Мельников Сергей Леонидович. О добрых и добреньких

О добрых и добреньких

   Вывела бабуля внучка погулять на детскую площадку. Резвится пацаненок то на качелях, то на горках, то залезет на какие нибудь причудливые конструкции, которым и названия-то не придумали, но дурная фантазия и сварочный аппарат сделали своё дело, и по воле идиота эти конструкции установили на детской площадке. Мальчишка исследует мир, а бабка, с такими же, ничем не озабоченными собеседницами, обсуждают очередную интригу Педро в отношении Хуаниты. Да так обсуждают горяче, да чуть ли не с оскорблениями в адрес друг дружки : "Сама ты дура... не понимешь, что это не шутки если мужик женщину бросил беременную, одну в чужом городе, без средств к существованию, без паспорта и вообще гражданку другой страны...", что совершенно даже перестали обращать внимание на играющих детей. У бабок уж дело чуть ли не до драки доходит, того и глядишь, вот-вот морды друг другу начнут чистить, да за волосы таскать, доказывая, что каждая женщина имеет право на любовь, и ошибку в выборе мужика, независимо от толщины его кошелька, и что мужик при деньгах, хоть и подлец обычно бывает, но всё равно лучше вечно пьяного Ваньки, от которого всегда пахнет если не бензином, то перегаром. Шум поднялся не шуточный, прохожие проходят и оборачиваются, а бабки еще пуще прежнего заводятся, и уж чуть ли ни к прохожим готовы начать приставать, чтоб те их рассудили, кто же из них правей, кто лучше понимает эту жизнь. Орут друг на друга, галдят, брань, ругань, аж дети уже притихли и остановили свои игры, и ошалелыми глазами наблюдают за битвой "титанш", ничего не понимая, но в душе имея надежду что именно их бабушка самая умная и всех победит. Девочка в песочнице замерла с совочком в руках, и уж забыла куда этот песочек надо высыпать, в ведерко или себе в ротик, тем более он раскрыт, как отверстие в скворешнике, залетит птичка, поселится, наведет птенцов, и никто не заметит, т.к. тут дела поинтересней происходят, не просто суды-пересуды, а уж цельные баталии начинаются, с продолжением по каждой серии. Какой там уже песочек, и детские забавы, коль тут речь зашла про то, что эти Ваньки-голодранцы, им бабам всю жисть портят... а так мечтается о каком нибудь Педро в белоснежном костюме, да на мерседесе, и обязательно с виллой на теплом берегу. Если бы, конечно, бабульки так громко не орали, да не оскорбляли друг друга, то может, детишки и не обратили бы внимание на их споры. Однако риск вернуться домой без бабушки, героически погибшей в баталиях за свою "правду" и истинное понимание того, что в жизни важней всего, то внучки и внучата, может и не обратили бы на своих попечительниц внимания, и не замерли бы, открыв рты, гадая чья же бабушка окажется самой самой. И внучек той бабушки, которая привела его на эту детскую площадку, залез на ту самую хитромудреную сварную конструкцию, и замер от того, что растерялся, как теперь слазить-то обратно. Робко, было, позвал бабушку, но разве ей до него, когда тут такое... такое... А отвлекись от спора, так другие бабки инициативу перехватят, что потом уж никак не вставишь свои "пять копеек", и придется или еще громче орать, запуская на поле боя тяжелую артилерию, и авиацию, или нервно дожидаться, когда, может быть образуется пауза, и у кого-то возникнет нужда сменить пулеметную ленту, и можно будет вдарить так вдарить, чтоб аж лавочки разлетелись в щепки, а оппонент оказался на земле с задранными ногами, на смех союзникам, и на зло врагам.

