Рок Сергей : другие произведения.

Сборник рассказов 3.1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник 3.1, первичная версия сборника

  
   Сборник рассказов 3
  
  
  
  
  
  
   Весна
  
   Почему-то ощущение ветра, и сила его, да и другие его дела, ассоциируются с заводом, фабрикой, высокой, трубой, забором - как будто и есть такое место на земле или вне земли. Ветрам уже пора уходить, и потому можно сказать, что пришел средний ветер. Уже цветет яблоня, уже можно накручивать объективы, искать жуков. Это даже лучше, чем искать человеков, хотя поиск может быть совершенно разным. Ночь смешана с верхним туманом. Внизу его нет, а наверху - прослойка природных волос, которые повторяют структуру жизни, внешний вид существ, о которых мы не узнаем. Правильно было сказано: любите друг друга. Потому что ничего не остается перед лицом других плоскостей, других этажей действительности. Хотя человек и меняется, и постулаты воображения становятся все проработанней, но это - лишь внешнее чувство. Белый туман, смешанный с белым дымом цветущих деревьев. Если будет дождь, то отряды пчел сократятся. Кто-то останется дома. При солнце же этот шар из лепестков превращается в большое гудящее сообщество. Встанешь внизу, слушаешь, представляешь себя метеоритом или кометой в черных просторах - там звезды жужжат примерно так же. Надо просто быть больше по размерам, по метрам и километрам.
   В этой ткани воздуха бродят отпечатки людей, которые уже не живут. Их очень много, потому что люди уже давно на земле, и жизнь каждого отдельного индивида идет снизу вверх, пока не достигает клапана. А там, словно через игольное ушко, проходит душа, чтобы навсегда измениться, сбросив с себя наряд прожитого.
   И это кажется, что нельзя смотреть, нельзя видеть и знать. Я думал, большие, сверхъестественные, осы уже вышли. Но это была визуальная ошибка. Просто шмели. Я видел первого мохнато-крылатого паровоза еще в марте. Он влетел в окно, чтобы высохнуть - послушно перед силой правдивости, рядом с источником переменного тока, с лампочкой, которая помигивает, словно глашатай дьявольских частиц и их хозяина.
   Но сверх-осы. Что вы знаете о них? Это большие синеватые биологические аппараты, в половину ладони размерами. Здесь - сразу же мысль о жале. Что будет, если они вас укусят? Но на людей они не нападают. Их задача - летать низко у земли, отыскивая в старых пнях незадачливых жуков. Такова их борьба, такова миссия.
   Но они спят. Правда, мы подходим лишь к середине весны, когда первые листочки напоминают завтрак скудного художника, который перепутал акварель с вареньем. Но зато есть количество. Приходит небесный авианосец. Идут дожди. Это помогает белому свету расходиться во всем мире равномерно, затрагивая и потусторонние радиочастоты - то есть, головы, сферы ума, поля мысли. Как хорошо, когда все цветет. Это настоящий новый пергамент для философа - который начнет наносить сюда прежде всего знаки ментала. Это будет ближе всего к шумерским символам, а потому, нет ничего лучше, нежели подобный вид слияния.
   Сигарета горит. Неожиданный, желтый, глухо-тарахтящий вертолет выскакивает из-за крыш и убегает. Звук несерьезный. Моторчик и звонкий, и глухой, словом, это некий вариант усиленного мопеда, который был запущен в воздух для проверки плотности прилегания друг к другу молекул.
   Весну надо суметь захватить стихами. Но легко ли? Если б я был строителем, то, пожалуй, это было б сродни постройки очередного города. Но если они уже стоят, эти города? 10, 20, 100 городов. 101? Великая ли цифра. Но форма завсегда привлекает сердце любого творца, потому ты никогда не скажешь, что сделал всё, на что был способен. Я тут не беру в расчет изначальных мастеров предмета. Все мы чем-то обыкновенны. Но весна может проскочить. Это опасно.
   Это очень опасно.
   Нужно оживить карандаш. Нужно вспомнить про краски. Ранние просторы земли. Шкура медведя. Стена скалы в качестве хоста. Я рисую камнем и углём.
   Рисовать надо уже сейчас. Нельзя упускать весну. Человек, хотя и слабее большой мировой машины, может прикинуться игроком, и это, может быть, наивысшее состояние его. И сигарета - просто другой вид инструмента. Есть еще фломастеры. Разнообразные мелки. Есть еще палочка от мороженного, которой таинственный корифей делал картины на песке - в рассказе Бредбери "In a season of calm weather".
   Но вот и "желтый" возвращается. Куда он летал. Снова - все то же слабомощное тарахтенье. Он покачивается, словно нервничает, но не хватает тонкости в диапазоне звука. Так он и уходит - прекрасный в своей технической отрисовке.
   Именно сегодня. Именно. Но как это показать? Топор весны. Она разрублена на две части. Счастье должно быть самим по себе - если на стенке висит телефон, и, снимая его, вы подключаетесь к шпионской аппаратуре. Вы слушаете колебания в иных лабораториях. Именно это! Вы не замените это ни чем другим.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Автобусы и тетради
  
  
  
   Ночью, когда восходят белые автобусы, я пробовал пройтись - хотя, конечно, идти немного страшно. Я вошел в магазин скелетов. Я думаю, что скелет - это абсолютно голый человек. Ничего более величественного и чистого.
Они стояли, словно росли.
-Вас так много, -сказал я, - вам так хорошо, что вы есть. Хотя бы для меня.
Я понял, что тут я под прикрытием - можно сесть на скамейку между торговыми рядами. Мне никто не будет мешать - откуда я знаю, пустыми ли выезжают белые автобусы. В тот час, когда время стоит в одной точке, когда нельзя сказать - ты в мире живых или в мире мёртвых, не выбирается ли нечто наружу.
Я сижу в торговом центре, рядом с катком, рядом с магазином скелетов, и здесь я конспектирую мысль. Настоящий ли это торговый центр? Нет, в жизни такой существует - но сдвиг фазоинвертора очевиден.
Я пишу в тетрадь:

Во-первых, конечно, надо абстрагироваться от реалий. Потому что поэт - это редко. Стихоплёт - чаще, но не надо ругать. А есть еще эксплуантанты. Это третье. Нет, бывают талантливые эксплуатанты, но все равно, если ты приучил себя стрелять в молоко, и делал это очень долго, говоря всем - о, молоко, кривда - алмазы! - то потом уже поздно. Ты уже не поправишь свой прицел. Ложь - это дама с ложкой. Вы друг вокруг друг друга вьетесь. Любовники тоже в идеале - две змеи. Но это надо воочию однажды увидать, как они весной, змеи, в горах ткут друг из друга узоры, витиеватые трубопроводы природы. И дама с ложкой говорит - ешь. А ты такой ухмыльчивый, и тебе рукоплещут люди, которые кормятся через себя. Грубо говоря - был сахар. И он был у неё. Ты его переработал, и что это? Уж точно не сахар.
Во-вторых, во-вторых ничего нет.
Но в поэзии всегда много абсолютной осени. Я имею в виду поэзию, а не творения эксплуатантов. И осень, будучи материалом, тоже пища. Потому в осень и уходят. Нет, конечно, можно и в зиму уйти - но ведь все идёт по кругу. Впрочем, ежели зима так мила, то север будет прибежищем душ ледяных.
   В мире поэта тетрадки - это как снежные вершины, это как тайные пирамиды, которые ищут искатели. Вот и тетрадки. Если вы игрок в рифму, но еще не поэт, то конечно, вам нужна душная комната и жертвы комнаты - и там эти жертвы, словно жертвы мёда. Сладко, и не уйти от этой сладости никогда.
Силу тетрадки понимают только через смерть. Для этого надо, конечно, прожить, конечно же - стать плодом на древе познания, созреть и дождаться, когда тебя сорвут. Но поэты, конечно же, живут быстро. Еще и лета нет.... И осени нет. Да, впрочем, есть и бег на много сезонов. Но яблоки эти вызревают слишком быстро и падают самостоятельно. Но и их подбирают. И делают вино. Так вот, потом некий дух, некий эгрегор тетрадок сохраняется, чтобы - если вы потом снова будете жить - чтобы он о себе говорил, чтобы тревожил. Тогда, если вдруг будет настоящая передача (словно пас от Иньесты на Месси), то конечно, вы поймете.
Это образно.
Если есть мяч.... Перо.... Бумага....
Словно, наиболее сильная игра получается во втором тайме. Если тетрадки вас всё разбудят.
Что касается примеров, то это уже другое.

Я вышел, чтобы смотреть и слушать белые автобусы. Но было страшно, и я выглядывал из-за края здания. Я думаю, что в жизни место это значимо. Люди постоянно меняются. Хорошо детям - у них есть немного времени, чтобы побыть в перманентности. Потом уже начинают меняться серьезнее. И чем дальше, тем больше этого. Когда вещей так много, когда ты их съел уже предостаточно, они начинают расти у тебя из ушей. А деньги - это чтобы посмеяться.
Автобусы выезжали, словно вытекала вода. Большая жизненная вода. Это потому, что и в безвременье есть время, и оно тоже куда-то движется. Моторы автобусов напоминают стук вселенских зубов. В сердце холодеет. Наверное, если остаться здесь немного дольше....
Листы тетрадок, скорее всего, бывают лишь однажды.
Я вернулся назад, чтобы забыться и сформулировать мысль, которая бы была просто мыслью. Все - однажды. Но если есть автобусы - значит, и - маршрут. Отважиться. Страшно - если взять и не вернуться, то что же дальше? Животный ужас - это серьезный защитный механизм.
Я, было, подался вперед, чтобы очутиться на пути у автобусов, но безвременье порвалось. Сначала его было ровно две половинки, но вскоре полетели лоскутки.
И всё...
Для того, чтобы пронаблюдать ход белых автобусов, нужен сеанс. Он -переключение некоей ручки в положение А. Если вы - мастер непроизвольных мечт, то можете попытаться сделать все по наитию. Но, правда, редкое это дело. Но я не просто это говорю - быть может, если преодолеть страх и не побояться жуткого грохота, который создают двигатели, можно проехать к началу, к первому листу.
Тетрадь номер 1.
   В остальном.... Надо было узнать, есть ли в том месте магазин скелетов. Я пришел в 16:00. Я прошел - всё это напоминало коридоры абсолютной осени, и каток был на месте. Разумеется, вместо магазина скелетов торговали аксессуарами с кошечкой "Хеллокитти".... Но это движение - не поиск. Не важно, в прозе все равно много не скажешь, а стихов мало не бывает. Хотя, может, уже всё было сказано. А может быть - и ничего. Лично я думаю, что в курсе сути вопроса. Мне даже не нужно подтверждения. А вот эксплуатантам оно, конечно, необходимо. Это есть долгая близь, а еще - близкая близь. Но это кажется, что она теплая и податливая. Тетрадки тут ни к чему.
Осень же уже накануне.... Надо что-то выискать, так как поштучно их, осеней, может конечно и на целую пачку набраться. В зависимости от качества, от размера упаковки, от штучности этих самых осеней - сколько их вам отдано?
  
   Банания
  
  
   В будущем стоит ждать такого: все велосипедисты будут получать права на велосипед? Почему? Ответ просто. В мире популярен велосипед. Его будут популяризировать и у нас. Это не просто. Мышление - раб-господин подразумевает, что господин ездит исключительно на машине Можно, впрочем, упростить этот процесс и назвать лох-не лох, но это не совсем верно. Однако, есть еще такой концепт как "европеец". Это значит, что ты не совсем славянин, гены твои улучшены, например, чотким велосипедом. Дети богатых будут ехать кататься на велосипедах в Европку. Да, это если Европку не прикроют. Тогда - на вотчинки, ну и - дорогами Москвы, ибо московность тоже генетически выше чем суть замкадыша. Так вот, когда велосипедов станет совсем много, введут права. Это очень выгодно. Во-первых, велосипедисты будут более дисциплинированы. Во-вторых, нельзя будет пить за рулем, и полицейский, задержав пьяного велосипедиста, сможет арестовать его на 7 суток. Наконец, невероятная выгода государству. Для сдачи прав придется платить. На эти деньги можно будет вырастить новые поколения олимпийцев, но также изготовить и обновить модельный ряд межконтинентальных ракет.
   Но это мало! Далее - права для пешеходов. Представьте себе. Подъезд жилого дома. Северный Кавказ. Пешеход подходит к КПП, который стоит на выходе на пешеходную трассу. Здесь он просто проходит - точно так же, как и на автомобильном КПП. Ведь и там не всех проверяют.
   Полицмейстер сверят нагрудные номера с компьютером, то есть, делается это автоматически, а полицмейстер лишь следит за этим. Если обнаруживается нетрезвый водитель пешеходного транспортного средства, у водителя такого изымаются права, производится арест на 7 суток. После этого вопрос о лишении прав решает мировой судья.
   Что касается алкоголя, то надо помнить: русский - значит трезвый. Захотел расслабиться - на турники! Подтянулся, хорошо. Для праздников будут изготавливаться специальные спорт-релаксаторы.
   Например, Новый год. 31 декабря. Речь президента! И вот.... Подстилаем коврики. Начинаем новогоднее олимпийское отжимание. Здоровая нация! Здоровый дух! Нет, вы, конечно, можете тогда купить бутылку водки, но будет она стоит тыщу рублей. Пусть дураки травятся. Сигареты - рублей по 500 за пачку. Строго по паспорту. Приходишь в пункт продажи сигарет. Тебя там фотографируют. Оставляешь отпечатки пальцев. Идешь домой. Курить нельзя нигде. Только дома, в специально оборудованной камере.
   Конечно, скоро будет ГТО. Это прекрасно. Осознавший себя народ будет смелым помощником газовых элит и московских семей с ментальной ориентацией древнюю семитскую кровь.
   Работать!
   Но что касается Банании, то это - имя такое. Вот вчера, например, был хороший махач. И на ринг вышел Гуталин. Зрители были в востороге. Гуталин собирался выступить в стиле представителей афтриканской природы, но хорошо получил. Почти сразу, при чем, вылетел за канаты. Это говорит о том, что русский - значит сильный, русский - значит трезвый. Турник, беговая дорожка, мешок, груша, перчатки. Вот когда будем присоединять Армению и Грузию, все это понадобится.
  
  
   Бельё
  
   Какая-та странная весна. Отдельные её куски хороши или нет. Утро - как сигнал. Хорошо же, когда мир более сглажен, когда мир не имеет острых углов. Вот любители доски. Любители той самой доски, которая едет по сырым гладям морей и различных океанических бассейнов, выбирают явные округлости. Утро. Жуткий розовый свет. Нож утра.
   Он посмотрел на соседний балкон - бельё нервничало. Но вы знаете, как может волноваться хвост животного? Кота. Да, они это могут. Очень нервные животные. И пульсация передается, воздух есть проводник всех видов веществ и нематериальностей, включая нити мышленья и что-то такое же, но еще не открытое, еще не описанное.
   Яркость дня не такой нож. Но - циркуль. Им бы в глаз. И нету тогда глаза.
   Роман дернул себя, наверное, за нос, а может быть, за ухо, отвлекая от созерцания нервов ткани. Ветер, словно электрический ток. Белье. Белье. И мозг дергается в такт ему.
   Он вышел и стоял в лифте, покуда лифт этот не был вызван, вошли девочка и женщина. Ехали вниз.
   -Правда? - спросила девочка.
   -Правда, - ответила женщина.
   -А чем пекинес лучше?
   -Люди копируют собак, Женечка. Все люди. А потом собаки копируют людей. Какую собаку ты выберешь, такой ты человек.
   -А если собака?
   -Почему.
   -Она ведь может выбрать меня.
   -Это если ты подберешь бездомную собачку. Если она к тебе попросится сама. Но если это будет большая собачка, ты не сможешь держать её дома. В частном доме собак держат во дворах, на дачах собаки служат, но в этом случае хозяин должен навещать дачу регулярно, потому что собачку надо кормить. Собачка, Женечка, похожа на человека. Как ты её кормишь, так она и служит. Но зато собачка честнее.
   -Почему, теть Свет?
   -Собачка не предает.
   -А бывают такие собачки, которые предают?
   -Нет, таких не бывает.
   Ветер выскочил из-за реки и облизывая углы многоэтажек, затрясся в стеклах. Полетел мусор. Покатились, словно живые организмы, окурки. И Роман вдруг понял, что понимает - они катятся с настроением, и есть в этом какие-то резервы радости, молекулы тепла. Приехала мусоровозка. Начали загружать мусорные баки.
   -Слышь, давай. А? А? Давай.
   -Ровно, ровно давай!
   Так переговарились рабочие в оранжевых жилетках. Должно быть, им нужно было чередовать мат с фильтрованным русским. Но Роман не обратил на это внимание. Он прошел к магазину, а там, за углом, пил пиво Клешнев - почерневший, словно шахтер.
   -Гэ. Гэ, - икнул он, - выпустили. Прикинь, прикрыли на протокол. Мать сдала, сука. Да я не обижаюсь. Ты, да зато отдохнул! Да футбол аж завтра. А я отдыхаю, да думаю про футбол. А мусор пришел, говорит, пиво - ноль пять по две сотни. Я кричу - слышь, ты лиходей. Но принес. Теперь, слышь, надо четыре сотни нести. В мусарню. За две бутылки.
   Роман пожал плечами.
   -Слышь, есть бабки?
   -Нет, - ответил Роман.
   Он прошел сквозь магазин - к противоположному выходу, а там уж, через два дома, стояло кафе, где он и выпил пива. Ему вдруг показалось, что Клешнев придет и сюда - еще более черный, еще более безнадежный, человек, которого высушили. Но не жизнь высушила. Не известно, что именно.
   В голове могут быть голоса. Нет источника. Просто так. Голоса. Если их трогает рука, то такая рука опухает. В преддверии странного газа, который пойдет из открытого крана в полость черепной коробки, уже что-то происходит. Но газ заставить жизнь расшириться - потому что и во вселенной что-то движется, красное смещение или же еще что-то. Не обязательно знать названия. Газ уже идет по трубам, хотя он еще далеко. Но вы представьте себе цунами. И вы стоите на берегу, а оно лишь зреет. Некий продукт, обладающий наобором свойств смежных, но - очень смежных, хотя и граничащих с чистым чувством. Море отступает, а вы все стоите. А может быть, вы и не знали, что нужно бежать. И вскоре что-то начинается.
   Приближение.
   Так и газ по трубам. Он выйдет и никого не заденет. Потом будет другая жизнь, и не надо думать о последствиях во внешней среде. Нет ничего. Вселенная ограничена личностью. Великий эгоцентризм.
   Он допил своё пиво и сделал круг, огибая дома. Когда он вернулся, то взору его открылась погрузка Клешнева.
   -Давай. Давай. Там попьешь, - сказал мент.
   -Слышь, я ж сказал, что расплачусь! - гулко протрубил Клешнев.
   -Давай. Давай.
   Уазик дернулся и повез его, Клешнева, к новым протокольным чудесам. Да, но там не было ничего. Не было газа. Вселенная молчала. Не было сигналов.
   Там.
   Но возвращаясь, он вдруг прислушался к отдельно идущим посылам. И вдруг:
   -Скоро взрыв земли!
   Роман осмотрелся. Голос был четкий, геометрический, графический, чертежный. Черт возьми! Если бы развить тему. Но некая страшная, душная, вуаль уже подступала. И мы бы могли решить что-угодно, но интеллектуальный путь подразумевал именно это - наличие дополнительного зерна между разумом и прокладкой мышленья.
   Уже почти 20 лет он разрабатывал систему победы в лотерее. Эх, первые годы. Как далеки они. Когда до весны монокосмоса оставался один шаг, лотерейку прикрыли.
   Вечер до этого - немного водки, счастья, бессонная, но радостная ночь. Неожиданный фейл. Провал. Будто ты - агент, будто ты - одинокая модель блуждающего биоробота. Все пропало. Он сжег все тетрадки. Все до одной.
   Сколько их было тогда? Тетрадки....
   В пору было повеситься, но он воспрянул. Фениксом шел по плоскости лет. Спустя год он уже начал новую тетрадку.
   -Что это? - спросила Ира Сумина.
   -Да так.
   -Ты физик?
   -Да так.
   -Нет, скажи.
   -Теория вероятности.
   -Круто. А для чего?
   -Вычисляю лотерею.
   -Да?
   -Да.
   -Хочешь выиграть миллион?
   -Не в этом дело.
   Казалось, тогда все пошло не ровно - будто бы поверхность изогнулась и стала гористой. Но привычкой Романа было добиваться девушек силой, еще мать приучала его - помни, суки! Суки, сын. Не ведись на сук! С тех пор он нападал. Нет, это не было насилием. Он просто набросился на Иру Сумину без предупреждения, и та крича убежала. Больше они не виделись.
   И рядами шли цифры, и голоса, голоса. Будто в запределье шли дожди и стучали. И вновь он смотрел на колыханье белья в окне. Сжимал веки, чтобы добиться иных скоростей и визуальных образом.
   Чувство такта. Одежда времени. Проникновение. Но газ уже идет, и не известно, какой поезд прибудет раньше.
   Роман вставал и смотрел в тетради. Он мало спал. Днем - непременная сонливость. Очередной период безработицы - он вновь подрался с начальником, так как считал его тупым орангутангом. Это было в пятый раз подряд. Длинные, бесконечные, ряды цифр. Словно дорога на вершину воображаемой башни. Надо полагать, что ты однажды дойдешь. Но тут - засада! Кольцо!
   Вместо нового этажа - то же самое. Ты ходишь по кругу. И все смотрят на тебя, и все пытаются порезать тебя на ленточки - своими взглядами. Цифры бегут, и тетрадок в разработками лотерейки все больше.
   Он посмотрел на белье, которое смотрело на него, постепенно преобразуясь в облачение для чего-то другого - газ извне. И если и открыты трубы, и скоро, скоро придется утонуть и не выплыть, но песня будет здесь раньше. Летопись конвульсий. Оно двигалось быстрее, заставляя тело содрогаться в такт.
   И ведь подумать, Роман хотел когда-то жениться на Ларисе. Но все закончилось классически. При этом, когда факт нападения был очевиден, она разбила бутылку, чтобы защищаться розочкой. Он не выдержал и кричал: "Сука"! Но взять её не смог. Все сломалось. Он вновь скрипел зубами темными ночами, не находя выхода энергии. И она копилась. И она бурлила, делаясь пузыристой. И цифры образовывали победные результаты. Но мир лотереек менялся, и, когда схемы, казалось бы, были готовы к реализации, происходило перемешивание. Но вначале - отрезание. Тишина. Ночь. Страх и зло, бесконечная ненависть ко всему миру.
   Безусловно, все были виноваты.
   Все. Все на свете.
   Он сжал кулаки. Дергание белья. Танец, напавший на мозг, отчего отдельно взятые участки вдруг стали кашей, стоящей на плите у хозяйки. Крутящиеся шарики опоясывали зрение. Невозможно было оторваться, чтобы жить. Никогда.
   Утром было утро. Но белье оставалось, и казалось, что сломалась кнопка, и мир уже никогда не выйдет из бега по кругу. Роман поднялся и вышел на балкон. Теперь, белья было слишком много. Оно словно бы размножилось, перекинувшись на все прочие приставки к стенам, порой - так нарочито остекленных, порой - серых и бетонно-безглазых. Но жуткое колыхание присутствовало везде, сигнализируя о его поражении.
   Он вышел. Кто-то расписал лифт зажигалкой. Кто-то - беспечный и потому - мерзкий своей любовью к приключениям дурень. Так неприятны эти люди. И первая встреченная им девушка попала в воображение - уже за пределами лифта, и он вновь обладал ей, взяв силой.
   -Привет, - здоровался намедни Соколовский.
   -Привет, - отвечал Роман.
   -Когда женишься?
   Хотелось его убить, Соколовского. Роману было уже 39. Все. Все были. Все были виноваты. Хотя новая система выигрыша была уже почти готова, не было соратника - чтобы руководить им, чтобы направлять его, соратника.
   -Кругом дуры, - отвечал Роман Соколовскому.
   -Кстати, ты прав. Бабы пошли - ну его нафиг.
   -Да.
   -Но все же, Ром. Пора уже. Или ты решил по-боярски?
   -Почему?
   -Бояре женились в 50!
   Тут бы и убить Соколовского. Роман был накален, и жар шел в зрачки и тянулся в черных колодцах рецепторов, и змеи нервов шли в обратную сторону, и они говорили, они шипели, они пели о том, что краны открыты - это нервно-паралитический газ, у которого есть источник за пределами души.
   И был встречен возвращающийся из ночной ментовки Клещев.
   -Отпустили, слышь! - крикнул он издалека.
   Крикнуть он мог кому угодно. Что-то вроде набрасывания лассо на коня. И в качестве коня этого - любой объект. Важнее, чтобы живой. Важнее, чтобы человек. Но Клешнев уже начинал бросать лассо и на собак.
   -Тузик. Стайййять!
   -И вот, - уничижительно подумал Роман, - если разобраться, кто лучше, я или Клешнев? Нет, если в общем, по натуре, то конечно я. Но с точки зрения эффективности. Да даже если и эффектности. Но я пробью! Пробью!
   Он внутренне сжался, превращаясь в металлический стержень, пробойник. Внутри себя он бежал навстречу победам, и на пути была стенка, но была и дверь. И он бежал, он всегда двигался мимо двери. Потому что так еще учил отец. Учил, завывая глухо - подобный звук издает автобус "Лаз Турист".
   -Пробивать! Надо пробивать!
   И Роман пробивал. Он как-то глубинно зародил в себе поля этих смыслов, где двери были врагами, а пробойник, то есть, он сам, шел через стенки уверенно, мощно.
   -Слышь? Слышь! - прокричал уже издалека Клешнев. - Рома, мать твою за ногу!
   -Ты чо там? - недовольно крикнул Роман.
   -А!
   Тот махнул рукой. Шел к смутному каменному кабаку, где могли его опохмелить. Но рамзъедающий душу пар не проходил. Но, может быть, прибывал газ?
   Роман вдруг вспомнил сон. Вроде бы и не спал он ночью. Но теперь пришла отброшенная кожа сна, его остатки, и там - лишь ряды цифр. Ровные ряды. Много тетрадок. Спуск в какой-то, если хотите, ад. Но он и сам мог признать это.
   С севера надвигались облака, и белья вокруг было необычайно много. Большие белые скопления атмосферных волос притягивали висящие простыни, и те манипулировали сквозняками, которые бродили между домами.
   Но вдруг показалось, что - конец. Трамвай скрипнул и мигнул фарами. Роман сделал шаг назад и поднял глаза. Но трамвайша не смотрела на него. Она словно и не жила на свете - лишь изображения в биологических пределах. Но пассажиры были зрителями. И все смотрели в дыры его души, все хотели обследовать повереждения, нанесенные ему не выжившими лотерейками.
   Он вдруг вспомнил, как смотрел на него статный мужчина в тот момент, когда он закупал целую пачку. И - шаг. Колеса, скрип, последний час, последний рваный кусок секунды.
   Трамвай прошел мимо. Он пришел к магазину, где в придачу имелись стоячие одноногие столцы. Взял пива и длинных, нечеловеческих, чипсов. Перед ним - очень большой пустырь, покрытый воздухом, и только через него - полный болтающегося белья десятиэтажный квадрат. Он осмотрел его. Белье было на каждом балконе. Он махало ему самим собой.
   Жидким осадком присаживается газ к стенкам, бессмысленная формовка, острый жар, соль, оседающая на трахее. Нет, он понимал, что нельзя доказывать. Но ведь была Марина. И они даже пробовали жить. И они даже лежали в одной кровати, и она даже листала его тетрадки. Он рассказывал истории про родственником, про вектор родительского полёта через собственное поколение, и он сам себе нравился. Он на неё не нападал. И здесь все было ясно. Но она ушла через неделю.
   Надо было остановиться. Вторая бутылка пива не улучшила тонированный резонанс. Поодаль хихикали старые парни.
   -А это что?
   -Контакт не коннется.
   -Ты ж такой взял.
   -А ты?
   -Я чо. У меня гэлэкси.
   -А разница.
   -Ну как, разница. Как ты думаешь?
   -Экран один.
   -Нет. Не один.
   Это было межевание электронных органов и сравнение - кто лучше. Через один одноногий стол какой-то торговый представитель передавал заказ.
   -Неля. Неля. Неля, что ты. Ну. Ну?
   Он нервничал, как струна.
   -Так. Давай. Пять-семь - десять. Три, шесть, пять, ноль, десять. Десять. Ты меня слышишь или нет. Десять же. А, нету. Ну ладно. Ставь подобное. И подобного нет? Ставь что хочешь. Ставь, говорю.
   Третей бутылки не было. Роман пошел навстречу этому дому, чтобы бельё проколыхалось совсем недалеко, вызывая дрожь вышедшего на свободу газа обратной стороны души. Поворот, тротуар, рельсы, два мальчика, играющие в футбол на поле два на два.
   -Прекратите! - кричит им кто-то.
   И он идет дальше, и теперь уже все решено. Но сила чувств такова, что нельзя сказать - что же это?
   Может быть - победа?
   Он развернулся и побежал. Киоск еще работал. Вытряхивая из карманов последние деньги, Роман купил лотерейки. Да, ведь происходило происходящее. Длилась длительность. Качались стрелки на невидимом пульте. Горели лампочки.
   Всё и ничего.
   И он вспомнил, как попытался познакомиться с Евгенией, проговорив - все или ничего. Она защищалась стулом, Евгений, и правда - ей удалось защититься. Он крепко тогда получил. С работы пришлось уволиться. То была самая граница года, когда люди начинали пить в офисах и брататься, и денег тогда не платили, и как-то выкручивались. Был вечер сходной тематики. Они потанцевали. Он попытался затащить её в кладовку.
   На работу он потом попросту не вышел. Никто не звонил и не интересовался. Он засел за составление выигрыша, вновь по теории вероятности, и составлял его полгода, после чего пошел и забрал трудовую книжку. Устроился на....
   Всё или ничего.
   Пробойник обязательно взломает стену. Начало череды побед. Начало начал. Именно теперь.
   Роман вернулся и сел за тетрадки. Цифры выстроились в новые дороги, полные транспорта специального вида. И бельё. Оно шаталось все громче. Бельё.
   Как громко поют простыни на балконах! Как вторит им междушевный газ! Он, может быть, там, внутри, касается и душ других, которые, быть может, далеко. Может быть, близко. Это открытие!
   Жар гениальности вдруг посетил его.
   Роман засмеялся. Ручка проделывала очередной маршрут, составляя новый ряд. Гений! Как звучит. Какие формы специальной прохлады!
   И оно заиграло, зашелестело, становясь всеми видами парусов, охватывая каждый узелок в голове, каждую трещинку на кашице серого вещества. Надо было дождаться того момента, когда уже будет обладание. Когда начнется покраска. И в бельё будут заворачивать, или еще - самозаворачиваться, будучи совсем уж завернутым, очевидным.
   Но именно тогда - зарождение настоящего тепла. И бельё уже повсеместно. И если бы бежать, но уже поздно. Потому что и сам ты одет. Потому что и врачи одеты - но ты будешь в объятиях мира надсуетного, наполненного газом.
   Роман приподнялся, потянулся, понимая, что - свершается. Момент-точка. Паутина его усердствований и бега сквозь стенку наконец зародила в центре своем паука.
  
  
  
  
  
   Березкина
  
  
   Знаете же, как все относительно? Особенно теперь, когда наши решили, что человек засиделся, замшел - пора им управлять. Вообще, и так управление - это набор всякого. А если, например, телеведущий, пуская искры, светясь, выдает черное за белое. Нет, тут вот так - говорят, что соль - это сахар, а земля - это резина, вода - сок, а сок - бензин. Я вам точно говорю - все начнут это повторять на третий день, а спорщика запишут в дураки. Но знаете, как фильтровать все это? Если вы ведете, что про песок говорят, что это - гранулы чая, значит - есть что скрывать. Делается это не просто так. Ведущий врёт. Власть врёт. Корабль, на котором мы плывем, может быть, уже наполовину потонул. Но все танцуют. Голые не видят, что они голые. Умирающие смеются.
   А был другой вид наслоения. Это когда снимают пенки. Ну, вот, общество.... А наверху....
   Про все это и был разговор. Тусили. Для Березкиной это был 16-й год тусения. Ей было уже 32. Тут были не нашедшие корней андрогинности ребята, были девушки, выражающие свою суть в списке увлечений в аккаунте социальной сети, но юность прошла. Кто-то уже обзавёлся потомством. Самые упорные не сдавались.
   Европа....
   Европейка....
   Европеец....
   Надвигались, впрочем, новые времена для людей русских - да тут и не надо забегать вперед. И мы туда не пойдем. Кто знает про будущее. Это одним понятно - если в пустыне не росли не цветы, то они там вдруг и не вырастут. Но другие, слушая утверждение, что песок - это сахар (из телеприемника, разумеется), будут настроены иначе.
   -Для нас не закроют Европу, - сказала Березкина.
   -Может, и закроют, - ответили Тюленева.
   -Европейка должна думать так.
   -Почему - так?
   -А я слышала, как живет Сеня, - сказала Талькина, - в общем, я слышала от Наташи. Он ест сало. Представляете себе.
   -Фи, - проговорила Березкина.
   -Сало и селедка.
   -Европейки не едят селедку, - сказала Березкина.
   -А сало?
   -Украина.
   -Украина - часть Европы.
   -Нет, это пережиток.
   -Что пережиток? Украина.
   -Я не говорила про Украину.
   -А про что?
   -Про сало.
   -Сало уйдет. В Европе запретили сало. Теперь все будут максимальными.
   Березкина собиралась пожениться с Галей Сорокиной. Но вышла замуж за Максима Самцова. Да, фамилия не очень. И в школе Максима звали Самцом, что ж. Нет, оне поехала в Москву вместе с Федей - покорять тусенья. То бишь, если вы покоряете тусенья - вы стараетесь не работать и лазить по тусовкам - а уж в Москве они - о-хо-хо. Но если в родном городе она строго давила халяву, напоминая всем, что европейки не работают, то тут начались всяческие суровости, и ничего с этим нельзя было сделать.
   Все хорошо снаружи, но.... Но Березкина нашла свой путь. Федя отпал, словно перезрелый орех. Самцов тоже - тусил, искал, и, наверное, здесь был скрытый договор. Березкина может разряжать свою страсть по моде в неких личных пределах, Самкин работает упорно - ну и все тут. Здесь, как правило, можно заканчивать рассказ - ибо знаете же, есть ток - одна фаза, две фазы, три фазы. Как это делается? А очень просто. Прокладывают провод - вот вам и фаза. А если жизнь, то и тут однофиговски - кабель проложен, и теперь впереди - ровное поле, до самого края. И уже ничего не будет. Это есть одна фаза. И двух не надо. И трех не надо.
   Березкина стала Самцовой. Выше описанный движ был, конечно, раньше. Талькиной было уже 33, она приезжала в гости и тут же вступала в контакты - иной раз у нее было по две, три встречи с разными ребятами за день, по поводу, конечно же, соединения тел. И так продолжалось те же 16 лет. Именно столько они были знакомы. Что касается Сени, то некогда он был полумужем. Полностью не стал. Запрещал Талькиной дополнительные встречи, экстра-сношения вне уроков жизни, ел сало. Она до сих пор содрогалась. А как выгнало его - еще год в морозилке лежал шматок. Страшное дело.
   Но годы шли. Талькина работала в банке и тратила все деньги на поездки и фотографирование. В Египте, в этом году, не в прошлом - было три паренька. Она думала, будет четыре, но тот отказался почему-то от секса вне брака. Говорил по-русски - сказал, что учился в Москве, ищет стройную русскую жену и мечтает о строгости. Тут ей вспомнился Сеня. Строгость. А в Турции ее встретили с цветами - уже знали, что она приезжает. А как же было тут разделиться? Мехмед, Махмуд, Меламед?
   Талькина была добрая и хорошая. Над теми, кто не ездил по морям, смеялась по-мелочи, не сильно. На свадьбе у Березкиной выпила не на шутку. И тут было то ж дело - магическое число 3.
   -Давай на троих, - предложил Слава Бунин.
   -Ой, - смутилась Талькина.
   Да нет, что ей было смущаться?
  
   Березкина же, хотя и была теперь Самцовой, оставалась сама собой. Здесь есть серьезность и по фамилии. Не всегда может быть соответствие. Ну, положим, ваш предок приехал из Африки, и ему дали фамилию Африканов. Правильно? Верно. А если - Иванов. О, это сдвиг точки сборки. Собакин? Нет, фамилия редкая, не стоит сравнивать по ней. А вот, например, фамилия - Злов. И сам человек - Злов. Что тут сказать?
   Так же и с Березкиной. Ибо, став Самцовой, структуру личности своей она не поменяла. Было в ней что-то от Березы. Вернее, Березки.
   Белые тревожные девушки-деревья стоят рощицами и дрожат, создавая ветер. И это от этого в мире как-то еще более невесело, и если идет человек через рощу, то душа его не может найти успокоение. Будто это дорога искупления. Поэтому, переход в мир человека березой может сопровождаться подобными явлениями.
   Вспоминали про "Дягилев". Сгорел он так давно - словно бы это были Помпеи. Точно так же простой человек не мог туда попасть, в этот римский курорт, на винопитие - так и с "Дягилевым". Опоздала Березкина на много лет.
   Она призналась в этом Трубиной. И еще:
   -Я встречаюсь в плане девочка-девочка, потому что модно.
   -Да?
   -Клево! Клево!
   -Но тебе нравится?
   -Не плохо.
   -Скажи правду.
   -Хочу играть.
   -Во что?
   -Есть видео! Давай повторять.
  
   А как-то Березкина встретила Ларцова. А что Ларцов? Он переехал в Англию. Никто его туда и не приглашал. Ах, когда-то давно Ларцов сам научил Безкину пить вино. Была она девочкой-персиком, о 16-ти годах. Был Ларцов глуп и весел. А теперь был суров и бородат. Он читал лекции по теме аннунаков. Все лекции были высосаны из пальца и переведены на английский. Ларцов сам так решил. Вообще, он всегда искал. Искал долго. Потом отчаялся. Потом подумал - все напрасно, пора делать харакири. Но было жалко себя. Решил терпеть. Теперь он жил как хотел.
   -Петя, - подпрыгивала Березкина.
   -Тусишь? - спросил он как будто с иронией.
   -Тусю! Тусю!
   -Да, - вздохнул Ларцов, - я чувствую, все в мире или движется, или катится. А ты все та же. Прекрасная Березкина.
   -А что ты делаешь в Москве? - удивилась Березкина.
   -А еду на Север. Нашел миллион денег. На экспедицию. Будем искать аннунаков.
   -Ты все тот же, Петя!
   -Нет. От меня ничего не осталось. А ты все та же.
   -Нет. Я вышла замуж.
   -Кто твой муж?
   -Не важно. Ты же знаешь, это условности.
   -Я стал двояким, - сказал Ларцов, - просто так общаться?
   -Почему нет.
   -Давай встретимся вечером.
   -Конечно.
   -А как же муж?
   -У нас разные тусовки!
  
   У Ларцова было очень фигурное, очень знаковое, воображение. Хотя для его лекций по культуре аннунаков этого и не требовалось - ибо иногда нужна сухость. Да и достаточно было перечитать Ситчина. Больше никто ничего не знал кроме него - наверное, Ситчин все сам придумал. Для Ларцова было еще проще - его работы не носили глобального масштаба. Народ приходил, чтобы развлечься на особый манер. Тут ничего не было. Сугубо - место в жизни, где есть рыба. Эдакая заводь.
   Так вот, они встретились. И он признался.
   -Такое ощущение, что все прошло. И я стал мечтать, Березкина. Хотя бы была у нас одна встреча. Ты мне нужна. На один раз. Чтобы чувствовать тебя в себе - хотя бы и было это вот сейчас, и больше никогда. Ты не понимаешь. Ты же не читаешь лекции. Однажды я нашел очень интересные факты. Это было так же, как сейчас.
   -Ничего не понимаю, - сказала Березкина.
   -Это не просто так.
   -Ты просто коллекционер? - спросила она.
   -Нет. Это - культурный проект.
   -Культурный съем?
   -Нет.
  
