Воинская дисциплина в полку держалась только на здравом рассудке солдат и офицеров. Реальных мер наказания бойца практически не существовало. Нарушения карались лишь угрозами отправить на дембель в последней партии в июне. Наказать солдата так же можно было какими-нибудь тяжелыми и грязными работами. Например, копать какую-нибудь яму или перетаскивать камни. Но бойцы могли только делать вид, что усиленно работают, да и то, когда рядом стоит начальство, стоило офицеру или прапорщику отойти, наказанные на работу откровенно забивали. Более жестким, с точки зрения начальства, наказанием служила посадка бойца на местную гауптвахту. Но это только с точки зрения начальства, на самом же деле, это было, скорее, поощрение и освобождение от службы. Помещение гаптвахты было пристроем к караульному помещению. Небольшая комнатка с маленьким окном под потолком. Четыре вмурованных в бетон железных, в форме грибка, то ли небольших столика, то ли подобие табуретов. На ночь на них клались деревянные щиты и получались нары для сна для двух человек. Утром щиты убирались. Меня на эту губу садили несколько раз. Перед строем объявлялось, что арест на двое или трое суток. На самом деле я никогда больше суток не сидел, потому что нужно было идти в караул. На гауптвахте я отдыхал и отсыпался, да и летом, в жару, на гауптвахте было прохладно. Зимой, правда, было холодно, отопление не полагалось, но товарищи приносили шинели из караулки.
Высшей мерой, так сказать, наказания было отправление на гарнизонную гауптвахту в Тбилиси. Не в том дело было, что начальство как-то жалело бойцов, а потому что отправить бойца на гарнизонную гауптвахту было очень хлопотным и затратным делом. Гауптвахта была постоянно переполнена и чтобы посадить туда бойца вне очереди, нужно было дать взятку. Очередь же могла быть и месяц и два и полгода. В случае Финоедова, командир не поскупился, и все-таки упек туда солдата. Прошло две недели, привезли Финоедова. По его виду, можно было подумать, что все это время он провел на курорте. Он был загорелый до черноты, лицо его заметно поправилось. Оказывается, каждый божий день к гауптвахте подъезжали местные грузины, и начальник за немалую мзду выделял им арестованных солдат в качестве рабочей силы. Работали где-то за городом, строили какой-то коттедж. Работа была не пыльная, и за работу еще давали много еды и водки. Водки Финоедову хватало, чтобы каждый день быть в отличном настроении, а так же подкупать охрану для создания себе комфортных условий в камере. Легкая работа, отменная, по армейским меркам, еда, водка, полноценный отдых на мягком матрасе под несколькими шинелями, что еще нужно солдату. Зная, что Финоедов мастерски умеет филонить и увиливать от работы, в его рассказ можно было поверить, да и весь его внешний вид говорил о том, что две недели он провел в более комфортных условиях, нежели в родной части.
Из поощрений применялось только устная благодарность. Ни о каких увольнительных и уж тем более отпусках, речи быть не могло. Могли ради поощрения, и присвоить сержантское звание. Мне так оно вообще и даром не было нужно, как говорится, чистые погоны, чистая совесть. Да и ответственности на сержантских должностях больше. В качестве наказания могли и лишить звания. Было несколько случаев, когда бойцов сначала делали сержантами, затем лишали звания за какой-нибудь залет, а потом снова присваивали звание сержанта. Лишение звания обычно происходило на разводе, на общем построении полка. Провинившийся выходил из строя, зачитывался приказ по полку и ротный ножницами срезал лычки с погон. Вроде де бы ритуал должен был вызвать у наказуемого чувство позора и вины, однако, ничего подобного, глядя на разжалованных, я не наблюдал.
