Сергеев Иван Дмитриевич
26. Дикая охота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "-3. Дикая охота", - прочитала глазами Светлана. Прихотливый рисунок на карте изображал разорванное в клочья молниями ночное небо, по которому мчалась призрачная кавалькада безликих всадников. Во главе процессии ехал - не на коне, а на диковинном звере, состоящем из теней, костей и обрывков кожи - даже не человек, а скорее дух, глаза которого горели, как две звезды. Под ногами всадников корчились жалкие напуганные жертвы.

26. Дикая охота

Часть 1. Шведка

   Примечание автора: для лучшего понимания этой истории стоит сперва прочитать рассказы "Секунданты вечности" и "Декабрь".
  
   - Всё, дальше не поеду. Ступай, голубка, осталось немного. Там тебя ждут. И не только тебя одну, - вдруг проговорил на прощание молчаливый мужичонка-извозчик, деловито складывая оренбургский платок, который Светлана на станции предложила ему в качестве оплаты за проезд. Там он долго щупал грязными пальцами белоснежный пух, смерил женщину невидящим взглядом и вдруг кивнул.
   - Сойдёт. Полезай, барышня. У Бога милости много, доберёмся.
   Оставалось надеяться, что купленные некогда в Гельсингфорсе полусапожки выдержат. Она подняла сак и зашагала по грязи в сторону "Велесова Бора". Платок был последним подарком мужа, теперь единственная ниточка, ещё связывавшая Свету с Алексеем, оборвалась. Так же прощалась сейчас с прошлым и вся Россия.
   Кто может её ждать? Пепелище? Чекисты? Разбойники? Зачем она приехала сюда? Что ищет? На что надеется? И старуха-графиня, и Александра говорили Светлане, что имение сожжено и разграблено крестьянами ещё при горе-премьере Керенском. И всё же со странным упорством, достойным фаталиста из книги Лермонтова, она прорывалась сюда. Ночевала на разгромленных, загаженных станциях, тряслась в товарняках с дезертирами и мешочниками, рискуя ежечасно и честью и самой жизнью.
   "Нет здесь никакой мистики и рока! - с присущей ей трезвостью подумала Светлана. - Просто больше ехать некуда. Петроград стал слишком гиблым местом, графиню Зорину убили, большевики отстреливают дворян и "буржуев", как куропаток, а сваливаться на голову Александре, которая и без того живёт в Гатчине под дамокловым мечом ЧК (вдова офицера-семёновца, участвовавшего в 1905 году в жестокой декабрьской экспедиции адмирала Дубасова), я не хочу. Будь что будет".
   Светлана шла быстро, почти бежала, но не суетливо, а со странной собранностью отчаяния. Её лицо, казалось, состояло из одних лишь острых углов и хрупких линий, словно на портрете Юрия Анненкова . Холод вспыхивал румянцем на скулах, но кожа у висков и на шее была до прозрачности бледной - это была бледность многих бессонных ночей и невыплаканных слёз. И всё же в облике Светланы читалась не измождённость, а колючее, собранное напряжение.
   Глаза - синие, бездонные, цвета зимнего неба перед метелью - по-прежнему обжигали своим холодным огнём. В них застыла смесь скорби, тревоги и непоколебимой воли. Густые золотисто-каштановые волосы, некогда уложенные в сложную причёску, были теперь убраны в строгий, почти жёсткий узел, из которого непослушные пряди выбивались на шею и виски.
   Её вторым силуэтом, была старенькая, но ещё добротная пелерина - длинная, безрукавная, из плотного чёрного сукна. Она не столько грела, сколько прятала, скрывая очертания тела, делая её фигуру загадочным тёмным пятном в городской сутолоке. Когда Светлана быстро двигалась, тяжёлые складки ткани вздымались, словно крылья испуганной, но не сломленной птицы. Воротник-стойка скрывал нижнюю часть лица, оставляя на виду лишь эти горящие синие глаза, буквально вмороженные в побелевшее лицо.
   Из-под пелерины виднелось простое, но безукоризненно сшитое дорожное платье тёмно-серого, почти мышиного цвета, высокий воротник и узкие рукава которого подчёркивали почти монашескую строгость облика Светланы. Раньше это платье, последний осколок её старой жизни, украшала единственная драгоценность - фамильная брошь в виде миниатюрного свитка, оправленного в чернёное серебро. Её пришлось отдать патрулю, прицепившемуся к ней ещё в Питере. Старший выслушал Светлану ("я - стенографистка, вдова красного командира, еду в *** для работы в совучреждении"), подбросил брошку на ладони, усмехнулся, затем грубо и больно взял женщину за подбородок.
   - Попадёшься ещё раз - пеняй на себя, дамочка. Идём, ребята. Работы много, - бросил он, с силой отпихнув задыхавшуюся от самогонного перегара Светлану.
   Её руки в потрёпанных кожаных шведских перчатках сжимали ручку небольшого сака так, что белели костяшки. Порыв ветра, ворвавшийся под подол пелерины, заставил Свету вздрогнуть и ещё плотнее закутаться в жёсткое чёрное сукно. Она была похожа на тень или на монаха-воина, зачем-то задержавшегося в мире, в котором ему не было больше места.