   Но подробности нам не нужны. Ларцов, он потом собирался посетить и Талькину, по старой памяти, но у него было в обрез денег. Билеты на самолет подорожали. А надо было еще лететь назад, в Лондон. Да и потом, на первом месте стоял Север. Там ведь и другие серьезные мужчина были в одной обойме.
   Так или иначе, Березкина поняла, что беременна. Ей было уже 32, и она ничего не планировала. Ей виделась бесконечная Европа. Игра, скромная или жаркая, и - греческий салат. Никакого люмпенского хлеба. Томик в сумочке. Из тех, кого было принято носить с собой, словно заветный волшебный кирпич. В данном случае - это был современный русский писатель Шишкин, убежавший из России, боясь самого себя.
   Нет, позже она одумалась. Был ридер. Чернильный. Была Вера Полозкова. И когда в крови уже бегали искры невроза в пору ранней беременности, ей снилась любовь. Полозкова была вся в золоте, словно какая-нибудь Нефертити.
   -Займемся, госпожа, - сказала она.
   И началась игра.
   Самцов, конечно же, ни о чем не подозревал. Да он и вообще был не в курсе существования Ларцова.
   -Буду делать аборт, - заявила Березкина.
   Самцов пожал плечами. У него не было идей. Нет, они женились не по договору. Общее увлечение пенками, тусование, желание трогать какие-то гладкие поверхности, снабженные названиями, и даже - никаких концепций. Ибо это слишком сложно, ибо тут, например - серьезное блогерство, а это - вне сферы, вне дома сияния вещей.
   Вещи, марки, и даже - немного автомобиля. И близилось лето. И в рощах кланялись ветрам березки, а в стороне синели сосны, и другие деревья, более важные, или менее важные. И травы зеленели. И по речкам бегали круги, пущенные окунем. И так было славно.
   Ларцов ничего не знал. Да они и не общались. Написали друг другу приветы в социальных сетях. Талькина подвышла замуж. Это что-то типа из разряда "поджениться" - так говорят в народе. Когда, конечно, нет никаких документов. Но это и не полное сожительство, а лишь проба, и все понимают, что тестирование почти ни к чему не обязывает. Однако, через две недели все закончилось. Потом был Али. Потом - Шынболат. Потом - Мурат. Думать было некогда. Потом - снова Турция, и там - Альтюг, турецкий дедушка лет чуть ли не под 70. А, Ларцов все же связался с ней.
   -Замуж не вышла? - спросил он.
   -Не-а.
   -А когда?
   -Не знаю.
   -Пора бы.
   -Да думала. Да хорошо жить.
   -Но пора бы и....
   -Кого? О чем ты?
   -Рожать, слушай.
   -Знаешь, у меня есть знакомая. Света Колесникова. Она жила, знаешь, лучше всех. А родила в сорок. И сейчас ей сорок пять, и живет лучше всех.
   -Ты хочешь как она?
   -Ну, я подумаю. А что? Ты хочешь мне предложить?
   -Я на Севере. Хочешь?
   -Что хочу? Хочу. Нет, слушай. А у тебя есть жена?
   -Нет. Хочешь замуж.
   -Я подумаю.
   Но это и весь был разговор. Ларцов бы не женился на Талькиной. Тут бы пришлось делить её с многочисленными арабами, армянами, грузинами и прочими представителями населения земли.
   Березкина же нашла выход. Ей предложили деньги. Это был Стас Басов, парень с самым честным лицом на земле.
   -Мы покупаем, - сказал он скромно, - на время беременности платим по 20 тысяч, а после оформляем смену родителя, платим 300 тысяч.
   Березкина посовещалась с Самцовым. Было решено поторговаться. Оно, конечно, и не было таланта подобного рода у Березкиной, но получилось. Сошлись на 500 тысячах. А потом - о, веселая же ты жизнь - выяснилось, что можно участвовать в эротических фотосессиях. Правда, куда потом идут эти фотографии, было непонятно.
   -Ну, - сказала Березкина.
   -Ты будешь дома? - осведомился Самцов.
   -Дома.
   -Гм. А я бы....
   -Ты поедешь тусить?
   -Я устал. Кругом одна сплошная пробка. Нет сил.
   -Ладно.
   -Ладно.
   Лето наступало. Солнце выступало в роли конфорки, но - с обратной направленностью. Оно висело сверху - да так и всегда было, и сейчас, и при динозаврах. Люди перемещались по направлениям. Наверное, как кому записано. И это было, и ничего тут нового не было. Березки в местах природного сосредоточения становились ласковее, хотя общая тревожность не спадало. Таково уж это дерево. А когда растет оно в своих нормальных местах, то, скорее всего, все тут правильно и лаконично. А если вырастить ее, березку, может быть, в горшке, на окне - то какая она будет? Белая, плаксливая. Или веселая. Или, может быть, она впитает силу окружающей среды, и мы её вообще не узнаем.
   Признаюсь, мне в этом рассказе уже нечего говорить. Потому что я не знаю, что было дальше. Нет, конечно, потом - все словно в песне. Июнь, июль, август. Прекрасный жар неба. Вылеты самолетов к курортам, и - поиск счастья. Мы можем продолжить тему Талькиной, но, может быть, и не нужно это теперь. Рисование в словах - дело, полезное для автора. Читателю тут может быть сложно - если писатель решил не выстраивать ровных зданий и мостов, наслаждая лишь собственные желания к интеллектуальным играм. Все остальное нам надо додумывать. Чем, наверное, мы будем заниматься немного позже.
  
  
  
  
  
   Ближе к осени
  
  
  
   Человек слабее осени. Но лето - его друг. Что-то тут общее. Одна большая вприпрыжка. Как коврижка. Но коврижка - это луна. Она выходит по большим уж позднякам. Ты понимаешь, в одном и том же стиле можно конкретно завернуться. Надо устанавливать словарь синонимов и искать новые слова - правда, читателю это безразлично. Если ж я ориентируюсь на белесую дырку с бубликом в ментальном небе - то обязательно. По ночи в небе висит какая-та туманная клякса. Вообще, нет ничего такого, кроме плеяд. Не может же лететь, скажем, дом? Хотелось бы. Хоть что. Хоть доброе, хоть злое. Синоним слову бесполезность? Давайте подумаем. Непродуктивность. Нет. Другое дело - непродуктивная мечтательность, мартышкин труд. Так вот, с точки зрения зрителя звезд эта туманность и есть мартышкин труд. Зачем висеть? Я не знаю. Ты не знаешь. Интересно, что думали древние греки. В ту пору человечеству было не так уж много веков, но никто про то не знал, но и шарить рукой в темноте надо было в доме собственного ума. Так и сегодня. Все сходится. Точка к точке. Палочка к палочке. Нужна правда, ищи, как прочитать данные субконтура, поля, подсознания. Машина, осознавшая себя....
   И листки готовятся. Две параллели - хотя листов тетрадных меньше, но они упорядочили внутри себя некий опыт, а листы внешние есть своя методологическая филигрань. Августовские мухи сидят в поисках капелек сока на грушах. Они, груши, поспевают лишь в ноябре. Сейчас мухам не судьба. Не дано. И еще можно сказать - не комильфо, но звучит немного по-жлобски, это слово любят есть и пережевывать специальные инвалиды и нудные огуречные интеллигенты.
   Осень надо захотеть. Большая часть времени уходит ни для чего. Я осматриваю экземпляры человеков, чтобы из них строить блоки текста. Но все одинаково. Не стоит писать еще один роман про больной мозг и прикопченые тормозные колодки головы. А неделю назад? Разве я помню, что было. Нет, ничего не помню. Но до осени было дальше, и корабль судьбы еще стоял на рейде. А сегодня мне приснились электрики. Их было много, они искали древнее. Я не совсем понимаю, что это значит. Помимо обычных проводов в стене имелась проводка из просторов ушедших часов и лет. Найдя ее, тетечка энергоинпектор что-то мне объясняла. Разве ж запомнишь. Затем, они стали копать яму и искать провода под землей. И вот, они их нашли. Также там был список доисторического портфолио. На табличке. Вроде глиняной, шумерской.
   -Это было давно, - сказал я.
   Только и всего. Остались лишь сопровождающие сон чувства.
   Время к осени станет другим. Только осенью и можно распаковать эгрегор и найти там тайные тропы. Иначе, жить можно для еды. А если ты заполнил мозги мусором, то это будет та же еда, но в объяснении окольной дорогой. Так, например, делают политтехнологи, чья задача - запутать следы, доказать, что дважды два - пять, и прочие окольные пути и тропы - вам просто нужна цифра четыре, но вас все ведут, ведут, вас кружит общественный сусанин. И все люди уж припали и вкусили от ящика. И когда-то в будущем будет дана оценка киселю. А сейчас - никогда. Тот же путь, через физиологию к физиологии, ищут бездарные сочинители - но многим кажется, что она летят, и что вокруг - просторы духа, а не коридор на пути к санузлу.
   Все будет так или иначе. Еще немного рассказов. 5-10. 10-20. Это все для того, чтобы быть в словах и воображении спортсменом определенного вида. Чтобы не терять форму, бегают и прыгают регулярно. Так и человек, который используют компьютерную железку для энергообмена. Бог же месил тесто руками, надо полагать. Замесил, поставил сушиться. Появилась земля. Ну, и идет выпечка солнцем. Мы можем прокрутить в уме и другую модель, но эта пойдет. А лимит слов преодолеть пока не получается. В некоторых случаях наоборот, интересно ограничение - словно бы ты уж точно велосипедист, и никогда - мотоциклист. Строго 20-30 км/ч, укладывайтесь в эти реалии.
   Сентябрь уже осень, хотя и совсем не серьезная. Время разрешения не спрашивает. Природа получит ремня за свое поведение позже. Еще ждать и ждать. Будет еще сентябрьская муха, и совсем запредельные в плане черты низовые комары. Можно подумать, что время можно укротить. Даже если ты исхитришься в плане формы. Рассказ будет идеальным и четким. Некий абстрактный критик сразу же его примет - потому что обычным критикам давать не нужно, они в этой стране все равно живут по принципу кум-сват-брат. И дураки любят говорить: вокруг много дураков.
   Еще, фотографирование. Но надо много лиц. Где их взять? Тогда, рисование. Уж тут можно развернуться - хотя таланта у меня нет, и я не могу даже найти ключ к себе - я не хочу стараться. Подсознание подсказывает, что все процессы должны идти ровно, лакировано, цикл большой, без брейков, без continue и условных операторов. Ты просто рисуешь легко. А учение - такая дурная огранка, особенно, если все это не находит дверей.
   Хлеб готов. Видимо, осенью и нужно его делать. Вынимаешь их контейнера булку. Она горячая, и не дается коту, который решил ее понюхать. Закрытая электрическая плазма, укрощенная технологией, сделала свое дело. А солнце печет медленнее. Дело не в корочке. Даже не знаю, что оно хочет получить. Все люди как мука с водой. Потом, жнец. Да пусть и продавец. Он выставит это финальное творение в магазине, и все завершится.
   Но все-таки еще не осень. Ничего хорошего о лете вспомнить не могу, но был футбол. Совсем недавно еще. И были рассказы. Они и есть плоды лета. Других нет. Да и если бы сейчас вина, но можно ограничиться наблюдением звезд.
  
  
  
  
   Мастер Ван
  
   Ван был сильным в начале. Это Бог придумал такой тип человека - когда в самом начале он - герой античный, но уже на дистанции в 1/3 ссыхает. И не совсем от водки, но, конечно, и от водки.
   Потому, еще с детства Ван умел делать мотоциклы из детских велосипедов. Делалось это так: самое главное - бак. Двигатель, хотя имеет первенство приоритетов, не может жить один - ему нужна жена, и это - рама. Но не сведующий в вопросах техники человек всегда чувствует силу образа именно в баке, и когда в роли оного выступает флакон в 350мл, ну или хотя бы - литр, и при этом он - прозрачен. Это привлекает внимание. Это ловит ваши глаза. Получается, что данная вещественная одухотворенность, а именно - когда предмет владеет чужими душами, а не душа - предметом, и есть основное.
   Концепция прозрачности уже потом усилилась, и теперь её много - но насыщенность не привела к жажде нового и красоте. Мы можем купить прозрачный корпус для системного блока, но это будет определенного рода поздняк - потому что времена системников ушли, и ныне правят формы малые, формы плоские - все это воспитывает человека куда-то, в какую-то сторону, в его разуме ночуют предвестники будущего. Но мы живем, чтобы есть. И вы докажите обратное. Нет, не докажите. Лишь размножение. Лишь потомство. Если ж у вас нет детей, значит, вы должны их вылепить из глины.
   Двигатель Д-6 крепился на раму детского велосипеда. Само по себе, завести маломощный мотор не требует особенного ума - но уже на пути к колесу требуется правильная звездочка и очень коротка цепь, и, скорее всего, цепь эта слетит, а звездочка разлетится, так как необходима передача через редуктор.
   Ван задумался.
   -Чо, никак? - спросили у него.
   -Не, пацаны, в легкую.
   Само по себе, звездочку заднего колеса надо было переварить. Цель шла к понижающему редуктору. Все остальное - это вещи легкие, словно бы птицы, словно бы воробьи, друзья весна. Тросик сцепления, ручка сцепления, тросик газа, ручка газа. Так как масло для мотора Д-6 лили прямо в бак, а объем флакона - 350 миллилитров, то смешивать нужно было отдельно. Ван помещал смесь ложкой.
   -Щас поедем, - объявил он.
   Было время героев. Мы можем вспомнить рассказ Рэя Бредбери "The flying machine". На самом деле, это - одна вещь внутри другой. Мы бы могли предположить, что Ван попытается построить космический аппарат - хотя бы и не для полета, но - чтобы в большом и тайном журнале поставить свою галочку.
   Я тут был.
   Я.
   Это я.
   Я - мастер Ван.
   Говорили, что-то такое было. Но в мире самодеятельных, например, новых годов, завсегда было много взрывчатки и разнообразных пусковых устройств, и тут Мастер Ван выделялся - он был Гагарин, Королев, Черток - по профилю заточки авиационных колес для изготовления из них устройств для сотрясания воздуха и стёкол.
   В тот день я видел искуроченное устройство. Будто бы некий металлический человек, колесный человек, бензиновый, прошел через мясорубку.
   -Неудачка, пацаны, - сказал Ван вновь прибывшим.
   Но мы знаем, что не бывает науки без практики, без опытов. И потом, в опытах и проявляется полное безумство. Маломощный мотоцикл всего лишь врезался в дерево. Пилот успел катапультироваться.
   -Поставь движок на "Школьник", - посоветовали ему.
   -Знаю, пацаны.
   -Хочешь, я покажу, где на свалке "Школьник" валяется.
   -Нет. На "Зифак" буду ставить. Будем ехать.
   Это был почти бесполезный эксперимент - потому как еще в более ранние годы, то есть, в период среднего эсэсэра, промышленность выпускала настоящий велосипед с мотором, и была даже песенка, в одном фильме - когда дети, исполненные экстаза, бежали и пели:
  
   Велосипед,
   Велосипед
   Велосипед с мотором.
  
   Но был и средне-магистральный уличный мопед МВ-18М, предназначенный для распугивания людей и животных посредством упразднения глушителя.
   Я не знаю, чем закончились эксперименты с "Зифаками" - мучительными и очень низкокачественными велосипедами, колеса которых превращались в восьмерку на любой кочке. Позже Ван собирал самодельные четырехколесные устройство, совершенно самодостаточные, и никто не мог усомниться в его мастерстве, в его статусе.
   И мы хорошо знаем, что ранние годы конструкторства чаще всего переходят в периоды средней водки и дальнего однообразия, почти до самой смерти. И здесь ведь никогда не определишь - что тому причина? Сам ли человек или волны мироздания. Нет, узнать мы можем. Я вам точно скажу, что вещи не то, чтобы могут быть определены - они могут быть даже переопределы, все - за исключением чистого времени. Времени, как вещества. Оно всегда у нас в голове. Если расписать график от начала до конца жизни, то мы можем выяснить, на что мы способны.
   Я так и слышу тарахтенье Д-6, мечты юношества тех лет. Этот небольшой моторчик, Д-6 имеет мощность 1,2 лошадиные силы при 4500 об/мин. Его максимальная скорость около 40 км/ч. Охлаждение двигателя воздушное. Ставился он и на "Ригу-11", и на "Ригу-13" (с огурцом). Хотя до этого был Д-5, который к тем годам можно было раздобыть по запчастям.
   Но на четырехколесную модель ставился Ш-58, двухскоростной. Впрочем, главной задачей, конечно же, было использование мотора от великого моцика 70-х, ММВЗ.
   -Чо, Ван?
   -А?
   -Когда поедешь?
   -Скоро, чо.
   -А есть курить?
   -Там, вон, в бардачке посмотри. Руки грязные.
   Мы помним и лица, хотя и смутные, потерянные в телеэкранах, самодеятельных автомобилистов. Но ныне сама система не позволит вам этого сделать. Хотя бы потому, что нет металлолома. Это раньше любой человек, с прикрученным к нему пытливым умом, мог прийти на место, куда пионеры и комсомольцы снесли с округи все железо и выбрать там подходящую мотоциклетную раму, колеса и прочие части. А что теперь? Все мы знаем, что теперь. Мы все по-прежнему плывем по реке времени, навстречу океану. И когда он все ближе, этот прекрасный глобальный бассейн, все больше прохлады, и все быстрее скорость реки.
   -Привет, - сказал я Юрцу.
   -О, здорово. Как сам?
   -Класс. Чо стоишь?
   -Жду. Щас Ван меня тут заберет.
   -А он еще жив?
   -Конечно.
   -А что делает?
   -Варит машину щас. Да не, старую.
   -А чо на металлолом не сдаст.
   -Ностальгия. Не хочет продавать.
   -Новую купил?
   -Да. Ну не новая, но пойдем. А ту ж он сам собрал. Да её в ментовке не регистрирует. Там все части от разных тачек. Раньше еще можно было, щас решил не заморачиваться.
   Но то, что водка - поводырь, гид, учитель Ваня - это понятно и без наводящих вопросов. Но как же идти по этой жизни? Нельзя же так - в одиночку. Железки утомляют. Все ближе большая вода. Водка - отец. Так можно сказать. Помню, я завел эту тему в зарубежной соцсети, записав - vodka is father. Была долгая и трудная полемика. Я думаю, народы в своём отличии всегда стоят на одних и тех же отметках, но и общая часть, концепция - где ты добираешься до большого журнала этого временного отрезка и там расписываешься - она завсегда остается.
   Нет ничего проще. Один раз, в горах, с водкой, с зеленым лесом, с веселыми голосами наперевес, мы обнаружили надпись:
  
   Здесь был Вася. 1940.
  
   Она была выбита на скале. Она, надпись эта, прорастала из того самого журнала прямиком. В сердцевине находится мотор, потом - во все стороны и времена тянутся тяги, на концах каждой из которых - что-то вроде этого.
   Например:
   Сборная модель, запчасти - Москвич 412, Ваз-2101, АЗЛК 1500, Ваз2103, автор - Мастер Ван, 1996 год.
   Я все думаю, что лучше? Мир светлого конструкторства или мучительные игры с интеллектов внутри закольцованных циклов? Нет, всегда лучше, всегда - идеальнее - плюнуть и все поменять. И быть ближе к природе.
  
  
  
   Бетельгейзе
  
  
  
   Некоторый род рассказов есть ночь. И некоторый род котов есть ночь. И когда близок август, то если не сказать что-то о млечном пути - то и зачем быть сочинителем. Потому что любой человек, если он хотя бы взялся строить пирамиду из языка, уж не важно какого, должен предполагать - все его строки могут быть очень длинны. Идти так далеко, что уж луны тоже можно достигнуть.
   Вот ведь цель.
   Я, конечно, не считал. Я думаю, это не сложно сделать математически - достаточно посчитать одну страницу, а потом умножить на все написанные - исключая стихи, там немного другой подсчет, и, если разобраться, веса тут немного.
   Но больше тут сказать нечего. Рассказ может быть общечеловеческим. Внутреннее устройство души или душ, и еще интереснее - отношений. А кто-нибудь писал про жужжание звезд. Про их пчелиную сущность?
   Нет, я где-то говорил. Конечно, человеку дадено очень короткое время. Он думает - мир цикличен, орбитален. Оно так и не так. Но нет разницы - даже если бы я все знал, проверить это нельзя. Все вместе взятые человеки не увидят и долю этой орбитальности.
   Надо выйти в ночь. Надо найти темную крышу. Растянуться под небом августа. И начинать слушать.
   Есть на самом деле сфера. Эх, кто бы знал, кроме меня. Во всяким случае, в литературе нет упоминания о ней. Можете сказать - сад. И тоже верно. А выглядит это, словно бы место за облаками. Полет особый, и не то, чтобы полет души - это сверхсозерцательно, это одеждла высшего размера. И каждый живой человек там представлен в виде шара, который растет на стебле. Если шар белый, то хорошо. Если шар черный, плохо. А что еще там делать, я не знаю, но, скорее всего, нужно научиться цветы эти поливать, и будет толк - ну например, я выхожу ночью к звездам. А ты не выходишь. Как заставить тебя захотеть? Правильно, надо полить цветок настойкой из звезд.
   Если бы сделать так, чтобы созерцание выражал средний жанр? Но как это сделать?
   Наверное, и слов надо меньше, ибо иногда излишняя витиеватость вредна - тем более, если человек как-то особенно врёт. Нет, он и не хотел врать, а так получилось. Не ложь, но вранье.
   А, нет ничего лучше, чем выйти и смотреть на Бетельгейзе. Когда мечты о звездах возвращаются, ты понимаешь, что можешь взять у жизни аванс и еще немного погулять в своих попытках сблизить воображение и реальность. Хочется достигнуть холода. Чтобы звезды были ледяными алмазами, и чтобы сама душа в этот момент превращалась в странную глыбу.
   Слова же одни и те же. Иногда думаешь - как же еще их переставить. Лень смотреть в словарь. Ничего нового, но, может быть - важен именно аванс. Получка. Хотя, наверное, это выписка счета себе самому.
   Разве прилетит что-то с неба.
   И правда, я курю и вижу странный желтый шар, вряд ли являющийся объектом нормальным, регулярным. Они идет наискосок к северу. Крикнуть ему - стой, куда ты? Но нет ему ни до кого дела. Он уходит и гаснет.
   А всякий рассказ в этом плане есть очередное изваяние. Ты вылепил что-то новое. Пусть оно даже уже и не новое, а точно такое же, как и вчера - одна и та же модель.
   Это потом, может быть, будет поздней сверхзадачей - выбросить все прототипы и попытаться сделать иначе. А звезды будут висеть - кластеры верхнего винограда, важнее людей, важнее меня.
  
  
  
  
   Браатен
  
  
   Писатель, если он писатель, создает для того, чтобы возник мост между будущим и его тенью в небытие. Читатели в этом случае подключаются. Они - немного в мире мертвых. Потому что хотя и жив писатель сейчас, то это - временно. А если ж он писатель, а не какой-нибудь зудящий мошковец, если он не кончающая поэтесса, и, наконец, не представитель класса москвопросунувшихся к грантку, то мост этот будет построен в любом случае. Вот тут я скажу - он будет, мост этот, даже если о вам будут знать 2-3 человека. Даже если все будет хуже, чем с Францем Кафкой, который вообще не собирался присутствовать в мире живых в виде литературного аргумента. Предположим, что Макс Брод исполнил бы его завещание? Что же?
   Нет, я думаю, во тьму ушли многие. А в нашей стране - целые слои погребены под завалами нефти и шпал, спиленного леса, стружки и магаданских снегов. Но ведь и новые борцы - всего лишь мелкая гадостная дешевка. Правильно. Вопрос о мосте. Жизненными ценностями их не купить. Метафизическими - завсегда. Обманом - нет. За обман вы будете висеть в пустыне, на сухом дереве, в мире, где нет ничего, кроме грачей. Грачи будут клевать глаза. Глаза будут вырастать заново. Чтобы мучение никогда не прекращалось.
   Были времена, когда было много вина. Нет такого времени.
   Красное, как кровь тиранозавра, вино, последний снег где-то в углах времени и жизни, в углах дворов, спрятавшийся, но не как партизан - потому что нет никаких шансов.
   Вышел парень с лыжей. Одна лыжа - это все равно, что ты забил на дуализм. Одна лыжа - это созидание. Дуализм - это бинарность, мужчина и женщина и прочее. Одна лыжа - это значит, что ты - Солярис. Больше ничего. Ты сам по себе. И Пушкин говорил - ты царь, живи один. И ты обволакиваешь планету, которую ты захватил в космосе, и ты - гордый личностный океан.
   Парня с одной лыжой звали Браатен. В переводе - чисто брат, но еще - братан. Братан - это не совсем брат. Братан - это более развязно. Типа шнурки развязаны, а ты на это забил. Братан. Браатен. С такой фамилией ты уже навсегда в высотах воображаемых пирамид. При чем, Браатен - это более оснащенное слово, это значит - Братан оцифрованный, с новым двигателем мысли, с новыми прошивками генерации реальности, с активной защитой, как у танка. Разумеется, если б кто-то додумался, если в этой стране был хоть один стильный писатель, он бы тотчас взял псевдоним Браатен и написал бы от 1 до 10 романов о стальности лыж и прочих вещах, крайне концептуальных. Но, конечно, писать будут про лагерь. Даже если уже и нет лагеря. А гранточные борцы - уж коли они такие - у них будет теперь свет негасимый. Это Шендерович. Уже после Олимпиады, где Шендерович установил мировой рекорд по русофобии и набрал максимальный московский балл, он - звезда негасимая.
   Но мы сразу же все это отбросим. Мы наметим все десять романов, которые бы написал писатель под именем Браатен. Мы понимает, что он не сумел бы описать реалии, где, например, ночью по дороге едут сотрудники и везут с собой "кирпич". То бишь, знак. Они ставят его, садятся в засаду и ловят всех, кто проехал на "кирпич". Здесь может быть много тем. Например, как надо брать. Например, как надо отмазываться. Можно делать отсылки в прошлое. Можно, к примеру тут, описать и защитника таких реалий. Назовём человека профессиональным рабом. Один человек будет доказывать, что это - обычное слово из шести букв, а профессиональный раб закричит - у нас все отлично, Запад гибнет. Начнется спор.
   Но Браатен напишет первый роман про - правильно, про дружбу человека и велосипеда. В произведении "Гонево Групп" я об этом уже писал. Игорь Кустомз решил сесть на подводную лодку, которая плыла через космос в океан Европы, спутника планеты-гиганты, и все, кто был на борту, являлись капитанами. Например, капитан-кот. Велосипед стал капитаном-велосипедом. Вопрос этот описан обзорно. В романе "Вечер на красной орбите" также есть велосипедные мысли - ибо Симон Перцев удил луну в лимане, и каждый день это была новая луна, велосипед же, рожденный в стране велосипедов....
   Отсюда и берем отсчет. Браатен. Первый роман. "Велосипедная ткань". Предположим, парень жил в Голландии, и месторасположении страны велосипедов он не знал. Он спрашивал у людей.
   -Скажите, прохожий?
   -Я не знаю.
   -А ты?
   -Нет.
   -А ты?
   -Что ты курил?
   Но курение теперь уже отошло на второй план. Нельзя жить одним лишь мотивом. Для начала, велосипед должен ожить и заговорить. В одной из поездок. А уж потом - путь дальний и странный. Наконец, нам надо ввести любовную линию. Потому как иначе, это будет любовь коня и хозяина, хотя и конь - педальный, ясное дело. Словом, это и будет роман номер 1.
   Если б я был музыкантом, то, конечно, тут стоило сделать рок-оперу. Но, впрочем, речь ведь о Браатене. Он пишет роман 1, потом - роман 2. В промежутках рождается пар из воды и мысли жидкой, дополняемый углекислотой, что в итоге можно представить как минеральную воду воображение. Здесь у нас будет и рок-опера. Если б Браатен описывал реальность нашу, то можно было б назвать это произведение "Олимпийский Шмон". Едете вы и видете - пробку. Трасса ничего себе. Почему же пробка? Оказывается - шмон. На дороге устроен импровизированный КПП, и ни одного человека не пропускают без шерстенья. Хочешь - кричи. Хочешь - возмущайся. Подойди даже к менту. А мент говорит - слышь, Браатен, а я при чем, Путин виноват!
   Потому, отправляемся в Южную Америку и пишем роман о человеке, который искал артефакты Аннунаков. Парня назовём как-нибудь особенно, чтобы было понятно и нашим, и вашим. Например, Эван. Это почти Иван. Ваня, но немного другой. Ваня-Э. Вообще, если человек в такие вещи не врубается, значит он - либо топор, либо топорище. При том, что вообще-то меньшая часть человечества читает, так еще и часть - топоры. Но увы.
   Задача Эвана - быть молодым, счастливым, потому - конечно же - личные отношения, какая-нибудь девушка, какая-нибудь ветка (ибо человек и есть ветка, так как есть дерево, есть кора, есть корень) русских эмигрантов. Например, Наташа. Сюда, конечно, можно было б вставить мафию и контробанду, но Браатен - писатель концептуальный. Потому, не нужно нам это. Найдем мы следы группы, последний представитель которой исчез в 60-х годах из-за того, что неправильно искал артефакты.
   Впрочем, задачи расписывать этот сюжет сейчас нет. Надо лишь понять, что если ты - Браатен, то ты вроде бы брат, и вроде бы братан, еще возможно - браат. Это такой русско-норвежский язык с примесью голландского. Так вот, к пятому роману Браатен станет старше, и ему можно измениться. Не обязательно играть в вещи оригинальные, то бишь, в вещи, сияющие новизной. Тем более, что он - автор рок-оперы. Напишем полярную прозу. Роман будет называться "Север". И здесь мы можем обойтись без прочих стран и экскурсий, можно созерцать что-то угодно, например, Новую Землю. Был фильм - хотя до настоящего арт-хауса он не дотянул, ибо в нашем кино сейчас нет кино. Кто-то смотрел, кто-то не смотрел, не важно. Там было два чувачишки. Только и всего. Что же мы дадим главному герою. Дадим ему девушку. Они живут на полярной станции, и, так как заняться там больше нечем, все свободное время занимаются сексом. Тогда встанет вопрос - что ж нам, описывать подробности? Но, может быть, это будет что-то новое в прозе Браатена. Подробности любви телесной могут испортить любое повествование, ибо столь тонкие вещи требуют большого мастерства. Но - Север. Медведи. Ветер. Великое белое. Звук скольжения подшипника земной оси. Стало быть, вот что они там делают. Они следят за том, чтобы ось работала нормально. Один раз в неделю парень берет ружье, берет банку машинного масла и идет к железной штуке, которая торчит из снега. Это - чехол земной оси. Там он открывает крышку и льет масло. И все. Подшипник смазан.
   -Есть курить? - спрашивает медведь.
   -Есть.
   Они молча курят.
   -Я знаешь, - сказал медведь, - поведаю тебе необыкновенную вещь. Но я сам не видел. Мне рассказывал дед. А деду также рассказывал дед. Есть место старой оси. Там такая же штука торчит, а внутри - ось. В старину земля меняла ось. Старая осталась. Не знаю, как там внутри. Может, она еще рабочая. И внутри как будто что-то скрипело. Я примерно знаю место. Хочешь сходить?
   -Далеко.
   -Далеко.
   Что же нам дальше делать? Предположим, парень и девушка закрывают свою полярную станцию и идут на лыжах в поисках старой оси. Вместе с ними идут медведи. Наконец, они находят старую ось и льют масло. Ось начинает вращаться. Случается чудо. В эту секунду, в этот самый момент. В мире становится очень хорошо. Тогда медведи предлагают сыграть свадьбу, прямо там, возле старой оси. Что и происходит. После чего, уже в качестве мужа и жены, парень и девушка возвращаются на станцию, затапливают печь, включают радиостанцию и слушают, что же происходит в мире. Оказывается, что кругом стало лучше. Войны прекратились. Уровень преступности снизился. Наши выиграли Чемпионат Мира по футболу.
   Кто такие наши, вроде бы и не известно. Может, сборная Норвегии? Очень может быть. Сборная Норвегии - чемпион мира по футболу. Ура!
   Я думаю, что к десятому роману Браатен будет совсем взрослым писателем. Ему будет лет 50. Нужно будет.... Даже и не знаю, что ж нужно. Придумать сюжет - какая проблема? Но сценариев для текстов, которые бы имели свой собственный эгрегор, довольно мало. Уж не говоря про конкретное тело произведения. Тело. Чехол. Представим, что роман - это фотоаппарат. Объектив - это глаз автора. Отсюда и поедем в путь. Герой будет фотографом. Он просто живёт и размышляет о жизни. Но - в этом случае, нам надо создать философский труд, который немного облегчен сценами жизни. Философия - это такой специальный самолёт. Летает он всегда ровно, никогда не падает. Догмы вообще держатся долго. Начнем с концептом о.....
   Концепция о теле романа.
   Правильно, писателей так много, что страшно, зачем они? Кто их заставляет? Тем более, что история не берет к себе в карман случайных доходяг. Даже если ты - миллионерский сын, даже если ты - нефтяной сын, московский барчук, без рук, без ума, но со связами, что позволяет тебе сочинять и с этого жить. Нет, надо снова уходить в другие места. В другой полет. Определим место жизни писателя - 20-е годы. США, допустим. Нет, что-то не так. Пусть 20-е годы еще не наступившие. Китай. Философия в Китае, а также - разговор об искусственных продуктах и пустых городах - это которые были куплены целиком, но в них никто не стал жить. Добавим сюда разговор о китайских футболистах, и вот вам - фактическая сторона повествования. Герой живёт богато. Он держит футбольный клуб "Яндзы". Он играет в высшей лиге китайского чемпионата. И здесь понятна сила отстраненности - ведь нигде в мире не знают о китайском футболе. Итак, философия, искусственный зеленый горошек, искусственная картошка, общение, футбол. Вот вам все дела.
   Роман будет называться "Утро Китая". Десятый роман Браатена. Читателю, конечно, захочется странного - после рок-оперы, после земной оси, разве может быть что-то лучше? Разве кто-то может быть выше, чем он, Браатен? Здесь ответственность. Ведь такого писателя нет. Попробуй, создай искусственную личность. Хотеть - не жить. Желать - не бегать. Если есть ноги, это еще не значит, что ты - не безногий. А по телевизору идет фигурное катание. Белая кошка снова спит на сетевом концентраторе, штуке, которая раздает сигнал в радиусе 50 метров. Другой белый кот спит на электродуховке. Третий кот спит на электроволновке. Четвертый - на телевизоре. Это - тяга к приборам. Нет, я просто вывожу роман в прошлом - ибо роман номер 9 еще не описан. Это - роман "Кошки". С десятым все ясно. Наш герой, наш дядя, у него там все хорошо, пока ему не проедает мозг белая, как снег, журналисточка. В итоге он остается ни с чем, и даже журналисточка убегает, но - это ведь ерунда. Никакого тотал фейла. Просто в итоге - философия. Только она.
   А вот в случае с кошками - здесь у нас будет агент, шпион, окруженный котами и передающий информацию от точки А с точки Б. Роман Браатена "Кошки". Сами кошки тут за просто так. Мебель, хвост, концепция. Можно, впрочем, сделать не так. Пока романа нет, наметим его иначе. Назовем "Полдень собаковода". А вот здесь все ясно. Никаких сложностей. И не важно, где живет собаковод, в какой стране.
   Десять романов , да плюс рок-опера, результат, надо сказать, гроссмейстерский. Десять романов написать - это что-то вроде постройки города, но и это не совсем полное сравнение. Наверное, это созидание жизней и судеб на определенном отрезке. Исторический пласт. Слой. Что касается дальнейшего движения Браатена во всей истории человека, то тут мы, конечно, ничего не знаем. Но идея верна.
   Красное вино, как кровь тиранозавра. Бочонок пуст. Звезды на небе усиленные, подкрашенные сиянием. Космическая косметика. Есть луна. И вообще - новолуние, время странных энергий, время каналов. Один человек - вещь сложная, один человек - и сам по себе кусок руды, из которого можно выплавить нечто, но он еще, в потенциале, и сам себе сталевар. Об этом и весь сказ был.
  
  
   Волковоз
  
  
   Немного о темах. О сопровождении мысли в процессе ее выброса из таинственного солнца. Протуберанец. Ионизация. Замысел. Появляется тема, но нет времени. И я пишу название:
   Волковоз.
   Теперь, давайте себе это представлять. Не, надо прежде всего сказать, что мой рассказ - это потенциальное вещество. Из него можно сделать блюдо - тогда его будут есть умом. Но это также может быть и настройщик - ключ, например. Я делаю рассказ для того, чтобы справиться с самим собой. В этом случае, нет гарантии, что это произведение будет нужно спустя годы.
   Спустя век.
   Это очень, очень замечательно в плане заявления. Век. Эх, все это можно свести на нет лишь неожиданным бокалом пива и порцией футбола - пусть даже плоховатого, зато - поучительно.
  
   Итак. Дорога. Столбики. Асфальт. Жара. Я иду пешком, так как это символизирует путешественность. И я вижу волковоз.
   Что это такое? Большая машина. Оттуда смотрят волки. Их красные языки - словно знамена на ветру. Они светят этой краснотой. Тут жара не при чем. Это - символ встречи, как знака миров. Потому что, например, ты встречаешь себя. Что тут такого? Нет, это сложнее, чем можно себе представить. Тем не менее, это - не встреча миров. А другой человек? Зависит от степени, от типа.
   Тип.
   Ну, с волками, все понятно. А целый волковоз - это большое посещение, посерьезнее, чем неопознанный летающий объект. Даже если мы не знаем, кто внутри, даже если никогда не узнаем.
   Волковоз.
   Остается две вещи. Нет. Три. Стихотворение. Картина. Опера. Ну, чтобы была опера, надо петь, а за неимением ткани этого пения, состава, всякого материала, оперу можно тематически промечтать - но мечтать все равно не вредно. Картина. Стихотворение.
   Все это - обед концептуалиста. Я сразу не сказал, но было бы слишком просто представлять себе иную пищу.
   Застолье концептуалиста. Открыты двери - но это не параллельные миры. Это - мастерские объектов. Здесь и находится эта дорога, по которой едет волковоз.
   Положим, шел герой.
   -Волки, привет! - закричал он.
   -Здорово, - прокричали волки.
   И сюда не нужно прикручивать смысл. Соединение элементов создано. Словесная химия. Только и всего.
   Но концептуализм - такое дело, что конструкторство будет касаться любой научной дисциплины. Физика - конечно. А метафизика? Ну, это слишком просто - она там есть еще в коробке, в варианте Home (словно программа).
   Значит, не взирая на жару, идем по трассе. За любыми чудесами. За ветром, который проникает дальше зрения. В ожидании Волковоза.
   Волки проедут, и ничего. Может быть, уже и не будет других волковозов. Достаточно и одного раза.
  
  
  
   По трассе, проходя, лелеешь, словно солнце,
   Что спряталось в карман,
   Ту мысль - что если пройден океан,
   То остается лишь уран и стронций.
  
   Когда, наевшись, посинев от счастья,
   Что радиация есть смысл о словах,
   О двух, о трех - не надо сладострастья,
   Давно герои уж повисли на столбах.
  
   Но едет волковоз. Горят они, как флаги,
   Сияют ярче полдня языки.
   Существование - как назиданье для бумаги,
   И тут любая вещь - с руки.
  
   Как будто без бензина, и без толку,
   Стоит все бытие, как в поле паровоз,
   Но хорошо: ведь мимо едут волки,
   Конструкторский всеядный волковоз.
  
   Иначе не узнать - как скоро тьма настанет.
   Тогда за сигаретою в порту,
   Вино спрошу - чтоб что-то было на борту,
   Чтобы узнать - куда волна поманит.
  
