Наша ШМС представляла собой учебный батальон, состоящий из трех учебных рот. В первой и второй ротах учили пеленгаторщиков, связистов - стукачей и прочих специалистов для радиоразведки. В нашей третьей роте проходили учебу будущие специалисты радиоперехвата радиотелефонных переговоров. Кроме нашего учебного батальона, в бригаде были два боевых батальона, несших непосредственное боевое дежурство. Были так же подразделения тылового обеспечения РТО (рота технического обеспечения) и РМО (рота материального обеспечения). В этих подразделениях проходили службу водители, дизелисты, повара, хлеборезы банщики и прочие тыловики. Были у бригады и отдельные подразделения, их было больше десятка, располагались они в непосредственной близости от границы бывшей ФРГ, так называемые точки. Основную разведывательную информацию бригада получала непосредственно с точек. Большая часть выпуска нашей ШМС направлялась на точки.
Недели через две после моего прибытия в часть началась боевая учеба. Совмещалась она с так называемым курсом молодого бойца. Изучали мы уставы Советской армии, занимались строевой подготовкой, изучали личное оружие, не забывали наши командиры и про физическую подготовку. Физическая подготовка занимала не больше двух-трех часов в неделю, не считая ежедневной, кроме воскресения, зарядки. Примерно раз в неделю бегали кросс километра по три. Строевой занимались каждый день, не менее часа. Физ.подготовка и строевая в нашей части были далеко не на первом месте, на первом месте было обучение воинской специальности, которому мы отдавали не менее шести часов в день.
Моя воинская специальность называлась специалист перехвата и пеленгования радиотелефонных переговоров ВУС (военно-учетный стол) 436. В принципе, если не вдаваться в подробности и технические нюансы, в теории все выглядело довольно просто. Взлетает вероятного противника самолет, передает свои позывные диспетчерам. Запрашивает сводку погоды, передает свои координаты, запрашивает разрешение на посадку, каждое свое действие самолет сопровождает выходом в эфир по радиосвязи. Хитрый советский осназовец пеленгует радиотелефонные переговоры летчика, записывает частоты, на которых он осуществляет передачу и осуществляет слежение за этими частотами. Результаты своих наблюдений передаются в главный аналитический центр министерства обороны СССР. Что там делают с этими данными, одному богу известно. Что касается меня как рядового оператора, моя задача четко знать вверенные мне частоты, уметь различать типы самолетов вероятного противника, его базы по всей Европе, уметь сохранять и главное воспринимать информацию. Это я озвучил все кратко и, буквально на трех пальцах. В действительности же, в течении полгода мы все это изучали не менее чем шесть часов в день, и еще по два часа самоподготовка, что-то похожее на домашнее задание.
Занятия проходили в специально оборудованных классах. На занятиях по материальной части мы изучали основные типы армейских приемников радиотелефонных сигналов, их особенности применения, их основные характеристики. Вся аппаратура была советского производства, да к тому же еще и армейская. Это были огромные блочный радиоприемники, весом иные более сотни килограмм. Но, не смотря на свои гигантские размеры, вся эта аппаратура имела ласковые, какие-то родные и домашние названия. Калина, Маслина, Русалка. Занятия вел обычно офицер, но иногда мог вести и наш сержант, но это была, в основном самоподготовка или тренировка по приему сигнала. На одном из занятий изучали армейский магнитофон "Маслина М-74", все, что говорил преподаватель офицер, мы тщательно конспектировали. Говорил он монотонно, все буквально засыпали, однако, все оживились когда он стал показывать на общей стойке сам магнитофон.
- К данному изделию может быть подсоединен пульт дистанционного управления.
Все сразу загалдели, хотелось увидеть своими глазами сей удивительный девайс. Возможно, кто-то уже и видел пульты дистанционного управления у видеомагнитофонов и телевизоров. Лично я видел такие пульты только издали в комиссионных магазинах, где продавалась импортная аппаратура. Офицер нагнулся и стал шарить где-то под столом, наконец, он извлек от туда нечто напоминающее пульт управления от электротали, но разве что немного меньших размеров. Кабель, выходящий от этого прибора был в палец толщиной, увенчанный огромным штекером. Все это представляло собой пульт дистанционного управления для изделия "Маслина-М74".
Всего было около десятка предметов, по которым в конце обучения мы должны были сдавать экзамены и зачеты. По итогам экзаменов присваивалась третья классность и почетное звание классный специалист. Не выдержавшие экзамен становились БК (без класса) и прямая дорога таким БК была в тыловые подразделения. Это по нашей наивности считалось страшнейшим позором, поэтому все-бойцы курсанты учились не на страх, а на совесть.
Изучали мы основные типы летательных аппаратов стран НАТО. Их характеристики, тактико-технические данные, условия их применения. Через месяц, можно было разбудить любого курсанта среди ночи, и он четко и без запинки мог бы рассказать основные ТТХ штурмовика А-10А. Вообще, модели штурмовиков начинались с английской буквы А, бомбардировщики с В, истребители с F. На зубок знали расположение основных баз НАТО в Европе. Какой ТИАКр (тактическое истребительное авиа крыло) расположен, скажем, на авиабазе Гейленкирхен. В учебном классе висела большая карта с обозначением всех авиабаз, все курсанты так же схематично изображали эту карту в своих тетрадях, заучивая все данные наизусть.
