Через неделю мне сняли швы. Осматривающий меня врач на утреннем обходе сказал, что все у меня хорошо, и скоро нужно выписывать. Я погрустнел, мне очень даже не хотелось выписываться, жизнь в госпитале мне очень нравилась, да и скучать мне не приходилось, свободное мое время было занято помощью больным. Врач, в белом халате, поверх военного кителя, спросил меня еще раз про мои глаза и написал направление в офтальмологическое отделение. Туда я должен был явиться на следующий день для осмотра. Я не знаю, то ли это было самовнушение, то ли просто обострение моей глазной болезни уже в более тяжелой форме, но на следующее утро я кое-как открыл веки. Они опухли, и даже склеились от выделений, в зеркало было просто страшно смотреть, белки глаз были красными как у вампира. Вот в таком виде я отправился в офтальмологию.
В офтальмологии меня осмотрел заведующий отделением так же в белом халате поверх военного кителя. Под белым халатом явно выступали звездочки подполковника. Он внимательно, подняв веки, осмотрел глаза, задал несколько вопросов. Давно ли у меня эта болезнь, часто ли обострения, спросил так же про полученную мною травму. В прочем, в принесенной мною медицинской карте, наверняка был и диагноз и эпикриз. После осмотра и беседы, он что-то записал в моей медицинской карте, и, повернувшись ко мне, добродушно сказал
--
Ну, что, солдат, выписывайся из нейрохирургии, затем мы положим тебя к нам, а уж тут мы тебя вжик...
При последнем слове заведующий отделением, сделал несколько коротких взмахов кистью руки, как будто собирался что-то красить. Я вышел из кабинета заведующего в очень хорошем настроении. Мой отдых в госпитале продолжался. Единственное что меня смущало, так этот вжик заведующего. Я мог строить только догадки, что это могло обозначать. В тот момент меня ничуть не смущало то, что с пустяковой, на мой взгляд, болезнью, меня собираются госпитализировать.
В нейрохирургии я пролежал, если так можно сказать, еще неделю. Я попал в разряд выздоравливающих, и по распоряжению тамошнего начальства стал привлекаться к хозяйственным работам в корпусе. Помимо доставки больных на перевязки и процедуры, я должен был убирать опавшие листья вокруг корпуса, выносить мусор из палат, собирать грязное белье и еще кучу дел. Однако мне, изрядно поднаторевшему на увиливании от всевозможных припашек, все эти работы удавалось избегать. Когда на горизонте появлялась старшая медсестра с явным желанием заставить меня что-либо сделать, я без зазрения совести говорил, что дежурный врач мне приказал срочно везти Иванова из хирургии на перевязку, или что-то подобное. Пока выяснялось, что никакого Иванова в хирургии нет, и не было, я уже успевал куда-нибудь скрыться. Иногда просто гулял по территории госпиталя, благо погода позволяла, и стрелял сигареты, непременно заявляясь в палату к обеду. Видя то, что я гусь еще тот, от меня со временем отстали, предоставив меня самому себе. В одно прекрасное утро мне оформили выписку, я попрощался с соседями по палате, пожелал всем скорейшего выздоровления, а Андрею близкого дембеля, и убыл в глазное отделение.
