Солнце блеснуло последним лучом и спряталось за дальние горы. Звёзды на небе стали ярче, лес вокруг потемнел, речка громче зазвенела на перекатах, и ветер, шуршавший в кронах сосен, стих, словно уснул.
Мы заворожено ловили последние минуты золотого заката, сулящего назавтра отличную погоду.
- Ой, гляньте! - привлекла всеобщее внимание Таютка, - вон на том берегу какие-то зеленые огоньки!
И действительно, по мере того, как гасло небо, напротив нас, за рекой, на её пологом берегу загорались огоньки. Их становилось всё больше.
- Интересное явление, - тихо проговорил Илья, - если бы эти искры горели на высоте, на чем-то высоком и тонком, то я бы сказал, что это огни Святого Эльма.
- Ну, сказал! - рассмеялся Петрович, выбивая о колено трубку, - огни Эльма во-первых голубые, во-вторых светятся во время грозы, и в-третьих, их можно увидеть на море, на мачтах корабля. А это болотные огни. Там за речкой самое болотистое место.
- Красиво, - заворожено глядя за реку, протянула Таютка, - как в Новый год.
- Ты, Таисья, не смотри на огни эти долго, а то почуют они тебя и сманят, оглянуться не успеешь, - усмехнулся Петрович.
- Да, что ты её пугаешь, Петрович! - рассердилась Анна и поднялась с пенька, - пойдем спать, Таюта.
- Какой спать! Дядь Мить, а кто почует? Куда сманят? - девушка присела на лапник возле Петровича.
Петрович не спеша набил трубку свежим табаком, прикурил, сделал пару затяжек и, оглядев всех кто был у костра, спросил:
- Могу рассказать. А не забоитесь, на ночь-то глядя?
Каждый в нашей сплоченной компании знал - Петрович замечательный рассказчик. Потому собравшиеся расходиться по палаткам, мы снова расселись вокруг костра.
- Ну.... Значит, слушайте...
Место, то, что за речкой, зовётся в народе Марьюшкина топь. Когда-то там не было никакой топи, сухотень была с подлеском. А дело было так.
Недалече отсель, была заимка. Жил там Степан, лесник. Заимка та досталась ему от отца, а тому от его отца, стало быть, от Степанова деда, в их семье все мужики лесниками были. Жил Степан один, за лесом смотрел да охотой промышлял. Людям плохим спуску не давал! Мало ли кого поймает в лесу или за порубкой неразрешенной, или за охотой неправедной. И ведь всегда словно видел он, кто и как себя в лесу, ему доверенном, ведет. Удивлялись тому люди, а потому и решили - помогает ему Лесавка. Видимо полюбился лесной ведунье молодой лесник. Она ему и зверя, и птицу под выстрел подставляла, и шкуры выделывать помогала, да так, что были они тонки и нежны словно бархат. А вокруг заимки и грибов всегда было не меряно, и ягод.
И всё бы хорошо, да плохо одному в доме справляться - еду приготовить, постирушку разную завести, да в подворье тоже женская рука нужна. Вот и Степан решил жениться. Да за него любая бы пошла! Парень высокий, статный, косая сажень в плечах, глаза как уголья, а сам - белесый, словно поле пшеничное, волосы вьются, словно шерстка у каракульчат. Но ни одна из здешних девок не привлекла лесничего. Но как-то раз на ярмарке, где он свои меха продавал, встретил он Марьюшку, мельника старшую дочку. Не сказать, чтобы больно красавица она была - росточку невеликого, носик курносенький, сама чернявая, а глаза, что твое озеро! Синие, бездонные. Вот и утонул наш лесник в её глазах. Быстро они сговорились, и с той же ярмарки увёз Степан свою голубку на заимку. Марьюшка-то девка ручкастая была - все в её руках горело-вертелось. И по дому-хозяйству успевает, и порукодельничать. А уж как вышивала! Словно кистью да красками рисовала. Счастливы были молодые, легко, с улыбкой жили. Но стали в доме чудеса непонятные твориться - то квашня перекиснет, да так, что хоть выбрасывай, то глечик с молоком сам по себе лопнет, то белье, для просушки на подворье развешанное, смолистыми шишками ветер закидает, сплошная порча белью, а то печь задымит, хоть из дому беги. И ведь случалось всё это, лишь когда Степана дома не было. Марьюшка-то слышала в селе разговоры о любви Лесавки к Степану, да веры этим словам не было. А как начали в доме эти пакости происходить, она и догадалась - то Лесавка её из дому выживает. И вот однажды, когда Степан на дальний кордон уехал, у Марьюшки вдруг из дымохода шишки посыпались. Вышла женка на высокое крыльцо дома да как крикнет:
- Где ты, лесная дева, покажись!
Зашумели, закачались сосны-великанши, поникли травы луговые, потемнело все вокруг. А когда развиднелось, возле заплота оказалась сама Лесавка во всей своей красе - лицо все в морщинах, как земля после пахоты, нос грушей сморщенной висит, глаза злющие зеленым пламенем горят, платье из травы и листьев ветками да паутиной переплетенных колышется, а ветра-то нет.
Но Марьюшка не испугалась и говорит:
- Ты чего в моем доме пакостишь?
- Не быть тебе хозяйкой в Степановом дому! - прошипела лесная дева.
- А это не тебе, нечисть лесная решать! Будешь пакостить, я твою Елань любимую подпалю, - смело говорила Марьюшка с Лесавкой.
Взмахнула ведьма лесная руками, поднялись кружиться вокруг нее листья, а сама как крикнет:
- Не посмеешь!
- Не боюсь я тебя, - отвечает ей женка, - кружи-не-кружи, а к дому и подворью ты больше не подступишься! Вот, смотри.
И Марьюшка указала Лесавке на лики святые, что на вереях у ворот да под стрехой укреплены были, а их чистый свет всю заимку укрывал.
Попробовала лесная дева зайти во двор, да словно обожглась и к лесу шарахнулась.
- Ну, погоди, я еще свое возьму! Не быть тебе счастливой, - прошипела она и растаяла.