За всю свою армейскую службу меня наказывали и репрессировали несчетное количество раз, а вот благодарность объявляли всего лишь один раз. На задворках столовой, у самого забора части был выкопан капонир, но его забросили, и превратили в свалку. Этой свалкой пользовалось так же и местное населения, чьи дома были неподалеку. Командир полка приказал нашему ротному навести порядок и восстановить капонир, командир роты, в свою очередь объявил набор добровольцев. Сперва добровольцев не было, однако, мы с Олегом Николаевым смекнули, что здесь можно и поторговаться. Выторговали себе освобождение от караула и приступили к работе. Целый день мы разгребали зловонную кучу, чистили окоп, таскали мешки с песком. Вонь от нечистот и отбросов меня еще долго преследовала, зато укрепленная огневая точка получилась отличная. Командир увидел такую красоту и похвалил ротного за столь оперативную работу, но мы этого не знали. Ротный сдержал обещание и в караул мы не пошли. На следующий день, с утра состоялся ежедневный развод полка. Вся могучая наша рота состояла из пяти офицеров, прапорщика и трех храбрых русских солдат, двое из которых были мы с Олегом Николаевым. Весь личный состав роты был в карауле. После объявлений каких-то приказов по округу и приказов по полку, командир зачитал наши фамилии и приказал выйти из строя. У меня похолодело где-то в районе спины, мозг начал лихорадочно работать и вспоминать все мои мелкие и крупные залеты. Мы, по уставу, вышли из строя, сделав три строевых шага, и развернулись к строю лицом.
- За отличное выполнение хозяйственных работ объявляю благодарность рядовому Сергееву и рядовому Николаеву!
Пробасил командир полка. Далее я впал в ступор. Я, конечно же, понимал, что нужно что-то ответить, но вот что именно никак не мог сообразить. Ведь множество раз мне объявляли выговоры, назначали наряды, а тут совершенно нестандартная ситуация. Несколько мгновений я стоял молча, искоса поглядывая на Олега Николаева, на лице у него вообще не было никаких эмоций. Взгляд мой упал на ротного, тот что-то шептал мне сквозь зубы, наверное, какие-то ругательства, подумал я. Пауза затягивалась. Тут я увидел, что не только один наш ротный что-то шепчет, а шепчут и взводные, и офицеры другой роты, причем какую-то одну фразу. Тут до меня наконец-то стало доходить, да и я уже услышал подсказку.
- Служу Советскому Союзу!
Лихо гаркнул я, вздев руку к панаме. Секундой позже эту же фразу выдавил из себя и Олег Николаев.
Но все-таки чаше из строя вызывали для объявления какого-либо взыскания. Командир полка виртуозно материл нарушителей дисциплины и устава. Иные его речевые обороты вызывали всеобщий смех, прерываемый командой "отставить смех". Он спускался с трибуны, и расхаживал перед строем и указывая на нарушителя, уныло повесившего голову.
- Посмотрите на этого подонка! Как мне из него сделать хорошего солдата? Как? Остается один верный способ. Засунуть его обратно в пи...зду, помешать мешалкой и вынуть уже хорошего солдата.
Однажды был пойман здоровяк итурупец за разделыванием тушки бродячей собаки. Его подельники, в состав которых входил итурупский кореец Ким, куда-то отлучились и здоровяка поймали одного. Охота на собак происходила уже не в первый раз. Обычно Финоедов подманивал сухарем собаку, держа за спиной руку с зажатым в руке гаечным ключом. Жертва, соблазненная сухарем приближалась, и тут происходил молниеносный бросок Финоедова и четко поставленный удар по голове собаке. Далее тушку освежевали, мясо вымачивали в уксусе и готовили шашлыки. Мне предлагали отведать это лакомство, но я отказался. Я видел этих бродячих собак, роющихся в отходах и нечистотах, да и вспоминалась изгнанная мною Мамка. На мое резонное замечание, что в бродячих собаках куча всевозможной заразы, собакоеды отвечали, что уксус и угли очистят мясо от любой заразы. Их доводы меня не убеждали, есть собачатину я брезговал.