***

   Сейчас, протягивая озябшие руки к печке, Светлана поражалась тому, как ей удалось это путешествие. Как она вообще выжила? Как прорвалась через эту адскую смесь грязи, вони, страха, злобы? Научилась грубо ругаться, распихивать людей локтями, прятаться, врать, откупаться, притворяться сумасшедшей... Может дело и вправду в том петроградском сне с безликим?
   Она упрямо мотнула головой. Мистика - упрощение. Леность мозга. Случилось то, что случилось, так сложилась сложная, но подвластная науке и разуму мозаика мироздания, думать нужно о будущем, а не прошлом. А оно, возможно, ещё страшнее того, что осталось позади

О! не знай сих страшных снов

Ты, моя Светлана...

  
   Самое имя её было вызовом, который отец через дочь бросил обществу. Не Мария, не Ольга, не Анна, не Ирина или Наталья, а Светлана - трижды романтика: баллада Жуковского, славянофильские мечтания, вера Герцена и народников в "народушко", деревню и общинный социализм. Крестили Свету, естественно, как Фотинию.
   Матери Светлана не знала, как и графиня Зорина, чьей дальней и небогатой, но от этого не менее любимой родственницей была наша героиня, умерла при родах - как и многие женщины рода Заболоцких. Шептались о фамильном проклятии: дескать, ещё при матушке Екатерине крепостная-ведунья, жестоко выпоротая по приказу помещицы Заболоцкой и не выдержавшая этого наказания, перед смертью прокляла и барыню, и весь её род по женской линии. Впрочем, дух, отвечавший за эту мрачную работу, был, видимо, склонен к лености и вольнодумству, орудуя своим мечом через пень колоду и наобум Лазаря, ибо многие женщины из рода Заболоцких рожали не единожды и дожили до ветхих лет. Многие, но не мама.
   Стенографии Светлана выучилась в Гельсингфорсе. Отец, ещё при государе Александре Миротворце направленный на службу по статской части в Великое Княжество Финляндское, настоятельно советовал дочери приобрести профессию:
   - Современная женщина должна уметь обеспечить себя. Лучше быть одной, чем зависеть от дурака или мерзавца.
   Затем в нём просыпался романтик:
   - Анна Григорьевна, супруга писателя Достоевского - тоже стенографистка. Так и познакомились.
   Он имел давнюю репутацию либерал и фрондёра, которую лишь укрепило имя, данное дочери. Девушка не раз слышала, как отец, сдерживая раздражение, рассуждал о начавшейся русификаторской политики империи:
   - Когда англичане и французы осаждали Севастополь, бомбардировали Бомарсунд, оскверняли своими сапогами Аланды, финны, несмотря на зажигательные речи и статьи в Стокгольме, продемонстрировали образцовую лояльность. И это - наша благодарность? Мало нам Царства Польского...
   Вызов, брошенный отцом, аукнулся Светлане ещё в детстве. Сверстники в Гельсингфорсе, в основном тоже дети русских чиновников, тут же нашли повод для насмешек. "Светка-шведка", - дразнили они её. Светлана и вправду неплохо знала шведский, как и отец, ведь местные шведы, сохранившие влияние в крае и после 1809 года, не раз бывали в их в доме, многие по необходимости, в силу должности отца, немногие из дружбы.
   Позже, в Петербурге, это прозвище, произносимое уже взрослыми с холодной усмешкой, преследовало Свету вновь - из-за прямой, чуть чопорной манеры держаться, её трезвой, рациональной, даже чуть холодноватой натуры, подчёркнутой независимости и неброского лоска в нарядах. Русскую до мозга костей, с родословной, истоки которой терялись во временах Ивана Калиты , воспитанную на Пушкине, Лермонтове, Тургеневе, Гоголе, обоих Толстых, Светлану как бы обвиняли в некоем душевном отщепенстве, в недостаточной русскости, в какой-то врождённой чуждости.
