Александр Евгеньевич, будучи, как он считал, в здравом уме и твердой памяти, а также (что было визуально заметно) в больничном халате болотно- зеленого цвета, расхаживал по палате медленным, настойчивым шагом. Он ждал прихода врача, который хотел с ним поговорить по поводу. По какому конкретно Александр Евгеньевич не знал, а если и знал, старался об этом не думать по известной ему причине. Время шло. Больной смотрел на ровные стены палаты, на логически верную расстановку кроватей (в два ряда по 5 штук) и завидовал. Его мысли не носили характер упорядоченности, разгуливали по нейронным цепочкам, как по Арбату, и стремились быть высказанными. Александр Евгеньевич осмотрелся: на кроватях лежали люди. Они были в таких же болотных халатах, позы их были неестественны, что с радостью отмечал больной, умиленно приговаривая: "Психопатики!". Но главной их отличительной особенностью был рост. Они все, как на подбор, были высокие. "Дудки! - восклицал про себя Александр Евгеньевич. - Вам я точно ничего не скажу". Время шло, а врач нет. Один из лежавших на кровати вдруг нервно поднял голову и уставился на прогуливающегося по палате долгим взглядом сонных глаз. Больной прекратил думать и сосредоточенно принялся разглядывать оконную раму. Оконная рама не вызывала никаких мыслей, и это не могло не радовать. Так продолжалась несколько секунд. Наконец, дверь за спиной скрипнула. Высокий, так пристально изучавший Александра Евгеньевича, снова опустил голову на подушку.
- Здравствуйте, - мягко проговорил вошедший.
- Добрый вечер, - ответил больной. Василий Васильевич, невысокий седовласый мужчина далеко за 50, был ему приятен. Он почему-то напоминал булгаковского профессора Стравинского, к тому же закончил тот же медицинский институт, что и сам Александр Евгеньевич. - У вас очень добрые глаза, жаль только, что вы ко мне так редко заходите.
- Ну, вы же у меня не один.
- Знаю, знаю. Прощаю, вы единственный психиатр, которого я прощаю.
- Спасибо, - еще мягче отреагировал врач и предложил пойти прогуляться по внутреннему дворику, чтобы никто их не слышал.
Александр Евгеньевич улыбнулся. Какой все-таки понятливый этот "Стравинский".
- Только вы обещаете, что не будете читать мои мысли, - попросил больной, проследил, как неуловимо приподнялась правая бровь профессора, и добавил: - Шутка!
- Обещаю, - расплылся в улыбке Василий Васильевич и подумал: "Да уж, шуточка. Бамбарбия Киркуду".
Больной передернул плечом, картинно возвел глаза к небу и направился к выходу из палаты. Врач тоже закатил глаза, но уже более естественно, как говориться, умеючи, и тоже вышел. Что ж, охотник часто бывает похож на свою жертву.
"Я тогда учился в Суворовском училище. Поступил легко. Учеба в училище тоже давалась мне легко. Все в жизни давалось без труда. Я вообще очень талантлив. Мне стало скучно, учить скучно, не учить скучно. Жить, в целом, скучно. А они меня били, издевались надо мной, говорили, что я тихий псих, называли "мистер зло". Они ведь не знали, что псих - это нормальный человек, а вот психопат... Я тоже их не любил, не любил еще до того, как мне стало скучно. Потом я заболел, слег на неделю. Температуры не было, озноба тоже. Голова только слегка болела. Но это потому, что я много думал, очень много. Ко мне приходили ребята, и все высокие, приходили, смотрели и смеялись. Говорили... много разного говорили. А я думал. Еще приходил какой-то майор, качал головой, кричал на меня, предлагая подняться. Он высокий был, даже длинный. Да, худой и злобный. Я не очень люблю высоких. Я ненавижу их. Я тогда это понял, лежал, думал и понял: "Либо я их, либо они меня". Они меня презирали за мой маленький рост. Они хотели меня убить, это очевидно. Я думаю, что они подсыпали мне что-то в еду. Мне нужно было защищаться, и когда я, наконец, окреп, то попытался украсть пистолет. Повторюсь, чтобы защищаться!"