Прошло сколько-то лет. Народились у Степана с Марьюшкой близняшки-дочки, одним лишь отличались - у одной черные волосы, у другой - белесые.. Непорядков в доме да подворье больше не случалось. Успокоилась Марьюшка, забыла про обещание Лесавки. Как-то раз летним вечером ушел Степан в село по делам. Марьюшка в доме хлопотала. А девчушки во дворе у заплота играли. Вдруг видят, по ту сторону светится что-то зеленым огоньком. Интересно стало малёхам. Они в дыру в заплоте и вылезли. К огонькам побежали, а те - дальше в лес. Девоньки за ними. Так и ушли от дома. Хватилась Марьюшка дочек, а их и след простыл, только игрушки у заплота брошены. Заплакала, закричала женка да в лес кинулась, деток своих искать. Кружит по лесу, зовет дочек, а в ответ только ветер в кронах шумит-смеётся. Стемнело уж почти, когда Марьюшка огоньки зелёные увидала и пошла на них.
Шла недолго. Услышала, река на перекате шумит, на звук и пошла, про огоньки забыла.
Вышла на берег как раз напротив того, где мы сейчас, без сил села на песок и заплакала.
Вдруг поднялся ветер, зашумел лес. И на самом краю обрыва объявилась Лесавка. Волосы ветром развиваются, глаза зеленым пламенем светятся.
- Говорила я тебе, не будешь ты счастливой, - засмеялась лесная дева.
- Верни мне дочек, - взмолилась Марьюшка.
Ещё громче рассмеялась Лесавка:
- А нужны ли они тебе такие? Ну, девоньки-болотницы, покажитесь матушке!
И как из воздуха стали рядом с нею две тени. Вместо платьев тина болотная, волосы ряской перепутаны, а глаза, как зеленые угли горят.
Увидела такое бедная женка, да так и пала на песок, забилась в рыданьях. И так много слёз выплакала Марьюшка, что на месте том болотина образовалась и Марьюшку поглотила!
И с тех пор никто не видел ни Марьюшку, ни дочек её, ни Степана. Он ведь когда жены с дочками дома не нашел, долго по лесу ходил, искал. Так долго, что разум потерял и пропал. Говорили люди, его Лесавка к себе в Лешии забрала.
А на Марьюшкиной топи с тех пор огоньки и светятся, прохожих к себе завлекая. Особенно они девочек малых любят таскать, превращая их в кикимор болотных. Как почуют взгляд живой, так и сманят, не заметишь, как к ним попал. А попал, уже и не вырваться.
Петрович пыхнул трубкой, улыбнулся в усы:
- Напужались?
- Дядь Мить, ты ведь всё придумал? - шепотом спросила Таютка.
- А это ты сама решай. Всё, всем спать, - Петрович поднялся со своего пенька, а следом за ним и все остальные разошлись по палаткам. И никто не отважился посмотреть за реку на Марьюшкину топь с её зелёными огоньками.
"Сказ о Черном Истоке"
Расскажу я вам рассказку, а вы послушайте. То ли это было на самом деле, то ли придумал кто, а мне так мой дед рассказывал, а ему - его дед.
Случилось это в давние-предавние времена, когда люд уральский больше охотой промышлял. Жил в одной деревне охотник, Степаном звали. Лучше его никого по охотному делу не было в наших краях. Любого зверя, птицу мог выследить, лук его промаха не знал. Любая девка мечтала о таком муже в доме, да только Степан на них и не смотрел. Сколько мать ни уговаривала парня жениться, да детьми обзавестись, он лишь хмурился в ответ, и молча в лес уходил.
Раз на охоте попалась ему на глаза лисица, да не простая! Шкура вся черная, как вороново крыло, а хвост - белее снега! Решил Степан во что бы то ни стало живьем поймать эту чудесную лисицу да принести матери показать. К стреле приладил сетку, что для ловли птиц сплел, и начал погоню. А лисичка, то подпустит охотника к себе, то юркнет в сторону, за дерево иль за камень спрячется. Потом отбежит недалече и тявкает, словно за собой зовет. Так вот легко и сманила от знакомых мест.
Вывела лисичка Степана на большую поляну, и встала у большого камня. Только хотел охотник наш ее поймать, как чернушка закрутилась на месте, и враз в девку обернулась! Наш охотник стал глаза тереть, думает, мерещиться ему стало. А та рассмеялась:
- Ай, да смелый охотник! Неужели испугался?
А смех её словно ручеек по весне журчит. А сама-то - лицом и станом красавица, каких поискать, волос черный, коса почти за земли, в косу лента белая вплетена, а на черном платье звезды белые блестят.
Степан опомнился, убрал стрелу и говорит:
- Кто ты, красавица?
- Я Кара, лесного Хозяина дочь, - отвечала, улыбаясь, лесная дева, - хороший ты охотник, зверя-птицу лишнюю зря не бьешь. Давно хотела тебе показаться. Люб ты мне. Возьмешь меня замуж?
- А как же отец твой? Не будет против? Ведь, кто я, а кто ты? - проговорил Степан, зная в душе, что по сердцу ему дева лесная.
- Отец никогда любимой дочери не перечит. Один только закон у нас - после свадьбы ты в лесу жить должен остаться и людей остальных не видеть, чтоб ненароком про меня не сказать, - подошла к нему Кара и руки на плечи положила.
Как в глаза ее охотник глянул, так себя и потерял!
Не смог от девы лесной оторваться.
Хозяин леса свадьбу им сыграл, дворец на самой высокой скале поставил. И подарок мужу дочери сделал - стал тот видеть как сокол-птица в полете. Глянет из окон своего дворца и видит, где кто обижает зверье иль птицу лесную, кто порчу лесному царству наводит, и потом Хозяину леса доложит, а уж тот накажет разбойника по-своему, мало не покажется.