А мальченка сидел, сидел, выжидал, выжидал, хоть малейшего намека на перемирие, и так и не дождавшись, решил самостоятельно принимать хоть какие-то меры по самоспасению. Попробует так, да попробует сяк... ну, никак. Вывернулся как-то не удачно, зацепился шортиками за какую-то загогулину, было дернулся обратно схватиться рученкой за железяку, но решил глянуть не порвал ли шорты, а то бабушка всю мощь своего арсенала, чего доброго на него пустит, промахнулся, не ухватился, и повлекла его неведомая сила притяжения, о которой он еще не знал, т.к. в школу еще не ходил, и законы физики не изучал. Краткий миг парения и встреча с поверхностью планеты на которой его мама родила, принесли новые чувства и ощущения, ранее не испытываемые. Ведь всё когда-то бывает впервые... Вот и он впервые оказался на земле упав на неё, грешную, с, почти, двухметровой высоты, и сразу еще и не поняв где он, и что с ним произошло. Но детское сознание еще не научилось предполагать опасности, и принимать профилактические меры, что бы избежать, если не тяжелых последствий, то хотя бы болей. И казалось ему, что он боец получивший контузию в результате рядом идущих боевых действий, лежит себе, никому не нужный, всеми покинутый и не известно приползет ли к нему, по пластунски, медсестра, не приползет ли, или так и придется помирать молодым, да нецелованным... И похоронят его в братской могиле, и только имя с инициалами останется в длинном списке погибших по дурости тех кто должен был бы его во все глаза беречь, да следить чтоб не дай Бог с ним ничего не случилось, т.к. хрупкое детское тело, еще не способно защищаться от проявления законов природы, и детский мозг еще не умеет координировать движения так, что бы риски свести к минимуму. Однако может он так и не думал, по причине того, что еще не имел представления ни о поцелуях медсестер, ни о том зачем вообще нужы их поцелуи, но на душе было так обидно и скверно, что казалось эта боль разливается по всему его существу, и особенно много её в области правой руки, которая вроде бы должна быть "владыкой", но повисла как плеть, когда он сделал попытку подняться. И не только не слушалась, и не руководила, а стала тяжелой как папино пальто, когда он забывал дома зонтик, и попадал под дождь, и почему-то всю его обиду, и душевную боль приняла на себя, как будто хотела освободить сознание от внезапно нахлынувшего чувства вины за то, что теперь папа будет орать на бабушку, говорить ей некрасивые, и непонятные слова от которых становится не только страшно, но и холодно на душе, и кажется что бабушка это не та бабушка, которая напечет пирожков, и на ночь сказку расскажет, а та самая злая баба Яга, которая крадет маленьких детей, и на пару с Бабаем, которого он никогда не видел, но догадывается, что если тот придет, то будет еще страшней... может намного страшней, чем когда папа орет и на маму и на бабушку, а они обе на него, потому, что те, хоть только руками машут и кричат друг на друга, а у Бабая есть еще полосатый мешок, в который он кладет детей, что бы отнести бабе Яге, и вместе их съесть... И вся эта тяжесть, страх и боль навалились на детское сознание, и он тихонько захныкал, сидя на песочке. А когда, сам еще не зная зачем, решил прикоснуться к руке, то как будто электрический ток пронзил руку, и уже не контролируя себя, взвыл не то от боли, не то от страха, что папа может оказаться пострашней Бабая.

А между тем, на поле брани подвозили новые орудия, проводилась рекогносцировка войск, союзники становились врагами, а враги союзниками, в зависимости от преследуемых тактических целей, хотя все знали, что тактика это тактика, а стратегия это стратегия, и её главная задача выиграть бой любой ценой, оставшись одному, с гордо поднятой головой, посреди горы трупов и стонущих раненых, сказав себе с надеждой на будущие бои и победы : "И один в поле воин!".

