. Так он шел и пил, и пил и шел, покуда бутыль пустою не сделалась. А там и ночь настала. Лег Ванька под звездами да уснул.
Утром худо ему стало. Хотел Ванька опохмелиться, а в бутыли-то и нет ничего. Пришлось домой возвращаться.
Вернулся, стоит пред Царем-Батюшкой и дрожит, аки лист осиновый.
- Не вели, - говорит, - казнить, вели, Царь-Батюшка, слово молвить.
- Ну, чего скажешь?
- Воевал я, Царь-Батюшка, с басурманами. Весь день воевал и всю ночь воевал, и не смог одолеть немчуру проклятую. Они ж, Царь-Батюшка, ружья кирпичом не чистют!
- Дурак ты, Ванька, как есть дурак! - молвил в сердцах Царь-Батюшка. - Отвоевать не смог, так хоть укради!
- Этта мы мигом, - отвечает Ванька. - Уж этта-то мы умеем!
Пошел и украл. Всю Игерманландию в мешке уволок. И вот, объединил Царь-Батюшка под своею короною земли русские, земли татарские да земли немецкие, и стал он с тех пор прозываться не Царь-Батюшка, а Отец-Император. Да вот еще, построил на том бережку Реки Его Величество фазенду себе и стал там жить с Императрицей-Матушкой и Ванькою-воеводою.
Однако же королю немецкому, которому имя было Кароль, эти дела не понравились. Пришел он к Отцу-Императору и говорит:
- Верни, чего взял, а то войной пойду.
- Да нешто это я? - удивился Отец-Император. - Это ж Ванька, кучер мой.
Почесал король Кароль в затылке. Как ему с Ванькой-то воевать? Неприлично этта для европейского государя. И подал Кароль на Ваньку в суд. И суд тот, бают, по сию пору длится. Ибо ответчик (Ванька, значит) никак до того суда добраться не может. А все потому, что дороги ингерманландские, как только под русскою короною оказалися, так сразу русскими стали. Русские ж дороги - сами знаете - по ним и летом на трахтуре не проедешь (коли охоты нет)!
Живет себе Отец-Император на берегу Реки. Год живет, два живет, три живет. Тут в Москве чиновный люд спохватился. Надо было бумажку какую-то подписать, знамо дело, побежали к царю. Глядь-поглядь - нет императора. Искать стали. Сначала в Кремле, потом в Китай-городе, потом в слободе Немецкой, где Царь-Батюшка любил иноземцев водкою подчевать. Нету царя. Нигде нету.
Заголосил тут чиновный люд, аки бабы на похоронах:
- На кого ж ты нас, Царь-Батюшка покинул? Как же мы без тебя государством управлять будем?
И плачуть, и стонуть, а подлый народец тем временем без сильной-то царевой руки совсем от рук отбивается. Хамить стал и дерзить начальству. В Замоскворечье и того хуже. Баяли, призрак там объявился. Ходил, бродил, звал к топору и повсюду грамотки преподлейшие раскидывал. Так его и прозвали - Сеятель".
Тут, кстати, организовался подпольный комитетец. Влились в него стрелецкие генералы, которых Царь-Батюшка не успел казнить, сочинители "преподлейших грамот" и кое-кто из чиновного люда. Тогдашний лозунг комитетчиков: "Царя нет, значит, все позволено!". Первым делом члены подпольщики ринулись к государевой казне. Но их туда не пустили. Тогда и задуман был обманный маневр. Одного из комитетчиков обрядили призраком, и стал он подстрекать Замоскворечье к восстанию. А когда на поимку Сеятеля были отправлены элитные части стрелецкой дружины, "преподлейшие грамотеи" добрались наконец до государевой казны. Но она оказалась пуста. Стало быть, мы вынуждены констатировать, что акция комитетчиков завершилась ничем. Афанасий Менялов даже не упоминает об этом эпизоде.
"Настала смута великая. Революзьеном запахло. Чиновные люди хотели уж было варягов на трон звать да вовремя спохватились.
Пришел к ним стрелец, который на воротах стоял, и говорит:
- Зря плачем стонете да воем воете. От этого - паника одна. А Царь-Батюшка жив. Только уехал он. С Царицей-Матушкой и Ванокой-пьяницей.
- Куды уехал-то?
- Так нешто я знаю?
Ладно, послали гонца на поиски. Ускакал гонец. Не вернулся. Три года прошло, а нет его.
Послали еще гонца. Ускакал гонец, не вернулся. Опять три года прошло, а о нем и слыхом не слыхать.
Собрал тогда главный болярин Алексашка Меньшой большой совет из служивого люда.
- Что, - говорит, - братцы, делать будем? Царя нет. Народ бунтует. Охамел в конец. Третьего дня ехал я в карете с мигалкой по самой Тверской, так мою карету какой-то купец на своей таратайке подрезал!
- Да, да, - повздыхали служивые люди. - О времена, о нравы!
- Нельзя так жить! - продолжал Алексашка. - Того гляди, всяким подлым людишкам эгалите захочется, фратерните, мать его. И будет у нас тут полная либерта!
- Верну! - обещался Меньшой. - Чтоб мне дольче виты не видеть!
И поехал. И стал искать. Долго ли коротко ли плутал Алексашка по полям, лугам, по лесам и болотам, но выехал вдруг к Реке. Глядь, а на том бережке фазенда стоит, а в фазенде пир идет. И сидят на пиру Отец-Император, Матушка-Императрица, Ванька-пьяница да двое гонцов. Водку пьют, огурчики кушают. И наряды на них сплошь заморские - Монтаны, Моторы да Левисы всякие. Алексашка даже спервоначалу не распознал своих. Ну а как распознал да первую чарку пригубил, так и решил остаться тута на веки вечные.
Одна беда - водка кончаться стала. Пробовали у немчур Хольстен на яйки выменивать, но не пошло как-то - не тот коленкор, не та градусность! И отправил Алексашка одного из гонцов в Москву, чтобы нашей, "Столичной" привез да объявил народу, мол, жив Отец-Император.
Боляре гонца-то приняли, водкою нагрузили и тоже к царевой фазенде отправились (уж больно хамской стала для них Москва!). Долго шли они дорогою трудною. Тысяча тысяч чиновников по полям растерялась, тысяча тысяч - в болотах завязла, но все ж дошел кое-кто".
Цифры чиновничьих потерь, которые приводит здесь Афанасий Менялов, вряд ли можно считать достоверными. Взяты они, скорее, из области фольклорных мечтаний. Как справедливо замечает автор того же времени Акакий Башмаков, "чиновник - что твой таракан: сколь дустом его ни трави, он и дуст сожрет, и тебя в придачу".
Впрочем, вернемся, к рассказу Менялова.
"Так и вырос вкруг фазенды императорской целый городишко чиновный. Назвали его на европейский манер - Болоттенбург. В честь той трясины, где увязла бричка Царя-Батюшки".