Сколько уж там времени прошло, о том не ведаю, да видно немало. Увидел однажды Степан, как в долине медведица с медвежонком на лугу игралась, а орлица в гнезде птенца кормила. Так вот. Куда ни глянет - везде звериные матки с детенышами. Всколыхнулось сыновье сердце Степана. Загрустил он, затосковал, о своей матушке вспомнил. Решил охотник взором своим соколиным на родную деревню глянуть, вышел на самый край скалы и как на своей ладони увидал и дом свой покосившийся и двор, заросший травой-лебедой, и состарившуюся матушку, стоящую у калитки и в сторону леса смотревшую. Заболело сердце охотника, рванулся он к матери, да забыл, что не сокол он, и лишь взгляд соколиный имеет. Так и упал к подножию скалы на острые камни.
Увидела Кара, что случилось, вмиг возле милого мужа оказалась. Стала звать, обнимать его, да что толку, если душа Степана покинула его. Закричала тогда Кара от горя страшным голосом, зарыдала над бездыханным телом любимого.
Попробовал отец ее увести Кару обратно в лес, но не покорилась она. Продолжала рыдать, обнимая тело любимого мужа. Осерчал тогда Хозяин леса, видя непокорность дочери, как посохом своим о землю стукнет. Затряслась земля, потемнело все вокруг, словно небо рухнуло на землю. Ну, а когда развиднелось, образовалась скала черная, приглядишься, словно сидит на камне девушка, склонившись над мужчиной. А из тех мест, где ее глаза обозначены, вода бежит, будто слезы. Вот из этих слез потом река и получилась, а раз вытекает она из скалы черной люди и дали ей имя Черный Исток.
С годами заросла скала такими зарослями, что ни зверю, ни человеку к ней не пробраться, не найти.
Да только сказывают люди, что когда-нибудь родится на земле русской такой богатырь, что сможет скалу ту заветную найти и сквозь заросли к ней пробиться! Умоется он струями-слезами Кары, дочери Хозяина леса, напьется водой ледяной, и чудо в тот же миг случится! Войдет в него душа Степана, и Кара очнется от зачарованного сна, полюбят они друг друга и станут вечными хранителями лесов земли Уральской.
А вот, поди ж, узнай, когда сей богатырь родится?
"Золотник"
Жил на прииске Дальнем мужичок. Откуда, из каких краев он пожаловал никто и не скажет, не ведали того люди. Просто появился он однажды вечером на околице, как из воздуха возник. Возраста - неопределенного, и не то чтобы стар-старичок, но и не парень - росточка невеликого, сухонький как сорожка вяленая, бородка с усами сивые с проседью, волосы белые как снег, под потрепанную шапчонку спрятанные, глаза когда-то карие были да выцвели, а взгляд внимательный, словно в самую душу смотрит. Имени мужичка тож никто не знает, назвался он Ветрович, так и кликали.
К старательскому труду Ветрович оказался неспособным, равно как и к любому другому, где сила мужская да сноровка необходимы. Зато было ему небесами умение дадено, за которое полюбился он люду приисковому, особливо бабам. Играл он на свирели да на рожке, была еще гармоника губная. Как на гармонике заиграет - ноги в пляс просятся, на свирели - душа веселела, все горести отступали, а ежели на рожке начинал коленца выводить - бабы в голос ревели, а мужики слезу в кулак прятали.
Приняли Ветровича на прииске, в пастухи определили.
Кажно утро собирал Ветрович по дворам, где коровку, где пару коз, и отправлялся на лесную опушку, там травостой был хороший да и речка для водопоя подход пологий имела. А с ним частенько пацанва из тех, что к большой работе не годились. Вот в такой ватажке и проходили дни. Как-то вечерело уже, и Ветрович с мальчуками приготовились по домам скотинку гнать, пришли они к водопою. Коровы с козами пьют, Ветрович у воды на свирельке своей играет, а мальцы, как истые дети старательские в речном песке шарются. Вдруг видит пастух волна на берег блестяшку малехонькую выкатила. Подобрал её он, покрутил в руках да говорит старшему из своих подручных:
- На-кось, тебе золотинку, Митяй, ты ноне знатну кашицу на привале сварил. Это тебе от наших коровок награда. Когда пастух сыт, ему и работается веселей.
А пацан- то рад тому радешенек.
Под песенку свирельки Ветровича скотинку по домам и проводили. Так и жили день за днем.
Однова нашли два брата жужелку в своем шурфе, размером с нокоток, а на вид приметную - на голову мужика похожую! Все как есть - глаза, нос, рот с улыбкой, картуз по самые брови надвинутый. Отмыли братовья камушек, тряпицей чистой попробовали блеск навести - глядят, а улыбка-то заметней стала!
Начальник-то прииска как энто дело увидал, деньжищ пообещал тому, кто остальные части тулова сыщет.
Что тут началось! Не было на прииске человека, который бы на речке да на ее ручьях не колготился. Только Ветровича в поисках не видали, пас себе спокойно коровенок да коз на опушке леса. Долго ли, коротко ли, а вскоре у начальника на столе лежали жужелки, из коих можно было человека составить, одной только ноги не хватало. И ведь что интересно, у любого, что частичку от золотого мужичка находил, фарт пропадал! Ну, начисто! Более энтот старателишко ни крупиночки золотой, самой малехонькой даже, не находил.
Сколь ни маялись мужики, а ушло золото, как не было.
А на хуторе, что вверх по реке был, жила баушка-ведунья. Акимовной звали. Она травами лечила страждущих, заговоры-наговоры знала. Вот к ней и пошли артельщики - старатели, спросить, отчего вдруг фарт золотой пропал.
Притопали на хутор, поклонились Акимовне:
- Баушка, тебе тайны земные ведомы, скажи, куда золото с прииска делося.
А баушка Акимовна как замашет на них, на всю артель-то, голиком да говорит:
- Сами вы, людишки, свое золото темной стороне отдали! Вот погодите, скоро темная сторона всю силу свою заимеет, совсем плохо будет! И не только вам, всему люду вкруг прииска, а может и дале!
Старшой артельный не больно старухиного голика испугался, сердито так ее спрашивает:
- Ты не махай тут помелом своим, место свое знай. Кажи толком, Акимовна, что за темная сила грядет и как с ней справиться!
Баушка голик не бросила, но махать им перестала. Вышла из избы на двор, артельные все за ней потопали.