Основной упор в нашем обучении делался на умении специалиста слышать эфир. Не слушать, а именно слышать. Разбирать среди гула и помех отдельные нечеткие слова, предложения или просто буквы и цифры. Это оказалось совсем не просто. Я, впервые надев наушники, когда мне поставили учебную передачу, не разобрал решительно ничего. Только какой-то шум треск хрюканье и прочие посторонние звуки. Спустя месяц, а может быть и больше, тренируясь по несколько часов в день, мне удалось улавливать из всего этого эфирного хаоса коротенькие радиограммы. Не важно было, на сколько ты хорошо знаешь английский язык, хоть в спецшколе ты учился, хоть произношение оксфордское у тебя, но если ты не научишься слышать эфир - грош тебе цена как специалисту. Стандартные радиограммы состояли из двух трех десятков стандартных слов и терминов, но произношение их было далеко от того, которому мы учились в школе. Да и наивно было предполагать, что какой-нибудь негр оператор ВВС США, голосом твоей англичанки Анны-Ванны, будет громко и четко выговаривать слова для того чтобы ты их понял. Мало того, что нужно было услышать и перевести быстро сказанные слова, нужно было еще и успеть записать, хотя бы основные знаки. Это было очень трудно, даже под конец учебы это получалось у единиц. Но непосредственно на боевом дежурстве полностью записывать содержание разговоров было лишним, достаточно было в журнале указать время и позывной и кратко, своими словами, смысл передачи.
Чуть ли не с первых занятий мы стали изучать бухштабирование. Бухштабирование это фонетический алфавит НАТО. В нем каждой букве английского языка присваивалось кодовое слово, начинающееся с этой буквы. A - alfa, B - bravo, C - Charlie и так далее. Любой позывной, будь то позывной самолета или позывной наземной станции или авиабазы, состоял из букв и цифр, обозначенных бухштабированием. Позывные и частоты не менялись, по этому всегда можно было определить, откуда идет сигнал и от кого. К примеру, Hotel Echo 66 this is Jordan 99. Это обозначает что Jordan 99, штурмовик А-10А, вызывает авиабазу в Гейленкирхене. Обычно радиообмен включал в себя стандартные фразы, самолет запрашивал посадку, база передавала сводку погоды или разрешение на посадку. Все эти фразы нужно было знать наизусть. Очень много времени проводил я в наушниках, по несколько часов подряд, иногда даже на голове моей находилось по две пары наушников, чтобы слушать сразу две станции. На мой вопрос, зачем это нужно, наш сержант хитро улыбался и приказывал меньше задавать вопросов. Как впоследствии выяснилось, если видишь бойца с двумя парами наушников на голове, это значит, что его напарник куда-то отошел или находится в объятиях Морфея, а вверенную ему частоту за него прослушивает другой.
Очень часто группа бойцов-курсантов оставалась в классе наедине с сержантом, это было либо во время самоподготовки, либо по каким-либо другим причинам, когда офицеру нужно было срочно отлучиться. Отсутствие преподавателя тут же вызывало у всех позывы ко сну. Зорко следящий за классом сержант выявлял спящих, и метко метал в их головы толстые учебники. Бывало, что спящий боец от неожиданного удара резко дергался и в голову ему летел второй учебник. Такая меткость вызывала у всей группы бешеный восторг. При тренировке по приему сигнала, когда нужно было в наушниках принимать радиограмму и записывать ее карандашем в блокноте, сержант развлекался следующим образом. Объявлялось:
- Товарищи курсанты, начинается тренировка по приему сигнала в боевой обстановке.
Все сразу вжимали головы в плечи, потому что сержант проходил по рядам и время от времени имитировал взрывную волну ударом книгой кому-нибудь по затылку или попадание пули линейкой по лбу. Впрочем, это было не очень больно, зато вносило какую-то разрядку в рутину боевой учебы. Да и шутки эти были явно не злобные.
Физической подготовкой нас особо не загружали, хотя предполагался экзамен по ней. Я был достаточно подготовлен в физическом плане, перед армией серьезно занимался легкой атлетикой, так что мне и кроссы и упражнения на турнике давались легко. С утра после, при любой погоде, благо на улице стояло лето, по форме одежды номер два, то есть с оголенным торсом, вся рота делала пробежку, а затем зарядку на плацу ШМС. В принципе, после зарядки до следующего утра ничего более трудного в физическом плане, делать не приходилось. Кроссы на время были редкостью, марш-бросок, по полной форме с оружием был всего один. Строевая подготовка была чаще, практически ежедневно, и естественно, ее никто не любил. Но истина познается в сравнении, по рассказам, если сравнивать с другими частями, то строевой мы практически и не занимались. Исключение составляет, разве что, подготовка к смотру песни и строя. Вот тогда мы маршировали по несколько часов, целую неделю. Песню из "Бумбараша", по приказу ротного Евдокимова, срочно заменили на конъюнктурную "Россия родина моя". Однажды, наблюдая из окна штаба наши строевые упражнения, нашу роту заметил начальник ШМС подполковник Лисовский. Он не поленился и спустился на плац, подозвал к себе занимающегося с нами одного из взводных.
