Аннотация: Повесть вошедшая в 1-ю книгу "Трагисатира 1991-2000 гг.", отображает жизнь современников с разными характерами и судьбами, которые живут в одном обществе в средней России.
(Книжный формат лучше читать при уменьшении размера окна; книжная версия содержит полную форму всех текстов; некоторые сюжеты, образы, имена и названия вымышленные. Использование текстов допускается по согласованию с редакцией "Impuls" и на взаимообмене.)
1
На восточном берегу взошло солнце, озарив рыбацкий посёлок Мачтозавод, расположенный на западном берегу в тридцати киллометрах от города.
Осторожно озираясь по сторонам, на берегу стали появлятся тройки-бригады, и прочухав от рыбацкой вдовы бабки Мани, что облавы вроде не предвидится, бракуши стали удало переворачивать "обрубки-Казанки" и выносить их: кто - из невзрачных дворовых ворот, кто - из густых кустов, кто - из песочных блиндажей. Быстро пропархав с ними чуть ли не по воздуху до тёмно-зелёной воды, ставили их носом к Волге. Как всегда в осенюю путину. 11 бригад в тёмных лётческих и танкистских куртках, потёртых джинсах, свитерах и спортивных шапках - боевая эскадрилья, состоящая из бедняцких и средняцких сынов, была готова к прорыву.
Мотор шустро нёс на плече "береговой" Мысик, накрепко прикручивал его к транцу и отталкивал "обрубок" с дуэтом напарников. Чалый удобно садился посерёдке в носовой части у рундука и пристально осматривал вдали все закоулки на другом берегу, а Зёга, умело владея матурзом, заводил фрезерованный "Вихрь", который с полпинка начинал ровненько гырчать и пода-вать нетерпеливые вздрагивания на газовый рычаг в мощной руке Зёги. Мысик расторопно выскочил из кустов с сумкой, в которой аккуратно лежал инвентарь (кошка-якорёк, намертво привязанный к ней капроновый канат, темляк, колотушка-"ебалок", кованый нож, топор, мешки), и зайдя в бахилах по колена в воду, отдал сумку Чалому, после чего мягко оттолкнул их и перекрестил. Зёга уныло улыбнулся, развернул "обрубок" на одном месте и дал газу, быстро удаляясь в сторону фарватера. За ним в медленном темпе последовали остальные десять лодок, и дойдя до середины Волги, они разбрызгались в стороны по своим местам.
Сверив пеленги (справа вдали лесные макушки, слева вдали заводская труба), Зёга заехал чуть выше и включил нейтральную. Чалый тут же бросил лассо с кошкой, и как только якорёк дошёл до дна, через пару метров канат в руках Чалого постепенно обратился в натянутую струну. - "Зацепили! Нота ля," - спокойно сказал он, и крепко встав на колени на нос "обрубка", стал метр за метром вытягивать. Зёга заглушил мотор и бдительно глядел по сторонам. Из воды показалась снасть, в некоторых местах облепленная зацепившимися водорослями и корнями, а в промежутках висели дремлющие осетры и севрюги, и в самом конце - белужонок. Сухожилый Чалый отцепил кошку от снасти, зацепил её за носовую утку, и улёгшись на нос, стал перебирать снасть. Она гудела в его крепких руках, а коренастый Зёга, подготовив темляк и колатушку, сидел на кормовой лавочке и управлял моторным килем, чтобы "обрубок" не мотыляло по сторонам. Чалый мастер-ски очищал от мусора снасть и разматывал кое-какие узлы, образовавшиеся на ещё острых пустых крючках. Дойдя до рыбины, он с быстрой осторожностью ложил снасть на нос так, чтобы рыбина была справого борта, а Зёга подцеплял её за бочину темляком и тремя мощными ударами оглаушивал колатушкой по башке, отчего рыбина несколько раз трепыхалась и устепе-нялась. Зёга затягивал её в лодку, и отцепляя темляк, готовился к следую-щему сеансу, но всё время бдительно оглядываясь по сторонам. - "Мамка-то икряная, литров на десять потянет" - спокойно вымолвил Зёга. Чалый продолжал дальше перебирать снасть и радостно пробурчал ему в ответ: "Слышь, да по-моему они все икряные. Снасть-то удачно на яму поставили".
Через двадцать минут в лодке лежали пять осетровых "мамок" при-близительно одинакового размера - 180 см. и четыре севрюги "мамки" по 150 см. Парочку снулых осетрин они не взяли, её в осенней реке дохнет немало, а людям она не в угоду, разве что на копчение и то не каждая пойдёт, так что пришлось сбросить в подарок ракам. Чалый дошёл до белужонка длиной с их "обрубок" и несколько оторопел, но больше от размеров рыбины:
- Белужонка-то берём? - с лёгких коварством в голосе протянул он.
- Чалый, не жлобись, отпусти его, он же не икряной, да и малый совсем, - спокойно прорычал Зёга.
- Ну как знашь. Мясо-то сколько в нём, можно нехило продать, барыги-то обрадуются, - промямлил Чалый.
- Хватит нам. Мы только одну проверили, а у нас ещё три в ямах стоят. Не жлобись Чалый. И барыг дюже не балуй, от жадности спалишься, а передачку на зону они тебе не пришлют, придётся мне взгревать тебя, а у меня чё своих дел мало что ли, - сухо вымолвил Зёга и глянул на белужонка. Чалый вздохнул и вынул калёный крючок из бочины белужонка, отчего тот вздрогнул, ударил хвостовой махалкой против течения и окатил холодной водой Зёгу.
- Ну чё съел! Сердешный ты наш. Это тебе спасибо за свободу, - съязвил Чалый.
- Дурилка ты картонная. Давай бросай снасть и поехали, пока всё тихо, нам ещё их потрошить, - вытирая лицо рукавом, мягко ответил Зёга, и из под левой руки дёрнул моторный матузок. Мотор тихо заработал и Зёга включил переднюю. Чалый правой рукой приподнял чистую 25-метровую снасть, глянул по краям на стальные сторожа, уходящие в глубь до дна, не заржавели ли, сделал лицо "ещё крепко сидят на грузах" и бросил снасть в кипучую Волгу. Казанку-"обрубок" тут же подхватило течение и стало тянуть к фарватеру, но Зёга умело вырулил до того, как их втиснуло в большое течение. Он заехал в суводь и включил нейтралку, оставаясь в бдительной готовности. Чалый приготовил мешки, быстро надев вискозные на целлофа-новые, затем взял нож и начал потрошить рыбин, вспарывая им брюхо от хвоста до головы, осторожно ладонями вырывая большие ястыки изнутри и укладывая их пластами в мешки. Когда четыре мешка наполнились всклянь и Чалый еле их затянул, оставляя прихват для таски, Зёга помог ему запихать рыбин в оставшиеся вискозные мешки. Чалый, несколько запыхавшись, сел на своё место к рундуку и с благодарностью посмотрел на Зёгу, а тот, не глядя в ответ, сел за мотор и дал газу. На полной скорости, гружёные, они понеслись через Волгу и видели, как другие лодки ещё висели на своих снастях, но завидев первенцев все стали поспешать. Долетев до берега, Зёга затормозил на нейтралке, а Чалый поправил бахилы и выпрыгнул в воду, придерживая инерцию ладьи и с долей страха подтянул "обрубок" за носовую утку, оглядываясь по сторонам.
"Береговой" Мысик уже в лёгких сапогах молниеносно подбежал с его стороны и Чалый стал помогать взваливать мешки на спину напарника. Сгорбившись, цепко держа за прихват и молча сопя, Мысик расторопно унёс первый самый тяжёлый мешок, петляя в закутках и огородах близлежащих рубленных домов; добравшись до своего пристанища, занёс в сарай, спрятал мешок под второе дно, вытёр пот и помчался назад. По дороге он встретил Чалого, несущего второй полный мешок, отчего Мысику стало легче на душе. Они сделали ещё одну ходку с икренными мешками, а рыбу запрятали поближе в другом потайном сарае у бабки Мани. Рыбацкая старуха-вдова была рада улову, так как знала, что хлопчики не поскупятся и ей отчинить дольку за всё хорошее; и поэтому она уже держала на готове удобный кувшин и большую мочалку для мытья лодки, которые, пряча под фуфайкой, поднесла и отдала Зёге. Он чмокнул бабусю в щёку, бросил кувшин с мочалкой в "обрубок", быстро оттолкнулся, завёл мотор и стал раскатывать туда-сюда, обливая из кувшина водой кровью залитое нутро ладьи, да приглядываясь на не смытые пятна крови, ставил мотор на нейтралку и оттирал их мочалкой, а потом снова раскатывал туда-сюда и обливал водой борта и днище, и уже когда "обрубок" почти блестел, без всяких "вещдоков", Зёга прибавил газу и открыл кингстон.
На берегу уже во всю работали другие бригады и больше половины из них уже "отстрелялись".
Чалый умылся, переоделся в цивильное, вышёл на берег, сел на бревно с бабкой Маней и закурил косяк.
- Ну, что, устал, милок? А как же остальные верёвки, там же рыба ещё свежая, или пущай тухнет? - причитала по-деловому бабка Маня.
- На сегодня хары. Мы ж не жлобы. А до завтра рыба не стухнет, и без нас её вон сколько за коряги и корни цепляется да тухнет. Меру надо знать, баб Маня, - с мудрёным добродушием ответил Чалый.
- Ну, вы хозявы, вам и решать. Милок, может ты хочешь покушать, копчёнки или супчик, я враз принесу? - спросила бабка Маня.
- Не-е, спасибо баб Мань, пока рано ещё, вот как лодку затащим да мотор отнесём, тогда уж можно. Ты бы мне окрошки приготовила, а я тебе баночку икорки принесу, поделишься с соседскими бабками, и севрюжку можешь потом взять, - ответил по-княжески Чалый, и всмотревшись вдаль что-то заметил.
- Добрая ты душа, Чалый, да храни тебя бог, - прослезясь, сказала бабка Маня и потихоньку ушла, пока Чалый что-то вдали высматривал. Он раз-глядел приближающиеся серые лодки городской рыбинспекции в оранжевых жилетах, и вскочив с бревна, стал размахивать руками, но Зёга его не видел, находясь в двухста метрах от берега и сгорбившись, закрывал кингстон. Все, заметившие тревогу бракуши, разбежались по своим кухням прятать улов и быстро переодеваться в цивильное. Тут и Зёга заметил испекторов да на полном ходу помчался до берега, но заметив две лодки молодняков, которые висели беспечно на своих снастьях и в ус не дули, он резко завернул и понёсся навстречу инспекторам. Приблизившись на сто метров, Зёга сделал вираж, и, пригнувшись, стал бить кувшином по днищу "обрубка", создавая видимость борьбы с брыкающейся рыбой у него в лодке; отвлекающий манёвр сработал, и испектора резко развернувшись, устремились за ним.
Молодняки заметели суматоху и, слиняв с горизонта, дотянули до берега с уловом. Иначе бы не миновать им жестоких последствий.
Три инспекторские лодки с форсированными моторами упрямо гнали Зёгу уже киллометров десять вверх по Волге с отрывом около ста метров, палили в него и вверх ракетницы, но он дотянул до больших кос, на полном газу перескочил протоку меж ними и устремился вниз, течение справно усилило и скорость движения "обрубка". Хорошо, что сегодня они не расставили засады, как бывалочи. Зёга видел, как инспектора медленно отстают, а он стал пересекать Волгу в направлении правого берега. На обратном пути мотор уже стал чихать от перегрева, но на счастье вдали показался посёлок Мачтозавод, на берегу которого суетливо кто-то бегал и размахивал руками в сторону возвращенца. Отрыв был значительным, поэтому Зёга сбавил газ, но тут с противоположного берега сорвалась серая лодка инспекторов, спрятав-шаяся в засаде, поэтому Чалый и размахивал руками. Зёга снова на полном понёсся до берега, и приближаясь да не сбавляя газ, он крепко вцепился за бортовые ручки и вылетел метров на десять на бреговой песок, протараня кусты. Не успел он выскочить из лодки с ошалелыми глазами, как тут же к нему подскочили несколько однополчан вместе с Чалым и по воздуху упёрли лодку в глубину двора бабки Мани.
Когда берег опустел, бабка Маня наблюдала, как с ненавистью мстили мздоимцы-инспектора за своё фиаско, пробивая топором найденные лодки даже других рыбаков, шныряя по узким улочкам посёлка в поисках пугливых барыг и молодняка. Но никого они не встретили, даже ворвавшись в несколько бракушных кухонь, ничего там не нашли, так как всё справно уже было увезено в тайник. А Мысик с другими "береговыми" старателями уже про-бивали зернистую через тенисные ракетки, промывали её до стерильности, солили по лучшему рецепту бабки Мани, марлями выбирали лишок жижы, и вот уже тонна свежей икорки в банках и вёдрах попадёт не только в лапы московским, питерским, украинским, венским и другим барыгам, но и доста-нется местным беднякам и середнякам, у кого родственники лежат в боль-нице, у кого единственных сынков в Афган принудительно загребают, кому квартиру для семью десятый или двадцатый год обещают и не дают, и т.д.
Чуть позже стало известно из достоверного источника, что рыбинспектора готовят легальную облаву на самых "матёрых" и особенно на Зёгу. Он тоже был не лыком шит, прощупал самых продажных и решил их ублажить красивыми девками и помочь в продвижении по карьере добротной взяткой. Связи у него были даже в Москве, уже не раз агрессивно-толерантный "папа" местного УВД Всеволод Добринский приезжал с тамошними курьерами в любое время года к нему за подарками и за свежатиной, но он не пользовался этими связями, вероятно, на чёрные дни берёг. Зёга осознавал, что уже скоро вокруг него образуется атмосфера лицемерных завистников и продажных дружбанов, желающих его, если не убить,так подставить.
5
До того, как белужатники пошли на 'дедову яму', Зёга попросил меня подежурить с биноклем на 'посту', находящемся на краю посёлка в забро-шенной кухне, что еле дышала на приподнятом осыпающемся утёсе. Здесь мы не раз обслуживали оптовых барыг, к тому же эту 'бездну на краю' всегда трусливо обходили скурмачи и менты, даже желали взорвать её, так как для наблюдения это было идеальное место: с чердака просматривалась вся мест-ность и обе дороги в посёлок, но самое главное, что панорама Волги лежала, как на ладони. Вдоволь наборовшаяся верних пласт энергия её превратилась в спокойный, изуродованный с разбросанными ломаными крыгами в 20-40 см. панцырь, ожидая ледохода, а леса дремали под снежным покрывалом, - и Зёга мельком посматривал в бинокль на меня, а я - на него. 'В Багдаде всё спокойно', маякнул я ему, даже мокрая пурга стихала, но именно поэтому бракуши поторапливались ставить снасть.