Акимовна очертила голиком своим круг посреди двора, встала в него и старшого поманила. Егор, звали так старшого, стал рядом с баушкой. И она ему что-то говорить начала, а остальным и не слышно, будто за стеной стоят. Поговорили так-то Акимовна с Егором, она потом в избу зашла, вскорости вышла с пучком трав в руках.
- Вот, - говорит, - травы заповедные. Как случится то, о чем я сказала, брось этот пучок наземь. Сдержат травы немного темноту, а вы пока сыщете того, кто справиться с ней сможет. Ступайте, дел у меня много.
Вернулись артельные на прииск, в хате старшого все собрались, кто сам пришел, а кто и супружницу (из тех, что по-бойчее) привел.
Егор хмуро оглядел собравшихся, остановился взглядом на тех брательниках, что голову мужичковую нашли, и говорит:
- От вас вся беда и началась! Вам в руки темной силой заговоренная жужелка далася.
Загалдели все враз, ругаючи братовьев-то, а бабы-то норовят их ишо и стукнуть побольнее али за волосья трепануть.
- Тихо всем! - Прикрикнул Егор на артельщиков и ладонью по столешнице грохнул, - а любому из вас эта штуковина явилась, неужто, бросили бы?! А кто другие камушки к этой голове искал? А?
Примолкли артельщики, глаз друг на друга не поднимают.
- Вот то-то же. А то, загалдели тут, - Егор вздохнул тяжко и сказал, - жадность это наша общая сыграла. Акимовна баила, что ежели б меньше мы золота брали, да по-разумному, не вошла бы в силу темная жадность, да не послала супротив нас Золотника. Вот Жогины более всех в шурфе колготились, всё золотишка им мало было! Им и дался в руки чудо-камушек. Да заразный он оказался! Всех себе подчинил. И с каждой находкой таяло золото в земле. От того и фарт пропал.
- Что ж робить-то таперича, Егорушка? - В наступившей тишине раздался голос одного из братовьев Жогиных.
- Акимовна сказала, - Егор обвел взглядом артельщиков, - поможет нам тот, кто без золотой жадности в сердце. Только такой чистый душой человек и справится с темной силой. А тут вот какая заковыка...
-Да, говори уж! Не томи душу, Егор, - загалдели мужики.
Егор снова хлопнул по столу ладонью:
- Спаситель наш сам объявится, не знает он, что в нем наше спасение. А случится это, только когда Золотник в полную силу войдет!
- Тятя, - в избу вбежал старшой сынишка Егора, - там начальник всех в контору кличет.
Поднялися артельщики да всем тулаем пошли из избы.
Начальник прииска на конторском дворе не один стоял, выжидаючи, когда старатели подойдут. Рядом незнакомец был, по-господски одетый, наглой, видать из больших, городских начальников. Стоит на палку резную опирается.
Как подошли артельщики к конторе, чужак вперед вышел и, постукивая палкой оземь, начал кричать:
- Что ж вы стараетесь плохо? Мало золота в контору сдаете. Али на пожарну захотели?
Егор вперед вышел и, голосу не повышая, отвечает:
- Ты нас пожарной не пужай, мил человек. Мы тебя в первый раз видим, не знам, кто ты, поколотить могём.
Чужак аж запыхтел от недовольства. Начальник-то вступиться хотел да приезжий его придержал:
- Ты, видать, старшой в артели, так вот, говори да не заговаривайся! Место свое знай. Отвечай,
что ж золота мало стали сдавать?
Егор так прямо и вывалил:
- Ушло золото. Перебуторивать впустую уже устали. Ежели ране много находили поддернова золота, не говоря о шурфах, то ныне как корова языком слизала. Нет золота. Вот как жужелки мужичковые нашлись, так и пропало.
- Это ты о самородках, что на мужика похожи, говоришь? - Приезжий палкой своей по ладони похлопал, - видел я эту забаву. И вот что вам скажу, тому, кто последний камень найдет, контора втрое заплатит. А золото ищите! Ушло, говоришь? Да, ведь неходячее оно. Старайтесь лучше.
С энтими словами чужак в двуколку сел, да и покатил прочь.
Смотрели ему вслед артельщики хмурые, а думка-то, поди, у всех одна была.... О темной силе, что надвигалась на прииск.
- Тятя, тятя, подивись, чего маманя в рыбине нашла, - сын Егоров подбежал к отцу и разжал ладошку.
Все, кто рядом стоял, ахнули! На пацанковой ладошке лежала жужелка точь в точь нога человечья.
- Я большущую рыбину в речке поймал, маманя ей пузо взрезала, а там - это, - затараторил малец.
Егор осторожно взял жужелку и передал ее начальнику. Тот аж потом покрылся, увидав такое. Схватил золотинку да в контору бегом. Егор да кое-кто из мужиков за ним поспешили.
В конторе начальник достал из шкафа шкатулку, вытряхнул из нее прежние жужелки и положил все, как человека сложил.
Вдруг жужелки затряслись, будто кто стол зашатал, и стали друг к дружке слипаться. Склеился золотой мужичок и на ножки встал. Картуз на головенке поправил, оглядел всех да как гаркнет:
- Ашать давай!
А артельщиков-то оторопь взяла, глядят во все глаза. Начальник ближе стоял, возьми да и ткни пальцем в плечо Золотника. Тот оглянулся, ощерился, и схватил его за палец. В тот же миг начальник застыл на месте словно каменный и стал золотеть с того самого пальца. А как весь озолотел - в песок осыпался. А Золотник со стола спрыгнул, сел возле кучи, что недавно начальником была, и начал то золото жадно есть. И ведь не подавится!
Артельщики отутовели малеха да бежать из конторы. Прям кубарем с конторского крыльца скатились. Лица у всех белее снега, глаза как блёнды горят. Руками в сторону конторы машут, а слова вымолвить ни один не могёт. А народу-то на конторском дворе, чай, немало было. Как увидали тех, кто из конторы не в себе выбежал, зароптали, загомонили. А тут шаги громкие послышались, дверь конторы распахнулась, как не было её, и на крыльцо Золотник вышел, только росту он теперь был как паренёк-подлеток. Стоит и бубнит "Ашать давай! Ашать давай!". Возле ступенек на земле лежал один из брательников Жогиных, видать, когда выбегал из конторы упал да зашибся сильно, на ноги встать невмочь. Золотник его пальцем коснулся, вмиг вместо старателя кучка песка золотого. Уселся мужичок подле, и пока все золото не съел - не встал.