- Капитан, по-моему, у вашей роты была другая песня? Очень хорошая, а самое главное, нигде я ее не слышал.
- Так точно, товарищ полковник! Она не совсем благозвучная была, заменили.
- Зря, капитан. А ну, пусть рота старую песню пропоет.
Мы прошли маршем, с равнением на Лисовского с исполнением песни. Было видно, что он доволен, да и мы старались, горланили что есть мочи.
- Замечательная песня, капитан, надо ее оставить.
Так "Бумбараш" был легализован более высшим начальством, но конкурс строя и песни мы не выиграли.
Самым, наверное, нелюбимым занятием была тренировка с ОЗК (общевойсковой защитный комплект). ОЗК состоял из прорезиненного плаща и сапог, естественно, ко всему этому барахлу прилагался и противогаз. Если с облачением в противогаз проблем не было, практически все выполняли норматив в семь секунд, то с ОЗК были большие проблемы. Для того чтобы выполнить норматив, нужно было правильно расположить чехлы с плащом и сапогами, правильно все это надеть, не забывая в правильном порядке застегнуть на все застежки и букли. Почему-то во время занятий с ОЗК солнце жарило особо щедро, и бойцы обливались потом.
Вооружены мы были автоматами АКМ-74 калибра 5,45, хранилось оружие в специальной зарешеченной комнате под сигнализацией. Выдавалось оно во время учебных тревог, для занятий с оружием и для чистки в ПХД (парково-хозяйственный день). Учебные тревоги были редки, бывало, нас предупреждали, когда именно будет учебная тревога. Пару раз тревога была ночью, и мы ложились спать одетыми, дабы не тратить время на одевание и чтобы рота показала хороший результат.
Мне нравилась чистка оружия. Чистили мы его каждую неделю, несмотря на то, что стрелял я из автомата только один раз. Разбирал я автомат за считанные секунды, при том с закрытыми глазами.
В середине июля курс молодого бойца закончился, мы приняли присягу, и потекли армейские будни.
Глава 8
Не знаю когда были построены казармы нашей части, но с 1890 года здесь располагалась кавалерийская часть - 12-й Тюрингский гусарский полк. Кое-где на внешних стенах казармы на уровне груди можно было разглядеть следы от вбитых в каменную кладку колец для привязывания лошадей. На здании бани эти кольца, вбитые в стену, уже ржавые и практически сохранились. Во время Второй мировой войны, не на территории нашей части, а в старинном замке на берегу Эльбы располагалась военная тюрьма, в ней формировались штрафные батальоны вермахта для отправки на восточный фронт. В самом городе был завод боеприпасов, на котором работали наши военнопленные. В окрестностях города располагалось несколько небольших концлагерей для советских военнопленных, работающих на местных заводах. Был даже филиал знаменитого концлагеря Бухенвальд. Самое же известное событие второй мировой, случившееся в этом городе, это, конечно же, встреча советских и американских войск. Бои за город не были особо ожесточенными, судя по тому, что на кладбище захоронено около полутысячи советских военнослужащих. В это число входят и умершие от ран и погибшие по другим причинам наши военнопленные и военнослужащие вплоть до 1947 года. Следов нацистского прошлого на зданиях нашей части, я не видел. Ходили слухи, что в каком-то подвале, под слоем краски была намалевана свастика, которая упрямо проступала из-под многочисленных слоев свежей краски, и чем больше ее закрашивали, тем больше она проступала.
В 1990 году в этих казармах служил я. Третья учебная рота располагалась в четырех спальных помещениях. В каждом помещении учебный взвод. В расположении роты были и бытовые помещения, естественно, обязательная ленинская комната, куда же без нее, имелся и туалет с умывальником. В роте было довольно просторно и уютно, и естественно везде была чистота, я бы сказал режущая глаз чистота. Пол, облицованный толстенной плиткой, судя по всему, уложенной еще в прошлом веке, мылся не реже двух раз в день щетками с мылом. Вдоль стен на полочках, радуя глаз, зеленели и цвели комнатные растения и цветы. Жена старшего прапорщика Григоренко была каким-то ярым цветоводом и выращивала у себя дома растения, чтобы порадовать солдатиков. Не знала эта женщина, что солдатиков она скорее огорчала, чем радовала. Многочисленные цветочные горшки располагались на высоте около двух метров, и бедный дневальный вынужден был каждый день, балансируя на табуретке, поливать всю эту оранжерею. Иногда старший прапорщик проверял поливку цветов. Пользуясь своим ростом, он мог засунуть палец в самый высоко подвешенный горшок и горе наряду, если палец старшины почувствовал сухую землю. Дабы избежать подобных инцидентов, наряд вынужден был поливать цветы два раза в день, так, на всякий случай. Естественно, столь обильная влага не способствовала развитию растений, они начинали желтеть и загнивать. Однажды, старший прапорщик, обнаружив, что у нескольких цветков пожелтели листья, обрушил гнев на дежурного по роте, но ткнув палец во влажный грунт, сменил гнев на милость. Однако, рано радовался дежурный по роте, в следующем влажном горшке старшина обнаружил бычок. В это время я был в курилке с еще несколькими курсантами. Услышав душераздирающие крики, доносившиеся из казармы, мы приняли единственно правильное решение в этой ситуации - как можно быстрее покинуть курилку и спрятаться за угол казармы. Из своего временного убежища мы наблюдали как сержант - дежурный по роте, в ужасе убегал из казармы. Со старшим прапорщиком лучше было даже не допускать намек на халатное отношение к чему-либо, особенно к чистоте и порядку в казарме.