Во время одного из построений полка, командир сделал следующее объявление:
- В нашей части, наряду с привычным курощупством и свинокрадством, в последнее время, стало процветать и собакоедство! Я буду самым строжайшим образом искоренять это позорное явление в солдатской среде. В данный момент пойман с поличным и арестован пока только один собакоед.
После этой тирады командир, отдал приказ:
--
Выведите этого собакоеда, и пусть несет свою добычу.
На плац перед строем под конвоем караульного солдата, вывели здоровяка. В руках он нес наполовину разделанный труп собаки, завернутый в кусок брезента. Итурупцу объявили трое суток гауптвахты, отсидел он их от звонка до звонка.
Нищета буквально во всем преследовала нас. Особенно добивало отсутствие элементарной бумаги для написания писем. Если конверты худо-бедно еще можно было раздобыть, да и приходили конверты в письмах из дома, то нормальной бумаги для письма не найти было днем с огнем. На чем я только не писал письма, однажды я написал письмо даже на чистой стороне "боевого листка", приписав, что мол, это ради юмора я оформил письмо в столь экзотическом виде. Да что там, бумага для писем, не было элементарной бумаги для туалета. Выручали кусты с какими-то крупными листьями, растущие у туалета, но вскоре они были абсолютно голыми. В ленинской комнате не осталось ни единой подшивки газет. Я однажды был свидетелем такой картины. В ленинскую комнату забегает дневальный с явно озабоченным видом, осматривает все столы, тумбочки. Спрашиваю, что он ищет, получаю ответ, что бумага ему нужна для гигиенических целей. Тут его взгляд падает на большой портрет Ленина, и дневальный, как завороженный идет к нему, не отводя глаз. Я загородил дорогу, дабы не дать совершиться акту вандализма и кощунства над святыней. Дневальный ловко пронырнул под моими расставленными руками, снял портрет, и отставил в сторону. Я выдохнул. Вынув из ножен штык-нож, боец им очертил внутренний контур под висевшим портретом и отодрал кусок обоев. Портрет был возвращен на свое место, и отсутствие обоев под ним на стене не было видно. Довольный дневальный побежал в сторону туалета, на ходу разминая импровизированный гигиенический материал.
Отсутствие спичек стало уже привычным. Владелец коробка был объектом всеобщего почитания и публично объявлял, когда будет зажигаться спичка. К этому моменту все должны были приготовить свои табачные изделия. Были случаи, когда отчаявшиеся курильщики, не имеющие спичек, прикуривали от розетки. Для этого устраивалось небольшое короткое замыкание, в розетку при помощи деревянных палочек вставлялся небольшой кусочек стальной проволоки. За очень короткое время проволока раскалялась докрасна, ее выдергивали из розетки и прикуривали. При этом из щитка выбивало электрические автоматы. Хуже дела обстояли в карауле. Если караулке еще можно было найти источник огня, то на дальнем посту это было проблематично. Обычно, можно было найти одну или две спички со старым коробком, но бывали случаи, когда на посту были сигареты, а прикурить их было не чем. Эта проблема решалась следующим образом. У некоторых охраняемых машин аккумуляторы не были извлечены. У ГАЗ-66 аккумулятор находится в кабине под сидением пассажира. Аккуратно штык-ножом открывалась сначала форточка, затем открывалось окно, через открытое окно протискивался боец и откидывал сиденье. Заранее припасенная металлическая проволока кидалась на клеммы аккумулятора и после того, как она нагревалась докрасна, от проволоки можно было прикурить. То, что аккумулятор разряжался, никого не волновало, так как знали, что данные машины не используются. Да и при всем желании, полк их использовать не мог, ибо не было столько водителей.