И во всей этой боевой суматохе, среди грома пушек и урчания танков, никто поначалу и не обратил внимание на, какой-то странный, тревожный звук доносящийся откуда-то издалека, и всё нарастающий, и нарастающий. Но у кого-то из воюющих сторон мелькнула мысль, что это может быть "Воздушная тревога!" и необходимо срочно определить с какой стороны она надвигается. Все обернулись на, всё усиливающийся, звук, и увидав, что никакой воздушной тревоги нет, а это какой-то там мальчишка раскапризничался, может из-за того, что ему не дали поиграть в песочнице, уж было снова, обратили свои взоры на противников, которые могут использовать это, как отвлекающий маневр, и перехватить инициативу, если бы бабушке того мальчишки, не случилось видение, что, будто бы, Господь смотрит на неё с укоризной, и сначала машет пальцем, а потом этот обычный палец вдруг превращается в перст указующий, и указывает на её внука. Растерялалсь бабка совсем... Вроде как, если Бога увидела, то по наученному, надо бы бросить все дела, и упавши ниц, горячо начать молиться, не жалея лба, боясь даже очи вознести к лику Господа, ибо никому не дано видеть сей лик, а кто увидит, то умрет тут же... И совсем растерялась старуха в лабиринтах хитросплетений этой жизни. Что же делать? Тут бой идет, и не ровен час с поля боя вынесут вперед ногами, а жить-то еще хочется, и не просто хочется, и не просто жить, а пожить, да так, чтоб на зависть этим мерзким и дурным бабам, которые не понимают или прикидываются, что не понимают, разницы между любовью стервы с двумя высшими образованиями, и любовью простой сельской девушки из провинции, которая приехала в большой город, что бы тоже стать стервой, но, хотя бы, с одним высшим образованием. И если бы сразу не встретила того самого, единственного и неподражаемого, который поматросил и бросил, лишив её, несчастную всех шансов стать богатой, и самовлюбенной стервой, разъезжающей на дорогих "Лаборджини", и в тайне от своего "единственного и неподражаемого", крутящую романы с офицером службы безопасности её мужа, который хоть и подлец, но с его помощью можно оставить мужа с голой задницей, завладев всем мужниным имуществом. Замечталась бабулька, вырабатывая план и новую тактику в битве за свои идеалы, но тут вспомнила, что перст указующий по прежнему не убран, и указывает всё в том же направлении. И уж было решилась посмотреть куда же этот перст указывает, да вспомнила, что негоже во время молитвы, внезапно, не известно откуда, и, так некстати, появившемуся Господу, отвлекаться... по крайней мере, именно так учил батюшка на воскресной молитве. Но женское любопытство одолело старую, и решила она про себя, что глянет только одним глазком, в направлении, куда этот перст показывает, и снова вернется к усердной молитве, пред ликом Господа, о том, что бы Он победил всех её врагов, оставив их с носом, и объяснив им, что она не такая уж и дура, что бы не понимать, что если эта простая девушка всё таки станет женой своего единственного и неповторимого, и закрутит роман с этим самым начальником службы безопасности, то он, как настоящий пройдоха, её облапошит, и всё так же оставит ни с чем, и даже денег не даст, чтоб вернуться в свою родную провинцию, из которой она так хотела вырваться, и найти свою светлую и настоящую любовь до гроба. Усилием воли бабулька перевела взгляд туда куда указывал ей перст, крепко сомневаясь, перст ли это божий, или только ей привиделось, и краем глаза заметила, что перст указывает на её внучка. Вот дела, подумала пожилая женщина, а он-то тут при чем, че на него-то пальцами тыкать. Он же еще дитя несмышленое, и уж-то он подскажет ей какие правильно подбирать аргументы, что бы доказать этим старым кошелкам, что дороже и выше настоящей любви, любви дарованной Богом ничего нет, не было и не будет. И не имеет никакого значения, девушка ли это, мечтающая стать городской стервой, или состоявшаяся стерва, мечтающая уехать в провинцию, лечиться от наркозависимости, всё равно, все имеют право на ошибку, и на большую, чистую любовь. И не надо нам тыкать пальцами, отвлекая нас от высоких помыслов... Хотя... погодь, погодь... А не внучек ли это мой ревет? Ой... Ты гляди и вправду он...