Очень радовала меня пища в солдатской столовой. По крайней мере, мне было с чем сравнивать. Никаких изысков, конечно же, не предполагалось, но еда была сытная и почти всегда вкусная. Хотя, конечно же, лучшей приправой для еды служит голод, чему способствовали большие физические нагрузки. В части было свое подсобное хозяйство - свинарник, свежая свинина частенько была на солдатском столе. Ближе к осени производилась заготовка овощей. На овощной склад привозился картофель, капуста, морковь. Солили капусту сами. В этом процессе я принимал участие. Огромный деревянный чан, высотой под три метра, располагался в овощном складе, рядом с чаном стол, на котором огромными ножами шинковалась капуста. Боец, одетый в сапоги ОЗК, по приставной лестнице залезал в чан, и ему чуть ли не на голову, из ведер сыпалась нашинкованная капуста и соль. Задача бойца была равномерно давить капусту. Курсанты ходили в наряд по кухне. Мне удавалось пробиться в группу чистильщиков картошки. Работа трудная, нудная, причем чистить картошку нужно было с вечера и до утра. Зато, после того как несколько ванн картошки было почищено, и помещение овощерезки убрано, можно было идти в роту и спать до обеда.
Свободного времени практически не было, по расписанию, до отбоя бойцу полагался час времени на все про все. Подшить подворотничек, пришить пуговицу, почистить сапоги, написать письмо. Только после того как я окончательно осел в Торгау, мои родные стали получать от меня письма, первые письма из Торгау, спустя месяц пришли вместе с письмами из Свердловска. До этого почти целый месяц от меня не было никаких вестей, что очень тревожило моих родных. Письма были единственной ниточкой, связывающей меня с Союзом. Телефонных звонков солдату не полагалось. Вернее, не запрещалось, но звонить было решительно не от куда. В принципе, находясь на БД (боевом дежурстве) через целую хитрую схему позывных, втихаря, можно было связаться с ближайшей к дому воинской частью, а от туда уже по городскому номеру. Но это, для нас, курсантов, было пока просто фантастикой. Еще одним для нас фантастическим способом было позвонить по междугородному телефону-автомату, кои были прямо на улицах, но добраться до этого чуда техники было очень проблематично.
Германия готовилась к полному объединению. С июля 1990 года на всей территории Германии стали ходить бундес марки. Я еще успел в первую зарплату получить ГДР-ские марки, так называемые "веселые картинки", на которых дети бежали в школу, и немецкая бабенка сидела за каким-то пультом управления. С июля месяца мы стали получать бундес марки, а это уже была валюта. Рядовой получал двадцать пять марок, курс на черном рынке в союзе уже оценивал марку к рублю один к десяти. То есть, я уже получал зарплату как квалифицированный рабочий на заводе в Союзе, благо понятие инфляции пока не было известно. За звание, за классность, за должность солдату-срочнику полагались надбавки. К примеру, старший сержант, замкомвзвода, имеющий первый класс, мог получать до восьмидесяти марок. ГДР-ские марки менялись один к одному с бундесами. К тому же, по официальному курсу рубли на марки можно было поменять по курсу один рубль к трем маркам. Солдат-срочников это мало касалось, но окольными путями через офицеров можно было совершить обмен, правда, по грабительскому курсу. Вот почему, в то время в ЗГВ пользовался большим спросом пресловутый "союзняк". "Дембельский чемодан" мог быть очень весомый, многие уезжали с вожделенными двухкассетными "Panasonic", особо блатные могли с армии привезти и видик, а видик это было что-то, по тем временам, вообще запредельное, к тому же стоимостью равной жигулям.
Нас бойцов-курсантов весь этот валютный ажиотаж не касался, разве что некоторым каким-то чудом удавалось получить в письмах, которые тщательно шмонались, рубли. Ежемесячно мы сдавали по десять марок. На эти деньги старшина нам закупал зубную пасту, мыло, подворотнички, щетки-пидорки и прочую мелочь необходимую для солдата. Остальные деньги можно было потратить на бублигумы и сигареты. Я два раза в месяц покупал себе цивильных сигарет "Marlboro", "Winston", "Salem" за полторы марки. Можно было очень редко проникнуть в магазин, который был на территории части, и поесть там вкуснейших пирожных с молоком. Нам, курсантам вход туда был закрыт, но через сержантов можно было закупаться.