- И вас, невиновного, отправили в места лишения свободы? - уточнил молчавший до этого Василий Васильевич, стараясь предельно шлифовать выражения, избегать острых углов. Это подкупало.
- Угу.
- Может быть, вы расскажите об этом, -намекнул врач.
- Да что там рассказывать?! День похож на день как две капли воды. Скучно.
- И все? Вас не беспокоило ваше окружение, неудобства, камера? Вам не хотелось быстрее выбраться оттуда?
- Нет, - только и ответил больной, - я как-то не замечал этого. Это скучно и все, но вот одно я заметил. Этого еще никто не замечал, даже сам Ламброзо: я изучал соответствующую литературу. Вам по секрету: 84, 3 % заключенных - низкорослые, как и мы с вами.
Сказано это было на ухо Василию Васильевичу, причем, шепотом, но больной все равно таинственно и испуганно обернулся: не слышит ли кто. Профессор, привыкший не удивляться ничему, не подал виду и сейчас. Только деловито закивал, будто бы в знак одобрения проведенных научных исследований.
- Вы кому-нибудь говорили об этом?
- Только вам.
- И не говорите, пусть это останется между нами.
Александр Евгеньевич понимающе улыбнулся и заговорщицки пожал руку психиатру.
- Василий Васильевич, одна к вам просьбочка. Переведите в другую палату.
Профессор удивленно округлил уставшие глаза.
- В моей все высокие, я их не люблю, - шепотом пояснил больной и заискивающе посмотрел на врача.
Ранним утром Василий Васильевич, который на самом деле был профессором, уже сидел в своем рабочем кабинете и вчитывался в текст лежащего на столе листа бумаги. В дверь постучали, профессор отвлекся от чтения и поднял глаза на вошедшего.
- Доброе утро, Александр Евгеньевич, как вы себя чувствуете в новой палате?
- Спасибо, гораздо лучше, - отблагодарил больной, теряясь в догадках, как это доктору удалось найти ему угол, населенный исключительно мужчинами ростом ниже 170 см. - Но вы ведь не для этого меня сюда позвали?
- Гм... Как знать, как знать. Да вы присаживайтесь. Есть у меня к вам один вопросик.
Больной присел на предложенный стул и стал выжидающе смотреть на профессора, который, казалось, опять углубился в чтение. Александр Евгеньевич решил, наконец, уточнить, что именно того интересует, но был, что называется, приперт к стене абсолютно неожиданным вопросом: "Вы, конечно, понимаете, почему вы попали сюда?!"
- Я?! Ну, я, может...Э-э, нет, то есть... Что вы имеете в виду?
- Вы считаете себя психически нездоровым?
- Нет.
- Очень хорошо, - наконец, ласково и с улыбкой проговорил врач. Больной выглядел сбитым с толку. - То есть вы считаете, что это нормально?
Листок, который только что усердно изучал Василий Васильевич, оказался в руках озадаченного "новосела". Потратив 2-3 секунды на изучение его содержимого, Александр Евгеньевич воскликнул: "Так это же мое заявление. Я его на имя ректора писал, когда в меде учился!" Профессор одобрительно закивал.
- Расскажите мне об этом.
- Ну, - покраснел Александр Евгеньевич, - они предлагали мне свою любовь...
- Кто?!
- Продажные женщины.
- Простите, как вы сказали?
- Ну, студентки медуниверситета, не все, конечно, но многие из них. Любовь. Предлагали.
- И в чем это выражалось, позвольте уточнить?
- Всегда по-разному. Смотрели на меня, знаете, так бесстыдно, как будто поедали меня взглядом. Улыбались, надевали короткие юбки. Их полуголые тела говорили: "Возьми меня, возьми!" Приставали ко мне с глупыми вопросами разными, спрашивали, как я отношусь к оральному и анальному сексу, был ли я когда-нибудь с женщиной? - больной покраснел еще больше.- Ну, что плохого в том, что я не грешен?