И тут мир для бабки перевернулся. Она в ту же секунду уверовала в Господа, указавшего ей на то, что в песочнице обливается горючими слезами непонимания, и невнимания мира, её кровиночка, её драгоценность, которая почему-то не играет с детками, а сидит и плачет, всеми позаброшенный и забытый. "Прости меня, Господи, рабу грешную, что сразу не поверила,- запричитала бабка внутренним голосом, - Прости и помилуй, ибо прощение твоё и милость твоя безграничны, и всяк приходящий да имеет утешение, и радость..." Подскочила она к малышу, и не может понять, от чего малыш разревелся, и давай его тискать, да причитать : "Ну, сто моё зёлотко? Сиво ти плякаля, а? Детки обидели, в песочек не дали поиграться моему солнышку? А мы их сичас атата, атата, и они моего мальчика позовут к себе в песочницу и будут с ним дружить. А не будут дружить с моим цыпленочком, то мы им опять атата по попке и они все свои игрушки моему сладенькому отдадут, и будут ему песочек в ведерко насыпать, а он будет им по попке атата, атата". Эх, разошлась старая в утешениях, да так, что уж и про бой почти позабыла, хотя одним глазом и поглядывала, чтоб ситуацию держать под контролем, и, как только управится с этим невоспитанным мальчишкой, который и сам не знает чего хочет, то оставит его дружить с другими детьми, и снова ринется в бой, за правду, за веру в чистую любовь. Сейчас, я его быстренько утешу, и побегу продолжать дискуссию. Только что-то не унимается этот гаденыш, плачет и плачет... Вот гадость такая, ну надо же, по заднице ему нашлепать, что ли, чтоб не капризничал? Нет, ну надо же, ну никакой спокойной старости с этими детьми. Понарожают тут, на бабушек понавешают, а сами по своим оффиссам целый день сидят, кофе распивают, да в карты с компьтером режутся, а ты тут ни присядь, ни приляг, всё бегай за их чадами, да еще угадывай что ему так, а что не так... И тут голос бабушки зазвучал металлом: "А ну, как вставай, гадость такая, с земли, а то еще на сыром песке простудишься, и отец твой снова начнет тут жизни учить: "Недоглядела, недосмотрела...". Можно подумать, что я сама не знаю, как этих оболтусов на ноги подымать. " И в сердцах решила поднять на ноги малыша за ту самую руку, которая приняла на себя всю его боль и все страдания от жестокости и несправедливости этого мира, а особенно бабушки, которую понять сложней чем весь мир, и которая то уси-пуси с ним, а то вдруг чего то себе там надумала, и орет на него как на тех других бабушек, будто я понимаю кто такой Педро и почему он бросил Хуаниту. И так мальчишке стало обидно, так больно, что взревел он пуще прежнего, и хотел было выдернуть свою рученку из цепких бабушкиных пальцев, да то ли ручка не слушалась, то ли бабушка крепко держала, чтоб снова не упал, и попытка поставить на ноги увенчалась успехом, но боль пронзила его пуще прежнего, и звук, вылетевший из его нутра, уже не был похож на плач ребенка, а напоминал рев раненного, и загнанного зверя, который ищет, и не находит выхода, попав в капкан, не решаясь перегрызть собственную лапу, чтоб освободиться, в надежде, что еще как-то обойдется и произойдет чудо.
И тут девочка, которая чуть не наелась песка, забыв куда его сыпать, в ведерко или в собственный рот, разинутый от удивления, подошла к бабушке этого мальчика, и дернула её за рукав. Бабушка не сразу поняла, что это было и чертыхнулась, на мгновение предположив, что это очередной перст указующий снова тычет ей куда-то, и хочет увлечь подальше от поля битвы, где явно намечается новая перестановка войсковых формирований, и если пропустить момент, то придется снова, или идти в авангарде, подставляя грудь под пули врага, или отправляться в глубокий тыл, чтоб восстановить силы, и подготовить новые тактические решения. Ни тот, ни другой вариант бабушку не устраивал, и она чувствовала всем своим опытным нутром, что не кинься она сейчас в атаку, и не накрой врага шрапнелью из, пусть и, безсмысленных слов, мелких и суетных, но эффектных за счет их многочисленности, то момент будет упущен с непредсказуемыми последствиями для репутации, и отношения союзников. Но заметив на миг какую-то девчонку, которая дергала её за рукав, и говорила: "Бабуфка... Ваш мальчик упал и унего ручка болит...", не стала отвлекаться на несущественную информацию, концентрируя внимание на предстоящей схватке, после небольшого перерыва, только гаркнула: "Девочка... иди играйся со своим песочком...". Бросила рыдающего внука, больше не увидав в нем перспектив на будущее, заранее зная, что таких не берут в космонавты, и пусть его воспитывают родители, а не бабушки (будто им больше заняться нечем... и вправду...), и с удвоенными силами, подзарядившись еще и энергией раздражения, от капризного внука, и какой-то глупой девочки, которая вместо того, что бы кушать песок, несет всякую чепуху, ринулась в праведный бой, словами опережая скорость мысли...