К началу лета стали приходить посылки из дому, и наша нищета не была уже такой безнадежной. Однако к лету появилась другая проблема. Раньше солдатское белье стирала местная прачечная, после того, как нас признали оккупантами, решили оккупантам белье не стирать. Белье оккупанты отвозили в Тбилиси в гарнизонную прачечную, но это делалось крайне не регулярно. В результате, бойцы по несколько недель спали на грязных простынях и носили грязное нательное белье. Многие солдаты, конечно же, стирали свои трусы и майки, но некоторые ленились это делать. В результате, у многих завелись платяные вши и расползались они по всему обмундированию. Как только появились эти паразиты, избавиться от них было крайне проблематично, сколько бы ты не стирал свое нижнее белье и ХБ, хоть каждый день. Единственный способ избавиться от них это прогладить все раскаленным утюгом. Утюг был единственным на всю роту, и своей очереди можно было ждать до ночи, да и после глажки, спустя несколько дней, паразиты появлялись. Слава богу, это был пока только единственный вид насекомых, досаждавший нам, головных вшей пока не было. Да и укусы этих тварей не были особо чувствительными. Через некоторое время, вшей стало значительно меньше, но до конца от них так и не избавились.
Видя, что вши нас атакуют, бойцы стали усиленно мыться, благо на улице стояло жаркое лето, и помыться полностью можно было в умывальнике. Там же вечером можно было постирать свое ХБ и белье, к утру было все сухое. Зимой же купание представляло собой нешуточное испытание. Помещение, так называемой бани, было на задворках части, прямо за забором была улица, и местные мальчишки хулиганы практиковались в стрельбе из рогаток по стеклоблокам, которыми были выложены оконные проемы в раздевалке. Часть пробоин затыкалось тряпками, но вскоре появлялись новые повреждения. От этого в "бане" было довольно прохладно. Вода была чуть выше комнатной температуры и поэтому помывка в бане зимой была сродни подвигу генерала Карбышева. Некоторые бойцы не хотели себя подвергать такой экзекуции, да и еще в воскресный день, и оставались не мытыми по несколько недель. Рекорд поставил один боец, не мывшийся несколько месяцев. ХБ он тоже не стирал, оно было до такой степени засалено, что можно было ногтем писать на нем. Что и сделали шутники, написав "постирай меня", пока обладатель грязного обмундирования спал. Впрочем, кроме надписи, ХБ еще разрисовали колоритными изображениями половых членов.
Глава 21
Наступило жаркое южное лето. Все вокруг утопало в пышной зелени, даря спасительную тень. Днем температура в тени поднималась до сорока градусов, иногда и выше. Особенно тяжело было нести караулы на самом солнцепеке в парке боевых машин. По уставу, часовой должен в светлое время суток нести службу на вышке, но находиться все в том же шестнадцати килограммовом бронежилете и каске. За день вышка раскалялась до такой степени, что можно было обжечь руку, неловко прикоснувшись к лишенным краски металлическим поверхностям.
Прямо за забором части сады местных жителей ломились от урожая плодов. В конце июня созревали абрикосы и черешня, к июлю яблоки и груши, персики и различные ягоды. Все это изобилие стоило очень дешево и существенно дополняло наш рацион. На территории части росла небольшая рощица абрикосовых деревьев, но плоды уничтожались бойцами еще практически зелеными. Вдоль забора части так же росли абрикосовые деревья, примерно так, как у нас на родине растут вдоль дороги липы. Придорожные абрикосы держались немного дольше, и даже полностью вызревали. За забором части призывно манила созревающими плодами ореховая роща, но вкушать ее плоды было еще слишком рано. Стали приходить переводы из дома, появились небольшие деньги от продажи солярки и бензина. Жизнь стала налаживаться, абсолютная нищета заканчивалась. К тому же каждый месяц обещали выплачивать огромные деньжищи, обещанные нам как контрактникам. Жить стало лучше, жить стало веселее.