Офтальмологическое отделение располагалось в трехэтажном здании старой постройки, имеющего форму буквы П, занимало оно два этажа. Больничный корпус условно разделялся на два крыла, в одном было офтальмологическое отделение, в другом сосудистое отделение. Корпус располагался совсем недалеко от приемного покоя, что-то вроде войскового КПП. В приемный покой поступали все больные, а затем их развозили по отделениям. Через дорогу располагалась столовая с кухней, от которой время от времени ветер доносил ароматы вызывающие аппетит. Уж не знаю почему, но совсем недалеко от столовой располагался морг, одноэтажное неприметное здание. Моя палата располагалась на втором этаже, в ней так же было шесть коек, но занято было только две. На одной из коек сидел казах, с повязкой на руке и на глазу. Я его уже видел в хирургии. В руке у солдата взорвался запал от РГД. Воину, можно сказать, повезло, пальцы ему не оторвало, но кисть взрывом разорвало, и она стала походить на клешню как у омара. Хирурги подлатали бедолагу, все, что нужно зашили. Рука почти полностью восстановила свои функции. Но это было еще не все, при взрыве осколок размером около пяти миллиметров, попал солдату в глаз, пробил глазное яблоко и немного повредил хрусталик. Зрение у бойца резко упало почти до нуля. Сейчас казах готовился к операции по извлечению осколка. Вторым был курсант Тбилисского артиллерийского училища. В драке с местными ему повредили глаз. Он так же готовился к операции. Опять я был самым здоровым из больных и раненых. Познакомившись и поговорив со своими соседями по палате, я огляделся и собирался пойти на улицу покурить. Из окна второго этажа я увидел очень уютный дворик, расположенный за фасадом корпуса. Я увидел несколько аккуратных скамеечек, клумбу с увядающими цветами, там был даже небольшой фонтан, правда, не действующий. Ни единой души там не было. Эту картину дополняли высокие кипарисы, растущие у высокого забора. Я вышел из корпуса, завернул за угол, где по моим расчетам должно было находиться это райское место, но на моем пути показался высоченный забор. Я обошел корпус с другой стороны, но так и не мог добраться до этого тихого дворика. Покурив у дверей отделения, я решил пройти по первому этажу, но лестница вела сразу на второй. Я вернулся в палату и вновь посмотрел через окно. Дворик был все там же. Я поделился с соседями этой загадкой. Вскоре все стало понятно. На первом этаже располагалось закрытое психиатрическое отделение. Вход в него был отдельным, как раз через железную дверь в заборе, который преградил мне путь.
В отделении было две палаты для солдат срочников, во всех остальных лежали офицеры и гражданские. Гражданским, в основном ветеранам войны, лечили катаракту, делали замену хрусталика. Мое лечение ограничивалось лишь каплями в глаза и закладыванием мази за веки на ночь. Как я понял, мне должны были делать какую-то процедуру или операцию, но пока лечили лишь воспалительный процесс. С первых же дней меня стали привлекать к хозяйственным работам в отделении. Я не отлынивал, боялся, как бы не выгнали меня из госпиталя, в чем заведующий отделения меня сразу предупредил. Он даже не приказывал мне, а просто просил помогать медсестрам, так как персонала не хватает. Я помогал. Особенно мне нравилось помогать одной красивой медсестре армянке с большими черными глазами. Видя то, что я к ней не равнодушен, она, зачастую нагружала меня различными делами сверх всякой меры. Я безропотно выполнял все поручения. Любимым моим занятием было ходить на кухню за едой для больных. Многие гражданские отказывались от госпитальной еды, пищу им приносили родственники. Мне доставались излишки масла, хлеба, яиц и молока. Все это я приносил в палату и со своими соседями мы устраивали пир. Гражданские тоже, время от времени, угощали "бедного солдатика" то яблочком, то домашним пирожком. Я никогда не отказывался. Один дед грузин, ветеран войны постоянно снабжал меня сигаретами с фильтром. Иногда мы с ним разговаривали. Он меня расспрашивал про службу, я ему рассказывал. Он мне рассказывал, как воевал в Великую отечественную войну. Его, молодого лейтенанта, только что окончившего училище отправили в пекло Сталинграда. Ранили его буквально в первые часы на передовой. Старик показывал уродливый шрам на плече. Видно было, что осколком ему вырвало изрядный кусок мышцы. Разговаривали мы с дедом и о нынешней ситуации в Грузии. Старик искренне возмущался тем, что я не знаю, кто такой Гамсахурдиа и утверждал, что этот самый Гамсахурдиа возродит Грузию. Уж не знаю, зачем было возрождать Грузию, она и так, по моему мнению, совсем неплохо жила. На это дед меня обозвал сопливым мальчишкой и сказал, что я еще ничего не понимаю. Мы с ним на фоне этих политических дискуссий даже поссорились, но на следующий день помирились.
