Слабыми, какими-то не своими пальцами беру книгу, приподнимаю её над поверхностью ослепительно белой больничной простыни, открываю. Глаза наталкиваются на колючие ряды букв и, опасливо ощупывая их, взбираются с видимым трудом вверх:

Жестокости, разуму не подвластной, беспощадной энергии разрушительной противостоять не может моя жалкая воля. Перед ненавистью неумолимой бессильна пуля. Своих усилий безнадежность почувствовал, был беспомощен, обезоружен. Опустилась безвольно рука моя. Но не дрогнул на лице его ни один мускул. На убийцу направил пистолет, из кармана его вытащил в безмолвии полном.

На Голгофу...

Для чего нужны большие буквы? Если написать: голгофа, ничего ведь не измениться! А мне так это слово вообще ничего не говорит, видно хорошо тряхнуло мою бедную голову, когда машина, съехав с дороги, падала, падала, падала... Аааа, ладно, надо читать выше, хотя мало что понятно:

...на голгофу всходящих молитвы и святых слезы оказались бы бессильны. Деяний его бессмысленность чудовищную осознать хотел. Устыдиться не заставит никакая мудрость, не тронет красота никакая, не разжалобит никто. Ни обещания, ни угрозы, ни увещевания; не подействует ничто на него.

Тигр или змея на жертву свою так смотрят. Убийцы неумолимый взгляд. Такого неистового и одновременно безжалостного и ледяного взгляда не видел никогда.

В его глазах отражался свет холодного, с огромным острым лезвием, ножа. Его он держал в одной руке, а другую спрятал в карман. Мятая шляпа, давно потерявшая форму, на голове, пальцы торчат из башмаков дырявых и старых. В пальто с оторванными карманами, поношенное грязное он одет. Меня слабее намного, похоже, этот хлюпик, небритый и худой человек, немолодой уже, но посмеивался отвратительно при этом, и он разглядывал меня тоже. На него во все глаза смотрел я, не более двух метров нас разделяло.

-Меня пропустили потому, что здесь убийца! - мелькнула мысль. - Негодяи полицейские!

Парализовало словно меня, шевельнуться не мог, к месту прирос.

Что-то быстро устаю, не прочитал и нескольких страниц, а пальцы уже разжимаются, увеличивая расстояние до поверхности бумаги, в глазах строчки расплываются, наползают друг на друга, от этого и так невразумительное повествование становится еще более запутанным. О чем читаю, какое отношение всё имеет ко мне? Почему тут и там так обильно рассыпаны слова я, мой? Ведь точно этого не писал, а убийцей чуть не стал шофер, одетый прилично и без всякого ножа и револьвера, швырнувший меня в железной коробке машины в пропасть...

Вот, кажется, что-то начинаю вспоминать, или текст книги заполняет провалы в памяти и, вживаясь в неё, строит прошлую жизнь так, как ему нравиться. Как знать, может тут кроется подвох, злой умысел: начинить мою бедную, битую о стенки машины, голову чужыми сведениями и выбросить в мир. Значит, не приходится рассчитывать на помощь. Не услышит меня никто, если и закричу.

Маленькими совсем казались отсюда люди, они выходили из подошедшего трамвая на остановке возле полицейского участка. Я увидел за спиной убийцы на расстоянии нескольких сот метров от меня, контуры здания полицейского участка. Пронзительно светило заходящее солнце. По асфальту ветер гнал старые газеты, которые шелестом заполняли пустынное безмолвное пространство вокруг... Это был, без сомнения, убийца, его я тут увидел.

Мысль одна единственная в голове билась: Только бы не опоздать. Не будет, казалось, конца дороге с трамвайными рельсами, по которым я шел. Серые неприветливые поля..., серые неприветливые поля..., серые неприветливые поля тянулись с обеих сторон, когда окончились....

И опять усталость навалилась как-то сразу, прервав чтение. Надо закрыть глаза, дать им покой, погрузиться в сон. Сон - самое лучшее лекарство. Может в дреме вспомню свое имя, прошлую жизнь.

Когда сон схлынул, как вода волны, накатившейся на берег, первым было ощущение переполненного мочевого пузыря. Значит, еще один орган заявил о себе. Но опять толком не могу понять, как надо поступить. Кажется это не совсем прилично ходить под себя, надо, наверное, позвать кого-то...

