К своей работе санитара я привык, она меня полностью устраивала. Это было намного лучше, чем в своей части тащить караулы, недосыпать и недоедать. В госпитале у меня был один непосредственный начальник - заведующий отделением, в котором я числился больным. В свою очередь, на заведующего отделением вышестоящим начальством возложена обязанность, выделять санитаров для приемного отделения. Заведующий был напрямую заинтересован в том, чтобы выделяемые им люди, выполняли свою работу добросовестно. Я же, как солдат Советской армии, находящийся на лечении в военном лечебном заведении, был очень заинтересован в том, чтобы как можно дольше здесь находиться. Так как лечение мое уже закончено, чтобы и дальше находиться в госпитале, мне нужно было добросовестно выполнять порученную мне работу. Все очень просто, здесь была взаимная заинтересованность, очень далекая от служебной иерархии в части, где у меня было много начальников, и жизнь моя от этого была намного суровее. К тому же, я не просто так кушал белый госпитальный хлеб с маслом. Я помогал людям, больным, увечным, раненым и совесть моя была абсолютно. Единственное, что меня тревожило, так это то, что не могу получить писем из дома. Своим родным я писал каждую неделю, но обратный адрес в Тбилиси не писал, писал привычный адрес в Душети, чтобы не заподозрили. По моей просьбе, заведующий связывался с моей частью в Душети, объяснял, что я нахожусь на лечении и просил передать письма, но оказалось, что передать что-либо нет никакой возможности. С началом декабря все дороги, ведущие в Тбилиси, были полностью блокированы силами, подконтрольными Гамсахурдиа. Гамсахурдиа занимал очень жесткую позицию по отношению к Советской армии, и все армейские машины, в лучшем случае, разворачивались, а в худшем просто конфисковались. Были случаи разоружения военных, сопровождающих машины.
С наступлением декабря напряжение обстановки резко почувствовалось и у нас, в госпитале. Поползли слухи о начале гражданской войны в Грузии. Эти слухи подтверждались постоянной стрельбой, хоть и удаленной, слышимой в городе. Больше стало поступать раненых с пулевыми и осколочными ранениями, эти поступления стали ежедневными. Госпиталь был окружным и пострадавшие от перестрелок поступали со всего закавказского округа из Армении, Азербайджана и самой Грузии. Стали поступать и гражданские с пулевыми ранениями. Руководство Советской армии негласно поддерживало мятежную национальную гвардию Грузии и опять же негласно, по договоренности, гвардейцы поступали на лечение в военный госпиталь. Я видел документы, по которым они поступали. В них были указаны номера Советских воинских частей и воинские звания, обычно рядового состава. Больше всего меня забавляли русские фамилии в направлениях, по которым бородатые кавказские мужчины поступали в госпиталь.
Добавилось работы и у меня, дежурства, особенно ночные, стали более напряженные. Теперь, если дежурство было дневное, я работал не только в приемном, но и в хирургии. Доставлял больных между этажами и отделениями, бывало, что помогал медсестрам делать перевязки. Ночные дежурства были более спокойными, нос спать в отделение меня не пускали, в лучшем случае, мог прикорнуть на кушетке. В конце декабря начались настоящие бои в центре Тбилиси. Госпиталь располагался на Исани, это по прямой, не больше трех километров до проспекта Руставели. На проспекте Руставели находился дом правительства. В нем держали оборону подконтрольные Гамсахурдиа силы. Национальная гвардия, полностью вышедшая из-под контроля, в конце декабря начала мятеж с целью свержения Гамсахурдиа. В районе проспекта Руставели были слышны уже не только выстрелы стрелкового оружия, но и работала артиллерия. Ночью, если подняться на крышу одного из девяти этажных корпусов, можно было видеть картины настоящего боя. Видны были цепочки трассеров, доносился приглушенный грохот артиллерийских выстрелов, видны были зарева пожарищ. Днем все было не настолько живописно, да и противоположные стороны, по началу, активных действий почти не предпринимали. Активность стрельбы начиналась к вечеру, а к ночи усиливалась. За забором госпиталя постоянно можно было видеть, грузовые машины, полные гвардейцев, едущие по направлению к центру Тбилиси, несколько раз видел БТРы. Одним словом, стало как-то совсем не спокойно, я боялся, как бы вся эта пальба не началась непосредственно рядом с нами.