Метрах в сорока от берега на ледяном панцире уже красовались вряд на тридцатиметровой длине семь пробурённых лунок, а Лихачёнок и Сегун опустили в береговую лунку первый двадцатипятиметровый 'сторож' с крепко привязанными к нему грузами (пять тепловозных тормозных колодок), которые проползли по дну ямы пару метров и, как вросшие в песок корни, замерли. Держа метровую концевину в руках и по сантиметру опуская её в лунку, Сегун с нетерпением ждал, когда Лихачёнок крепко свяжет шаньгу сторожа с капро-новой шаньгой снасти, затем приблизится к лунке и аккуратно начнёт выпускать крючки из лещёдки, но так, чтобы снасть сразу же не спуталась. Лиха-чёнок не заставил себя долго ждать, и вот уже один за другим острые калёные крючки размером с ладонь плюхались в воду, а Сегун и Лихачёнок работали спокойно и справно. Остановившись на момент посередине, Лихачёнок попро-бовал натяжку снасти, ушедшей под воду, и с довольным лицом привязал посерёдке длинный капроновый чал, передав его Сегуну, а тот шустро отбежал в сторону и обмотал несколькими метрами ледяную крыгу со словами: 'Так-то оно надёжней, и подымать буде легше'. А Зёга умело протягивал подо льдом из дальней лунки стальной сторож, матерясь, когда тот чуть отклонялся в сторону, но резко подхватывая показавшуюся шаньгу в следующей лунке, просовывал сторож дальше через остальные; и как только показалась концевая петелька, Лихачёнок юрко подхватил и просунул её, как в ушко иглы, в шаньгу снасти, намертво связав их морским узлом, и резко посмотрел на Зёгу. Он быстро кивнул и Лихачёнок осторожно выпустил из руки снасть. Пару минут Лихачёнок с Сегуном стояли и смотрели в пустую лунку, видимо вымаливая 'за все мучения' у волжского Посейдона урожай-ное послезавтра, и перекрестив место, расслабились, вытерая рукавом буш-лата пот с лица. Лихачёнок откупорил фляжку, глотнул 'очищенной' и передал Зёге; он, сморщась, отглотнул и отдал фляжку Сегуну; тот сделал три глотка, с удовольствием выпустил пар, закрыл фляжку и отдал Лихачёнку.
- Короче, вспрыснули это дело и хары, на берегу продолжим. Вроде снасть встала путём. Давай лунки снежком замаскируем и попырому домой, там тихо.
Они набросали небольшие льдинки на лунки, за большими крыгами спря-тали санки с рюкзаками, и пошли назад на посёлок. Пурга совсем стихла, но успела несколько запорошить вытоптанное место. Отойдя метров сто, Зёга оглянулся и успокоился, затем в бинокль глянул с улыбкой на меня, отчего и мне стало легко на душе, и я спокойно по тропине спустился в заснеженную 'Мачтуху'. Посёлок был словно в сказочной дрёме - ни гика, ни скрипа, только избушки выдыхали из труб тёплый дымок. Обычно на посёлке хотя бы тихонько пасутся барыги, крадучись любопытствуя из окон дома рыбацких вдовиц - бабки Мани или бабки Любы, а тут ни души, видимо, сидят у бабок и чай с мёдом да кренделями распивают, нутром чуя, что Зёга не иначе, как 'природный философ', который не отправит их в обратный путь порожняком. Встречать белужатников я не пошёл, примета плохая, вот когда с урожаем - дело другое, тут и помощь в тему. А троица приближалась к берегу и о чём-то мирно беседовала.
- Зёга, вот скажи, на хрена мы по-дедовски лунки бурим да мучимся с протяжкой сторожа через них, всё боимся чтоб в очередной раз снасть не запуталась, не легше ли по длине снасти линию сантиметров двадцать шири-ной продолбить, тогда бы и время сэкономили и силёнки, - с мудрёной осторожностью спросил Лихачёнок.
- А то ты не знашь, чай тогда и 'крысам' буде легше до белуги достать, потом гоняйся по льду за ними. Пока они навострятся, мы их узреем и шугнём. Да и скурма ленивая зимой, не станут они из лунок прорубь долбить для белуги, а из линии оно легше... Деды-то были мудрее, чем мы, - спокойно ответил Зёга. Лихачёнок оглянулся и посмотрел на Зёгу, как на наивного.
- Зёга, чё ты себе новую машину не купишь, все на новье рассекают, а ты на своём черроковском ящере ползаешь? - с иронией спросил молодой Сегун.
- Мой военный 'Виллис' ещё поползает, вот появятся в городище несколько штук новых моделей, тогда и я обновлюсь. Покаместь я своего ящера ни на какую 'Ладу' не променяю. Не-е, без базара, 'Нива' сильная модель, только супротив ненашенских вездеходов хиловата. Нехай рассекают на ласточках сороки, глаза мозолят гаишникам, а я на джипе перекантуюсь, вот словим белугу, тогда возьму 'девятку', - спокойно и рассудительно ответил Зёга.
- Нам же нельзя, Сегун. Это у скурмачей всякие прибамбасы, чтобы ловушки ставить и за счёт нас жировать, а у нас - голь да душа. Вон даже у Татарина и диктофон 'Панасоник', и рации, и пара японских моторов уже появились, по весне начнут нас гонять, а про областников я вообще молчу. А нам нельзя умнеть, - саркастически ответил Лихачёнок.
- Это ты зря, братэло. Были бы мы дураками - уже давно бы на зоне парились или на кладбище червей кормили. Ежли ты про Верхошапа с Анохой меркуешь, так не они одни, кто попадались во всякие ловушки скурмачей из-за своих же понтов. Кто ж им виноват, ежли сами особняком тихорятся, мы чё за ними бегать должны да предупреждать, когда лётная погода, а когда нет? А у скурмачей оснащение лучше, точняк. Им же можно без проблем затава-риваться за валюту в чековом, а мы только сунься туда - вычислят и отправят на лесоповал. Им и барыги всё припрут и из чекового, и из загранки, да откуда хошь. Им по жизни надо больше, чем нам, а вот нам особо спешить не надо в этом деле. Погоди, скоро барыги сами к нам приволокут, чё мы намечтали. Короче, всему своё время. Барыги - народ ушлый, за икру - чёрта из под земли достанут, а потом его туда же и спрячут. Это они тут притворяются хромыми да простаками, а у некоторых из них всё схвачено в управе и в гэбэ.
- Вот эти-то схваченные нас и сдатут, как пить дать - вставил Лихачёнок.
- А чё ты предлагаешь? Вродик, у тебя какая другая отдача есть на рыбу и икру. Чё ты недавно плакался, мол, вас оптовые барыги уже забыли. У нас такая судьба, у них своя. Без нас им не выжить, без них не выжить нам, а тут ещё скурмачи с ментами, и всех кормить надо, ежли лучше других жить хошь, а у тебя, Лихачёнок, аппетит не как у других, - вспыльчиво ответил Зёга.
- Да ладно, чё ты вспыхнул. Я ж не о судьбе толкую, да и какая нáхрен судьба, она воще тут мало роли играет, мы просто по уши торчим в этой проклятой прорве, поэтому и скурма и менты знают, как надо держат бразды в ней, - снисходительно ответил Лихачёнок.
- Жаль, чё человек не придумал этакие дальнобойные радио-телефоны, круче рации, чтобы мы все могли связываться друг с дружкой и предупреж-дать обо всех опасностях, - мечтательным голосом произнёс Сегун.
- Ты чё, совсем наивняк, Сегун? Как только такие телефоны появятся, так сразу и у скурмачей с ментами появятся пеленгаторы. Они такие козни будут строить, мама не горюй! Тогда можешь забыть рыбалку воще, и лучше до того, как тебя упекут лет на пяток. Я видел в отделе пару телефонов с анте-нами, короче, нам только в 'ночниках' и выжить, мать иху, - выпалил Зёга.
- В ночную тяжко, но зато безопаснее, - отозвался Лихачёнок.
- Слышь, Лихачёнок, я вот чё хотел тебя спросить: у вас уже есть третий напарник, Васёк, зачем вам чётвёртым Сегун, пусть он ко мне идёт, ладно он справляется с делом, да и порядочней Чалого с Мысиком. Нет, я им объясню, чтоб обиды какой не было, барыг наших по совести разделим, и к вам парочку направим? - дружелюбным тоном спросил Зёга.
- А чё ты меня спрашиваешь, я ж не хозяин евоный? Сегун, пойдёшь к Зёге в напарники батрачить? - цинично брякнул Лихачёнок.
- Запросто! Мы вас по-стахановски перегоним, и без всяких понтов, чай не бульбаши какие, а волжане, - отозвался с иронией Сегун.
- Ишь ты, стахановец выискался. Ты сначала за мотором правильно сидеть научись, у Зёги все должны всё уметь в совершенстве, тут браток на кое-как не проканает. Вон Чалый, как Шварцнегер, снасти одной рукой ставит и про-веряет, хоть и нутром гниловат, да и Мысик, как Соловей-разбойник, стреляет белку в целку да любую лисицу в капкан заведёт и выведёт. У них браток и бабла и канов побольше, чем у нас с тобой. Поэтому Зёге тесно с ними стало. Ты вон проторчал неделю в засаде с видеокамерой, а ночами дома отсы-пался, узнал бы Татарин, что на кассете той дюже жиденький вещдок для управы - урыл бы тебя через день, а так в непонятке его промарьяжили. Как он ещё твою камеру не разбил тебе об голову; до сих пор к Петеле тропинки шукает, предлагает обменку кассеты на крышевание, - высказался Лихачёнок.
- Да ладно тебе, ну чё ты на молодого наехал, наснимал он своей супер-пупер-'Авророй' достаточно сценок, конечно, вещдок жидкий, но хоть пор-жать можно и самим, и операм, ежли попадёт к ним в руки, там Татарин со своими скурмачами такие зехера выкидывает, Сегун и дачу взятки заснял, правда их морды нерезкие, для суда негодные, всё-равно молодчага. Короче, возьмём ещё в бригаду Модеста, и всё будет нештяк, он нас уже на кухне ждёт, - с мягкосердечием ответил Зёга.
- Зря ты, Зёга, так храбришься и расслабухой молодого раскумариваешь. Ты же нас сам раньше учил, чё бдительность со смелостью для бракуши первое дело, - сухо вставил Лихачёнок.
- Короче, пусть молодняк уму учится не тока у нас, но и сам, - отрезал Зёга.
- А тут решают обстоятельства, каны, личная чуйка, ну и это, вдохновение свыше! И будет супер-пупер. Короче иль некороче, - бодро отозвался Сегун.
- Молодой ты ещё, начитался книжек и серьёзняка лепишь. Без базара, бракуша ты хоть куда, вон и стишки пишешь да нехило брынчишь на гитаре, но до Модеста тебе ещё далёко. На обстоятельства можно развести кого хошь, причины-то и цели твои все на виду, лишь бы клюнул, да и каны все продажные и склизкие, а уж чуйка хромоногая, как-то вдохновение свыше. Откуда свыше-то? Читали и знаем, чё ты нас паришь. Не плети небылицы, лучше бошкой кумекать надо, - поучительным тоном сказал Лихачёнок.
- Бошку-то могут отшибить любому, даже ежли всё обмозгуешь. Тут чуйка в тему, она же волюшка тела нашего, а с ней и бошка может остаться целой, - хитро спарировал Сегун.
Зега с Лихачёнком, задумавшись, смолчали и вразвалочку следовали за молодым Сегуном, а он бодрой походкой шёл впереди и мелодично насвис-тывал: 'выплывают расписные Стенки Разина челны...'.
- 'Хары свистеть, беду накликаешь!' - резко буркнул Лихачёнок.
6
Встречать на заснеженный бугорок их вышла бабка Маня, сгорбленная и с лёгкой тревогой на изморщинистом лице, в длинной фуфайке и в пуховом платке: 'Хлопцы, ко мне в домик, и ваш Модестик ужо у меня, отогреетесь, поешьте, тогда и о делах покалякаете, чай бырыги-то заждались, ой, господи'.
Через пропахший мыльным порошком и рыбой предбанник, они последо-вали за ней в дом. В доме было тепло и полутемно, и Зёга, спотыкнувшись через ведро, сдержанно спросил: 'Баб Мань, день на дворе, а ты окошки при-крыла да свет притушила, чё энергию экономишь что ли, иль маскируешься от облавы?'
- Да бог с тобой, чай энергии-то у нас хватать, и облавы чай не намеча-лось. Вона и ваш Модестик спокойненько с нами чаи гоняет. Зёгушка, мы откровенничаем, а для откровения чуток темноты надобно, - с тёплым раду-шием прокряхтела бабка Маня, но всё-таки дотянулась до выключателя и включила свет. Барыги, прищурившись от света, сдержанно повскакивали с мест и наперекрёст протянули руки в знак приветствия. Зёга и тут не заставил себя ждать, протянув своего 'кривого краба' самому деловому барыге, семи-десятилетнему, бывшему прокурору, седовласому дядьке Хохлу, и лукаво улыбнувшись ему в лицо, крепко пожал руку, отчего тот чуть присел, но не растерялся и в ответку попытался так же крепко пожать 'зёгиного краба' со словами: 'Здоровеньки былы! Ну як у тэбе сынку?
- Як на Чёрном море, вор на воре, а мы вроде не прём на рожон, но тоже живе! - ответил Зёга и обнял дядьку Хохла.
- Хай живе! - громко ответил дядька, а сам, незаметно для других барыг, быстро прошептал Зёге на ухо: 'Пять вёдер икорки, кил сто белужки, и балыка возьму по зимней цене', и снова громко произнёс: 'Хай вор живе, сынку!' Зёга, не особо довольный, отпрянул от дядьки Хохла и с небольшим сомне-нием протянул 'краба' другому, новому барыге.
- Я от 'Спинозы', москвич, зовут меня Гномом, ваши коллеги Чалый с Мысиком в курсе, мы им на той недели звонили и договорились, - выдержанно пожимая крепкую руку Зёге, сказал университетской внешности пятидесяти-летний москвич и отошёл в сторону Лихачёнка.
- Гамарджуба, рад тэбя видеть, прывэт тэбе от наших горцев! Возьму всё, что есть! - обнимая волосатыми крепкими руками Зёгу, протянул сорока-летний тбилиский Гога, и сверкнул чёртовскими глазами в сторону. Сегун заметил его скрытую неприязнь и как бы невзначай кивнул глазами Зёге.
Питерский шестидесятилетний барыга, Порфирий-'солидняк', знал, что Зёга давно ждёт от того заветный выход на отдачу зернистой в баночках, поэтому 'солидняк' остался сидеть спокойно за столом, с деликатной сухо-стью поздоровавшись с бракушами и выжидая подхода старшого. Зёга подо-шёл, серьёзно поздоровался с Порфирием, они глянули друг другу в глаза, и без лишних разговоров Зёга всё понял, сдерживая мимолётную радость. Тамбовского барыги в этот раз не было, и поэтому все присутствующие радостно посматривали на Зёгу.
- Ну, баб Мань, теперь мечи всё на стол! - произнёс Зёга и присел за стол.
Бабка Маня позвала молодого Сегуна на помощь, и через десять минут стол ломился от съестного. Дядька Хохол достал бутыль какой-то 'святой' горилки из кожаного дипломата, откупорил и стал разливать по стопкам, невзначай нахваливая привезённое сало, которое сейчас не стоит смешивать с другими продуктами, и с нетерпением попросил присугубить по глоточку чистенькой. Всё было вкусно и в тему, даже привезённые столичниками анекдоты воспринимались с натуральным смехом. Потом в ход пошла чача, выставленная Гогой громко на стол и сопровождаемая кавказскими тостами.
Ближе к вечеру бабка Маня снова чуть пригасила свет и все снизили тон общения. Лихачёнок зачастил выходить покурить в предбанник с московским барыгой, видимо договариваясь о каких-то фантастических перспективах. Зёгу уже развезло и он стал потихоньку откровенничать с дядькой Хохлом и тби-лиским Гогой, как он уже подмазал кого-надо на нефтеперерабатывающем комбинате, на который уже тогда положили глаз зюгановские курьеры и только ждали смены власти. А барыги с лицемерной лестью просили уточнить детали 'нефтяной делюги' и имена персон. Конечно, Зёга не стал уточнять все нюансы, тем более, что я и молодой Сегун не раз обрывали его развязные рассказни и, предупреждаючи захмелевших барыг, уводили разговор в сторону. - 'Гарный хлопец, но не лэзь против батьки в пекло! Ваше дело - икра, а наше - сало в шоколаде' - с циничностью в голосе вещал дядька Хохол. А сам полушёпотом предлагал мне то обмен тонны 'пластилина' (гашиша) на полтонны икры, то оружие, то участки земли на крымских остро-вах, как только они будут 'жёлтыми'. Разумеется, по пьяной лавочке лучше обо всём этом не рассуждать, или просто иронизировать. Но просто тоже не совсем просто, так как то же самое предлагал тбилиский Гога, только из Кавказа, и как только я иронизировал над бизнесменскими или 'геройски-революционными' иллюзиями, Гога почему-то оскорблялся, за ним оскор-блялся и дядька Хохол, только чуть мягче, и только после каких-либо обеща-ний Зёги и очередной порции чачи всё утихало. Весь этот цирк мне уже надоедал и, пока при памяти, я попрощался со всеми, поцеловал в щёчку бабку Маню и ушёл к себе на кухню. Больше всего мне не давали покоя мысли о том, как барыги развязали язык бывалому, но хмельному Зёге, и особенно те мысли, в которых я видел питерского Порфирия, с как бы непринуждённой внимательностью впитывающим всю атмосферу и рассказни Зёги. Н-да, негативные мысли,.. но натопленная кухня в зимнюю ночь всё-таки убаюкала меня, и я заснул, как убитый.