  
   NNNNNNNNNNNNNNN
  
   Гад
  
  
   -Гад, - представился он.
   Его так звали, и это его нисколько не обламывало.
   Мы приехали на рыбалку.
   Рассказ бы стоило закончить тут: мы приехали на рыбалку. Нет, мы уехали с рыбалки. Но что тут сказать? Вот, например, рыба. Как её солить? Умеешь? Вроде бы все сейчас продают, все, что только может вместить воображение, но вкус далеко не всегда зависит от рук мастера, потому что продукт может быть не свежим. А если поймаешь ты сам. Эх.
   - Что лучше, пескари или желтый полосатик? - спросил Гад.
   И сам же ответил:
   -Желтый полосатик предназначен для алкоголиков. Пивные алкоголики так же существуют, но чисто пивом сейчас заливаются не так уж часто. Но правда - молодежь. Специально для более эффективного юношества изготавливают синтетические напитки, ими можно набодяжиться не на шутку и валяться. Пиво же пьешь, пьешь, а оно все лезет и лезет, но рано или поздно начнет утончаться мысль. И чем меньше, чем незначительней корка эта, тем все больше проникает в голову человеку глупость. Ну, это ж и понятно, если человек много потребляет, у него вроде как нет ума.
   Но речь же о пескарях. Которые под пиво - уже вещь более облагораживающая, ведь особо мужская. А для женщин - верно, фисташки, но и кедровые, стало быть, орешки. И пожалуйста - щелкайте. Но не будет никогда такого, чтобы ты ощутил себя таким вот специальным бочонком, при чем, чистеньким, блестящим. Уже рыба более крупная не такая. Ну, и щуку можно засолить. Это уже серьезно. Это для профессоров. Но даже если вы тут и не профессор, то всем равно - профессор. Хотя щуку лучше в сметане, чем сушить. Так вот, пескарей кладут в чашку, эмалированную. Сначала, как бы в зачатии, и эта фигура речи называется ретардацией. Так-то. Мы кормим, кормим котов. Если есть собака, кормим собаку. Еще часть пескарей можно подарить с томатной пастой и съесть тут же, но - без пива, с водкой. Нельзя такие вещи мешать. А нашу чашку засыпаем солью. Все это перемешивает. И ждем. Ждем, как взойдут плоды помыслов, и наступит что-то новое. Правильно, в риторике эта вещь называется климаксом. Потому что через три дня мы начнем вешать пескарей наших за глаза. Именно за глаза. Вот представьте себе, новое эдакое выражение - слышь, я тебя подвешу за глаза! Здорово же звучит? Мы, конечно, пескарей промываем, и пусть они висят, и теперь - словно бы это уже навсегда, потому что после этого их можно уже не трогать, а лишь срывать - словно бы ветер забирает лето полисточно! Ну, это как были сигареты россыпью. Поштучно. Помните? Сейчас уже и не вспомнить. У вас есть сигареты поштучно? Да. Дайте парочку.
   Нет, я, конечно, стал поступать уже совсем по-новому, совсем, ну, скажем, по Сколковски. Я купил фруктосушку. Это такая штука, цена которой - от силы тыща, полторы. Там постоянно дует позитивный ветерок, вращаются прозрачные поверхности. Рыба высушивается очень быстро. Мы получаем прекрасные пивные экзепляры.
   А вот большую рыбину мы так не сделаем. Но мы знаем, что существуют всяческие рыбные изделия, которые достойны подобных экспериментов. Соль, жидкий дым, мариновка. А потом - сушка. А уж пиво надо брать потемней, повеселей.
  
   Отвлекаясь от этой речи, надо процитировать:
  
   Гад был другом царя Давида, в Библии его называют "пророком и прозорливцем Давидовым". В период когда Давид спасался от преследований Саула Гад помогал ему советами . После того как Давид стал царём Израиля Гад вошёл в число его советников и руководил вместе с пророком Нафаном организовывал служение левитских певцов и музыкантов. После проведённой Давидом переписи населения Гад явился к нему чтобы возвестить о наказании Господнем за этот поступок.
   Согласно Первой книге Паралипоменон (1Пар.29:29), Гад, наряду с пророками Самуилом и Нафаном, записывал дела царя Давида в связи с чем его считают одним из возможных авторов Первой и Второй книги Царств.
  
   Весна ж не спешит. На рыбалке это особенно очевидно, потому что откуда-то из-за середины мира дует ветер, и нельзя точно сказать, где он, этот ветер, зародился. Может быть, закрутило воздухи, еще старые после зимы, возле гор и погнало, как одно глобальное стадо, чтобы оно находилось персонально здесь, на речке. Но зачастую мелкие, словно звери, ветерки сливаются в большую реку еще в калмыцких степях, идут они сначала в форме сквозняка, но потом усиливаются магнитизмом Приэльбрусья. Тут им, ветрам, остается лишь разогнаться, и вот, они треплют одежду и дергают камыш. Это весна. Еще не побеждены холода, и месяц, висящий ночью в форме чашки, дрожит, мерзнет.
   Что касается леща.... Правильно, нет леща, нет.... Гм.... Пива, может. Лещ - это сокровенное. Некое вместилища пивняка большого и русского, ну, а если монополярного (это когда человек сидит сам с собой или с котом, при футболе) - то это еще и лучше. Как говорят, взял леща, взял пивка, футбол.
   Но это уже потом. А когда леска, словно блаженный синтетический луч, направлена в холодную весеннюю воду, курятся сигареты. Гад говорит:
   -Ну, вот, интересно мне знакомятся. Я говорю - гад. Как гад? Я отвечаю - имя такое. Гад. Очень просто. Очень древнее. И постоянно приходится пояснять. И я могу направить человека, к примеру, в сторону Википедии. Пусть же почитает.
  
   Гад -- персонаж семитской мифологии, бог удачи, упомянутый в древних записях Арама и Аравии. Его почитали во время вавилонского плена. Также упомянут в книге Исайи (Ис. 65:11), иногда переводится просто как удача. Видимо, отличался от бога судьбы Мени.
   Возможно, что сын Иакова Гад назван в честь Гада, божества удачи.
   Насколько широк был культ божества Гада во времена Ханаана, можно представить из названия города Ваал-Гад у горы Хермон и Мигдал-Гад на территории Иудеи. Существовали также имена собственные Гадди и Гаддиил в коленах Манассии и Завулона (Чис. 13:10-11). В то же время Гад не был отдельным божеством, имя было нарицательным, означающим некую силу. Любой великий бог мог подразумеваться как дающий удачу и почитаемый под этим титулом; вполне возможно, что Юпитер мог быть почитаем под именем Гада -- в арабской астрологии считалось, что Юпитер приносит человеку большую удачу.
  
   Если ловите на сеть, то есть, сетью, то это другое. Это не очень хорошо.
   -Ты ловил сетью? - спросил я.
   -Ловил сачком.
   -Как это?
   -В детстве. Я обнаружил некий ручей, который шел про меж каких-то предприятий, он уходил в странные заросли между бетонными заборами. Вода была там прозрачна. Рыбы - море. Потому, я ходил туда с сачком.
   -Поймал что-нибудь?
   -Нет. Странно, но ничего не получилось. Но потом я поймал рыбку руками и держал в банке.
   Если заканчивать рассказ тем, что мы уехали с рыбалки - то это верно. А что потом? Была ли рыба? Конечно - была. И всякую рыбу надо уважать, ну и потом - готовить. Так и хочется перескочить куда-то подальше, в область гастрономическую. Да, но я это уже делал. А потому, ни к чему повторяться.
   Самое главное, что весна разгорается. И хорошо даже и то, что она сейчас вот такая, именно такая - с привычным набором, в своей одежде, которая полезна для воображения.
  
  
  
  
   Горохов
  
  
   -Банальность, - сказал он, - система - это ключ, это клей. Даже то, что нельзя понять, обладает ключом. Абдукция? Это не правило. В 70-х, в 80-х, было что-то закупки. Поэтому, так много американцев забирали пришельцы. Но они просеивали, оставляя лишь подходящие экзмепляры.
   -А сейчас? - спросил я.
   -Сейчас там ввели запрет на просеивание. У них же тоже законодательство. Одно время забирали лишь субстанции, отлавливая их в момент смены состояния. Ну то есть, сразу после смерти. Корабль опускал хобот, массово ловил души из потока. Они идут как бы по транспортному маршруту. Централизованно. Достаточно подключиться туда. Это энергодобыча. Они считают людей полезными ископаемыми. То, что отсеяно, выбрасывалось назад. Но таких заходов было не так уж много, потому что ископаемые не нужны в таких количествах. Как накопают - так и улетают. Но, как я уже сказал, был момент, когда было решено забирать и отсеивать. После чего осталось эхо. Это такое дело - наш мир, как мозг. И внешнее воздействие, оно, конечно, что-то в нем нарушает, эхо - это набор символов. В последние 10 лет никого не забирали. То ли был найден другой прииск, то ли ввели мораторий. Только и всего.
   -А зачем забирают? - спросил я.
   -Перерабатывают.
   -Хорошо. Но в последние десять лет....
   -Я же говорю. Это отражение процесса. К людям приходят фантомы, и они видят следы былых заборов. Похищений. Никого не забирали.
   На этом рассказ можно было заканчивать. Я пошел за водкой. Водка подорожала. Повсеместно стояли менты и следили за людьми. По улицам ездили уазики. Злые глазки смотрели на мир. Нет, я знаю, все это - очень хорошие люди. Но такова служба. Все это есть взаимосвязь. Я зашел в магазин и спросил водку.
   -Водка дороже, - сказала продавщица.
   -Почему?
   -Не знаю.
   -А покупают?
   -Переходят на контрафакт.
   -А вы, девушка?
   -Я ем мармелад.
   -Тогда бутылочку мне. Нет, две.
   Еще я купил зеленый горошек и кукурузку. Я шел и думал о санкциях. Когда я вернулся, разговор был продолжен.
   -А русских забирают? - спросил я.
   -А какая разница? Но тут забирали меньше, а в основном - в Америке. Это приводило к массовым психозам. Но не было особенных причин. Там просто орбита была удобная, и выход из трубы.
   -Что за труба?
   -Чтобы пройти большое расстояние, корабль идет по трубам. Не знаю, что это такое. Но вообще, их кто-то прогрыз. Некие существа в космосе. И вот, выход, и внизу - Америка. Чтобы не заморачиваться, они берут, не отходя от кассы. Берут пачками. Просеивают. Большинство не подходит. Их отправляют назад.
   -Так зачем берут?
   -Переделывают, - ответил Горохов, - это заготовка. Ну представь себе, у тебя дома - мастерская по переделке Буратин. Изготовление! Что тебе нужно? Бревно. Мастерство. Рубанок. Зубило. Ножичек. А если это поток, то бревен надо много. И вот, к тебе приезжают добытчики. И привозят бревна. И ты их перебираешь, часть отбраковываешь. А здесь же процесс автоматизирован. А что не подошло, надо назад вернуть. Потому что есть еще законодательство об охране окружающей среды. Работать надо корректно. А для нас - абдукция. В США очень много всяких профессоров этим занимаются. Потому что страна цивилизованная, да многие и не против из этого бизнес сделать. Но повторюсь - сейчас не забирают. Сейчас запрет действует. Это значит, что нигде не забирают. А если отменят, то снова будут забирать. А фантомы былого действуют людям на мозги. Да и много сочинителей. Славы хотят. У них это проходит. А у нас - нет.
   -Но у нас же не забирали?
   -Да. Пронесло. Да, может, их алкоголь отпугивает.
   -Ты точно знаешь?
   -Я предположил. Ну давай выпьем. А то душа соскучилась. Водочка - дело хорошее.
   -Ладно, - проговорил я, - а какая твоя роль в этом? Тебя тоже забирали.
   -А то. Забрали и стали менять части тела. И сделали меня жидким. И выбрасывали паром в атмосферы планет. А потом решили еще что-то переделать. А тут у них сорвало шляпку с гриба. А главный на корабле - гриб. Он растет в центре. Напоминает натуральный белый гриб. А когда у него шляпка-то отпала, то нельзя было никуда лететь. Тогда решили, что я подхожу на роль гриба - меня поместили в специальный прибор, где хотели получить гриб. Но в процессе этом я на некоторое время стал человеком. Я вдруг себя осознал. И так, я сломал корабль. Он упал за горами, скатился в море и лежит на мелководье. Его до сих пор не нашли.
   -И что было дальше?
   - Со мной связывались. Предлагали сдаться, но я их посылал. Давай. Водка. Так хорошо. Я мало пьянею. Поэтому, мне надо много водки.
   -Чем же ты теперь занимаешься?
   -Фольклором.
   -Зачем?
   -Люблю гармонь.
   -Играешь?
   -Сейчас нет. Сломалась. Да нет, сломал об голову одного парня. Надо ремонтировать. Но я не знаю, кто этим занимается. Знаешь, напрягают цены. Я давно говорил - люди, что такое. Хочешь пива - но пиво все дороже. Это политика, брат. Но с глобально-метафизическими процессами это не надо смешивать. Тут все примитивно. Мы все - руда. Недаром шла добыча - человек еще не дорос, да нет, он не то, что не дорос. Он никогда не дорастет. Поэтому, ожидать чего-либо хорошего не нужно - это напраслина, возведенная в куб.
   -А контакт?
   -Ха. Ты бы хотел вступить в контакт, например, с курами?
   -Гм.
   -Так что давай. По водке. Но с бодуна, с бодуна не всегда весело. Нападают дурные мысли. Я лежу и думаю о людях, и вообще, мне мечтается - что летали бы люди в космос. Эх. А ты спросишь, что, если достать корабль. Но понимаешь, он представляет из себя высушенное растение, и его нельзя изучить. Это бесполезно. Да и начнется же. Будут друг друга гасить. Пока вообще не загасят. И не наступит ночь. Большая ночь. Так что пусть лучше так, как есть.
   Потом я шел домой. Но по дороге зашел в кабак. Там шел футбол. Я взял пива и смотрел телепередачу. Барменша была очень худой и какой-то вытянутой в высоту. Это наводило на грустные мысли. Тут же продавали мороженое и разливное шампанское. Народ, употребляя все это в куче, галдел. Да и не все смотрели этот футбол.
   А мне - признаться - все равно, дурак Горохов или умный. Но с виду ведь не скажешь, что ролики нашли путь наружу и убежали из его головы. И потом, он прав - в Америке абдукция - часть жизни. А у нас - как ты алкоголь ни души - а нужен он. Часть человека. Честь кровь.
   Я посмотрел на небо, и там что-то летело.
   -Забрал бы кто меня, - подумалось.
  
  
  
  
   Джек Блэк
  
  
  
   Площадь, квадрат ума. Потому что и в голове есть площадь. Ели - иголки для того, чтобы бумага колыхалась, прибитая к доске, как Иисус Христос к кресту. По вопросам веры, надо смотреть на собак. Мы бы даже могли смотреть и на обезьян, но где их взять? Я бы украл в зоопарке. Для опытов, для визуального подтверждения. Так вот. Три собаки. Одна умная, и она тонко понимает разницу между игрой носа и ушей и желанием быть или не быть ближе к человеку. Вторая ничего не понимает, но любит, чтобы ее гладили. Третья просто кусается и бегает в поисках всего этого кусабельного счастья.
   По типу человеку и вера. Можно ли поменять тип? Но зверь может быть обнаружен именно посредством отсеивания.
   Джек Блек слушал. Он не шел. Он не стоял. Он не думал. Вся голова - сито пространства. А сито есть нечто большое, чем посуда.
   Стояла жара. Ветер дул в высоте. Потом стоял посередине. Потом снова дул в высоте. Так странно, когда окружающие дома - словно кубы для впитывание влаги и прохлады, и чем больше объем, тем серьезнее отдача. Представить холодильник. В нем много пользы. И много льда. И стоя в тени и духоте рощи, можно лишь мечтать о внутренних антарктидах.
   Он вдруг сосредоточился. Зверь был в радиусе двадцати километров. Круг. Волна. Наведение. Ловят за мозг. Держат. И давят.
   Он подумал, что зверь, наверное, работает в полиции и стоит где-то на дороге, ожидая лишь обычных фишек на поле судьбы. У него, может быть, и нет никакой судьбы. Это просто игра бокалами. Вместо фигур - рюмки. Пьет он сам с собой. Никто ему не нужен. Инспектор жизни. Надо полагать, хозяин на свиноферме хозяин поменьше - ибо вообще на скотном дворе надо еще и работать, и твоя нелюбовь скажется на животных.
   А вот и второй. Джек поймал его почти сразу же. Еще дальше. Километров двести. Но это плохо для них, потому что вырваться не получится. Субстанция с двумя плюсами. Это сильнее, чем человек, хотя никто вам не заподозрит, господин инспектор - потому что стадо не доросло до таких знаний, а высшими вещами здесь значатся IT-технологии и дивиденды в виде счетов и трат. Положим, человек и собаки. И все они живут 5-10 лет. Человек, ну предположим, собаковод, может провести через свою жизнь до 10 полных поколений. Но если бы научить их осознавать возможность перехода - когда твой дух может быть модернизирован. Нет возраста тела. Нет возраста ума. Бесконечный ход.
   Он вошел в бар, на котором почему-то значилось, что Ирландский. Курили у окна.
   -Потом будет ренессанс, - сказал я, - все это отменят. Вот подумаешь - человек захватил женщин и держал их взаперти, положим, 20 лет. Интересен.... Нет, интересного тут ничего нет. Примечателен факт формирование реальности.
   -Я ловил еще тогда, когда не было никого и ничего, - сказал Джек Блэк, - а потом я умер. Лет двадцать назад я вдруг осознал, что я - это я. И я подумал - черт возьми, когда же я умер? Как давно? Может быть, вообще - та вселенная взорвалась, и выросла новая. Ничего не могу сказать. Но звери такие же. Что же? Их никто не ловит, и они куражатся.
   -У них есть система?
   -У самых козырных нет системы, они совсем в стороне, и ты для них - вот сейчас принесут палочки из рыбы. То самое. И фисташки.
   -И ты?
   -Ну фигурально. Мы фисташки. Но это все равно, второй эшелон. Первого тут нет. Знаешь, даже если из недр, из скважины, которую пробурили расточители богатств, выйдет особенный черт и встанет во главе стада, он будет куражится. И все равно, это - второй эшелон. Нет. Даже третий. Первого тут не было.
   Я не люблю гастрономические поэмы. Но ничего не поделать. Это сезонные изменения. На Марсе шапки уходят и приходят, и никто ничего не знает. Десятки, а то и сотни дурней, просматривая ролики, транслируемые с марсохода, ищут среди игр тени и света артефакты. Каждый человек сидит за решеткой. Только и всего. Отбрось решетку, и не нужен марсоход.
   Выход в голове. Один ты не справишься. Но это не про Джека.
   -Это третий, - сказал он, - мне трудно сразу троих держать. Но я их удержу. Слишком хороша добыча. В лицо все равно не заглянуть. Концентрическое излучение проникает в мозг, но главное, зацепиться за ядро. Это значит, что есть дополнительные волны. Но само ядро прячется, убегает от глаз, и порой кажется, мне никогда не справиться. Но они придут смотреть, кто же их хватал. Нет, они не увидят меня территориально.
   -Но если зверь - наверху?
   -Тогда будет игра. Такой формат. Они играют. Игрок - высшее состояние существа. Ему будет все равно, до чего все это доведет. Пусть это будет массовое уничтожение. Какое ему дело? Это баллы в какой-то своей таблице. Падут миллионы - это же еда. Он ее и требует. А стадо думает, что нет, не может быть, это - отец, который нас любит. Но в тех широтах земли, где так много углеводородов выходят на поверхность, всегда есть шанс, что вместе с этими веществами наружу выскочит какой-нибудь демонок.
   -Их много, - сказал я.
   -Конечно.
   -Особенно здесь.
   -Конечно.
   -И тебе хорошо?
   -Я пока не знаю. Это интуитивный лов. Но если ты любишь рыбалку, почему бы не отправиться на реку. Охота. Утки. Утки же не виноваты, что у тебя такая мания. На досуге можно стрелять в воробьев из воздушки, конвертируя радость в головы и выбитые глаза. Но по кошкам не надо стрелять. Они специализированы. Когда род людской был получен в лаборатории, то к нему пакетом прилагался ряд животных, поэтому они и братья. Так и раньше было. Нет, при мне может и было не так, но я все равно этого не узнаю. И заяц - он тоже для охоты. И лисица - для воротника. А эта земля - для беса. Она когда-то была другой, пока не пришел первый. На нем была красная рубашка и звезда на сердце. С тех пор ты ничего другого тут не найдешь. На земле беса и живи, как бес. Но никто и не спорит. Все и живут как бесы на земле беса. И ищут ответы. И говорят про дураков и дороги. Но зачем, люди? Вы живете по Его заветам. Но я разумею, что будет выход - будет много огня и крови, будет самоизвержение - когда Игрок доиграет, когда он заберет своих друзей - они будут опускаться по газовым трубам, ниже, ниже, потом выйдут в недра и по потокам направятся к земному ядру, и здесь, наверху, будут лишь трупы и гниения, и эта земля уже никогда не будет называться так, как прежде. Но вера в этот уклад велика. А настали ли последние дни? Подумай сам. Не хочешь? Не знаю.
   -А ты?
   -Я же говорю, я не знаю. Но я предполагаю.
  
   К вечеру жара не спадает. Джек Блек лежит на кровати и держит всех троих. Но первый уже ослаб. Он обречен. Второй - это муха, которую паук закрутил, но не докусал. Третий еще дергается. Он в паутине, но яд еще не пущен. Он на островах. Он поехал отдыхать. Ему было все можно, третьему, и судьба в этом случае - это покупка самой престижной пленки для заправки специализированного аппарата, возле которого стоит дежурная в белом халатике на голове тело - самая четкая и эротичная дежурная в мире. Практика сведена до банальности - но корни ее не видны, и прошлое не известно, и взгляд людских глаз устремлен лишь в дебри себяпоедения и себяизготовления. Джек лежит на кровати, и играет Металлика. Концерт в Антарктиде.
   И к ночи наверху расползается коса Млечного пути, и пора выходить, курить и смотреть - звезды излучают жужжащие звуки, которые можно употребить на десерт.
  
  
  
  
  
   Дядюшка Скри
  
  
   Чаще всего Дядюшка Скри заводится в дверях. Если бы дверь скрипела просто так, то процесс этот, надо полагать, происходил повсеместно по времени. Но Скри обычно выжидает. Ему полезен вечер. Полезна ночь. Откуда Дядюшка Скри приходит, мы не знаем, потому что мир скрипом - совсем другой. Там о людях не знаю. Здесь о них не знаю, но можно услышать.
   Дядюшка Скри.
   Этот пример достоин того, чтобы начать составлять отдельную энциклопедию странных вещей.
   В электрических приборах Дядюшка может сидеть с самого начала. Ну, например, покупаете вы вентилятор. Вроде бы, нормальный себе и вентилятор. Но Дядюшка может сидеть там с самого начала. Просто он не сразу начинает скрипеть. А если два дядюшки? Вы спросите, а тетечка бывает? Нет. Тетечки не бывает. Это мир за вещами, мир между человеком и его помыслом, который используется как вектор к графическому изображению предмета.
   Вот была у меня мясорубка. И шли через неё послушные части дружественных человеку существ, но как завёлся в ней, в мясорубке, дядюшка Скри, так и не было спасенья. Скрипит она, слышно далеко.
   -Чего ты, дядечка? - спросил я. - Хватит скрипеть.
   На некоторое время он успокоился. Я подумал - и вовсе ушел. Но спустя несколько дядюшка вернулся.
   -Ничего с тобой не сделать, - решил я.
   Нет, я был уверен, что скрип исчезнет. Видимо, я знал его тайные помысли. Вскоре он перешел в двери. Теперь там и скрипит, и, уж коли мясорубка свободна, он обнаруживает себя сугубо с 23 часов до 2-х ночи. В 2:10 он уже не скрипит. Нет.
   -Почему скрипишь? - спросил я.
   Но потом смирился. Конечно, дядюшку выгоняют маслом. Масло - суровые и радостный жидкостный канал для сбора солнца и звезд. Масло! Так много видов его. Не знаю, что будет. Наестся ли дядюшка, или же - убежит. Но вот после масле не будет подселения. Другое дело, если к вам пришла целая толпа дядюшек. Помню, было такое. И скрипело тогда не менее шести дверей. Замучился я ходить с маслёнкой. Масло ж машинное, то бишь, масло это - для смазки швейной машинки "Зингер" 1890 года.
   Но что такое суровость бытия? Промышленность изобрела жуткие, совершенно бесцеремонные, вещи. Дядюшка умирает сразу же. Нет, ну я не знаю про смерть. Я же представляю некоего товарища в штанах в полоску, сюртучке, котелке. С тростью. Тут бы и нарисовать его. Но рисовать я не умею. Остается гадать. Так вот, сейчас повсеместно продается силиконовая смазка в аэрозоле. Это смерть всем скрипам. Это даже хуже, чем ЦИАТИМ-201.
   Но вот теперь ночь. Как там дядюшка? Надо проверять. Откроем и закроем двери. Здесь он. На месте.
   -Скрипишь?
   Он не отвечает. Он этого не знает. Но что-то радостное есть в этом звуке. Надо лишь проощущаться. Я представил себе целый мир, где их много. Дядюшек. Все как один - Скри.
   Закончим же мы тем, что. Что дядюшка Скри может завестись в спине у человека. При чем, и не от долгого сиденья, стоянья, бега. Просто так. Выгоняют его, понятное дело, соответствующим спортивным упражнением.
  
  
  
   Жара
  
  
   Время было и другое. И больше букв. И больше спутников на небе. А вчера шла толпа. Это древний аппарат "Космос", что летал там, в потемках, годов с 70-х, ударился об атмосферу и разлетелся на части. И люди видели это, как толпу звездочек. И многие спрашивали - а что же это? Инопланетяне? Или, может быть, шары, шары воздушные, что запускают на свадьбах, чтобы отправить кусочек души в странствие. Нет, это - осмотр, картинка. На небе всегда что-то нарисована. Но чтобы увидеть что-то большое, надо подвергнуть мозг воспитанию. Происходит смешивание. Потом уже ничего. Но - еще больше картин, еще больше всего.
   Жара еще немного поиграет. Это у нее такой инструмент. Потом, будет тоска по яркости, и световым карандашам.
   Она и завтра будет.
   И послезавтра.
   Ветер идет низовой. Он хватает стебли растений, расталкивает, будто бы держит за шею. Так он пытается выведать правду. Каждый такой маленький столбик знает не так уж много - но осевшая пыль есть смесь. И сама, чисто пыль, времени нынешнего, даже с отражением людей и лиц, и пыль звезд. Ты тогда спросишь - а вот будущее? Мы все хотим жить, но самые хитрые и лживые приходят к трону и играют больным умом. Но что делать? Никто из нас не стал этим заниматься. Никто и не займется. Это структура.
   Если о пыли, то более толстые стебли - это уже стволы деревьев, и здесь оседание посерьезнее. Думаете - стоит какой-нибудь орех, несет в волосах своей кроны шары, и все? И больше ничего? Достаточно собрать налет с этого дерева, чтобы владеть всей историей планеты, от динозавров до наших дней. Конечно, орех вырос 10 лет назад. Но этого достаточно, чтобы накопить на себе достаточное число волн. Амплитуда усиливается. И ты тогда узнаешь ответ на вопрос - что делать и как жить? Если же спрашиваться у законов и общества - что и как, то эти рамки могут и предоставить ответы. Есть уровень а) когда вещей нет, но их хочется. Это нищета. Нищий не обязательно голый. Но он все время мучается. Его волнуют примеры других людей. Он постоянно говорит о деньгах. Б) средние люди. В их головах умещаются пара-тройка идей вне потребительства. С ними можно и на рыбалку, и на пьянку. Не надо ничего оценивать. Человека можно научить. Это будет гора пассива, и в качество перейдет не так уж много. Ну, только если вы - не шахматист или каратист. С) идеологи. Да, но это все равно - плоскость общества. Из иделогов выходят карлики. Фюреры. Это - струя, полна, пеня - она несет карликов по самой себе, и все вокруг горит.
   Но это плоскость.
   А мы - вне ее. Летний орех, нагретый летней жарой. И теперь - странные космы в черноте - или привычные, или надоевшие, или еще более загадочные. Это факт. Вещь недостоваемая. Как груша-нельзя-скушать. Млечный путь. Нет, наверное, никакого способа. Но - вернуться в плоскость. В диск. В консервную банку. И тут же - информационный навал, и тебя учит жизнь - любить так, не любить сяк, постоянные игры с инстинктами, обязанность выполнить что-то. Правильно. Задача биологического робота мужского вида - производить действия в рамках гормонов. Игра. Игра, обычно, ведется с собственной глупостью. Здесь и радость тщеславия, и даже смелость - которая вроде бы вне рамок, и мы видим героев - пусть их и придумал телевизор. Говорим о народах. И больше ничего.
   Конечно, жара уйдет, и я буду рад. Но надо что-то оставить от нее. Записать в сердце ее образ. Ободок луны, сглоданный тенью, уже уходит. Звезды - странные фонари. Я уже многому разучился. Но, может быть, не все потеряно.
   Совсем неподалеку хохочут дизеля. Мотоциклисты расплодились, словно комары. Все соседние улицы заполнены шумом. Сосед курит в темноте - его сигареты летит, как адский глаз.
   -Чтобы ты, собака, навернулся, - говорит он про очередного мотоциклиста.
   И вот, снова тишина. И дизеля прекратились. В небе идут очереди из самолетов. Не знаю. Почему так много самолетов. Недавно я видел, как один из них превратился в яркий желтый шар и летел так достаточно долго, пока вновь не стал самолетом. Не знаю, в чем дело. Да я и не хочу знать.
   Шары - это хорошо. Разве можно жить без шаров?
   25 лет было нашествие шаров. Два раза подряд. Появился один, яркий, и вдруг раздулся - в пару раз больше луны и стал делиться. От него отошли разноцветные браться. Висели долго, потом стали рассеиваться, пока не превратились в равномерное свечение, которое еще долго стояло в небе.
   А теперь ничего нет. Наверное, людям ничего не нужно, кроме оцифрованности глупости. Здесь немного подъема. Средний человек грамотнее - он умеет тыкать в кнопки. Еще недавно это было подвластно лишь избранным. Но ничего не меняется.
   Надо выходить и курить.
   Еще надо лежать под звездами. Выбрать правильный гитарный запил в наушниках - инструмент должен быть грязновато-хриплым, с простывшими ламповыми усилителями.
  
  
   Еще ближе к осени
  
   И еще ближе осень. Никакого холода нет. В озерах рыба поворачивается боком, чтобы блеснуть. Это акт. Вы можете идти тропами, чтобы лицезреть его. Вспышка. Приветствие. Лещ. Это означает многое.
   Все остальное находится внутри. Послушай, как играют все эти мотивы. Один раз сдернутый рубильник, и от царей до самых лежащих в пыли холопов разносится желание - отработать собой для природы, чтобы она потом всех их съела, пополнила себя этой новой биомассой. По сути, в этом начале я передал суть жизни. Можно заканчивать с творчеством, но мы можем удаляться в детали, и это вообще все, что остается. Все субсистемы идут ниже верхнего слоя. Они надуманы, до тех пор, пока не будет изобретен нормализованный транспорт для покидания земли с целью поиска свободы. От себя самого, конечно, мы можем найти лекарство. Но вокруг так много людей. Что делать, если они тебя не устраивают? Ликвидация? Но лишь теория, и лишь теоретики большого цивилизационного зоосада, скрытные личности, таящиеся маньяки, могут это сделать.
   Игра в субсистему до посинения. А если ты уже посинел, значит, ты - баклажан.
   Самолеты летят и гудносят. Чем больше корпус, тем сильнее голос похож на шмеля. Небо синее, как глаз. Но в осени глаз еще лучше. И надо лечь под небом и смотреть в глаз. Он потухает, чернеет, в эфире проносятся духи. Чтобы быть наравне с субсистемой, надо быть суше. Фантастичность - глупее. Примитивнее. Одна игра. Одна консервная банка. Сама земля - маленькая точка, а субсистема - лишь консерва на полке, и внутри нее происходит разнос. Бесы едят людей. Бесы же людские. Наверное, нечто просит пищи, и мы не можем его определить - какой-то скрытый механизм внутри экосистемы, ноосферы, чего угодно, хоть матрицы.
   Природой же надо перезарядиться. И, чтобы человек не присутствовал в этом созерцании, надо включиться из информационных потоков. Вы спросите - для кого это? Это для него. Для рта, который что-то ест, но рот неопределенный - внешний по отношению к обществу, но обычный, энергетический.
   Осень пока наступит. Пусть наступит. Все еще будет таким же. Но уже понятно, что главное, начать дергаться, словно рыба на крючке. Дергаешься ты, дергаешься леска. Потом - удочка. Потом - рыбак. Потом, может, это передастся на весь мир. Не то, чтобы я этого хотел. Но нет ничего другого.
   Сам сентябрь, он обладает своим собственным зарядом. Даже и об августе не нужно грустить. Отдельное энергетическое тело. Мы же, например, можем использовать море в своих целях. Например, плавать. Нырять и доставать камни. Одухотворяться. Искать акул, будучи акуловедом. Так вот и сентябрь. Если ты сентябрист, то и не надо ничего учить. Большое тело сентября. Сделаем из него хлеб и съедим. Только и всего. Тут не нужны мотивы - потому что все есть картина, и это также есть картина. Мы рисуем. Кто не рисует, тот идет темной тенью по полям, по дорогам, по улицам, по стадионам субсистемы, и это уже ад. Вечный ад бытия, не нужно ничего после смерти. Обреченность, и бесполезность. Русская идея - деньги. Больше нет никакой идеи, потому красный демон победил, и русскими душами правят черти. Да, а ты - сентябрист, тебе вообще этот курс ада параллелен.
   Хлеб сентября. Большой изготовленный цветок. Концепт сильного слова. А можно подумать, что из жизни нельзя сделать что-то достойное. А уж тем более, из осени.
   А от событий реальности отделаться сложно. На луне нет воздуха. Феодализм территории извечен - пока она есть. Попробуй, отклейся. Все равно ведь вокруг космос. Где мы летим? В каких кругах? Но слишком мало людей хочет узнать. Но, если разобраться, вполне и немало.
   Про октябрь буду писать еще потом, позже. До него дальше. Бокал, кубок, который просто наполнить золотистым пивом, и есть ближайшее будущее - все, что можно сделать из осени, вылепить воображением. В октябре будут октябристы. А в мире живых в аду идеологи будут искать способы убить тело или съесть душу так, чтобы как будто себя оправдать - хотя бы на текущем этапе. Потом, в будущем, никто вам не поставят памятник. Бес заберет вас в ячейки, где оплетет паутиной и высосет все соки. Система постоянно повторяется, есть схожести на всех кругах.
   С дидактическим структурированием можно на этом закончить. Я могу сказать свое мнение о псковских десантниках и прочих чудесах мира, где правит лилипут и прочие ингредиенты ментального паразитизма, но в будущем меня никто не похвалит. Придется оставаться немного в стороне.
   Сентябрь уже подкатывает. Мука, вода, дрожжи, печь. И все время тянет писать о дураках и прочих сформированных плодах всей этой дурной теплицы. И ничего нельзя поделать. Нет кораблей на луну.
  
  
   Рыжов
  
   Я увидел на крыше Рыжова. Он пялился, арбузы глаз, антенны рецепторов, поиск мыши, поиск воробья, поиск хлеба, поиск подраться, поиск пойматься. Допустим, стих бы про Рыжова так бы и выглядел. Пройдя через одну крышу, он отыскал другую - словно бы мост, словно бы шествие по воздуху над остатками снегов, к дереву, к черному дрозду, который округляет свои безразличные глаза, к залетному скворцу, который живет с воробьями на вишне.
   -Рыжов! Стой!
   Надо уметь правильно кричать "стой". Тогда кот останавливается. Он еще нескоро сумеет уйти.
   -Стой!
   Нужна резкость. Это репетиция перед ловлей Зверя. Правильно крикнув "Стой", ты его остановишь.
   Конечно, нельзя за просто так поймать кота. Вы спросите, зачем ловить? Для проглажки. Для чего же еще кот.
   Кот создан специально для человека. Главная его задача - демпфирования. Кот служит человеку, фильтруя всяческое зло. Нет кота - есть Зло. Есть кот - Зло может быть, но оно связано. Иногда кот не может справиться сам - ему надо помогать.
   Вторая задача кота - собирать лишнее на теле человека. Проглажка кота - отдача лишнего.
   Что касается прошения лишнего - то это личностная сверхзадача. Это не вопрос вселенского трансферинга.
   Существуют и прочие задачи. Одного кота я поймал на кухне. Говорят еще - впоймал. Это значит, что поймал вдвойне, поймал как зайца за уши - впоймал. Слово это украинское. Сущестует еще более отстраненно индоевропейский вариант - упоймал. Созвучно с "ушатал". Хотя последнее имеет значение в корне другое. Не все знают. Ушатал - значит, пошел подраться, победил, пошатнул, загасил, запинал. Но ушатал - это не избил. Это значит, что соперник чего-то стоил, и он, например, был как шкаф, но потом шкаф упал. Это было раньше, когда говорили про шкафы. Где это время?
   Я ходил и фотографировал лица котов. Того, пойманного, я мало помню. Его звали Большой. Я крикнул:
   -Большой!
   Это был зов ловца. Большой застыл, не в силах совладать, а потому и был пойман. Он надеялся испить молока на чужой кухне.
   Был еще кот-отец. Я где-то писал про это. Он забирался ночами, в ночным форточки, он торчал в этих форточках чужих спален, пока кто-нибудь не кричал: "Отец!"
   На самом деле он отцом кота, который стал прототипом Масипенсио. Кота этого звали Масипенсил. Что это за слово, я не знаю. Оно было нацарапно в лифте в подъезде у Наташи Манзани.
   По сути же короткие рассказы есть хорошо.
   Что еще есть хорошо? Хорошо, когда ты - не просто одна единица биоматерии. Когда ты собираешься встать на ступень выше. А все остальное - это есть биопрограмма.
   Рыжов в последнее время приходил и не дрался. Они сидели, он, Заказной, Тимон, Серый, может - какие-то еще коты, в ожидании, на крыше. Они ждали очереди. Был период любви у Киськи Хлебовой. Игры природы. Игры алгоритмов, клеток. Кто это создал? Вот самая интересная вещь. А если ты - эстрадный певец - то это заподло. Есть же разница между заподло и западло. Это - разные слова. А на английском можно сказать лишь - zapodlo. Потому что аналогов нет. Язык другой. Язык, который полезен пингвинам и бесполезен русским - ибо у нас - свои коты.
   Я вышел курить. Он сидел, Рыжов. Всякий кот живет для того, чтобы его потрогали, погладили.
   -Рыжов!
   Лозунговое нападение не удалось. Он убежал. Рыжов. Через несколько крыш было его обиталище. Там был он теплый и добрый, там никого не боялся. Рыжов. Такая жизнь. Смыслы жизненные - очень простые ребята. Очень. Поверьте мне. Ты живешь и чему-то учишься, чем больше ты умеешь, тем проще тебе жить. И созерцания котов. Вам же скажут, что самое главное - еда, вещи, таска по дороговизне, прокаченные герлы. Да. Это биомеханика. Я же имею в виду бесконечное существование, смену форм, перелеты во вселенной от одной энергоструктуры к следующей. Как бы тут есть разница.
  
  
  
  
   Коллинз
  
   Я встал как труп. Коллинз спал на электрической печи.
   -Вставай, Коллинз, - сказал я.
   Он потягивался, зевал, засоряя белую рань своей дополнительной нежностью. Да, мы знаем, что недавно был смерч, и целые поселения воробьев были смыты. Гнезда несло вдоль сараев и гаражей, и после, уже при свете звезды по имени Солнце, повсюду виднелись из грустные тела, распластанные, сплюснутые. По улице тела эти носила собака, которую звали Зло, она жила в подпольном секс-клубе "Танцы-Манцы", что расположен неподалеку. Дело в том, что официально там проводятся занятия по аэробике. Что на самом деле - страшно сказать. Открыла его Елена Проженная. Тут и нечего добавить. Совсем нечего. Серьезно.
   С востока шли очень большие покатые тела, туманы, слипшиеся, словно бы куски небесной каши. Я увидел Мандрыкина.
   -Пошли быстро, - сказал он.
   -Чего?
   -На пустыне упал аппарат. Водку везли.
   Прошли кустами. Правда, тарелка упала боком. Корпус лопнул. Ящики с водкой вывалились, но сами бутылки не побились. Зеленые тела были странно свернуты.
   -Звоню Коровину, - сказал я.
   -Я уже позвонил.
   И правда, тут уж был и Коровин, на старом ржавом газоне. Погрузили водку. Тела тоже забрали.
   -Сгоним из них, - сказал Мандрыкин быстро, - они - растения. То есть нет, грибы. Дрожжевые ребята. Сахара насыпал, во.
   -Я пить не буду, - сказал Коровин.
   -Ты уже пил. Не ссы.
   -А как же аппарат? - осведомился я.
   -Палево. Пусть лежит.
   -На металлалом.
   -Тоже палево. Погнали!
  
   Коллинз полюбил лучики во время чемпионата мира по хоккею, и мы смотрели его вдвоем, он сидел на спине, сутулясь. И я скажу, что коты бывают обычные, а бывают сутульные, и это правило, это словно бы специальная константа, вроде тех других, неоткрытых еще, и от этих всех неоткрытостей никому ни тепло, ни холодно. Лучик - да, я просто имел в виду лазерный лучик. Я покупал самые разные, пробуя достать ими до пролетающих самолетов. Здесь же проходит и трасса желтых пацанских вертолетов, но бегают они днем, тут не до лучика. Хотя и низко - можно показать пилоту фак, и он тотчас покажет в ответ.
  