А народ-то только охнул на это. Смотрят на него во все глаза, с места сойти никто не может, как есть приморожены!
Золотник, съевши кучку золота, весь затрясся как в лихорадке и вырос вровень с мужиками.
Стоит возле крыльца золотыми мургалами ворочает по сторонам и бормочет по-прежнему "Ашать давай! Ашать давай!".
Постоял-постоял да двинулся на людей. Егор выхватил из-за пазухи пучок трав, что Акимовна дала, в ноги чудищу бросил. От трав этих поднялся дым, окутал Золотника облаком, он и встал на месте. А народ во дворе оклемался, да по своим дворам все кинулись. Вскорости прииск опустел, как и не жил там никто. Даже собаки не брехали по дворам.
Долгонько тишина стояла, пока солнце к закату не покатилось. К вечеру ветер поднялся, тучи по небу заходили, заметались. По земле гул пошел, как будто кто тяжелый топает. Из ворот двора конторского вышел Золотник. Тяжело ступает, как человек старый или хворый. А на каждом шаге по земле дрожь походит, как волна на лесном озере. По всей улице слышно как он бормочет "Ашать давай!"
А с другого конца, слышко, донеслись звуки свирели, это возвращались к своим дворам коровы да козы, которых вел своей свирелью Ветрович. Животины шли, ни коим глазом не поглядев на Золотника, и разбрелись к хозяйским воротам. А пастух с места сойти не мог, как мертвяк, стоял перед ним. Голодное чудище заторопилось к Ветровичу, схватило того за руку. Ан, нет! Не закаменел от такой хватки человек! Не стал в золото превращаться. Золотника затрясло как в лихорадке, и он ростом поменьше стал, а сам всё лапал и лапал Ветровича. А пастух вдруг рассмеялся, достал губную гармонику, заиграл плясовую, да вокруг него в пляс пустился. Золотник всё руками машет, схватить Ветровича хочет да всё впустую. Гармоника всё веселей да веселей играет. Золотник уже и с места сойти не может, трясет его, ажно земля дрожит. Вдруг остановился и, словно облако золотое, растаял, на земле лишь несколько золотых таракашек с пылью дорожной смешались. А пастух все играл на своей гармонике да играл. Так играючи и ушел с прииска, и больше его никто не видал.
А на прииск, говорят, золото вернулось, да только люди стали бояться много его добывать...
"Сказ, рождённый в Карабаше"
Случилось это в те давние-давние времена, когда жили на Земле лишь богатыри и волшебники. В большой и дружной семье богатыря Урала случилось пополнение - дочка родилась. Говорила она или смеялась - словно вода на перекате журчала. Так и назвали девочку Елга, что значит - Река.
Баловал старик Урал Елгу: и самоцветами платье украшал, и золотом-серебром косу заплетал. А доченька-то не больно хвалилась этими подарками, походит денёк-другой, да в сундучок-загашничек и спрячет. Посмеивался отец над ней:
-Ох, бережливая, ты моя.
Так и добавилось к имени девушки новое имя Сак - бережливая. Так и стали звать её Сак-Елга.
Много ли, мало ли времени прошло, а пора настала и заневестилась Сак-Елга. Расцвела её красота от того, наверное, что любила Сак-Елга встречать зорьку на самой высокой горе, чтобы умыться первыми солнечными лучами. Каждому любо-дорого было посмотреть на нее - станом стройная, гибкая как осинка; коса золотистая ниже пояса спускается, алой лентой переплетенная; глаза, словно два сапфира синих горят на румяном лице. И характером девушка многим по душе была - кроткая, неперечливая, к старшим - уважительная, с равными - добрая, улыбчивая.
Стали женихи в дом захаживать, сватать, да всё без толку!
- Не могу я без любви замуж идти, - отвечала гостям-сватам Сак-Елга, - спокойно пока моё сердечко.
А Урал и не неволил дочку.
Однажды на весенней заре, когда ночь с утром встречается да росой умывается, повстречала Сак-Елга богатыря Миасса, и всколыхнулось девичье сердечко ему навстречу. Полюбились Миасс и Сак-Елга, красивая пара из них получилась. Радовался отец Урал счастью дочери.
А была в тех краях ведунья-колдунья, злая как сто волков. Такая злющая, что даже имени её никто не помнил, а звали её Усал-хатынкыз, что значит - злая женщина. Хотела она сына своего женить на красавице Сак-Елге. Да, кто ж добровольно пойдет за такого! Сын колдуньи был толстый да лицом чёрный, так и звали его Карабаш - чёрная голова. Прознала Усал-хатынкыз, что Сак-Елга за богатыря Миасса замуж выходит, и решила извести красавицу. Травы ядовитые лунной ночью собрала, на ярком солнце высушила их да в порошок потом истолкла, со словами злого проклятья смешивая.
А во время свадебного шествия порошком этим обсыпала красавицу Сак-Елгу. Как только ядовитая пыль коснулась девушки, стала она на глазах сохнуть и желтеть, а золото-серебро да самоцветы её наряда всё как есть, в железо ржавое обернулось. И стало вместо красавицы - желтое чудовище. Увидел такое жених Миасс, закричал от ужаса да прочь убежал,(слышали люди потом - недолго горевал, на известной красавице Исети женился).
А бедная Сак-Елга заплакала горше-горького, да так слезами в реку и истекла.
Рассердился Урал, видя, что с его любимой дочерью сделали, схватил колдунью да в ядовитые воды реки, что вместо дочери потекла, бросил. Захлебнулась Усал-хатынкыз. А сын её остолбенел и в гору чёрную превратился.
Так и стоит теперь гора Карабаш, а рядом чуть живая несёт свои ядовитые желтые воды речка Сак-Елга, которую и речкой-то назвать страшно...