Не дозовешься до них, когда речь идет о вашей безопасности, когда нужна помощь. Они только и умеют, что отчитываться, эти полицейские. Из головы у меня не шел инцидент на дороге. Успеет ли Эдуард? Тревога усилились, крепчал ветер, темнело. На пустынной улице я один. На языке вертелось слово:

-Ненавижу, - прошептал с непонятной ненавистью, когда проходил мимо него.

Разрешающий жест сделал тот своему коллеге, он сказал с издевкой:

-Пропустите!

Нелегко далась вежливость, но я ответил:

-Хорошо, господин полицейский.

-Вот и отправляйтесь! Знаете куда идти? Работать не мешайте, неужели не понятно, это меня не касается.

Я же сказал:

-Но как же?

-Регулировать движение - моя задача.

-Проводить меня кто-нибудь может? Арестовать его наконец-то! Против убийцы улики неопровержимые есть, и я должен попасть в полицейский участок.

-Что вы вообще здесь делаете? - видимо прочитав мои мысли, произнес он угрожающе. - Не вмешивайтесь не в свое дело!

Ко мне вдруг повернулся полицейский.

Деверь скрипнула. Издалека увидел приближающуюся ко мне медицинскую сестру. Она была вся в белом, даже лицо и даже губы были какие-то неестественно белые. Будто кто-то стер все яркие краски. Наверное, что бы не раздражать мои глаза. Вдруг запаниковал: а существуют ли вообще яркие цвета: красный, синий, зеленый? В последней надежде повернул голову к свету. Туда, где по моему пониманию должно находиться окно, чтобы увидеть зеленую ветку дерева. Или еще хоть что-нибудь не такое белое, мягкое, успокаивающее. Но, увы, в окне - только небо, тоже белесоватое, с небольшими облачками, почти не различимыми на его фоне.

Когда мгновенная паника прошла, я догадался, что медсестра угадала мои желания и сейчас стояла, касаясь коленями выглядывающими из-под ее накрахмаленной до остроты юбки, к кровати. Она улыбалась той дежурной, чуть деланной улыбкой, которая показывала, что мой социальный статус оказался достаточно высоким, что оплачена и тихая палата на одного, и медсестра, и еще многое, о чем я только могу подозревать. Улыбка не сходили с ее лица, а руки уже заученно, профессионально и как-то не по-женски приподняли простынь, развязали завязки больничных штанов, слегка раздвинули ноги, и водрузили между ними что-то прохладное и округлое, потом тронули член, который никак не отреагировал на это слишком не эротичное прикосновение. Уже через мгновение я почувствовал, что мочевой пузырь отдает излишки скопившейся жидкости. Так же улыбаясь, сестра проделала новые манипуляции, накрыла меня простыней и удалилась. Я невольно оценил ее фигуру зрелой женщины, и только тут по низу живота пробежал едва уловимый импульс, как воспоминание о прошлой жизни.

Белые, неестественно белые волосы, спина, играющие под юбкой округлости, мягкие шаги, удаление, слипаются глаза, легкое головокружение...

Куда катиться эта страна. Армия командует полицией, от возмущения я был вне себя.

В сторону далеко отшвырнул букет, который полицейский выхватил у него... Тот стерпел это без единого слова. По лицу ударил солдата полицейский и закричал:

-Из-за твоего идиотского букета мотор не заводиться!

Робко оправдывался солдатик:

-Ведь это не я остановил машину.

Солдатику с красными гвоздиками почему-то досталось особенно. Хотя они были совершенно не правы, обвиняя их в создании пробки на дороге. Он так грубо вычитывал солдата. И в этом я был с ним солидарен, было видно, что ситуация на дороге его сильно раздражает. Второй полицейский подошел к грузовику.

- Мы сами виноваты, - подумал я, робея перед полицейскими, - позволяем им грубо с нами обращаться. Ведь должность обязывает его быть вежливыми с людьми.

Его поведение возмутило меня. Тогда страж порядка выругался и отвернулся, продолжая свистеть. Пожилой человек видимо не расслышал и переспросил. Полицейский что-то грубо ему ответил, продолжая регулировать движение.

Казавшийся рядом с ним совсем маленьким, седой скромно одетый прохожий о чем-то униженно просил одного из полицейских.

Они были громадного роста, их дубинки взлетали выше деревьев. Что бы ликвидировать пробку принялись командовать полицейские, которые тут же появились на дороге.