К тому времени я уже окончательно сделал выбор в сторону курения. До этого я практически не курил, так в основном, за компанию. В ЗГВ обязательным было табачное довольствие, если не куришь, то получаешь килограмм сахара. Ну, накой мне сахар-то? Тем более, у счастливого обладателя пачки сахара-рафинада шансов донести ее хотя бы до тумбочки, было очень мало, потому что отдать каждому голодному курсанту по кусочку - сам бог велел. Выдавалось на месяц по восемнадцать пачек сигарет. Но это были сигареты такого сорта, что в Союзе на прилавках магазинов я их даже и не видел. Самыми дешевыми были в наших магазинах сигареты "Памир" - нищий в горах, как его называли, стоили они двенадцать копеек. На сигаретах, выдаваемых нам, "Северные", "Охотничьи", "Гуцульские", стояла цена десять копеек. Это было хоть и халявное, но отвратительное на вкус курево. На месяц полагалось восемнадцать пачек, старшина получал на всех и выдавал по пачке на два дня. Небольшая нестыковочка в подсчетах, то есть три пачки в месяц, относились им как оплата хранения, что было довольно правильно. В редких случаях, особо обнищавший боец мог и попросить пачку-другую, обычно отказа в этом не было, ибо, если ты пришел к старшему прапорщику с такой просьбой, значит, погнала тебя не просто нищета, а полная безнадега.
Курсантов часто привлекали к хозяйственным работам, как в чести, так и за ее пределами. В первый раз я попал за ворота части, когда на призыв: "Есть ли среди вас штукатуры?", я громко и четко ответил: "Я!". Штукатурить нужно было забор нашей части с внешней стороны. Кое-где штукатурка у забора со временем облупилась и проглядывали кирпичи. Впрочем, работы было не так уж и много. Ежедневно я замешивал раствор в большом ведре и с Пашей Шияновским мы выходили за КПП. Работал я, а Паша мною руководил, или охранял, чтобы я не сбежал. Сбегать я никуда не собирался, ну а руководить мною особо не было нужно. Единственное указание, которое я получил - работать помедленнее. Этому указанию я неукоснительно придерживался, благо работы было немного. Отдыхал больше чем работал, покуривая с Пашей развалившись на травке, не теряя бдительность, осматриваясь по сторонам, чтобы никто не обнаружил сачкующих воинов. С Пашей мы не то чтобы сдружились, мешала субординация, просто нашли общие темы для разговоров. Паша до армии занимался хоккеем, я тоже к хоккею не был равнодушен и постоянно следил за матчами высшей лиги. Вот мы и спорили и обсуждали игры киевского "Сокола" и челябинского "Трактора". Спросил я так же про его специальность на гражданке - цветовод декоратор. Паша ушел со второго курса киевского биофака и перед армией устроился работать в теплицу.
- Эээх, хорошие были времена, купишь бутылочку "Агдама", сядешь на скамеечку в теплице, выпьешь, и в тюльпаны.
Паша показывал, как он падает в тюльпаны, после выпитой бутылочки.
Работа наша продолжалась два дня, как вдруг оказалось, что штукатурить больше нечего.
- Как так нечего!
Воскликнул Паша, чувствуя, что халява уходит прямо из под носа.
-Это мы сейчас быстро исправим.
Паша пошел исправлять несправедливость, лупцуя сапогом то здесь, то там по забору, отбивая штукатурку, организуя тем самым нам непыльное времяпрепровождение еще дня на два или три. Прошло еще два дня, и опять Паша организовывал мне фронт работы, но тут, видать кто-то его увидел, и вечером Паша получил нагоняй от ротного.
Совсем уж фантастическая работенка привалила нам в конце июля, когда объявили что поедем собирать клубнику. Клубнику! Солдат и клубника это вообще две вещи почти несовместимые, однако вскоре я убедился, что это не фантастика. Вывезли нас в окрестности города, где в фермерском хозяйстве произрастала эта фантастическая ягода. Собирали мы ее в аккуратненькие лукошки, естественно не обижали и себя. Повальной диареи замечено не было, но бывалый немецкий фермер, позаботился об этом деле заранее. К полю был подогнан передвижной мобильный туалет, который транспортировался как прицеп у легковушки. Мобильный туалет, вот это фантастика, а клубнику я и дома ел.