"Прошкина гармошка"
Жил в селе Балакино парень. Собой красив да высок, одна беда - с детства был совсем болящий, потому вырос хилым да слабым, к тяжелой работе неспособный. Но дано ему было Господом умение музыку творить. Делал он рожки пастухам - как заиграют, ни одна скотина от них не отойдёт. Делал он солдатам барабаны - громче, звонче не сыскать. И гармошки делал для селян, под его гармошку на праздник так народ веселился, да пел-танцевал, что и вина никакого не надо было! Звали парня Прохор. Люди злые да завистливые кликали Прошкой, а кто уважал его мастерство, величали Прохор Семёныч. Парень-то в самой поре был, когда жениться надо. Девки засматривались на него, красив парень и ласков, да только замуж за него ни одна не хотела. Какой же из него работник-кормилец, коли, за свои дудки с гармошками Прохор гроши получал. А много ли заплатит мастеру люд работный!? У него самого в кармане шиш да маненько.
Но ведь и Прохору ни одна девка в селе не приглянулась так, чтоб сердце зашлось.
Но однажды летом на Ивана-Купалу было в селе гуляние. С окрестных деревень парни да девки собрались хороводы водить, жениха иль невесту себе выбирать.
Смотрел Прохор на хороводы, на веселых парней, на девок в венках, как они через костёр прыгают.... Грустно парню стало, и пошел он на берег реки. Сел на камень возле переката и стал слушать, как вода среди камней журчит-играет. Уже и светать начало, вдруг видит- венки плывут. Понравился ему один. Он от всех наотличку был сплетен - веточки белого донника свивались с голубыми незабудками, а промеж них, реденько выглядывали розовые колечки лилии, что в народе "царские кудри" зовется. Венок этот близко к берегу плыл, Прохор и подхватил его. Интересно ему стало, чей это венок. Одел на себя и вышел к хороводу.
Увидали его люди на поляне, распался круг, и парень в самой серединке оказался. Девки с венка глаз не сводят и шушукаются, мол, кто ж из них такой венок сплела. А парни за девками наблюдают - которая сознается, что ее венок.
Прохор осматривал всех и ждал. Тихо стало на поляне, только костер потрескивал.
Вдруг сойкнул кто-то, и из-за девок, сгрудившихся у костра, вышла Василиса, дочь кузнеца. Высокая, статная с длиной черной, как смоль, косой, украшенной голубой лентой. По синему полю сарафана рассыпались ромашки, при каждом шаге в бликах костра казалось, каждый цветочек качал своей белокурой головкой.
Прохор глянул в васильковые глаза, и сердце сжалось в комочек и расправилось как пружина, застучав быстро и громко. А красавица подошла ближе, встала супротив его. Да не успела и слова вымолвить, как встали по обоим бокам два таких же высоких, статных черноволосых парня. Взглянула девушка на одного, на другого, потемнели её глазки - из васильковых сделались синими, и она с ухмылкой сказала:
- Вот уж не думала, не гадала, что мой венок гармонисту достанется!
- Не пара тебе наша сестра, - хмуро глядя на Прохора, промолвил один из парней, что рядом с девушкой стояли.
Красавица гордо подняла голову, косу на спину перекинула и говорит брату:
- Пара не пара, не тебе братец Тихон решать. А я вот что скажу, Прохор, пойду я за тебя замуж только тогда, когда гармошка твоя сможет старому молодость вернуть.
Вздохнул гармонист, снял венок и бережно положил к ногам Василисы.
- При всех ты слово дала, при всех и я обещаю вернуться, когда моя гармошка станет такой, как ты хочешь - сказал и пошел, не оглядываясь в сторону села.
И не увидел парень, как поникла голова у девушки, и как вздохнула Василиса украдкой от братьев.
Дома Прохор положил в котомку фляжку с водой, краюху хлеба, бережно завернутую в чистую тряпицу, шматок сала да пригоршню соли в расшитом кисете, что сестра младшая ему подарила. Матушка еще положила новую красную рубаху, не надеванную ни разу, а сестра - рушник, украшенный вышивкой.
Оглядел Прохор дом в остатний раз, принял матушкино благословение, обнял сестренку, вскинул на плечо гармошку-неразлучницу и скорым шагом зашагал из села. А того не заметил он, что одна и кнопочек на его гармони особым светом засияла - так на ней осталось материнское благословение.
Недалече ушел от села Прохор, до ближайшего косогора, как вдруг почуял, как что-то ему в сапоге идти мешает. Присел на камень придорожный, снял сапог, потряс, и на ладонь камушек выпал, и невелик вроде, а идти не дает. Посмотрел на него Прохор, закинуть хотел куда подальше, да остановился, взглядом за село родное зацепился. А там у самой у околицы увидел девицу в синем сарафане. Догадался парень, кто его проводить к околице вышел, помахал ей, а камушку "спасибо" прошептал и в карман положил. А печаль девичья на кнопочку гармошкину легла цветом синих глаз дочери кузнеца.
Как с пригорка Прохор спустился, села и видно не стало, вроде и грустить хочется, а тепло на душе у молодца, что девица лЮбая ему вслед глядела.
Идёт с улыбкой парень по дороге. Справа-слева поле пшеничное волнами перекатывается под ветром. Тишь стоит такая, что слышно как колосья шуршат. А где-то в вышине поёт свою звонкую песню жаворонок. Вдруг изменилась птичья песня, от радости и следа не осталось, тревожные крики и песней трудно назвать. Пригляделся Прохор, а птичка над одним местом кружит, то к земле припадет, то взлетит невысоко и кричит, словно напугать кого хочет. Поспешил поближе подойти парень, глядит, среди колосьев гнёздышко с малыми птенцами, а недалече к нему змея по пашне ползет, иногда останавливаясь, чтобы жаворонка в полёте поймать. Поторопился Прохор на помощь, не успела змеюка опасность заметить, как распрощалась с жизнью под каблуком Прохорова сапога. Поднял спаситель гадину за хвост да забросил на дорогу, в пыль, а сам дальше пошел, не оглядываясь. А птичка-невеличка покружилась над его головой, легкое беленькое перышко на гармонь сронила и ввысь поднялась, чтобы снова запеть песню радости и благодарности.