Вот-вот, эти полицейские и милицейские всегда занимаются не тем, чем нужно. Когда разухабистый водитель гнал машину, как сумасшедший, к своей гибели и моему калечеству, ни один не попался нам на дороге. Ни один не махнул букетом алых гвоздик, ни один не свистнул в свисток, в конце концов, ни у одного не хватило смелости бросится наперерез машине и остановить ее, уберечь от катастрофического падения с обрыва. И никто не пытается проведать меня здесь, на больничной кровати, чтобы как-то загладить свою вину.

У одного из них был в руках букет красных гвоздик. Он использовал его в качестве веера. Человек сорок молодых солдат в темно - зеленой форме сидели внутри, тесно прижавшись друг к другу. Как раз поравнялись с одним из грузовиков. Мне стало не по себе. Эдуард ушел:

-Не очень то приятно оставаться на улице одному. Постарайтесь поскорее догнать меня и поторопитесь.

Чтобы он не ушел, я крикнул:

-За портфелем бегите. Идти бессмысленно к комиссару без улик, - набросился я на ошеломленного Эдуарда. - О чем вы только думали?

Оказалось, что в спешке он забыл портфель дома. И тут я заметил, что у моего друга нет с собой портфеля. Мы с Эдуардом были вынуждены остановиться. Перегородили дорогу и заблокировали проезжую часть. Откуда-то взялись три или четыре военных грузовика.

До самого горизонта простирались трамвайные пути, по которым, похоже, трамвай уже не ходил. И мы шли по ним.

Звяканье трамвая было отчетливым. Равномерно нарастали звуки, только через несколько минут понял, что это обычный трамвай, никак не связанный с книжным, проезжал мимо больницы и мимо меня, ничем не угрожая.

Почти не встречались прохожие. Кровавым отблеском заходящего солнца было окрашено небо. Чахлые деревья попадались изредка. Городская застройка - слева, а справа от проспекта, куда ни глянь, расстилались возделанные поля. На улице мы замедлили шаг, чтобы восстановить дыхание.

Мы услышали только:

-Вы не могли бы..., - но не остановись. - Это консьержка пыталась нам что-то сказать. Её мы встретили в коридоре, когда выскочили из квартиры.

Эдуард согласился без энтузиазма и выдавил из себя:

-Конечно.

-Надо найти комиссара. Завтра убийца может изменить планы. Когда стемнеет, там уже никого не сыщешь, поспешим, полицейский участок закрывается рано. Они его схватят, - сказал я, - все это мы немедленно должны передать в полицию.

В большом конверте, который Эдуард вытащил из портфеля, была карта и подробный план действий преступника, с указанием точного времени его нахождения в том или ином месте.

Скрипит дверь, в проеме двери виден силуэт медицинской сестры, но на этот раз она какая-то другая. Ниже ростом, худая, но униформа также тщательно отглажена, все выдержано в таких же блеклых бело-серых тонах, никаких живых красок. Вот разве что волосы очень рыжие, непослушные и видно, что их очень трудно было спрятать под больничную шапочку.

Он что-то принесла в большем, неуклюжем портфеле, вынимает из него и раскладывает на тумбочке возле кровати.

-Очень сожалею, что не задумался, не сопоставил записи с последующими событиями, не увидел связи между намерениями и поступками... Не предал этому значения, приняв за бред сумасшедшего... Мысль о реализации чудовищных идей пришла ему в голову много позже, может тогда он и не собирался их совершать... Это было давным-давно, до всех убийств... Преступник прислал мне свой дневник и признания с просьбой, что бы я их где-нибудь опубликовал, - воскликнул Эдуард спустя несколько секунд.

Мне стало жаль его, а он до слез покраснел.

-Вам кто-то их дал? Где вы их взяли - нашли? Ведь все эти вещи не могли сами туда попасть.

-Но я же говорил, что редко заглядываю в свой портфель и никогда не знаю, что в нем.

-Вы могли спасти столько людей! - Не сдержался я.

-Я даже не подозревал, - пролепетал Эдуард.

-Мы можем добиться его ареста, - я был очень возбужден. - Да, это же неопровержимые улики!

Он стал извлекать из портфеля визитные карточки преступника, его удостоверение с фотографией, записи с именами жертв, а также дневник - в нем были подробно описаны все чудовищные злодеяния, изложено его кредо, взгляды и планы.