    А вот у Валерки, из седьмого подъезда, день сегодня вообще не заладился. Вот, как говорят, не твой день и всё тут, хоть разгонись и об стену стукнись, чтоб отключиться от всех тягостей и дурацких проблем, а оно, как на зло, в последний момент, перед самой стенкой, об которую решил себе лоб расшибить, чтоб не видеть всей этой паскудной жизни, возьми и попадись арбузная корка, на которой подскользнешься, и, недобежав до вожделенной стены, хряпнешься, как последний дурак, что только и останется встать, отряхнуться, с глупым выражением лица, и, не придумав ничего лучше, как вспомнить цитату из известного фильма "Шел, упал, очнулся... гипс...", расхохотаться невезухе, когда всё уже не вмоготу, и достало так, что только и остается попытаться башкой своей дурной прошибить эту стену, чтоб, если не на смерть, то хотя бы, на больничном полежать, да пару недель не видеть эти гнусные рожи сотрудников, начальников, начальничков, и их шлюшек, которые то бухают все вмете, то сдают друг друга не за грош, кто, когда, с кем бухал, и кого трахнул, чтоб начальство не прознало, и аморалку не начало шить, хотя сами уж, как гудят, то так гудят, что нам, маленьким, так и не гудеть никогда, потому, что, ссуки, себе зарплаты ого-го какие поделали, а нам, едва на пиво хватает.

    Шел Валерка в свои грустные думы погруженный, и, то ли, стену искал, об которую можно шандарахнуться, то ли где присесть и допить свою початую бутылку дрянного пива, на которую ему только и осталось с такой зарплаты, которую жена изъяла и, что-то там на калькуляторе села высчитывать, чтоб расплатиться за то, за сё, да еще и сапожки себе присмотреть новые, а то в старых уже на люди стыдно показываться. И увидал своим помутневшим, то ли от пива, то ли от непонимания всей этой житухи, взглядом, скамейку рядом с детской площадкой. Дети играются, старухи скубутся, прохожие идут не останавливаясь, а только оглядываясь на скубущихся старух, какие-то свои нескончаемые сериалы, обсуждащих, то ли Нюрку из соседнего двора, которую хахаль бросил, беременную, и без средств к существованию, что в общем-то одно и то же. "Ладно, - подумал Валерка, - ну их всех нахрен... пусть себе скубуться, какое мне дело". Присел на скамеечку, и было уж поднес к губам бутылку, как взгляд зацепился за рыдающего малыша, на которого никто не обращал внимания, и тот, может рыдал, что у него то ли игрушку отобрали, то ли в песочницу не пускают. "Да, - размышлял Валерка, - вот гляди, как оно интересно всё устроено. Бабки чего то там друг дружке доказывают, и никакого внимания на своих внуков, те хоть плачут, хоть играют, хоть залезет да грохнется с той вон халадаёбины, которую неизвестно, какой "добренький спонсор", метящий в депутаты установил перед выборами, поставив себе галочку "помощь детям", и на радость этим галдящим старушкам, что, дескать, вот какой умница, какой молодец, и дворы обустраивает, и детские площадки строит... пойдем за такого голосовать, это наш кандидат... да еще при этом, идя на встречи с будущим депутатом, свои шестидесяти да семидесятилетние щечки подрумянят, да седины поподкрашивают, чтоб "совсем уж старухами не казаться..." в надежде авось он, этот кандидат, еще в чем-то кандидат, и только Бог знает, как оно бывает, а вдруг... Как говорят: "Любви все возрасты покорны"?". И стало Валерке от этих мыслей еще тоскливей, как буд-то попал он не на детскую площадку, где играют дети, а милые старушки сидят и внимательно, ласковыми взглядами наблюдают за продолжателями своего рода, готовые в любой момент прийти им на помощь, но при этом мудро понимая и то, когда надо дать проявить самостоятельность, а в какой-то театр в котором у этих старушек отнюдь не мудрые выражения лиц, и румянец на щеках почему-то больше напоминает последний макияж, перед отправкой туда откуда можно вернуться только в новом теле, и стертыми воспоминаниями, получая шанс начать всё с чистого листа. "Неужели, - думал Валерка, как бы невзначай, присматриваясь к тому, чего же этот пацаненок так разорался, - они эти бабки еще не наигрались в любови, и прочие страсти, что достигнув почтенного возраста, им нечего сообщить своим внукам, кроме того, что какая-то там Марианна, жутко ненавидит Хуаниту, и строит козни их отношениям с Педро? Неужели они о Боге ничего не слыхали, кроме воскресных проповедей местного батюшки, который всю жизнь пьянствовал, да по бабам бегал, но, допившись до цирроза, решил завязать и сесть на диету, во всех смыслах, и, пролистав Библию, нашел себе новое ремесло, чтоб и мешки не ворочать, и живая копейка в кармане водилась?
Неужели, пусть даже, и не ведая зачем они в этой жизни, и почему, они не могут хотя бы хранить память о собственной прожитой жизни, что бы быть живой историей, и их дети и внуки знали о том, что было, не от заказных журналистских расследований, где "куда хочу, туда и ворочу", а от собственных бабушек. Не лучше ли им сидеть и писать собственные мемуары, о минувшем, о том, что их огорчало и радовало, тревожило и болело, чем высматривать безконечные, выдуманные истории о несуществующих персонажах, живущих только на экране, и не имеющие к реальной жизни никакого отношения, ни делами, ни словами.?"

