Поговорим о чем-нибудь. Я не знаю, о чём. О дожде. О книгах с ногами. Знаете, как это? И я не знаю. Закономерность усвоения реальности обычно линейна, если вам удается понимать одну вещь, то и другому человеку это под силу. Но, что касается текстов, то тут - другой дождь, другая масса. Я думаю, мы мало знаем о свойстве материи накапливать материал, а потому полагаем, что всякий пишущий человек имеет смысл, обоснованный в социальном аспекте. На деле это не так. Есть тексты с руками, и тексты без рук. Есть тексты без ног. Никакая наука не поможет развести по точкам понимания особенный смысл.
Есть тексты-футболисты.
Они очень быстро бегают. Возможно даже, пробегают. Вы не успеваете их замечать и думаете, что это - тени реликтовых дровосеков. Медленные же, переминающиеся на одном месте, в жиже смыслового бульона, сваренного на каких-то вторичных костях, тексты завсегда на виду.
Текст становится книгой, когда человек уходит.
Если текст не становится книгой, то ему не помогут ни обложка, ни тираж.
Но как накапливает мышечную массу гомеостазис, мы не знаем.
Обращаемся к Симону Перцеву, человеку, который умел удить луну. Приезжая ночами на лиманы, он забрасывал удочку. Вынутые луны он клал в спортивную сумку. Садился на велосипед и ехал в никуда (понятное дело, куда ж ему еще ехать). В пути своём он имел долгие беседы со своим двухколёсным другом. Они говорили о времени, о сути вещей, о первичности катафотов над у-вещью, а также о целостности ощущений в системе без координат, то есть, вне системы жизни и смерти, в общем и целом мирового тела.
"Мыслить и быть есть одно и то же", - говорил Парменид.
"Можно не быть, но мыслить", - утверждает велосипед.
И добавляет:
-Цепь без велосипеда есть моно вещь. Бытие вещей легко отрицать. Нужно иметь матрицу для записи информации.
А также, о книгах.
Декарт утверждал: "чтение хороших книг есть как бы беседа с почтеннейшими людьми прошлых веков - их авторами, и причем ученая беседа, в которой они открывают нам только лучшие из своих мыслей".
Георг Лихтенберг говорил следующее: "книга - это зеркало; и если в него смотрится обезьяна, то из него не может выглянуть лик апостола".
Велосипед ни с кем, в принципе, не спорил, хотя его мнение весьма своеобразно:
"Люди и велосипеды читают книги по разному, потому и ценность их вычисляется по двум разным шкалам, у человека есть такая, а у велосипеда она на руле, читаю же я, если есть фара и динамик, одним глазом, если нет - это глаза, то мысленно проникаю в суть текста. При этом, для меня не существует обложки, полиграфии и давления авторитетов..."
Симон всё больше говорил стихами. Подружились они не случайно. До этого у поэта был другой велосипед. Он также ездил по дорогам ночи, чтобы на остановках у водоёмов удить луну. Но тот аппарат был нем, тощ и скуден, словно результаты поиска внеземного разума с помощью радиотелескопов.
В тот день он шел по улицам блокнотом. Войдя в один из магазинов, он остановился. Произошло посещение. Написав два четверостишия, он вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Симон обернулся. Поодаль стояли велосипеды. Один из них смотрел на него.
-Вы - поэт? - спросил велосипед скромно.
-Да, - ответил Симон.
-Меня зовут Зиф. Я - велосипед.
-Вижу.
-Вы прочтёте мне свои стихи?
-Да. Но здесь неудобно.
-Тогда поедемте.
-Но вы же продаётесь, - сказал Симон.
-Да, но я не могу позволить себе, чтобы вы меня покупали, так как получится, будто бы я вам раб, а это никак. Я рождён на заводе, понимаете?
-Да. Понимаю.
-Завод сам по себе нейтрален, а потому и я нейтрален. Выходите. Я поеду следом.
И вот, они сидели на берегу реки. Был день, машины трясли мост, заставляя его покачиваться и извлекать себя низкочастотные стоны. В рюкзаке у Симона было много блокнотов. Он читал, чем вызывал невиданный восторг у своего нового друга. Стихи во многом были отвлеченными, хотя данное слово не показывает, какова вообще может быть настоящая импрессия.
-Знаете, давайте ездить вместе, - сказал велосипед.
-Давайте, - ответил Симон.
Тогда они и стали ездить, и пути их были сопряжены со многими приключениями, такими странными, что обыкновенный человек ни за что бы в них не поверил.
О текстах-футболистах Симон говорит следующее:
-Вообще, люди думают, что спорт - это такая физическая толкотня, надетая на систему, с очередью из каких-то величин, которые вроде бы не нужны. Когда спортсмены стали много зарабатывать, то обнаружился смысл. Но это не так. Спорт - он сам по себе, можно сказать, что спорт - зерно, отдельный образ, механизм.
Это так.
Вроде бы все знают.
С другой стороны, спорт обречен. И это факт.
Велосипед может быть спортивным, например, от худобы, от недоедания, а вовсе не по призванию и марке. Так же и с текстами. Тексты-футболисты всё чаще стихотворны. Порою жаль, что стихотворчество чаще ниспадает к проистеканию одного из другого, и тогда нагнетаются массы подобий. В космосе же есть планеты, где на простом языке не разговаривают. Только стихи. Представить же себе простой человек не может, а надо. Иначе никак. Ведь текст должен стать книгой, в конце концов. У него появится ячейка в пространстве. Я не знаю, кто так устроил. Видимо, наш мир - это такая машина, и она вовсе не злая, не так, как в кино или фантастике. Тут вся штука во взаимопонимании.