  
  
  
  
  
   Летняя рыбалка
  
  
   Самолет наверху как-то охает - словно начинает дуть сам себе в нос, видимо, там происходят переключения. Там, вы высоте, когда он уже почти подобрался к аэропорту. А иногда, звуки мотоциклистов, глупых борзоносцев, чем-то схожи - проход, вибрация, накал воздуха. И во всем воздухе - накал, и даже не верится, что небо родит.
   Роди!
   Но нет дождя, нет сына облаков. И я стою с удочкой. Про это и рассказ. Что касается самолетов, то они наверху. Внизу делать им нечего. Надо немного природы. Можно сказать - эй, налейте природы. Немного. 50 грамм. 100 грамм. Да я помню, были в жизни всяческие человевеческие клички. Наименование. Был Руб Двадцать. Он гнал самогон на 9 этаже семейного общежития. Кричали снизу: Руб Двадцать! И сверху высовывалась голова. Он мог спустить бутылку и на веревочке. А назад забрать денежку. Был и Сто Грамм. И ему тоже в окно кричали:
   -Сто Грамм!
   А теперь я вспомнил это просто так, чтобы усилить наполнение. Конечно, умные люди на рыбалку выезжают рано, пока еще мир сам по себе на смене - смене фазы, смене состава. Как в хоккее. Ночные духи несутся полями, они бестелесы, и простой человек про них не знает. Это я знаю, потому и описываю. С приходом солнце возникает другая теснота воздуха. По какой-то дуге стекают они в другую ночь - и словно бы ночь и остается, просто теперь - сама в своей корзине. Завтра будет уже другая ночь, а эта - не знаю, что про нее сказать. Солнца немного подожжет дороги, немного подзеркалит асфальт. И рыбаки уже здесь - вооруженные всякими своими делами. Ловят в отдельных местах на телевизор. Мы ехали, и по пути я видел огромный телевизор - я думаю, там не берут деньги, иначе бы не позволили так ловить. Телевизор. А если перейти к совсем простым словам, то плати деньга. Да. К нам выходит король берега. Мужик щуплый, всем своим видом показывающий, как солят рыбу - на самом себе, на своем образе, своим бытием. Только хвоста ему не хватает. Вместо него - сапоги.
   -Комаров травят? - спросил я.
   -А?
   -Лодку дашь? - спросил Женя Шумов, водитель японский телеги.
   -Лодку не даю. Вон места. Тут тоже ловить нельзя. Тут я хозяин.
   -А костер, слышь?
   -Что хотите делайте. Рыбу забирайте с собой.
   -А щука есть?
   -Нет. Есть сом, но он один.
   -Большой?
   -Да. Поймаешь, забирай.
  
   Процесс. Методика слияние человека и реки. Но река не очень большая - хотя, на самом деле, его фактическая длина - пара сотен километров. Она разделена каналами и дорогами, а большие заросли всякого там рогоза, которого еще называли раньше чаканом, скрывают истинные масштабы. И когда ты едешь скрытыми трассами - словно бы забрался на параллельную дорогу в объезд реальности, река эта выскакивает переодически, блещет собой, одеждой из воды, а потом гаснет. И так, пока ты где-нибудь не свернешь с этого участка, чтобы ехать севернее.
   Ловятся карпы. Карп - товарищ сковородки. Карась - жирный и глазастый обед. Но много костей. И даже кошки не всегда обезопасены во время еды. Да. За едой - не болтать. Это карась. С щукой проще - но надо переезжать в сторону, и совершенно нет желания это делать. Щука умеет кусаться. И палец в рот не суйте - может застрять. Едят в сметане. Если жарят - то масло должно быть особенно желтым.
   Все остальное - плотва. Пескарь. Вообще, быть может, тут и нет чистого пескаря, но это - название обобщающее. Верховодка под него не подпадает. Рыба эта бледная. Раньше народ жил проще, и ее сушили для просто так. Не только для пива. Но и она и в жареном виде ничего себе - рыбий сухарик. Главное - нормальная корочка, рыжий налет. Краснопёрка - она немного больше и ярче. Вот и все, что тут можно делать. На счет рака не знаю. Я вообще не в курсе, как его ловить. Несколько раз в жизни тянул его удочкой, и еще - вытаскивал руками, но без умыслу. Просто так. Сунул руку- рак. Клешнями щелкает, глаза - маленькие злобные шары. А для еды раков много надо. Да сейчас и магазин есть, "Раки" - одних раков и продают. Больше ничего. Покупают их мужланистые крестьянствующие элементы - всякие водилы. Потом пьют и говорят про автодетали. Больше ни о чем. Детали, рыбалка, даже про баб не говорят. Я бы назвал это явление зомби-коленвал. Тема для триллера, не иначе.
   Летом надо ловить рассвет, когда природа переключается между сферами, потом - сливаться с солнечной радиацией, напоминая древнего ящера, который был с гребнем, и от гребня своего и жил. Он лежал на скале, подставив гребень этот светилу. К вечеру - лучи, проходящие сквозь листву краснеют, и это уже другое солнце. Но оно также полезно. Воздух не совсем прозрачен - эта краснота подразумевает наличие дополнительных молекул в большом количестве. Наверное, для вдохновения это более полезно. Нет, конечно, ночь - самая важная вещь, и если б вы обзавелись дополнительными глазами для ночи, это было б лучшее дело.
   Вот такое окружение, контекст, тишина. Дождя все нет. Облака не разошлись. Я вспомнил - рано утром, в 5 часов, на востоке встает яркая, вся пульсирующая, практически мохнатая, звезда. И кажется, что это совсем и не звезда - а послание. Но, наверное, это внеурочный выход Венеры. И лишь те, кто видел это ранним утром, могут подтвердить мои слова.
   Я бы хотел, чтобы был дождь. Но ничего не обещают. А в ведре - караси. Как говориться- Осторожно! Карась. Их, кажется, не сушат. Они должны быть подвержены немедленной жарке и употреблению - с подливой из лука и помидор. Сюда надо добавить вспотевшую от светлого холода водку - бутылка в 1 литр, покрытая мурашками. Это - курс человека. Отчасти живут, чтобы создать почву для рисования в словах.
   Лето еще и не завалилось направо, к своему окончанию. В августе возникнет странная прозрачность воздуха - словно кто-то начинает приглашать - куда-то, туда, никуда, сюда, здесь.... Никогда не знаешь, как расшифровать это настроение. Но это - потом. Ночной ветер останавливает время, чтобы идти на одной волне с этим рассказом.
  
  
  
  
  
   Иегуда Кац
  
  
   Ночью темно. Если ночью светло, значит это - белая ночь. Точно так же бывает белый негр. Снежок. Иегуда Кац вышел из зеркала. За стеной шумел ветер. Мимо окна бежали жидкие дети дождя. Спящие на орехи сойки во сне вздыхали, и этот звук резонировал с крышей, и оттого казалось, что шифер скрипит, как старый дед. Утром они все соберутся. Это - большая стая друзей. Потому что вместе летают птицы разного сорта. Это вот была б такая армия.... Например, негры, японцы, русские. И мы бы не могли существовать друг без друга. Тогда бы были друзья.
   -Смерть мы знаем заранее, - сказал Иегуда Кац, - посмотри на фотографии красавиц. Как много их, светящихся и зовущих в даль чудес и любви, вот тебе - одна подборка, другая, третья. Все они уже отдышались. Дерево стало старым. Дерево было вовремя срублено. Так и твоя смерть, она уже нарисована. В тетрадке, на середине страницы. А ты хотел дожить до конца тетрадки? Это глупо. Потом тебе захочется вторую тетрадку. Да мало ли, что ты хочешь. Посмотри, как дышит грудь юной прелестницы на этой фотографии. Она жила сто лет назад. Это хорошо, если на второй странице тетрадки маячил рисунок циничной старухи. Но в большинстве случаев, красавицы дожили до старости. Они стали старыми гнилыми яблоками. Ты бы ел такие яблоки? И кто тут скажет, что важнее - душа? Ты хочешь яблоки, где прекрасное лишь надумано. О нём никто не знает. Ты хочешь?
   -Чего тебе надо? - спросил я.
   -Я - твоя поэтическая половина, если хочешь, - сказал я, - ты боялся сказать это сам себе. Теперь так. Я могу называться так, как мне самому это нравится. Сиюминутные вещи, победа, поражения - все это продукт колебаний в голове. Я хочу, чтобы ты помнил. На одной из страниц - она. Как неожиданная яма. Как внезапный сыч. Ты идешь и смеешься, и тебе кажется, что солнца крутятся вокруг своей оси, приветствуя твою глупость.
   -Ничего не сделаешь? - сказал я.
   -Нет. Достаточно смотреть с обратной стороны тетради.
   И вновь была ночь. Я и вспоминаю себя, когда свет умирает, и в мир спускается другая жидкость. Есть совершенное равенство. Бывают победители. Они изменили форму. Остальные искали баллы для собственного самолюбия.
   Баллы были либо получены, либо нет. Потом эти баллы - вроде бы для никого. Сойки во сне перебирают свои мысли, как четки. Они прикидываются грачами, это особая стать. Сойки не совсем русские, все равно, все же, так или иначе, по любому, и прочие конструкции данного типа.
   -Помни, - говорит Иегуда Кац и уходит.
   Это кристальный свет жизни - настанет момент, когда новых рассказов уже не будет. Будет "день, как не будет", "два дня, как не будет", "месяц, как не будет", год, сто лет. Но со столетием очень хорошо. Душевная дата.
   Иегуда Кац ушел, пришел Бибо.
   -Чего ты? - спросил я у него.
   -Воды принес.
   -Сам пить будешь?
   -Нет, это вода ночи. Сейчас её много. Чему рад художник? Правильно. Он радуется музыке, которую поёт смерть где-то в будущем. Чем ближе, тем слаще она. Какой тебе нравится стиль?
   -Все стили.
   -Это лучше всего.
   Даже когда ты видишь массу, никакой массы нет. Есть лишь психоз. Каждый человек имеет право наполнить свою голову идеей и чужими лицами, чтобы играть в игры. Как будто ты не один. Как будто ты - часть целого.
   Вода ночи разлилась. Бибо пошел слушать соек. Странные птицы. Все мы живем внутри тетрадки. Практический расклад этой теории можно вести в любую сторону, это - очень гибкая система мышления. Даже красавицы-тени. Пусть они будут, например, на полях. Надо правильно употребить эту данность.
   -Ты на крыше? - крикнул я.
   -Да, - ответил Бибо.
   -А дальше что?
   -А дальше - утро.
   В краях вечной весны, как обычно, суета на военных базах. Солдаты марта уже получают патроны. Десантники уже высаживались. Никаких подробностей не знаю. Так всегда.
  
  
  
  
   Красная рука
  
  
   Еще за день до этого видели Красную руку. Сначала ночью. Свет её был странно леденцовый, но не в ощущении сладости или некой пыли, проникающей в чувство. Нет. Вам надо правильно смотреть через красное стекло, но и эта краснота субъективна - нужна правильная краснота.
   Это эманации.
   Синий свет символизирует мир синих духов. Ослабление насыщенности и наплыв тумана переводит чувства ближе к Нирване.
   Краснота. Рука. Издревле известно, что Красная рука приходит, чтобы душить. Приходит ночью. Если вы не успели спрятаться под одеяло, дело может окончиться плохо. Но она умеет поджидать, раскрывая свою суть в многогранстве композиций - ибо тут нет чистой, простой смерти.
   Красная рука.
   Если в доме напротив среди ночи что-то взметнулось странным и непонятным кумачом, значит - начало, или в вашей голове, словно предостережение, проросли первые лепестки таинственных цветов. И она, спрятавшись за кустами, поджидает.
   Никто не узнает, чем это было. Жизнь как вода. Убери какой-то из её участков, и место это будет тут же заполнена другим веществом.
   Красная рука.
  
   Психолог Анна Дмитриевна:
-Саша, вы никогда прежде не проверялись у врача?

Саша (студент, разгильдяй, но хорошо играет в баскетбол, играет в студенческом театре в роли дерева::
-Да, бывало, чо.

Психолог:
-Как часто?

Саша:
-Ну справку надо было получить же. Пришел, говорю, это, доктор, давайте порешаем. Ну, это... Пошел, купил шоколадку.

Психолог:
-Я не про это спрашиваю. Вы рассказываете, что видели Красную руку.

Саша:
-Да, чо. Я вас не разыгрываю, я честно говорю. Вечером я пошел в умывальник, просто зашел, и всё, там Степанов курил на окне, и я краем глаза увидел - что-то промелькнуло справа. Я оба - поворачиваюсь - там никого. Но запомнил. Знаете, как выглядит? Как стоп-сигнал. Ночью далеко же видно задние фары. И тут так же было, но это на этаже - я еще удивился. Мы со Степановым стали там на телефоне кино смотреть. Ну, и посмотрели.

Психолог:
-Вы полностью фильм посмотрели?

Саша:
-Да, чо. Нормальный фильм, новый. На телефон даже интереснее смотреть, чем так.
   Психолог:
   -Какими вообще фильмами вы увлекаетесь?
  
   Саша:
   -Да не знаю. Все смотрю. Все подряд.
  
   Психолог:
   -Но.... У вас есть какие-то собственные соображения?
  
   Саша:
   -Гм. Ну, я ничего не думаю. Но я так думал, вроде бы я не того. Нет, у меня нет мыслей.
  
   Психолог:
   -А мысли есть какие-нибудь?
  
   Саша:
   -Ну конечно. Я ж не полный псих.
  
   Психолог:
   -Ну, вы можете что-то сказать, мнение, что ли.
  
   Саша:
   -Ну, я видел. Красная рука. Она такая, знаете, светится изнутри. По локоть. И такой свет, какой-то пьянящий. На мозг действует. Ну, вот, может быть, страшно. А это - не страшно, но и не смешно. Но какой-то зов, вот. Так я могу сказать.
  
   Психолог:
   -А какую музыку слушаете?
  
   Саша:
   -Да всякую. Какую дадут. Ну, качну там, на телефон. И слушаю.
  
   Психолог:
   -Все слушаете на телефоне?
  
   Саша:
   -Ну да. Ну есть приложения, можно сразу слушать, если вай-фай халявный. А чо? Я и так слушаю. Так даже лучше. Просто включаю и иду. И мы как-то и рэп сочиняли. Но в прошлом году. В этом не сочиняли.
  
   Психолог:
   -А если вернуться к теме. У вас же есть какие-то соображения по этому поводу?
  
   Саша:
   -Ну, какие. Говорили еще раньше, что есть она. Откуда я знал, что это правда.
  
   Психолог:
   -И несчастный случай с Курцовым вы связываете с этим?
  
   Саша:
   -Да. И не только я. Да не только ж я видел. Нет, вот Соколова, она просто видела красный свет. Ну, он задушился подушкой. Сами подумайте.
  
   Психолог:
   -И милиция так считает?
  
   Саша:
   -А я не знаю, что считает милиция. Полиция.
  
   Психолог:
   -Да, полиция.
  
   Саша:
   -Меня даже не опрашивали. Там кого-то опросили, и все. Я ж чо. Ну, я так. Я ж говорю, я не сочиняю. Я что видел, то и говорю. Больше мыслей никаких нет.
  
   Что мы можем сказать? Я ничего не знаю. Я влез в Интернет и нашел детскую историю. Вот она:
   В одном лагере отдыхали дети. Среди них был мальчик по имени Серёжа. Как-то раз ему приснился странный сон. Будто к нему подходит его учительница из школы и задаёт вопрос: "Ты веришь в Красную руку?" Серёжа во сне закивал головой и громко ответил: "Да, Вероника Петровна, я верю в Красную руку!" Утром Серёжа просыпается и думает: "Что за странный сон приснился!" Но через пять минут он совершенно забыл про него.
   А следующим утром сосед Серёжи умер во сне. Утром его нашли в кровати задушенным: на шее чётко были видны отпечатки чьих-то пальцев. Ещё через два дня тоже в этой комнате утром нашли детский трупик, тоже задушенный. Ещё через день - в соседней комнате, потом ещё... Некоторые родители уже стали приезжать в лагерь и забирать своих детей. Но вот у Серёжи, например, была только мама, она работала на двух работах и не могла приехать.
   А как-то раз Серёжа подслушал разговор двух мальчиков из другого отряда. Один говорил: "Мне сегодня какой-то сон дурацкий приснился. Типа у меня мама спрашивает, верю ли я в Красную руку. Ну я отвечаю, что верю. Кто же в неё не верит? Мама сказала, что я молодец и подарила мне велосипед за это". Второй мальчик удивился и говорит, что ему тоже снился похожий сон. Только там была не мама, а продавщица из магазина. Серёжа подошёл к этим двум мальчикам и рассказал про свой сон, который ему сейчас вспомнился.
   Решили тогда мальчишки, что Красная рука убивает только тех детей, которые в неё не верят. Они нашли мальчика, который не верил в Красную руку и которому ещё не снился сон с вопросом. Сказали, что будут сидеть рядом с ним и караулить.
   ... Наступило два часа ночи. Спящий мальчик засмеялся во сне и сказал: "Да ну! Это всё сказки!". Тут заскрипело окно, в комнату влетела Красная рука. Сияя тусклым светом, она подлетела к спящему мальчику и стала его душить. Это было так красиво и так волнительно, что ни один из трёх мальчиков даже не пошевелился, чтобы спасти спящего. Когда дело было сделано и жертва затихла, Красная рука так же красиво и величественно вылетела в окно и скрылась. Серёжа сказал: "Да фиг с ним, с этим пацаном. Сам виноват!"
  
  
   Но уже другой случай, не то, чтобы и совсем случай, а некоторую полуфиксацию материи среди возможного или невозможного, описал следователь Ничипоренко Николай. Впрочем, написано это было спустя годы, в книге воспоминаний "На улице им. Мальцева":
   ".... Говорили, что появляется она в двух случаях. Первое - твоя готовность, а вторая - обратное - не готовность. Со вторым просто - это когда пульсация на теле жизни уже не совпадает с вибрацией в голове твоей, и ты вдруг так расслабляешься, что кажется, что ты не живешь, а отдыхаешь. И вокруг - дураки, а ты один - умный. Но вот больных комплексом Наполеона она не трогала. Видимо, если все же не здоров человек, если есть сбой в склейке нервной материи и прохождении сигналов через неё самому, то как бы и пожалеть надо индивида. Но это просто размышления. А готовность - ну это если ты так боишься, что проще умереть, чем жить, то - тут она. А как светится. Ах! И не расскажешь же в двух словах!"
  
  
   Красная рука пришла к одной фантастике, немолодой - и тут произошел акт странный, ибо душить её в разгар сочинительства было нельзя. Зато, воодушевившись красным светом, произвели исход тараканы.
   Дело это как раз может быть освещено. Ибо оно и было освещено - по-красному. С этой точки зрения красный конь, которого купали на картинке Петрова-Водкина, родственник этому созданию. Тараканы вдруг заняли все этажи. Это была вещь страшная. Это было что-то.
   - Привет, - сказала тетя Поля, соседка.
   -А, - вздохнула Люба.
   -Ты чи с бодуна?
   -Ага. А чо?
   -Нет. Представляешь. Сегодня ни с того, ни с чего, вдруг - полная квартира тараканов. Хочешь верь, хочешь нет.
   -Почему?
   -Откуда я знаю. Может, ты знаешь?
   Тетя Поля как будто что-то намекала.
   -Нет, - сказала Люба.
   Она пошла домой. Водки не было. Без водки не сочинялось. Оно-то, если разобраться, зачем тут водка? Не надо б её. Тараканы, они сами выделяют водку. Что хотите выделят. Хоть грибы, хоть траву, хоть чистый кокаин. Но тараканы все убежали, заполнив многоквартирный дом, а новых пока не было. Согнала их красная рука. Пришлось идти к дяде Пете Гришину, который варил самогон на кухне 10-го этажа.
   -Дядь Петь, - каркнула Люба, - дай, чо, взаймы.
   -Ох, Люба, - проговорил дядя Петя, - ты только посмотри, на кого ты похожа. Посмотри.
   -Я знаю.
   -Да толку, что ты знаешь.
   -Но дашь ты мне.
   -Эт смотря что, Люба. Понимаешь? Водка - водкой. А баба должна быть бабой.
   На счет фантастики тут надо и заканчивать. Тараканы же плодились жутко. Никто их не мог вывести. Только в квартире у фантастки их не было.
  
   Психолог Анна Дмитриевна:
   - Валер, вы тоже утверждаете, что видели Красную руку.
  
   Валера (другой студент):
   -Да. Я приверженец материализма, и потому, я обычно уверен, что если явление порождено не руками, то - природой, и этому должно быть разумное объяснение. Красная рука. Пожалуйста. Нас раньше пугали ей. Значит, коллективное сознание. Еще Вернадский вывел концепцию Ноосферы.
  
   Психолог:
   -Вы считаете, что это не вымысел.
  
   Валера:
   -Я видел её так же, как вас. Она влетела в квартиру этажом ниже. Понимаете, какая картина. Вы же понимаете, что такое - еще немного, и ты чокнешься. Совсем. До конца. Это неописуемое чувство. Даже не знаю, как вам сказать. Безумие. Аллегория триумфа Венеры. Делирий.
  
   Психолог:
   -Хорошо. Можете описать?
  
   Валера:
   -Очень просто. Красная рука. По локоть. И светится так особенно, но к разуму это все равно не клеится. Не знаю, как еще сказать. Дверь там была почему-то приоткрыта, и она туда шмыгнула, и все. Я стоял, стоял, потом зашел в квартиру. Ничего не оставалось, как жить дальше. Понимаете. Но, как я вам уже сказал, утром там был труп. Совпадение? Не знаю.
  
   Психолог:
   -Наличие трупа - факт. Но наличие руки?
  
   Валера:
   -Согласен. Но я же видел.
  
   Психолог:
   -У вас были в детстве травмы?
  
   Валера:
   -Ну да. Были.
  
   Психолог:
   -А травмы головы?
  
   Валера:
   -Были, но не в детстве. Я занимался паркуром на первом курсе, упал и ударился головой. Было легкое сотрясение. Но ничего такого не было. Это не связано. Я вас уверяю. Если вы считаете, что мое восприятие столь субъективно, что способно порождать монстров ума, то я с вами не согласен - так как если б я был ненормален, это бы замечалось другими людьми, а это не так. Никто ничего такого не замечает. Я совершенно нормален.
  
   Психолог:
   -Я и не говорю, что вы ненормальны.
  
   Валера:
   -Ах, да, ваша задача - провести анализ. По Фрейду.
  
   Психолог:
   -По Фрейду сейчас уже не проводят анализ.
  
   Валера:
   -Да? Не знал.
  
   Психолог:
   -А вы на кого учитесь?
  
   Валера:
   -На юриста.
  
   Психолог:
   -Хорошо.
  
   Валера:
   -Это что-то меняет?
  
   Психолог:
   -Нет, это для заметки.
  
   Можно предположить, что какие-нибудь ноосферные узлы однажды рождают монстров разума коллективного, которые не способны плодиться массово, в отдельных случаях проявлять себя явно.
   Здесь уместно вспомнить еще одну детскую страшилку:
  
   Одна семья -- папа, мама и девочка -- получила новую квартиру. Приехали они и увидели на стене красное пятно. В первую ночь пятно было в комнате у родителей. Утром девочка просыпается и видит, что родители умерли. А пятно стало ещё ярче.
   На следующий день девочка легла спать в комнате с пятном. Просыпается она ночью и видит, как из красного пятна высовывается красная рука и тянется к ней. Вскочила она с кровати, закричала и умерла от испуга.
   Потом пришла милиция и ничего не нашла. Один милиционер выстрелил в красное пятно, и оно пропало.
  
   Уфолог и вообще, искатель странного, Натансон, однажды получил письмо с формулой. Так была получена Красная рука, сначала миниатюрная, потом - более крупных размеров. Натансон полагал, что сие есть продукт внеземного разума. Но что еще можно было предположить? Рука росла, находясь поначалу в стеклянном шкафу. В один день она разбила этот шкаф, выбралась на волю, но никаких действий не производила. В своем закрытом блоге Натансон сделал запись:
  
   " Я нашел наконец-то способ общения. Это язык жестов. Сейчас лишь первый этап. Возможно, в дальнейшем все пойдет по нарастающей. Да и нет она угадывает, но я отмечаю, что рука не склонна к дуалистическим посылам. Есть какие-то еще состояния, видимо. Я думаю, что да и нет - это прерогатива земных жителей. А у руки - не менее шести состояний. Но ведь и рука она. И пальцев пять. Может быть, человек - это побочный продукт? А где-то существуют отдельные части. Допустим, мир голов. Одни головы. Им не нужны наши реалии. Они просто летают. Мир ног. Мир, соответственно, рук. Но это лишь предположение. Конечно, выводы делать рано..."
  
   Спустя год Натансон был найден задушенным. Может ли быть все то, что он написал, правдой? Этого мы никогда не узнаем.
  
   Психолог Анна Дмитриевна, специалист по гипнозу Марк Марков, студент Гриша Казаков (погруженный в транс).
  
   Марк Марков:
   -Гриша, расскажи пожалуйста, видел ли ты Красную руку?
  
   Гриша:
   -Да.
  
   Марк Марков:
   -Чья это была рука?
  
   Гриша:
   -Ничья. Обычная рука. Без человека.
  
   Анна Дмитриева:
   -Она была сама по себе? Какой длины?
  
   Гриша:
   -Обычная. Ну как рука до локтя. И красная. Светилась как бы ярко, ни ничего вокруг себя не освещала. Красный матовый свет. И он как-то действует на мозг. Когда смотришь.
  
   Марк Марков:
   -Ты испугался?
  
   Гриша:
   -Ну так. Средне. Не страх. Как-то иначе. Я не могу сказать, что это страх.
  
   Марк Марков:
   -Ты считаешь, что она настоящая?
  
   Гриша:
   -А то. Конечно. Только дурак сомневается.
  
   Марк Марков:
   -Ты знаешь, что это такое?
  
   Гриша:
   -Она приходит, чтобы душить.
  
   Анна Дмитриева:
   -Ты знаешь, откуда она взялась?
  
   Гриша:
   -Она была всегда.
  
   Анна Дмитриева:
   -Это живое существо?
  
   Гриша:
   -Она другая. Рука.
  
   Марк Марков:
   -Почему она не тронула тебя?
  
   Гриша:
   -Она клюет на человека, у которого она есть в голове. У меня в голове её нет.
  
   Марк Марков:
   -А у кого она есть в голове?
  
   Гриша:
   -На знаю.
  
   Марк Марков:
   -Значит, она может прийти к любому?
  
   Гриша:
   -Нет, как раз не к любому. Я ж говорю.
  
   Спустя месяц мастер гипноза, психотерапевт, знаток экстрасенсорики, Марк Марков, был найден мертвым. Никто так и не определил причину его смерти. Но что тут сказать? Сейчас - время больших скоростей и постоянных переработок. Человек спешит. Человек торчит в пробках, и спешит там, внутри пробки, уже будучи запаянным в собственную страсть о работе. Психика постоянно накалена. Даже если вы и знаток душ и даже лекарь, это еще не значит, что ваш организм выдержит перегрузки подобного плана. Так все и решили. Потому что кругом оно так сейчас. Много людей, мало место, а объемы информации, что протекают через трубу мозга (подобно воде в водопроводе или электрическому току в цепях) все больше, все больше.
   Это и всё.
  
  
   Юрий Ковтун
  
   Тишина. Соловьи. Год на линейке прочих лет. Дятел на автостоянке, тщащейся произвести сверление. Удары бокалов о бокал. Черно-белый телевизор в коморке сторожей. Редкий глухой хохоток. Шум, порождаемый чесом собаки между машин. Фонарь - филиал луны. Далекие моторы, редкий стук рельс, искра, пантограф. Едут последние люди. Последние пассажиры вечерней земли.
   В тот вечер был футбол. Я помню - не было в природе более сплющенных впечатлений. Я приготовил жетон, чтобы выйти к таксофону, что был прикреплен к сетке автостоянки. Я хотел, чтобы ночное футбольное слово отправилось по электронному маршруту.
   Это было года за два до "Часа Быка". И то также был жуткий стоячий матч, страшные проходы кривых ног и невозможность. И все запомнили. Потому что в народе футболист Бесчастных именовался как Бык, ибо был парнем здоровым. Он вымучил. В том трамватичном для головы и глаз матче Югославия ушла, навсегда.
   Но ведь это линейка. И я вспомнил лишь то, что будет. Что-то вроде воспоминания о будущем. Музыка Питера Томаса, в ролях - Юрий Ковтун.
   Нет, конечно, Юрий и потом забивал в свои ворота. Хотя был, помню, и матч с "Черноморцем", когда весь стадион кричал Романцеву: "Э, некури", а он в конце уже повернулся и показал всем собравшимся болельщикам неприличный жест. Да, тогда Юра отличился.
   Но помним мы, ясное ж дело, международные встречи. А кто теперь восстановит в памяти далекий год? А какой - я не помню.
   Шли мучения. Было страшно. Казалось, сердце остановится от большого и повсеместного медляка. Все засыпало. Мир индевел. Никто не играл. Все стояли и мучились. Должно быть, исландцы должны были зафиксировать первую эпохальную ничью с сильным соперником. Хотя и стоял он, соперник, увязая в собственных ногах. Хотя и был он как вата, соперник.
   Но тут.
   О, какая была ночь. Мне показалось, фонари должны упасть, но сила тотального охлаждения мироздания именно такова.
   Юрий Ковтун!
   -О! - закричал я, проснувшись. - Юрий Ковтун!
   Больше не было других передач. Не было переключений на автомате. Я вышел на улицу, с последним жетоном, с мучительной мыслью об освобождении. Жетон мог быть съеден - таковы они, таксофоны прошлых лет. Но прокатило.
   -Привет, - сказал я, - не спишь.
   -Нет.
   -Видел?
   -Да.
   -Юрий Ковтун.
   -Да.
   Теперь я уже не помнил, кому звонил. Дятел продолжал бить в фонарный обод.
   -Юрий Ковтун, - прибежал из автостоянки голос одного из сторожей.
   Да, конечно, они продолжали потребление народных напитков, и черно-белый телевизор был им в помощь. Я и сам в сторожах работал. Попробуй, вспомни теперь. Но водку - водку помню. Только и делали, что ночью с черно-белым ящиком дружили, пили, говорили о жизни, о рыбалке, о футболе.
   Вообще, футбол - игра сторожей. Любой работник алкогольных ночей знает этот вид спорта на отлично, не хуже комментаторов.
   Настоящий футбол - русская народная вещь.
   Да, Юрия Ковтуна помнили. И в новый год, на дежурстве, я лежал в вагончике, подложив под голову шестизарядный дробовик, направив взгляд в двухцветный аппарат "Рассвет-307". Говорили, как и положено, о Динамо (Киев) -86, о кривоногом спартачье, о, ясное дело, немцах. Ибо все сторожа - болельщики Баварии. Наступал 2000-й год. На работе на халяву раздавали шампанское. Все верили в светлое завтра. Наступал Путин. Уж и не вспомнить теперь ту жизнь - без постоянного роста цен, без жуткой накрутки коммуналки и бесконечного олимпийского счастья.
   -Помните, Юрий Ковтун? - спросил я.
   -Ясен фиг,- ответил Толян.
   Потом они сели играть в шахматы. Толян играл хорошо, Петя Кривой еще лучше - он вообще сутками играл, да и жил он на складе, ибо там попивать было сподручнее, чем дома. А может, там никто и не ждал его. Пришел Адидас.
   -Привет, Адидас, - сказал я.
   -Привет. Есть водка?
   -Есть. И пиво есть.
   -А где взял?
   -На заправке.
   Близился новый год. Удары в ворота.
   -Открывай! Я - подстава!
   -Э, ты кто, мужик? - крикнул я.
   -Открывай, я - подстава!
   -Иди ты лесом, подстава.
   Но, оказалось, то был мужик по фамилии Подстава. Подставу впустили. Сел играл в шахматы с Петей Кривым. Собаки на постах выли от жутких шахматных мыслей и окрестного новогоднего фейверка. Вдалеке, на конечной, желтым светом мигнул опоздавший трамвай - должно быть, летучий голландец, не иначе. Навряд ли кто-то бы вздумал ездить в эту пору.
   -Давайте, мужики, - сказал Подстава.
   Выпили. Снова играли. Устав от шахмат, перешли на козла. На пару с Толяном, сыграли 5-4, дважды - с хвостом, один раз - с яйцами.
   Время меняется, а футбол остается. Тем более, немец. Тот как играл, как играл. Хотя, и здесь, хозяйствует головой, головами, начинкой голов - телевизор, и даже нет никакой гарантии, что там, в госдуме, есть живые люди. Был же фильм, где все кругом было подставой. Город летел в космосе, и один раз в сутки пространство прошивал сигнал, люди теряли черты личности, но отсутствующие части дополнялись тем, чего не было - из чего складывались ложные воспоминания.
   Никто и не докажет, что это не так. Был еще фильм про очки. Должно быть, его изъяли. Чтобы никому не пришло в голову их изобрести и проверить - являются ли людьми органы власти? А может быть это - Они? И они нами заведуют. Разве не так? Так ли просто оспорить эту вещь, хотя и больше - поэтическую, нежели логическую.
   В общем, скоро - ЧМ, еще один телевизионный театр, призванный отвлечь человека от его бесполезности в рамках личностного роста и личностной целостности. Нет, ничего подобного. А вот Юрий Ковтун - что он сейчас делает? Может, тренирует. Жив же, я думаю. Вот Толян, помню, помер. Лучший был картежник.
  
  
   Эковоины
  
  
   Все построено на круговороте. Солнце - лучший человек. Ты же здороваешься с человеком. Здоровайся и с солнцем. Проблему лампочек в будущем предлагают использовать самым разнообразным Макаром. В этом плане Макара не путать с Макаревичем, хотя и тот - Макар. Говорят, что надо начинать с биодизельного автобуса. Не с лампочек. Тут сразу же надо определиться. Биодизельный автобус в России. Да, начало - конец. Дуалистическая пара. Бог - Дьявол. Ноль -один. Байт. Правильно. Усердные менты останавливают биодизельный автобус. Работает он, например, на капусте. В сезон сейчас капуста по 10 рублей, по 8. А её еще так много, что и не в сезон она - 15 рублей. Один качан отправляется в размельчитель. Там начинается самопереработка, самодобыча углеводов, углеводородов. Нет, ну вообще, по идее, это - метан, но для дизеля это не подходит. Я слышал, что кто-то типа Ди Каприо ездил на биодизеле, который подзаряжался на трассе коровьим навозом, но в России такого тоже нет - господа вытравили все хозяйства, чтобы закупать мясо в других странах. Народ, как и положено, смолчал, поэтому, слова Собяни про формирование рабочих мест верны - никто не даст массам формировать эти места самостоятельно. Когда ж вялая девочка в ролике читает стих про то, что "вы рабы", тут можно посмеяться. У нас есть ракеты. Но у нас - вот спросить у кого угодно. У тебя есть дома ракета? Почему ж у нас? Для чего эта ракета? Чтобы массы не были отобраны для других господ? Наверное. Да, поэтому, биодизельный автобус не может эксплуатироваться в России. Его тут же поставят на штраф-стоянку, а водителя арестуют на 14 суток.
   Что касается лампочек, то лучший способ экономии энергии - это подкрутка счетчика. Но это - вопрос второй. Нам же надо сделать природу чище, и надо заранее определиться - пока еще нет солнечных батарей, а из Китая заказывать дорого. Когда батарей будет много, то, скорее всего, на них будет введен такой налог, что проще будет остаться без кожи, чем пользоваться таким видом энергии. Как быть? Стать змей сразу же. Это выход. Например, чтобы быть эковоином, Николай Дроздов научился рычать, как тигр. Это выход. Когда ты копируешь звуки животных, ты навсегда герой, навсегда на высоте, и не нужен биодизель. Тем более, что он невозможен в России. Говорят, будут лампочки, работающие от крови. Так вот, прокалываешь палец, капаешь часть себя в механизм, возникает свет. Воду, теоретически, можно собирать от дождя. Пока не придуман налог на дождь. Но, я уверен, будет альтернатива - если будет налог на дождь, то будет и шанс гордиться спортсменами еще сильнее. А это очень сильно греет. В голове возникает таинственный свет. Ты гордишься спортом. А Запад - его почти нет. Нет, вообще нет.
   Что касается гибридных лексусов, то, конечно, они придут оттудова. Будет нам технология. Миша не смог. И никто не крикнет ему - Мишь, где Ё Мобиль? (Также, как и не спрашивают у Нарышкина - слышь, куда клад дел?). Будут гибриды. Будут новые идеи по счетчикам. Уж тут - каждый русский человек может быть настоящим эковоином. Не то, что какая-нибудь Стелла Маккартни или Вуди Харрельсон (первая громко не ест мясо, второй построил настоящий эко-дома, без подключения). Нет, мне интересно, что будет, если построить экодом? Как быть службе ЖКХ? Как наказать? Ведь наверняка, придумают что-то.
   А вот борьба с счетчиком - это Майн Кампф русского человека. Это навсегда.
   Большой магнит. Слишком большой магнит может повредить счетчик. Помните. Средний магнит - для воды. Для электричества же изготавливают контур, который вставляют в розетку и заземляют. Энергия начинает кружиться в цикле русского самоосознания. Победа. Помимо этого, есть газ.
   Вопрос вопросов - как воровать?
   Если счетчика нет, то никак. Забыто. Синий свет нашего большого простора. Газок. Гордость России. У тебя же нет гордости за то, что ты съездил в Чили? Нет, ты не ездил в Чили. Зато ты можешь повесить на стенку фотографию ракетной установки "Тополь-М" и тащиться. Зачем тебе в Чили, Вань?
   Отжимайся. Русский - значит трезвый. Это тоже - одна из экономических норм.
  