Поутру я не пошёл похмеляться, а заварил цейлонского чаю и после выпи-той кружки, на бодрячке отправился к бабке Мане. Она мне рассказала, что все хлопцы до единого прям-таки с ума спятили, вызвав ночью такси и поехав гулять в Интурист. Тогда я оделся потеплей, взял термос с чаем, бутерброды, бинокль, да пошёл на 'постовую кухню' понаблюдать за местностью и 'дедовой ямой'. Февральский зимний ландшафт был прекрасен, и я рассмат-ривал его в бинокль вдоль и поперек, но при этом, через каждый час прис-тально взирая в сторону пристани кировской рыб-инспекции. Там было тихо, и даже их вездеход на воздушной подушке слегка запорошило снегом. Конечно, это не внушало мне абсолютного спокойствия, так как из-за этого и вообще из-за любого другого 'абсолюта' бракуши не раз попадали впросак, прозевав лукавую неожиданность. А когда солнце стало клониться к закату да про-вианты кончились, с утолённым спокойствием, что ничего худого не про-изошло и даже никаких поползновений к белужьему капкану не было, я при-шёл назад к себе на кухню, поел ухи, и, устроившись на диване, включил потихоньку приёмник 'Океан', из которого урчала гениальная музычка Лало Шефрина, потом круто лабали итальянские мастера авантгарда. Я прислушался и убился, стал сочинять в уме своё, попёрло, но через пол часа обломался, взял конспекты для сессионного последнего экзамена, который мне предстоял в индустриальном технаре, и стал вдумчиво штудировать.
К полуночи ко мне заявился Зёга, трезвый и с претензией, дескать, почему я отделяюсь от братвы, когда мы вместе должны 'обкатывать' барыг, от кото-рых зависит наше общее артельное дело. Я ответил, что в этом случае 'должны' - это для детей, школяров или неразвитых больше подходит, а у меня была на то другая веская причина, которая заключает в себе беспре-пятственный завтрашний поход за белугой, может даже за двумя; я бы и забы-тую белужатниками 'лебёдку' отволок по холодку до местины, да не знаю, где её схоронил старшой. Он всё понял и извинился, потом мне рассказал историю, как они вчера погульванили в Интуристе, где он встретил скурмачей-областников (маминкиных сынков, как Зёга называл их) - Поляка, Сосуняна и Никитинского брата Арнольда, и что они ему сначала реально угрожали, потом стали в виде насмешки намекать на то, что он, якобы, трахает жён авторитетных бракуш, и что, якобы, те уже сговорились посадить его на ножи. Мы обсудили это недоразумение и пришли к обоюдному умозаключению, что нужно эту интрижку разрядить, т.е. хотя бы фиктивно жениться Зёге на какой-нибудь не особо известной и более-менее порядочной прошмандовке. Эйфорийные свадьбы с лестными дарами, обжорством да попойкой Зёга не предпочитал, а обременять своей нелёгкой судьбиной приличных дам не хотел. Нужно было инсценировать что-то аля натуральное, авось из брака получился бы союз, и любимые враги со своими подлянками отстали бы на время. Горько посмеялись и разошлись. Я знал, что Зёга не заснёт, пока не отнесёт 'лебёдку' на место.
7
Морозным светло-серым утром я хотел было зайти за ними, но Зёга, Лиха-чёнок и Сегун встретили меня на выходе из проулка в той же челюскинской одёжке, отчего я несколько смутился, а Лихачёнок, заметив это, съязвил:
- Мы без тебя уже две белуги припрятали, а ты всё дрыхнешь, Модест!?
И все втроём заржали.
- Сапожник, ты шило-то взял? - в ответ съязвил я.
- Шило взял Зёга, он мастер шилом усыплять белуг, не то что Чалый, а моё дело тащить да разделывать. А твоё знашь какое? Икряные ястыки нежно упаковывать, да икру готовить на мировой рынок. А вот Сегун будет мне помогать рыбу шинковать, но боле всего, чуять опасность издалече, у него-то чуйка ого-го! - с иронией парировал Лихачёнок.
- Короче, хары трепаться, погнали налегке, пока погодка не разгулялась, - сказал с азартом в голосе Зёга.
Мы вышли на рыхлый панцырь Волги и, петляя между ледяных крыг, устре-мились в каком-то необъяснимом бодром предчувствии к 'дедовской яме'.
Подходя к месту, Сегун, опережая нас, свернул вправо и, отмотав чал от большой крыги, стал резко отдирать слегка примёрзшую верёвку ото льда; как только он дошёл до серединной лунки, стал дерзко подгонять нас. Мы достали рюкзаки с ледобурами из тайника и по-новой за несколько минут пробурили застывшие лунки. Но Зёга по наитию стал разбуривать серединную лунку вокруг, к нему присоединились и мы, и через минут пятнадцать лунка приняла нужный размер. Затем, Лихачёнок и я стали помогать Сегуну постепенно без резких движений вытаскивать из большой лунки чал, за который была при-креплена снасть. Тут нас какая-то сила стала тянуть вниз. Зёга до того стоял у лунки с шилом, но увидев нашу лёгкую панику, тут же присоединился к нам, а с его помощью мы легко вытащили тяжеленную снасть. Сегун моментально потуже обвязал чалом ближайшую ледяную крыгу, а Зёга, как снежный барс, прыгнул к большой лунке и тут же откатился, глядя на небо и крестясь: 'Свят, свят, свят! Так и поверишь в него... Братцы, тут не белуга, а целый монстр!' Мы увидели только огромную голову всплывшую на поверхность, но остались на месте, крепко держа чал с радостными лицами; и только Лихачёнок под-шутил:
- Упустишь её, мы тебя заместо белуги нашинкуем и продадим барыгам. Зёга молча подкрался к голове белуги, осторожно наставил на мягкое, раз-мером с пятак место в районе темечка, двадцатисантиметровое калёное шило, и со всей силы, но нежно, вонзил иглу в мозжечёк белуги. Она только слегка дрогнула и замерла, выпустив из открытого широкого рта бульбушки. Зёга юрко просунул верёвку через жабры и вытащил её изо рта белуги, потом то же действие сделал с другой стороны.
- Модест, вон за той серой крыгой лебёдка с топорами лежит, неси её, вбуривай поглубже, десять метров от лунки, щас будем вытаскивать нашу касатку, - уверенно сказал Зёга. И я пошёл за лебёдкой и топорами.
- О, откуда это там лебёдка с топорами взялась, мы ж их не брали? - с недоумением спросил Лихачёнок.
- Так уж и взялась. А ты думаешь, мы всё по-дедовски будем делать, и тащить её тоже руками из прорубя, не-е, хары. Слышь, белуга, тут некоторые меркуют, ежли я вчера спохмелá был, так не могу сранья на лыжне при-таранить лебедку с топориками?! - по-ребячески съязвил Зёга и пошёл помо-гать мне ввинчивать лебёдку в ледяной панцырь. Сегун с Лихачёнком про-должали крепко держать чал, с полуоткрытыми ртами наблюдая, как мы установили лебёдку, потом опомнились и, подведя чал поближе, стали наматывать его на барабан до нужной натяжки. Лихачёнок со мной остался крутить кривым рычагом, а Зёга с Сегуном взяли по темляку, приблизившись к белуге, поддели поглубже её с боков, и Зёга, отрезав ножом крючки от снасти, дал команду: 'Тащить равномерно и нежно'. Конечно, это действие мы сделали, не прикладывая особой силы, тем более, и напарники подсобили нам темляками, облегчив стабильное движение и массу с боков. Через минут пятнадцать огромная белуга лежала на льду, как будто крепко спала. Не успели мы отдышаться и возрадоваться, как Зёга мягкосердечно приказал нам быстро и аккуратно потрошить и шинковать её, да упаковывать ястыки икры и куски мяса в мешки. И мы принялись за дело, справно орудуя острыми топориками и охотничьими ножами. Через полчаса всё было упаковано, почти как в магазине, только голову и хвост Сегун оттащил за крыги, потом, набирая руками снег, стал присыпать кровяные лужи.
- Да брось ты, Сегун, мы ж ещё не закончили, тем паче это нам не поможет, - протянул устало Лихачёнок.
- Мама дорогая, сколько ж это икры и мяса? - с робкой радостью, наконец-то, произнёс я.
- Вёдер восемь икры и чистого мяса кил шестьсот, на берегу пошенкуем помельче и взвесим, - спокойно ответил Зёга.
- Некода нам будет на берегу сусолиться. Надо попырому всё увезти из посёлка в тайник, пока не стукнул кто-нибудь, а как всё приготовим да расфасуем, там и видно буде, на сколь она потянет родимая, - умно вставил Лихачёнок.
- Тоже верно. Короче, Модест, Сегун, тащите сани с икрой до берега и где-нибудь в стороне за большими крыгами припрячьте мешки хорошенько, потом быстро назад за следующей партией. А мы подтащим кое-чё поближе и допроверим снасть, - сказал Зёга, и принялся разбуривать вширь следующую лунку.
Натерев лыжной мазью полозья 'челюскинских' саней, мы аккуратно уложили мешки с икрой, и первые потащил Сегун, а я последовал за ним, так как у меня был чуть потяжелее груз. До берега было метров триста, а лыжи только бы обременили поход по ледовой 'стиральной доске' с ухабами и ямами, и поэтому после двух ходок мы уже были напрочь уставшие, брякнув-шись на спины за крыгами и отдыхая, однако нужно было идти назад. Издали нам радостно махал Лихачёнок, что нас ободрило. Неужели ещё одна? И точно - как только подошли поближе, то увидели затащенную на лёд вторую белугу, только чуть поменьше, ведер на пять икры. Тот же процесс мы сде-лали и с ней, и уже мотыляясь, как ковыль в морозном поле, тащили сани с мешками икры до берега, и снова прятали добро в другой стороне за другими крыгами. Предстоял санный путь с мешками мяса, ходки четыре. Тут, на наше счастье, на берегу показался мотоцикл 'Урал', за рулём которого сидел Верхошап-'каратист'; прятаться от него мы не стали, тем более он с чуть грустным лицом пристально смотрел на нас, смело выезжая на лёд. Мы, тут же усевшись на мотоцикл, я - в люльку, а Сегун - за его спиной, мерно помчались по 'стиральной доске' до местины. Зёга был обрадован Верхо-шапу, а Лихачёнок скрывал некоторое недовольствие, но Верхошап объяснил, что ему 'ничё не надо'.
- Погодь, как это ничё не надо, ежли случайно ты оказался соучастником опасного и выгодного дела, чай уже поддельник, да и нам твоя подмога в тему пришлась. Нет уж, ведро икры и шмат мяса твои, - сказал, как отрезал, Зёга. Верхошап был рад зёгинскому справедливому решению, так как после недавней 'делюги' с областниками он остался почти на бобах. Мы погрузили мешки с мясом в люльку и с радостным облегчением повезли их с глаз долой. Не успели мы приехать с последней ездки, как Зёга с Лихачёнком уже тащили на лёд третью маленькую брюхатую белужку, ведра на три. И мы с уже недо-вольной радостью тут же её разделали и, набив с бугром люльку, отвезли мешки и запрятали на берегу в заснеженных кустах. Верхошап поехал заби-рать Зёгу и Лихачёнка, а мы с Сегуном в жарком дурмане восстанавливали дыхание, как выжатые валяясь за ледяными крыгами, да тихо проклиная следующий процесс разделки и приготовления икры до приезда напарников. Но уже несколько отдохнув, бодро вскочили и начали подтаскивать первую партию мешков к берегу.
Зёга подогнал свой военный 'Виллис' и открыл кузовок. Без оглядки по сторонам, все вместе мы принялись аккуратно скирдовать мешки в кузов. Какой-либо боязни ни у кого не было, так как Лихачёнок взял 'калаш' с грана-той-'лимонкой' и пошёл 'в засаду' наверх, что находилась в заснеженном леске на въезде в посёлок; можно было быть уверенным на все сто, что он никого не пропустит, даже если это ему будет стоить жизни. А нам получилось-таки загрузить всклянь зёгинский джип, после чего он дал газу и, словно ящер-варан, расторопно выкарабкался на бугор; я прыгнул в кабину и поехал с Зёгой, а молодой Сегун - на мотике с Верхошапом.
8
Дорога в дремучий лес, где находилась потайная избушка, была непроходи-мой, но мы всё-таки протаранили джипом колею, по которой проехал и Верхо-шап, и по которой чуть позже нам нужно было вывозить драгоценный товар. Въезжая в заснеженные гущи, издали мы видели, как Лихачёнок по тропе уже спустился с 'поста' к другой 'пост-засаде', где начиналась колея в лес, и привязав верёвку по обеим сторонам к дубам-колдунам, на которой он при-крепил табличку с надписью 'осторожно опасная прорва!', нашёл удобное дупло и уютно устроился в нём. Замёрзнуть в 'челюскинском' прикиде ему бы не пришлось, тем более, и во фляжке ещё оставалось малёхо для сугрева.
Не успели мы подъехать к избушке, как из неё выбежал Мысик, эдакий карликовый богатырь в майке, трико и сапогах, и потирая ладони, бросился нас втречать. Зёга тут же мне сказал, что Мысик поможет нам во всём, за что получит свою долю. У меня к Мысику не было особого недоверия, также как и у остальных бракуш, а за недавнюю ментовскую 'подставу', которую они с Чалым прозевали, Зёга простил только его одного, об остальных нюансах мы не справлялись, ведь слово старшого - закон, тем более, некогда было рас-суждать о чьей-либо аморальности, так как нужно было быстро и чисто рабо-тать, и вообще, меня больше волновали барыги, потому как это конечный результат дела, а если по недогляду попадёшь в 'ловушку', тогда пеняй сам на себя. А из барыг почти 70% были 'на приколе' у ментов разных мастей, которые и нас, и их доили, только каждого по-разному, и не каждый мог (или желал) смягчить навязчивые обстоятельства. Зёга, как старшой нашей артели, о том всё прекрасно знал, но иногда его характерная самоуверенность под-водила, к тому же, на посёлке уже стало несколько 'блатных старшин', а Зёга мудро не вступал с ними в какие-либо ссоры. Жить самому и давать жить другим - был его девиз. Только касается ли это абсолютно всех обстоя-тельств и участников, орудующих в том природном пространстве, где дейст-вуют живые особи с различными характерными свойствами - этого Зёга не мог объяснить ни себе, ни другим: 'Все на приколе и всем вроде бы хватает', - говорил он.