Бойцы могли себе позволить даже шикарно откушать в местной столовой и хинкальной. И уж совсем невиданный шик, это выпить кружечку другую местного пива в ресторане через дорогу. Местный ресторан носил гордое название "Арагви" и был местом постоянного сосредоточения сил местной самообороны. Во дворе ресторана сидели бородатые вооруженные кунаки, и неспешно потягивали сухое вино из эмалированных кружек. Никакой агрессии к нам они не проявляли, наоборот, приветствовали:
- Гамарджоба, генацвале, иды вино пей!
С местным населением все было спокойно, практически никаких инцидентов. С начальниками складов, прапорщиками, местные вообще были в дружеских отношениях. Очень редко на посты забредали свиньи. Днем их выгоняли, а уж ночь, извините, грех было не завалить приблудную свинью. Но такие случаи свинокрадства начальство быстро заминало, выплачивая пострадавшим компенсацию, обычно, стройматериалами. Курощупство было искоренено на корню.
Личный состав полка кроме нарядов, караулов и хозяйственных работ, занимался так же боевой учебой. Изучали технические средства, коими были вооружены. Занятия были как теоретические, так и практические. Теоретические занятия проходили в учебном корпусе. Обычно лейтеха-взводный что-нибудь бубнил про узлы связи или средства радиоэлектронной борьбы, про наши цели и задачи. Практически все обучаемые в это время спали в самых разнообразных позах. На стрем выставлялся боец, и сон его товарищей надежно охранялся. Я однажды заснул сидя, навалившись локтями на колени, и уткнувшись лицом в ладони. Поза, можно сказать, изысканная, если ее сравнивать со сном стоя в бронежилете. Тихо и мирно сплю, и тут окрик "Встать, смирно!" Это значит, что зашел какой-нибудь начальник. Зашел начальник штаба, чтобы проверить, как идут занятия. Я делаю попытку встать, но у меня ничего не получается, ноги меня не слушаются и по ощущениям как ватные. Я делаю еще одну попытку и просто падаю в проход. Оказывается, пока я спал в такой позе, мои локти надавили на какие-то нервы на ногах и ноги затекли до такой степени, что я ими просто не мог шевелить. Полежав пару секунд на полу, я переворачиваюсь на бок и делаю попытку подняться, цепляясь руками за парту, слава богу, ноги начинают потихоньку отходить, но слушаются еще слабо.
- Да он же бухой, сволочь, на ногах не стоит!
Слышу крик начштаба у себя под ухом и ощущаю, что его цепкие пальцы держат меня за ворот ХБ. На заспанные лица бойцов начштаба не обратил внимания, все внимание его было обращено на меня. После долгих разбирательств и тщательного обнюхивания меня, инцидент был исчерпан. Лейтехе все же досталось, но только устный разнос от начштаба. На резонный вопрос: "За что?" начштаба ответил:
--
Распустил солдат до такой степени, что ноги у них затекают.
Кроме теоретических, были практические занятия по развертыванию узла Р-380. В очень усеченном варианте. На футбольное поле выгонялись несколько боевых машин, и мы развертывали оборудование. Оборудование состояло из антенн нескольких типов. Самая большая антенна располагалась на телескопической мачте длинной двенадцать метров. Все части этой конструкции весили около ста килограммов, и для развертывания необходимо было минимум пятеро бойцов. В землю с помощью кувалды вбивались на полметра трубы, к ним крепились стальные тросы, удерживающие мачту. С помощью лебедки телескопическая мачта поднималась на высоту четырехэтажного дома. Это была просто адова работа, к тому же на жаре под сорок градусов.