По воскресениям было кино, фильмы были довольно свежие, а вот обязательного просмотра программы "Служу Советскому Союзу" мы были лишены, так как трансляции на Германию не было, а что такое кабельное телевидение, в те времена, мало кто знал. Информацию о происходящих в Союзе событиях мы получали, в основном, из писем. Были, конечно же и регулярные политинформации, но это было сплошное словоблудие и ничего конкретного понять было нельзя. Вести приходили не радостные. Пошла пора просто повального дефицита, с полок и прилавков магазинов исчезло все более-менее необходимое. Про продовольственные магазины и говорить было нечего, я еще помнил их пустоту. По всему Союзу начался парад суверенитетов, то тут, то там возникали межнациональные конфликты. Наконец, в одно прекрасное время, объявили, что солдаты-срочники из прибалтийских республик срочно отзываются на родину. Прибалтов было мало, у нас в роте вообще никого не было, но сам факт этого заставлял задуматься о многом. Но я как-то об этом не думал, чем ближе к завершению подходила наша учеба в ШМС, тем чаще я задумывался о другом. Снова должны были произойти перемены в моей жизни.
Глава 9
Я пока не сталкивался с неуставными взаимоотношениями, именуемыми "дедовщина". Она, конечно же, была повсюду в боевых частях, но нас, курсантов ШМС, это явление не касалось. В принципе, дедовщина была и в ШМС, но она была между сержантами разного призыва. Неуставные взаимоотношения в ШМС были в очень мягкой форме, практически не заметными для курсантов. Но это и понятно. Чтобы командовать курсантами, нужен авторитет, и какой же будет авторитет у сержанта, хоть и отслужившего полгода, но на виду у курсантов шуршашего перед дедами? Поэтому, неуставные взаимоотношения между сержантами происходили втихаря, незаметно от нас. Именно из за этой "легкой формы", сержантов ШМС и не уважали в боевых подразделениях. Если по какой-либо причине, сержант отправлялся служить в боевое подразделение, то "теплая встреча" ему была гарантирована.
По местной иерархии у нас не было даже никакого названия или ранга, если это можно было так назвать, никто ты, дух пересылочный. После окончания ШМС, и, соответственно отслужив полгода, ты становился черепом. Через год службы помазом, полтора - старым. После выхода приказа об увольнении в запас, подходила к концу и твоя карьера с почетным присвоением тебе статуса - гражданский. Практически все попадали в боевые части после учебки, за очень редким исключением. На период обучения на всех курсантов накладывалось табу, они были неприкасамые. Никакой, даже самый авторитетный старый не мог тебя припахать на какой-нибудь работе, что-то у тебя отобрать, даже застроить тебя не мог. Конечно же, видя, к примеру, курсанта с ослабленным ремнем или не застегнутым крючком, он мог тебе сделать замечание, но не более. И горе тому, кто проигнорирует замечание старого. Немедленно будет доложено твоему сержанту, ну а он-то уж постарается, очень сильно постарается выбить из тебя всю дурь. Выбивание дури обычно происходило на плацу во время кросса в противогазе. Такое наказание не только не запрещалось, а наоборот, поощрялось начальством. Естественно, начальству докладывалось, что курсант совершил какое-нибудь страшное нарушение воинской дисциплины, а найти это нарушение труда не составляло. Сержант для курсанта был царь и бог, ну скажем, наместник царя и бога, ибо офицер твоей роты был для тебя богом, царем был товарищ старший прапорщик.
Между курсантами, естественно, тоже не было никаких неуставных взаимоотношений. Конечно же, были и среди нас и лидеры, и чмошники и стукачи, но особо борзых курсантов я не встречал. Все, и гордые джигиты и мастера спорта по боксу, все повиновались сержантам. Был, правда, один особо борзый из нас, но ему быстро и очень доходчиво объяснили кто он такой и как он должен себя вести. Объясняли, естественно, сержанты. Между курсантами конечно же были конфликты, но до открытого мордобоя дело никогда не доходило. Еще бы, если бы увидели избитого курсанта ШМС, то это было бы настоящим ЧП, то есть по-армейски, большой залет. В то время уже активно начинали бороться с дедовщиной, вернее, делать вид что идет борьба с так называемым "казарменным хулиганством".
Сержанты могли просто попросить что-либо ему сделать из неуставного, отказа никогда не было. Могли ему что-нибудь "навошкать" из наряда по кухне или во время хоз.работ на складах. Было дело, привезли картошку на склады для хранения, вывалив ее огромную кучу, естественно, начальник склада прапорщик стоял и бдил чтобы драгоценный корнеплод не был разворован. Естественно, прапорщик не восседал на куче, а мирно развалился в теньке на лавочке, наблюдая как картошку перебирают, и относят ее на склад в ведрах. К сожалению, нашу роту не направили разгружать картошку, но была разработана целая операция. Рота шла из учебных классов в расположение, проходя между кучей картошки и ничего не подозревающим прапорщиком, сержант командовал роте: "На месте!". Рота, маршируя на месте, загораживала обзор прапорщику. Для большей убедительности сержант в это время распекал какого-нибудь "нерадивого" курсанта. В это время несколько человек из крайней шеренги, не видимые прапорщиком, подбегали к куче и пихали картошку в карманы. На все про все уходило десять секунд, не больше. Операция прошла успешно, и около ведра картошки было извлечено из карманов. Однако, операция чуть было не сорвалась, когда один сильно замешкавшийся курсант, стал выкладывать картошку перед сержантом, когда вся основная масса уже ушла и картошка, пересыпанная в пакет была удалена с глаз долой. Проходящий мимо офицер, увидевший как сержант держит в пригоршне несколько картофелин, спросил:
- Товарищ сержант, объясните, что здесь происходит?