   Блестяще окончив курсы стенографии, Светлана устроилась в одно из совместных русско-шведских акционерных обществ (тут-то и пригодилось знание языка), где и проработала до 1905 года, когда революционная волна захлестнула и Финляндию. Тогда она впервые мельком услышала о "товарище Вепре" - молодом, радикальном агитаторе-шведе, не то эсере-максималисте, не то анархисте.
   Отец вышел в отставку, они перебрались в Питер, где Светлану взяла под крыло графиня Вера Зорина. Лето девушка провела в её имении - "Велесовом Бору" - а осенью в доме графини она познакомилась с Алексеем. Молодой инженер-химик привлёк её внимание с первой же встречи: его слова выдавали ясный ум и трезвые взгляды, а вера в мирное торжество прогресса в России была столь же упорной, как и её собственная. В конторе завода, где он работал, как раз была нужна стенографистка. Ещё через год Алексей и Светлана обвенчались.
   Света вспоминала, как переживала из-за того, что Бог никак не давал им с Лёшей детей... Принимай жизнь как есть и не ропщи! Что бы она делала, имея на руках малыша, двух, трёх, или оказавшись в ситуации Alexandrine, супруги Виктора, старшего сына графини, чей ребёнок сейчас был за сотни вёрст и не одну линию фронта отсюда?!
   Свободные, желая скрасить тоску бездетности, они с Алексеем много путешествовали, по России и загранице, не раз заезжали и в "Велесов Бор", которым умело управляли Виктор и Александра. В 1914 году началась война, Виктор и его брат Дмитрий ушли на фронт. Живым оттуда ни один из них не вернулся. В 1916 году, несмотря на слёзы жены и бронь на заводе, на войну добровольцем ушёл и Алексей. Он увозил с собой медальон с фотографией Светланы и иконку святой Фотинии.
   - После войны всё изменится к лучшему, - сказал он на вокзале. - Это наше нигредо, Светлана. Так сказали бы алхимики. За тьмой всегда следует свет.
   Ранение вернувшегося в мае 1917 года в Петроград Алексея было болезненно, но не опасно. Больше всего Светлану поразило не то, как муж похудел, осунулся, помрачнел - ничего другого она и не ждала - а гремучая смесь, что бродила в его сознании. Алексей с сожалением отзывался об отречении императора, с болью и презрением - о новом правительстве, твердил, что англичане и французы хуже немцев...и при этом непримиримый офицер-фронтовик внезапно восхищённо заговорил о большевиках. Хвалил генерала Бонч-Бруевича , установившего через брата контакт с Лениным, в июле , как мальчишка, заигравшийся в казаки-разбойники, радовался, что "Ильич" сумел ускользнуть из Питера, а в августе, едва оправившись от раны, участвовал в пресечении выступления генерала Корнилова.
   - Это ему за государыню, - коротко и зло бросил он, узнав об аресте бывшего главковерха.
   В памяти Светланы от тех дней осталось не так много - отец разболелся, слёг и в конце ноября тихо скончался. Позднее она тщетно пыталась вспомнить день - всё расплывалось в сплошном сером тумане. Очнулась она лишь в январе, когда Алексей - уже не офицер, а "военспец" - вновь отправился на фронт, вести "братву" с Балтфлота на закалённые кайзеровские батальоны, отстаивать "социалистическое отечество". Светлана не плакала и лишь молча перекрестила мужа на дорогу, но внутри у неё что-то надломилось и замолкло навсегда. Она твёрдо знала - он не вернётся. Такой клубок противоречий не мог уцелеть, обмануть можно кого угодно, но не законы логики, а в словах и поступках мужа она не видела ни её, ни простого человеческого смысла.