В город, с началом боевых действий, мы ездить прекратили. Не ездили уже полторы недели, как однажды дежурный по приемному врач, сказал, что нужно забрать больного. В госпитальном Рафике мы с напарником ждали знакомого нам водителя грузина вольнонаемного. Вместо него пришел совершенно незнакомый нам мужик, одетый в гражданскую одежду. Дежурный врач сказал, что незнакомец не только водитель, но и наш непосредственный начальник, и ему мы должны беспрекословно подчиняться. Весь вид незнакомца говорил о том, что ему лучше не перечить. Высокого роста, крепкий, с огромными кулачищами, суровый взгляд, громкий голос. Все в нем выдавало кадрового военного. Незнакомец назвался Сергеем. Я лишь спросил, куда мы поедем, но получив ответ, что едем туда, куда надо, решил больше никаких вопросов не задавать. Ждали еще кого-то. Вскоре подошел врач в белом халате и в медицинской шапочке, с собой он принес большую матерчатую сумку на ремне с медикаментами, под мышкой держал какой-то сверток, обернутый бумагой. Мы с напарником тоже одели белые шапочки, так что внешне мы были похожи на бригаду скорой помощи. Госпитальный Рафик вообще ничем, ни внутри, ни снаружи не отличался от обычной скорой помощи, которые ездят по вызовам, в такой же красно белой раскраске. Все эти приготовления вселяли в меня какую-то тревогу, в принципе, я уже понял, куда мы едем.
Выехав из ворот госпиталя, наш Рафик двинулся по набережной Куры в сторону центра. За окном, затонированным на три четверти белой краской, можно было видеть картины абсолютно мирной городской жизни. Ни какой паники не было. Люди ходили по улицам, стояли в очередях у магазинов, мирно беседовали. Нигде не было видно ни баррикад, ни сожженных зданий и техники. Но после того как мы с набережной въехали на проспект Руставели, картина резко переменилась. Абсолютно пустая улица, кое-где разбитые окна со следами пожарищ, припаркованные сгоревшие легковые машины. Рафик теперь с трудом объезжал кучи кирпича и какого-то хлама, нагроможденные прямо на проезжей части. Через несколько сот метров, путь нам преградила баррикада, сооруженная из остовов железобетонных скамеек, железных ограждений, столбов уличного освещения и еще невесть чего. До осажденного дома правительства было не более пятисот метров. К машине подбежали двое вооруженных людей и о чем-то стали говорить с Сергеем, после разговора, он махнул рукой, все мол, приехали, выходите. Мы с напарником и врач вышли из машины, прихватив с собой складные носилки, и направились за вооруженными людьми, Сергей остался у машины. Зашли в подворотню и затем в подъезд. На первом этаже в большой трехкомнатной квартире был оборудован опорный пункт. У окон дежурили гвардейцы и внимательно наблюдали за улицей. В одной из комнат вповалку спали несколько вооруженных людей. Одеты все были в стандартную армейскую форму, так называемую "афганку", на некоторых были бронежилеты. На дежуривших гвардейцев у окон были армейские зеленые каски. Каски лежали так же в помещении, где спали люди, у стены составлены автоматы. В одной из комнат на кровати на животе лежал человек без сознания, накрытый простыней. Человек был без сознания, рядом с ним, на краю кровати сидел гвардеец и привязывал бинтом бутылек капельницы к ручке швабры, прислоненной к стене.
Два часа назад закончилась очередная попытка штурма дома правительства. Наступающие гвардейцы встретили ожесточенный огонь из окон этого здания и прилегающих домов. К тому же, все подходы к дому правительства были завалены баррикадами. Во время штурма было убито двое гвардейцев и ранено не меньше десяти. С раненым, лежащим в комнате, не знали что делать. Он отползал от баррикады, когда в спину ему попали две автоматные пули. Одна прошла навылет, вывернув ребра из выходного отверстия, другая застряла, задев позвоночник. Раны быстро перевязали, и кровотечения большого не было, однако куда-либо везти раненого боялись, аккуратно перенесли его в опорный пункт. Одну из больниц Тбилиси национальная гвардия уже оборудовала под госпиталь. Туда вывозили раненых, которых с каждым днем боев становилось все больше. Делались перевязки и операции. При каких-либо тяжелых случаях, через руководство округа, гвардейцы договаривались о транспортировке раненых в Тбилисский военный госпиталь. Вот такой тяжелый случай теперь был перед нами. Был поврежден позвоночник, и на обыкновенных складных брезентовых носилках раненого выносить в машину было нельзя. С петель сняли межкомнатную дверь, вынесли в подъезд, и с большими предосторожностями раненого на руках вынесли и положили на нее. Нам помогало еще двое гвардейцев. Как только мы вышли из дома со своей ношей, со стороны дома правительства, послышалась автоматная стрельба одиночными. Я инстинктивно пригибался, что замедляло скорость нашего передвижения. До Рафика было не больше ста метров, мы погрузили дверь с раненым в салон и отправились в обратный путь. И вовремя. Как только мы отъехали, послышалась уже довольно плотная автоматная стрельба. Дом правительства был блокирован, но с одной из улиц к осажденным, время от времени, подходило подкрепление, и осажденные предпринимали попытки контратаковать.