Один человек ищет бога. Понятное дело, ему нужно ставить первую буквы даже не заглавной, а на всю страницу. А другой, кто с ним разговаривает, так, как я с вами, услышит:
-Ты меня чего с маленькой буквы написал?
-А, просто.
-Ну тогда и я тебя так же напишу.
Бог есть и у велосипедов. А вот тексты-футболисты часто хороши соревновательностью. Они обязаны быть сильнее материи, а потому под них отводят специальные ячейки. Там они хранятся.
Велосипед:
-Когда мы, велосипеды, еще собираемся на заводе, мы уже тогда читаем. Я помню, и как я сами читал, и как моя цепь читала, и всё то были тексты-футболисты, и все они были поэтические.
У текстов-футболистов нет рейтингов. Вот люди, они напрасно играют в игры с постоянным обманом, с попыткой вытянуть на поверхность вроде бы лучших, а на деле, самых пронырливых. Плохо то, что тексты поверхносто-вытолкнутых книгами все равно не становятся, а с уходом авторов в мир иной лишь заполняют массу гомеостазиса. Карма при этом приобретает фиолетовый ободок. В будущей жизни такие авторы получают ровно два типа судьбы:
1) грузчика-интеллектуала
2) самоманьяка (самомяньяк - это человек, который мечтает всех убить, но у него получается убить лишь самого себя)
Потому, нарушение закономерностей - это грустно. И пусть всё больше и больше текстов становится книгами. И не только - тексты-футболисты. Вообще, любой текст. Напишите вы стих. Один единственный. А он есть калька с книги знаний, хотя вы и сами этого не поняли. Конечно же, и этот единственный стих есть книга. И пусть и никогда и не увидит он ни листа, ни восторженного читателя, надо понимать, что всё в этой системе закономерно.
После смерти вас встретит... Наверное тот, или та, кого вы больше всего мечтаете увидеть.
У велосипедов тоже есть прошлая жизнь, но она не однородна. Человек может познать прошлую жизнь велосипеда. Для этого он должен читать лишь правильные книги. Еще очень важно, запомните - нельзя быть атеистом. Никогда, не в коем случае. Это всё равно, что вы живёте без кожи.
Вот у велосипеда всегда есть кожа. Даже если вы его разберете, то ничего не будет. Не страшно.
Каждая часть живёт сама по себе.
Всё это сказал велосипед Симона Перцева. Теперь - снова сам Симон, его мнение о книгах, о его создателях и пути текстов из переменчивого мира на полки библиотеки вечности.
-Я ездил кстати к Богу, - говорит Симон, - я ездил, и я, и мой друг, велосипед. Бог живёт в океане. Он и есть океан. И вот, он мне говорит - Симон, ты не должен нести в мир злобу и агрессию. Если ты видишь, что недостойные стоят на троне, а ты как будто валяешься в пыли, то это проблема твоего восприятия. Но я не могу тебя оставить у себя прямо сейчас, твой путь не закончен еще. Но тебя я очень уважаю. Ты - Поэт. Это же я тебе говорю, Бог. Я, например, вообще не знаю имен твоих современников. Нет, я их не считаю ни пылью, ни плесенью. Просто я их не знаю. А вот тебя я знаю. Езжай. Да пребудет при тебе велосипед. Как пройдешь свой путь, возвращайся. Пиши очень много. Очень, очень много. Я прочитал всё, что ты написал. Но мне этого мало. Я хочу еще. Иди по своей дороге и созидай. И не важно, что все, что делаешь, власть и шелуха не хочет замечать. Ведь я замечаю. Я читаю. Зачем тебе какая другая аудитория? Кто же может быть выше меня.
Ага, - ответил я, - я приехал в одно региональное издательство. Мне сказали, что вы не то, что не поэт, вы даже и не знаем кто.... А Бог мне отвечает - а не неси зла на людей. Они сами собой не руководят. Не ругай их. Они очень мало живут. Вот ты сейчас обозлишься, и стихи у тебя будут с оттенком серной кислоты. Но меня это даже не испугает, выпью я твою кислоту, и всё тут. Езжай, Симон. Закончи путь свой, жду я тебя. Никогда не бросай писать. У Поэта так не бывает, чтобы он все, что мог, сказал, и на том закончил. Нет, Поэту проще уйти, чем сознаться в этом. Пиши всегда, даже если вокруг тебя - деградированные толпы. Пиши для меня.
-И это все о текстах, - говорит Симон Перцев, - конечно, это не всё. Я говорю в общем, а на самом деле, у нас впереди вечность, чтобы рассуждать о стихах, о поэзии в целом, так как мы не умираем. Нет, ну, если вы умираете, мне жаль вас. Я бы очень хотел вам помочь, а уж тем, которые вдруг пошли неверной дорогой и прельстились красотой временных обложек - да, им я хочу помочь. Просто всем.
Всем людям.
Разговор наш не завершен. Ведь и с самого начала мы не знали, о чем говорить. О дожде? Пожалуйста, сколько угодно. Вот он идёт, не переставая. И в его странном стуке есть дорога, и даже на самом краю тот, кто слышит дождь, может вдруг уцепиться за его серебряные нити, потянуться и начать обратное движение...
От земли - к небу. По дождю, как по паутине воображения.
Ну а вообще, речь шла о текстах и об их постепенном перетекании в книги. Впрочем, есть еще ключи от библиотеки, где все книги хранятся. Кто-нибудь слышал? Я слышал. Но, правда, я лишь краем уха слышал. Хочется большего, стараюсь много, результатов же пока - что кот наплакал.