Проводилась строевая подготовка, не очень часто и без особого энтузиазма. Летом занятия по строевой подготовке старались поставить на утро, когда жара еще не так сильно ощущалась. Часто и с особым энтузиазмом проводились занятия по огневой подготовке. В трех километрах от части, между двух возвышенностей было устроено стрельбище. Так что занятия по стрельбе еще и совмещались с марш-броском. Обычно это происходило раза два в неделю. Стреляли не по пять патронов, а минимум по три магазина. Такие частые занятия, проводились по нескольким причинам. Во-первых, в части, на складе вооружения было огромное количество патронов, срок использования которых истекал или уже истек. Из Тбилиси поступила команда утилизировать своими силами. Во-вторых, занять личный состав боевой подготовкой, бойцам в зоне межнациональных конфликтов, уметь владеть личным оружием, было просто необходимо. В-третьих, показать местному населению, что военная часть Советской армии представляет собой боевую единицу, в любой момент готовой вступить в огневой бой. Так что канонада на окраинах города стояла постоянно. На роту двадцать пять или тридцать человек, выделялось по шесть цинков с патронами, это не менее ста патронов на каждого бойца на одно занятие по стрельбе. Кроме автоматов, вещмешков, противогазов, саперных лопаток и касок, нам предстояло тащить с собой не только цинки с патронами, но еще и пулемет "Утес". Этот крупнокалиберный 12,7 мм пулемет был придан роте для усиления огневой мощи. Весил пулемет двадцать пять килограммов, несли его по очереди, станок, весивший шестнадцать килограмм, несли отдельно.
К стрельбам подходили очень ответственно. Роту всегда, помимо штатных офицеров, сопровождало двое или трое офицеров штаба. Выставлялось охранение с флажками, на самом дальнем посту, которого не было видно из-за горы, использовалась радиостанция. Вот только с мишенями была напряженка. Все ростовые силуэты, сделанные из тонкого листового железа и окрашенные в зеленый цвет, превратились в решето после нескольких занятий и полностью вышли из строя. В качестве мишеней использовались вбиваемые в землю, и выступающие над поверхностью на метр деревянные колья, едва различимые с расстояния сто метров. Естественно, никто не пытался поразить эти мишени, стреляли только в сторону этих кольев и довольствовались видом фонтанчиков песка рядом с ними. На линию огня выходило трое бойцов. По команде открывался огонь. Стреляли и короткими очередями по три патрона и длинными по половине магазина и одиночными. Положение для стрельбы было тоже различное и лежа и с колена и стоя. После выпущенного магазина, ствол автомата существенно нагревался, а если выпускалось подряд три магазина, то он раскалялся, и деревянное ложе начинало попахивать гарью. Обычно, за один заход выстреливался один магазин. Довелось мне пострелять и из Утеса. По сравнению с нашими, довольно мощными 7,62 мм АКМС-ами, Утес напоминал небольшую скорострельную пушку, настолько мощным он был. Станок едва гасил отдачу от выстрелов. Удобно стрелять из этого пулемета было только тогда, когда станок, состоящий из трех сошек, надежно располагался на каком-нибудь возвышении. В случае если пулемет стоял на ровной поверхности, стрелять из него можно было только либо сидя на заднице, либо стоя на коленях и согнувшись, что было особенно неудобно.
Сперва, стрельба мне нравилась, еще бы, я же солдат и просто обязан куда-то стрелять, но через пару месяцев, энтузиазма уже не было. После каждой стрельбы приходилось тщательно чистить автомат, да и марш-броски по горам не очень вдохновляли. К тому же от грохота болели уши, и не спасала жеваная бумага, которой они были заткнуты.
К концу лета полк на две трети бойцов стал славянским, одну треть составляли, в основном узбеки, таджики и казахи. Республики, объявившие суверенитет отозвали своих сынов на родину. К этому времени я отслужил уже больше года, считался старослужащим, однако, никаких преференций от этого не получал, тянул свою лямку вместе со всеми. Не было у меня какой-то потребности мордовать младшие призывы. Младших призывов, это тех, кто отслужил меньше года, в полку из ста человек личного состава было, не больше полутора десятков, духов не было вообще. Перестали посылать в часть новобранцев. Такое явление как дедовщина, в махровом ее понятии, практически не существовала. Единственное, что младшие призывы больше работали, да меньше филонили. Как в любом мужском коллективе, возникали конфликты. Были и особо оборзевшие индивиды, были и слабохарактерные личности, позволяющие над собой доминировать. Было несколько таких типов, абсолютно безвольных и опустившихся личностей. Ими все помыкали, никто за них не заступался, мне их было абсолютно не жалко. Суровая армейская система их просто сломила.