Василий Васильевич долго и успокаивающе смотрел на своего пациента, как иногда смотрят на любимую очень старую собаку, жить которой осталось всего ничего. Потом сказал: "Плохого ровным счетом ничего. Дело все в том, как вы сами к этому относитесь". Повисла минутная пауза. Краска с лица Александра Евгеньевича сошла.
- Зачем же, расскажите мне, пожалуйста, бить дантиста? Она-то чем виновата?
- Она...она тоже продажная. Она сказала, что у меня красивые зубы.
- И все?
- Нет, не совсем. У нее халат был надет на голое тело, и когда она надо мной нагибалась, я видел, какая у нее красивая, упругая грудь. И...
- И? - спокойно протянул профессор
- У меня встал... то есть, эрекция произошла, - больной замялся, вздохнул, а затем уже вполне уверенным голосом добавил. - Мне стало противно, и я ударил ее.
- А вот это неправильно. Ведь ничего плохого, согласитесь, в том, что вы полноценный мужчина, нет! Это даже очень хорошо. Послушайте совета от старика. Найдите себе хорошую девушку!
Александр Евгеньевич обрадовано улыбнулся, как будто сказанное являлось панацеей от всех его горестей. За последние три дня он проникся доверием и уважением к этому доброму старику. Искать и находить правду в его словах вошло для него в привычку. Остальных врачей больницы он недолюбливал.
Когда пациент ушел, Василий Васильевич подписал бумаги на выписку его из больницы по прошествии недели.
Был понедельник. Дождливый такой летний понедельник. Профессор Григорьев поднялся рано, капли дождя на стекле расстроили его. Он опять не выспался. Выругавшись на себя (мол, лечит психически больных, а сам не может спать в грозу), он поднялся. Небрежно бросил взгляд на постель и чуть не заплакал. Ком подкатился к горлу. Очередной приступ одиночества. Надо было давно продать эту большую двуспальную кровать...
Профессор, углубившись в грустные размышления, на автомате произвел все нужные манипуляции и по прошествии часа уже поднимался по лестнице к своему кабинету, расположенному на 3 этаже одного из зданий больничного комплекса психиатрической лечебницы.
- Василий Васильевич, - подбежала к нему ожидавшая у дверей кабинета Людмила Алексеевна, дежурный врач, - у нас новый старый пациент.
- И?
- Он хочет поговорить с вами.
- Вот как, и кто же это?
- Александр Евгеньевич...
- Пригласите, - оборвал ее на полуслове профессор, не дав окончить привычные Ф.И.О., и повернул ключ в замке. Раздался легкий щелчок.
Александр Евгеньевич, не успевший еще переодеться в больничную униформу, сидел на уже известном ему стуле и сгорал от нетерпения, ожидая пока невысокая и нескладная фигура врача появиться из двери комнаты отдыха.
- Что на этот раз? - поинтересовался Василий Васильевич, походя к рабочему столу.
- Послушайте, вы мне объясните, может это я чего-то не понимаю. Любой гражданин может получать высшее образование и может отказаться от его получения?
- Угу
- Значит, таким же образом я могу получить диплом, а могу отказаться от его получения?
- В общем, да.
- Кстати, я нашел девушку. И у нас с ней... все, ну, получается.
- Рад, и кто же это? - поинтересовался профессор, хотя и хотел узнать, что же вышло с его дипломом.
- Тот самый дантист. Я пришел к ней с цветами, и она меня простила. Сказала, что я очень милый и опять, что у меня красивый зубы.
Александр Евгеньевич замолчал, довольный рассказом о его первой девушке и ждал одобрения. Василий Васильевич ждал, в свою очередь, продолжения про диплом. Наступила тягостная для обоих тишина. Первым сдался врач.
- Так что же там с дипломом?
- А, диплом! - воскликнул бывший студент. - Я от него отказался...по политическим и расовым соображениям.