Зёга с Верхошапом пошли в сарай шинковать, взвешивать и упаковывать в непромокаемо-бумажные мешки рыбу, а мы втроём приступили 'пробивать' икру. Мысик где-то надыбал сетку от тракторных радиаторов, через которую в пять раз лучше и быстрей пробивалась икра, чем через тенисную ракетку, и уже через час мы сделали каждый по два ведра. По частям высыпали массу в мелко-капроновые сетки, промывали колодезной водой из шланга, давали стечь водянистым остаткам, и снова высыпали назад только уже в чистые ведра, потом солили до точности по вкусу 'малосола', после чего наклады-вали поверх икры марли в несколько слоёв и через каждые десять минут их выполаскивали, отжимали и снова накладывали на икру, которая уже при-нимала образцовый зернистый вид. В паузах мы выпивали по кружке чая и слегка подкреплялись шматом чёрного хлеба с намазанным толстым слоем свежака, и перекурив да тяпнув по глотку очищенной, снова приступили к производству. Зёга с Верхошапом, удостоверившись, что всё идёт в лучшем виде, забрали первую партию - шесть вёдер икры и семь мешков мяса и поехали отвозить их в 'другой цех', где уже ждали барыги со стерильными баночками и фирменными крышками. Лихачёнок по скрипучей рации сообщил, что всё тихо, и зёгинский джип по колеям вылез на дорогу, да почти на полном ходу грозно понёсся под горку на выход из посёлка. Выехав наверх и сменив передачу, Зёга мельком оглядел 'верхний' посёлок и плавно свернул влево, через метров десять дал газу, и долетев до окраины, направил ящера в узкий проулок, потом снова завернул направо и остановился, с выдохом сказав: 'Ну, Верхошап, теперь нас никакая псина не сыщет'. Они шустро занесли вёдра и мешки в дом, где их дожидались барыги - дядька Хохол и москвич Гном. Без всяких объяснений поняли, что те сами справятся с делёжкой и консервацией, и прыгнув в джип, поехали назад за следующей партией.
Питерский-'солидол' и тбилиский Гога преспокойненько ждали в другом полузаброшенном посёлке, десять километров от 'Мачтухи', поэтому Зёга нас поторапливал, чтобы мы дотемна успели, так как потемну, даже в зимнее время, можно не проскочить через ушлых гаишников, среди которых обяза-тельно есть какой-нибудь бывший скурмач или ещё того хуже гаишник-барыга.
Мы делали всё, как могли. Вторую партию, пять вёдер икры и пять мешков рыбы, таким же путём Зёга с Верхошапом отвезли на гору, однако их возвра-щение подзатянулось, отчего я несколько взволновался и вышел из избушки, а Лихачёнок, тут же завидев меня, высунулся из дупла и жестами показал, что они задерживаются по причине отправки обоих барыг на их поезда. Он даже выпустил изо рта вверх два раза пар; я успокоился, махнул ему рукой, чтобы шёл погреться в избушку, и он, несколько продрогший, выпрыгнул из дупла, добежал до меня и нырнул в избушку, а я зашёл за ним вовнутрь и закрыл на все засовы дверь. Лихачёнок наскоро подзакусил, выпил чаю, перекурил с нами, и отхлебнув очищенной водки из фляжки, срочным образом удалился на 'пост'. Только через полтора часа приехали Зёга и Верхошап, молча взяли следующую партию: три ведра икры и пять мешков рыбы, и быстро уехали, но вернулись назад пораньше, чем ожидалось, вкратце поведав, что еле успели посадить Гогу на грузовой самолёт. Через два-три часа креативного темпа, наконец-то, последние семь вёдер икры были уже готовы и ожидали отправки, а мы, уставшие вдрызг, молча валялись: кто на диванчике, кто у печки, кто на полу. Зёга и сам был усталым от напряжённого нервяка в разъездах, однако, не скрывал ещё оставшейся бодрой тревоги за последнюю партию, самую большую и опасную, которую мы обязаны доставить питерскому барыге на его потайной пункт. И повезём мы груз в три машины: две гружёные (икрой, мясом и балыком) и одна 'подставка' для тарана. У каждого барыги своя стратегия, свои внезапные причуды, которыми они играют, как в шашки, чтобы про-браться в 'дамки' и остаться целым, да не в накладе. Главное - чтобы бракуши не подвели с организацией доставки.
Небо уже посерело и становилось холодно. Загрузив джип вёдрами и меш-ками, никто из нас даже не соизволил спросить Зёгу, может кому из своих или для себя оставим пару вёдер икорки, так как каждый мог взять, сколько ему надо, тем более, каждый знал, если сегодня всё обойдётся, то завтра-после-завтра на снасти будет висеть ещё одна белуга для личных нужд каждого. Мы с Сегуном остались неспеша убирать рабочее место, к нам присоединился Лихачёнок, отдав Мысику 'калаш' и гранату-'лимонку', так как ему ехать на третьей 'таранке'. На 'верхнем' посёлке Верхошап пересел во вторую 'Ладу-семёрку', отгрузив себе несколько мешков мяса, пару мешков балыка и три ведра икры с плотно привязанными крышками, а Мысик расторопно сел в бежевую 'копейку' и поехал впереди, за ним на расстоянии ста метров ехал грозно гырча зёгинский джип, загружённый остальной икрой, мясом и балы-ком, а у него на хвосте метрах в двадцати юрко пристроился Верхошап, под-газовывая 'семёркой' и позади оставляя дымовую завесу.
Выезжая на трассу, Мысик заметил что-то неладное вдали на гаишном блокпосту, рукой помахал Зёге и, прибавив газу, устремился вперёд. Не доез-жая пару сотен метров, Мысик увидел засаду, и понял, что их кто-то всё-таки 'сдал', или сам барыга, или напарник Чалый, который от трусливой злости не мог простить Зёге, что тот не взял его на белугу. Но Мысик не стал разворачи-ваться и бежать в обратном направлении, наооброт, он дал газу и помахал Зёге из окошка, чтобы они смело пролетели через кутерьму. Несколько про-дажных гаишников и пару алчных скурмачей, одетых в чёрную зимнюю уни-форму, расставили заслон из двух машин с включёнными фарами и, спрятав-шись с автоматами за ними, поджидали зёгинский караван. На середину вышёл какой-то 'лопух' со светящимся жезлом и стал им размахивать, угро-жая Мысику, но вовремя поняв, что уже поздно, тот еле успел брякнуться на обочину, откатившись в сторону, а Мысик со всего маху врубился в левую машину и снёс её с дороги,.. однако, быстро очухавшись, он выполз с поло-манными ногами из загоревшейся 'копейки' и стал палить из 'калаша' по асфальту и в небо, не желая никого убивать, а патрульные от такой неожидан-ности залегли все на пуза и стали прицельно отстреливаться в его сторону. Но тут мимо них промчался зёгинский джип и за ним верхошаповская 'семёрка', к счастью, за ними в страхе следовали ещё несколько грузовых машин, и Мысик был спокоен за то, что прикрытие надёжное, если начнуться 'гонки по вертикали', так как Зёга не даст себя взять живым, хотя может и дров наломать с невинными грузовиками. Патроны у Мысика кончились, а он от боли благим матом крыл патрульных, выигрывая для 'каравана' время и нагоняя жути 'лимонкой', из которой он уже выдернул чеку. Патрульные несколько минут лежали смирно, но потом кто-то не выдержал и крикнул 'окружаем!'; Мысик попытался встать с 'лимонкой', но пуля-дура попала ему прямо в лоб, он замер на месте, однако в последнюю секунду жизни всё-таки 'лимонка' выскачила из его руки и закатилась под другую машину, отчего патрульный 'Уазик' тут же взорвался, никого из откатившихся в стороны ментов даже не поранив. Они подошли к телу Мысика, перевернули его и за ноги небрежно оттащили на обочину; кто-то из молодых даже пнул безжизненное тело, а остальные тупо переглянулись меж собой с видом, мол, 'во бля, остались без транспорта, ну и чё теперь?'. Самым матёрым и лицемерным среди них был барыжный гаишник Штабелюс, высокий блондин немецких корней, который навязчиво считал Зёгу своим личным 'любимым врагом', но он, как ни странно, сдержал свою пылкую злость, и с улыбочкой приказал младшим, сержанту Голубко и старшине Фазиханову, срочно езжать на 'Мачтуху' и ждать до посинения возвращение 'главаря'. И только с лёгкой злостью в голосе по рации Штабелюс передал всё, что случилось и приблизительные координаты о дерзких сбежавших 'опасных преступниках', которых он даже в лицо не видел, поэтому не мог объяснить сколько их вообще было, тем более, что они даже не принимали явно активное участие в трагическом происшествии, кроме как проскочили мимо, но в каком направлении их ловить, ни ему, ни тем на проводе было невдомёк. Ищи ветра в поле, в кутерьме городского движе-ния или лабиринтах кварталов и частных секторов. Штабелюс пошёл на блокпост и, набрав номер телефона комитетчика Шаповала, дал тому полный расклад.
Через полчаса зёгинский джип нашли 'чистым' неподалёку от райотделов-ской стоянки, это было сверхдерзостью, а верхошаповскую 'семёрку' обнару-жили в районе Реч-Порта, где периодически арестовывали малолеток авто-угонщиков. Штабелюс негодовал, мол, вот бы для 'таких акций' в арсенал дали спецдесант со всеми полномочиями, тогда бы мы?! Шаповал шутейно отвечал, мол, погоди, скоро всё будет, даже летающие морги с их хозяевами.
А через час к блокпосту подтянулись несколько 'бугров' из райотдела, пару крутых гаишников и 'дворники' для уборки побоища. Из 'судебки', как по заказу, приехал дядя Лёва-'труповоз' на грязно-белом 'пепелацце' за 'жмуром', которого со всех сторон шустро осмотрел врач-'патанист', собрал всё, что нужно, чуть сморщясь, буркнул себе под нос: 'надо Мысику сделать морду', щёлкнул пару фоток 'Зенитом' и махнул рукой, чтобы санитар-'крючёк' с 'труповозом' мягко погрузили 'клиента', что они тут же сделали, затем все трое сели в 'пепелацц', посигналили важным ротозеям и умчались в судебку.
Нас уже не было в посёлке, а лесная избушка была чистенькой для любых непрошенных гостей. Постовые гаишники, Голубко и Фазиханов, посланные бугром для поимки Зёги, тоже не дождались его прибытия. Да и не дождались бы даже через неделю, так как он предупредил нас уже в последний выезд, мол, ежли что случится, он 'заляжет на дно' на месячишко, потом как страсти-мордасти подутихнут, замажет 'главного бугра' в центре и тихо возвратится на посёлок. Насчёт питерского барыги я тоже зря переживал, так как он оказался порядочным мужиком и всё расчитал правильно, хитро сменив пару 'делянок', так что даже никто из нас и не понял на каком транспорте (уж не на тех ли грузовиках, проскочивших через блокпост за Зёгой и Верхо-шапом?) он увёз столько икры, рыбы и балыка; а через несколько дней даже сам позвонил мне и передал тёплый привет от серьёзных питерцев.
Через неделю всё как-будто бы утихло, но это было только иллюзорное спокойствие, так как нам были известны характеры многих скурмачей и ментов любого чина. Некоторые из них, бывшие однокашники, рассказали нам, как градоначальник и самодур Калашников, вызвав к себе на ковёр комитетчика и зёгинского однокашника Шаповала, орал на него, как бешеный баскервиль, потом хотел было разжаловать того в звании за 'укрывательство преступных элементов' и 'невыпонение служебного долга', что в принципе означает 'за неудачную конфискацию двух тонн икры и рыбы (которые были очень нужны градоначальнику-филателисту для обмена на редкую марку) у браконьеров Мачтозаводского посёлка', при которой был случайно в перестрелке убит один из матёрых преступников М.' А вот за то, что опергруппой был реально убит Мысик, градоначальник похвалил Штабелюса, дескать, молоток (!) - одной 'мразью' меньше стало в нашем городе-герое, вот что значит немец, выросший под сенью русской, так держать (!). И приказал генералу Управы повысить Штабелюса в звании да послать его на взаимообмен кадровиков в Германию, мол, он же и по-немецки лопочет и вообще 'у нас' судьба и настроение отражают единомышленичество... Потом это понятие как бы не-навязчиво звучало не раз с лестным акцентом и в сидяче-витийствующей позе, отчего 'богемная знать' встрепенулась и недовольно повылазила из своих династийных норок и берлог, через уста патриотического стана загуто-рила о гуманизме, о деле мира, о искажениях, о Родине, но это были только метафорные агитки от метафоросборщиков, а вкупе похожие на очередную сказку-быль под названием 'чур не нас'. Главное - в магазинах появилось много молочных продуктов, креветок и колбасы. Трудно было поверить в честность этой авансцены, на которой всегда обласкивались противоречиями 'противники' и недруги оптимизма с монополией 'своей власти'. И над ней всегда витает эхо любви...
Мысика похоронили по традиции, но без всяких шествий с шикарными 'кустами' в шесть рядов, без 'тусовочной' с ним и бабьего воя; из 'курорта' на том же 'пепелацци' дядя Лёва доставил 'шкатулку' прямо до 'ямы', священик-'батя' пробасил 'песню' и крест-накрест помахал сладко-дымя-щейся 'барсеткой', все поочерёдно попрощались, 'кроты' опустили его на 'нитках' и зарыли, мягко воткнули в изголовье крест на год, девчата поло-жили пару скромных 'клумб' по краям и несколько 'кустиков' на бугорок, все тяпнули по чарке за упокой, пустили слезу, поставили ему 'на грудь' сто грамм с чернушкой сверху и, потихоньку гуськом спустившись с бугра на клад-бищенскую стоянку машин, один за другим уплыли в одном направлении.
После скромных поминок в его любимом ресторанчике 'Парус', все разъехались по домам с холодными мыслями, но без уныния.
Конечно Зёга не присуствовал на погребение Мысика, так как его 'пасли' всюду, где появлялась наша артель, особенно нашу троицу неприветливо встретил в судебке танатолог-'червь', когда мы хотели взять копию врачеб-ной 'бумажки с гербаком', борзо пригрозив и ответив нам, что 'гербарий' уже у родственников и на этом 'делюга Мысика' закрыта, все вопросы к рай-отделовским буграм. На речке мы не показывались тоже недели три, ожидая адекватной атмосферы и 'отбоя' насчёт поимки старшого. Зато опера нес-колько раз попрессовали Верхошапа, даже угрожали 'холодильником', но он лучше бы откусил себе язык, чем 'раскололся', и поэтому, не добившись ничего, опера временно отстали от каратиста. Как ни странно, по поводу и этих прорвавшихся наружу драматических обстоятельств злорадствовали или равнодушничали 'блатные' бракуши, бодро готовясь к сезону.
9
Честно говоря, до весеннего сезона (то бишь весь зимний период) у многих бракуш проявляется странная неустойчивость от скуки и страданий без люби-мого дела. И несмотря на то, что почти все занимаются спортом, в основном единоборством, тем не менее: кто-то травится наркотой (с киргизской и афган-ской стороны), кто-то - алкоголем до чёртиков (во всех магазах и у таксистов навалом, а 'сухой закон' Горбатого сделал массу барыжных самогонщиков и мздоимцев), кто-то пересчитывает деньги в тайнике и на людях выглядит параноиком, кто-то бабничает до залёта в венерологический, кто-то пишет 'малявы' поэмного содержания и педантично собирает передачку на зону напарникам, кто-то по-дурости разбивает машину и чинит её до весны, кто-то пять раз разводится с женой и пять раз сводится (а она правит его копилкой, нервами и горбом), кто-то всему району демонстративно кажет своё благо-получное семейство, гуляя с барыней за ручку и с ребёнками (а потом оказы-вается, что он семейный тиран или тряпка), кто-то рыщет и обдумывает, кого бы ещё подставить или замазать (и похвалиться тем самым перед братвой или авторитетами), кто-то просто дерётся на дискотеках, как последний 'баклан' (и если получит хороших пиз..., то шумно начнёт собирать братву на разборки), кто-то потихоньку-помаленьку пишет 'книгу жизни' (как иное зеркало для себя), кто-то покупает вечера в ресторанах, барах, на дискотеках для себя, корешей и блядей (но за деньги можно купить всех, только не друзей), а кто-то сидит просто дома, обдумывая прошлое и немножко буду-щее, и никого не хочет видеть, и т.д. и т.п. 'На выход' все одеваются скромно, но дорого, по-модному и обязательно носят высокие шапки-'обманки' из 'Норки', словно какая-то средне-боярская каста, даже во всяких общес-твенных помещениях не снимают их, изнурённо потея, а по собравшемуся колличеству шапок-'обманок' можно сразу определить, что бракуши затеяли сурьёзный сходняк, жаль что близко к ним не подойти, они видят 'чужаков' за километр. Все страдают до весны, потом понеслись другие страдания, бодрее.