  
  
  
   Сферы
  
  
  
  
   Еще не настала фаза познания. Ночь расходуется как бензин. И двигатель - не она сама, но и светила - не части мотора. А если бы знать. А если бы прийти. И ты думаешь, что никогда не дойдешь хотя бы до поворота на эту дорогу, а даже если и случится это, то впереди - бесконечность, впереди - никаких шансов на покорение. Ведь никто не переплывет океан на руках, посредством одного лишь тела. Мы можем лишь построить существо.
   Построят в Японии. Построят в США. Но, конечно, через комсомол или ГТО можно произвести перетёрку, перебичевание, переплавку человека в новый вид послушного организма. И, хотя это было, мы видим, что история возвращается на круги своя.
   Звезд так много. Много рычагов в голове. Тогда вдруг возникает черная сфера. Вселенная другая, далекая, и почему-то совсем недоступная. Я смотрю на неё и понимаю, что человек не ограничен. Просто что-то не включено.
   Кричал кот.
   -Иди, иди, сволочь, - сказал я.
   Белый сволочь. Белый негр. Он убегал через мглу, наполненную существами, и так я вышел на дорогу. Все оказалось совершенно просто. Ночь - нечто вещественное. Просто-напросто горючее. Еще горючее - самогон. Дежурный сидит на моторе. Он жрёт ночь. Так, мир идет к утру. А уж дежурство во всех утрах нашего мира - это другого типа апофеоз.
   -Я просеивал стихи, - сказал я, - и там не осталось человека. Вообще никого. Но ведь я никого не гнал. Я просто искал самого себя. И, наконец, мне явились совершенно гигантские организмы, которые висели между звезд и играли эхом. Эй - крикнуло одно. И вот, летел этот кусок голоса, отскакивал, ударяясь о тяготение планетарных систем, рикошетил, пока вдруг не попадал на какого-то сходного со мной друга. И там он добавлял. И эхо летело дальше. Голос. И тут я понял - пора, должна быть музыка. У меня лишь один хобот. Но есть целые оркестры и ансамбли, и они будут мне вторить, когда я начну петь. И вот, заиграла музыка. И много всего случилось от этой музыки. Появились новые звезды. Планеты. Некоторые звезды повзрывались, но для галактик это полезно. Они подсасывают газ. И этот газ нужно где-то брать. Процессы - хорошо. Никуда без процессов. И мы стали играть в яркость - кто ярче мигнет. Странное было время. Я думаю, если где-нибудь в ту пору жили люди, они бы отметили невероятные дела во вселенной. Они бы попытались узнать научным путем - что же было? Но откуда им знать.
   -Самогон у меня, - ответил дежурный.
   -Ящик смотришь?
   -Да.
   -А что думаешь?
   -О чем?
   -Я же тебе рассказал.
   -Если ты высеял человека вон, из стихов, то его туда надо вернуть. Ну как ты хотел. Вот пишет поэт - ах, ты меня любила, и ты ушла. И вот посмотрим мы на такого поэта - и попытаемся установить причины. Ушла? Да, но не одна ушла. Страдальцы хотят повсеместно, это гипертрофированный мультисекс, но не по факту, а лишь вообразительно. Очень просто. Жена поэту надоеало. Ушла? Кто ж ушел? Жена не ушла. Ну, допустим, он пристал к какой-нибудь мадам. Жены мало. Да и поэту лет 50, а жене, может, тоже 50, а он мечтает о нимфетках. Вот черт. Как рождаются такие стихи? Потому что в них есть человек. Потому что надо жить так же. Ищи, найди, потеряй, пострадай. И весь путь.
   А ты просто описываешь бытие существ, которые по размерам совпадаю с галактиками. Кто такое поймет? Ну хочешь, напиши что-то типа Библии. Нечего тут добавить. Или вернуть человека.
   Большие такие существа. А они, думаешь, знают, что люди существуют? На кой фиг им это? Ну да, раз ты пишешь, значит, был контакт. Я полагаю, существо больших размеров через твои глаза просто сюда заглянуло. Обычное дело.
   -Что ж делать?
   - Контекст.
   И ночь отправляется в двигатель. Мотор этот вообще нигде не зафиксирован. Фантасты, начиная, может даже, и от Желязны, уже говорили о Машине. Но то - лишь экспансия помыслов через трансляцию общественности - в воображение, в литературу.
   Нет, это - просто двигатель, который ест ночь. Поэтому, ночь уходит. Без мотора был бы вечный закат.
   Помните песню "Вечный закат"? Я не помню. Не знаю, кто поет. Может, и не было её? Но не могло же показаться.
   Вечный закат. Солнце висит в одной точке. Люди идут за самогоном. 666 слов в стихотворении. Новые реалии одной страны. Возрождение ГТО. Долой личность. Эксперимент по выплавке нового вида возродится - но это - лишь тень, отражение.
   А вдруг все делается лишь для того, чтобы я не съел их глазами? Они знали заранее, что Существо впрыгнет в этот вагон. И вот: тревога, шухер!
   Теперь - по самогону. И назад.
   -А у вас чо за цены? - спросил я.
   -Да я не знаю, - ответил Дежурный.
   -А футбол смотришь?
   -Ясен месяц!
   -Ну посоветуй что-нибудь.
   -Ну, а что советовать. Твой метод - переработка мертвых поэтов. А еще есть метод - переработка живых поэтов. Опробуй .
   -Не хочу.
   -И правильно.
   Я пошел назад. Висел Марс. Я думаю, в древности люди что-то знали, потому что приписали этой большой яркой горошине на небе признаки Бога войны. И вот, марсоход как-будто что-то замечает. А может, и врут. Сочинительство. Ничего такого не было. Просто самый ранний фантаст назначил этой звезде такую функцию.
   Сферы остаются. Ничто никуда не уходит. Бежит белый негр. Это - пределы нервозности, кусок эпистолярного клоуна, в начале - от кота. Кругом - люди, люди, люди, и все запаяны. И только кажется, что ты их распаяешь. Нет, это что-то не то. Не должно так быть. Может быть - эксперимент.
   Но у нас и так эксперимент. У нас - социализация, ГТО. Бег, прыжки, флаги, послушание.
  
  
  
  
  
   Котик-Мотик
  
  
  
   В наше время очень много людей торчат возле компьютера. Многие даже забыли значение этого слова, торчизм. Соцсети появились не вовремя. Вот бы - в 90-й год. Какая б жизнь была б тогда. Все это интереснее, чем моделирование фантастических ситуаций. Тем более, что в фантасты идут от нехваток. Виды нехваток мы тут вот и рассмотрим.
   Встает человек ночью и ест. Жрёт. Кормится. Это - чистейшие нехватки.
   Или вот, помню, шел в 1978 году по улице человек и ел булку хлеба с руки. То есть, он ее не ломал, но поглощал целиком. Будь на моем месте Пикассо, он бы создал великий шедевр. Его можно было бы наименовать, как "Нехватка".
   Но и вообще-то есть безобидное выражение "I am starving", которое при прямом переводе на русский язык звучит несколько странно. Оттого есть выражение "голодняк". Ну и когда много их, голодов, то - голодняки.
   -Слышь, у меня голодняки.
   -Точно?
   -Да. Нехватка.
   -А чо так. Чо не хватает?
   -Да жрать охота, Вась.
   -Пойдем зайдем в кафе-мафе. Вон, зырь, пирожочная. С пивом.
   Социальная составляющая вопроса такова, что только ты того и ждешь, что с пивом случится какой-нибудь подвох, и на завтра оно будет стоит раза в два. Понимая эти возможные новости, не радуешься тому, что Путин показывает какие-то черные знаки всему миру. Хотя, если разобраться, это - гордость. Если у тебя ничего нет, если ничего и не намечается, ты можешь гордиться олимпиадой, фотографиями новых самолётов, кораблей, биографией Фёдора Емельяненко, лицами юных фигуристок.
   Нехватка в качестве концепции связана чисто с едой, но это может рождать момент отмазывающий. Например, вас спросят - а чо ты, это, ходишь по улице с пирожком?
   Ответ прост. Нет, не ответ. Здесь надо оправдаться.
   Нехватка!
   А бабушка Мотя в 70-х годах ловила кошек на мотик. Но мотик не связан с именем Мотя. Мотя = Матрёна. Сами же они были немцы. Дедушка вроде Степан, но фамилия что-то вроде Зегенфельда. Хотя, нет, брешут. Это просто дочь их вышла замуж за немца. Мужик был добрый, душевный. Потому она сразу взяла его в мотик. Так вот, Зегенфельд появился на этом этапе. Потом - первое крупное произведение про эксперименты над человеком, где и были прототипы Саши Маслова и Сергея Крабова. Прототип Саши Маслова впоследствии стал театральным деятелем. Вечерами ж он бродил по улицам с радиоприемником на плече и что-то слушал.
   -Слышь, пацаны, Монте-Карло, - сказал он.
   Стали вслушиваться. И правда - сквозь помехи пробивалось Монте-Карло. Я купил приемник СВ-ДВ, желтый, который ловил исключительно арабские радиостанции. Еще бы - недалеко Турция. Все средние волны ими забиты. Но Монте-Карло поймать удалось. Я слушал его ночью. Заветный мир. Одинарный наушник. Пока не сядут батарейки "Уран".
   Саша Маслов не зря брал в походы по параллельным мирам Сергея Крабова. Так было и в жизни. Один придумывал, другой подчинялся.
   -Устроим праздник спичек, - сказал Саша.
   Он, впрочем, был вообще не Саша, но это не важно. Они купили где-то ящик спичек, пригласили зрителей, зажгли их и принялись танцевать.
   Мотик же штука такая. Берут проволоку. Делают петлю. Делают что-то вроде растяжки. Кладут еду. Уходят. Кот должен попасться непременно. Теперь, с годами, с соцсетями, эти сложные исторические тонкости могут уйти, утонуть про меж времени, потому они требуют обязательного конспектирования.
   Есть же вещи, которым бы неплохо приходить раньше. Хотя бы немножко. Сергеев Крабовых было два. Оба Крабовы, оба - Сергеи. Один из них - чистый Крабов, другой - Крабов, друг Саши Маслова. Отсюда исходит концепция бога ветра Эу. Это не я придумал. Как раз Сергей Крабов и придумал. В тот день он купил за рубль фотографию американского солдата, а также достал где-то сушеное мясо кита.
   -Кит, пацаны.
   Фотография солдата, разумеется, не продавалась. Но все это взаимосвязано. Если мы возьмём на вооружение вопрос реинкарнации, то представим себе определенные леса и моря снов, глубокие и зеленые, странные - как у всех. И вот, среди ночи всплывает странное. Вы видите котика, попавшего в мотик. При чем, название транслируются один в один, а я в этот момент говорю на китайском языке. Шансы к этому велики. Либо Китай, либо Индия. Этих народов больше всего. Русских не так много, и сюда ссылают за какие-то особые нарушения в работе кармы. Но второго раза не будет, я полагаю. Но и фигушки - никакой Швейцарии, Цюриха, никакого там Осло или Стокгольма. Север Китая. Утро Китая. Котик, попавший в мотик.
   Теперь попробуем поискать значение этого слова в Интернете.
  
   МОТИК13
   HONDA NTV 650-CLUB
  
   То есть, как видим, лишь извращение. Мотоцикл нельзя называть мотиком. Мотоцикл - это моцык. Раньше еще были макаки. Поветрие на макаки пошло с середины 80-х годов, когда на мопед ставили мотор от мотоцикла - какой помещался. Обычно - одноцилиндровый, от минска. ММВЗ. Самый массовый мотоцикл во Вьетнаме в 70-х годах. Минсках. Но в качестве устройства для ловли кота за ногу мотик вообще нигде не упоминается.
   Нет, люди совершенно не рубят. Страшно далеки они от народа. Ничего хорошего впереди. Только контреволюция.
  
   мотик
   - мотоцикл.
   EdwART. Словарь автомобильного жаргона, 2009
   Синонимы: мотоцикл
  
   мотик -- а, м. motocyclette f. разг. Мотоцикл. Тоже, скажешь, не справился... Свеча подвела. Вот и заглох мотик . Комс. 4. 12. 1980. Лекс. СМ 80: мо/тик ... Исторический словарь галлицизмов русского языка
  
   мотик -- сущ., кол во синонимов: 2 • байк (4) • мотоцикл (21) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 ... Словарь синонимов
   мотик -- МОТИК, а, м. Мотоцикл. Сокращ. + суффиксация. Ср. педик и т. п ... Словарь русского арго
   мотоцикл -- мотик, байк, мосасыкл, мотоциклет, мотоциклетка, мотороллер, мокик Словарь русских синонимов. мотоцикл сущ., кол во синонимов: 21 • байк (4) • ... Словарь синонимов
  
   Все это говорит о том, что люди на земле появились случайно. Напрасно. Аннунакам требовались рабы, природные процессоры, некие невиданные фигни. Концепций мало. Иногда ты встречаешь людей, которые, казалось бы, что-то понимают, но неожиданно проявляется болезнь ума. Потому что нет ничего важнее, чем заповедь о любви. Больше людям на земле делать нечего. Но кто б еще это объяснил? Кто бы перепрошил биосферу.
   Здесь рассказ о котике и о мотике можно и закончить. Вообще, рассказывали, что раньше, в былые годы, мотики вовсю были распространены, как защита от бездомных собак. Ныне всё иначе. Продолжать этот рассказ можно до бесконечности. Потому что космос с точки зрения человека бесконечен.
  
  
  
  
   Мастер Прикуривания
  
   Жанр рассказов на страничку - дело теперь привычное, которое в пору, когда Интернет-кусты разрослись и заняли собой всё и вся, и не надо искать причины. Вещи субъективны. Это не весь мир. Это - кусты наши. Вот, например, в мире, где все продается и покупается, нет смысла производить колебания. Все это - наследие колхозного строя, когда люди работали за палочки.
   И теперь. Знаете же? Писатель зачастую звучит как заподло - в силу бесплатности. Но, конечно, можно заняться самоуважением. Измерить его уровень. Анализ крови. Анализ слюны. Формулы. Поход к психологу.
   95 процентов психологов идут в психологи, потому что - сами психи. Психость их туда и зовет.
   Что делать?
   Идея была не нова. Я подслушал ее. Но открывать тайну ни к чему. Я решил, что буду мастеров прикуривания.
   В первый раз это было в банке. Маска. Пистолет. Ошарашенные кассирши.
   -Девушка, спички! - потребовал я.
   -Зажигалка, - девушка затряслась.
   Я прикурил и вышел. На следующий день все только и говорили об этом. Что хотел этот идиот? Я был в центре внимания. Обо мне написали в местной газете. Спустя два дня этот случай горячо обсуждали в Интернете. Многие склонялись к тому, что "парень герой, он показал этой системе большой знак рукой".
   Все это радовало. Нет, я не собирался повторять. Почерк? Нет, это одноэкземплярно. Ну как Гагарин. Как... Гм, Вольф Мессинг. Гуддини. Не знаю, кто угодно. Василий Васильев.
   Психолог Света, психичка, нарисовала мой портрет.
  
   "Склонность к реализации мечты граничит с сильным комплексом и попыткой удовлетворить себя через демонстрацию".
  
   -Эксгибиционизм? - спросил я.
   - Ну, это крайний случай.
   -Ну, может, я маньяк.
   Она засмеялась. Дура. У никогда не было семьи. Ребенка она завела по плану. Советовала семейным людям, как жить. Света. Нет, жаль, что я не маньяк и не собиратель черепов.
   -А я сочиняю, - сказал я.
   -Да?
   -Постоянно. Рассказы по одной страничке.
   -Вешаете в соцсетях?
   -Да.
   -Читают?
   -Как и всех, - ответил я, - деньги Интернета - комментарии. Я думаю, это болезнь. Человек славен не этим. А вдруг - все вокруг дураки?
   -Так не может быть.
   -Может. Очень даже.
   -Про что рассказы?
   -Ни про что. Я коверкаю смысл.
   -Но мне нужно прочесть их.
   -Конечно.
  
   А после прочтения было такое заключение:
  
   "Аутизм скрытого вида, в социальной среде находящий выход в работе, в домашней среде работающий как якорь".
  
   Якорь.
   Была ночь, и кто-то проник к ней в дом. При свете луны она увидела фигуру с оружием.
   -Вы хотите меня убить?- спросила она.
   -Нет.
   -Возьмите деньги.
   -Нет.
   -Пожалуйста.
   -Спички. Быстро.
   Человек прикурил и вышел. Света отправилась на реабилитацию в санаторий. Следующим же днем.
  
   Я читал одностраничных авторов. Есть в этом хорошесть. Ты обязательно прочтешь, даже если автор ловит вольта, или у тараканов в его голове нет выхода, и они бьются о стекло глаз с обратной стороны. И даже слышно - бум, бум. Наиболее сильные экземпляры не выдерживают и гибнут. И лежат там. Кучкой. Знаете, неприглядная картина.
   Я пошел в комментарии. Нет, ругаться не надо. Вся нация больна. Куда вас несет. Вы все недовольны нефтью и газом. Но встаньте. Поднимите морду. Повыше. Да вот, хрен.
   Пивко. Приемная депутата. Человек в маске. Нечто, напоминающее оружие.
   -Вы воруете, - говорит человек.
   -Я?
   -Или да, или нет. Жизнь или смерть?
   -Но что отвечать?
   -Правду.
   -Ворую. А вас найдут.
   -Нет.
   -Но у меня нет с собой денег.
   -Знаете, как выглядит растение хрен?
   -Не знаю.
   -Большой лист. А вы думали - корень? Нет, это другая его ипостась. Расслабьтесь.
   -Но что вы хотите сделать?
   -Спички.
   -Пожалуйста.
   -Спасибо. Я пришел сюда, чтобы прикурить. Прощайте.
  
   Я стал думать о продуктивных писателях. Генрих Сароян. 1500 рассказов. Но они не по одной странице. А значит, мне надо написать 15 тысяч. Давайте делить. 1 рассказ - 1 день. 365 рассказов в год. 41 год. Нет. 2 рассказа. 20.5 лет. 4 рассказа. 1460 рассказов в год. Нет, снова долго. Значит, бросить. Вообще, не думать об этом. Пусть Генрих Сароян идет лесом. Просто рассказ. Просто акция.
   Я стал искал новости о Мастере Прикуривания. А, вот и он.
  
   "Вторая акция экстремиста, который практикуется на прикуривании, угрожая жертве пистолетом. Можно предположить, что пистолет не заряжен или вообще - пластмассовый".
  
   -Это плохо, - подумал я, - правда, пистолет воздушный. Так дело не пойдет. Но не все читают новости. С другой стороны, нож. Сабля. Я видел декоративные, но вполне опасные сабли по 3500 в магазине сувениров. Среди ночи этого кого угодно испугает. Нет, нужно выступление.
  
   Поэтому, я начал свой новый рассказ так:
  
   "Я повторяюсь. Чего я только не делал. Одним рассказом это не обойдется. Роман? Почему бы нет? Но страшно. Если бы убили - я бы немедленно узнал тайны жизни за гробом. А если решетка - что может быть хуже?
   Мотив?
   Нет. Девиз.
   Всегда начинать с девиза. Может быть, меня бесит, что вокруг - так много дураков? Но Света права. Здесь есть мания определенного порядка. Мания же обычного человека предсказуема. Это - средства.
   Деньги. Продукты. Понты. Нет, они даже путешествуют, чтобы показать - мол, я был там, а ты не был. Это - крах. Еще немного, и все закончится..."
  
   Еще один банк? Но я не могу рисковать. С другой стороны, откуда кассирше знать, что я вообще существую? Она наверняка смотрит сериал "Дачники", а также - фигову програмулину "Давай поженимся". Словно бы ты - дерево. Бревно. Нет, это легкий девиз. Все мы привязаны к судьбе. Не отвязаться.
   Если написано - дата, начало, конец - то и все. А потому, надо начинать. Сигареты. Воздушный пистолет. Телевидение? Черт, прикурить в прямом эфире? Но тогда точно схватят.
   Нет, есть выход. Надо поехать в Кутаис. Там есть местный канал. Семейный офис. Никакой охраны. Она там попросту не нужна.
   Пистолет.
   Прикуривание.
   Пора.
  
   Я выехал на мопеде. Ехать тут совсем ничего. Обратный путь? Да кому нужен хренов мопедист. Акция начинается.
   Всем ни с места! Стоять! Руки за голову! Камеру не выключать.
   Человек в маске улыбается. Из глаз бьют черные лучи.
   -Вы хотите сделать заявление? - спрашивает ведущая.
   -Нет.
   -Господи....
   -Просто.... Просто дайте прикурить.
   -А, это вы. Я о вас слышала. Вы - мастер прикуривания.
   -Да, это я.
   -Да, но скажите что-нибудь для наших телезрителей. Не уходите просто так. Такие события случаются один раз в жизни.
   -Ничего такого. Не берите в голову. Дайте спички.
   -Вот, - говорит оператор, - а можно автограф?
   -Пожалуйста.
  
   И потом - вечер, перетекающий в ночь. Мотор мопеда звонко журчит. Легкий китайский движок. Как хорошо на прохладной ночной трассе. Звезды улыбаются. Я знаю, что они - братья и сестры. Привет. Мимо проходят суровые большегрузы. Там хорошо, в кабинах. Наклейки. Серьезный руль. В ночи горят приборы. Романтика. Жаль, что я не водитель-дальнобойщик. А еще - ехать так и пойти на взлет, и лететь - вот так, вниз колесами, вверх - кабиной, навстречу чудесам.
   А потом, когда Света вернулась с омываний морской водой, очередная встреча.
  
   -Я и правда понял, что проблема не так уж поверхностна, - проговорил я.
   Нет, у нее совсем другое на уме. Я думаю, ей нужен мужик. Нужно же где-то его взять. Поэтому - и все эти вещи, проблемно магнитящие одна другую.
  
   "Встречное запараллеливание ожидания, не раскрытие характерной скрытности в момент изменений"
  
   -То есть, - сказал я, - говоря по-русски, когда надо принять решение, я торможу.
   -Не совсем так.
   -Но.
   -Нет, это не напрямую так.
   -Ладно.
   -Хотите, сходим куда-то?
   -В качестве профилактики?
   -Да? Нет. Просто.
   -Просто....
  
   Нет, лучше не начинать. Все психологи - психи. И потому она никогда не выйдет замуж. Я не буду ее жертвой. Это ведь что-то вроде школьного звонка. Зззззззз. Ужасный механический звук. И никакого шанса, чтобы остановиться. Я погибну.
   Но надо возвращаться к идее короткого рассказа. Ничего другого не остается. Мне, правда, казалось, что можно косить под Зощенко. Но теперь это как-то не так. Не то, чтобы совсем коротко, но темы ушли. И все это не смешно. А еще были и более древние фельетонисты. А еще были карикатуристы. И ну их всех нафиг.
   Интернет. Посиневший от взаимной вражды. Дураки. Жизнь коротка. Эксперименты. Я не стал ученым, но я и не становился им. Делал вид. И что же?
   Рассказ. "Он погорел на том, что планировал свои акции, записывая и выставляя их в сети под видом автора. Преступления? Сложно сказать. Ведь никто не был убит. Да и моральный ущерб был минимальным. Зато, нашлось множество продолжателей. И первый случай был зафиксирован, как вы думаете где? Конечно же - в городе суровых пацанов, Челябинске. Но здесь действовала целая группа прикуривателей. Они появлялись в спальне жертвы, в руках была тыква с вырезанными глазами, и внутри горела свеча. Они просили огня.
   Сыктывкар. Телефонный хулиган звонил в органы внутренних дел с обычной просьбой - здрасте, а есть курить? Звонил он и днем и ночью, но пойман так и не был.
   Ибо тут был задел. Начинание несло в себе большую идею, централизованную в стремлении возвыситься над однообразием...."
  
   Да, рассказ на одну страничку - тоже ведь труд. Можно подумать, я отдыхаю. Нет, тут надо и закруглиться. И пусть все остальное останется за кадром. Что будет дальше? Да какая разница? Можно прожить и один день, какой-нибудь самый главный - а все остальное - по боку.
  
  
   Ванкёр
  
   Еще немного краски. По садам проходит сквозное эхо, которое глушится листвой, и эта Вещь, пробегая мимо дорог, пролетая над речками, наконец достигает настоящего чистого леса. И там всё глухо, это большая как-в-танковая глухота. Да я хотя и не знаю, глухо ли в танке. Скорее всего, может быть серьезность колодца, трудности вечного спуска луча - и хотя луча уже не видно, он все равно присутствует, и он идет вниз, и его сопровождает музыка какого-нибудь умершего композитора - но словно бы это ты сам умер и играешь, и здесь, словно в трубе - все черней, и черней, а потом от черноты возникает и свет, и музыканты исполняют свои партии, это целый оркестр.
   На одном дереве живут два вида яблок. Весной начинаются большие зеленые шары, которые потом переходят в яблочные колеса, в земные шары, но осенью вдруг нарождается извращенно-мелкое яблочко, которое потом зимует, которое висит и несет на себе снег - оно начинает краснеть с морозами, и чем сильнее тиски белой поры, тем и яблочко краснее. И можно подумать, что оно смеется над людьми. Нет, ошибочно полагать, что это жест, наоборот - это призыв сдаться и ничего не делать, а когда поля занесет холодным пухом, надо лечь прямо в снег, расставить руки и смотреть вверх, представляя, что это - радиоэфир, большой и вечный.
   Пауки дрожат, нервничая, одни - в скрутках листьев. Их ничтожные глаза блестят - нет в мире более четких капелек, это круче иголочных ушек. Некоторых уж нет, и человек по сравнению с великанами, мифическими и находящимися лишь в воображении, такой же паук - но без стати, без героизма. Потому что он ничего вокруг себя не замечает.
   Слово ассассинация - это неологизм, который применим, например, к цветам, которые скоро будут уничижены холодом. Нет, они как назло стоят, и это только поэт может так сказать - ветер, как учитель, перед провинившимися цветами. Да нет, есть и те, которое только к ноябрю начинают цвести, и это еще хуже, чем с яблоками. Но, конечно, не всем так же хорошо. И волчье лыко, что краснеет в лесах, является памятником былому. Образуется новый ковер тишины. Звукоизоляция осенним ковром. Зажатая среди осени река напоминает чью-то судьбу, ныне превратившуюся в воду. Рыбаки тянут из нее информацию. Полная и всецелая картина недоступна. Еррор - написало бы на экране чем-нибудь, какой-нибудь дефолт, ошибка - ты постучал пальцем, но ответа не было, клавиша присохла к небытию.
   Из этой тишины не нужно выходить. Осень спрашивает:
   -Сколько еще циклов вы готовы насобирать, мистер Ванкёр?
   -Штук пять, - отвечает Ванкёр.
   -Почему не шесть?
   -Примерно.
   -Но не четыре?
   -Нет, четыре - маленькое число. Оно напоминает мне вилку. Нет, это смотря как его рисовать, и обычное печатное представление - это вилка со специальным загибом, и потом - заваренные края, и хотя нет ничего плохого в том, что будет вилка, но не сейчас - пять или шесть.
   А осень, представляясь женщиной, конечно, может быть ярко-рыжей, от чрезвычайного веселья и большой властью над окружающими.
   -А кто-то однажды закончит все это, - говорит Ванкёр, - потому что слишком много спеси, повсеместная дидактика, и все это - словно бы идет она с указкой, и каждое задание последнее.
   Осень приподнимает края юбки, чтобы не насобирать репьев и прочих колючек. Ей тоже надо почувствовать себя лисичкой со скалочкой - чтобы кто-то был лучшее ее. А, пусть. Директора с виду чем-то замечательны, но внутри у них развивается очаг глухого звука. Возьмите палку и постучите по пустой цистерне. Все примерно так же. А так - она вся расфуфыренная, но больше всего - опасная.
   -Маленькие красные жучки первые получили порцию уничижения, - сказал Ванкёр.
   -Да.
   -Дама начинает с самых слабых.
   -А потом с самых сильных. Разве можно сразу же скакать? Пусть большие и уверенные еще посмеются.
   -Потом придут морозы и накажут тебя, - заметил Ванкёр.
   -Это будет нескоро. Сейчас, это сейчас. Например, я бы прочла лекцию чрезмерным лещам, которые в речке увлечены грешным блеском чешуи, но увы - мне никогда не сломать предначертанное, и кто-то другой будет судьей. А я так хочу сказать, так хочу заявить, что все будет не так, и что я однажды поставлю всех лещей в один строй, и они будут читать заученные наизусть стихи своей смерти.
   -Но не одна же смерть, - сказал Ванкёр.
   -Но не весна же!
   -Весна сменяется ясным горением лета.
   -Но я - прекрасней всех!
   -Идём тогда.
   Надо пройти через перелесок, и там ждет водитель. Автомобиль. Темнее, чем надо. Но может быть, это - отсутствие рефракции, в том и правда. Так зеркальней. Так чище. И тихо шуршат колеса, когда внизу оказывается ковёр из специальной пустоты.
   -И я - большая, - смеется она, - осень для всех, когда ты уже не будешь существовать - и все, все, Ванкёр.
   -Покурим, - отвечает он, - потом заедем в ресторан при дороге и купим вина, а водитель будет ждать. Еще пять или шесть циклов, прежде, чем я превращусь в равномерную экспрессию эфира. А я буду все умнее и умнее, и мы снова с тобой встретимся, Осень, и снова будем искать вино - где-нибудь в другом месте, и ты спросишь - сколько ж ты еще будешь жить, а мне все равно - сегодня я еще живу, и еще завтра живу, и я уже давно понял, что надо ловить секунды. Разве мы можем осудить, например, позднюю осу? Зачем летит она над полем? Разве у нее есть что-то впереди? Но она летит, словно впереди - двери в горизонте, и там, дальше - мир чудес.
   Машина выехала на дорогу, и ветры превращались в символы и отдавали честь. И был целый грузовик солдат, и все они махали руками.
   -Видишь, - сказала она.
   -Я же не оспариваю твою власть. Всё так.
   -Но ведь есть повороты.
   -Еще какие. Еще какие повороты.
   И на повороте стояло кирпичное здание, и в пруду плавал осетр. Принесли вина. Пили без ничего, вдыхая лишь одну из линий осенней гаммы. Водитель сидел на капоте и курил трубку.
   -Ранняя метель, - спросил Ванкёр, - это твоё? Ведь еще и в пору осени может быть прилет, когда сверху вдруг пудрят миры, и люди, просыпаясь, слышат, как новый ветер пришел, такой, знаешь, отщепенец. Он играл, наверное, со всеми, но потом решил, что будет сам по себе. И он скрипит.
   -Почему скрипит?
   -На скрипке. Скрипка - от слова скрипеть.
   -Это филиал, - она усмехнулась.
   -Кто или что филиал?
   -Снег. Это не зима. И когда скажут - зима пришла, осень ушла - нет, это очень далекие, очень заброшенные в самих себе пределы, но это лишь подчеркивает силу пустоши. Словно бы человек спускался в ущелье, а ему не было конца и края. Нет, предположим, что там, на самом дне - зима. И путник, вооружившись шапочкой и варежками, спешит туда, и у него за спиной - лыжи, но ехать еще рано. Неожиданный поворот. Небо закрылось. Щипка гусей. Летит пух, и это - большая радость. Но это лишь маленький филиал. У тебя же дома есть холодильник?
   -И что ты там хранишь, в филиале?
   -Настроение. Зачем - что-то другое. Но ты можешь оставить там поленья мороженного.
   -И есть зимой?
   -Возьмешь с собой. Когда дойдешь до дна. А если вдруг случится то, что случится - то начинай с весны, со звука ручьев.
   -Но как ты можешь знать про весну?
   -Я где-то слышала. И не думай об этом.
   Потом они поехали дальше. Дорог в мире очень много. Их не посчитаешь. Хотя, в эпоху компьютеризации сделать это вполне по силам. Нет ничего невозможного.
   Когда машина едет мимо лесов, то вся их энергия доступна - человек как окно. Да, если в помещении - духота, то надо срочно открывать окно, и леса - словно летающие стулья. Садись на любой и лети.
   День гаснет, огни все ярче, автомобили - муравьи с горящими глазами. Они хотят еды, потому и едут, и едут, и бегут, и там, куда они прибегут, им выдадут по миске похлебки, и вот сейчас те, которые прибыли, идет обогащение организма. Бег за счастьем.
   -И их я накажу, - Осень красит губы, чтобы в свете фар превратиться в девочку из кабарэ.
   Но это подделка. Так лучше наказывать. Красота смертельна.
   -Зачем? - спрашивает Ванкёр.
   -Потому что надо наказывать за поспешность?
   -А кто не спешит?
   -Не знаю, - она смеется, - кто не спешит, тот будет наказан позже. Но многие пропустят осень мимо ушей, и просто придут к зиме, а может, поедут к островам - это только потому, что есть одежда большая, есть одежда маленькая.
   -А что это значит?
   -Ничего. Или вообще - без одежды.
   -Почему?
   -Когда нет ничего. Когда ты - всего лишь каркас из костей. Не грусти. Я все равно сильнее. Поедем еще куда-нибудь.
   -Куда же можно поехать?
   -Куда хочешь. Если место плохое, то нужен дождь - любая забегаловка становится источником тепла, своеобразным аппаратом в море дождя - и любой бокал приобретает иной смысл.
   -Ну да.
  
   Еще и завтра леса будут такие же. Утром их зальет туманом. Как будто открыли склянку с реактивом. Сначала легкий дымок, потом всё больше и больше, и рыбаки становятся путешественниками в мире таинственного молока. Какая-та мифическая богиня пригласила их внутрь времени, и, конечно, среди них нет больших специалистов, чтобы вдруг выпасть вон, за счет этой белизны, и потому они просто ловят рыбу. И каждый новый экземпляр - это еще один балл. Они просят у осени, и она им воздает. И как будто никогда не будет дня, и этот мир будет существовать вечно - в густой завесе.
   Леса еще зеленые. Многие цветы цветут. А что еще делать цветам? Цвести. Кто-то только начал. И эта тонкость важна, и нечем рисовать, и нет ни одной линии, ни одного штриха, который бы поддался - одно лишь воображение. Потом ничего не останется. Лес озарится золотым светом. Это будет почти моментально, от вечного утра к неожиданному полдню.
   Что ты ищешь человек? Правильно, волчье лыко. Вот оно. Это - красный свет, который будет сопровождать дальнейшую экскурсию. Выйдет ли осень? В виде дамы-лисички. Наверное, слишком рыжей для честности. Но совсем подходящей для концептуального вранья.
  
  
  
   Алексей Кошка
  
  
   Великий лещ показывает бок, словно переворачивает часть мира, и вернее - книгу правил, в которой написано - что есть жизнь, что есть движение, что есть монотонность статики - также, в движении. Представить себе большой корабль. Очень большой. Ты и понятия не имеешь, куда он несется. Время для тебя - очень большое. Представь себе моток проволоки 0.5 мм. Сколько там всего? Попробуй, размотай ее. Конечно, все относительно. В промышленных масштабах эта катушка ничего из себя не представляет. Но если у тебя сознание младенца, то все может быть. Ты вдоволь вымотаешь этой проволоки, чтобы, например, воображать, что это - время. Ах, как много времени. Оно тонкое, медное. Конечно, не очень прочное. Но тут ты бог. Мотай, не хочу.
   Дожди заставляют лето зеленеть.
   Великий лещ поворачивает свой бок на закате. Он мигает. И что-то мигает ему в ответ из космоса.
   Потом, на рассвете. Да, нет ничего лучше этой розовой поры - но как ее полюбить, если ваш жизненный цикл целиком и полностью подстроен под ночь?
  
   Цой говорил:
  
   За окнами солнце, за окнами свет - это день.
   Ну, а я всегда любил ночь.
   И это мое дело - любить ночь,
   И это мое право - уйти в тень.
  
   А "Ман" продолжал свой бег по трассе, загруженный на среднюю руку. Тентованный большегруз шел пустым, а потому, на стекле кабины и было написано:
  
   Пустой
  
   Знак тем, кто хочет взять. Кто стоит на дороге, чтобы питаться. Русская реальность. А глобальному человеку хочется сказать - нет такого. Реальность одна, большая, наш обед. Мы все едим из одной миски. И миска эта - простор. Вот когда трасса идет по высокому бугру, как же видно далеко, как хорош простор. Ну как же тут не остановиться, не встать на самый и не закричать. И слов нет. Ты - конь.
   -А-а-а-а-а-а!
   И правда, конь поодаль стоит и хвост его - кисть. Он рисует на невидимом холсте. Великое дело.
   Конь.
   Хвост.
   И дальше едет Алексей Кошка. Он сидит за рулем, и "Ман" показывает покатостям дороги восклицательные знаки. Мол, посмотрите, как я еду. Вот он я.
   Плавный, мягкий, карамельный прозрачный пластик CD плеера. Все хорошо в машине.
  
   Dream Theater.
  
   Shine-lake of fire
   Lines take me higher
   My mind drips desire
   Confined and overtired
  
  
   Так и едет Алексей Кошка, и хорошо, хорошо ему.
   Но нужно успеть к тому вечернему часу, когда Великий лещ совершит выброс света в виде одного блика в сторону космоса. Ему можно определить особую роль - будто бы он один дежурит на всей земле, и будто бы нельзя поверить в то, что так бывает - нечто есть в единственном числе, не важно, вещь или понятие. Надо представить себе космический корабль, который идет далеко за орбитой земли, и космос густой и влажный, он напоминает деготь. Словно бы это все есть жидкость. И вот - вспышка. Что там? Дно мира? Но понятие ширины тут никогда не определить. Это не просто океан. Это лишь край бесконечности.
   -Это был мировой лещ, - говорит капитан.
   -Почему? - спрашивают у него.
   -Что значит почему?
   - Почему лещ?
   - Он живет, чтобы мигать один раз в день. Он производит обмен. Видите звезду? Это солнце. Схема проста.
  
   Мотор оживляет движение. Автомобиль продолжает свой бег, дорога напоминает ленту, проложенную между землей и марсов в клипе "Killswitch engage" "Save me."
   Природа - главная вещь.
   Травы шумят. Мак краснеет, изображая выкрик в цвете. За века существования жизни ничего не изменилось. Но духи научились менять свою форму, хотя лишь редкие экземпляры проникают в души людей и там правят. Как добрые, так и злые. Когда-то были слоны, но они ушли. Теперь вместо слонов - большие "Маны", самодостаточные "Ивеко", бросающие вызов трассе "Скании".
   Еще одна остановка.
   Еще одна заправка.
   -Я знаю, куда ты едешь, - говорит заправщица.
   Алексей Кошка улыбается.
   Она продолжает:
   -Там земля повернется к космосу немного не так. Ты еще можешь успеть.
   Он улыбается и молчит.
   - Правда. Еще сегодня.
   -Почему сегодня?
   -За час доедешь.
   -Но уже темнеет.
   -Край солнца еще не ушел. Если провести линию, от леща к небу, то будет правильная вспышка.
   -Откуда ты это знаешь?
   -Просто знаешь и всё.
   -Тогда поехали.
   -Нет. Я не могу. Езжай сам.
   -Ладно. Как хочешь.
  
   Blackness awakens
   Visions come alive
   Seeing through darkness
   With borrowed eyes...
  
   А можно стих хранить на тени от руля. Тень - большое дело. Она значит даже больше, чем может себе представить самый странный человек. Эта странность будет вроде поэтического спидометра, аппарата для замера четкости. Если у человека нет бензина, то он работает на воде. И скучно это, и никогда не увидеть ему, как блеснет Великий лещ.
   А другие - временные, словно пенки, пойдут на рыбалку. Они хотят рыбы к пиву. Что тут поделать? В эту игру и играют, и в то же время - все равно, что тебя нарисовали.
  
  
   Let it out, let it out, fill the empty space
   So insecure find the words and let it out
   Staring down, staring down, nothing comes to mind
   Find the place turn the water into wine...
  
  
   Длинномер повернул, и, кажется, что и вся земля повернула. В небе висели неизвестные полюса. Странным воздухом надо наполнить душу. Она, конечно, и так наполнена. Но надо еще и еще, иначе шар не полетит. Я имею в виду, монгольфьер. Человек живет и превращается в сухари. Потом - кто их съест? Кому они нужны? Конечно, может показаться, что все вокруг виноваты. Но это не так. Просто судьба не хочет есть сухари. И крики - не кричи. Никто не виноват. Это такой итог.
   Ночь вроде бы близка.
   Новые комары народились словно летающий песок. Живая пыль. Как много их. Кого они едят? Вокруг - ни души. Автомобиль чихает и останавливается. Они слышал - человек. Они бросаются вперед, но - сигарета. Но она есть сторож, и облом насекомых перманентен.
   Алексей Кошка стоит на краю лимана. На трассе шипят другие - меньшие или равные, или больше - колесные звери. Синевы неба уже нет почти. Звездам сказали - пора. Был приглашен Меркурий. Венера - словно дыра в мир света - поодаль. Она светит и зовет. Луч странны, трудноуловимый. Как его взять?
   Духи воды приподнимаются, чтобы передать себя выше. Природа - это слишком много. В кабине продолжает петь электронный рот динамика. Правильное эхо - не враг тишине. Да и бывает ли абсолютность? Нет.
   Материя звука. Материя мысли.
   Наверное, всегда есть крайняя точка в мире света - когда кажется, что ночь уже победила, и солнца не было вообще, и вот - взрыв, фотоны распряжены, и виден плоский край в воде, и это - чешуя.
   -Поздно ты, - сказал Алексей Кошка.
   А он мигает еще раз, Великий лещ, чтобы отдать блик куда-то далеко вверх. Разве может так быть? Но - именно так.
   Игра светом.
   Передача.
   Пас.
   Назад.
   Вперед.
   Свет - не просто девиз для зрения. Это - очень большая иная вселенная, где живут сущности, которые создали этот мир. Про это нигде не писали и не напишут. Так же, как и про световую реверберацию Великого леща.
   Алексей Кошка садится в кабину и отпускает сцепление. Мотор слишком мощен, чтобы улыбаться. Ночь начинается. Звезды выходят на небесную сцену, чтобы разговаривать. Века ничего для них не значат. Фары прорезают комариные сумерки, плеер заставляет динамики подпрыгивать - жизнь есть промежуток между стартами и созерцанием.
  