Раненого гвардейца срочно доставили в хирургию, но спасти его не удалось, через сутки он умер. Прямо из хирургического корпуса умершего забрали родственники. После поездки на проспект я был возбужден, война, краем коснувшаяся меня в Азербайджане, теперь настигла меня здесь. Не сказать, чтобы я испугался, можно сказать, наоборот, во время поездки чувствовал сильное возбуждение, прилив адреналина. К виду крови и человеческих страданий я уже привык, да и звук выстрелов, не особо меня пугал. К тому же это было приключение, вносившее разнообразие в мою жизнь. О потенциальной опасности таких мероприятий я старался не думать. Я же не с оружием в руках штурмую дом правительства, не прячусь от пуль за баррикадами, не стреляю в гамсахурдистов. Так я себя успокаивал, но на душе было тревожно, и я в эту ночь долго не мог заснуть, не помогала и привычная уже доза спирта. Промаявшись до утра, я все-таки решил отказаться от подобных выездов. В ближайшие два дня выездов в город не было. Я делал свою привычную работу, и впечатления от выезда на проспект Руставели у меня за это время как-то сгладились. Близился новый год, год моего дембеля, и настроение в связи с этим у меня было приподнятое. В отделениях наряжали, неизвестно откуда, появившиеся елки, украшали палаты принесенными из кладовок гирляндами. Вот только перестрелка в городе никак не хотела заканчиваться. Наоборот, она все время усиливалась. Теперь уже и днем была слышна канонада артиллерийских выстрелов. Это гвардейцы подтянули на проспект Руставели полевую артиллерию, и вели огонь прямой наводкой по дворцу правительства.
За два дня до нового года опять пришлось поехать на проспект. С утра после завтрака я пришел в приемное и дежурный сообщил, что нужно срочно выехать в город. Сначала я отказался, но дежурный врач достал из стола четыре купюры по сто рублей, и мы с напарником, не сговариваясь, взяли их. Это были довольно большие деньги даже при начавшейся инфляции, на них можно было купить бутылок десять водки или целый ящик вина. За рулем был здоровяк Сережа, но врач, ждавший нас в кабине, был другой. И Сережа водитель и врач были явно пьяными, скорее всего, они успели опохмелиться после вчерашнего загула. Отъехав от госпиталя, Рафик притормозил у ближайшего магазина, который, не смотря на довольно громкие звуки стрельбы, исправно работал. Да и на улице не было видно никакой паники. Наше начальство, видно, решило догнаться, мы тоже не отказались, благо полученные деньги позволяли нам скинуться две бутылки водки. Сережа достал стакан, и мы оперативно выпили почти по полному стакану, закусывая рыбными консервами и хлебом, купленным там же. Вся наша трапеза не заняла и пятнадцати минут, зато настроение резко поднялось, и не было уже ни страха, ни тревоги. На проспекте нас встретили гвардейцы, что-то громко объясняли врачу, но что они говорят, я не расслышал, шум выстрелов все заглушал. На этот раз мы направились за гвардейцами прямо по направлению к дворцу, который был уже виден совсем не далеко. Шли, пригибаясь, прижимаясь к стенам домов, я инстинктивно втягивал голову в шею и что есть мочи сжимал в руках сложенные брезентовые носилки. Хмель из меня сразу выветрился, звуки густых автоматных очередей становились все сильнее. До дворца оставалось метров двести, когда за остовом сгоревшего автобуса, мы увидели несколько гвардейцев. Человек десять прятались за этим укрытием. Нас ждали двое раненых, один был ранен в предплечье и уже был перевязан, другой лежал на земле на бушлате и был ранен в бок. Пока врач возился с лежащим на земле, перевязывая его, я наложил прихваченную с собою шину, на пострадавшую руку гвардейца. Ранение у лежащего было не особо серьезное, пуля прошла по ребрам вскользь, а вот у раненого в руку, скорее всего кость была повреждена, уж больно неестественное была вывернута рука, кроме того, вся повязка была пропитана кровью. Я довольно долго возился с шиной, очень боялся причинить боль гвардейцу, но все-таки аккуратно уложил его раненую руку в выемку шины, примотал шину широким бинтом и сделал из бинта перевязь, надев ее на шею. Раненого в бок уложили на носилки, а раненого в руку повели, придерживая к машине.
