Сергеева Лали. Ворон (перевод стихотворения Эдгара Алана По)

The Raven

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,

Over many a quaint and curious volume of forgotten lore--

While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,

As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.

"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door--

Only this, and nothing more."

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;

And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.

Eagerly I wished the morrow;-- vainly I had sought to borrow

From my books surcease of sorrow-- sorrow for the lost Lenore--

For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore--

Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain

Thrilled me-- filled me with fantastic terrors never felt before;

So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,

"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door--

Some late visitor entreating entrance at my chamber door;--

This it is, and nothing more."

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,

"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;

But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,

And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,

That I scarce was sure I heard you"-- here I opened wide the door;--

Darkness there, and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,

Doubting, dreaming dreams no mortals ever dared to dream before;

But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,

And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"

This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"--

Merely this, and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,

Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.

"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice:

Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore--

Let my heart be still a moment and this mystery explore;--

'Tis the wind and nothing more."

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,

In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;

Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;

But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door--

Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door--

Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,

By the grave and stern decorum of the countenance it wore,

"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,

Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore--

Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"

Quoth the Raven: "Nevermore."

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,

Though its answer little meaning-- little relevancy bore;

For we cannot help agreeing that no living human being

Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door--

Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,

With such name as "Nevermore."

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only

That one word, as if his soul in that one word he did outpour.

Nothing further then he uttered-- not a feather then he fluttered--

Till I scarcely more than muttered, "Other friends have flown before--

On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before."

Then the bird said, "Nevermore."

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,

"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store,

Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster

Followed fast and followed faster till his songs one burden bore--

Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore

Of 'Never-- nevermore'."

But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,

Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;

Then upon the velvet sinking, I betook myself to linking

Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore--

What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore

Meant in croaking "Nevermore."

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing

To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;

This and more I sat divining, with my head at ease reclining

On the cushion's velvet lining that the lamplight gloated o'er,

But whose velvet-violet lining with the lamplight gloating o'er,

She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer

Swung by seraphim whose footfalls tinkled on the tufted floor.

"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee-- by these angels he hath sent thee

Respite-- respite and nepenthe, from thy memories of Lenore;

Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil!-- prophet still, if bird or devil!--

Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,

Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted--

On this home by Horror haunted-- tell me truly, I implore--

Is there-- is there balm in Gilead?-- tell me-- tell me, I implore!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil-- prophet still, if bird or devil!

By that Heaven that bends above us-- by that God we both adore--

Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,

It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore--

Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Be that word our sign in parting, bird or fiend," I shrieked, upstarting--

"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!

Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!

Leave my loneliness unbroken!-- quit the bust above my door!

Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting

On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;

And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,

And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;

And my soul from out that shadow that lies floating on the floor

Shall be lifted-- nevermore!

(Poe E.A., 1844-1849)

Ворон

В час полуночи угрюмой, отягчён упрямой думой,

Над старинными томами, силясь дрёму превозмочь,

Я, измученный, склонялся. Вдруг неясный стук раздался,

Заставляя встрепенуться, чутко вслушиваясь в ночь.

"Это гость" - шепнул я тихо, унимая в теле дрожь. -

"Гость у двери, ну так что ж?"

Ясно помню всё, как было: за окном ненастье выло,

И в камине пламя стыло, тьму не в силах выгнать прочь.

Я в мученье ждал рассвета, в дебрях строк искал ответа:

Как мне жить на свете этом, коль забыть тебя невмочь,

О, Ленор? Меж духов рая чашу счастья ныне пьёшь -

Не окликнешь, не вернёшь...

Шелестенье, шёпот, шорох в шелковых багряных шторах

Страхом - липким, чутким, жутким - прямо в сердце, словно нож.

Но, борясь с тревогой смутной, вновь шепчу я: "Это путник,

Просто путник постучался в двери дома, где живёшь.

Просто путник бесприютный в час, когда гостей не ждёшь,

В дом стучится - ну так что ж?"

Я направился к порогу, восклицая: "Ради Бога,

Ты прости мне, что так долго у закрытой двери ждёшь!

Я дремал, и звук неясный принимал за шум ненастья -

Слишком робко ты стучался. Погоди, сейчас войдёшь..."

Я открыл. И в одночасье от дверей отпрянул прочь:

За порогом - только ночь...

Мрак немой обозревая, постоял я, замирая

От видений, небывалых для живущего. И всё ж,

Разорвать тиши унылой были призраки не в силах;

Только эхо подхватило губ нечаянную дрожь:

Зов "Ленор?.."; и с ветром стылым унеслось во мглу и дождь -

Было ль, нет ли, не поймёшь.

Я вернулся в дом несмело. Как в огне душа горела;

И опять зашелестела ткань гардины на окне.

"Нет, я должен разобраться, кто же мог ко мне стучаться.

Дождь и ветер, может статься, налетали в тишине?