-Выкладывайте всё, - потребовал я.

-Я ничего об этом не знал.

-Но это же вещи убийцы, - вскричал я, - у вас в портфеле.

-Мои здесь только сигареты, - сказал Эдуард.

И как только все уместилось в портфеле. Весь стол оказался завален. Он засунул в портфель свою болезненно белую руку с искривленными суставами и вытащил множество вещей: искусственные цветы, неприличные картинки, конфеты, детские часы и копилки, пеналы, булавки, какие-то коробочки и сигареты.

-Так, давайте сейчас посмотрим, что ещё там лежит.

-Однако это не значит, что я должен все время в нем рыться.

-Но вы ведь всегда его с собой носите.

-Я очень редко открываю свой портфель, - пробормотал он.

Как он хитер этот Эдуард, - подумал я. Говорит, что в портфеле носит только свои сигареты, но называет портфель своим. Медицинская сестра тоже принесла что-то в портфеле. Это очень странно: ярко рыжие волосы, а ведь мне нельзя смотреть на раздражающие цвета, мне нужен покой и отдых.

-И почему вы мне об этом ничего не сказали. Откуда они у вас? - воскликнул я, - ведь это именно те злополучные фотографии.

Когда мы водрузили портфель на стол, оказалось, что в нем еще много таких снимков. Из портфеля выпали фотографии. Фотографии полковника - с усами, приятным располагающим лицом, в парадной форме. Он поднялся, надел черную фетровую шляпу, серый плащ, взял в руки свой тяжелый портфель и тут же его выронил.

Я чувствовал себя опустошенным, разбитым и охотнее отправился бы в кровать, но согласился прогуляться.

-На улице должно быть теплее. Я уже целый час жду вас. А здесь так холодно.

Эдуард предложил:

- Давайте немного пройдемся.

-Давно известны все подробности, а люди даже свыклись с этими реалиями, хотя и возмущаются. Как могло случиться, что я ничего не слышал, - начал я рассказывать, но Эдуард, прервал:

-Весь город об этом знает, - сказал он слабым, дрожащим голосом. Как видно лихорадка все еще мучила его. Худой, изможденный, весь в черном, с мертвенно бледным несчастным лицом и лихорадочно блестящими глазами, он сидел возле окна. Дома, в мрачной и темной (днем отключают электричество) гостиной с нависающими потолками, где царит вечная осень, меня ждал Эдуард.

Глубокой, безысходной тоской и отчаянием наполнило меня то, что я услышал. Я не имею никакого отношения к журналистике, никогда не выдавал себя за репортера, поэтому эта информация не попадет на страницы газет.

-Ох, если бы полиция знала, где его искать. Кроме того, они тоже не могут устоять перед фотографией полковника, они ведь пробовали, и уже пять человек утонули. У людей и так по горло работы. Это невозможно.

-Здесь же может дежурить переодетый полицейский. Почему бы не установить пост?

-Он не появиться, так как знает, что они здесь.

Из подъехавшего трамвая выходили люди, но ничего подозрительного поблизости не было. Я невольно бросил взгляд на остановку.

Опять появление медицинской сестры. Эта уже с черными волосами, полная, немного неуклюжая, судя по запахам, которые проникают в ноздри, будет меня кормить. Запах пищи, запах женского тела, как разделить их, чему отдать предпочтение. Она без видимых усилий приподнимает меня и, обхватив за плечи, придерживает голову. Тут же подносит ко рту ложку, касается гладкой поверхностью губ, которые раскрываются: впускаю во внутрь теплую кашицу. Её массивный зад занимает на кровати куда больше места, чем мое тщедушное тело, она тяжело дышит, будто не легкой ложкой орудует, а лопатой. Я не сопротивляюсь, послушно открываю рот, прижимаюсь к ее бедру, к ее огромной груди, блаженно опираюсь на руку, вот только свои руки где-то вдоль тела потерялись, придавленные одеялом, простыней.

-Да ловушка весьма хитроумная и искусная. Невероятно, все знают, и все равно попадаются.