  
  
  
  
   Густав Таисий
  
  
   Беспосадочная муха. ПВО всегда при мне. Было старое ПВО, в сеточку. Я его потерял. Зеленое ПВО кот унес, играл им, но ныне оно потеряно. Есть ПВО из газеты. Пора.
   Но беспосадочная муха на садится.
   Как ее убить?
   А черное ПВО лежит на кухне, оно резиновое, а внутри два стержня - они не друзья друг другу, не муж и жена, но их соединили в одном чехле, и ПВО болтается, и очень сложно попасть куда надо.
   Густав Таисий узнал, что у него нет ДНК.
   Что же вместо него? Нечто. Или пустота. Оказалось, что если у человека нет ДНК, он счастливее.
   Мы поехали на рыбалку.
   Нет ничего в мире лучше рыбалки.
   Леска. Пескарь. В небе самолет летит и гаснет. Он - словно серебристый рукастый железный мэн. По краю природы идут дожди, они мечтают нас захватить, но неясный фиг атмосферы проводит линию - они ждут, потому что человек ждет - они просто услышали то, что мы думали.
   -Почему у тебя нет ДНК? - спросил я.
   -Есть, - ответил Густав Таисий.
   - Как же есть, если нет?
   -Ну и есть, и нет.
   -Может, ты его пропил?
   -Ну было дело, я пропил часы. А что тут такого? А мог ли я пропить ДНК?
   -На Руси это возможно.
   -Ты думаешь?
   -В других странах - нет. В России, я думаю, есть еще люди без ДНК. Их может быть очень много.
   -Но я счастлив.
   -Разве мало счастливых людей?
   -Не знаю. Много.
   -Какие у человека ценности?
   -Не знаю. Водка, может.
   -Правильно, водка ценнее. По идее, семья и карьера. Но это сомнительная вещь. Что вызывает большую гордость - семья или статьи о новых танках? Я знаю много людей, которые даже не замечают, как их благосостояние падает - но крайне увлечены фотографиями танков. Они готовы их смаковать, даже облизывать. Допустим, у тебя нет денег. По идее, ты должен опечалиться. Но ты взял, и повесил на стенку "Армату" и говоришь -- эх, наши всем показали. Да, и ты мажешь эту нашесть на другую нашесть, и тебе не нужны ни хлеб, ни масло.
   -Может быть, дело именно в этом?
   -Отсутствие ДНК?
   -Ну да.
   -Куда ж оно делось-то?
   -Ну у тебя же делось куда-то?
   -А может и не было ДНК-то! Ты понимаешь, я счастлив еще потому, что я уникален. Нет ДНК, и все тут. И не надо больше ничего. И все вместе, в комплекте. Я это я. Знаешь, как хорошо этим наслаждаться. Ты, может, и верную линию провел - про счастье, когда вроде бы надо плакать, а ты смеешься, при чем, не горестно, а со стороны других стран идет посыл - может, это Хельсинкский синдром? Нельзя же так - что тебе дают кнута, и ты потираешь себя и радуешься. А если это правильно, значит, уже нельзя ничего исправить. Но правда, я считаю, если конечно и у других людей нет ДНК, то у меня все равно лучший случай, я самый бездээнковый, самый нетовый, от слова - нет. Нетее меня нет никого. Это ж говорили - душу там, продать можно. Ну если есть кому. А ДНК, это как пионерский значок. Из сердца ты его вынул, от души оторвал. Чпокающий такой звук. Как будто присоска была. Значок конечно не пионерский, но какая разница? Был ДНК, нету ДНК. Но жизнь же продолжается. Я, может, хромосомы продам. А чо еще продать? Не знаю. На молекулы себя сдам. Лишь бы было весело. Вино, радость
  
   Природа не артачится. Облака нарастили себя волосами, слыша их глухой крик, пескари вышли к поверхности и были пойманы - они были счастливы, потому что это миссия. Один другому говорит:
   -Осанна!
   -Нет, - отвечает другой, - святые же наши дни, вознесемся.
   Крючок, дёрг, вознесение. ДНК не появляется. Родственником беспосадочной мухи являются мошки, которые кружатся вокруг человека, чтобы увидеть сами себя в отражении глаза. Это - насекомые-предсказатели. У них развита алгоритмия вектора, они щупают время усами - и время весной жирное и белое. Весной очень актуально вести разговор о насекомых - потому что начинаются полеты, пролеты, проносы тела со звуком, действия на нервы - все это в еще докомариную эпоху. Большая синяя вишневая муха именуется мессершмитом. Большой тяжелый, bf-109. Его сложно поразить мухобойкой. Он мощен, мессершмит, и единственный шанс его победить - это снять с себя футболку, а мессершмита самого загнать к окну, под занавеску. Бывает еще 209-я разновидность, названная в честь соответствовавшей маркеи но это - зеленая муха, еще более крупная, но - не бздык. А сами бздыки делятся на оводов и чистых бздыков. Первые могут гоняться за человеком и кусаться. Именно на реке.
   - Если бы человек умел летать, это было бы самое лучшее, - сказал Густав Таисий.
   -Хочешь летать?
   -Хочу.
   -Прыгни с парашютом.
   -Нет. Я хочу как летающий человек. Расставил руки и полетел. Может быть, и сейчас я не разобьюсь. Так и будет. Если нет ДНК, то, может быть, и смерти нет.
   -А может ли быть два ДНК?
   -А зачем два?
   -Ну, предположим, ты украл второй. А зачем - и сам не знаешь.
   -Точно. Два штуки. Но тогда человеку темно. Мне светло. А если два, то темнее. Ты начинаешь задумываться. Искать смысл. Но смысл понятен. Есть социальная лестница. Если ты не родился наверху, то ты карабкаешься и ломаешь руки-ноги. А если не карабкаешься, то стоишь на месте. А в итоге наступает усталость белков и углеродов, и биомеханизм отмирает. И нет разницы, что ты карабкался, что нет. А если нет ДНК, то тебя все это не трогает. Ты даже смерти не боишься. А если завтра не будет еды, то я буду есть воздух.
   -Нет, вместо еды будут речи вождей.
   -А это тоже хорошо, речи вождей. Даже сама тема, что у нас чисто вожди - это же очень природно. А значит, у них есть ДНК, и они не чувствуют себя комфортно. Значит мне лучше, чем им. А раз лучше, это значит, что я выиграл, а они проиграли. Ферштейн?
   -Ферштейн.
   -Вот то-то и оно.
  
   Дождь - человек, товарищ.
   Камрад, кент.
   Амиго, френд.
   Даже работать в дождь лучше, чем в ясную погоду. Пространство наполненней. Ты не один. С тобой - суета струй очевидных. Кошка идет играть со струей. Этот процесс и называется - playing with struya. Кошка выбирает толстые полосы сжатых молекул, которые идут рекой с крыши. Но холод пугает ее. Она идет играться к крану.
   Прохладно, и не нужно ПВО.
   Самолеты не летают. Но скоро жизнь будет требовать чего-то нового. Домовой паук, со злым лицом, выбирается из под стола, чтобы забежать на руку и там постоять. Говорят, что он кусается.
   Дождь превратился в одежду одного дня. А если будет два дня, значит, это целый склад. Природа модельер, весенний версачинг, плотный воздух, словно пирог.
  
  
   Я вижу объявление:
  
   Купим ДНК.
   Дорого.
  
   Это может проверить теории, опровергнуть теоремы, создать новые нотации слов.
   -Алло.
   -Да-а-а.
   -Вы покупаете ДНК?
   -А?
   -Тут написано.
   -А?
   -Вы глухая, девушка?
   -Нет. А что вы хотели.
   -Вы покупаете ДНК?
   -Нет, это секс по телефону.
   -Ладно.
   -Куда же вы?
   -А у вас платно?
   -Нет, это миссия. Мы несем в мир сигналы счастья.
   -Вроде бы все несут. Только ни у кого не получается.
   -Просто надо делать это бесплатно.
   -А почему у вас написано - покупка ДНК?
   -Это раньше было. Этот офис переехал.
  
   Вокруг все то же самое. Умение знать весну - это как видоизменение и морфинг. Потому что человек без ДНК все так же радуется жизни, а ты можешь, например, взять эту спираль и поменять ее концами. Может быть, все изменится? Это Русь. Таких вещей нет больше нигде. В Африке тоже нет, потому что там есть догоны, и они догоняют - и к ним приносятся наборы эх, вех, песен жителей Сириуса. А я все думаю - один ли на Руси Густав Таисий?
   В начале мая на реках появляется мелкая мошка, которая, подлетая к человеку, пытается его засуетить. Будешь обращать на нее внимание, ничего не выйдет. Рыба поймет, что ты - суть мелкий, дерганный чувачишко, она отплывет и откажется выполнять миссию по вознесению. Это ведь не магазин. Там мысль зиждется на проекциях. На обмане. Даже если не обман, то все равно обман.
   Луна сейчас большая и толстая. Днем ее нет, она за краем чешет телом облака. Ночью ее поедает дождь. Даже слышно, как он чавкает, сволочь. Хотя когда ночного света слишком много, это активирует силу кровяных телец. На Руси очень много людей с комплексом Наполеона. Все они то пишут стихи, то пытаются обогнать Льва Толстого, то предсказывают судьбы и уничтожают в словах Украину и Россию. Когда же лунный свет разрастается, пропитывая все и вся, Наполеоны начинают напоминать музыкальные приборы. Музыка ж вся сплошь кривая, словно сочиняли какими-то очень обособленными местами тела. Но не руками. И как будто не мозгами. Шума очень много. Накал тщеславия напоминает накал вакуумной электронной лампы. Красноватый свет. 6 вольт греха. Жар.
   Только человек без ДНК может быть счастлив в эту ночь. Ему не мешают ни эта переливчато-навязчивая краска, ни вся совокупность людей, больных внутренних шумом, отоваренных адским тщеславием - безо всякой стати и вежества.
   Дождливых дней много. Пескари начинают летать в небе, стоит их лишь только там дорисовать. ПВО молчит. Сбивать некого. В плохую погоду мессершмиты не вылетают. Мелочных легкоатлетических мух тоже еще нет. Но тогда в ход пойдет химия мира, и не будет никого и ничего - лишь все та же информация, все те же люди - которые в начале пути росли, но уже давным-давно не растут. Они хотят. Но нечего взять. И негде взять. И если продать ДНК, то можно вставить вместо него часы. Фонарик. Мобильный телефон. Проигрыватель мп-3. Не важно ж, как счастье достигается - лишь бы оно себе было, светило, фонарило. Можно бы было подумать, что на этой ниве еще и ищут друг друга - но ищется автоматически, по компасу человеческого сока.
   - А если бы водилась акула?
   -Поймали бы акулу.
   -Черепаха!
   -Где?
   -Вон, смотри.
   Ловили черепаху. Не поймали. Потом, Густав Таисий нашел одну на дороге - она шла пешкодралом.
   Он забрал ее домой.
  
  
   Игроки-5
  
  
   Жару никогда не любил. Сейчас вдруг произошла смена отношений. Она вдруг пришла - хорошие тени, черные глаза, и - нескучное солнце. Из дождевого человека я вдруг превратился в осознанного любителя Африки земли.
   Интернет не выдерживает.
   Я думаю - рассказ за час. За два. За три. Тема игроков. В первом случае парень играл в русскую рулетку, а во втором, проводился конкурс на лучшую смерть. Третий рассказ не придуман, хотя ему лет 8 - там люди садились в подводные лодки и старались друг друга убить. Кто - кого. Игра. Никакой политики. Одна ракета, один взрыв, цветение валгаллы.
   Тема немного испаряется под новым солнцем. Иногда мне кажется, что один человек сменяет другого. А как было раньше? Сидят на морском берегу ребята. Сидят и играют. Сначала - в карты на камни. Хотя кругом полным полно камней - а все равно, в карты - на камни. Потом - едятся сырые мидии с уксусом. Потому что уже нет денег. Все съедено. Все выпито. Остался бак бензина и энтузиазм.
   - Давайте искать Сергея.
   -Точно. Где Сергей?
   -Там. В море.
   Все понимают, что имеется в виду Сергей Краб. То есть, чистый краб. Вещь-Сергей. Сергей в себе. Его ищут в море. Рыщут на мелководье, громко крича.
   -Эй, Женя, тут есть Сергей?
   -Нет, Сереги нет!
   -Где Серега?
   -Поищите под сваями!
   -И тут Сереги нет.
   Люди на пляже медленно офигевают. Ребята ищут под водой Серегу и кричат. Но вот он найден. Выносят краба. Большой, ручистый, но почему-то неживой. Народ на пляже успокаивается. Нет никакого утопленника. Лишь краб.
   -Надо туда отойти? - говорю я.
   -Зачем? - спрашивает Чипидрос.
   -Там надо аккуратно выйти за спину и крикнуть: акула!
   -Да. Точняк.
   -Да не.
   -Не, пойдем.
   -Шучу, никто не поверит.
   -Нет, надо пойти и крикнуть.
   Начинаем делиться - кто пойдет кричать. Нет, никто не хочет. Продолжается игра в карты на камни. Серьезно, нет денег, нет ничего. Нет, нет. Нашкребается мелочь на один гамбургер. Один на четверых. Соль дают бесплатно. Бесплатно же - немного уксуса. И немного хлеба.
   И так - мы питаемся мидиями. Всего это мало. Хочется большего. Надо все же выйти и крикнуть: акула!
   Нет, нет.
   -Я не пойду, - говорит Чипидрос, - я не спортивный.
   Это отмастка. Кто спортивный, тот фаза. Не то, чтобы лох. А жрать охота. Саша идет к громко говорящей толпе и просит там бутылку водки и закуску. Говорит он все по-честному:
   -Слышьте, пацаны. Все пропили. Нет ничего. Телефон могу оставить. Слышь, чисто не в падлу если. Потом заедешь ко мне, газ, квас, шашлык.
   Пацаны эти заехали к нему через месяц. Был и газ, и квас, и шашлык. А мы ж, успокоив душу водкой и парой консервов, чисто мечтали. Надо было ехать.
   Рассказ про игроков не был написан. Но я уже думал - вот сейчас бы нам атомную подводную лодку. И там у нас - и вино, и соки. Берем, конечно, девочек. Сугубо для секса. Для вечерних танцев в баре. С шестом. Потом, нужны музыканты. Помирать, так с музыкой. Джаз. Хард-рок. Губная гармошка.
   А вот те пацаны - наши друзья. Они садятся в другую лодку. Перед выходом мы встречаемся на пирсе.
   -Ну что.
   -Ну что.
   -Запал не забыл?
   -А ты?
   -Трайдент. 10 килотонн.
   -А если зарядишь ракетой в какой-нибудь город?
   -Смерть, чо.
   -Точно. А ты.
   -Я да, я готов.
   -Ну прощайте, пацаны.
   -Прощайте.
   Мы расходимся по своим лодкам. Выходим из порта. До погружения еще - несколько часов. Навстречу капитану идет девушка в русском народном наряде. Она несет хлеб, соль, водку. Капитан пьет водку, заедает хлебом и целует ее в уста сахарные.
   -Хороша, - говорит он на выдохе.
   Она уходит. Он хлопает ее на прощанье по ягодицам.
   -Экипаж, готовность номер один! - сообщает он.
  
   Так вот, был бы....
   -Я режиссером, - говорю я, куря сигарету без фильтра.
   Других нет.
   -Про что бы снял? - осведомляется Чипидрос.
   -Ну... Про игроков.
   -Про нас.
   -Ну да. Фильм в стиле Джима Джармуша. Игроки в козла. Играют на камни. Вокруг - вселенная камней. Но этого мало.
   -Можно играть на медуз, - говорит Женя.
   -Точно. Давайте.
   К нам приходят наши спасители по водке.
   -Пацаны, сыграем?
   -А то.
   -На что играете?
   -На медуз.
   -Нечтяк. Валя! Валя! Не слышит. Черт, Валя, уши заткнуло? Родная, поймай медуз. А? Нет, надо. Будем играть на медуз. Поймай штук надцать. Давай. Ну неси. Да. Водочки.
   И правда. Жизнь продолжается. Из динамиков боливара доносится блатняк. Игра. Запись мира в зрачки.
   -Сергей - режиссер, - говорит Женя.
   -Да?
   -Да, - отвечаю я.
   -А что снял?
   -Шоу.
   -Ништяк, брат. Валя! Валя, водки дай. Человек режиссер. Налейте!
   Конечно, я никогда не был режиссером, никогда им и не буду. Но я люблю мечтать. Здесь мне нет равных.
  
   Рассказ "Игроки-3" начинается так:
   Мне не нравятся люди, которые не любят спорт. Но это ладно. Еще не нравятся умствующие бойцы слова, которые великолепны в штампе. Ведь знаете, если не разобрать, то можно подумать, что вас придавили к рингу. Идет матч по "М-1", вы вышли показать всем свою срощенность с духовным посредством упорных подстроек, а тут выясняется, что ничего этого не надо, а есть одно нормальное лекало. Да еще и беда - вам говорят - а это у вас лекало.
   Впрочем, это поначалу. А потом уже становится ясно - резонируют юные. Оно так же и в природе - знаете ж, как котята, щенята, какие-нибудь индюшата резвятся.
   Я курил.
   В субботу мы с Сашей целый день жрали водку. Саша - это брат мой. Нам уж скоро лет по сорок, а мы - дураки еще те.
   -Есть команды, которым нужно забить именно на первых минутах, - сказал я, - если не забьют, то и все.
   -А помнишь, как "Спартака" девственности лишили в 94? Или каком, а, Серый?
   -А?
   -Барселона-Спартак - 5:1
   -Да спрашиваешь.
  
   Правда, о футболе никто не говорит. Но заметьте - это были годы, когда никто не знал о силе карликов. Это слово не существовало. Земля была еще полна нашими мыслями, а наши мысли - обычной диалектикой русского человека. Вы думаете, что-то изменилось? Конечно. Очень много. Но надо подождать еще несколько лет.
  
   Я вот сейчас думаю - дойти ли мне до 10? Все заканчивается в дальнем будущем. В очень дальнем. Две группы решаю превратиться в терминаторов и убить друг друга на спор. Нет, кто выиграет - на важно. Дело не в победителе. Не в баллах. Нет, игра.
   Я думал еще вечером. Даже ночью мысль была, словно большой павлиний глаз, бабочка августа. А теперь - нет ничего. Может быть, все матчи сыграни. Одни лишь архивы, одни лишь тонны пленки для записи девиаций в мозгах.
   Но нет. Здесь все дело в перерождении. Если жизнь прошла, то умирать не обязательно. Нужно сделать так, чтобы новая началась в тех же пределах, в том же физическом теле. Реинкарнация со специальных признаком физических обновлений. Конечно, это удел. Это удел летающих слонов и перелетных биороботов. Но прежде всего - мечты. А уже на втором месте - достижения.
   А тогда, мы, конечно, уехали. Нас, конечно, несколько раз останавливали сотрудники. Но водитель за рулем был трезв. Только и всего.
   Сойти с ума. Играть по пути в спички. Взять попутчиц. Нет, конечно, машина была забита под завязку, и попутчиц можно было уложить лишь в багажник.
   Но в начале идеи, когда рассказа еще не было, мне мечталось о море в другом году, в другом месте, но - с таким же нереальным неистовством молодых сочинителей. А я думаю, немало лет пройдет, прежде, чем земля решит родить сходные модели прямоходящих. И это, конечно, очень серединный рассказ. Очень.... Есть такое слово - метизы. Вот что-то из этой оперы.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ложка. Сказ
  
  
   Все его предки были от сохи. Трактористы. А говорили со стороны: да дело же и правда в генах, когда люди все сплошь небольшие, хотя и многочисленные, практически - частые. Это вот рыба есть частая - частик. Так ее по частоте толпой в банку и закладывают, на службе у людей. Она лежит в банке, словно в железной таблетке, вся истекая пользой и жаждой людям помочь.
   А несколько лет подряд хотел он заняться индустриальным значит искусством, и знающий человек тут бы сразу сказал о месте отрастания рук от тела - это когда растут они откуда хошь, но все равно не оттуда - но ведь как определить силу зова? То есть, зова егоного. Это когда в самом нутре рождается солнце - но вот еще бы светило оно для людей.
   Эх.
   Тут бы и двери истории общества открылись, оттуда был бы глас - войдите и останьтесь в веках. А так, комплекс Наполеона - это дело вообще же жуткое. И не дай бог какому-то нормальному человеку побывать рядом - это все равно, что губки тисков закрутили, и жмет даже и не сталь какая-нибудь, а хоть что - пусть даже самые позорные материалы по типу рубероида там, пенопласта, может даже - искусственной кожи - дерматина.
   А хорошо ж со стороны оценивать. Как же хорошо. Никто тебя не треплет, никакое сигналы не заставляют старую совесть не клеиться к душе. Тут путь понятен. Ну не то, чтобы чистый уж Наполеон, это слишком уж клинически и даже - фильмово. Но не больница же. Здесь такой определенный же центростремительный фиг: азм есть царь. То есть, я есть царь.
   В этом, надо полагать, задача подобного человеко-концепта и состоит. Прежде всего, объявлять о своей царственности, время от времени посылаться - ибо кому оно такое надо, время от времени - самому кипеть, пыхтеть, даже может и с кулаками на кого кидаться - ибо царь же, а не верят. Как же доказать? Но главный тут по типу принцип - это созиданье норы. Вот уж тут коли кто разберет данное дело по мелочам, так и не поверишь, что человек есть человек, а не скажем- крот. Хотя вернее, наверное, червь. А еще было такое существо - это червяга. Семейство безногих земноводных. Пишут всякое: для увлажнения яиц родитель обвивает кладку, обильно смачивая её слизью. Но как-то очень уж душевно тут все, с любовью. Поэтому, можно даже и не определяться. Нора Наполеона? Да. И вся тут по типу фигня.
   Сказал ему на работе Нужный, Витя, по кличке Хач.
   - Чо это?
   Напрягся. Моментальный накал струны. Но ничего. Поэтичность вся и состоит из струн.
   -Вырезаю, - сказал он.
   -Чо режешь-то?
   Нужный же просто говорил. Ему лишь бы говорить. Взору его предстала вроде фигура, которую он, Стёпа Хожев, вырезал из дерева. И фиг было понять, чего это он делал - то ли руки некуда было деть, а то ли еще чего - да наверное, много может быть мотивов.
   -Ну.
   -Чо, ну? - Степа занервничал.
   -Ну хрен с тобой.
   -Скульптура, - сказал Хожев, - понял?
   -Нагада? - удивился Нужный.
   Но тут его позвали, он вошел в коморку, там произошел разлив. Это была водка вроде бы из опилок - так говорили. Но, впрочем, тут вполне имелся смысл - ибо имелся в округе завод, на котором чего-то перегоняли, а, стало быть, там могли производить и первоначальное наполнение пузырей ясных. А Хожева не звали. Да и не об этом рассказ. Сделана тут была некая штука с головой. Была рука. Второй почему-то не было. С ногами тоже как-то не совсем получилось - хотя это, конечно, всего лишь намек, начальная конструкция, масса, фактура.
   Ее он принес Тоне и говорит:
   -Видишь?
   -А? - спросила Тоня.
   Она чистила рыбу. Он разозлился.
   -Не видишь, что ли?
   -Чего?
   Тут он начал кричать.
   -Пойми. Я велик!
   Было это раз, конечно, n-ый, умноженный на что-нибудь. Но уж не на ноль - иначе бы произошла аннуляция.
  
   А тут мы немного в сторону отойдем и посмотрим на Русь, и посчитаем всех Наполеонов - а как много же их, какие строи, какие толпы! Только представьте себе - был он один, Бонопарт же жь! А переселился сразу во множество душ. Например, товарищ один, бывший Хожина приятель, поэт по имени Атлант, также ощущал Наполеона в себе - там он может и маленький был-то, но - точечный, векторальный. И вот, писал Атлант стихи и говорил:
   - Как же, как же!
   И спрашивали у него:
   - Что же ты имеешь в виду?
   - Как же я, как же я....
   Он чрезвычайно сам от себя был без ума, и вот, в один день они повздорили, Степан Хожин и Атлант. Начали вроде ничего, как обычно - внутри сайтца популярного, где люди живут душой и телом десятилетиями, воют, лобызаются, строят храмы собственного себялюбия, и вообще, протекает там жизнь в стиле "Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет тропа от прочих Я!"
   Так вот, ругались люто. Хожин так разозлился, что выложит в сеть фрагменты переписки с Атлантом. Люди-то что. Люди - людишечки. Кому какое дело до этого, если каждый - Наполеон. Не царское это дело. Но - был все ж скандальчик. И приходя домой, кричал Хожин Тоне:
   -Пойми!
   - Пойми!
   Кричал он порой тонковато, немного даже по-мышиному - но это дело известное - всегда рядом с собой надо искать человека, который бы был всем - и музой, и, извините, и ямой. Универсальное такое дело. Тем более, что как бы Степан Хожин в великих ни ходил, все это было не в тренде, а где-то в бэкграунде, а от жажды чудес лопалась порой кожа между пальцев.
   Ну, в общем, с темы Наполеонов мы и соскочили, едва начав, оставшись наедине с одним лишь Наполеоном - хотя, Бонопарт, конечно, был он Бонопарт, и часто говорил он о крови своей благородной, а также искал в своих корнях еврейство - а это дело известное. Многое простые люди ищут способы не быть простыми. Вроде бы как ты не Иван. Нет. Кровь улучшенная. Дело тут не совсем в Хожине, а вообще.
   И вот, что тут сказать? Таков мир. Ну вы кого-то удивите тем, что Земля круглая? Никого. Так и с Наполеонами. Создали, например, для них сайт "Неизвестный гений", и там они рвали друг друга, доказывая, что каждый из них гениальней другого. А была у Мастера Стёпы Хожина свое имущество. Как пришел он к Тоне на приживание, так и была с ним ложка. И как накрывала Тоня на стол, так он брал ложку свою и говорил:
   - Вишь, моё. Моё.
   Хихикал.
   - Ты правда гениален, - отвечала Тоня.
   - Почему же? - так хотелось о себе слышать, слышать, вдыхать, колебаясь, сжимаясь и разжимаясь.
   - Я терплю тебя, потому что ты гений.
   - Да, да....
   А что еще надо было? Гений может не работать. А то, что гений неизвестен, тут еще смотря как посмотреть - например, известен на одном сайтце, и на другом, а на еще одном его хвалили и Михаил Юрьев, и Заславка Миронов, и Валентина Мозгоклюева, и даже Леонид Сероштан вдруг, вдруг, вдруг.... Вдруг написал любовное послание. Хожин расценил это поэтически.
   - И правда, - сказала Тоня, - поэтому я тебя и люблю.
   И вот, кушали они. И кушал Степа со своей ложки. А потом вдруг словно вихрем, вдохновением его завертело, и стал он делать скульптуры из проволоки, и самое главное - был у него такой, эдакий, кусок. Сделает он например нечто, что называется "Змей Любви", сфотографирует, мол - образчик какой, вешает, вешает на сайтцах, и народ охает, и ахает - и домохозяйка Зайкова, и пенсионерка Василенко, и поэтическая продавщица особенных продмагов Любовь Августовна Берг, и необыкновенный инвалид Рашидов. Ну и как нахвалят-то, и бежит Степа к Тоне и требует. Требует.
   - А чего требуешь-то?
   - Я.... Я!
   - Ну....
   - Я....
   - Ну чего?
   - Пойми! Пойми!
   - Понимаю. Скажи.
   - Я! Я!
   Гению все прощалось. И ложка блистала особо, в шкафу. И вот, размотал Хожин проволоку и сделал другую фигуру. Сфотографировал - выставка. И хвалили его и поэтесса Инесса Сквознякова, и прозаик Луков, и драматург Иван Приобреталов, и даже лучший философ России (хоть об этом никто не знал, но это не важно), и хвалил его поэт Вахов, и художница странных ручек Елизавета Нежирнова. И так разошелся Степан, что на Тоню кричал, кричал, кричал.... И уж чуть не лопнул от крика своего. И летели слюни. А один раз так летели, что попали на электроплитку, а там был проводок оголенный, и как даст его по зубам.
   Упал Степан Хожин. Нет, сопротивление воздуха оказалось сильнее смерти - это был лишь щелчок, даже и не предупреждающий, а просто так.
   - Видишь, - сказал он.
   Тоня повернулась к нему.
   - А?
   - Меня могло убить, - проговорил он.
   Тоня тогда разозлилась существенно. Кормить гения собой, практически во всех аспектах, было невыносимо.
   Степа не работал.
   Степа снова сделал скульптуру из той же проволоки, сфотографировал ее и кому-то показывал в Интернете. Кем были все эти люди? Зачем? Почему? Отчего? Нужно было платить, в конце концов, за Интернет.
   Нужно было питаться.
   И вот, был обед, и ложка блистала, ложка жила сама по себе - и словно бы был голос ложки. Хотя и нет голоса у вещей, нет. Просто так оживают все вещи внутри у человека, и кажется, особым человек должен быть, не таким, как все - и верно, Степан от всех отличался.
   Был у него день рождения.
   Раздела он до плавок - весь худой, как стручок - и еще, подобно стручку - немного от жизни искривленный - сфотографировался он и людям показ. Да, в соцсеть.
   Соцсеть, соцсеть, соцсеть. Нет критерия - а и не надо. Немного эксгибиционизма - это нормально для Бонопарта. Надо, чтоб всего тебя видели. Всего-превсего. Любовь. Слава. Человек ли тебя приходит хвалить, или программа - какая разница. А научат обезьян сидеть по соцсетям - так и будут они строчить, строчить, и уж конечно, найдется не один Степан Хожин, облагородованный ими, ухоженный. Но ведь соцсеть - не человек. Впрочем, а если тебе больше ничего не надо?
   И стали они ругаться.
   Степа говорил, что Тоня - лишь приставка к нему, и что обязана ему служить, а он... А он...
   Он ведь и не неизвестный гений. Вон, фотка-то какая, комментариев то сколько!
   Ругались долго.
  
  
   И вот, сделал Стёпа скульптуру из проволоки и решил показать Завелицкому, а Завелицкий же был суть мужичок роста низкого, и словно бы и характера низкого - как будто оба эти качества тут единились, гнезидись в одной точке.
   - Нагада? - спросил Завелицкий.
   - Ну это, - ответил Степан.
   - Вот так же гусь гадит.
   - Как так? - удивился Степан.
   - Ну вот ты как бы сделал все это с позиции, так сказать, гуся. Но, в отличие от него, ты нагадил проволокой. Но форма та же.
   Степан хотел подраться. Не то, чтобы он драться умел. Но был он велик, а никто того не ценил, а надо было доказывать. А Завелицкий продолжал:
   - А потому что гусь большой. И отброс у него большой. А вот ты сделал отброс еще больший, медный.
   - Я художник! - завопил Степан.
   Тут тоже неудача его ждала - плюнул он, и слюна его попала на выключатель, и еще раз его стукнуло.
   - Эх, неудачка, - заметил Завелицкий.
  
   После этого уж и устроился Степан на работу, а там надо было применять знаний много, включая и лопату. В голове ж его стихи были как может быть пчелы - но ведь это слишком густо сказано - пчелы. У каждого свои пчелы, если не сказать - комары. Так и летают комарики, летают, стаи такие большие, тучные в общей массе и кусают за мозг, и постоянно из-за этого чего-то хочется, нет спокойствия. Укусов же так много, что ты каждый отдельный укус и не понимаешь. Работа. Мужики. Поэтика цеха. Люди ж везде обычные, они сразу приметили, что очень не обычный он товарищ, Степан Хожин.
   - Взгляд у тебя странный, - сказал Лёша Шестов.
   - Странный, - согласился Степан.
   - Мечтаешь, наверное.
   - Все время мечтаю.
   - И я мечтаю, - сказал Лёша, - люблю мечтать.
   - А о чем мечтаешь?
   - А обо всем. Недавно видел я фотоаппараты по две тысячи в Китае, думаю - закажу. А зарплату посчитал, а конечно и могу купить, а тогда не хватит на еду. Оно ж каждая копейка на счету. А мяса бы поесть? Любишь мясо?
   - Нет, - ответил Степа.
   - А что ты любишь?
   - Солнце люблю.
   - Я ж говорю, что ты мечтаешь.
   - Я художник.
   - Мой друг - художник и поэт, - Леша похлопал его по плечу.
   Степан разозлился, но сорвался на Тоне - ибо кормил он ее, обеспечивал, деньги нес.
   - Ты хотя б с месяц отработал, - Тоня сказала.
   Был конечно скандал. А уж как отскандалил Степан, решил он сделать механическую скульптуру из болтиков. И так болтики крутил, и эдак, и уж в конце концов, связал их проволокой, и все тут - шедевр. Тут же как без зрителей? Великие соцсети - это как великие сферы, как чудесные эры, залы, Большой, Малый, Олимпийский, Метрополитен Опера. И вот, невероятное творение уж висело там, и хвалили, хвалили Степу. И не выдержал он и снова стал ругаться с Тоней.
   - Пойми, я тебя кормлю!
   - Нет, не кормишь, - ответила она, - ты просто ко мне прижился. Вот выгоню я тебя, там и корми еще кого-нибудь.
   Но не выгнала. Есть же тайны такие - но, правда, пока черта еще не перейдена, пока некая ленточка не порвана - по типу финишной. Но люди так могут и десятилетиями жить, и кусаться, и даже ненависть порой доходит до каких-то особых видов кипения - но потом - любовь, морковь, и все такое. Не всегда, не всегда все так уж фатально.
   И вот, обозначил себя Степа в социальных сетях очень сурово:
  
   Грузчик. Челябинск.
  
   Ох, как хвалили-то. Это ж настоящий полет мысли, а не просто так - банальные плоды общества. Потому что настоящий технологический скульптор может и должен работать в Простых.
   Простой напоказ.
   Простой - как бы из 70-х, когда поэты осваивали стеклотару.
   И стихи шли лесенкой, и:
   - Видишь, что Тантал обо мне думает, - сказал Тоне.
   - А зарплату дали? - осведомилась она.
   - Зачем тебе зарплата?
   Тоня ж рыбу жарила. Так и стукнула сковородкой по плите. И даже капельки масла взлетели, и даже малость подшпарили Степана.
   - Зарплата - стихами, - усмехнулся он.
   - А кому они нужны?
   - А всем, - ответил он, - а я лучше, чем всякий Пушкин, поняла? При чем тут деньги? Я из тебя делаю человека. Живя рядом со мной, ты делаешь себе карму. То бы ты была просто Тоня, некая Тоня, а так ты - та самая Антонина. И будут в веках говорить - ах, та самая Антонина! А не та ли Антонина? А? Ну как Татьяна. Или ты хочешь исчезнуть в веках? Подумай сама?
   - Давай рыбу есть.
   - Давай.
   - А мяса хочешь?
   - Откуда?
   - Соседка дала. Они мясом торгуют. Просто принесла мяса. Будешь?
   - Буду.
   И ели они тихо. И ложка песню свою пела - потому что частью души была - художника и поэта, а еще - и ничего себе поэта, большого, а не малого.
   А уж сколько больших поэтов?
   Рожала, рожала земля, эх, нарожала же! Сколько талантов! Но почему все так устроено, почему таков ранжир?
   И жизнь шла. Жизнь крутилась. Жизнь - она как листок, приколотый к земной поверхности. Шар крутится, и листок. Вместе с шаром. А на нем - стихи Степана Хожина, но самое главное - это заслуженное место на сайтцах.
   Потому, пришел на работу Степан и там разгрузил целую машину всяческих продуктов. А часть продуктов ребята вытянули, взяли и водку, и сели, и обедали по-мужски - а вообще, в русской жизни обед мужиков - дело хорошее. Разговоры про своё. У кого-то ребенок хочет в блатной институт, а папа - из простых. Каков вывод? И ты будь простым. Или учись, учись, получай отметки. И вообще - все современные разговоры - про хотенье. Вот решила жена мужика простого, что она - уже нет, нет, не та, что раньше - вот у соседей такая машина, а у тех - такая, а у третьих .... И конечно, где-то кормят лучше, и бежать надо туда, где кормят лучше, и вообще - вдруг захотелось гастролей, так захотелось....
   - К армяну ушла, - сказал Носов.
   - Вот сука, - заметил Шкуренко.
   - Таксист.
   - Бабок больше у него?
   - Ну таксист. Таксует много, будет его крутить теперь.
   - На что крутить?
   - На шмотку.
   - Ага.
   - Скажет - вези в Эмираты.
   - С армяном связалась значит.
   - А ты его поймай.
   - Я поймаю, слышь.
   - Он же как заяц, таксист.
   - У них там мафия.
   - Да и у нас мафия. Слышь, Стёп, чо, армяна гасить пойдем?
   -Пойдем.
   - Вишь, и Стёпа пойдет.
   -Ну давай.
   -Ну давай.
   -Гаси.
   - Маловато водки
   - Пивком запивай.
   - Давай.
   - Давай.
   - Эх.
   Так вот, под водку они сперли три консервочки, рыбные, а хлеб у них был. Украли кетчуп. Но банка большая, увесистая. На толпу хватит. Сперли еще паштетов. А что такое баночный же паштет? Да это как бесконечность - съел немного, и полон ты штукой неизвестной, а также - необъятной, и сам ты становишься необъятным, ленивым, ничего не хотящим. Еще и водки. А пиво - в зеленых таких пластиковых пузырях, о 2.5, "Жигулевское". Нормальный мужик после такое еды спит. Ну только что если не пожар, да и то - можно и в пожар спать. Но самое главное, украли они палку колбасы "сервелат конский", и уж ели ее активно, никому не уступая. Шкуренко тут мастер был. Снял с нее кожуру, и при чем - целиком, и она в сторонке лежала, вся эта значит кожура, словно бы кожа какого-то существа. Так и получалось - существо было подвержено съеданию, а шкура - тоже ж трофей. А поэтому, взял Мастер Степан Хожин эту шкуру и стал делать комиссионно-техническое, а также - пост-пищевое, произведение искусств. Очень уж он красиво закручивал ее - и так, и эдак, получился такой шкурный человечек. И мужикам это понравилось.
   - Ишь, - сказал водила Андрюха Парков, - чо Степа-то творит. Степ, есть же на первом канале передачка, стань звездой.
   - Да там петь надо, - возразил Шкуренко.
   - Да чо. Степа - талант. И споёт.
   - Там другое, - сказал Носов, - это есть выставки индустриального, слышь, искусства. Там чего только не выставляют.
   - Пусть Гельману письмо напишет, - сказала бухгалтерша Валя.
   И все тут же стали к Вале приставать, а Степа сзади подошел такой и Валю и пощипывает, пощипывал, пощипывал, но тут уж и ехать надо. А Валя изделие-то в руках подержала - говорит:
   - Золотые у тебя руки, Степан.
   В общем, обуяла его гордость большая. Шел он домой, согретый теплом всей этой гордости, всей этой мощью потенциального будущего и себя самого - такого разнообразного и уже великого, и в принципе, все ж ценят, только бы....
   Только бы....
   Только бы было все правильно, с уважением. Потому что был он, Степа, немного пьяненький, а вообще - не пил он, против алкоголя по жизни, а потому - как пришел, стал Тоню дергать и так, и эдак.
   - Вишь.
   И крутит свое изделие.
   - Это что? - спросила она.
   - Скульптура.
   - Это?
   - Да. Уже оценили.
   - Где это оценили. Никогда не угадаешь, из чего.
   - Да не знаю. Зачем ты пил?
   - Я поэт, пойми. Я несу свой крест и тебя кормлю. И из колбаски сделал я новый жанр. Из колбаски, понимаешь. И я принес тебе его, это твое.
   - Это? А где сама колбаса?
   - Съели.
   - Ты что издеваешься, Степа?
   Тут и началось снова - потому что величие крайних фигур - это огого. Каждый поэт - ферзь. Король. Да и вся земля - лишь шар подлый, который сам не двигается, поэт еще вращает ногами. А если б не хотел - то не вращал бы, и что бы все тут делали? А?
   - А?
   - Как ты мне надоел уже? - закричала Тоня. - Хватит с меня! Убирайся!
   - Я?
   -Ты! Что, не уйдешь? Будешь дальше на моей шее висеть?
   - Кто висит! Я тебя кормлю!
   - Да ты еще зарплату не получал. Только аванс!
   Кипел, кипел Степан Хожин, даже драться кинулся - но тут-то совсем неудача была - получил он ложкой по лбу. Да еще и своей. Осел на земь. Кровь бурлит еще больше. Скорей! Скорей! Разрешение! Взрыв! Конец подлости. Гонит - пойду.
   - Статую не забудь! - крикнула она.
   Да, это была та самая, самая новая, особый шедевр, оцененный даже на работе - статуя из колбасы. Вернее, не из самой, но из колбасной одежды.
   Итак, сидел он на пороге, опираясь на закрытую дверь, и надо было возвращаться. Было Степану уж пятьдесят лет, и в последние годы жил он с матерью - еще до подживания к Тоне. А теперь надо было возвращаться - но страшно ли? Что изменится в худшую сторону? Гениальность не ломается, она не горит, именно поэтому и существует такое понятие, как нетленка.
   Нетленка.
   Еще одна.
   Пятая, десятая.
   Караван нетленный.
   Луна уже взошла. Это был вечер серебристый, вроде обыкновенный, но с другой стороны - начиналась новая жизни, и к ней еще надо было привыкать. Но он думал:
   - Скорее всего - вернусь. Куда она без меня? Она без меня - просто так. Просто так. Нельзя, чтобы она так и оставалась просто так, без меня.
   Он поднялся и пошел. Дверь скрипнула у него за спиной, и что-то звякнула.
   - Забери пожитки! - крикнула Тоня.
   Мастер Степан Хожин нагнулся. В лунной свете что-то блеснуло: ложка!
   Поднял он ложку, обтер, засунул в карман и пошел дальше. Надо было идти на станцию.
  