"Да-а, - думал Валерка, поглядывая на мальченку, который никак не унимался, и, похоже, не на шутку был чем-то обезпокоен, - это просто какой-то парадокс, или может быть абсурд, когда между поколениями постоянно рвутся все связи, и каждое из них не может ничего, абсолютно ничего передать своим наследникам, кроме, разве, что, убогих квартирок, и дачных участков, за которые эти наследнички готовы грызть друг другу глотки, совершенно забывая, что они родные, что у них и папа, и мама, и бабушки с дедушками общие, а не назначенные судьями, нотариусами, и адвокатами. И что родство не государством устанавливается, а преемственностью поколений, желанием, что бы род развивался, и создавал условия благоприятные для рождения, и воспитания тех потомков, которые будут развитей, сильней, выживаемей, и ближе к Богу, а не только круче, богаче, или умней. Ведь ум-то, это как колюще-режущий инструмент, которым и картошку можно почистить, и горло перерезать, смотря кто на какие цели его направит и как остро он заточен. Чтож тогда так восхищаться умом, и твердить, что Человек это Венец творения, только потому, что он может разрушить весь мир, а животные не способны к этому, потому, что нет в них того самого ума, и вся их животная хитрость легко попадает в хитрые ловушки расставленные человеческим умом, да так, что уж они, эти животные и сами начинают, если не понимать, то чуять своим животным чутьем, что весь этот Венец, скоро устроит такой пи..., конец, что ни их, ни себя не пощадит, и Богу добавит работы, как говорится "эта песня хороша, начинай сначала...". Или эти Венцы, с венчиками всерьез полагают, что можно вот так просто, не обращая внимания на своих внуков, трепаться о чужестранных, киношных любовях, или, пусть даже собственного производства, не замечая, что их внуки орут не своим голосом, будто... "