В нашей роте только с одним типом у меня не складывались отношения. Еще со времени моего БД, он как-то взъелся на меня. Он был старше по призыву на полгода, и, пользуясь этим преимуществом, всегда старался меня третировать. Не отслуживши года, я еще как-то подчинялся, но за рамки не заходил. Тип этот был русским, но родом с Казахстана и прибился к группе казахов как земляк. Звание у него было такое же, как у меня - рядовой, по должности он мне не был начальником, по этому, на очередное его приказание, я просто его послал матом. Вечером, он отозвал меня в сторонку, за казарму поговорить. Как я и предполагал, за казармой стояло подкрепление из двух здоровых казахов. Честно сказать, я был не готов к рукопашной, и поэтому пропустил первый, довольно существенный удар. По результатам скоротечного боя, казахский земляк одержал надо мною победу, мое лицо было довольно сильно разбито. Казахи в схватку не вступали, но если бы я одержал победу, они непременно бы вступились за земляка, так что шансов у меня не было. Это был первый и единственный раз за всю службу, когда мне банально набили морду, телесные наказания, понесенные мною от старших призывов, я не учитываю.
Сошелся я, можно даже сказать, подружился с одним таджиком. Фамилия у него была Салиев, родом из Курган-Тюбе. К этому времени я уже различал азиатов по физиономическим особенностям. У Салиева были широкие черные глаза и очень смуглая кожа, по виду он напоминал, скорее индийца. Знал Салиев несколько арабских языков, в том числе, пушту и дари, неплохо, хоть и с акцентом, говорил по-русски. Мы часто с ним беседовали о жизни, о службе, да и обо всем на свете. Мне было очень интересно узнать про его мировоззрение. Салиев был мусульманином, много рассказывал о своей религии. Так, к примеру, перед отправкой в армию, новобранцы мусульмане, приходили к своему мулле. Мулла, на время службы в армии, снимал с них многие ограничения, такие как запрет на свинину или обязательную четырехразовую молитву каждый день. Вообще, у таджиков служба в армии считалась священной, только отслуживший в армии считался полноценным мужчиной. Салиеву я рассказывал, что у нас иногда дают взятки, чтобы не служить, он никак не мог понять, за что платят деньги, у них, в Таджикистане, бывало, отбракованный призывник, приплачивал, чтобы его забрали в армию. Был среди таджиков и своего рода ортодокс. Он и намаз соблюдал, молился на коврике в ленинской комнате, и свинину не ел. Кличка у ортодокса была Мулла, это потому что он был сыном муллы и готовился после службы в армии поступать в медресе. Когда переходили на афганку, Мулла наотрез отказался от кепки, объясняя это тем, что аллах с небес не будет видеть его глаза. Дали бойцу вместо кепки панаму, уж не знаю, легче или нет, стало аллаху разглядывать глаза солдата. В священный месяц мусульман рамадан, Мулла мог есть только когда заходило солнце. Приготовит еду, поставит на тумбочку и попросит дневального разбудить, а дневальный иногда просто забывал. В результате, бедный мусульманин ходил голодным по двое суток. Поваром у нас был узбек, он подкармливал Муллу, убирая из его пищи свинину. Как-то раз узбек то ли заболел, то ли просто был убран на время из столовой за какой-нибудь залет. На это время поставили русского повара. Мулла просто перестал есть, мотивируя этот тем, что руки неверного прикасались к пище. Земляки кормили бедного мусульманина, скидываясь и покупая еду в городе. Уж не знаю, где они нашли кошерную пищу.