- Тащ, тан (товарищ капитан), происходят занятия по тактике.
Мы расступились, и сержант стал выкладывать на брусчатку картофелины. Выложил он их в форме полумесяца, взял самую крупную картофелину в руку и сказал:
- А это командир, он должен наступать во главе отделения, показывая пример своим бойцам.
Офицер улыбнулся, и пошел дальше, видать, он вспомнил сцену из старого кинофильма "Чапаев".
Первая часть операции прошла успешно, но предстояло еще как-то приготовить сей деликатесс. Здесь вариантов практически не было. Никаких нагревательных приборов, таких как электрическая плитка, в роте не было, за этим неустанно следил старшина. Можно было каким-то образом пожарить ее на кухне , но чтобы проникнуть в столовую, в святая святых кухню, и речи быть не было. Мы сдались, и обратились за подсказкой к сержанту. Он быстро решил нашу проблему. В учебных классах не было централизованного отопления, классы отапливались печками, топливом служили торфяные брикеты, эдакие аккуратно спрессованные шайбы с ладонь величиной и по форме напоминающие ее. Брикеты так же предстояло навошкать. Операция была произведена аналогично операции "картошка" и прошла успешно. Правда пришлось отклониться от маршрута и промаршировать рядом с кочегаркой. Картошку мы пекли в учебном классе во время самоподготовки.
По иному дело обстояло в боевых частях. Вообще, сама бригада в Торгау считалась супер уставной, еще бы, начальство на каждом шагу, штаб бригады, шакал на шакале сидит и шакалом еще погоняет. Где здесь бедному казарменному хулигану хулиганить? Естественно, только в казарме, не зря же хулиган называется казарменным. То ли дело было на точках. Это обособленное подразделение, по численности не больше роты. Ночью так вообще остается только дежурный офицер. Да и днем много вольницы. Самоволки, шнапс, незаконная торговля, все там процветало, ну и, естественно дедовщина. Дедовщина - это система. Система твердо устоявшаяся и незыблемая. Система перемалывает всех, будь ты гордый сын кавказских гор, будь ты двухметровый спортсмен. Никто не избежал системы, по крайней мере, я не знал ни одного примера. Мы, курсанты ШМС, хоть и были неприкасаемыми, но уже через пару недель хорошо знали эту систему. Нам охотно про нее рассказывали сержанты, приходили в гости земляки из боевых частей, да и мы ведь не слепые, все видели своими глазами. Таким образом, мы уже себя внутренне подготавливали к предстоящей нам неуставной жизни.
В чем-то она была странной, эта система, по крайней мере, про такую дедовщину я не слышал от уже отслуживших, не читал в скандальных статейках в перестроечной прессе. В моих представлениях деды постоянно избивают духов, всячески над ними издеваются, но среди духов обязательно должен быть какой-нибудь непобедимо-неустрашимый персонаж, противостоящий этому беспеределу. По истечению срока службы духи превращались в черпаков, черпаки в дедушек и все повторялось. Теперь уже бывшие духи гоняли вновь прибывших новобранцев. В нашей части, как в бригаде, так и на точках все было иначе. Даже названия для сроков службы были иные. Все, кто не отслужил год, имели название череп. Отслужил год - помаз, полтора - старый, после приказа - гражданский.
Все начиналось с того, что свежеиспеченный выпускник ШМС, классный специалист, отслуживший полгода, то есть череп, попав в боевое подразделение, вызывался к старослужищим, и определялось его место в армейской неуставной иерархии. Это место определялось согласно личного желания черепа, либо он живет по уставу, либо придерживается неуставных порядков. Казалось бы, живи по уставу и в ус себе ни дуй, никакой тебе дедовщины, никакого казарменного хулиганства. Как говаривал Суворов: "Будешь жить ты по уставу, завоюешь честь и славу". Может быть, во времена Суворова, это было и так, но в Советской армии, образца 1990 года, все обстояло иначе. Может быть, в уставе вооруженных сил, в его соблюдении и было рациональное зерно, но любое, даже самое благое дело, можно было извратить до полного отвращения. Так и устав внушал полное отвращение у солдат и сержантов срочников. Естественно, что и боец, изъявивший добровольное желание служить дальше по уставу, ничего кроме отвращения ни у кого не вызывал. Даже у собственного призыва. Его никто и пальцем не трогал, ну, разве что, могли только подножку поставить ненароком. И что же с таким бойцом было дальше? Да ничего, он жил по уставу. Форма одежды у него, вплоть до дня увольнения в запас должна соответствовать уставу, никаких тебе неуставных ремней, материи, сложенной в несколько слоев, вместо подворотничка и прочих неуставных фетишей, он постоянно должен быть застегнут на все пуговицы и крючки, ходить с затянутым ремнем. Данный воин должен беспрекословно соблюдать абсолютно все требования устава. Ложиться и вставать в строго установленное время, соблюдать абсолютно все правила внутреннего распорядка в части, отдавать честь всем старшим по званию и еще сотни прочих абсолютно абсурдных, но утвержденных уставом требований. За бойцом постоянно следили, чтобы он неукоснительно соблюдал устав. Любой старший по званию, да хоть череп ефрейтор, должен был сделать замечание бойцу, если он нарушает форму одежды или какие-нибудь требования устава. Естественно, были и наказания, так же установленные уставом. За не застегнутый крючок, не почищенные сапоги или пятиминутное опоздание к отбою, боец, даже если он отслужил хоть полтора года, хоть за пару дней до увольнения, мог бы получить наряд вне очереди от своего непосредственного начальника, то есть от сержанта-неуставника. И сержант был прав, это требования устава, их нужно выполнять. Жаловаться было просто бессмысленно. Да и на что жаловаться-то? На то, что нарушил устав и получил наказание? Абсурд, и офицеры это прекрасно видели и абсолютно ничего сделать не могли, даже если бы сильно захотели. Я уже не говорю, про мелкие пакости и подставы, которые могли сыпаться на воина-уставняка как от своего призыва, так и от старослужащих.