- Поясните.
- Ректор - высокий и секретарша у него высокая, и все врачи тамошние высокие. А я низкий, они меня презирать будут и убьют. Или я их. Слушайте, Василий Васильевич. Вы же положите меня опять, и на этот раз наверняка лечить примитесь. Может оно и надо слегка. Сон и какие-нибудь таблетки. Методика-то, кажется, такова. Только вы придите сегодня к нам, меня ведь в ту же палату положили. Я прошу вас об этом, вы же тоже низкий, вы все понимаете.
Старушки-сплетницы уже второй час судачили у подъезда, глазея на пробегающих мимо ребят в черной униформе с собаками на коротких кожаных поводках. Поговорить было о чем. У соседа сегодня гости, причем явно незваные. Вот чуть поодаль молодой участковый растягивает между деревьями желтую ленту с надписью "Праход забаронены". Средних лет толстячок с хитрым взглядом карих глаз о чем-то спрашивает очевидцев и просто прохожих. Слева еще один молодой человек в сером костюме, с галстуком, весь такой солидный, разговаривает с их нелюдимым соседом Василием Васильевичем и что-то помечает на разлинованном листке бумаги. Жуть как интересно!
- Василий Васильевич, как вы обнаружили взрывное устройство? - спрашивал солидный мужчина в костюме, который оказался следователем.
- Я не могу сказать, что я обнаружил. Само нашлось. Утром я, как всегда, в 7.20 выходил на работу. Открывая дверь, услышал какой-то щелчок. Вышел и увидел коробку, прикрепленную над дверной ручкой, от которой шел металлический проводок, крепившийся, видимо, к стене. Его-то я и оборвал, когда открыл дверь. Вот и все.
- Гм... - констатировал следователь и, задав еще несколько уточняющих вопросов, спросил: - у вас есть враги?
- Почему вы спрашиваете?
- Просто хочу понять, кто мог желать вашей смерти.
У профессора округлились глаза и рот, будто до этого момента он не понимал, что подложенная бомба может взорваться и, что вполне вероятно, убить его. Он молчал, сказать было нечего. Ему и в голову никогда не приходила мысль, что кто-то может желать его смерти.
- Василий Васильевич, - не унимался следователь, - может ли это быть связано с вашей профессиональной деятельностью?
- Нет, не думаю, - после недолгой паузы ответил тот. Голос его дрожал. - Простите, мне на работу надо, давайте поговорим позже. У меня больные.
- Завтра в 14.30 вас устроит?
- Да, да... У меня больные, - машинально повторил профессор и поплелся прочь.
- Это точно, у вас больные, - подтвердил шепотом его опасения солидный молодой человек, написал что-то в протоколе и принялся рассматривать принесенное взрывное устройство, недовольно шевелящее на ветру тонкими разноцветными проводами.
Палата была пуста. Унифицировано застеленные кровати одинаково смотрели в потолок. В сумерках потолок казался темно серым, зеленые стены тоже. Александр Евгеньевич не любил серый цвет, особенно темный. Чувствовал он себя плохо. Не радовала его ни геометрическая правильность больничных покоев, ни равнодушие оконных рам. Что-то шло в жизни не так. Утрачен был недолгий покой, мимолетная гармония, царившая в его жизни разрушена. Почему? Больной чувствовал необходимость оправдать это, взвалив вину на чьи-нибудь плечи. Хорошо бы, если бы подвернулся какой-нибудь высокий. Но такового не было. Был только некогда любимый профессор "Стравинский". Винить во всем его ой-как не хотелось, однако факты говорили против Василия Васильевича. Все началось с того самого вечера, когда он пригласил врача придти в палату "низкорослых". Александр Евгеньевич стремился быть понятым профессором. Он хотел заразить его своими идеями, он приготовил ему самую важную роль в деле всей жизни. Василий Васильевич пришел, а зря.