   В марте, уже после подписанного в Брест-Литовске мира, в её парадной возник высоченный матрос.
   - И среди господ порядочные люди есть, - густо басил он, пока Светлана дрожащими пальцами разворачивала тряпицу, в которую были завёрнуты часы, медальон и та самая иконка. - Вы, гражданочка, не волнуйтесь. Погиб ваш супруг чином-чинарём, как герой. Отстаивал красный Петроград от мировой контры. Офицер, а с нами, с простыми, до последнего...
   Матрос замолкал, глядя, как она с мокрыми от слёз глазами сжимает в ладонях холодный металл часов.
   - Да не плакайте Вы, гражданочка, - внезапно смягчившись, пробурчал он. - Сейчас замирение, силёнок подкопим - и отомстим. За него и за всех. Так отомстим, что в Берлине тошно станет. Ох, не смотрите Вы на меня эдак... Пойду я. Обещание, товарищу Витязеву данное, выполнил, на душе легше стало, а на Вашу женскую муку я глядеть не обучен.
   Весной следующего года, когда чекисты увели графиню, Светлана снова услышала о товарище Вепре. Рассказывали, что примерно в те же дни, когда погиб Алексей, он, уже большевик, воевал в Финляндии за красных с армией генерала Маннергейма, тоже шведа, бывшего кавалергарда. Затем высадились немцы, красных разбили, а таинственный Вепрь бежал в Россию и был направлен в ЧК.
   "У нас бы в Петрограде они высадились, - с тоской думала Светлана. - Тоже какой-нибудь фон-дер тойфель. Пусть кайзер, пусть юбер аллес, лишь бы это всё закончилось..."
   Летом 1918 Вепрь уже на Урале участвовал в расправе с сосланными в те места Романовыми, их слугами, свитскими, а в 1919 году в поте лица трудился в Питере, на Гороховой.
   Когда Веру Зорину расстреляли, это злодеяние даже на фоне свирепствовавшего террора и братоубийства поразило Светлану своей вопиющей бессмысленностью. В расстрелах царя, его семьи, других членов императорской фамилии, бывших министров, генералов, сенаторов ещё была какая-то жуткая бесчеловечная логика - хотя бы теоретически, на волосок, на сотую долю процента эти люди представляли тень опасности для новой власти, могли интриговать, участвовать в заговорах, командовать войсками, быть знаменем, наконец. Но убийство старой больной женщины, вдовы, чей муж бесплатно лечил бедняков, давно полунищей, истратившей все свои деньги на филантропию, помощь раненым, беженцам, было зверством ради зверства. Светлана поняла, что физически не может оставаться в этом жутком голодном окровавленном тифозном и вшивом городе. Но куда бежать?!
   Работы практически не было, Светлана числилась на заводе, но жила тем, что продавала вещи. На западе бухали пушки, не то белые, не то эстонские, не то английские. Снова и снова её, как "буржуйку", гоняли на работы - строить баррикады, копать траншеи.
   С приходом осени начались сны. Странный мужчина, напоминавший англичанина, того самого "сёра" из стихотворения боготворимого Светланой поэта Блока, всё повторял два слова: "Велесов Бор", "Велесов Бор"... И, сколько ни напрягала женщина память, на месте его лица упорно оставалось лишь чёрное пятно. Наконец, когда стало понятно, что Юденичу города не взять, финны не придут, англичане тоже, она решилась.