-Да, чтож такое-то? - у Валерки прервалась невидимая нить размышлений, и он уже не мог не обращать внимание на малыша, который заливался горючими слезами, - ты чего ревешь-то богатырь?
Но, богатырь, больше, пока еще, напоминающий только что проклюнувшегося птенчика, который выпал из гнезда, и не знает что ему делать дальше, только глянул на Валерку взглядом, в котором читалось опасение "А вдруг это Бабай пришел...", и снова погрузился в своё детское горе, никем не понимаемый и осуждаемый даже своей родной бабушкой.
Но тут Валерку дернула за рукав девочка из песочницы, и сказала на распев : "Он упа-а-а-л. У него на ручке вава..." И тут Валерку прошибло, будто он с разгону таки шандарахнулся об свою воображаемую стену, не встретив на пути свежей арбузной корки, вышвырнутой какой нибудь дурёхой из окна, потому, что ей лень дойти до мусоропровода, на лестничной площадке. Он кинулся к малышу и стал осматривать руку. "Так-так... , -молниеносно соображал он, вспоминая уроки по оказанию первой медицинской помощи, и так ни разу не испытав подобного на практике,- надо сначала аккуратно ощупать руку начиная от пальцев, попросить, чтоб малыш показал сначала ладошку, потом развернул её... Так... что же там еще, вот, зараза, сразу и не вспомнишь, когда приспичит. Ага... вот... провести пальцами по предплечью, ощупать локоток, потом двигаться к плечевому суставу, пытаясь определить нехарактерные бугры под кожей, указывающие на возможный перелом, затем ощупать плече и попросить подвигать ребенка рукой, будто он подымает крылышко, как птичка.". Вспомнив, что мог, Валерка очень бережно, и аккуратно прошелся пальцами по нежной коже ребенка и, к своей радости, определил, что перелома, похоже не наблюдается. И уже, поднявшись к плечу, и проделав все манипуляции, которые дали ему основания предполагать, что ничего страшного не случилось, а только ушиб, или, на худой конец вывих, вдруг вспомнил, что надо срочно доставить ребенка в травматологию. Достал мобильник, и начал вызывать "скорую". Сообщив диспетчеру причину вызова, он не смог ответить на дурацкие вопросы о возрасте, имени и фамилии ребенка, так как просто их не знал. Диспетчер отказалась оформлять вызов, ссылаясь на то, что он не сообщает такие важные сведения и бросила трубку. Он был в отчаянии, и в горячке даже не додумался обратиться к старухам, которые вообще не обращали внимания на происходящее, да, впрочем, никто не обращал внимания, кроме детей обступивших Валерку, возящегося с мылышом, и задающих свои детские, наивные вопросы: "Дядя, а Вы что, доктор Айболит?", "Да-да, детки, самый настоящий доктор Айболит, ответил Валерка, когда ему в голову пришла блестящая идея, и он снова начал набирать номер скорой помощи".

-Алё! Скорая? У меня, похоже, прихватило сердце! - и назвал адрес куда подъехать, свои данные, быстро, точно и без запинки. И только управившись с этим заданием, вспомнил, что надо бы ребенку сделать повязку, на всякий случай. Снял пиджак, рубаху, и начал мастерить из рубахи повязку. Смастерил, как мог, накинул пиджак на голое тело, и стоя на коленях перед ребенком, начал прилаживать импровизированную повязку, что бы зафиксировать руку мальчика, до приезда скорой.

И тут мир в очередной раз совершил кувырок через голову, внезапно изменив статус Валерки, и сделав из него маньяка-педофила, так как, кто-то из прохожих, увидав в детской песочнице мужчину, стоящего в окружении детей, в пиджаке на голое тело, и пытающегося накинуть на плачущего ребенка удавку из белой ткани, заорал истошным голосом :"Женщины, женщины! Смотрите что творится... Средь бела дня, на глазах у всех маньяк душит ребенка. Звоните в милицию, срочно!"

"Нет, - подумал про себя наивный Валерка, который как был дураком, так дураком дураковичем дураковым и сдохнуть собирался, - это кто, я, что ли, педофил?"
Он оглянулся и увидал орущую жирную бабенку, указывающую руками в его направлении, и всем видом пытался ей сообщить : "Ну, что же Вы так кричите, женщина? Ну, неужели Вам так трудно подойти и задать простейший, просто элементарнейший вопрос: "Мужчина, что Вы делаете?", и самой увидеть, что мужчина оказывает первую медицинскую помощь, ребенку, упавшему с хрензнаеткакегоназвать, на песок, и благо, что может только вывихом отделается. Неужели это такая проблема подойти и рассмотреть, что он потому как бомж и выглядит, в пиджаке на голое тело, что снял собственную рубаху, изготавливая повязку для ребенка? Неужели не разобравшись в происходящем, и не проявив элементарного внимания, нужно сразу же вызывать милицию, и сообщать им не то, что происходит на самом деле, а только то что Вам показалось, потому, что со всех телевизоров, и газет с журналами, только и говорят о педофилах, маньяках, террористах и наркодилерахИ Вы, при этом не на свой разум или зрение полагаетесь, а верите на слово средствам массовой информации всегда готовые додумать то чего нет, что бы потом с упоением рассказывать соседкам, что сегодня Вы видели ТАКОЕ, ТАКОЕ... настоящего, живого маньяка, который прямо у Вас на глазах душил ребенка?"