Александра Евгеньевича после того вечера перевели в другую палату, начали пичкать лекарствами. В течение нескольких недель он спал по 16 часов в сутки. Его желания атрофировались, воля была подавлена. Врачи с удовольствием констатировали, что он идет на поправку. "Стравинский" более не проявлял симпатии к больному, отводил взгляд и выглядел грустным. Через месяц Александра Евгеньевича выписали в очередной раз. Но жизнь уже потеряла былые краски. К тому начались проблемы иного рода. Головные боли мешали думать, боли в суставах ходить. От него ушла Маша, милый и любимый дантист. Ушла, потому что у него вдобавок ко всем прочим появились проблемы с потенцией, а ей всегда и везде хотелось. Надо было найти виновных! Надо было! И Александр Евгеньевич их нашел, сожалея лишь о том, что для идеальных жертв праведной мести не хватало сантиметров 30 роста.
В размышлениях больной не заметил, как пришла ночь, и длинные тени вертикальных предметов поползли по полу. В окно издалека светил одинокий фонарь, разбивая нудный желтый поток об оконную раму. "Пора!" - сказал себе больной и, сбросив надоевший халат, вышел в плохо освещенный коридор.
Следователь был на этот раз в черном костюме и выглядел, если позволите, траурно. Профессор был бледен, как и полагается человеку, проведшему бессонную ночь. Видимо, поэтому он, опередив предложение всегда любезного хозяина кабинета, присел на первый попавшийся стул. Следователь принялся заполнять формальную часть протокола допроса потерпевшего, а тот в свою очередь разглядывать помещение. В ходе беглого осмотра, врач пришел к выводу о схожести кабинетов слуг государевых и слуг славного Гиппократа, и с усталой улыбкой поинтересовался:
- А вы знаете, что врач и юрист - это две самые циничные профессии в мире?
- Слышал, - ответил такой же улыбкой следователь, а затем вопросом на вопрос: - Может быть, у вас возникли подозрения в отношении каких-либо лиц? У вас, кажется, было время подумать, и вы, насколько я могу судить, им воспользовались?
Следователь казался Василию Васильевичу очень интеллигентным и воспитанным молодым человеком, и все же навязчивым. Профессор закрыл глаза и задумался. Он вспомнил, как мерзко светил в окно больничной палаты одинокий фонарь, рождая длинные некрасивые тени. Александр Евгеньевич стоял к окну спиной, и зеленый халат висел на нем как на маленькой вешалке. Больной что-то с жаром рассказывал окружившим его братьям по несчастью. Василий Васильевич смотрел на них и удивлялся. Они все были низенькие и неказистые, все походили комплекцией на новоявленного оратора. Врач улыбнулся, подумав о том, как это ему и в самом деле удалось собрать в одной палате такое однородное сообщество. Прислушавшись, он вдруг уловил смысл выступления. Обычно тихий и вкрадчивый голос Александра Евгеньевич, который в целом был приятен, надрывно звенел: "В мире идет борьба, поверьте, я много об этом думал! Страшная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть! Борьба высоких с низкими. Они, высокие, презирают нас и хотят уничтожить! Но мы же не будем сидеть, сложа руки, мы не дадим себя убить! Не дадим!". "Не дадим!" - дружно подтвердили умалишенные и смолки, уставившись на озадаченного врача. Александр Евгеньевич вопросительно вскинул голову. Оратору указали на стоящего за его спиной профессора. "А, Василий Васильевич! Как хорошо, что вы все-таки пришли! Я ждал вас. Знакомьтесь, коллеги. Этот человек поведет нас к победе, к созданию нового, великого государства низкорослых!" Василий Васильевич понял, что может угодить в совсем нехорошую историю, но было поздно. Больной продолжал: "Это мудрейший и добрейший из всех низкорослых, этот вождь и глашатай нашего будущего общества!...." Василий Васильевич дослушал выступления и под возгласы "Слава профессору, слава защитнику низкорослых и обделенных разумом!", аккуратно прихватив за рукав сумасшедшего Цицерона, вывел его из темной палаты.
