Аннотация: О чём умолчал Ключевский. И про "генетический мусор".
Петровским указом с 1721 года в России была разрешена продажа крепостных крестьян без земли, что означало переход к открытой работорговле. Точно так же закон не стеснял продажи крестьян целыми семьями и в розницу, с землей и без земли. Василий Ключевский писал: "Безземельная и розничная продажа крестьян смущала уже Петра, но он не надеялся на успех в борьбе с этим обычаем. В 1721 г. он высказал в указе Сенату только нерешительное желание, чтобы в будущее уложение, тогда готовившееся, внесена была статья, которая бы запрещала розничную продажу людей, "яко скотов, чего во всем свете не водится". Это так и осталось одним благожеланием преобразователя". Оказывается, что работорговля при Петре давно превратилась в обычай, и нуждалась только в высочайшем позволении. Иными словами - работорговля в России существовала всегда. Следовательно, Россия всегда была работорговым государством!
А вот что ещё писал Ключевский:
"Екатерина с самого начала своего царствования стала принимать меры к прекращению вольного перехода малороссийских посполитых. По указу 1763 г. крестьяне могли покидать землевладельцев, только получив от них отпускные свидетельства. Землевладельцы, разумеется, затрудняли получение этих свидетельств, чтобы удержать крестьян на своей земле. Наконец, тотчас по окончании IV ревизии издан был закон 3 мая 1783 г., по которому все посполитые крестьяне в наместничествах или губерниях Киевской, Черниговской, вмещавшей и нынешнюю Полтавскую, и Новгород-Северской должны оставаться на тех местах и за теми владельцами, где их застала и записала только что конченная ревизия. Скоро это распоряжение распространено было и на губернию Харьковскую с частью Курской и Воронежской. Таким образом, более миллиона посполитых крестьян, записанных по IV ревизии в указанных губерниях, очутились в частном владении и скоро сравнялись с центральными великорусскими крепостными крестьянами. Успеху этого закрепощения содействовало и то, что Екатерина распространила на казацкую старшину права русского дворянства".
"Благодаря неопределенной постановке крепостного права по закону в продолжение царствования Екатерины расширялась требовательность землевладельцев по отношению к крепостному труду; эта требовательность выражалась в постепенном росте оброка. Оброки по различию местных условий были чрезвычайно разнообразны. Наиболее нормальными можно признать такие оброки: 2 р. (15 р. нынешних) - в 60-х годах, 3 р. - в 70-х, 4 р. - в 80-х и 5 р. (25 нынешних) - в 90-х годах с каждой ревизской души. По хлебным ценам можно определить рыночное значение этих сумм. Рубль в начале царствования Екатерины равнялся приблизительно нашим 7 - 8 руб.; рубль в конце царствования - приблизительно нашим 4 - 5 руб. Итак, нормальный оброк в начале царствования на наши деньги равнялся приблизительно 15 руб., в конце царствования - приблизительно 27 руб. Это оброк с каждой души; экономическое значение его можно было бы определить, перенесши его на землю. Наиболее обычный земельный надел в конце царствования Екатерины был 6 десятин пахотной земли в трех полях на тягло; тяглом назывался взрослый работник с женой и малолетними детьми, которые еще не могли жить отдельным хозяйством. Современники полагают на каждое тягло по 2 1/2 ревизской души.
Итак, на каждое тягло в конце царствования Екатерины падало помещичьего оброка приблизительно по 27 руб., умноженных на 2 1/2; значит, на каждую десятину земельного крестьянского надела приходилось около 11 руб. оброка. Таков оброк в центральных губерниях, на верхневолжском суглинке; в южных черноземных областях, где население было реже, на тягло приходилось вообще немного более земли. 11 руб. с десятины - это во много раз более нынешней арендной платы за землю в центральных великорусских губерниях.
БАРЩИННАЯ СИСТЕМА. Далее, в некоторых имениях господствовала барщинная система. В начале царствования Екатерины из нескольких высокопоставленных лиц с князем Григорием Орловым во главе образовалось патриотическое общество с целями изучения и содействия развитию сельского хозяйства в России. В 1765 г. Екатерина утвердила это общество под именем "С.-Петербургского вольного экономического общества". Общество разослало по губернским начальствам вопросы касательно положения сельского хозяйства в губерниях. Присланные обществу ответы чрезвычайно любопытны.