Естественно, что со временем, армейская жизнь уставняка становилась похожа на ад, и были случаи, когда отслужи так пару-тройку месяцев, воин чуть ли не на коленях просил жить не по уставному. Бывало, что за какие-либо грехи, за стукачество, воровство у своих, и прочие тяжкие залеты, старослужаещего могли временно, так сказать, разжаловать и заставить на какое-то время жить по уставу, это называлось "затянуть". Затянутый жил по уставу и считал дни до того, как наказание кончится.
Видя всю перспективу житья по уставу, черепа решительно отвергали уставную перспективу. Так сказать, фетишем, отличительной чертой неуставняка, был кожаный коричневый ремень. Его должен был иметь каждый, кто прослужил полгода, то есть являлся черепом. Курсантам кожаные ремни не полагались, и они носили уставные деревянные, но к окончанию ШМС, кожаный ремень должен быть в заначке у каждого. Где ты его добудешь, то есть, навошкаешь, дело твое. Мог тебе ремень подарить земляк, увольняющийся в Союз, ты мог его у кого-нибудь купить, на что-нибудь выменять. Так что черепа видно было сразу, так как он был в кожаном ремне, но плотно затянутый в него и застегнутый на все пуговицы и крючки. Через полгода, проходил обряд инициализации, то есть перевода в помаза, вот тогда можно было не застегивать крючок и расслабить ремень.
Череп хранил все бытовые мелочи старослужащих и должен был ими их снабжать. Зубная паста, мыло, белая материя для подшивки подворотничка, сапожные щетки, нитки, иголки, сигареты, спички и прочее и прочее. Все, буквально все это должно было храниться у черепа. Это правило было довольно мудрым, ведь зачем старому заморачиваться на счет поиска подшивы и иголки, или искать по карманам сигареты со спичками, ведь проще подозвать черепа, и он все это доставит незамедлительно. На все это нужны были деньги. Половину своей получки черепа сдавали гражданским на "дембельский чемодан", вторая половина оставалась у черепов. Мало того, кода черепов было слишком мало, им старослужащие сдавали свои деньги, марок по пять.
Всю хозяйственную работу в расположении подразделения делали черепа, мыли пол, наводили порядок, убирали территорию, работали на кухне. Распределяя личный состав на работы, старшина или взводный обязательно следили, чтобы в группе бойцов обязательно был череп, иначе никакой работы не будет. Черепа никогда не стирали ХБ старослужащих, никогда не чистили им сапоги, это было своеобразное табу. Иногда задачи, которые ставились черепам, были просто абсурдными, но их выполняли. Захотелось старым слушать вечером музыку, дают задание принести радиоприемник. Найти, украсть, купить, сделать самому, хоть что сделать, но чтобы через двадцать четыре часа приемник был. И находили.
За невыполнение задач или за какой-нибудь залет, наказывались все черепа. До мордобоя дело никогда не доходило, разве что череп был особо борзым, но это было, скорее исключение, чем правило. Наказать могли и по-уставному, но адресно, то есть направить на работы провинившегося, но могли и применить физическое насилие. Обычно пробивали фанеру или качали тормоза. То есть либо били в грудь кулаком, либо по заднему месту тяжелой казарменной табуреткой. Особого садизма в таких отношениях не было, зачастую, перед экзекуцией старослужащий говорил: "Извини, боец, но положено".
Вот такие взаимоотношения между призывами были в бригаде. Такая вот специфическая дедовщина. Землячеств не было, ибо лояльное отношение к землякам подточило бы всю эту систему. Были, конечно же, и драки, не без этого как в любом мужском коллективе, но это был страшнейший залет, и попадало всем, и подравшимся и их начальникам. Так что драк всеми способами старались не допускать, я уже не говорю про групповые драки. Таких боестолкновений не было вообще.
Перспектива, в общем-то, была не особо радостная, но и не смертельная, жить можно было, вернее протянуть полгода.