***

   - ...Попадёшься ещё раз - пеняй на себя, дамочка. Идём, ребята. Работы много.
   Красноармеец отпустил её подбородок, но его пальцы забрались под пелерину, и Светлана с ужасом и омерзением сжалась внутри в ожидании грубого касания, предшествующего надругательству. Однако через тонкую шерстяную саржу платья она лишь почувствовала, как мужчина неожиданно бережно вложил что-то под складки пелерины. Красноармеец вдруг с силой пихнул Светлану и широко зашагал в ночную тьму. Ошеломлённая, всё ещё чувствуя въевшийся в ноздри запах перегара и грубые пальцы на лице, женщина машинально полезла под пелерину и вытащила аккуратный картонный прямоугольник, напоминавший игральную карту.
   "-3. Дикая охота", - прочитала глазами Светлана. Прихотливый, в стиле Бёрдсли рисунок на карте изображал разорванное в клочья молниями ночное небо, по которому мчалась призрачная кавалькада безликих всадников. Во главе процессии ехал - не на коне, а на диковинном звере, состоящем из теней, костей и обрывков кожи - даже не человек, а скорее дух, глаза которого горели, как две звезды. Под ногами всадников корчились жалкие напуганные жертвы.
   "Какой ужас, - с внутренней дрожью подумала женщина. - Фантазия умалишённого или прококаиненного маньяка..."
   И всё же не выбросила карту, а, поддавшись безотчётному, иррациональному порыву, сунула её на дно сака, словно тёмный талисман.

Часть 2. Велесов Бор

   - Кто Вас надоумил сюда ехать, Светлана Всеволодовна?! Как Вы вообще сюда добрались? К зеркалу перед дорожкой не подходили, собою не любовались? Не то англичанка, не то шведка, не то чёрт знает кто... Куда ЧК смотрит?
   "И ты туда же, - мрачно подумала женщина. - Опять "Светка-шведка".
   - Имя-то у Вас какое... Жуковский, романтика.
   Яков сердито сплюнул. Светлана подумала, что он похож на высокую голенастую птицу, вроде журавля или аиста.
   - Приехала, потому что ехать больше некуда, а в Питере оставаться не могла, там кромешный ад. Отец умер, мужа убили на войне, графиню расстреляли, Александра, говорят, вообще пропала. Тоже расстреляна или к белым ушла, Бог знает. Может, тиф, может, голод...
   - И большую глупость сделали. Жизнь тут, сами видите, грубая, кисейным барышням не по зубам.
   Светлана вспыхнула.
   - Я не кисейная барышня. Всегда зарабатывала на жизнь своим трудом.
   Яков усмехнулся.
   - Ооо, эмансипеее. Суфражистка, может? Как трудились-то?
   - Я - стенографистка.
   - Ага. В стенографистках у населения нашей волости ныне большая нужда. Озолотитесь, Светлана Всеволодовна.
   Яков криво усмехнулся. Помолчав недолго, он добавил:
   - Готовить-стирать не умеете, небось?
   - Умею. Меня всему научили. Отец позаботился.
   - Вот и посмотрим, как позаботился. И учтите: не сможете свою женскую работу выполнять, придётся за стол и кров расплачиваться телом.
   Яков ловко перехватил руку Светланы, избежав пощёчины.
   - Феодальная спесь взыграла?
   - Женская честь! Не слыхали? Пусти, мерзавец!
   - Слыхал. Тех же щей да пожиже влей. Я Вас пущу, Светлана Всеволодовна, если бить не станете. Хорошо? Вот так. Жизнь сейчас сильно упростилась, не до рыцарских турниров и куртуазной любви. Евгению Базарову, поди, понравилось бы. Жаль, не сможет прародитель русского нигилизма полюбоваться на мир, откуда изгнана столь нелюбимая им изящная сторона жизни. Павла Петровича в штаб к Духонину отправили, Аннушке Одинцовой задрали подол и помяли всем миром... Я не разбойник, угрожать Вам не стану, но кто не работает, тот не ест. Полностью согласен я и с апостолом Павлом, и с Карлом Марксом, и с Конституцией РСФСР. Можете работать руками, можете... чем-то другим. Или - вот Вам Бог, вот порог.
   - Свою работу не забывайте, - буркнула Светлана. - Дров наколите, тут холодно, зуб на зуб не попадает.
   - Замечание справедливое.
   Через полчаса Яков тихонько постучался к ней.
   - Я Вам глупостей наговорил, Светлана Всеволодовна, Вы уж не серчайте. Язык у меня поганый, нервы ни к чёрту. Простите дурака. Дрова готовы, Семён с печкой возится. Щас картошки почищу.
   - Я уже забыла, что Вы там болтали, Яков Петрович. Некогда мне всех слушать. А картошка - дело хорошее, - сухо, но миролюбиво ответила она. - Вместе почистим.
   Яков, откозыряв, вышел. Светлана аккуратно перочинным ножом распорола подкладку пелерины, достала три последних червонца и пачку испещрённых стенографическими знаками листков бумаги. Заметки, которые она, чтобы не сойти с ума, вела в Питере. Авось, руки дойдут расшифровать. Сунула всё в шерстяной чулок, затем добавил туда же странную карту "Дикая охота".