  
  
  
   Наше издательство-2
  
  
   1.
  
  
   Мы проводили конкурсы не простые, но золотые. Арам сказал:
   -Хачу.
   -Через о или через а? - осведомился я.
   -А?
   - Я говорю, хачу или хочу? Звучит одинаково, но читать можно по-разному.
   Не знаю. Возможно, голову Арама посещала космическая шашлычная мысль, или глобальное счастье в мечте о совмещении приятного с полезным, но надо помнить, что древняя русская идея "не работать и отдыхать" никуда не исчезла.
   Это было нечто вроде зова, что существовал в голове у Хендерсона, короля дождя. Но Арам понимал это просто, природно. На конкурсе были стихи, проза. На начальном этапе отсеивали по ряду признаков.
   А) Не нравится адрес.
   Почему? Ну очень просто. Мне или Араму, в общем, нам могла и понравится какая-нибудь поэтеска с современным гафрированным слогом, даже если она и паразит, присосавшийся к Полозковой. А если она родом из замкадья, то, это ежели захочется вдруг уединений или еще каких-то чудес, то как же тогда это дело организовать? Нет. В мире есть Москва, а также вечный спор Москвы и Питера - кто главней. Есть другие земли. Занерезиновые кусты пусть живут своим, как бы сказать, ходом, или лучше - своей первичной стоячкой, своими, быть может, периферийно-скифскими царями и царевнами, путями из одного нигде в другое и так далее.
  
   Б) Фотография
   Красивая - не красивая.
  
   С) Мужчин выбирали, если он кому-то родственник, или с ним можно было договориться, хотя понятие - кум, брат, кореш, как говорят не у нас, went first.
   Арам сказал:
   -Президэнт теперь даст нам мэдаль, да? За развитие литпроцесса.
   -Почему? - спросил я.
   -Нэ знаю. Нэ знаю.
   -Кто же сказал тебе это?
   -Как кто? Замэститель. Пазвонил мне, говорит - у меня есть доч, дайте ей пэрвый мэсто. Я говорю - у нас тариф. Он говорит - да договоримся, уважаемый.
   -Первое место забито, - я хмыкнул, - ну ладно. По медали, так по медали. Но надо, чтобы дали и Тане Апрелевой.
   Таня всегда работала уборщицей. Потому что в мире бывает This is my way . Это когда твой путь - твоя рука. Нет, если бы мы были китайцами, то это фраза вошла бы в словарь новых истин модернистического буддизма (ну пусть даже пост-модернистического и как бы над-пищевого, над реального и недо-цифрого (это чтобы отойти от привычных формул)). Если и поменяла бы она профессию свою, то только в рамках основы, в рамках базиса новых правил - то есть, стала бы элитной уборщицей. С золотым ведром. Веником из бальзы. В доме Тайных Правителей.
   -За что дадут ей медаль? - спросил я.
   -Мэдаль? Как за что. За доч.
   -Ах. Доч. Тогда доч, и никто другой.
   А на следующей неделе у нас была оффлайн приемка фантастического романа. Жанры были строго регламентированы. Для читки привлекли писателя-фантаста Стручихина, большого и вялого. Он был что поросенок для обеденного стола (это если мыслишки поразвесить, поповесить, покрутить). Но его слово было лишь 30% успеха будущей звезды фантастики.
   Жанры!
   Древнеславянские космонавты. История челябинских пирамид в Гизе. Лексика русо-арийских учителей, пришедших преподавать письменность шумерам и шумерцам. Вавилон - самая древняя Москва. Продолжение сериала Маша и Три Медведя - Маша и Четыре Медведя, Маша и Пять Медведей, и так - до сто двадцати, и самая последняя серия - Маша и Сто Двадцать Один Медведь и Садовое Кольцо.
   Нашему вниманию был Юрий Булкин, славянское фэнтези, предсказание ухода Нью-Йорка под воду в 2017 году.
   -Начнем с детектора лжи, - проговорил я, - вы готовы, Юрий?
   -Да? - ответил он.
   И было много вопросов:
   -Вы прибыли сюда, чтобы воровать?
   -Нет.
   -Харашо, - сказал Арам.
   -Вы наверное хатите многа дэнег?
   -Да.
   -Эта напрасна. Не та прафесия.
   -Ви наверное мечтаете о славе?
   -Да.
   -А что вы любите эсть? Ах, да. Любители ли вы.... Ну.... Бухаете ли?
   -Да
   -Всэ бухают. Всэ.
   -И что же вы думаете?
   -Перерыв, - сказал я.
   Нет, конечно, были вопросы совершенно трудные - например, когда мы спросили Юрия Булкина, любит ли он есть извёстку, то он соврал, а детектор лжи уверенно показал, что он любит он это дело, собака. Мне вообще нравятся вопросы о еде. Да и ничего страшного, если вы опуститесь до уровня собственной распущенности и начнете спрашивать все, что только может прийти в голову. Но ведь это фантаст, а с него - как с гуся вода. Ведь если человек хочет быть осчастливлен, если - озвезден, то никуда не деться - надо терпеть. Тем более, что всякий фантаст находится в состоянии войны с любым другим представителем данной особи.
   А я зашел в подсобку и там накатил. Настроение из ровного переходило к высоким взлетам. Так же было хорошо. Словно бы меня чем-то озарили, осияли - видимо, все те судьбы, что роились и шли через нас, облагораживали руки. Ноги. Голову, конечно. Остро хотелось шашлыка. Я разогрел сосиску в микроволновой печи. Ел с хлебом тостовым, суховатым, а также имел место богатый набор кетчупов. Арам любил острое.
   -Я тоже буду писательницей, - сказала Таня Апрелева мечтательно.
   -Надо было вот что спросить....
   -Нет. Это сухостой, - проговорила она, закуривая, - он, этот человечишко, напоминает вот эту сосиску. Вот именно эту, которую вы поедаете - она даже без обвертки. А если засунуть ее внутрь хот-дога. Гм, или сосиска в тесте.
   -А еще котлетка в тесте была.
   -На вокзалах продавали, что ли? - спросил я.
   -Отдельные котлетки с кусочком хлеба. Покупаете такую котлетку, и знайте, что она, сама по себе, и есть фантаст. Есть нельзя, но хочется. Поезда нет, и надо кушать - суть котлетки.
   -Тогда чипсы, - ответил я, - минеральная вода, и побольше чипсов. Пока не сведет рот.
   -Это пошло. Про рот, - заметила Таня, - а вы пригласите фантастку.
   -Это не смешно, но и не грустно, это как капуста, - проговорил я, - очень много листьев, ведущих вникуда, листья, которые напоминают лабиринт, хотя и нет ответвлений - ведь когда ты идешь в лабиринте, то и не знаешь точно, куда ты именно идешь.
   -Прекрасно.
   -Почему?
   -Буду писательницей.
   В коридоре я увидел Стручихина. Он никуда не уходил. Пока Юрий Булкин был нами исследуем, он, Стручихин, смотрел на картины на стенах. Автографы знаменитостей. Коллективные фотографии на фоне ёлочек, грамоты, лицо приведения (то бишь призрака) Курта Воннегута, фантасты и политики, наконец, фоторепортаж о визите в Наше Издательство балерины Волочковой.
   -О чем вы думаете? - спросил я.
   -Я мечтаю, - ответил Стручихин.
   -О чем же?
   -Мне видятся переходы, и - будущие звезды.
   -О, это так высоко, - заметил я, - наверное, вы на правильном пути. Желаю вам поймать большой творческий оргазм, столь необходимый писателю больших и малых фантастических иллюзий.
   И было время продолжать.
   -Тэпэрь - гипноз, - проговорил Арам.
   Правильно. Тайные реки сердца. Портал от чувств к разуму. Что там горит? Может быть, Булкин убивал, а может быть, он держит в своем подвале невиновных девственниц. Тут был Станислав Павлов, монтажер чужого сознания, манипулятор, мальчик старый телом и молодой не душой, а некой такой ментальной прослойкой. Словно вот есть пирог с мясом. И целиком это - сам Станислав Попов. Мясо - душа. Тесто - тело. А есть некоторого рода пузырьки.
   И вот говорит он:
   -Ваше сознание выключается, выключается, выключается.
   И все. И в трансе Юрий Булкин.
   -Вы слышите меня, Юрий?
   -Слышу.
   -Забирали ли вас инопланетяне, Юрий?
   -Забирали.
   -Это были серые?
   -Нет. Зеленые. Это была космическая лягушка.
   -Зачем же она вас забирала?
   -Просто так. Она летала, а я сидел рядом. Она показывала мне луну.
   -Но для чего, Юрий?
   -Просто так. Она добрая.
   -А кем вы были в прошлой жизни?
   -Воробьем. В Южном Бутово.
   -Вот оно как!
   -Полдень 47-й вэк, - сказал Арам.
   -Почему 47-й, - спросил я.
   -Хорошо, тогда 48-й.
   -Ладно.
  
   Таким образом, Юрий Булкин прошел конкурс и стал нашим штатным фантастом. Мы поручили ему писать серию романов "Сумерки. Сокольники". Нет, правда, это была обложка, то бишь, вывеска, объява, фантик части первой, а потом - погнали. Например, "Сумерки. Выхино".
  
   Я курил, держа в руке бокал.
   -Ах, - проговорила Таня Апрелева, - вот я чувствую жизнь. А как ее не чувствовать. Знаешь, если ты сама себя понимаешь, если ты сама себя не боишься и свой путь, свой путь. А знаешь, любой путь. Хоть бы ты - собиратель яблок, или ловец креветок на удочку. Если ты себя уважаешь так сильно, что готов посылать критиков твоей деятельности, значит и нашел ты себя.
  
   А что же про Доч? Конечно, выиграла она. И далека, далека она - до рук, до рук разума и рук желаний. А надо быть философичней. Наше Издательство функционирует по полной.
   Блогеры потом много писали. Одни - что Доч хароший, другие - что нет - и правильно, каждый кулик свое болото хвалит.
  
  
   2.
  
  
   У русского человека есть отличительная черта - он говорит одно, а делает другое. Раньше такого не было. Видимо, это часть генетического напыления в связи с частичным переходом из русских в гусские. А вот Арам, человек слова, наверное, в первичности и в зарождленчестве, горного, в таком переопылении и не нуждается. Но время идет, и народы меняются, и одни хотят одного. Гм, вторые - второго. Тогда если говорить о третьем - то третьи - третьего. Ну вы меня поняли.
   Например, писатель Соколов, чтобы стать звездой, представился Соколовичем. Дело это мы не раскусили, ибо существуют ассоциативные ряды.
   -Тэперь он - звэзда, - говорил Арам.
   -Странно, - отвечал я.
   -Почему?
   -Он, может быть, и правда - Соколович, а суффикс у него был отрезан в паспортном столе по ошибке. Ибо слишком уж гибко. Вот обычный писака и ваятель словесных дорог - он чаще всего топорен - и это заложено еще предками, которые брали в руки копье и ловили лосей.
   -Лось?
   -Ага. Лось.
   -Хорошээ дэло. На сэвере у меня живет дядя Гаврош, работает на скважина. Прыслал мне как-то пасылку, а там - баночки с лосём. Вкуснота! А на хлэб как намажу, и еще мелко порэзанный лучок, эм. А паслушай. Пачему мы не выпускаем книгу о вкусной и здоровой пище, да?
   -Да.
   -Ну что да? Да?
   -Да.
   -Тогда за дело. Нам надо найти авторов. Прошерстим Интернет.
   -Никогда, - проговорил я, - никогда, Арам, ты вдруг решил сделать самую глупую вещь в своей жизни. Наша страна - особый мир. Никогда не ищи авторов. Хоть Пушкин это, хоть Толстой. Никогда, ни за что. Надо ждать. И надо смотреть - как они накатывают, словно пена морская. Но пена эта состоит из массы, их тел - они лезут друг по другу, они карабкаются, нижние уже раздавлены, наверху кричат - это я, это я, а мы не слышим, мы никого не замечаем - потому что надо, чтобы они прошли наш тест - какой ваш рост? Какая у вас машина? Сколько получаете? Место жительства! Обязательно! Рэднеков - взашей. Только цивилизованные люди. И поверь мне, Арам, никогда.... Никогда.... Нет, пусть на сайте висит такая запись, что мы ищем авторов в раздел Нон-Фикшн, кулинария. Пусть пишут.
   -Будем платыть?
   -Посмотрим.
   - Нэ платыть?
   - Можно что-то и дать. Мы повесим лозунг "Таких как вас - много. Не нравится - следующий!" Будем платить по восемь тысяч за текст.
  
  
   Я и Арам, мы работали уже три года.
   Мы выпускали книги, авторов новых, авторов старых, при этом, нашим лозунгом было:
  
   "Не важно, кто вы и что вы - алло, мы ищем таланты. Если хотите, мы найдем вас сами. Ваша задача - иметь талант. Наша задача - вас разглядеть".
  
   Как вы можете заметить, и здесь мы руководствовались основным русским принципом - обещать, лить воду, замещать понятия, но все это и не совсем так. Ибо - сколько всего авторского мы придумали.
   Таня читала тексты по четвергам. Мы курили и молчали. Она выбирала. Она была королевой четверга.
   -Этот - нет.
   -Вах, - сказал Арам.
   -А этот - да.
   -А кто это?
   -Нет, Арам. Не мешайте. Прикурите сигарету. Вот, девушка пишет про то, как она вышла замуж за двоих. Да?
   -Да.
   -Нет. Арам, такие вещи пишут неудовлетворенные жизнью старушенции. Нет. А вот это?
   -Да?
   -Да. Забрали ли Сталина инопланетяне?
   -Нет, - сказал я, - тематика абдукции популярна в Америке. А мы - против империи зла.
   -Тогда - нет.
   -Нэт, - проговорил Арам.
   -Хочется любви, - заметила Таня, - но, видимо, в мире ее слишком мало. И каждый автор старается описать собственные проблемы в сексе, переваливая это на героя - поэтому, получается сущий кошмар. Где же взять Толстого?
   -Зачем тебе Толстой, Таня? - спросил я.
   -Но кто? Вот, мне это нравится. Писатель описывает, как он стал олигархом. А сначала жил на помойке.
   -Это было в кино, - произнес я вяло.
   -Но это нравится мне!
   -Слово Тани в чэтверг - закон, - произнес Арам.
  
  
   А еще, я сделал открытие - надо делать большие альманахи. Брать постранично. Допустим, 1500 рублей - страница. Но тут нужен и заворот. То есть, завернутость. А именно - как взять и обвернуть смысл в смысл другой - чтобы народ к нам шел, бабки давал, валом заваливал альманах, а мы жизнью наслаждались, говорили б о русской сущности, о русской душе, о высотах наших, об особенной духовности русского человека.
   Что было в начале, я уже рассказывал. Теперь, стало быть, наступала самая что ни есть середина. Середина аспекта.
   Вот, допустим, сижу я в кабинете. Сижу, курю, нога на ногу. Ко мне приходит автор. Лицо - активистическое. Коммунистическое. Глаза нервные. О чем он пишет? Да видно заранее. Если человек сходит с ума, то творит трактатами, один за одним. Был такой тракторист, Фёдор Заяц. Такая и фамилия. Без облома. Заяц. Написал к 50 годам из жизни трактористов села, в общем, томов на 40, на 50. Вешал их на одном, значиццо, сайтце, и там он был лидером по объемам жуткий. Но никто не читал. Понятное дело, заплатил бы Заяц, мы бы его издали. А так, он канул, в тенях, в полумраках реальностей и субреальностей.
   А, мы даже не стали на нем тесты проводить, на Зайце. Старый уже. Пусть себе дальше пишет, пока не помрёт.
   Или вот - фантаст Бук. Тоже фамилия такая. Понятное дело, что дело пахло дурдомом. Но он принёс нам 150 романов-фентези за один раз. Таня Апрелева, она все так же работала уборщицей, при ведре. Так вот, она была ошарашена такими великими полетами труда и руки, а также воображения. Она упала в ведро и не могла подняться.
   Был Иван Бах, 80 романов. А Наталью Степановну Вамлеща (ишь ты, фамилия такая), мы решили подвергнуть экспертизе. Приехали врачи. Взяли анализы, тут же, не отходя от кассы. Тут же ее и забрали. Потом один, значит, не знаю кто, но, наверное, эксперт же, кто ж еще, вечером звонит и сообщает:
   -Вы знаете, случай серьезный, но мы все держим под контролем.
   -О чем вы? - спросил я.
   -Как о чем? О ком!
   -А о ком?
   -О Вамлеща.
   -Гм.... А-а-а-а. Простите, я уже забыл. Знаете, так много трудов.
   -Поражаюсь все же вашей стойкости. Очень вы серьезный человек.
   Альманахи. Потом, знаете ли, можно и журналы выпускать - хотя прежде всего, нужна фотографичность, а потом уже все остальное, да и мне нравится - когда и девушки все загорелые и в купальниках, когда значит и судьбы разные, да еще и культурненько.
   Пока Арам Ашотович вел беседу с очередным непризнанным гением, мы с Таней Апрелевой составили планы на серии.
  
   Тайные жены Путина.
   Кабаева и Обама? Вымысел или правда? Стрелков и инопланетяне.
   Тайна президентства.
   Кто лежит в Мавзолее?
   Понятное дело - ГРУ на перевале Дятлова.
   Гм.... Что еще? Ванга. Тайны. Возрождение России. Новый Царь России. Кто построил пирамиды (было).
   Эх, после конкурсов, после приема тематических авторов, наконец, после того, как редактором был назначен Вениамин Раскин, доктор всех имеющихся наук, писатель, философ, все шло ровно.
   -Идем ли мы потоком? - спросил я у него.
   -Да, - ответил он сквозь очки.
   -Велик ли поток?
   -Он фильтруем.
   -Фактура?
   -Мы - мастера фактуры.
   И то было правда. А взялись мы как-то еще одного автора проверять, тоже в оффлайне, на предмет сопоставимости со всеми нашими линиями.
   -Есть класыческий вапрос, - сказал Арам, - вэс! Вэс, это было еще в самом начале, когда мы наш путь отыскали. Каков, так сказать, ваш вэс?
   -Как вес? - спросил писатель Бучков.
   -Вэс! Вэс!
   Но это есть момент исполнения, которое есть исполнительство, подчеркивание линии внутри души, от строчки к строчке - нам наплевать, что и как вы пишете, мы хотим вас взвесить. Тут же выносят весы. Арам перемещает гирьки. И начинается оно - взвешивание. Мы изучаем автора, будто бы он - лошадь. Например, покажите зубы. Предъявите вашу кожу. Мозг? Пока еще не разрешено сверлить. Но как наступит момент, мы будем рады - а пока, к нам идут звезды эстрады, политики, а также - чемпионы мира по батуту.
   -Скажите, - спросил я у батутистки, - я вам нравлюсь?
   -Я? Ой.
   -Но вы не стесняйтесь.
   -Но я?
   -Вы думаете, от ответа зависит ваша писательская судьбы? Нет. Был посыл. Знаете, что такое посыл. Это более вещественно, нежели засыл, это перст! Это перст живой, не каменный, как раньше, когда статуя Ильича стояла повсеместно и призывала людей к оживлению камня в своей душе.
   -Но....
   -Вы меня не понимаете? Нет. Все же. Я не могу просто так. Скажите, кто из нас лучше - я или Арам? Только честно.
   -Ну....
   -Ну прошу вас.
   -Ну Арам....
   -Такие мужчины больше привлекают дам?
   -Ну....
   -Да?
   -Да.
   -Тогда я вам скажу. Был указ. Что-то типа "дан приказ ему на Запад", а я бы добавил - да указ на спорт, наш мир теперь превращается в большущую спортплощадку. ГТО! И книги наши будут спортивны, и думаете, нам дали за это денег? Нет. Нам дали радость. Мы радуемся просто так. Потому что только в Нашем Издательстве мы взвешиваем авторов на весах. Но какие-то зерна сомнений поселялись еще давно, они были словно птицы-паразиты, и я спрашивал себя - а правильна ли моя судьба? А теперь я убежден, что черед, свой черед, наш черед. Нам дали смысл. А смысл всего - это спорт.
   -Ура, - она улыбнулась.
   Это были воспоминания батутистки, и была великая закупка. Книгу рекомендовали для уроков в школе, литература, 8 класс. Мы озолотились.
   Итак.....
   Когда приходит осень, злые ветра несут пыль, мой мозг не хочет работать, я вспоминаю о тех видах вымерших существ, которые употребляли энергию солнца. Вениамин Раскин, наш редактор, работал так: что касалось биографий спортсменов, сочинений спортсменов, их фотоальбомов и вещей смежных, то он их даже не читал, а сразу же отправлял корректору.
   -Вы, миленький, - говорил он, - просто поставьте правильные запятые, проверьте текст за "жи", "ши", а с остальным не особенно жеж и заморачивайтесь, потому что все понимают, что спорт есть дело суровое, а потому, всякий спортсмен дело свое знает. Оставьте ему свой язык. Ну, если только слова будут наоборот. А всякие бытовые выкрики, наподобие мата, конечно, надо поменять на культурные эквиваленты.
   Солнышко. Где же ты есть? Мы отправились в Наш Крым. Это было вообще и рекомендовано, ибо Наше Издательство ныне - серьезная организация. Приехали я, Арам и Таня Апрелева. Таня тотчас стала убирать. Она сходила в ялтинский магазин и купила ведро.
   -Вы любите теннис, Таня? - спросил я.
   -Да.
   -А кто вам нравится из теннисистов?
   -Иван Лендл.
   -Он уже стар.
   -Я теперь тоже стара, - проговорила она, - я смотрю на людей и думаю - все есть, все в ваших руках уже сейчас, надо просто уметь принимать.
   -Вы умеете принимать?
   -Умею. Поэтому я и вижу жизнь иначе. И теперь, когда вокруг меня Наш Крым, я ощущаю озарение - и мне кажется, что это - лишь самое начало его, озарение - говорят, если даже ты видишь черту, и даже если ты ее проходишь, то это ничего - это только кажется, потому что нет никакой границы, особенно - границ для любви.
   -Любви? К чему?
   -Ко всему.
   -А к Крыму?
   -К Нашему Крыму.
   Подошел Арам. В его руках был коньяк "Ялта".
   -Я придумал такую вещь, - проговорил он загадочно.
   -Пить коньяк из ведра?
   -Не дам ведро, - проговорила Таня.
   -Нэт. Я придумал новый пункт в приеме рукописей. У нас на сайте есть сложная анкэта. И программа сама определяет, падходит ли афтар нам или нет. А надо сделать проще. Пэрвый пункт - нравится ли вам, что Крым - Наш. Если нэ нравится, сразу же играет песня, "Дарагой, давай до свыданья".
   -Люди очень быстро приспособятся, - заметила Таня Апрелева, - если кому-то и не нравилось нашество Крыма, то теперь будет нравится. И нам дадут медаль.
   -Мэдаль?
   -Да. Медаль за воспитание русского писателя. Когда медаль эту будут вручать, то скажут - спасибо, благодаря Вам теперь все интеллигенты считают, что нашество Крыме - это хорошо.
   -Это ненужная риторика, - проговорил я, - но вопрос надо включить. Давайте сразу же, сейчас, позвоним нашему программисту. Пусть добавит такой пункт. И дело сделано. И давайте пить коньяк.
   -А я, - стала говорить Таня, - уже сочинила много страниц, и мне хочется, чтобы тут было все сказано так, как бы.... Как птица. Летит она в небе и машет крыльями, и что-то говорит людям - и если кто-то слышит, то он понимает, как же вдыхать этот воздух. А как назвать свою книгу, я пока не придумала. Таня Апрелева. Моя жизнь. Может быть, и так. Но разве кто-то знает меня так, как я сама? А мне не важна слава, я просто хочу, чтобы люди больше чувствовали. Лучше чувствовали. Тогда все изменятся. Но я бы хотела сказать - что, конечно, не обязательно тут же бросаться в сочинительство - только потому, что в голове вдруг что-то замигало, тревожные блики, странные сполохи - надо спросить у себя. Вопрос насущный, насыщенный.
   -ГТО, - ответил Арам, - надо пысать пра ГТО. Оно скоро будет возрождено.
   Солнце Крыма висит хорошо, и лучи ласковы, как котята. И авторы посылают нам свои лучи - одни, быть может, наполнены таким же желтым светом, а другие - может быть - черным подземельем души, но факт остается фактом - мы продолжаем работать, и всем от этого хорошо.
  
  
  
  
   Необыкновенная курортность бытия
  
  
  
   Прежде чем начать, надо думать о том, что будет в конце. Будет ли он - конец? Вы скажете, что да - будет. Я замечу, что бывает спираль. Колесо. И человек бегает внутри него, как кто угодно - как белка, как птица, как большая капля воды, как - игла в одном месте заклинившей пластинки. Все это сказано лишь для того, чтобы подчеркнуть саму сущность жанра. Рассказ - дело не самое простое, если вы хотите, чтобы созданный концепт продолжил свою жизнь самостоятельно, уже без всякой авторской воли.
   Это - оживление.
   Клара же, как мы знаем, искала душу. Думала о душе. Мечтала соприкоснуться. Ждала, чтоб кто-то открылся и эту душу показал. Это была самая настоящая русская мысль. Русская жажда. Русская рука. Русское прощупывание, доставание сердца путем жажды открытой дверцы. Другое дело, что с ней делать - когда ты руку просовываешь и хватаешь.
   Вот вопрос.
   Словом, был, как мы вроде бы слышали, а может быть, и нет, гуру слов и дел - Виталик, который требовал, чтобы его звали не иначе, как Святой Виталик. И пошли Клара с Монтенаташей к нему на прием - что, мол, скажет старец?
   Виталик старым на деле ж не был - но это звание такое. Единственное, тут надо бороду отрастить. Старцы без бороды не бывают. Остальное - вопрос правильных магнитов. А магнит - также вещь сугубо русская. Вот, например, зачем магнит в Голландии? Кто ж его знает. А спросите у любого человека особо нашего - зачем, мол, магнит? Правильно - останавливать счетчик. И здесь сходство. Ибо человек, знающий тайный, есть динамик, а в динамике также есть магнит.
   А уж на счет вещания - это на Руси завсегда дело определенное и налаженное. Вещать у нас всегда умели.
   - Скажу все, - сказал Виталик ласково.
   Глаза Клары блеснули. Правда. Хотелось странного. Хотелось иных берегов. Хотелось моря. Хотелось пены. Хотелось мужчин из неотсюды, больших, навсегдашних, очень русских.
   -Главное - принцип, - проговорил Святой Виталик, - и я начну с него. Главный принцип русской женщины, что она пишет сама себя капслоком. ЖЕНЩИНА. Подразумевается такая наука, как Курортология. Это значит, что, прежде всего - это поиск такого места, где бы кормили, обеспечивали, и, что самое главное - обеспечивали необыкновенную курортность бытия.
   -Как это? - не поняла Клара.
   -Это главное. Скоро ты найдешь такого человека. Но на долго тебя не хватит. Ты будешь трогать душу, истрогаешься, тебе он надоест, будет нужен новый. Даже тот факт, что он обеспечит тебя самостоятельной, независимой от него, курортной жизнью, тебя не остановит. Но его еще нет.
   -Но вдруг он будет принц? - спросила Клара.
   -Конечно. В самом начале - все принцы. Потом хочется лишнего. Потом, жажда лишнего приводит к берегу моря. Сечёшь?
   -Нет, Святой Виталик.
   -Вспомни стих.
  
   Стал он кликать золотую рыбку,
   Приплыла к нему рыбка, спросила:
   "Чего тебе надобно, старче?"
   Ей старик с поклоном отвечает:
   "Смилуйся, государыня рыбка!
   Еще пуще старуха бранится,
   Не дает старику мне покою:
  
   Избу просит сварливая баба."
   Отвечает золотая рыбка:
   "Не печалься, ступай себе с богом,
   Так и быть: изба вам уж будет."
   Пошел он ко своей землянке,
   А землянки нет уж и следа;
  
   Пушкин!
  
   -Пушкин? - не поняла Клара.
   -Он самый, - ответил Святой Виталик, - ну, что тебе еще сказать, милая девушка Клара?
   -Про душу. Про любовь.
   -Любовь везде, - ответил Виталик.
   -Да. Но где она? Все лучшие мужчины заняты. Они находят себе принцесс. Они ездят на геленвагенах.
   -Все, что тебе надо, записано на жидкий диск, - сказал Святой Виталик, - это вода в мозгу. Лишнее - пар. Не искушай судьбу. Принимай то, что дала тебе природа вместе с твоим жидким диском.
   -Хочу в Сибирь, - сказала Клара.
   -Хочешь? Зачем?
   -Хочу на Север.
   -На севере - лагеря, холод, - заметил Святой Виталик, - ты хочешь в лагерь? Хочешь жерств?
   -Какой еще лагерь? - не поняла Клара.
   -Обычный. Я же говорю, курортность бытия - это принцип перемещения. Допустим, тебя кормят. Но тебе надоело, как кормят. Ты ищешь другое место, где иначе кормят. Находишь его. И вот, тебя кормят там. Но потом тебе надоедает и там. И вот, ты, словно бабочка, перепрыгиваешь с цветка на цветок. И здесь можно приесться. А знаешь что это?
   -Что, Святой Виталик?
   -Это когда входит в привычку перелетать со цветка на цветком. Разумеется, когда еда в одном месте надоедает, начинаются поступления. А именно - поступления заявлений. Ведь так?
   -Не знаю.
   -Что ты говоришь мужчине, когда в нем уже нечего брать, и нужен новый?
   -Ммм.
   -Скажи. Откройся старцу.
   -Я говорю, что ты - не мужик.
   -Правильно. Это - кастрация в слове. Тогда начинается, вернее, продолжается, лёт. Так летают бабочки. А ты еще довольно молода. Ты еще будешь не раз перелетать со цветка на цветок, ища пыльцу. И это, как ты понимаешь, и есть части невероятной курортности бытия. Ты - не просто женщина. Ты - ЖЕНЩИНА. Ты живешь для того, чтобы перемещаться от курорта к курорту, ища спонсора для этой курортности. И срок твой отмерен от начала до конца. И знаешь, вот здесь - точка. Здесь уже нарисован твой конец. Но не стоит печалиться, моя красавица. Все люди умирают. Ты еще сумеешь совершить множество перелетов со цветка на цветок, но умрешь ты не на курорте.
   -Почему? - Клара приуныла.
   -Потому что проходить свежесть. И вянут цветы. И если бабочка задержится в полете, то наступит момент, когда нового цветка уже не будет. Она останется одна.
  
   Что мы может еще сказать о Виталике? О Святом Виталике? Шли у нему люди , шли за советами. Денег брал он много. Бесплатно не вещал. Однако, порой расплачивались с ним и едой. Любил он колбасу сырокопченую, любил также и колбасу конскую. Да и чистую конину любил. Оно, надо думать, содержался в мясе этом сигнал. Запись. Мысль конская. А ведь еще давно в Австралии было установлено, что лошадь - не просто друг абстрактный, да и не только помощник к столу, но и энергетический канал, который способен усилить ауру. Этим Святой Виталик и руководствовался.
   А мы можем порассуждать. Что лучше есть? То есть, кого лучше есть? Вот съел ты коня. И аура у тебя светлая, волнистая, правильная. А что свинья? Она даже называется не красиво, свинья. Корова, надо полагать, важнее, ибо это - животное-кормилица.
   Что до интервью, то Виталик общался охотно, хотя также денег просил. Ну или еды. Сейчас ведь мир еды дорогой. Потому, если принесут тебе палочку колбасы, да к ней - какую-нибудь красную рыбу, да баночку икорки, да сочок, да хороший импортный чаек, то почему бы не дать интервью.
   И вот, спросили его:
   -Старче, как вы думаете, что ждёт Россию.
   Но что тут отвечать? Атланты, гиперборейцы, древние египтяне. Это мы знаем и без Святого.
   -Россию ждет великое будущее. Она возвыситься над всеми народами. А главной силой обладает Святая Сибирь.
   А вот про Сибирь - это Виталик взял как раз у Клары. Это не то, что дела с Монтенаташей.
   -Понесешь от черного человека, - сказал он.
   -Какого еще черного? - удивилась Монтенаташа.
   -Черный. Сын Гор. Грач. И не бойся. Это миссия. Это зов. Грач! Помни!
   Так вот, был Святой Виталик столь популярен, что отовсюду шли к нему вереница страждущих, текли струи из тел и мозгов. Особенно усердствовали в этом женщины. Некоторых он осчастливливал особенно. Но не требовал же Виталик откровенно - раздевайся, милая. Нет, здесь хватало и небольших намеков.
   -Если мы будет близки, как два стебля травки, то облагородится твое тело, - сказал он Кларе.
   Клару бросило в краску. Но неожиданные конвульсии вдруг вышли из позвоночника. Как будто враг начал проникать еще оттуда. Попробуй, определи, как он туда попал? Хитрый и необыкновенный гад. Но потом он просачивается через межпозвоночные диски и идет вдоль вен, в направлении разнообразных эрогенных точек.
   -Ну что же? - спросил Святой Виталик.
   Клара задрожала.
   -Я скоректирую твою карму. А просто так не получится. Здесь нет греха.
   -Я понимаю, Святой Виталик.
   -И будешь ты лететь от курорта к курорту всю, всю жизнь. Словно самая необыкновенная из всех бабочек. И будут уходить те, кто плохо кормят, а на их место приходить новые прекрасные кормцы.
   Но мы не знаем, ограничился ли Святой Виталик Кларой. Должно быть, польстился он и на Монтенаташу, предложив ей высокие дали курортности, вечной курортности, вечной женской святости внутри перехода от одного курорта к другому.
   Вскоре у него был в гостях журналист.
   -Говорят, женщины вас любят.
   -Да. Я даю им искру.
   -Что же это за искра.
   -А, что вы знаете? Вот вы даете искру телевизору. А самая лучшая искра - это сварка. Как мигнет. А?
   -А?
   -Да. Нравится сварка?
   -Не знаю. Вредно для глаз.
   -Зато ярко. А я даю, ну как два самолета. Летит один. И тут кончается у него бензин. Что делать? А надо вызвать по рации другой самолет. Со шлангом.
   -Заправщик.
   -Во. Делает заправку и летим дальше. Без посадки.
   -Это принцип общения с женщиной?
   -С мадам. Так, скажем. Но надо правильно её заправить. Разве есть тут что-то преступное. Когда бензинчику-то мало, то и подливаем мы. И вот, у мадам - новый и прекрасный полёт.
   -Спасибо, Святой Виталик.
  
   Таков был общий лозунг. Освятившись телом старца, Клара видела своё будущее в бесконечном порхании. Но ведь и Виталик получил пользу - он знал о сути Сибири. В основе же, как мы знаем, была книга Владимира Мегре, который рассказ о житие модельной красавицы Анастасии средь сосен. Здесь же была и схожесть с деянием старца - ибо, познакомившись (по книге) с Анастасией, Владимир Мегре облагородил её тут же - телом своим. Надо полагать, что и другие страждущие девушки тут же стали облагораживаться, и доказал тем самым писатель-пророк свою верхнюю суть. Образ модельной девушки в дебрях сказочных лесов навсегда отпечатался в сознании Клары. Монтенаташа была более практична. С детства ей говорил отец - помни, дочь, о человеке судят по машине его. Хорошая машина - хороший человек. Плохая машина - плохой человек. Нет машины - совсем не человек.
   И вот, близился сезон курортов. И был в ту пору у Клары уже муж. Был уже, но надлежало произвести перелет.
   - Помоешь посуду? - осведомился он, увидев гору тарелок.
   -Нет.
   -Почему?
   -Мой сам.
   -Не понял.
   -Не мужик! Не мужик! Не мужик!
   Муж тот, экс, надо полагать, едва открыл рот, но было поздно. В дверь позвонили. В воздухе поплыл запах цветов. Это приехал из мира необыкновенной флоры новый принц.
   -Пошли, - сказала Клара дочери, - мы уезжаем.
   И вот - новый полет. А ведь только самое предсезонье. Зовут моря, шуршат камни на таинственных берегах, скрипит желтый песок, а ранние кафе просыпаются, словно нереальные насекомые. Мир полон курортов. Так много курортов.
   Святой Виталик поехал на Урал. Там он отработал месяца три. Собранные деньги были переведены на счет, но здесь все было как надо - средства требовались для создания особенного лесного лагеря, где бы шло обучение послушников. Они бы верили в лесных духов, таинственных леших, а дамы, впечатленные прекрасным новьём, ждали бы вкушения тела старца.
  
  
  
  
  
   Норильский Глиномес
  
  
   Наше время я бы назвал термином tmp. Временный мир. Это так и есть, с учетом, что главная ценность проста.
   Успей схватить.
   Вдруг завтра будут только иметь? Вдруг завтра стянут кожу и скажут - это - Антоновский мятеж.
   Хватай...
   Наряду с этим, всяк переодевается. Так и - Норильский Глиномес.
   В ночь купили водки. Славик заранее запасся. И еще тут основная тема, такая, ровная, штыковая - это тоже про Славика. Про двух Славиков.
   Две собаки - Славики. И еще - Славик. И еще Коля - экономист.
   -Соседкая девочка работает в супермаркете, - говорю я.
   -TMP? - спрашивает Алёша.
   -Еще как. Но она ищет шанс. Ты знаешь, это - тоже tmp. В одну реку вроде бы не войти дважды, но многие люди постоянно пытаются эту вещь опровергнуть. Эта вещь более серьезная, чем многие философские концепты.
   -Пиво - по литру, - говорил Славик.
   -Водка + по литру.
   -Точно.
   Ночь душная. Сидим во дворе. Говорим о марксизме. Колян уверен, что мировой капитал подошел к некоей каёмке - вот-вот все сломается. Ему этого хочется. Я знаю, что подоплёка тут куда проще - ему в детстве отец постоянно говорил - сейчас живем, но скоро - хана!
   Хана!
   Оно, если разобраться, всё так и есть, но зачем же прикручивать к нашей жизни эту хану? Надо жить.
   Самое страшное - это замкнутые миры.
   А) Семейное.
   Вот как у Коляна с ханой. Попробуй тут что-то опровергнуть.
   Б) Само по себе. Нет, ну человек и не обязан быть открытым. Проехали.
   В Интернете в комментах торчит Норильский Глиномес. Он переодевался в бабу, обещал сделать минет, но кричал: ахтунг! Он выступал в качестве борцов с геями и толерастами.
   Это - красивая демонстрация нашего времени. Всё не так. Всё искажено. И говорить о марксизме как-то даже хорошо, хотя я все больше слушаю, потому что голова не варит.
   -Есть разница между зависимостью и рабами! - говорит Славик.
   Он весел, так как недавно еще преподавал в ментовской академии, а чего его выгнали, я не знаю.
   Колян спорит, крича. Он напоминает дерево, раскачиваемое ветром. Только вот еще б понять, откуда он дует. Мне даже кажется, что - чем громче они друг другу что-то доказывают, тем лучше.
   Скоро 23:00. Если водки мало, то всё, ребята, проехали. Будем говорить о смысловых конструкциях, пить чай, делать умные лица.
   Норильский Глиномес - это вообще явление, это показ, доказательство отсутствия пути. Вор кричит - хватай вора. Семеро с ложкой - один с сошкой. Модернизация. Монетизация. А-фа борцы. Ансамбль "Зеон". Контркультурные человеки. Странные, не соприкасающиеся ни с чем, сосуды биологической материи.
   Они там сами по себе. И мы тут - сами по себе. Вроде бы - параллельные прямые. Хотя пока что - один язык, одна территория, и мир этот не поделен, пока что. Мы же не знаем, что будет с ним потом?
   Пока же - каждый служит своей цели. У одних она - симптоматическая, у других - политическая, у третьих - поэтическая, у четвертых... Я лично не знаю, есть ли у меня цель. Раньше думал, что есть. Теперь, возможно, всё гораздо хуже. Смена обстановки, сон, падение в пропасть...
   Интересно, как разделяет свои цели Норильский Глиномес, когда сочиняет анальные креативы? Ведь он выступает вроде как за правду... Как это умещается в его голове?
   - Тут еще бутылка целая, - говорит Колян.
   Славики бегают и бросаются шерстью. Сам Славик перешел на новый виток беседы - он рассказывает, как, по его мнению, можно снять радиатор с грузового "ЗиСа", который стоит в парке.
   "Там меди на пять тысяч..."
   Потом они вспоминают еще какие-то технические штуки...
   "... помню, мы утопили уазик"...
   "... да как, там просто козел на ниве не понял, чего от него хотят..."
   Можно постоять в стороне от этого разговора. Водки налить.
   -А я считаю, что ничего не будет, - говорю я.
   -Нет, - Колян готов воевать за идею, - Америка рушится.
   -Да до лампочки, - отвечаю я, - какая разница?
   -Будет хаос.
   -Да не будет ничего!
   Я, конечно, понимаю, что может быть все, что угодно. Но голову надо держать словно полусферу - с одной стороны дует, с другой - нет. Это достаточно весело. На самом деле, нет никакой разницы, нормальный ты или болен на голову. Всё проходит. Только и всего.
Вон там, в морозной дали, в тайгах, залитых комарами - Норильский Глиномес, сеть его несет на борьбу с собой. Наблюдая образы, принесенные рекой мысли, искаженные проекцией, смазанные ментальным вазелином, он с кем-то борется...
   Весь мир, по логике, таков. Надо ничего не делать.
   Водка. Пиво. Разговор. Какая разница, где правда.