Впрочем, сессионный экзамен в техникуме я сдал экстерном, и от меня никто не требовал обязательного присутствия на всех урочных парах, к тому же, я никогда не отлынивал от прохождения практики на Судоверьфе и бригадный мастер отрекомендовал меня 'надёжным', за что я отблагодарил по-рыбацки.
А Зёга всё-таки изловчился и через Верхошапа передал нашу 'белужью долю'. Денег у нас появилось немало, но мы не сорили ими, а действовали в рамках приличия, т.е. башляли не сразу, а договаривались со 'спикулями' выплачивать по частям; кто купил себе 'Ладу', кто - двухкомнатную квартиру, кто - мебель для семейного очага, кто - крутой музыкальный инструмент или установку. Кое-что доставалось бедным родственникам или близким знакомым, а остаток прятали в заначку 'на чёрный день' для себя или для Зёги, если придётся его откупать у совковских юриспрудентов. А для законаов - не все равны, если есть чем откупиться, можно забрать всё или присосаться на долго. Как во всём мире.
И такой момент промелькнул, когда опера впопыхах попытались сляпать конфискацию зёгинского имущества (джип и новую 'девятку', большой садо-вый участок, трёхэтажный дом и всё добро, что в нём), но его батёк, родо-словный рыбак дед Баландин, даже на крыльцо их не пустил с их 'левыми бумажками', так как всё было давно переписано на него, и даже посмертную 'доверку' он переписал на кого-то из верных родственников.
Как прошёл ледоход на Волге, и она оголила свои хладные мерно-бурля-щие воды, тут случилось что-то невероятное - бесследно пропал Зёга. Мы поняли, что так просто он бы не пропал и зачастили к операм в райотдел, чтобы те начали искать его и открыли следствие, но опера отбрыкивались за неимением необходимых улик, однако в их лицах можно было прочитать, что они трусятся за свою шкурку, видно кто-то приказал им бездействовать и докладывать всё, что касается 'опасного браконьера Зёги Баландина'.
Приехавшие в очередной раз с чемоданом денег барыги холодно посочувствовали, и кроме дядьки Хохла, все 'слепо перебежали' к Уску Тятину, да вытрясли тому всё, что знали о зёгенских 'нефтяных канах', белугах и лесной избушке, не зная того, что Усок был не только упакованным и авторитетным бракушей, притом алчным и завистливым тихоней, внешне выглядя всегда спокойным и мудро-малословным, но и являлся добродушным стукачком и тайным корешем некоторых областных скурмачей. Вокруг него ошивались и молодые бракуши с барыгами, заискивая в связях и барыги покрупней, для которых главным делом было - беспрепят-ственно доставить товар в нужное место нужным людям, и поэтому им было плевать на Зёгу и на нас всех. При всём при том, (как нам доложили), тбилиский Гога отказался принимать участие в этом 'тухлом заговоре', а москвич Гном и тамбовский барыга не особо настрапаляли скурмачёвских холуёв против Зёги и против нас (или очень тонко), но главным персонажем оказался, как я и предполагал, тамбовский барыга Климентий, не приехавший тогда на состоявшуюся сходку в доме у бабки Мани, но всё услышавший от москвича Гнома. Когда-то Зёга за то, что я проявлял недоверие к тамбовскому Климентию, на меня 'наехал', обозвав даже параноидом. И понятно почему: хотя тамбовец тамбовцу рознь, но этот-то 'тамбовский волчара' поспособствовал в покупке дачного участка в их краях для Зёги; зачем ему это было нужно (?), вероятно, для того чтобы там отсиживаться 'в бегах'; к тому же у тамбовского были прочные каны в Питерском порту, и поэтому он несколько раз экспорти-ровал баночки с икрой, купленные 'по-свойски' у Зёги и у Уска Тятина. Как раз это-то и не хотел анализировать мой авторитетный напарник, он верил в честь и порядочность (несмотря на свою благородно-умеренную хищность и гусарское сладострастие), и что, якобы, не все барыги - барыги, а если те постоянно сыты, тогда обе стороны могут смело расчитывать на счастливое будущее, и среди большинства он был уже на вершине...
Через неделю Зёгу, порубленного на куски и упакованного в два мешка, кто-то привёз ночью и поставил прямо у дубово-резных ворот дома. Обнаружив его, старенький отец, дед Баландин, не забил в колокол и не поднял тревогу в округе, а затащил мешки с порубленным телом сына и с горя похоронил на краю вишнёвого сада. Приехавшие менты рвались во двор, предъявляя ксивы на обыск и арест Зёги, но суровый усач дед Баландин вышел с двухстволкой им навстречу и не пустил их дальше крыльца, однако, чтобы они не состря-пали 'сопротивление властям', он бросил им зёгинскую отрубленную левую кисть в целлофановом кульке, со словами: 'Вот вам позанка, пущай ваши псы порадують охотников', отчего те надменно забрали вещдок и умчались.
Лихачёнок узнав о том утром, с перепугу перебрался на другой берег и в дачном посёлке 'залёг на дно' до выяснения конкрентных обстоятельств или до весеннего хаоса, когда уже будет некогда всем за рыбной путиной. Но, как назло, его кто-то из барыг 'сдал' и прицепом - Чалого, прокравшегося тай-ными путями к зёгинскому соратнику. Взяв их за обедом тёпленькими, Чалого и Лихачёнка упекли аж в городской подследственный изолятор, куда без мешка с баблом и связей лучше не показываться. Оттуда только один путь - на зону, которых по Волгоградской области семь штук и столько же учреж-дений МВД с гигантским количеством тщеславных служивых и кандидатов. Попробовал бы кто-нибудь спросить, мол: 'Товарищи блюстители, а не разумнее ли опережать причины преступлений, сделав жизнь удовлетворяющей бытовые, моральные и духовные достоинства, чем строить больше тюрем?'.
Уговорив деда Баландина, мы заказали 'труповоз' с тем же персоналом, который отрыл и доставил 'клиента' в судебку; а через три дня после шмона патанолога и заверенной им 'врачебки' сшитого Зёгу, но в 'бальзаме', выдали из 'курорта'. Процесс погребения был таким же, как у Мысика, без суетных наворотов, только народу было человек сто; были и порядочные 'козырные' менты с 'козырными' скурмачами, и озерцо из букетов от всех знакомых дам. Экскорт машин хором посигналил и мерно уехал на поминки в 'Парус', которые прошли в лучшей рыбацкой традиции. Кладбище росло, как на дрожжах, но артель наша купила ему место рядом с отпевальной церквуш-кой, где будет покоиться невоскрешаемое тело его, а через неделю поставили относительно скромный чёрный мраморный камень, на котором красуется фотка с гордой и слегка грустной улыбочкой Зёги, незабываемого сородича.
Операм кто-то с верхотуры приказал искать виновных сколько потребуется времени, и о том объявили в ментовской радиопередаче: 'Кто ищет, тот всегда найдёт'. По сути, шло заметалово следов и поиски "козлов отпущения" под девизом "живыми их взять не удалось". И смех и грех, но другого утешения тогда не имели в запасе.
10
У меня волосы чуть не стали дыбом, когда я узнал, что барыги купили за баснословную сумму баксов кое-кого из главных неподкупных областников и кое-кого из главных неподкупных местных скурмачей, и тому подобных в Управе, да хотят наладить свои условия на 'Мачтухе' и в других бракушных регионах. А на место бывшего градоначальника 'выбрали' бывшего спеца-карьериста Владислава Полянского, эдакого барина с бульдожьей рожей бестиального гуманиста, который из некоторых горячих точек подтянул команду 'матёрого верняка' для своего 'персонала', тонко приказал раздробить на категории воровскую 'доильню', собрать на кое-кого дезинформацию для себя и 'западных друзей', посадил на цепь 'придворных' графоманов, умеющих изрыгать в прессе и литературе оды партии и народу или хитро хаить непокорных, и сам зажил, как 'кум царю, сват министрам'. Вокруг него кружились комариными стаями отпрыски из 'золотой молодёжи' и деляческие дармоеды, и можно было быть уверенным, что нагретое место ни на один день не останется пустым. Так как 'монополия на власть', с беспредельным лукавством распространившаяся на все сферы, существует уже издавно, и не только в Совке, а во всех прогрессивных странах, которые казались многим нам привлекательнее своим внешним развитием, благополучием и всякими свободами. Но когда там всплывала на поверхность какая-нибудь лажа, вызы-вающая протестную реакцию у тамошней общественности, многим нам каза-лось, что всё это пропаганда совдеповских монополистов, от которых и в дальнейшем будущем ни сна, ни покою не будет.
И точно, пока по радио-'Эхо' и теле-'Рекорду' лились пенатные и торжественные постановки, на земле бездонная прорва становилась ещё бездоннее, в которую временами стали пропадать не только более-менее честные и порядочные люди в виде несчастных случаев, но и их родственникам доставалось больно... Слабонервные не выдерживали, другие сживались с болью. Такие оказии втихушку называли не иначе, как 'погнались маленькие люди за большим баблом'. Но механизм прогресса двигался, не обращая внимание на бездонную прорву, а упаковавшиеся барыги организовали круп-ное предприятие, состоящее из большого барыжьего персонала, базы для товаров с юридическими и социальными отделами, училищем и институтом для начинающих барыжат и фондом 'для больных детишек' - всё под другим флагом с гербаком и крутым названием 'СовГастПромКомбинат' (типа 'РАШ Концерн-Холдинг&Со'). Что говорить, если макулатурщики-металлоломщики становились пока что тайными середняками-олигархами, которых крышевали гэбэшные спартанцы. Их солидарный обман вовсю уже казался возвышаю-щим и трогательным.
Барыги просто прописались и не вылазили из рыбацких посёлков, менты и скурмачи (снизу доверху) стерегли и сопровождали барыжьих курьеров с драгоценным товаром, а сами козырные барыги стали чуть ли не 'воеводами-меценатами', некоторые (даже с медалями до пупа) рвались в политику по-крутить штурвалом не только на Волге, но и по всем областям и весям города-героя. Когда им что-то ударяло в голову - они с умеренной навязчивостью костили 'семитов', а когда ударяло что-то другое - принимались тех оправ-дывать и костить 'антисемитов', и почему-то напяливая все, как один, шапки с не особо широкими полями, да рисовались на трибунах и в общественных местах. Их всячески поддерживали наезжающие 'друзья', крупные барыги из ближнего и дальнего зарубежья, курлыкающие то ницшианскую песню: 'Я-я, воля к власти и переоценка ценностей, это - зер гут!', то: 'Пур куа па? Руси, трэ бьен либерасьён!', или: 'Нью Континент, май френд! Есс, републик-континенталь!', и т.д., только негромко афишируя для народа мероприятия типа 'дружеский визит иностранных гостей', 'дружеская дипломатическая встреча экономов и деятелей культуры западных держав' и т.п. И всем им было что-то позарез нужно: цветные металлы и уголь, переработка нефте-сырца по-дешёвке, 'промывание' в наших прачечных козаностринского бабла и обмен ходовой валюты (тогдашний курс был почти один к одному), рожь-пшеница, покупка землицы под будущие автозаводики, массу зернистой икры в фирменных баночках 'заводского производства' и т.д. Их охраняла отбор-ная комитетская ребятня, продолжающая и начинающая коллекционировать дойч-марки, доллары-баксы, франки, фунты-стерлинги, лиры, якузы. Оргии они устраивали 'друзьям' на высшем уровне. А после их отъезда в универмагах, магазах и на 'толкучке' появлялось множество спекулянтского товара: шмотья, обувки, парфюмерии, вениловых дисков, музыкальной аппаратуры, сигарет, пойла, жвачки и фильмов (!) с гнусавым переводом; даже кто-нибудь исхитрялся выцыганить подержанную иномарку у заграничного пошехонца, за что строго отчинял 'по таксе' куда-кому следует, а другие барыги распреде-ляли прямо на базах меж собой весь поступивший инотовар и отправляли через других барыг в разные концы. (Хочу предупредить, что весь этот процесс был ещё в поступательном развитии.) Менты и опера 'доили' всех на виду мелькающих спекулянтов и тайных барыг, и из этого доильного 'котла' засылали львиную долю в Управу, а те уже из 'общего' доильного котла точно знали, сколько нужно отсылать 'кремлёвским буграм'. О сделках посерьёзнее, 'гос-стратег-масштаба', нам было неизвестно, но доходили слухи, что это государственная тайна, о которой лучше не думать никому на свете, так как это расценивалось бы как 'предательство Идеи Партии и Отчизны'. А глазеть можно было, как мчатся груздные тварники куда-то вдаль... Ведь паразиты везде живут лучше, чем честные и порядочные люди. "Эволюция штука жёсткая" - скажет на съезде зам главного мусоргона.
Потребительский капитализм уже вовсю гулял не только в совковских головах, жилых и локальных пространствах, но и воочию на виду, что порою раздражало идеалистически настроенную общественность, из которой обязательно проявлялись 'честняги' убеждений и свободы мыслей, которые всячески боролись с мотиваторами и идеологами соц-либерализма, а те с беспощадной глупостью, но мудрыми мурлами реагировали супротив отверга-телей столь реалистичной иллюзии. Лишь некоторым честнягам 'подполья' доставалось, как обычно, на всю катушку. Остальным мыкнувшим горя честнягам предоставлялась возможность стать барыгами фальшиво-наивной про-паганды, да они и сами становились таковыми, раньше или позже, так как пришлось согласиться, что система везде одинакова, даже с допустимыми критическими мнениями и протестами, но верно служащая на благо Власти.
Впрочем, большей части потребителей доставалось всё (из-под полы или по очереди), что можно было достать и приобрести за деньги. Если бы бабло внезапно исчезло, то началась бы война всех против всех. А уж это пока было не необходимо... От наезжающих нетерпеливых 'друзей' не было спасу, так как они мудрёно растрясали и замазывали хозяйственников, да и самого патриарха Полянского, на которого всячески влияли прожжёные филистёры Горбатого, который любезно шушукался с ненасытным германо-материалиc-том Гельмутом Колем, но на место которого уже вроде бы нашли и под-готавливали Борю-'уральского'. Свердловские крутые барыги строго раз в месяц закупали пару тонн икры, рыбы и балыка для какого-то задуманного разгорающегося факела жизни, убеждая, что этот-то будет без запутанных сложностей и грозных диссонансов. Казалось, что сама природа через всех них выпускала субъективно-объективный чад. Однако, иностранные друзья пока что страдали оттого, что 'падение занавеса' отложили ещё на пару годков, тем не менее, сделки продолжали проворачивать с патриотичными начальниками, которые сменяли себя же сами, как перчатки, и уходили в благополучную тень с видом на озеро или на море. Природный и гос-статус позволяет, к тому же - с ними Бог! Конечно, это был уже не Сталин, а какой-то лукавый Янус с элитарно-честолюбивыми понтами и корявыми нововведениями...