***

   Якова Светлана помнила хорошо - он работал учителем в школе, открытой в "Велесовом Бору" стараниями Александры и Виктора. Теперь же перед ней стоял другой человек - исхудавший, с обветренным лицом и твёрдым, настороженным взглядом. Одетый в потрёпанное хаки без всяких знаков различия, он отрекомендовался ей:
   - Яков Петрович, если запамятовали, некогда школьный учитель, а ныне дезертир из Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Разбили наш батальон в Минской губернии жолнежи пана Пилсудского , друга и подельника Александра Ульянова, брата самого товарища Ленина. Ваш покорный слуга уцелел, понял, что к Марсовым делам сердце у него не лежит и огородами сюда пробрался. Семён приютил, не обидел.
   Семёном звали старенького егеря, верой и правдой служившего Зориным. Когда Светлана уже из последних сил тащила сак, он выбежал ей навстречу, перемежая поклоны размахиванием руками. Следом с "козьей ножкой" в зубах неторопливо шагал Яков.
   - Вот! Вот! - бессвязно бормотал старик. - Вернулись господа, значит... Нельзя без господ. А я всегда говорил, вот, погодите, храпоидолы, вот вернутся господа, они вам зададут по первое число! А как без господ-то? Без господ нельзя.
   - Я не уверен, что он Вас отличает от Александры Николаевны или даже от старой графини. Что варится в этом котелке, одному Богу ведомо. Впрочем, сейчас говорят, Его нет, - сказал учитель и машинально сдвинул полу, показывая кобуру с наганом.
   "У страха глаза велики", - думала тогда Светлана. И Александра, и графиня говорили, что имение разграблено, разгромлено до фундамента и сожжено в пепел. На деле же, по злой иронии, эта участь постигла лишь открытые Виктором и Александрой школу и лечебницу для крестьян да ещё несколько хозяйственных построек. В господском же доме только побили стёкла, а флигелёк рядом, где обосновались Семён и Яков, вообще не тронули.
   - Чёрт знает что тут случилось, Светлана Всеволодовна, - рассказывал за чисткой картошки Яков. - Меня не было, а старик совсем из ума выжил. Твердит одно: когда мужички подступились к господскому дому, прискакали какие-то "они" и всех распугали. Как ОНО у Щедрина в Глупове. Кто "они" - толку от Семёна я так и не добился. Светиться в деревнях и расспрашивать тамошних богоносцев я не рискую, а больше узнать не у кого. Может, у здешней власти в ту пору ещё были яйца, слепили отряд, пугнули сеятелей и хранителей .
   Он подбросил и ловко поймал картофелину.
   - Ругал граф Толстой государя Николая Палкиным, а кто страну картошку сажать научил ? Он, вешатель декабристов и жандарм Европы. Графу-то всё равно, а мы с Вами без Палкина уже ноги бы протянули с голоду.
   Помолчав, он проговорил каким-то чужим голосом:
   - Только вот что интересно, Светлана Всеволодовна. Во-первых, Семёна нашего мужички с тех пор зауважали. Пальцем не трогают и даже продукты приносят. Во-вторых...к господскому дому их ближе, чем на пушечный выстрел не заманишь. Перетаскал я оттуда кое-чего, и серебро, и злато попадалось, уж не обессудьте, Светлана Всеволодовна, кушать надо и покурить охота... Семён меняет у богоносцев на харчи и курево. Всё лежало нетронутое, что не забрал, так и лежит там.
   Светлана слушала его вполуха. Орудуя ножом, она в который раз вспоминала отца. Она ещё была гимназисткой, когда тот позвал дочку к себе.
   - Светлана, - как всегда церемонно начал он, - один вельможа времён матушки Екатерины, посмотрев на французскую революцию, велел обучить своего сына сапожному делу, чтобы тот, случись революция уже в России, не помер бы с голоду.
   Пауза для осознания услышанного.
   - Ещё безусым юнцом, узнав об убийстве государя Александра Освободителя, я твёрдо решил, что в нашей России возможно всё. Абсолютно всё. Ты меня понимаешь, доченька?
   - Да, papa.
   - Вот и славно. Поэтому я отдал прислуге необходимые распоряжения. С завтрашнего дня тебя начнут учить домашней работе. Даже самой чёрной. Если начнётся катавасия, ты должна уметь обходиться без слуг. Не вздумай отлынивать, иначе я пойму, что моя дочь - белоручка, и очень расстроюсь.
   - Хорошо, papa.
   - Ступай, девочка моя.

Комментарии

   Гельсингфорс - название Хельсинки до 1926 г.
   О! не знай сих страшных снов/ Ты, моя Светлана... - цитата из баллады В.А. Жуковского "Светлана", одного из произведений, где впервые появляется это имя.
   Александр Миротворец - император Александр III. Александр Освободитель - его отец Александр II.
   Обоих Толстых - т.е. писатели Л.Н. Толстой и А.К. Толстой.
   Это ему за государыню - 5 марта 1917 года в ходе революции генерал Л.Г.Корнилов, активный её частник, взял под арест императрицу и царских детей.
   Горохова - ул. Гороховая, 2/6, адрес ПетроЧК.
   В штаб к Духонину отправили - т.е. расстреляли. Генерал-лейтенант Н.Н. Духонин был последним Верховным главнокомандующим Русской армии, убит большевиками вскоре после октябрьского переворота.
   Базаров, Павел Петрович, Анна Одинцова - персонажи романа И.С. Тургенева "Отцы и дети".
   Жолнеж (жолнер) - польский солдат. Имеется в виду эпизод шедшей с 1919 по 1920 гг. войны между Польшей и Советской Россией.
   Как ОНО у Щедрина в Глупове - имеется в виду финал сатирического романа М.Е. Салтыкова-Щедрина "История одного города".
   Богоносцы - ирония над идеями Ф.М. Достоевского о русских (особенно крестьянах) как "народе-богоносце".
   "Николай Палкин" - очерк Л.Н. Толстого с резко негативной характеристикой императора Николая I.
  

Октябрь - ноябрь 2025 г.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"