- Нет, вы знаете, даже и вообразить не могу, кто мог это сделать, - ответил таки на поставленный вопрос профессор.
Следователь долго и пристально изучал психиатра не то, угадывая его, не то жалея. Предложил чаю, кофе, сока. Получив отказ, вдруг поинтересовался:
- Маша, да помню, он рассказывал о ней. Насколько я знаю, она от него ушла.
- Ушла, и сделала это очень зря, - подтвердил следователь и замолчал.
Очень кстати заговорило радио: " Сегодня утром в здании средней школы Љ40 сработало взрывное устройство мощностью..." ........................................................................................................
Александр Евгеньевич кричал и пытался вырваться из объятий смирительной рубашки, которая намертво приковала его к стулу. Стул в свою очередь был прибит к полу. На вопросы следствия подозреваемый отвечать не желал и требовал встречи с профессором Григорьевым. Ему уступили, и вот уже Василий Васильевич заходил в хорошо освещенную комнату. Завидев его, больной притих, устремив на врача взгляд, тяжелый, ненормальный, как у загнанного зверя. Молчание продлилось секунд 40, никто даже слова не процедил. Александр Евгеньевич собрался с мыслями и начал говорить:
- Посмотрите Василий Васильевич, здесь все высокие. Они меня ненавидят. Я для них как вошь, как проказа на теле. Они даже на вас смотрят свысока. Они пытали меня, они запустили мне в организм паразитов, которые едят меня изнутри. Посмотрите, какие у них злые глаза...
Но знаете, я их не виню. На войне как на войне. Будь я на их месте, я поступил бы также. Мы враги, и кто-то из нас должен умереть. Таковы правила. Я ненавижу их, но не виню. Другое дело - вы! Вы, вы такой же как я. Помните Маугли?! Мы с тобой одной крови: ты и я! Ха-ха-ха! Предатель, я обвиняю вас. Обвиняю вас в том, что вы пичкали меня лекарствами, которые привели к импотенции, в том, что вы облучали меня, лишая возможности иметь собственные мысли, более того, вы крали мои мысли. Но это все мелочи. Главное: вы предали дело всей моей жизни, вы убили меня! Я верил вам, а вы? Что сделали со мной вы?! Убийца! Высокорословский халуй!
Больной тяжело дышал, врач тоже. Еще одна мучительная пауза. "Я закончил", - прошипел подозреваемый. Василий Васильевич, весь красный от ударившей в голову крови, держась за сердце, вышел и поплелся привычной походкой по коридору. Здесь его догнал знакомый следователь и вручил ему какую-то бумажку:
- Мы нашли на месте происшествия. Я не подшивал ее в дело.
- Спасибо, - тихо проговорил профессор, - что с ним будет?
- Сейчас повезем на экспертизу, а потом, видимо, снова к вам - пичкать лекарствами для импотенции.
"Неудачная шутка", - подумал профессор. "Угу", - мысленно согласился следователь, и они разошлись каждый по своим делам.
"Некогда многоуважаемый Василий Васильевич, вы возможно никогда не прочитаете этого письма. Впрочем, авось повезет. Я вам вот что хочу сказать. Вы сами виновны в своей смерти, дорогой вы мой человек. А завтра будете виновны еще и в смерти Машеньки. Дантиста, помните? Вы зачем тогда меня не поняли? Я вам такую миссию отвел, я вас хотел Иисусом низкорослых сделать. Пророком Мухаммедом, ежели пожелали бы. А вы? А вы меня за это в импотенты записали. Что ж, Si vis pacem para bellum! Вы будет первой жертвой "Лиги борьбы с высокорослыми психиатрами!" Знаю-знаю, вы ведь маханький. Тем и обиднее...
P.S. А ведь могло быть и по-другому, вы ведь могли согласиться. Хотя бы для виду. Я бы успокоился, а на завтра сам смеялся бы над этой глупой затеей. Ха-ха-ха! Государство низкорослых, классовая борьба! Смешно, не правда ли?!