В сознание средне-русичей начинало вливаться иное изощрение и цинизм. А у некотрых матёрых бракуш были необъяснимые предчувствия глобальных изменений: во-первых, по складывающимся историческим событиям (см. выше); во-вторых, внезапно икряной рыбы стало намного меньше, но так было уже не раз, когда Рыб-развод с ГЭСом перекрывали краны на пару годков, и хоть ты всю Волгу опутывай снастями, но кроме мелочи пузатой - больше ничего не выудишь; в третьих, у градоначальника и патриарха Полянского накопилось много 'жалоб' от местных 'блюстителей порядка' и от минис-терских москалей, и он, как 'старшой бестиальный гумманист', отдал приказ 'душить' всех, кто плотно примазался к выгодному преступному промыслу. И 'полетели головы' из райотделов, рыбинспекций, военторгов, прокуратур, судов, стеклобаночных и консервных предприятий и т.д., но это были, как всегда, только зажравшиеся головы, поэтому, как 'козлы отпущения', они произвели слабое впечатление и на вечно голодную толпу, и на защитников совести, и на завистливых блюстителей порядка, и на крутых воров, уверенно ворочающих всякой другой материей, которой было навалом в разных формах и с грубым сырьём. Но зато 'ментовские зоны' пополнились бывшими блюстителями закона и порядка; кто не желал - стрелялись или вешались, кто желал - тех ставили в профилактическую очередь за жизнью.
Безусловно, эта 'секира' дошла и до штабного пункта 'наших любимцев', самых ушлых областных скурмачей, которые 'корешились в засос' с крутыми барыгами, и, быстро найдя перспективные лазейки, скурма утихла, однако пять рейдовых лодок всё-таки остались для наведения шухеру в нашем районе хотя бы раз в месяц. Отчего многие бракуши и рыбаки с облегчением вздохнули. Местные скурмачи тоже изменили стратегию, но мы не поверили в их благосклонную эволюцию, даже сердцем чувствовали, что по весне с нара-станием начнутся 'бегства' и 'самоистребления', так как путь вперёд - это путь назад, и это знали многие бракуши. Природа и сама сделает мощный скачок развития вперёд, покажет прогрессивный многосторонний расцвет, и, вдруг, процесс обратит назад, до застоя, чтобы нутро для дальнейших действий созрело. И ей глубоко до лампочки наши страдания и жизни.
Я своевременно покинул эту внешне-сказочную прорву. Жил на кровно заработанные, любил благородных кокеток, стоически страдал, сделал несколько интересных творческих концептов, съездил с нашей клубной рок-группой 'Волгари' с концертами по областным городишкам, деревням и сёлам; похоронил ещё несколько соратников с рыбацкой артели и продолжал взгревать передачками на зону бывших напарников - Лихачёнка и Чалого, даже удалось по-тихому съездить в Чухны, по Прибалтике и в Поляндию на рок-сэйшен да прощупать новые пути, которые и меня чуть не соблазнили барыжничать золотыми червонцами и древними монетами, коими я осторожно расплачивался с барыгами из ОВИРа за поездки. Откуда ж мне тогда конкретно ведать, что за диковинными 'Полушками' охотится сам градоначаль-ник и страстный нумизматик Владислав Полянский, вероятно, знающий от своих 'ребят', что я уже в детстве коллекционировал раритетные марки и древние монеты, которые как бы невзначай выклянчивали 'центровые' педантичные и нудные гаврики, а потом куда-то 'Сержика складень' исчез с поля их зрения. Как не крути, однако, не все страстные нумизматики бывают проницательными и дальновидными, тем не менее, для самосохранности, мне пришлось доставать из недр шкатулку и через гавриков дарить их 'орлу' две редчайшие монеты - 'Гривенник' сребрый с двумя орликами и золотую 'По-лушку'; первую - для краеведческого музея, чтобы иные 'честняги' не зудели, мол, вот так продают Русь на корню, а вторую - на усмотрение хозяина. После чего обо мне как бы забыли надолго и завистливые сплетники, и 'любимые враги', и даже кое-какие друзья забывались.
11
Так прошло два года. Индустриальный технарь я закончил налегке по нескольким причинам: во-первых, потому что приобрёл профессиональные навыки ко многим электроприборам, станкам, инструментам, процессам, материям, особенно чертежам, и уже мог обдумывать конструкции не только судов различных габаритов и творческих концептов, но и конструкции рефератов на разные темы, также как и дипломных работ, на которых пришлось несколько раз нехило заработать, изготовляя их для лодырей с состоятель-ными родителями, за что меня комиссия всё-таки вычислила и чуть не отчис-лила из рядов судостроителей, но тогда к крупному ВСПЗ уже подкрадывалось незаметно банкротство, а я - это во-вторых, ко всему ещё играл на гитаре и скромно пел свои и чужие песни в поп-рок группе технаря, не раз защищая его культурные пенаты на городских и областных конкурсах; в третьих, пару деканов как бы невзначай выжали (на сугубо личные нужды) у меня взятку, и я им без проблем доставил сколько надо икры и рыбы. Выйдя из вечно распахнутых дверей техникума с 'подмоченным' дипломом, но с вузовским направлением в химерично перспективное будущее, я не стал даже пытаться зубрить вузовские книжки со служебным лексиконом до нервных срывов, как это делали целеустремлённые зазнайки из технаря: и без меня хватает будущих кораблестроителей танкеров, люксовых лайнеров и яхт, а мне и без того крепко стоялось на ногах на своём тернистом пути. Родичи сердечно переживали за моё многостороннее развитие и неспокойную душу, но не перечили и не поучали, когда я наведывался живым и невредимым с подарками в их христианскую 'идиллию'.
А на речке мало что изменилось, даже рыба шла в скудном, но конвеерном ритме, и цены на икру были 'антикварными', также как и штрафы со 'взятками гладкими'. В нашей кировской рыб-инспекции появились новые залихватские скурмачи, как и на 'Мачтухе' - новые залихватские бракуши. Наезжающие барыги с неприязнью объезжали только трущобные посёлки, не приносящие им урожая. Однако, несмотря на все негативные факты, Волга снова притянула меня своей природой. Но я не вернулся на 'Мачтуху', а спокойно перешёл в 'ночники', снял кухню в одном из тех трущобных посёл-ков - 'Шанхайском' - купил две рефлёные 'Казанки' и два мотора 'Вихря', которые нужно было довести до ума, также приобрёл подержанный мото-роллер 'Муравей' с кузовком, и, как бы мне не нравилось промышлять в одиночку, всё-таки пришлось собрать бригаду из профессиональных, смелых и физически крепких напарников - Демьяна и Лаптя. Демьян был среднего роста, но мускулистый сухарь, с типичным лицом 'прибалта' и русоволосой причёской, зачёсанной назад, а Лапоть был коренастным от природы силачём, этакий подвижно-резкий медвежонок, которого лучше не дразнить, с несколько хитро-калмыцкими глазами и жёстко-чёрной копной волос. Разумеется, мы накатили по полтиннику за наше совместное 'безуспешное дело' и приступили к работе.
Подготовка к сезону шла в необходимом темпе. Рабочую лодку минут за пятнадцать пилой по металлу Лапоть укоротил на метр; затем мы намертво приклепали транец и, подкрепив его распорками к днищу, залили быстро-сохнущей эбокситкой все щели в кормовом отсеке; потом заменили брюшные шпангоуты на сваренные швеллеры с просверлёнными дырками, расклепав острым зубилом первые и на их место приклепав последние, и, ещё раз тщательно проклепав весь 'обрубок', спустили его на воду для проверки на непротекаемость. После чего разобрали один мотор, стоматологической машинкой обшлифовали снаружи дюже толстые места на поршневой и 'обручили' заказными кольцами оба поршня; перекурили, а потом шлефа-нули и настроили карбюратор, ввинтили 'бошевские' свечи, затем укрепили коленвал и, зашплинтовав спортивный винт с отшлифованными лопастями, прочно привинтили 'Вихарёк' на целую 'Казанку' и поставили его на обкатку на воду, привязав лодку за чал к дубовым корягам. Четыре бака бензина потребовалось для того, чтобы он заработал, как 'швейцарские часики', а к вечеру мы перевесили его на 'обрубок' да осторожно покатались в гуще затопленных лесов-колдунов и в Сакле (один из рукавов Волги), где мы решили выставлять наш 'огород'. Последние приготовления - и действовать.
Разлив на Волге вступил в свои природные права, затопив на северо-западном берегу лесные владения вплоть до дачных посёлков, а рукава стали безбрежными. Исследовав все возможные потайные пути для 'бегства', мы с Демьяном возвратились без приключений в 'Шанхайский' посёлов, где нас уже заждался Лапоть с привезёнными тепловозно-тормозными колодками для грузов и целой бухтой стальной проволоки для 'сторожей'. Он уже всё выгру-зил из 'Муравья', отложил, сколько надо, колодок в сторону и настриг нужной длины кольцами сторожа на снасти, спрятав всё под корягами. Запрятав 'обрубок' в густые кушири, Лапоть через проулок унёс мотор, а мы прямаком пошли на кухню готовить снасти. Как самый младший, я принялся 'наводить' крючки, умело действуя широким надфилем и проверяя на остроту каждое жало осторожно и быстро на ногте большого пальца. Демьян пилил рейки для 'лещёдок', складывал их вдвое, вставив прокладку с правой стороны, и заматывал накрепко проволокой; затем приступал набирать на лещёдку рядком уже наведённые крючки, которые длинной фалангой висели на трубе, и каждую набранную снасть связывал 'бантиком' на конце лещёдки. А я после двух готовых снастей распрямил слегка затёкшую спину и попил чифирку. Лапоть своими 'кувалдами' не прикасался к снастям, а только рассказывал анекдоты и запаковывал готовые снасти в мешочную бумагу, обвязывая их почтовым шпагатом. К тому же, он приготавливал шикарный ужин - уху и салат, и чтобы не суетиться возле нас порожняком, стал рассуждать о том, каких барыг будем зазывать и 'обкатывать', ведь всё тайное становится явным, и стал перечислять всех оптовиков, с которыми, как ни крути, придёться иметь дело. Выбрали пятерых, не самых жадных и трусливых, которые могут у нас принимать по полтонны икры и тонну-две рыбы в месяц; иначе, если у нас 'попрёт масть' и будут залёживаться издержки, то могут сразу же выпасти менты со скурмачами, и всё станет, как на 'Мачтухе'. А с таким аппетитом, как у нас, им вроде как нет особого резона возиться, ну разве что разок наехать и договориться на кило сто мясца и ведро икорки в месяц. Хорошо, решили, что Лапоть обо всём договорится с теми барыгами, и, так как все десять снастей уже были готовы в упаковках, мы разлили по чарке и приступили к вкусному рыбацкому ужину. После ужина Лапоть взял бинокль и пошёл на водонапорную башню следить за обста-новкой вокруг и на речке. В надёжной подозрительности он был асс.
Покимарив до двух часов ночи, мы по-солдатски встали и по-спортивному оделись, выпили по кружке кофе и закусили 'сухим пайком', а кросовки с фуфайками и лыжными шапками уже напяливали в предбаннике. Взяв упа-ковки со снастями, мы пошли выносить из куширей 'обрубок', а Лапоть, как пушинку, нёс на плече мотор за нами и полушёпотом подшучивал, чтобы мы дюже не борзели, не перекрывали снастями всю Волгу, а не то Хвалынское море высохнет. Привинтив мотор к транцу 'обрубка' и аккуратно положив первые три упаковки со снастями и сторожами в рундук, мы быстро принесли пятнадцать колодок и разложили их посерёдке днища, тут же прыгнули в скутер, и Лапоть бережно оттолкнул нас от берега, притом Демьян юрко успел сесть на лавочку у мотора и дернуть матузком, прислушиваясь к 'часикам' поршней, а я расположился посерёдке у рундука для баланса и выброса 'содержимого' на случай облавы. 'Обрубок' дёрнулся вперёд и на малом ходу зашелестел по рябушкам волн через Волгу. Как только мы перемахнули брыкающийся фарватер, скутер набрал скорость и плавно вошёл в Саклю, доехал до нужной местины, резко свернул в затопленный лес, и Демьян заглушил мотор, тут же наклонив его набок. Чтобы по инерции не удаляться в затопленную гущу, я шустро вылез на нос и схватился за ветки дубов, затормозив 'обрубок'. Hе шевелясь, мы прислушались к беговой возне и выстре-лам ракетниц, доносящимся из-за Волги в районе 'Мачтухи', потом всё стихло. Распаковав снасти, я сложил бумагу в рундук, приготовившись к делу. Через минут пять Демьян завёл мотор и, выехав на местину, включил нейтралку, а я крепко привязал две колодки одним концом к сторожу, другим - к шаньге снасти, мягко бросил береговой груз в суводину. Нас потихоньку начало сносить вниз, но груз быстро дошёл до дна и встал, натягивая сторож в моей левой руке, который я тут же выпустил, крепко держа лещёдку в пра-вой руке, отрезал бантик и стал равномерно выпускать один за другим, трид-цать крючков в воду, левой рукой держа концевую шаньгу. Как только плюх-нулся последний крючок, я принял правой рукой от Демьяна уже готовый с петелькой сторож, на другом конце которого были прикреплены три колодки, быстро вдел петельку в шаньгу снасти и, связав их намертво, распустил кольца сторожа. Как только снасть натянулась в моих руках, Демьян завёл мотор и на среднем стал завозить её вправо по точному пеленгу: 'далевым' он выбрал тускло светящиеся лампионы на трубах 'нефтебазы' аж на том берегу Волги, а 'береговым' - кроны могучих лип, которые справа выгля-дывали из-за дубов в дремучем лесу, и как только 'обрубок' встал перпендикулярно раздражительному течению, я бросил груз в хладно-бурую воду.
Тот же процесс мы сделали со следующими двумя снастями, выставив их в шахматном порядке в нашем 'огороде'. Демьян ещё раз развернулся на месте, зафиксировал слегка прищуренными глазами пеленги и дал газу. Выпорхнув на простор Волги, он переключился на средний, а на фарватере снова врубил полный, все '46 лошадей', и как только мы оказались в ста метрах от берега, он включил малый ход, и скутер спокойно через пяток минут причалил к береговым корягам, где с умеренной тревогой ожидал Лапоть, доложив обстановку: 'В Шанхае - спокойняк, а на Мачтухе был шухер, но стихло. Во, блин, приготавливаются, как космонавты, а их 'на дыбу'. Вы чё не слыхали?' Слыхали и шухер, и когда стихло, знать скурмачи 'нарисовались' и поехали гульванить на брандвахту, где их уже с подарками ждали 'свои' бракуши с барыгами.
За три ездки, без всяких проблем, мы выставили все десять снастей в Саклинском огороде и на выходе из неё, не накинув ни одной на чужие, и в том мы были чётко уверены, иначе бы какой-нибудь сторож обязательно завис на чьей-нибудь снасти, а это явилось бы доказательством, что мы устряпа-лись в чужой огород. Теперь предстояло подождать одну-две ночи, а на третью собирать урожай. Только бы Волга ещё больше не разлилась за эти дни, иначе снасти будут полные ботвы, потом рви жилы до рассвета и драпай от скурмы через лесные лабиринты до берега.
Наступило послезавтра. На западном берегу медленно заходило солнце за густо-зелёные леса, оранжевым мазком озарив и наш рыбацкий посёлок 'Шанхайский', что расположен на восточном берегу, круто-бугристом с живописными зарослями деревьев, в 35-и киллометрах от 'Мачтухи'. Состоит он из пятнадцати хат и десяти рыбацких кухонь, почти все они 'рубленки' с потайными задами, садами и калитками-'обманками'. Стоят они как бы в ненавязчиво оборонительном расположении, а посередине посёлок расщеп-ляет дорога-'колдоёбинка', ведущая к береговому бугру, с которого немест-ный любознатель может загреметь вниз и сломать себе шею, а местный или бывалый знает, какими тропками без проблем сойти до берега с любым несомым грузом; к тому же, чуть подальше справа, имеется и другой при-чальный бережок для рыбаков, но там сам чёрт ногу сломит, так как косогористая дорожка идёт через густые заросли и выводит наверх в 'змеиные' проулочки; а оттуда видно водонапорную башню-'наблюдалку', в которой бдит чей-нибудь 'береговой', и будь уверен, что скурмачи даже по плас-тунски не прокрадутся через древнее кладбище к башне, чтобы 'снять' зоркого постового, так как с неё в бинокль видны и кромки дальних посёлков и трасса с поворотом в 'Шанхай', а взорвать водонапорку было бы вредитель-ством госимущества и ущерб мирянам. Поэтому скурмачи только в виде исключения устраивали на такие, как наш, посёлки облавы и гонки исключительно на воде или по воздуху вертолётом с дальнобойной фарой прижимали до капитуляции. А кто ж им, 'гневно-трусливым насильникам', так сразу капитулирует ночью, да ещё, ежли до родного берега осталось раз плюнуть. К нам в злые ночи лучше не лезь...