Раз или два в неделю в отделении был операционный день. В этот день проходили операции. Оперировал сам заведующий отделением и еще один врач. Перед этими днями в отделении проводилась генеральная уборка, особенно усердно мылся и дезинфицировался операционный блок. С утра, после завтрака меня облачали в стерильный и ослепительно белый медицинский халат. На голову одевалась шапочка, ноги облачались в хлопчатобумажные бахилы. Весь этот костюм дополняла белая повязка на лицо, открывающая только глаза. Моей задачей было доставлять больных в операционный блок. Доставлял я их на носилках, установленных на каталке. Если перед операцией больной сам ложился на носилки, я ему только помогал, то на операционный стол больного нужно было перекладывать прямо с носилок. Операционный стол высотой был примерно такой же, как каталка с носилками, а вот кровать в палате была намного ниже. После операции больного с операционного стола перекладывали на носилки, везли на каталке в палату и особо аккуратно с носилок переносили на руках на кровать. Операции, судя по времени их проведения, были не сложными, на все про все не больше часа. Во время операции мне не позволялось покидать операционный блок, и я скучал в небольшом помещении перед операционной, где находился инструмент в железных, окрашенных в белую краску и застекленных шкафах. В одном из шкафов для инструмента я с удивлением обнаружил пачку обыкновенных бритвенных лезвий. Как мне потом сказали, ими делают небольшие надрезы. Заканчивалась операция, я заходил в операционную и аккуратно, с помощью медсестры, перемещал больного на носилки и увозил в палату. Тут приходилось звать на помощь кого-нибудь из бойцов, чтобы аккуратно, ни в коем случае не делая резких движений, переместить больного на его кровать.
Через неделю моего нахождения в отделении, меня осмотрел заведующий. Сказал, что воспалительный процесс у меня закончился и в следующий операционный день меня можно, тут он опять сделал многозначительный жест рукой. Вместе со мною в этот же день предполагалось оперировать казаха. Ему должны были извлекать осколок из глаза. Ничего особо страшного со мною не сделали. Положили на операционный стол, взяли кровь из вены, затем вставили ужасные расширители для век и сделали укол прямо в глазное яблоко. В кровь из вены добавили какого-то лекарства и эту субстанцию вкачали в глаза. Глазные яблоки полностью налились кровью. После процедуры, когда мне разрешили снять повязку, я посмотрел в зеркало и даже отшатнулся. Настолько жутковатым было зрелище, увиденное в нем. Я не был силен в офтальмологии, да и сейчас нигде не могу найти данных о таком лечении гнойного конъюнктивита. Я предполагаю, что это был какой-то новаторский метод, возможно еще клинически широко не опробованный. В военных госпиталях новые методы лечения часто применялись к солдатам. В положительных случаях военные медики защищали по этим методам кандидатские и докторские. Тем не менее, после этой процедуры в военном госпитале я просто забыл о своем недуге, приносившем мне сильные неудобства.
После меня в операционную повезли казаха. Привезли его как-то подозрительно быстро, не прошло и получаса. Как потом выяснилось, осколок ему доставали специальным электромагнитом. Для этого сделали небольшой разрез в месте проникновения осколка для наилучшего его извлечения. Затем извлекли осколок, и разрез аккуратно зашили. Я просто не представлял, как можно делать разрезы и зашивать глазное яблоко. Оказывается оболочки глазного яблока можно и резать и зашивать, правда, очень специфическим шовным материалом. Осколок поцарапал хрусталик глаза у казаха, вследствие этого на раненом глазу потеря зрения была сорок процентов.