Остановившийся, чуть поодаль, интеллигентного вида мужчина, привлеченный словами "педофил" и "вызывайте милицию", уже нажимал кнопки своего мобильника, подняв очки на лоб, и пытаясь другой рукой одновременно удерживать сползающие очки, и выпадающую из подмышки барсетку, при этом сосредотачиваясь на мысли: "Быстрей, быстрей, пока он и вправду не задушил, и не изнасиловал бедное дитя на глазах у людей, средь бела дня..." И в голову, ему, этому мужчинке интеллигентного вида с барсеточкой подмышкой, даже не пришло, пусть даже тупо, особо не разобравшись, подлететь, отбросив свою барсеточку, и хотя бы, встать между ребенком и "маньяком", а потому уже разбираться кто это, "маньяк" или такой же обычный мужик, может и не такого интеллигентного вида, и не без дорогой кожанной барсеточки, который только и всего, что не остался безучастным к горю ребенка, которому даже сам Бог пытался помочь, но у Него не получилось, потому, что бабушка-дурочка даже представления не имеет, что её ребенок ЖИВОЙ, а не кукла, которую она таскает на детскую площадку, используя, как повод встретиться с враждебно настроенными подругами, и раз этот ребенок плачет, то на это есть причины в которых необходимо разобраться, и оказать помощь.

Валерка вдруг почувствовал внезапную усталость и пустоту, будто он бежал к своей стенке, даже не нарвавшись на арбузную корку, но добежав до стены, в надежде, что это будет последняя боль в его жизни, прямо перед самым носом, стена вдруг отодвинулась, и он просто рухнул наземь, уставший, обезсиленный и отупевше-безразличный ко всему происходящему. Он, не спеша лег на песок, закинул руки за голову, и его охватило, какое-то необъяснимое блаженство, не понятно от чего, унося его сознание в запредельные дали, туда, где, хотя бы, если вознамерился долбануться об стену, то можешь быть уверен, что никакая арбузная корка, выброшенная дурой из окна, под ноги не попадется, и стена не отодвинется, а всё будет исполнено так, как ты задумал, а не иначе. А здесь? Здесь только иллюзии, ожидания, надежды и нудные объяснения с милицейским сержантом, прилетевшим быстрей чем скорая, и оказавшимся, на удивление, еще быстрей соображающим, да настолько быстрей, что усадил в "Уазик" бабушку с внучком, и сам, не дожидаясь приезда, типа, "скорой помощи", отвез их в травматологический пункт. А когда приехала скорая, то Валерке так не охота было снова напрягаться, и вообще двигаться, что он позволил себя уложить на носилки, под шепоток уже других тетушек, насмотревшихся криминальных новостей, которые выдвигали уже другие версии, гадая кого это в пиджаке на голое тело, грузят в карету неотложки, алкаша отдавшего Богу душу, или маньяка-педофила, которого при задержании застрелила милиция...

" Пусть говорят, что хотят, - лежал и думал Валерка, задремывая на носилках, под вой сирены несущейся скорой, - разве люди способны в простых вещах видеть Божью милость, воспринимая это, как надоевшую обыденность, и ища себе острых ощущений, чтоб потом сказать себе :" Вот это я пожил... Вот дал, так дал... Хоть есть что вспомнить..." но при этом, даже не замечая момента, когда перед их носом возникает перст Божий, пусть в воображении, но Божий, и не способны заметить куда он, этот перст, указывает, чаще всего на нас самих, а не куда-то в другую строну, так как, там, и только там еще на что-то можно надеяться, не расчитывая на какие либо гарантии, а только уповая на то, что у БОГА ВСЁ ПОД КОНТРОЛЕМ, и Он СВОИХ В БЕДЕ НЕ БРОСАЕТ!

Оставить комментарий © Copyright Мельников Сергей Леонидович (serjio.molino2@gmail.com) Размещен: 03/04/2011, изменен: 03/04/2011. 42k. Статистика. Рассказ: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Это могла бы быть короткая притча, но мне не удалось вместить все возникающие образы, описывающие ситуацию, в несколько абзацев. А по сему приношу мои извинения за тяжеловесность изложения. Если вы любите фаст-фуд, то лучше это не читать... Хотя, с другой стороны... куда спешить-то? Читайте не спеша и пытайтесь уловить мысль.

Мельников Сергей Леонидович : другие произведения.

О добрых и добреньких