Предстояло подождать каких-то три-четыре часа, но от предчувствия уро-жайной жатвы, нам уже не терпелось, побыстрей бы 'отстреляться' и дыши ровно вольный волгарь...
По привычке осторожно озираясь в сторону брандвахты, тихо здороваясь друг с дружкой, на берегу появились семь бригадных 'троек', и собравшись в тесный круг, да словно осмыслив затруднительные ситуации, как по команде пошли выносить 'обрубки': кто - из невзрачных дворовых калиток, кто - из густых куширей, кто - из блиндажей или затопленных клёнов. Быстро пропорхав с ними несколько метров до мутной воды, разлившейся на два метра выше, ставили скутера носом к Волге. В весенюю путину 'ночники' одеты стандартно: кто - в спортивных костюмах и кроссовках, кто - в потёртых джин-сах, свитерах и в сапогах; у каждого поверх одеты фуфайки или танкистские куртки, и обязательно, спортивные шапки или драповые кепки - боевая эскадрилья из бедняцких и средняцких сынов была готова к прорыву. В небесной сини скудно мерцали россыпи звёзд, а полумесяц стоял беспристрастным пастухом в их окружении, контурно освещая таинственные просторы всея.
Мотор шустро вынёс на плече 'береговой' Лапоть, накрепко прикрутил его к транцу и молча оттолкнул 'обрубок', а я удобно сел посерёдке в носовой части у рундука, пристально всматриваясь в левостороннюю даль, где суме-рично отражалась на воде брандвахта скурмачей и ещё дальше виднелись несколько огоньков 'Мачтухи'. Демьян, резко дёрнув правой рукой матурзок, завёл 'Вихорёк', который с полпинка ровненько 'зашептал' и подавал нетерпеливые вздрагивания на газовый рычаг в мощной левой руке рулевого. Поступью он подвёл скутер к берегу, а Лапоть расторопно выскочил из кустов с сумкой, в которой лежал рабочий инвентарь (кошка-якорёк с привязанным к ней капроновым чалом, темляк, колотушка-'ебалок', чал для 'куканов', два брезентовых мешка, тесак, 'лимонка' в перчатке), и зайдя в бахилах по колено в воду, отдал сумку мне, после чего бережно оттолкнул нас и, вытащив золотой крестик через ворот свитера, перекрестил и тут же плюнул через плечо. Демьян с саркастической улыбочкой покрутил указательным пальцем у виска, развернул 'обрубок' на одном месте и, врубив тумблер скорости, стал равномерно выжимать полный газ, быстро направляя скутер в сторону фар-ватера. За ним в медленном темпе последовали остальные лодки, и дойдя двести метров вниз до середины Волги, те разбрызгались в стороны по своим местам, а мы запорхнули в Саклю. Она благоухала в тиши.
Сверив пеленги, Демьян заехал чуть выше и включил нейтральную; я тут же бросил лассо с 'кошкой', и как только якорёк дошёл до дна, через пару метров чал в моих руках постепенно обратился в натянутую струну. 'Зацепили, басовую До', - спокойно сказал я, и устойчиво встав на колени на нос 'обрубка', стал метр за метром вытягивать из недр. Демьян заглушил мотор и бдительно глядел по сторонам, особенно на вход-выход из рукава. Из воды показалась снасть, в некоторых местах облепленная водорослями и корнями, а в промежутках висели три осетровых 'мамки' и пять икряных севрюг. Поднатужившись, я отцепил кошку от снасти, накинул её за носовую утку, осторожно отдал якорёк Демьяну, и улёгшись на нос, взял в руки снасть и стал перебирать. Она гудела в моих сухожилых руках, а 'железный' Демьян, под-готовив темляк и колотушку, сидел на кормовой лавочке и управлял моторным килем, чтобы 'обрубок' не мотыляло по сторонам. Снасть я очищал от мусора мастерски, также умел шустро разматывать узлы, рыбные соскоки, образовавшиеся на ещё не совсем затупленных пустых крючках. Дойдя до рыбины, я с быстрой осторожностью ложил снасть на нос так, чтобы рыбина была с правого борта, а Демьян легко подцеплял её под жучки на бочине темляком и одним мощным ударом оглоушивал 'ебалком' по башке, отчего рыбина пару раз трепыхалась и замирала. Демьян юрко затягивал её в лодку и, отцепляя темляк, готовился к следующему сеансу, но всё время бдительно оглядываясь и управляя килем.
Точно так же мы проверили остальные пять снастей, каждый раз ныряя в затопленный лес и привязывая каждый кукан с рыбой за разные деревья. Через час с копейками мы 'отстрелялись', вынырнули из Сакли, глянули по сторонам, снова нырнули в Саклю, забрали в лесу первые два кукана с семью рыбинами, которые смирно висели, нанизанные на каждом чале, привязали их по бортам 'обрубка', на малом вышли из Сакли, огляделись, и осторожно на средне-полной скорости 'пробурлачили' через Волгу. От Лаптя никакой 'тревоги' не поступало, иначе бы он маякнул фонарём уже когда мы из Сакли выходили, поэтому мы прямаком заехали в притопленные древа, выгрузили куканы, привязав их за корни, и двинули за другой партией. Съездили, привезли ещё восемь рыбин на куканах, привязали за другие коряги и, не дожидаясь прихода Лаптя, осторожно двинули через Волгу. Пока мы будем проверять остальные снасти на выходе из Сакли, Лапоть уже половину улова перепрячет и даже распотрошит, для него это, как пару баранов постричь.
Выход из Сакли - самое опасное место: и течение ломовое и со всех самых дальних посёлков более-менее светлой ночью в бинокль можно опознать, какая бригада работает, заодно рыбные местины усечь. Отчасти, мы не ожи-дали особого проку от этих снастей, но всё-таки последняя надежда нас не покидала, что хотя бы на одной верёвке будет 'бомба'. Маленьких севрюг мы не стали бы брать, сбросили бы их со снасти на свободу, так же и снулых осетров сбросили на радость ракам, по разливу в реке дохнет немало рыбы, так как она не имеет сознания, указывающего ей неизвестные проходы и новые пути. И точно, протралив местины, мы нашли только одну снасть, остальные уже успели за два дня выдрать скурмачи или залётные 'крысы', а с этой одной верёвки посчастливилось нам снять две большие осетровые 'мамки', каждая где-то по ведру икры. Немедля забрав их в лодку и втиснув в брезентовый мешок, мы не стали возиться со снастью, а на средне-полном сделали отвлекающую дугу 'в низа' и устремились через Волгу на посёлок.
Лапоть, завидя нас, зашёл в бахилах по колено в воду и своими ручищами остановил на скаку 'обрубок', тут же с моей помощью взвалил мешок с рыби-нами на мощную спину и попёр их в горку, осторожно петляя 'змеиными' проулками в сторону скрытых сараев, находящихся за кладбищенской грядой. Он похоронил бы в тот момент любого, кто попался бы ему на пути, даже самого сильного областника. К счастью, никого не было, а осторожность - это не трусость. Наскоро помыв 'обрубок' и спрятав его в куширях, мы отнесли мотор и сумку с 'инвентарём' в кухню, отдышались, спокойно перекурили, попили чаю, неспеша переоделись в цивильное и пошли посмотреть, куда это запропастился Лапоть. Он открыл нам с резиновой улыбкой на лице, хитро озираясь по сторонам, и мигом закрыл за нами дверь сарая на все засовы.
- А где рыба и икра, Лапоть, ты чё их съел? - с удивлением спросили мы, ничего не обнаружив в сарае, кроме последнего мешка с двумя 'мамками'.
- Я надыбал барыгу, берёт всё сырьём, ну и это, мигом отвёз на 'Муравье' за лесок весь урожай ему. Вот бабло, - ответил спокойно Лапоть, доставая из штанов тощую пачку денег.
- И сколь за всё? - скептически спросил Демьян.
- Десять штук, сотками! - с гордостью, хлопая глазами ответил Лапоть.
- Круто! Нет, можно было двенадцать набить самим, а тут, не замаравшись, десятку отстегнули. Чё за барыга? - не скрывая радости, спросил я.
- Я ж и говорю, чё круто! У нас же ещё две 'мамки', на пару штук потянут, и на взятку останется, - увёл в сторону Лапоть.
- Короче, давай не лебези, Геракл, кто такой этот барыга, нас завтра не повяжут прямо с поличным и свидетелем? - надавил на него Демьян.
- Братва, я хотел попозжа вам сказать. Короче, нас, бля, вычислили, хотят облаву состряпать, вроде за Зёгу отомстить. И, это, тоже с 'Мачтухи' мне шепнули, чё барыги дядьки Хохла сдали нас с потрохами. А этот барыжка весь улов принял, он Татаринский,.. его ж выгнали из 'скурмы', но он помнит тебя, Модест, и, вроде, уважает, ну и прислал своего барыгу, предупредить и про-ведать, чё и как у нас дела, а чё нам медлить с купцами, вдруг завтра скур-мачи заявятся, - рассудительно и чуть заикаясь ответил Лапоть.
- И куда ж нам теперь, Модест? - с недоумением спросил Демьян.
- В низа, куда ж ещё, там другие 'правила игры' и иные люди, кое-кого я знаю хорошо, кое-кто меня знает, - ответил я.
- Да не надо нам ни в какие низа, вы чё обалдели!? Бля, вы чё глухие, я ж говорю, барыга Татарина сказал: ежли мы будем платить половину с каждого урожая, то они нам 'крышу' организуют! - выпалил Лапоть.
- Ни чё себе, половину, мы чё рабы что ли? - протянул Демьян.
- Тогда нам хана. Да вы поймите, эти гниды - не христиане, они не могут из этого, из сострадания, простить своим врагам иль обидчикам! Секёте? Они же нас и в низах выщучат, с тамошними скорешатся и хлопнут нас при потытке, - мудрёную мысль выпалил Лапоть, что было для нас неожиданно.
- Короче, остаёмся здесь и соглашаемся на их условия, только каждый уро-жай не весь будем показывать, и вообще привозить его в другое место, хотя это тоже временка. А можно 'гастролировать' по разным посёлкам и местам, - высказал я своё мнение. Лапоть с кислой миной молча задумался.
- И больше никаких предложений, кроме гастролей? Модест, это ж тоже палёво, даже может покруче, чем здесь, - отреагировал Демьян.
- Я предложил, всё чё можно. Нам чё не хватит половины? Ежли нет, тогда закрываемся и начинаем работать ночниками на гастролях без кухонь и при-чалов. И палева меньше, чем на берегу, только не надо жадничать, ежли на облаву наскочим и не успеем выкинуть, скажем нашли, пусть доказывают,.. я знаю таких бракуш, промышляют классно и все ещё живы, - ответил я.
- А кто жадный, Модест, да мы, это, с тобой сюда и пошли, потому как не жадные?! - почти в один голос с ироничной обидой ответили напарники.
- Ну, вот и ладненько. Короче, завтра я позвоню Шаповалу и узнаю чё почём . Давай поделим 'капусту' и по домам.
Поделив всё поровну, мы за часок сделали почти два ведра икры из обоих 'мамок' и аккуратно упаковали рыбу в мешки. Домой я сразу не поехал, а решил заскочить к Шаповалу, прихватив две трёхлитровые банки икры и попросив Демьяна, чтобы чёрными ходами он отвёз меня к 'изгою'.
А солнечное утро встречало меня свежей прохладой и скворчиным пением.
12
Шаповал неохотно взял 'подарок', обещал кому-то позвонить и похлопо-тать, чтобы нас не трогали хотя бы пару сезонов. Но супротив мощных барыг, которые узнали о 'Шанхайском' посёлке и сразу же 'купили' его на корню вместе с патрульными ментами и скурмачами в этом квадрате, он отказался куда-то соваться и что-то предпринимать, так как ему платили из их 'котла', а впрягаться за кого-то означало 'ненужный диссонанс в системе'. Он перебросился со мной только несколькими фразами 'за понятия':
- Модест, если уж меня пнули барыги из комитета, то вас, пацанов, они растворят в кислоте и покажут другим, чтобы неповадно было. Вот я слыхал от тихарей, что ты чё-то там заумное, 'опасное!', пишешь, даже стихотворения, музыку клёвую делаешь, во всяких там искусствах соображаешь, ну на хрена тебе эта неправомерно-оптимистическая прорва?.. Я вот лично всегда был за прогресс и мирную жизнь, но для них-то высокомерная хвастли-вость, позитивная злоба и дурдом 'за колючкой' - выгодней. Ну, а главное - возня за ранги, знания-сила, рисовки, привилегии, деньги, зависть и вера. Безо всякого критического отношения к своему поведению. Ты понимаешь о чём я толкую?
- Понимаю Шаповалыч. А нас не подслушивают откуда-нибудь?
- Да хрен их знает. Им намедне немчура какие-то новые 'дальнобойные уши' подогнали, может и нас уже секут. Да чёрт с ними. Ну всё-таки, чё не завязываешь с бракушным делом, ты чё слепой или жить надоело?
- Природа магнитит. Нет, я понимаю, что природа нарожала всяких тварей, которые собираются в большие и малые группы, официальные или нет, по-всякому отнимают или шантажируют, прессуют или убивают, чтобы завладеть какой-нибудь материей, имеющей себестоимость на всяких рынках, чтобы самим выжить и их деткам. Мне даже кажется, что большинство из них - это пьяницы-бахвалы, у которых генетический алкоголизм трансформировался в эту чёртову 'волю к власти'. И труднее всего детям пьяниц всяких-разных статусов, даже элитным,.. да всем загнанным в это благополучное стойло.
- А, вот ты куда, Природа! Генетика! Ты смотри о том не ляпни барыгам или мусорам, они быстро наклепают своему начальству, а оно, браток, из этой неправомерно-оптимистической прорвы, сам знашь, сколь материи высосало да людей погубило, и не только всякими токсикоманиями. Хотя ты здорово это подсёк, молоток... То, что ты сам с этими 'зельями' завязал без всяких само-обманок и отходняков - уважаю! Хотя, ты всегда был устойчивым, подумаешь малёха присугублял, кто ж из нас по своей же дури иль от скуки, а не то и с горя не травился. Короче, завязывай с этим бракушным мирком, Христа ради прошу! Жалко Зёгу, такой мужик был, и того в расход пустили... Я тут слышал, ты сваливать за рубеж собрался, как же, четыре языка знаешь, не зря же в Прибалтику, Чухню да Польшу ездишь, везунчик,.. если не выудят, как ту белужку, прежде, чем обойдёшь снасти, - высказался Шаповал и задумался, но я немедля ответил, снова подводя к причине моего появления.
- Теперь им не с чем меня вылавливать, монеты уже далеко и глубоко, да и от сегодняшнего ночного урожая мы тут же избавились, а бракушный реквизит им не нужен. Шаповалыч, короче, последний разок подсоби малёха, придержи оголтелых жлобов, у тебя ж есть, чем их осадить, не то будут прессовать на каждом шагу, пока не запрягут под себя, да разве кто из нас запряжётся... Подсоби, мы в долгу не останемся, сам знаешь.