Непременно разобраться! Это сможет мне помочь

Страх нелепый превозмочь..."

Так подумав, ставни настежь в разозлённое ненастье

Распахнул я, - и из пасти гостя в дом исторгла ночь.

Стародавний, тощий Ворон, будто мгла могилы чёрен,

По-хозяйски, без поклона, вплыл в окно; да тут же прочь -

К двери. Там на бюст Паллады сел над входом, словно дож:

Не подманишь, не спугнёшь.

Пусть и было сердцу больно, усмехнулся я невольно,

Видя важность птицы гордой, с перьями черней золы:

"Потрепало Вас, но, право, Вы, мой друг, глядитесь браво -

Просто принц Ночного края, Царства мук и вечной мглы.

Как зовут посланца края, где напрасно утра ждёшь?".

Каркнул Ворон: "Не-вернёшь!"

Ясно имя прозвучало. Пусть в нём смысла было мало,

Обомлел я поначалу, услыхав его. А что ж,

Согласитесь: разве часто, в дом заброшена ненастьем,

Птица-вестница несчастий, подымая в сердце дрожь,

На тебя взирает властно сверху вниз как знатный дож -

Птица с кличкой "Не-вернёшь"?

Между тем, прокаркав слово, изваянием суровым

Гость мой вещий замер снова, неподвижен, хмур и нем.

Прошептал я: - "Как надежды, как друзья из жизни прежней,

Утром скит мой запустевший он покинет насовсем;

И душе покой ушедший, может быть, верну я всё ж..."

Каркнул Ворон: "Не вернёшь!".

Вздрогнул я, заслышав это. Ах, как к месту он ответил...

Может статься, слышал где-то крик израненной души?

Вдруг его хозяин давний, позабыв все упованья,

В муке разочарованья повторял в ночной тиши,

Словно горькую молитву, без конца одно и то ж:

"Всё погибло. Не вернёшь..."?

Всё же, вновь улыбку вызвал молчаливый, как на тризне,

Гость пернатый. С любопытством кресло к двери развернув,

В алый бархат утомлённо головою полусонной

Погрузившись, и в бездонных, странных грёзах утонув,

Стал я думать отрешённо: что вещун пророчил всё ж

Этим скорбным "Не вернёшь"?

Так, застыв на тонкой грани меж реальностью и снами,

Прожигаемый глазами птицы вещей, как клеймом,

Я сидел без шевеленья, погружённый в размышленья,

Замерев в оцепененье в свете лампы золотом.

В кресле этом, в ласке света, ты уж больше не заснёшь.

Счастье, где ты? Не вернёшь...

Вдруг мне начало казаться: шумом крыльев заполняться,

Дымом ладана и звоном стала комната моя.

"Это Небо за моленья чашу сладкого забвенья

Шлёт тебе во исцеленье!" - сам себе воскликнул я. -

"Пей! Душе успокоенье возврати. Чего ты ждёшь!"

Каркнул Ворон: "Не вернёшь!".

"О, вещун", - вскричал тогда я. - "Дьявол ты, иль тварь земная,

Бурей или Князем Ада послан мне в глухую ночь,

Но молю, смельчак пернатый, прореки: смогу ль когда-то

Об ушедшей безвозвратно память с корнем вырвать прочь?

Возвращу ли в душу радость, вынув скорби острый нож?"

Каркнул Ворон: "Не вернёшь!".

"О, пророк", - вскричал я снова, - "Птица, или дух суровый,

Умоляю, только слово: там, в заоблачных мирах,

Где любовь сияет вечно, там смогу ли я беспечно,

Полнясь счастьем бесконечным, сжать Ленор в своих руках?

После стольких мук смогу ли вновь обнять, верну ли всё ж?..

Каркнул Ворон: "Не вернёшь!".

"Прочь отсюда!" - закричал я, - "Убирайся, тьмы исчадье!

Свой убор, такой же чёрный, как прокарканная ложь,

Унеси во мглу немую, в Ад, в ненастье, в ночь глухую!

Улетай! Горящим взором больше сердца не тревожь.

Позабыть тебя, и радость в дом вернуть сумею всё ж!"

Каркнул Ворон: "Не вернёшь!".

И сидит он так доныне. Лик Паллады бел, как иней;

Крылья черные застыли у скульптуры по краям.

Он как демон в полудрёме - взгляд багряный лют и томен;

На пол тень легла покровом, словно призрачный туман.

И из круга тени этой, чёрной как тоска и ложь,

Душу к свету не вернёшь.

(Перевод: Lali, 2011 г.)

Комментарии: 2, последний от 18/06/2011. © Copyright Сергеева Лали Размещен: 18/06/2011, изменен: 18/06/2011. 20k. Статистика. Поэма: Поэзия		Ваша оценка:

Сергеева Лали : другие произведения.

Ворон (перевод стихотворения Эдгара Алана По)