До госпиталя добрались без приключений, минуя приемное, отвезли раненых сразу в хирургию. Не успел я вымыть руки от крови и получить новый халат, как вновь поступила команда собираться и ехать. По пути опять заехали в магазин и парой бутылок водки сняли стресс. Проезжая уже по самому проспекту Руставели, из одной из прилегающих улиц по нашей машине открыли автоматный огонь. Я услышал автоматную очередь, и Сережа резко нажал на тормоза, так что я, находящийся в салоне упал с сидения. Поднявшись, я на какое-то мгновенье взглянул в незатонированную часть окна и снова упал на пол салона. Стреляли из-за толстых стволов деревьев, росших вдоль улицы. Я ясно видел фигурки людей и огоньки выстрелов, вырывающиеся из стволов автоматов, до стрелявших было метров пятьдесят, не больше. До места нашей прошлой остановки мы не доехали несколько сот метров. Водитель выпрыгнул из машины и распластался на асфальте, за ним последовали мы с напарником и врач. Первой же очередью в Рафике были прострелены покрышки со стороны стрелявших. Следующие автоматные очереди ударили с недолетом в метрах двух от машины. Пули вонзались в асфальт, поднимая небольшие облачка крошек асфальта и пыли, высекали искры. Некоторые пули рикошетировали и противно свистели. Для стрелявших в нас, мы были хорошими мишенями, Рафик остановился посредине проспекта. Мгновенно оценив обстановку, Сергей приказал отползать к краю дороги за кучу битого кирпича и какого-то мусора, наваленного у толстого ствола дерева. Я с трудом расслышал его крик, заглушаемый грохотом выстрелов. Я был напуган внезапным обстрелом и лежал на асфальте, прикрыв голову руками. Защитой от пуль мне служили только колеса Рафика. Я понял, что нужно срочно покинуть это место, но не мог пошевелиться, страх буквально сковал меня. Но тут я почувствовал, что меня тянут за ногу, это Сергей жутко матерясь, пытался меня оттащить, думая, что я ранен. Я наконец-то очнулся от оцепенения и точно уж стал ползти к спасительной кучи, до которой было не больше десяти метров. Я мгновенно разодрал ладони и коленки до крови об острые куски кирпича и асфальта, валявшиеся повсюду. Добравшись до укрытия, я перевел дух. Грохот выстрелов не прекращался, теперь пули впивались в стену дома, совсем рядом от нашего укрытия, поднимали небольшие фонтанчики мелкой кирпичной крошки и оставляли выбоины в стене. Мне, сидящему спиной к месту, откуда стреляли, и прислонившемуся к стволу толстого дерева, это картина была хорошо видна. Несколько пуль впились в ствол дерева в метре выше моей головы, и я почувствовал, как при попадании пуль ствол дерева вибрировал. Я сидел, прислонившись к стволу дерева, и боялся даже пошевелиться, сердце бешено стучало и казалось, что вот-вот выпрыгнет из груди. Все остальные так же как я, пытались как можно плотнее прижаться к спасительному укрытию. С момента начала обстрела прошло не больше двух минут, а мне показалось, что прошла уже целая вечность. Вдруг со стороны расположения гвардейцев, куда мы направлялись, послышались крики, крики приближались. Я заставил себя повернуть голову и увидел несколько пригнувшихся фигур, приближающихся к нам. Я просто похолодел от ужаса, представив то, что сейчас нас просто расстреляют, между нами и приближающимися фигурами не было никакого препятствия.
Страхи мои оказались преждевременны. Оказалось, что гвардейцы услышали стрельбу у себя в тылу и спешно выдвинулись для отражения атаки. Увидев наш простреленный Рафик, поняли, в чем дело, увидели вспышки выстрелов в проулке и открыли ответный огонь. Это нас и спасло. Осажденные из дома правительства постоянно делали вылазки и заходили в тыл к нападавшим. Обычно вели огонь из окон квартир, брошенных жильцами. Гамсахурдисты видели, что к позициям гвардейцев подъезжал медицинский Рафик. Может быть, раненых забирал, а кто его знает, может и патроны подвозил. В любом случае, достойная цель для нападения. Не остановило расстреливающих нас и то, что из Рафика выпрыгивали люди в белых халатах. Милосердие во время гражданской войны в людях отсутствует.
Стрельба стихла. Я сидел у ствола дерева и закрыл лицо руками. Так и сидел, не шевелясь, пока кто-то не потряс меня за плечо:
- Эй, биджо, ранен?
Я ничего не отвечал, но почему-то улыбался. Вскоре к нам подошли гвардейцы, среди них были уже знакомые нам лица. Я все так же улыбался, мне улыбались в ответ, хлопали мне по плечу и почему-то все интересовались, не ранен ли я. Ладони мои, рассеченные о камни и острые куски асфальта, были все в крови, а я закрывал ими лицо. Не заметил, что мое лицо все запачкалось кровью.