Всё дальше шел Прохор, всё выше солнце поднималось. Пить захотел парень, а вскоре услышал, вода журчит, словно вздыхает. Подошел ближе, видит, камень большой поперек ручья лежит, по всему видать, с пригорка скатился. А ручью-то и деваться некуда, нет пути вперед, а столкнуть преграду силенок не хватает. Положил Прохор на берегу поклажу свою да гармонь-подругу и в ручей шагнул. Стал камень шатать-расшатывать, в сторону толкать. А ручей словно понял, что человек ему помочь хочет, тоже стал камень подталкивать. Так вместе и выкатили камень на берег, освободили дорогу воде. Ручеек словно повеселел, волной плеснул, одна капелька на гармонь упала и улыбкой на ней засветилась.
Прохор посидел на берегу ручья, отдохнул, напился, фляжку студёной водой наполнил и пошел дальше по берегу. Да недалеко ушел. До поворота только. Как раз, где ручей русло свое поворачивал, ива росла. Да так близко к воде, что быстрой водой вымыло всю землю с корней ивовых, наклонилась она, ветви в воде полощет, того и гляди сама в ручей ляжет. До того грустной была ива, что пожалел её парень, решил помочь. Подумал-подумал и придумал! Вернулся к тому камню, что ручью течь мешал, и давай его по воде толкать-катить. А ручей ему помогает, волной своей камень гонит. Так и прикатили каменюку к иве. Прохор к дороге сходил, камней поменьше набрал и ими корни дерева обложил, а крайним - тот большой камень пристроил. Ива-то упор почувствовала, выпрямилась, ветви из воды подняла. Прохора по плечам гладит, словно благодарит. А мокрый ивовый листик к гармошке прилип, так там и остался на память об иве-грустиночке. Погладил музыкант дерево по стволу, попрощался и дальше отправился.
А дорога из низины на холм поднялась. Попутчиком Прохора стал ветер-ветерович. Сделает парень шаг, ветер из его следа пыль столбиком поднимет да в волосы Прохору бросит. Надоела гармонисту такая игра. Смотрит, у края дороги высохшая береза лежит. Остановился возле, срезал бересты, из нее сделал тонких листиков несколько, в одном конце берестяных листиков ножом осторожно дырочку сделал, сучок небольшой в нее вставил, да так, чтоб крутились берестянки. Вертушка-игрушка получилась. Приладил её на палке к березе и к ветру повернул. Ветер-ветерович дунул раз, другой, и закрутились берестянки, а ветру того и надо, чтобы от его воли все крутилось-шевелилось. Поиграл так ветер с вертушкой, потом легонько так дунул, как дохнул, на меха гармони. И не хотел Прохор, а меха сами развернулись ветру подвластные. Сложил музыкант гармонь и почуял, сила в ней появилась, громче звуки ее стали.
На закате повстречался ему у края тропинки цветок невиданной красоты - сам невысок, листья резные, а лепестки на ромашку похожие, только все цвета разного. На самом солнцепеке рос цветок, и поникли его листики-лепесточки от жажды. Достал Прохор фляжку и стал по капле корни цветка поливать, потом налил водицы в ладонь и сбрызнул все лепестки. Чуть погодя ожил цветок, листики-лепесточки поднялись, все краски заблестели-запереливались. Подивился парень на красоту невиданную, улыбнулся, фляжку убрал и зашагал дальше. А от цветка лепесток разноцветный ему вдогон полетел и прилип к кнопочке самой верхней, с ним все краски на гармошке ярче стали.
К вечеру нашел Прохор и для ночлега место - на холме камни были кругом сложены, словно стены дома. Парень лапника елового из леса ближнего принес - крыша получилась. Устроился спать Прохор, и проспал до самого рассвета, а снились ему белые ромашки на Василисином сарафане.
Сколько он с той поры рассветов встретил, Прохор уже и со счета сбился. Рубаха от дождя-снега да солнца жаркого выгорела, истлела, сапоги сносились - не раз на больших ярмарках гармонист себе обнову покупал. В разных селах-деревнях побывал, и в город-завод дорога его приводила. Везде людям радость нес парень музыкой своей, и каждое дело доброе особой меткою в гармонь его вливалось.
Всё чаще грустные песни пела гармошка, выдавая чувства Прохора. Грустил он оттого, что не мог никак условие Василисы выполнить - сколько ни старался, не молодел никто.
Как-то раз застала зорька вечерняя Прохора у одинокой березы, что росла у дороги. Присел, облокотившись на березу, из котомки хлеба кусок, флягу с ключевой достал, да на зарю-зоряницу засмотрелся-задумался и обратно все сложил. Устроился поудобнее да спать лег. Березка над ним ветви склонила, ветер ласково ее листвою играя, колыбельную
напевал.
С первым лучом солнца проснулся Прохор, да в путь отправился. Долго ли, коротко ли шел, да подняться на пригорок пришлось, так дорога легла. А за пригорком-то село раскинулось, маковки церкви на солнышке огоньками горят. Как увидел Прохор село - сердце замерло, потом заколотилось как рыбка в сетях. Слеза скатилась по щеке.
Родное село лежало перед ним.
Прохор гармошку в котомку уложил и пошел к дому, где матушка его с сестрой жили. У забора остановился, во двор заглянул, а там мальчонка с девчушкой с котятами играют. Заметили Прохора, испугались, закричали, в дом побежали. На их крики вышла из дома женщина. Смотрит на нее гармонист, и понять не может - из дома уходил у матушки седые волосы были, а теперь-то русые, как поле пшеничное.
- Здравствуй, матушка, - тихо проговорил он, когда женщина ближе к забору подошла.
- Матушка наша уж пятое лето на погосте, Прошенька, - заплакала женщина, - я сестра твоя, а это племяши твои. Долго же ты скитался, братушка. Вон, до седых волос бродил.
Что есть силы Прохор сжал руками штакетины, да зарыдав, голову на кулаки уронил.
Подкосились ноги у гармониста, опустился он на скамью, достал гармонь-неразлучницу и заиграл, всю боль свою в меха вкладывая. Играл музыкант, а ветер, поиграв седыми кудрями, разносил по всему селу печальную мелодию, и у каждого, кто слышал её, сердце от боли и сострадания сжималось.