-В этот момент убийца и наносит удар: толкает несчастного в пруд. Жертва склоняется, что бы рассмотреть фотографию - ведь уже начинает темнеть - и тут убийца и наносит удар. Почему-то это всегда срабатывает. И здесь он являет коронный номер - вынимает фотографию полковника. Так они доходят до пруда. Человек отказывается, говорит, что спешит, но убийца не отстает. Умоляет что-нибудь купить - искусственные цветы, ножницы, какие-то неприличные картинки, попадется ему жалостливый человек - и он уже мертвой хваткой вцепляется в него. Будто он только что вышел из больницы, никак не может найти работу, одинок, не имеет крыши над головой. Изображая нищего, он подходит к выходящим из трамвая пассажирам и просит милостыню, изо всех сил стараясь их разжалобить, убийца поджидает своих жертв на остановке трамвая, - начал рассказывать он.

Между тем, меня все это немало забавляет:

-Непонятно!

-И никак не удается его схватить. В самом деле, каждый вечер на его удочку попадается два - три человека.

-Тогда почему появляются все новые и новые жертвы?

-Все обитатели квартала это знают, как он действует. Кроме того, некоторые его жертвы, находясь в предсмертной агонии, сумели кое-что сообщить. Его портреты расклеены повсюду. Во всяком случае, мы знаем, как он выглядит, есть описание его внешности.

-Когда имеешь описание внешности - задача намного упрощается. - Я никак не мог прийти в себя. Увидев, что я полез в карман за деньгами, Эдуард остановил меня:

-Постойте, угощаю я, - сказал он. - Для вас у меня найдется особенное пиво.

К нам подошел толстый бармен в жилетке, закатанные рукава рубашки открывали волосатые руки. Мы выбрали места возле окна.

Эдуард заказал два пива.

-Сейчас мы поднимем вам настроение.

Мы вошли в бистро.

-Вы слишком чувствительны, мой друг, - мой спутник хлопнул меня по плечу.

-Это так, но когда это происходит на твоих глазах, очень трудно сохранять спокойствие.

-Ведь постоянно где-то кого-то убивают, в том числе детей, кто-то погибает, старики умирают от голода, полно вдов, сирот, несчастных. Жизнь будет немила, если принимать близко к сердцу все несчастья, которые преследуют человечество. Да не расстраивайтесь вы так!

-Нет, у меня решительно нет настроения.

-Здесь рядом, в двух шагах от бистро есть кладбище, там, кстати, и венки продают.

Он, в отличие от меня, опять повеселел.

-Вы не торопитесь? - Спросил меня Эдуард. - Может пропустим по стаканчику?

Шел дождь со снегом, образовывая на тротуаре грязные лужи. Я сразу же закоченел, хотя надел плащ, укутал шею шарфом. Небо было беспросветно серым, тяжелым. На остановке в ожидании трамвая толпился народ. Через несколько минут мы были уже за границами квартала, на бульваре.

-Нет, я предпочитаю знать, лучше все знать...

-Не надо было вам показывать утопленников.

-Теперь эта ужасная картина все время будет стоять перед глазами. А ведь так замечательно начинался день. Прошу вас, выведете меня отсюда.

-Так вы будете кружить и все время возвращаться на это место.

-Возможно, его скоро арестуют? - спросил я, - зачем жить, если таков конец? - Подумал я, и меня охватила отчаянная тоска и безысходность. - Богатство не гарантирует счастья. Скорее покинуть этот квартал.

Мы поспешили отойти от пруда.

-Давайте уйдем, - взмолился я.

-Все тот же неуловимый убийца

-Кто это мог сделать. И очевидно, мать этого ребенка.

-Наверное. Один - мужчина, второй ребенок. - Эдуард пожал плечами.

-Какой ужас. Это женщина?

Она стоит у кровати, бледная, вижу одно только чрезвычайно бледное лицо, а волосы скрыты под шапочкой.

То, что я сначала принял за водоросли, было рыжими волосами, расстилавшимися на поверхности воды.

-Вон там еще одни. Сегодня их трое, - Эдуард вытянул руку.

Подойдя к краю пруда, я, и в самом деле, увидел, что в воде покачиваются распухший труп офицера в форме инженерных войск и тело мальчика пяти - шести лет, его рука намертво сжимала полочку для серсо.

-Вот вы можете сами в этом убедиться.

-Утопленники!

-Дело в том, - объяснил Эдуард, - что именно здесь каждый день обнаруживают двух - трех утопленников.

Мы опять подошли к пруду.