- Ну вот, я ему про то, чтоб завязывал, а он с развязкой прямо сранья пожа-ловал. Я ж тебе с порога сказал, чё на ражон впрягаться не буду, это ж не в 'казаки-разбойники' играть, они ж не дети, не конфетки хотят, а постоянную долю, и ежли впрягаться за вас, то всё-равно башлять надо, вы ж не будете в войнушку с ними играть, они бросят какого-нибудь молодого лоха вам в очаг
да и прихлопнут, насуют вещдоков зёгинских, вот и слили всё на дурней. Да ладно, не боись, а то в заграницу не успеешь.
- Ежли б хотели, то уже слили. Значит, нет пока у них ни конкретного решения, ни приказу. А насчёт зарубежа я ещё пока не созрел, хотя информации у меня без всякого радио всегда было навалом, к нам же и моряки из портовых весей издавна приезжали за икрой и рыбой, пачками привозили дискачи с крутым музьём, журналы и газеты всякие. Тогда всё было 'запрещёнка!', мать иху. И с отцом мы часто рассуждали о том да о сём. Мне уже тогда стало всё понятно. Дело-то совсем в другом, не во внешнем давлении, а в личной природе, как и где она выживёт и главное - для чего? Хотя,.. пройдёшь через внешний ад - пройдёшь любую другую химеру... Ну, так как?
- Да ладно, пацан, не лечи меня. Тебя не сломали пока, жив, и радуйся...
- Чё-то я не понял тебя, это какой-то грех или предательство что ли? У моих родичей корни тянутся оттуда, понамешано в крови у нас у всех, разве мы виноваты в этаком родовом самосохранении? Я интуитивно чую, чё здесь мне скоро не выжить, а там будет можно и корнями тряхнуть.
- Да нет, в этом никто не виноват, раз уж рождаемся и рожаем продолжен-цев, за то и тянем эту лямку. Но и за границей ведь надо приспособиться к жизни, не забывай, тамошние покруче наших во многих наебосах. Хотя ты смельчага, я бы не решился. Н-да, как я уже устал, как мне надоело держать гордый осан и притом бояться... Ну, ладно, есть у меня один жадный и крутой бульбаш, он знает кое-кого из бугров, я попробую похлопотать за вас. Только бы на зёгинских вражков не напороться. Прощай, Модест, не поминай лихом.
Так мы с его подмогой дотянули до лета и решили, что осенью будем 'гастролировать' по разным местам на Волге. А в июне Шаповала нашли убитым, двумя пулями в голову, прямо у подъезда его дома. Шуму было, опера переполошились, младшие комитетчики засуетились, собирают улики, ищут виновных, никак не найдут. Решили похоронить его со всеми почестями.
Тут и с Чалым случилась беда, вернее раздули слух, в который абсолютно верить было нельзя: кое-какие барыги, испугавшись, что он много знает про них, 'подмазали' кацапов на зоне, а те опорочили Чалого, после чего звереподобные сокамерники якобы его 'опустили', а он по ночи всех их заколол самопальным шилом в темячко, как белугу; и по этапу Чалого упрятали на 'крытку'. Лихачёнок оказался везучее, отдал почти всё из копилки и отрёкся от 'зёгинских секретов', поэтому ему сделали поблажку - через пол-года преждевременно 'откинуться' и отбыть остаток на 'химии'. Дело оставалось за молодым Сегуном, которого конкретно не за что было прессовать, а он ещё, как назло, в 'сиротский дом' пристроился столяром работать.
И через неделю, продав весь бракушный реквизит, я'завязал', во всяком случае до благоприятных обстоятельств. Первые пару лет было трудно, так как'на берегу' среди стойких дисгармоний нелегко встретить сродную душу, особенно для 'любви до гроба' и продолжения поколения, однако, от косящихся заманчиво-интеллигентных кокеток и мне не удалось устоять, втюрив-шись по уши в Юнону Шахматову, соединившись брачными узами до рождения нашей дочурки Эмми. На этом моя селекционная роль была законченной, ожидался наезд с загрузом, и если бы у меня не имелось развитой самообороны супротив всяких дискомфортов, то, я бы угодил в психушку с каким-нибудь маниакально-депрессивным диагнозом на почве 'несостоятельного семьянина с вспышками агрессии и равнодушием к бытовым проблемам', а так на меня повесили только лейбл 'неприлежно-сексуального мужа' и 'нерадивого отца', который тройку лет был как раз противоположной натурой, заботливым и любящим своё дитяти, который не только пытался стабилизировать 'микрокосмическую вражду' потребительской заносчивости, но даже всячески пытался сразиться с кастовыми юристами за толерантное отношение к обмишуриным отцам. Но разумно осознав, что это важные идеалы подярмольной саможертвенности на базисе психологического "кидалова", тем более, что облакатам и сводням было раз плюнуть для того, чтобы сляпать на меня делюгу о неуплате алиментов и конфискации имущества у 'непокорного' в пользу 'покорной гражданки' (они же колхозы уже вовсю выбарыжничивали и бюджеты распиливали). И после 'фиаско' я поклялся навсегда в памяти хранить любовь к своим детям и унаследовать свои произведения, да по возможности скопить им деньжонок 'на чёрные дни', по поводу которых они так бесстыдно переживают и укоряют родителей, находясь долго под влиянием сектантов беспредельно расщепляющих своей мстительностью детское сознание. Уверен, когда дети поврослеют - всё сами поймут. Может быть поймут и Юноны с Вакхами. Бог им, верующим в него, судья, а барыги 'в законе' опека. На момент я только представил, как будет заканчиваться жизнь многих таких особей - полумёртво сидя в кресле в алкоголизированном состоянии у телеящика, временами ухмыляясь и бредя персонажными идеалами остросюжетных сериалов или из детских мультиков. Так или иначе, однако мне стало их жаль. Хотя разве это не всеобщая расплата в эволюционном процессе.
За время одиночества я немало достиг иным путём: в поэзии, несколько в прозе, в музыке, и искусстве разного направления - и теоретически и практически, однако, всеми созиданиями я не стремился хвастаться - даже близким и знакомым, тем более, что качественные эскизы и содержательные произве-дения были покаместь в компактной форме, чтобы уместилось в левом и пра-вом полушарии, да кое-что в карманах пиджака, как придёт время - сделаю их осязательными. Но ведь широкая утилитарная публика, воспитанная элитар-ными барыгами, цепко держащими разные материи, привыкла либо к ширпотребной бытовухе, либо к маниакальным размерам официальной сим-волики со сверхиндивидуумами и хвале 'тельцам прошедшего', иногда допуская и абстрактные 'идеи материалов', и 'намёки', и всякий забавный дизайн, при всём при том, им, образованным бедолагам, нужно же за зарплату надзирать на обоих рубежах, в принципе, давнишней пост-модернистской культуры, и параллельно тыча образцовыми прототипами мёртвого роман-тизма. Вероятно, это и есть тот самый крепкий фундамент для функций паразитического мозга, от которого нужно отталкиваться и искать новые пути в видимой действительности, которая заполняет вакуум подсознания матри-цами различных действий, образов, объектов, живых феноменов, природой...
Кто-то с легкомысленным реакционерством разболтал роскошнонищей общественности и обо мне тоже, даже фотки кое-каких объектов достал, а ядовитые барыги глянули лубошными глазами и с ограниченным мнением стали утверждать, что, якобы, я 'хочу быть всем'. Но это слишком банальная подковырка, так как я уже являюсь тем, что делаю, всё одно за другим и своими силами, не обременяя себя тем самым. Другие издали цинично льстили, дескать, я как 'ураган', а может 'луч солнца', светящий через него, или 'щвейцарское озеро' - глубокое, чистое и спокойное. Проницательные люди утверждали, что я как бы уже стою прочно на пути практического фило-софа, лишь бы не 'грохнули' или не 'траванули' завистники. Короче, одни пытались подсадить на 'незаурядную личность, несправедливо ущемлённую в правах и положении', другие - жалели, чтобы откровенничал с ними о насущном, а третьи - псевдовегетарианцы-'трупоеды' обштамповали меня 'рыбьим извергом'. Но я и сам знаю свои недостатки и преимущества, также знаю, что в любой барыжно-утилитарной системе не видать мне ни 'их' тщеславного успеха с распутным благополучием, ни высокомерных рисовок с вычурной рефлексией, ни привычек от начальников, ни прочей 'сословной' мишуры, поэтому без этакого ярма мне сподручнее действовать и жить. Они же с постоянством жаждут возвышаться над другими, путём великодушного унижения их, так как глупость одних - счастье для других, которое надолго не задерживается у сквозных избранников Фортуны. Равенство в расслоеном обществе породило воров различных разрядов с барыгами, и они неискоре-нимы, а правосудие делает только то, что угодно власти имущих, так как со временем одни незаметно переоблачаются в других и страдают, сообща делая вид, что Земля, природа, вселенная и бог в них нуждаются. А с много-главым Минотавром, якобы, успешно борется Тезей во благо справедливости, прогресса, мира, истины, человечной любви, блаженства...
Почему мне до сих пор везло и почему я именно сейчас ещё живу - я себя не спрашивал, всё было ясно, главное, что я не устряпался в какой-нибудь прототип - 'революционно-героический' или 'богоизбраннический' и т.п. под
чутким руководством ангельских демоно-хранителей.
Прошло лето и позолоченным сентябрём, когда 'отошла' рыба и бракуши с барыгами рыскали у всех, даже зашоренных бракуш, по закромам остатки, мне позвонил сам дядя Хохол, который уже продвигал своих хлопцев в Думу:
- Сержик, хлопец ты гарный, поведай, як нам добрать икорки и рыбаньки до нужной партии, у кого и хде? Ты же як волшебник ведаешь и рыбные местины и бракуш с низов. Туточки рядом и ваш бывший напарник Петеля отходит от 'маковой ханки', жутко ему, как бы не тово, и он просит помочь. Пошукай, сынку, може зробишь хоть несколько ведёрок икорки и кил двести рыбки, а я тэбэ хошь островок в Крыму или под Тамбовом землицы зроблю, може и хлопчики думские подсобят тэбэ, и буде увсё як сало в шоколаде!
- Батьку, да ты шо, гонишь? Не нужен мне ни островок у Тавриды, ни землица тамбовская, ни ты со своими сватьями. Петелю жаль, но не за неу-стойчивость евону, а за кручёную цепь, на которую его вы лукаво посадили. Забудь обо мне, у меня нынче иная тема жизни. Тут и радикулит 'стрельнул', еле хожу, рыбацкие грехи вылезать начинают, а ты подкрадываешься да колишь в душу какой-то лукавой слюнтявкой, мол, не охота ли мне стать следующим Зёгой. Дядь Тарас, откуда в тебе такой львовский бес взялся, ты же донецкий, иль ты чё всех кацапов за дураков считаешь? Ладно, не в обиду, прощай, - ответил я и, только хотел положить трубку, как в ответ услышал:
- Да ты шо скозився, Сержик? Ты шо, безбожником стал, 'приговор' сэбе уже пишешь? А як же твои грешки молодые, не в счёт? Расслабься, Сержик, не шукай глубины на мелководье. Ради бога, хай вор и барыга живе!
'Когда хохол родился - еврей заплакал', - не раз говорил мой отец. Конечно это касалось только некоторых. Но у меня было от обоих помаленьку, не считая метафизических намешанных кро-винок, и, вероятно, поэтому я не заплакал, а засмеялся оттого, что, к своему абстрактному счастью, я могу представить себе всё, но не верить без доказа-тельства в неувиденное наяву, тем более, не определив потенциал интуиции. К тому же я не воспитан ни теистом, ни атеистом, так как корень у них один, а своекорыстно прислуживать ханжеству фатализма или продажным суеверным теориям, как сделали многие посаженные на цепь 'беззаботные' и само-уверенные барыги, было не в моих правилах. Но ведь это только для меня, а для других все мирские коллизии продолжаются дальше без конкретного начала и определённого конца. Вон оно за окном как мечется житие-бытие в погоне за баблом, нуждой, искусственной амнезией, мимолётными удовольствиями, утешителями, позором, гордостью с гонором. И упраздняется... Таким уж раздражительным и злопамятным, как некоторые, я никогда не был, а в данный момент был слегка счастлив, что ни битвы, ни пиры мне не нужны.
Осенним утром позвонили в дверь, я открыл и встретил участкового альби-носа Дергача, с надменной улыбкой сразу вручившего мне два конверта с важными 'бумажками с гербаком' и неохотно ушедшего без моего скорёженного от боли в спине сопровождения: первая 'бумажка' - в УГРо; от своей или чьё-то осенней скуки опера решили снова заняться расследованием 'убийства Зёги' и собирали веские причины для его эксгумации, не зря же они его в 'бальзам заколпашили', а вдруг отыщут новый след, новая причина для канители; вторая 'бумажка' - из центрального военкомата повестка: 'Срочно явиться в Красные казармы для отправки на переподготовку в Фергану, в сапёрный...', размашисто подписанная алчным кабинетно-вузов-ским полководцем Шапкиным. Это была цинично-глупая ловушка, после чего будет мне навязана 'подписка о не выезде'. Сообща они будут делиться информацией, как я страдаю от боли и ищу путь спасения. Всё это показалось мне сущей туфталогией, в смысле, что действительно серьёзные, умные и опытные люди не должны так поступать в жизненных ситуациях, которые являются ущербными как для других людей, так и для них самих, иначе в этой 'высшей системе разума' проявляется этакое комедийное самооболвани-вание, но они дальше разыгрывают лишённые сострадания диалектические игры понятиями, а под шумок разносортовую материю, переработку и техно-логии уже разделили с барыгами зарубежья, только осталось открыть 'три пути'. Но не всем оппонентам достанется от них доля, а уж большинству останется только кратковременная греза, освобождающая от страданий жития; неужели это Природа всесозидающая из ничего громадное множество, дотянув его почти до совершенства, себя же и пожирает, а может вообще никто ни в чём не виноват?... Тут я очнулся, ведь нужно было срочно гото-виться или к защитному 'нападению', держа на готове взятки и быть готовым ко всем побочным последствиям, или отрекаться от всего и прятаться только в монастырь, или к 'отступлению' за рубеж не с пустым карманом и без химерических вольностей. Видно смерть решила поиграть и со мной, покаместь терпеливо пережёвывая кого-то за кулисами, а сила изнутри подталкивала на иные возможные акты. Для легальных поступков было мало свободных мест, и те сторожили, как зеницу ока, так как дальновидцам снилась какая-то небы-валая грандиозная перемена, после которой останется упадок и кризисы, но, где-то в глубине подсознания тихонько пульсировала новая кровь эпохи подъёма и гармонии... Волгоград был похож на грязный и пёстрый базар с халтурно зашпаклёванными дорогами через него, архитектурными подделками, на которые жадно карабкались узощрённо-храбрые дети будущего, а притворившаяся ослепшей-оглохшей юстиция охраняла его знатность и богатство лучше, чем монументы геройской славы и ветеранов. Преступность без особых боёв отжимала всё, что попадало в поле зрения крутым уже на нужных местах преступникам. И идеология перекраивалась по западнийству. Тюрьмы и кладбища полнились.
Раскаившись за молодость, нужно было уже иметь более умные ключи, и я решил выбрать путь вперёд, т.е. двигаться дальше, благо уже набрал достак информации о западе и всесторонне воспринимая и расширяя познания "внебожественного таинства", переоценивая ценности и умственно неопытную волю, с поднятыми парусами устремился к неизбежности. Сомнений небыло, что тутошняя метаморфоза будет длиться лет тридцать и по-необходимости вернётся назад, а тамошняя хоть уже подтормаживает, однако намного интереснее и притягательнее.
В догонку долетали ватные ляпухи типа "кто бежит, тот виновен" и тому подобные. Однако большая разница между нами, каковы мы в чьём-либо представлении, без или с прошлыми фактами, и нами, каковы мы в действительности, особенно если мы ещё существуем не только в литературно-художественной реальности.