По собранным в начале царствования Екатерины II справкам оказалось, что во многих губерниях крестьяне отдавали помещикам половину рабочего времени; впрочем, в хорошую погоду заставляли крестьян работать на помещика сплошь всю неделю, так что крестьяне получали возможность работать на себя только по окончании барской страды. Во многих местах помещики требовали с крестьян четырех и даже пяти дней работы. Наблюдатели находили вообще работу в крепостных русских селах на помещика более тяжелой сравнительно с крестьянской работой в соседних странах Западной Европы. Петр Панин, человек либеральный в очень умеренной степени, писал, что "господские поборы и барщинные работы в России не только превосходят примеры ближайших заграничных жителей, но частенько выступают и из сносности человеческой". Наконец, агроном Рычков оставил нам свидетельство, которое указывает на крайнее следствие неограниченного простора помещичьей власти в распоряжении крестьянским трудом. Он жалуется на тех помещиков, которые "повседневно наряжают крестьян своих на господские работы, а им дают на пропитание месячный хлеб". Значит, пользуясь отсутствием точного закона, который бы определял меру обязательного крестьянского труда на землевладельца, некоторые помещики совершенно обезземелили своих крестьян и превратили свои деревни в рабовладельческие плантации, которые трудно отличить от североамериканских плантаций до освобождения негров.
ТОРГОВЛЯ КРЕПОСТНЫМИ. При такой широте помещичьей власти в царствование Екатерины еще больше прежнего развилась торговля крепостными душами с землей и без земли; установились цены на них - указные, или казенные, и вольные, или дворянские. В начале царствования Екатерины при покупке целыми деревнями крестьянская душа с землей обыкновенно ценилась в 30 (225 нынешних) руб., с учреждением заемного банка в 1786 г. цена души возвысилась до 80 руб. (более 400 руб.), хотя банк принимал дворянские имения в залог только по 40 руб. за душу. В конце царствования Екатерины вообще трудно было купить имение дешевле 100 руб. за душу. При розничной продаже здоровый работник, покупавшийся в рекруты, ценился в 120 руб. (около 850 руб.) в начале царствования и в 400 руб. - в конце его (около 2 тыс. руб.)".
Вспоминаются пушкинские строки:
Один среди своих владений,
Чтоб только время проводить,
Сперва задумал наш Евгений
Порядок новый учредить.
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
Зато в углу своем надулся,
Увидя в этом страшный вред,
Его расчетливый сосед.
Другой лукаво улыбнулся,
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак.
А вот что писал Тургенев в "Записках охотника" о более поздних временах:
"Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, лицом чист и бел, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах".
А вот о чём мог бы ещё написать Ключевский, произведя простые арифметические действия со своими же данными:
Имеем: "В конце царствования Екатерины вообще трудно было купить имение дешевле 100 руб. за душу". Это - при покупке всех скопом, и мужчин, и женщин, и детей обоего пола. "При розничной продаже здоровый работник, покупавшийся в рекруты, ценился в 400 руб. - в конце царствования Екатерины". Девки же продавались по 100 рублей. (Коробочка - Чичикову, в гоголевских "Мертвых душах": "Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу (!) двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут"). Получается, что брата и сестру из одной крестьянской семьи можно было продать суммарно за 500 рублей. В рекруты забирали с 17 лет, поэтому нецелесообразно было держать крестьян больший срок.
При высокой рождаемости крепостного населения и недостатке принадлежащей помещику земли - тот сталкивался с выбором: либо увеличение пахотного клина за счёт сведения лесов, либо продажа лишних рабов. Имели место оба явления, и леса были уничтожены.
"Наиболее нормальными можно признать такие оброки: ... 5 р. - в 90-х годах с каждой ревизской души". Стало быть, за 17 лет жизни крестьянского парня глава крестьянской семьи уплачивал помещику 85 рублей оброка, а общий доход помещика уже после продажи брата с сестрой составлял 585 рублей.
При этом доля оброка в общем доходе помещика составляла 14,5%, а доля от работорговли - 85,5%. При барщинной же системе работорговля являлась для помещика единственным источником денежного дохода. Этот доход помещик получал только от рабовладения, при ничтожных затратах собственного труда. Если же он был намерен получать доход и от земли, обрабатываемой крестьянами при барщинной системе - то обязан был и прикладывать свой труд как по управлению поместьем, так и по продаже произведённой крестьянами сельскохозяйственной продукции. Но такой доход не превышал дохода от получения оброка.
Таким образом, доходы от работорговли шестикратно превышали прочие доходы российского дворянства. Поэтому низкая эффективность крестьянского труда при барщинной системе не имела существенного значения для рабовладельцев.