Я надеялся приятно провести день, чувствовал себя таким счастливым... Еще несколько минут назад все было так прекрасно.

-Ради Бога, что это значит, - я почувствовал себя безнадежно одиноким, окруженным бездушной пустотой, и чудесный пейзаж, в котором я растворился, которым упивался, который уже стал частью меня, вдруг отстранился, удалился, превратится в мертвый образ заключенный в раму.

-Мне вовсе не до шуток, уверяю вас.

-Зачем вы омрачаете такой замечательный день. Хотите напугать или просто разыгрываете меня.

-Вы это серьезно?

-И все равно это небезопасно. Выходят лишь в случае крайней необходимости, группами по десять - пятнадцать человек... И они остались, забившись в свои роскошные квартиры. А может быть теперь для них дело чести - остаться. Здешние жители давно собрали бы свои вещички и покинули квартал, если б имели, где жить. Ведь квартиры все равно никто не покупает. Полиция заморозила строительство, - мой спутник помрачнел.

Помрачнел и я, ну, разве можно понять, что и зачем я делаю. Чтение - ведь не работа, я же, в конце концов, работал кем-то. За то, что вот так лежу и почитываю занимательные историйки, никто мне не заплатит ни копейки, или какие там сейчас деньги используют, евроценты, вроде. Наоборот, как только я смогу пройти в себя и покину палату, мне пришлют счет за проведенное время, в который, наверняка, включат и эту идиотскую книжку.

Я с наслаждением вздохнул полной грудью. Здесь такой чудесный сладкий воздух. Уехал бы из грязного пригорода с бедными обитателями, холодными, пыльными, пропахшими фабричными дымами улицами. Вот и дом уже почти готов. Как жаль, что я так мало зарабатываю. Если бы у меня были деньги, купил бы купил здесь участок. Среди зеленых деревьев белели недостроенные здания. Мы как раз проходили мимо двух строительных площадок.

Почему закрыты все окна? Почему не слышно звяканья посуды, звона бокалов, смеха, разговоров? Время обеденное, все должны собраться по домам. Кроме нас совсем нет других прохожих. Почему так пустынно на улицах?

Вокруг царили спокойствие и оглушительная тишина, которая сначала казалась умиротворяющей, но теперь начала тревожить. Мы гуляли по парку, в центре которого был небольшой пруд, мимо особняков, садов, цветов и прошли так около двух километров.

-Вы говорите о миражах, блеснул я эрудицией.

-Небольшой островок, какие нередко встречаются в пустынях, когда среди раскаленных песков вдруг возникает дышащий прохладой яркий от роз, окруженный водоемами призрачный город, - ответил мой спутник. - Просто это оазис.

Удивительно. А так и ветра нет и воздух свежий. Но об этом знали бы, а может дело в каких-то теплых воздушных потоках. Да холмы и не спасают от дождей, это известно. Но ведь вокруг нет холмов, Может быть этот район как-то особенно защищен от непогоды. Чем это объясняется? Я устало улыбнулся. Путешествие имело место на месте, простите мне этот невольный каламбур. Сюда же я приехал на трамвае. Однако, что бы оказаться, например, на лазурном берегу, нужно сначала добраться до аэропорта, а потом более двух часов провести в воздухе. Если летишь на самолете, то словно попадаешь в другой мир. А сейчас как будто перенесся за тысячу километров, на юг, в самый разгар весны. Сегодня утром я проснулся, дрожа от холода.

-Действительно, - подтвердил я. - Тут и листья, я смотрю, уже распустились, при этом их легкая тень не затемняет фасады зданий, а в других района города небо затянут серыми тучами, будто седыми прядями, ветер вздымает слежавшийся снег.

-Здесь живут богатеи. Веселые, здоровые, во всех отношениях приятные люди. Виллы построены из самых лучших материалов. Поэтому участки очень дорогие, - заметил Эдуард, который сопровождал меня. Здесь всегда хорошая погода, иначе не бывает.

Я снял плащ и перекинул через руку. Безоблачное небо излучало чистый голубой свет. У ворот поджидали новые сверкающие машины. Широкие улицы украшали тенистые деревья. Белоснежные дома окружали цветущие сады. Это было и в самом деле прекрасное место.

Фу, кажется, докарабкался до конца, или начала. Собрал все силы, но на моей больничной тумбочке стояла в рамочке фотография полковника, который нагло улыбался.