Вдруг ощутил Прохор чью-то ладонь на своем плече:
- Прошенька, смотри, - привлекла его внимание сестра.
Глянул он вдоль улицы и замер, лишь руки его продолжали лады на гармошке перебирать.
А по улице шла к нему женщина в синем с ромашками сарафане, с седой косою, перекинутой через плечо. И чем ближе подходила женщина, тем темнее становилась ее коса, а на лице разглаживались морщины.
Смотрел Прохор в ясные васильковые глаза и ничего вокруг не видел, а сердце билось как птица в клетке.
- Вернулся, любимый, - прошептала Василиса, встав рядом с ним.
Отложил гармонь музыкант, обнял любимую и крепко поцеловал.
А музыка продолжала звучать, гармонь засияла всеми красками, и сияние это накрыло влюбленных, поплыло вместе с музыкой над селом и заполонило весь свет.
Каждый, кто видел это сияние и слышал эту музыку, молодел.
А на следующий день заиграла-забурлила свадьба. На все село звучала радостью и любовью Прохорова гармонь, а все, кто слушал ее звуки, делил с Прохором и Василисой и любовь, и счастье, и молодость.
"Откуда появился Новый Год"
А, послушайте-ка, ребятки, что я вам расскажу. Было это на самом деле или не было, а только старики говорят, что в каждой выдуманной истории предшествует обязательно обязательно есть доля правды.
Так вот, не найти на белом свете человека, который не любил бы Новый Год. А откуда он взялся? Этот самый Новый Год? Не знаете? Значит, слушайте мою быль-небылицу.
Случилось это в давние-предавние времена, когда и людей-то на земле еще не было. А жили тогда титаны-великаны, колдуны да волшебники, и все они как умели нашу землю и обустраивали. Меж собой они общались мало. Почему, спросите? А как им общаться-то, когда каждый мнил себя самым главнейшим, а других-то вроде и не замечал. Поделили они землю меж собою и жили в своих уголках-закутках, сторожко поглядывая на соседей - ан, не задумали те чего недоброго!
Вот там, где мы с вами ныне живем, землицы совсем маловато было. Зато из края в край плескалось зеленое море с голубыми да синими волнами. Ничего расцветочка не напоминает? Нет? Ну, да ладно, потом поймете. А по морю кой-где острова мелькали, недалече от берега, но все ж вода там вокруг была.
А на берегу того моря жил титан-великан Урал с двумя своими женами Европой и Азией. У каждой деток было не меряно. В общем, шумно жили. Галдёж стоял цельными днями.
Стали думать титан-великан Урал и его жены, как быть. Как деток-непоседок утихомирить, а тех, кто втихушку в отцовские кладовые лазил, от этого лазанья отучить. Думали-думали, головы чуть не сломали, а ничего путного придумать не могли. А дети-то совсем чуть на головы родителям не садятся! Дочери-красавицы Печора да Чусовая стащили отцов пояс, самоцветами расшитый, да давай его тягать туда-сюда! Одна к своей матери тянет, к Европе, другая матушку Азию на помощь зовет. Чуть пояс тот не порвали. А сынок-то Яик чего учудил? Взял и сбежал с места жительства! В пустыню! Лишь сказал на прощанье: "Тишины хочу!".
И чем дольше продолжался шум да гам, тем больше начала голова болеть у Урала. Так болела, аж трещала на весь свет. Придумал титан-великан к колдуну за помощью обратиться.
А ближайший колдун жил на одном из островов среди зеленого моря с синими волнами. А титану-великану расстояния нипочем! Как гаркнет во всю мощь свою:
- А ну, Год, поди ко мне, совет нужен.
Колдуна так звали - Год. Тот сразу и прилетел на облаке. Сильным колдуном он был, многое умел.
Обсказал титан-великан Урал чего хочет. Задумался Год, долго думал, а потом и говорит:
- Все твое семейство утихомирить можно. Есть верное средство.
- Говори, - взмолился титан-великан Урал.
- Выручи, - уливались слезами Европа с Азией.
Колдун оглядел еще раз Уралово хозяйство и говорит:
- Средство это Зима называется. Под семью печатями у меня хранится. В серебряной бутыли.
- А как долго твое средство действовать будет? - спросил титан-великан.
А Год-колдун рассмеялся:
- Отдохнуть успеешь. Луна три раза поменяется.
Взмолились Европа с Азией:
- Урал-молодец, давай отдохнем!
Хоть и жалко было титану-великану детей своих, но всё ж надоел ему шум-гам да непослушание.
- Колдуй, - разрешил он со вздохом.
Год за своей бутылью серебряной слетал на остров. Вынул пробку, и полез из бутыли белый, холодный туман, который окутал всё вокруг, ни зги не видно стало. Постоял сколько-то этот туман-туманище, а когда рассеялся - вся земля вокруг стала бела-белёшенька, как пуховым одеялом укрылася.
Прислушался Урал, тишина! И деток не видно. Благодать.
- Вот она Зима-то какая! - проговорил титан-великан, а сам улыбается. От великой радости Урал стал и колдуна, Европу с Азией самоцветами из своих кладовых одаривать. Щедро так рассыпал дары, что они на белизну зимнюю попадали и засверкали.
- До чего ж красиво стало! - ликовали Европа с Азией.
Весело им всем было. До поры до времени. Того не сказал хитрый Год, что у Зимы в запасе не только белизна пушистая, но и холод лютый да морозы трескучие. Скоро уж и не до веселья было Титану-великану да Европе с Азией. Да и соскучились оне по детскому шуму-гаму.
Но ведь такое дело - Зима, пока всю свою силу не выдаст, не кончится. Так колдун сказал. Так и вышло. Через три луны стала Зима таять, и вскоре всё хозяйство Уралово проснулось, и с новыми силами принялось отца донимать. Пока у него снова терпение не кончилось, и он колдуна Года не позвал с его серебряной бутылью, где Зима спрятана.
Так с тех пор и повелось. Шумит детвора, шумит, а потом Год Зиму выпускает, и Урал снова самоцветами свою радость украшает.