Крепостное положение населения существовало только в великорусских и западно-русских губерниях, где оно охватывало в среднем 50% населения. Таким образом, хотя в рабстве находилась только часть северцев, так эта часть - состояла сплошь из северцев, как самого удобного объекта работорговли. Потомственное же дворянство, а это - 1% от общей численности населения Российской империи - состояло сплошь из инородцев. Из них половина - даже не считала русский язык родным. Другая же половина - всё равно была как обрусевшими немцами, так и потомками местной знати - выходцев из числа словенского духовенства, с Орды, из числа днепровских черкас, из Таврии и Закавказья.
Всё благосостояние российского дворянства, с его роскошью и мотовством, извечно держалось на работорговле. На доходах от поместий, а стало быть, и на работорговле, держалось благополучие и у классиков русской литературы (например, у "обличителя крепостничества" И.С.Тургенева было более 1000 ревизских душ). Поэтому все классические произведения изображают благостную помещичью жизнь, и среди них нет ничего похожего на "Хижину дяди Тома". Но нежелание описать рабство простого народа - только одна сторона медали. А вторая сторона - это нежелание показать жизнь порабощённого ничтожным инородческим меньшинством огромного местного народа, говорящего на хотя и понятном для рабовладельцев, но всё же - на ином языке. Как бы этот народ-великан не очнулся и не стряхнул со своей шеи всю инородческую нечисть без разбора на богатых и бедных! И произведениями этих классиков морочат головы школьникам!
"Первые Романовы прикрепили крестьян к земле, - писал Энгельс. - Со времен Петра началась иностранная торговля России, которая могла вывозить лишь земледельческие продукты. Этим было вызвано угнетение крестьян, которое все возрастало по мере роста вывоза, ради которого оно происходило, пока Екатерина не сделала этого угнетения полным и не завершила законодательства. Но это законодательство позволяло помещикам все более и более притеснять крестьян, так что гнет все более усиливался". Столько слов об угнетении, но ни единого слова о работорговле!
Как писал Ленин - крестьян "освобождали" в России сами помещики, помещичье правительство самодержавного царя и его чиновники. И эти "освободители" так повели дело, что крестьяне вышли на свободу "ободранные до нищеты, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам и их ставленникам". Всё верно: освобождённые крестьяне попали в новую кабалу, как и все прочие пролетарии. Бывшие рабы превратились в батраков, и перед ними открылась новая пролетарская жизнь взамен старой рабской. А в этой новой жизни бывшие рабы уже не обязаны были платить оброк своему рабовладельцу за позволение возмездно трудиться. Но главное - их никто уже не имел права продать!
Невозможно себе представить, чтобы основоположники коммунизма не отличали пролетариев от рабов. Просто основоположники, не объясняя этих различий, изо всех сил озлобляли пролетариев!
И совсем не идеи гуманизма, и даже не поражение в Крымской войне, а банальное мотовство российского дворянства, приведшее его к многократному залогу и перезалогу своих поместий в заёмный банк при явной невозможности их выкупа из-под залога, а также желание получить ещё хоть что-нибудь от этих, уже фактически принадлежащих банку, поместий, получить пусть даже и при посредстве государства - всё это и вынудило российское дворянство согласиться на отмену рабства в России. Не будь этого согласия - поместья всё равно отошли бы банку, а тот - продал бы их в рассрочку государству, и помещикам не досталось бы ничего. Так хвалёное мотовство российских дворян, прославленное классиками литературы, привело к неотвратимости освобождения крестьян от многовекового рабства.
Отмена крепостного права царским Манифестом от 19 февраля 1861 года нанесла смертельный удар по тысячелетней работорговле. Но естественный прирост населения никто не отменял - он даже увеличился! Поэтому и начались переселения северцев на свободные земли - сперва в Новороссию, а затем - и в Сибирь, и на Дальний Восток. Доходы российского дворянства сделались вполне капиталистическими и уменьшились примерно в 20 раз, что вынудило дворян приступить к трудовой деятельности - преимущественно к воинской и гражданской службам, приносившим хотя и несопоставимо малый доход по сравнению с былыми временами, но всё же неизмеримо больший, чем крестьянский труд. Поэтому северцам так и не удалось преодолеть сословные границы, отделяющие не только колонизированное население от колонизаторов, но и, одновременно, угнетённых северцев от господствующего в государстве сборища разномастных инородцев.
Но это сборище, лишившееся такой заманчивой работорговли, не перестало быть колонизаторами и не сделалось просветителями северцев: букварь северского языка так и не был создан, хотя буквари малорусского и виленского наречий всё же были составлены. Северцы и дальше подвергались изведению. Дело дошло до того, что в наше время представители незначительного народца днепровских черкас, давно потерявшего свой родной язык, безбоязненно обзывают потомков северцев "генетическим мусором" и не считают зазорным убивать их на Донбассе!