   Облако спирта
  
  
  
   Мы шли на всех парусах. Да, космический парус - это вам не парус простой, хотя и есть сходство. Космос. Душа ночи. Звезды - спички. Какого вида спички ты любишь? Черные? Белые? Зеленые?
   Я с детства любил зеленые спички.
   Мама мне говорила - не люби спички, Саша. Не люби. Какое-то время я вспоминал все это с обидой, хотелось вернуться в прошлое и убежать. Так и представлял я себе - тридцать пять лет назад, будучи уже вполне осмысленным мальчиком, я смотался. Я шел берегом реки, и река была родная и добрая, я сел к ней - это было разумное тело, жидкое и быстрое.
   - Куда ты идешь?
   - Пошли со мной.
   И я бы нашел лодку.
   Мне потом снилось все это - несбыточное, но - существующее в тайных недрах. Я думаю, что когда я умру, то вернусь туда. Я буду идти на лодке и говорить с рекой, рыба будет поглядывать мутным глазом из воды.
   - Саша, Саша. Куда ты плывешь?
   - Я плыву к морю.
   - Что ты сделаешь, Саша, когда доплывешь до моря?
   - Этого лучше не знать. Я буду вечно плыть к морю.
   Большие острова - словно плавающие шапки, и в мехе этих шапок сидят птицы, они видят меня и поют.
   А все это вспомнил я из-за спичек. Спички.
   Я раскурил трубку. Махорка N 5. У нас целый склад махорки. Она идет пачками, по 100 грамм, сухая, русская. Тогда пришел сигнал.
   Наш корабль шел навстречу космическому облаку спирта. Мы шли за бухлом.
   Я подошел к Семенову.
   - Кто это? - спросил я.
   - Просто.
   - Просто?
   - Да. Тёлка просто, в сети смотрю.
   - Ты знаешь, что сеть в этом секторе космоса запаздывает на сто лет? Этой так называемой твоё телки давно уже нет, и даже не задумываешься, что ты пытаешься ощупать ее как раз в том момент, когда она эфемерна жива - эта частица жизни.
   Он заморгал.
   - Готовься. Скоро торможение. Будем заходить со стороны, входить в облако.
   - А потом - шлангочку, - сказал Семенов.
   - Да. Да, именно шлангочку.
  
   Я как-то ясно вспомнил наслаждение зелеными спичками. Есть вещи, которые напрямую спускаются к взрослым - например, электронные устройства, и хотя ты понимаешь весь кайф доступности, это не подогревает молекулы радости. Говорят, молекулы радости содержатся в некоторых видах еды. В синтетике - нет, никогда. Это исключено. Натуральных продуктов мало. Но, например, вы встречаете по ходу рейса контрафактчиков. Вот где, может быть, кусочек свободы и, может быть, ветра из детства. Вполне возможно, что наша миссия даже более экзотична - да и правильно, почему бы на обратном пути не отлить. Тыщу тонн спирта направо, тыщу тонн налево, сто тысяч тонн по центру. Измерить объем чистого спирта в облаке невозможно. Откуда оно взялось? Так вот, балк контрафактчиков сигналит вам. Здесь надо иметь нюх. Машина спрашивает, и мы отключаем машину, потому что известно - железо стучит. Человек есть человек.
   Машина-стукач - очень нормальное явление.
   И ты стоишь и смотришь, как красные маяки приближается, а на экране виднеется лицо, обточенное инородными мыслями и мечтами о бесконечном разврате.
   - Здоров, пацаны, - говорит капитан.
   - Чо везешь, здоров, - мы пожимаем друг другу руки.
   - Контейнеры.
   - А чо есть?
   - Сухие кальмары.
   - Много.
   - Миллион тон.
   - А что еще?
   - Семечки. Мы вообще - семечковоз. А кальмары у нас слева.
   - А еще?
   - Сало.
   - Натуральное?
   - Да.
   - Покажи. Смари, в прошлый раз нам показывали пластиковое сало.
  
   Потом мы расходимся. Винище - суррогат. Бывает и хуже. Кому-то из команды становится плохо. Сигареты левые, от северокорейских террористов. Говорят, что это табак. Может быть, какая-нибудь клонированная культура, выращенная в горшках в кабинете какого-нибудь Кима. На счет травы - у нас нет любителей. Я люблю пиво, но у нас есть пивной гриб. Три сорта, продукт чистый, организм в порядке. Сушеное мясо. Запрещенная рыба. Рыбу не взяли. Мало ли, где ее выловили. Известны случаи, когда находили с полностью погибшие экипажи - все из-за рыбы. А ведь тянет-то к пивку. Но надо иметь выдержку. И потом, конечно, можно затариться, провести что-то с собой. То же сало.
   И вновь была трубка. И красные огни балка удалялись. Мы даже не узнали, кто они, куда, откуда.
   - Слышь, а как звать-то? - спросил я напоследок.
   - Малюта.
   - Хреновое имя.
   Он пожал плечами.
   Спустя час ко мне подошел Коля Бобропилов.
   - Капитан, они нам чужого сунули.
   - Они? Или он сам перелез?
   - Не знаю.
   -Ты уверен?
   - Да. Он отложил яйца в робота.
   - Сука.
   - Эвакуация?
   - Нет. Поставь там тазик с водкой. Он набухается и ляжет.
   - Водки мало.
   - А что ты предлагаешь?
   - Брать с собой водку и валить отсюда на катере.
   - Нет. Давай. Иди, делай. Смотри, чтоб в тебя яйца не отложил.
  
   Это было давно. Большое существо спилось и сдохло, а родившийся из яйца, которое отложил эндоморф, мелкий мудак в виду того, что употреблял с рождения, стал приобретать человеческие черты и даже разговаривал. Его кормили салом. Все это возлагалось на Колю Бобропилова. Всего же у нас народу - человек двадцать, и еще много всякой говорящей техники, и надо понимать - каков это был удар, когда все запасы рабочей, трудовой, водки были отданы на откуп какой-то чужеродной хрени.
   Малюта.
   Я так и представлял, как бью его ногами. Он встает, держится за стенку и, вновь получая, сползает, оставляя красный потёк от носа.
   Они могли сделать это и специально. Хотя и нет гарантии.
  
   - Сворачивай паруса, - сказал я, - давай. Хватит смотреть на давно умерших красавиц. Давай, Семенов. Подходи на джойстике. Медленно.
   - Почему не автопилот?
   - Автопилот - лох. Помни это.
   - Вы имеет в виду, стукач?
   - Да. Сука и стукач.
  
   У нас все свои. Раньше мы брали с собой инспекторов, и - помню инспекторшу Орлову. И вот даже сегодня утром, высунув нос из-под одеяла, подумал я о ней, об Орловой.
   Орлова.
   Орлова, Орлова, Орлова.
   - Вы наверное носите меня у себя в голове? - сказала она как-то.
   Что-то в ней такое было. Такие обычно поднимают штангу или идут в женский бокс, ну волейбол - она широковата, регби, может быть. А тут - инспекторство. Молодая, но такая надзирающая. И, с одной стороны, ты думаешь - как бы хотя бы мысленно сопоставить себя с Орловой, словно бы ты - всего лишь предмет гардероба, и тогда какие-то краны в твоем мозгу начинают отвинчиваться, оттуда что-то должно потечь. Может, волчья слюна? Но почему-то, ничего не течет. Чего-то не хватает. Существуют инспекторские души. Это когда едва человечек рождается, он уже - инспектор. Потом алгоритм пути его разветвляется. Служба. Власть. Надзирательство. Надсмотр. Попытка высушить рабочую смену. Помню, Лёня Цой ее едва не развел. Я в том самом смысле. Может и развел. Никто не знает. Да нет, не развел. У них разная плотность воли. Он, конечно, подточил ее где-то, но я думаю - она такая неприступная в силу возраста.
   Действительно, она родилась, чтобы быть скалой, поэтому, если б она кому и отдалась, так это какому бы диктатору. Вот захватили бы нас пираты тогда. А ведь был момент - мы встретили жидкогруз "Очаково", и я даже просигналил - а потом мне говорят - вы что это, не знаете? Это "Очаково". Он числится в угоне. Так что ходу добавил. Хотя и шли под парусами, но можно и турбине дать огня. "Очаково". Чего только не бывает. Но это не просто воспоминание. Меня б привязали б на главном мостике, и я б смотрел, как их лидер шел по коридоре со скупыми цветочками, и Орлова бы вожделела. Все это я домыслил. Когда Орлова станет старше, ей захочется странного, и это будет ближе к сорока.
   Но это дурная моя черта, перебирать все в голове. Я помню, что в прошлом году справился с собой и ни о чем не думал, но теперь Облако Спирта было рядом, душа меняла свой вес, пар ее превращался в газ из странных молекул - в такие моменты просыпается память, и забираешься во все ее уголки, ты проползаешь туда змеем. Вспоминается, как были на шашлыках, чисто пацанами, и два пацана только что вышли на пенсию, но это не добавляло грусти.
   - Это та самая водка? - спросил я.
   - Не совсем, - ответил Котов, - ты где-нибудь видел, чтобы никуда ничего не совали? Даже если будет великая халява, дешевле не совать, чем совать, будут совать. Это даже не для того, чтобы управлять сознанием масс. Это инстинкт. Вот есть у тебя чистый продукт. И жри его. Зачем придумать? Нет, все это часть схемы. И даже ты не сможешь. Тебе дадут чистый продукт, но ты начнешь думать - а сосед? А кум? А сват? И директор? А фигов Deputy Director? Что они? И они. И они. Терпеть не могу все этим наименования. Всякие chairmen. Люди-стулья.
   - Это я, - сказал Стулов.
   - Ты пей давай.
   - Подождите, - сказал я, - ну и что ж конкретного?
   - Это - контрафакт. А он чистый.
   - А...
   -Ты чувствуешь, как тебе хорошо?
   - Чувствую.
   Правда, существует место прихода - это, допустим, к третьему часу газа и кваса возникает чудеснейшее чувство, странная ясность, удовлетворенность миром, неповторимый ништяк - вот тут ты понимаешь всю ценность настоящего напитка. А что до мягкости, то магазинную смягчают химией, и что с того? Синтетический диван тоже мягкий, но разве сравнишь его с пуховой периной?
   - Это он?
   - В данном случае, это - водка.
   - Водку создал Менделеев.
   - Продукт, созданный Менделеевым, правильно называть Воткой. Потому что, производя исследования, он поминутно пробовал содеянное на вкус и проговаривал - "вот как". Когда последнюю буквы убрали, появилась Вотка. А уже потом от нее - Водка.
  
   Мы подходим очень медленно, словно на цыпочках. С близкого расстояния можно различить лишь отдельные прожилки - но густота творения увеличивается ближе к ядру, и мы далеко не пройдем - длина трубочки, и если сказать по-научному, гибкого шланга - много, много километров. Величие мысли человека здесь налицо. Можно ругать нас, общество, цивилизацию, но трубочку отменить нельзя. Мысль торжественна.
   - Давай.
   - Пошла?
   - Пошла.
   - Эх.
   - Даже не верится.
   - Трубочка разматывается на десять тысяч километров, - сказал я, - если не подойти на необходимую дистанцию, придется сматывать ее, снова приближаться. Главное, держать скорость.
   У нас есть стажер из Африки, Леонит. Это все для него. Потому что если не держать скорость, Облако окажется твердым, как камень, и корабль разлетится вдребезги - как было, например, и с транспортом N8-1, и с контейнеровозом "Волга", и с крейсером под флагом Великой Бельгии. Видимо, вояки решили забухать не на шутку. Но скорость же надо держать. Скорость. Иначе... Это все равно, что прыжок с 30-го этажа. Ладно, с сотого. Никаких шансов. Вся эта махина разлетается на мелкие части, и потом эти материальные воспоминания о людях и машинах плавают в вековой массе и спиртуются. Они и сейчас здесь. Их никто не подбирал.
   Вечная память.
  
   Трубочка разматывается.
   Я вспомнил инспектора Дрожащих. Фамилия соотносилась с его душой очень четко, и, хотя он был настоящий осенний лист, под струями дождя - нервный от своей персональной осени, он записывал каждую мелочь. Мы, правда, везли миллион тонн зайчатины.
   - Капитан, как бы нам зайчатинки затрепать? - осведомился Васильев.
   - Не знаю, - ответил я сухо.
   - Ну я знаю, что вы имеете в виду. Это тело.
   - Тело, да.
   - Тело есть, тела нету.
   - Но. У тебя есть методы, Васильев?
   - Он пойдет в правую секцию, и мы ее перекроем. Выключим связь и свет. На несколько суток. Скажем, была авария. Пусть сидит там инспектор. Зачем нам надзор. У нас козлов нет.
   - Это несложно проверить.
   - Запрём его в шкафу. В каюте, вернее. Нет, еще лучший способ. Виталя знает, как правильно программировать резиновых баб. Надо только это дело как-то правильно обставить. Предположим, он взял с собой бабу. И баба заблокировала замок. Выключился свет. Дрожащих остался наедине с бабой.
   - Жуть.
  
   Это было давно. Хочется, чтобы воспоминания не вели себя, как назойливые мухи. Трубочка разматывается, разматывается, разматывается. Скоро пойдет процесс. Когда-то нефть добывали с помощью бурения земли - черное золото. И вот, первые струи вызывали экстаз, нефтью умывались и смеялись, славя КПСС. Ура. Ассоциация с нефтью не случайна. Это - природный спирт, самый лучший, самый чистый - полагают, что некогда космическая нефть начала самостоятельно перерабатываться под воздействием излучения какого-то объекта, например - звезды, и было это давно - ибо звезда давно потухла, и мы ничего о ней не знаем. А Облако спирта дрейфует - очень медленно с точки зрения нашего восприятия, но вполне нормализовано во всем остальном. Некоторые поэты точны - они считают, что это - территория бога. Скорость макрообъектов отличается от нашей - а вот жили бы мы в эпоху, когда была бы видна рука Зачерпывающего, и его ковш - никто бы не сомневался, что Создатель человекообразный.
   Он большой.
   Он офигенно большой.
   Но, если построить гигантский рупор, например, размером с Солнечную систему и туда вообщить:
   - Эй, чувак, выходи!
   Но кто выйдет?
   А вдруг - что-то очень плохое.
   Мы все смотрели в одну сторону, и на какой-то момент замерло дыхание, остановились системы вентиляции, перестал шелестеть бортовой компьютер-мозг Daewoo 7 International. Оно началось.
   Оно пошло.
   Оно - это средний род осязательности процесса. Оно - явление. Но продукт - святая жидкость, и, может быть, вещество, возбудившее древних обезьян до того, что они вдруг стали думать и в гневе отказываться от хвостов. Там, на самом конце трубочки, есть заборник с электронными захватами. Он тянет в себя.
   Тяни, тяни.
   - Глушняк, - говорит Виталя.
   - Тише, Виталя.
   Правда. Разве можно говорить так громко? И вообще - нельзя говорить. И в кабину как будто начинает влетать таинственный запах, и это - проникновение на уровне осязания, на верхнем слое единения духа и космоса.
   - Слышь?
   - Нет.
   - Слышь, слышь.
   - О.
   -Точняк.
   -О.
   - Да. Струя.
   - Идет струя.
   Правда, вдруг доносится звук очень далекий, но такой простой и понятный - струя начинает поступать в пустые баки - сейчас мы наберем миллионы кубометров, и для Облака это - пустой звук.
   Человек и корабли его ничтожны.
   Коля Бобропилов идет за тазиком. Нам нужно умываться, окунаться, браться. Это - начальный акт, полная копия Первого Слова. Он уходит, но его долго нет. Дурной знак. Большие просторы внутри корабля - словно закоулки внутреннего мира. Так и мысль улетает и не возвращается. Так и Коля. Он, черный сволочь, стоит, и оно щелкает своей раздвижной челюстью в сторону прозрачной стены, за которой - контейнер, где плещется святость, и туда бьет струя.
   - Ты пробьешь контейнер, - говорю я.
   Оно почти бесконтрольно.
   - Что тебя мучает?
   - Кто я, капитан? - наконец, спрашивает Чужой.
   - Ваня. Ваня ты. Иван. Идем с нами, Иван. Не теряйся по углам. Никто за тобой не гонится. Жизнь только начинается! Очнись, Ваня.
   - Спасибо.
   Он говорит как бы и не с акцентом - так как он и не знал иного происхождения, но его рот не предназначен для слов.
   Итак.
   Итак, стол. Мы все сидим за огромным столом, 22 человека и Ваня, сын полка. Закуска. Соки. Минеральная вода. Время говорить. Слова - копия сущего, если их произнести торжественно:
   - Друзья, - говорю я, - вот он наш час. Наше время. А время не бывает вечным - а потому, нужно уметь радоваться - мы находимся в том месте времени, где есть реки - и река счастья, и река спирта. Но нет нигде больше такого спирта. Конечно, были отдельные туманности - но спирт был там рассеян и смешан с космической пылью. Возможно, когда мы научимся долетать до других галактик, мы найдем другие туманности. Например, пылевое облако табака. Может быть - чистой культурной марихуаны - если кому-то нравится. Кто-то может сказать - вино. Я верю. И искренне верю, что это место - хранилище. Мы не знаем - один ли Бог, много ли их - человек ограничен рамками своего восприятия. Возможно, он рядом, но мы слишком малы. Но, если задуматься, размеры Облака позволяют представить и его величину. Но - если он локален? Хорошо, есть облако красного. Есть облако белого. Ликёр. Пиво. Но пивной гриб у нас справляется - хотя оно малоалкогольно. Но я хотел бы сказать еще слово, такое слово, что - знаете, хорошо, когда нет инспекторов. Все остальное - мелочи. Нет инспектора - и не надо нам больше ничего. Его просто нет. Наша жизнь - в наших руках. И Ваня. Выпьем за нас, выпьем за здоровье всех тех, кто остался дома, а также за память всех, кого нет уже, а также - пусть попадет метеорит в "Очаково", и пусть встретится еще раз нам Малюта, и....
   Тут они начали выходить. Одна за одной. Платья, джинсы, бикини. Не знаю, кто включил кнопку на пульте этой пластиковой феерии - ибо все это - вопросы плохой тривиальности. Бабы. Электронные феи. Внешне резиновый киборг ни чем не отличается от человека, но любой моряк скажет вам - нет души - нет человека. И никого ты этой армадой тел не удивишь. Все это может быть интересно для тех, кто никогда не видел великий черный просто мира, пробитый дырками для света, ведущими наверх, в иное.
   - Вот черт, - сказал наш повар, Савелий.
   - Это заподло, - заметил Юра Головко, инженер.
   - Ничего, ничего, не злитесь, - сказал я, - представьте, вы попали на мостик за минуту до рождения вселенной. И Он там стоит, дирижёр. И в руках у него палочка. Он готовится к концерт. И тут - прорыв. И они выходят - и Глашки, и Машки, и мешают ему. Но что делать? Андроид -тоже человек.
   - Они не андроиды, - возразили мне.
   - Да. Просто резиновые бабы.
   - Водку бабам.
   - Эх.
   - Как тебя зовут, красотка?
   - Нюрка.
   - Я тебе переименовываю. Будешь.... Кем же ты будешь? Будет Сереной.
   - О.
   - А ты?
   - Не помню.
   - Не ври.
   -Я Десятая.
   - Десяточка, значит. Помню, помню, у тебя голова еще на 360 градусов крутится, заводской дефект.
   Две девушки пролазят с двух сторон. В их головах всегда одна и та же программа, и от них нечего ждать, кроме алгоритмических конвульсий.
   Душа - основное свойство существа. Даже если ты - Ваня, сын полка. А баб нам дали по бесплатной социальной программе "Возлюби ближнего своего", прошло уже довольно много лет, и они все те же - пластик такого рода надежен исключительно. Хотя принято говорить - резина.
   Резина.
   Классика жанра.
   А мне нравится медитировать, мечтать, и конечно, надо кого-то послать к пульту, чтобы он отослал эту щебечущую толпу назад, в ячейки. Это так приземленно, и, порой, низко.
   - Давай.
   - Давай.
   Мы начинаем. Звенят стаканы. Ване тяжело, он привык выпускать челюсть и класть ее в тазок.
   -Давай.
   -Давай.
   - За тебя.
   - За родных.
   - Помнишь Парю?
   - Давай за Парю.
   - Выпьем за наш компьютер!
   - Давайте!
   А насосы все работают. Качать нам еще и качать. Миллионы тонн - это не шутка, это - неделя стояния в одной точке, в состоянии безвременья и счастья разума.
   - Когда пойду в отпуск, капитана пришлет компания, - сказал я.
   - Бабу бы, - проговорил Семенов.
   - Ты фигурально или абстрактно?
   -А? - он не понимает, о чем это я.
   - Я вообще. Я пойду.
   Именно он идет, набирает на пульте команду, и наши девочки уходят восвояси, чтобы упаковаться и заснуть. Они у нас по инвентарным номерам. Космос слишком велик и торжественен для таких примитивов.
   Паруса сложены, словно крылья кузнечика за спиной. Можно еще представить саранчу или богомола. Человек копирует то, что было создано. Навряд ли можно создать то, что противоречит закону Создания. Нужно лишь соответствовать.
   Я лежу на кровати и курю.
   Звезды за окном - как глаза миллиард лиц. С ними можно говорить, и ты никогда не сойдешь с ума. Мне снова приходит на ум Орлова.
   - Чего тебе надо, Орлова? Почему я о тебе думаю? Может быть, ты обо мне думаешь? Ты - настоящая бой-баба. Попробуй узнай, что у тебя в голове. Но мы так далеко от земли, и скорость мысли - очень серьезная единица, и может ли она сюда долететь? Это - осцилляция ненужной страсти.
   И ночью мне приснилось, что мы везем часть выкачанного спирта под пиратским флагом, и все нам ни по чем.
   - Вперед!
   Все фигня. Главное - маневры.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сигналы
  
  
  
  
   Молчащие здание, окаймленные лесом. Картина смежности природы и прорастания жизни, мосты, по которым бегут колесные тараканы. Нужно подчеркнуть скорость. Художник. Слово можно выстроить и просто - просто ты взял семена фасоли и разложил на тарелке. И так же разложил и людей. Но судьба - это не часть отдельно взятой семечки, и даже не кожура - а вот когда ты кинешь все это в воду и начнешь варить - тогда это и есть судьба. И правильно - обед на наш. Кто его ест? Я не ем, и ты не ешь.
   Не ест африканский диктатор. Ему слабо. Хотя рисуются узоры света в сердце - как будто ты украл этот свет у других, вытянул прямо из душ. А потом ты, словно древний архонт, сидящий на высоком шпиле, над мегахаосом мегаполиса. Тебе ничего не нужно, кроме просмотра. Туда, сюда. Вперед, назад.
   Но это просто высокий этаж, и гулкое эхо кондиционера идет по стенам, отрицая новое тепло. Вся весна состоит из машин. Одни лишь машины. Их лица. Лица машин. Они снятся ночью, усиливая электрическое одиночество.
   Рано утром Штепа приходит и приносит цветок.
   - Зеленый? - спрашивает Насос.
   -Нет.
   -Зачем врал тогда?
   -Не я врал, - отвечает Штепа.
   -Ладно. Не ты. Я.
   -Спокойно. Я тоже умею злиться.
  
   Тем он дает зеленость. Разве запросто так есть хлорофилл? Хлороформ. Очень много хлороформа, тела, превращенные в стебли. Посуда для декоративного показа картины жизни со стороны. Плохая музыка идет лесом. Как будто ты можешь сказать: мы начинаем.
  
   Enchanted Wanderer. Part 1.
  
   Когда не знаешь названия ни одного инструмента, можно представить, что звуки рождаются из воздуха.
   Сигналы
   Они идут.
   Сигналы из Мозамбика.
   Вызов.
   Маркер начала штатива. Правильно ли? Может быть, молчание продолжалось уже год? Да нет же, век. Нет никаких сигналов. Снова всё напрасно.
   Потом ты меришь сам себя.
   Сошел ли ты с ума.
   Граница J - 10.
   График обсессии - одни высокие холмы.
   Наличие анреста + .
   Приходил ли во сне спекулирующая обезьяна +.
   Уровень соли в слюне - минимум.
  
   Как правильно говорил Штепа - лижите соль. Специально на фермы привозят большие камни, ее потребляют парнокопытные, через языческое целование - то есть, через слизывание. В данном случае язычество - это не духи древнего мира.
   Кто-то смеется.
   А погода наполнена шумом машин, то главное, понять, где в ней слоны. А это - железные огурцы общественного транспорта. Пустота их увеличивает. Они раздуваются. Если музыка допущена до границы пения комара, то через нее каплями пронзаются вехи.
   Радиоточка.
   Проверка.
   Неужели в мире еще существуют простые радиоточки?
   Так далеко, так высоко, наверное, из океана эпох наоборот доносится сначала Dark Side of the Moon.
  
   "I've been mad for fucking years, absolutely years, been
   over the edge for yonks, been working me buns off for bands..."
  
   Она вдруг выскочила из радиоточки. Очень ученическая, поэтому и нельзя было сразу определить, что она - цыганка. Знания убивают первичность. Они слишком переточенные. Все, я имею в виду - кого коснулся геоморфный напильник науки.
   Ооооооо.
   Я никогда не разбираю, что поют в операх. В сущности, это и не важно.
  
   - Это случилось? - я спросил.
   - Это? - она удивилась.
   - Кто ты?
   - Цыганка Груша, кто же еще.
   Я попросил ее не петь. Нет, это слишком. Вопрос воспитания ушей - не моя сфера. Уже разгорелся мир в поздних пределах весны. Чувство бесконечно. Радиоточка порождает фантомы. Ее ручка - вторая ручка от Сансары. Первая добавляет оборотов колесу, и ее тут нет. Вторая - неизвестная, туманная, для облегчение возможного самоубийства оператора мировых процессов.
   -Знаешь что, - сказал я.
   Она уселась на стул. Не курила. Цыганки видимо не курят. Надо было предлагать. Я предлагать.
   -Давай ты сходишь в магазин.
   -Давай.
   -Правда. Хочу есть.
   -Давай.
   -Я составлю список.
   -Составь.
   -Груша.
   -Да. Груша. А как тебя зовут.
   -Я наглухо заперт в мире без имен.
   -Глухо?
   -И туго.
   - Хорошо, имени нет. Давай деньги.
   -По дороге смотри, чтобы не было слежки.
   -Хвост?
   -Он самый. Будь начеку.
   -Чек?
   -Да.
   -Какой именно чек?
   -Нет, начеку - это начеку.
   -Я ж и спрашиваю - что за чек?
   -Да нет чека никакого. Иди.
  
   Прошли сутки. Было непонятно, вернется ли она, или же и. И, и все. Ничего, кроме и. Нет, была еда. Вода. Сухое молоко. Консервированный хлеб. Можно не выходить из квартиры 2.7 года. Вечное дежурство.
   Сигналы из Мозамбика еще не пришли, но.
   Я вспомнил, что слово "но" на ранних этапах у меня ассоциировалось у меня с призывом к лошади идти. Но! Но! Лошадь стартует. Это тип крика. А что такое "но"? Союз. Да нет же. Нет никаких союзов. Пустота, да и только. Но!
   Прошел месяц, и я понял, что никакой цыганки Груши не было. Но мне виделась странная посторонняя тень - как будто она потерялась в платье ночи. Слишком много складок. Нет, вышла она днем. Но я не помню. Утром? Радиоточка оживает в определенный лишь час. Только так. Иначе ее ручка не помогает.
   Цветок, который принес Штепа, не засох. Но выставлять его на окно нельзя. Это значит - провал. Но здесь высокий этаж. Окна - как молекулы телевизора в мире. Словно паразиты. И ты, человек, который идет, иди же ты, мимо окон всех собранных, всех нужных и ненужных.
   В понедельник приходил мальчик и принес свежака. На самом деле, современные концентраты могут держаться с десяток лет без изменений, а макароны, например, спокойно хранятся лет 20, если их не ухватит какое-нибудь насекомое - прямо за сердце, за альфу и омегу, сердцевину центра тяжести. В севере консервированный борщ лежит 110 лет, 115. Никто ему не мешает там лежать. Хорошее это дело. Холод холодильника хуже. Борщец так лежать не будет. А еще при Николашке делали, а полярники клали там, то есть, ложили, с ударением на первый слог - и лежит борщ, прямо таки наверное там иная же суть в этой еде. Да, но это пустая эристика. Проходит год.
   Я переслушал половину Щедрина.
   Мне особенно понравилась "Лолита". Может быть, именно поэтому явилась Левкиевская. Черт возьми. Я еще жив. Сигналов нет.
   Немає нiчого.
   Mozambik No sinyaller
   ??? ?????? ??? ?? ?????????.
   Neviens no Mozambikas sign?li.
   ???? ???????? ??? ??????????.
   Nessun segnale dal Mozambico.
   Она, наверное, догадывалась о неудачной миссии цыганки Груши. Но она пришла по заказу. Она несла с собой любовь. Нет, в будущем изобретут женщин-роботов. Они будут служить делу кровати, очень генерально, очень фронтально. Цветок не стоит на окне, но его надо поливать - провал в этом мире всегда возможен - макрокосмос консервированного ожидания именно таков. Не стоит этим пренебрегать.
   -Ты смотрел балет "Конёк-Горбунок"? - спросила Левкиевская.
   -Да.
   -А "Чайка"?
   -Да.
   -А что тебе больше нравится, Первая симфония или Вторая?
   -Третья.
   -Нет, выбери из этих.
   -Ладно. Первая.
   -Тогда...
   -Вина?
   -Да.
   -Но нет вина.
   -Сходить?
   -Да.
  
   Я знал, что она не вернется, Левкиевская. День, ночь. Ночь, день. День, ночь. Концерт N 6 для фортепиано и струнных. Concerto lontano (2003). Цветок на случай провала стал чего-то уже и сохнуть. Это зависит от энергии рук. Если ты не такой, но можешь стать таким. Но надо начать уметь. Двойной концерт "Романтическое приношение". Да, но реальным был мальчик, и в его пакете были популярные короткохранимые консервы - я мог утолять себя чистым спиртом, он расходовался слишком методично.
   8 палочек на табло.
   Радиочастота точна.
   При форс-мажоре может не быть сигналов вообще.
   Но даже если у тебя стоит бочка спирта, ты ее выпьешь, вдыхая мечты и странные грезы. Наверное, я уже забыл ее. Я знал тело Левкиевской. Но ее не существовало. Как она могла воплотиться в мир, если существовала лишь в голове композитора? Другие дело - певица. Но это правда - очень другое. Дело. Потому что нет дела. Я бы перешел на Мусоргского, но это все равно, что бросить пить или поменять личность. Это очень антигуманно. Но так же нехорошо жить в ограниченном кругу слов. А зачем словари?
   Другой вид сигнала может выплыть из уже разродившейся фантомами радиоточки. Она молчит, в плане пользы. Потому что по краю всех границ там постоянно кто-то поёт. Если бы у меня был дневник, я бы записал:
  
   Я до сих пор не доеден, не допит, не сыт общением - она ушла, и нет ее, и, видимо, не было, и неизвестно, было ли это вообще.
  
   А Иван Северьянович Флягин пришел утром, не из радиоточки, а напрямую.
   -Сигналов не будет, - заявил он.
   -Почему же, - удивился я.
   -В Мозамбике переворот.
   -Но разве это что-то значит?
   -Это многое значит.
   -Мозамбик провалился под землю?
   -В некотором роде, это однофигово, - он ухмыльнулся - весь такой в шляпе, весь в стиле себя самого. Каким же ему быть, Флягину? Я думал, он принесет мне ТСВ-1, отмечая, напутствуя, словно бы провожая моряка - но он как будто взял и отменил жизнь. Я тут разозлился.
   -А разве вы существуете, Иван Северьянович?
   -А? - он кашлянул и стал раскуривать трубку.
   -Ответьте на вопрос.
   -Теперь уже нет никакой разницы. Вы можете биться о стенку либо головой, либо, кажется, кидаться на нее самостоятельно, наподобие вылета гороха из руки кидающего. Я знавал одного человека, который не поверил в отмену и ждал. Был и пес, который десять лет ждал своего хозяина, который уехал в другой город, и там его сбила машина. Неисповедимость края. Если ты оступился и летишь, но лети так фатально. Просто приземлись. Просто отряхнись. Не надо мыслить краеугольно и вообще - угольно. Угол колется. Нож силен также углом своим. А ты нарисуй плавную линию, и иди, и иди.
   Он ушел. И правда, можно было оставаться, и я оставался, и приемник работал - и я вдруг понял, что в определенном плане существует наслаждение не существованием. Но музыка важнее. Переход на Мусоргского может оказаться чрезмерно болезненным. Как же вообще исхитриться, как же преодолеть смуту мысли?
   Но радиоточка не сдается. Возможно, я покручу ручку, и земля сойдет с орбиты - и что там Мозамбик? Он на месте. Как можно верить Флягину, когда он не существует. Доказать силу реальности невозможно. Даже если она воздействует на тебя с физической стороны.
   И вновь - приемник, и вновь - цветок. Я не знаю с чего начать. Если Годунов придет прямо из радиоточки, то это не ново. До новых сигналов может быть расстояние в сто лет. Время не должно пугать бойцов.
  
  
   Осеннее
  
   Прежде всего, это свет. Солнце уже другое. Его подменили, никто не вернет назад прошлое солнце, которое заставляло деревья выделять сок. И таким образом, мы можем пойти и отыскать на стволах камедь - много, как никогда. Словно бы струи временности, которые застыли, предоставив стекло. Наверное, может быть и большая камедь, вневременная, которая летом вышла на поверхность глобально. Большой сок. Мы о нем мало, что знаем. Далеко не все понимают, что осень пришла не для того, чтобы просто сменить погоду. Ничего нового не бывает - работает большой конвейер, производство жизни. Страсти мешают человеку вдуматься. Каждому кажется, что он живет вечно, и впереди - хоровод бесконечностей. Человека мы не можем обвинить, потому что он изделие, и он этого и сам не знает - хотя ученые и пытаются в этом разобраться, и, наверное, будет день, когда кто-то сделает важный вывод.
   До этого далеко. Как и до осени глубокой. Внутри себя время можно законсервировать и этот шаг, положив что-то в архив секунды. В начале жизни людям проще. Они радостнее и глупее, но это состояние дает новый вид солнца. Солнце же гаснет. Постепенно, неспешно, оно покрывается странным налетом, который с годами очень плотен, и свет проступает через него с искажениями.
   Но я скажу, что все постижимо. И осень может быть по-настоящему новой.
   Еще один рассказ. Еще одна речь, составленная в виде деталей, которые привезли на завод ума. По отдельности они - продукты деления системы. Мы нападаем на мироздание и пытается что-то у нее взять. Словно охотники. Словно собиратели грибов.
   Еще один гриб. Еще одна деталь. И здесь, надо полагать, могут быть какие-то промежуточные итоги.
   Осень в своем осеннем кожухе.
   Про время надо говорить бесконечно. У человека его не много. Большая часть используется на то, чтобы всячески обустроить среду. Алгоритм задает общий ритм. Нет ни одной мысли о том, что было в начале, что было в конце. Никто не хочет этого знать - страсть зовёт в другие дали.
   Остается природа. Ей можно посвящать много слов. Большие пауки к осени набирают вес, они висят и ждут. Можно взять палочку и пойти их потрогать. Замечательное занятие. Троганье пауков. Особенно крупные и ядовитые никуда не спешат, им даже не нужны палочки. Кажется, в этом мире не меняется ничего уже миллионы лет, все здесь рационально, и даже человек. Но только внутри себя вечно что-то тлеет - вещи редко стоят на своих местах, кажется, что окружающую действительность надо сопоставлять с самим собой. Резонанс. Гармония. Диссонанс. И сам полный диссонанс, и странная гармония - чаще всего есть порождения иллюзий. Но что делать?
   От некоторых людей надо прятаться. Чтобы налет на мозгах не менял свои контуры. Но тех, которые бы ходили и раздавали всем каналы - где их взять? А еще лучше - раздавать палочки для пауков. Это полный зе бест.
   А каждый рассказ, конечно, пишется с расчётом на то, чтобы лет через 100 он чего-то стоил. Нет, конечно, иной раз хочется просто показать свое состояние. Новый бензин души. Новые обороты при ремонте мотора. Ручной газ. Душа клокочет. Все хорошо. Ум в порядке. А в окружающей действительности так много разных колодцев. Люди считают деньги и катятся, и катятся, и, конечно же, прикатываются. Еще не было такого, который бы не прикатился.
   Но хорошо все-таки прикатываться равномерно. Начать с сентября. Но это - локальный и маленький сентябрь, и я его еще до конца не понял. А завтра - 3-е сентября. Я пока еще не знаю, что это значит, хотя все действия удается предсказать заранее вплоть до мелочей. Видимо, нет ничего такого, что было бы вне тетради. Переписать ее не получается. Может, что-то затереть, или выловить какую-нибудь кляксу, которая там бегает, словно насекомое слева.
   Каждый рассказ важен тем, что он останавливает время. Иначе можно впасть в грусть, словно бы в пике - время идет, жизнь идет и уходит, но рассказ делает зарубку на большом дереве судьбы. Поэтому, каждый рассказ - это праздник, и он даже важнее, чем роман, ибо большие и непраздные труды - это очень высокие здания. И даже каждое новое - это старые схемы с некоторой накруткой.
   Чем больше рассказов в осени, тем лучше. Конечно, нельзя делать по рассказу в день. Нет сюжетов. Где их брать? Конечно, можно расшифровать смысл камеди, которая вышла из дерева и застыла. Тут есть, что искать. Через слово и камедь познается дальнейший путь человека вне человека - все же, пока еще никто не открыл этот странный смысл.
  
  
  
   Олимпийское Зло
  
  
   За год до того Водкин говорит:
   - Знаете, ребята, все, что угодно могу понять. Но как прыгать с трамплина? Залезли два хача на трамплин, упали, убились. Они и не прыгали. Они не подрассчитали.
   - Чисто не подрасчитали, - согласился Яша Михайлов.
   -Неудачка, - проговорил я.
   Не то, чтобы прямо таки год и прошел. Я даты особо и не запоминаю. Да и рассказ не про меня совсем, потому лучше и не отвлекаться. Человек же круче, чем кино. Фраза эта смешивает несмешиваемое. Но не важно. Даже если б я решил обогатить русский артиклем, это бы ничего не изменило.
   - Двое сидело на краю трамплина, - говорит Водкин, год назад во времени, - сидело, может, они решили водки выпить. Может, насвай. Покурить. Что хочешь.
   -Версия с курением вернее, - говорю я, - выпить везде можно. Русский человек везде найдет. Ну, даже если ты и таджик или казах, кто еще?
   -Я ж говорю, два хача, - замечает Водкин.
   - Нехорошо всё это, - отвечает Яша Михайлов, - не честно. Все люди равны. А они может курнули и говорят - посмотри, русня снизу на нас смотрят. А потом ветер подул, и все.
   -Но не было больно, - говорю я.
   -Наверное.
   Существует артикль "чисто". Мы говорим - я поел. Правильно - я поел. А если мы говорим - я чисто поел, то это придает новый оттенок, но мы точно не знаем, какой именно. "Чисто" констатационный артикль. В принципе, артикль "зе" также применим, и здесь есть шанс для дополнительной ширины, ибо артикль - штука, которая предшествует существительному. В итальянском языке артикль можно поставить и перед глаголом - некая подтверждающая связка. Потому, например - мы говорим. Мы чисто говорим. А если сказать - мы чисто зе говорим. Артикль "зе". Скорее всего, это - альтернативный панковский вариант. Зе вариант. Так вернее. Зе вариант.
   Теперь мы прекращаем играть со временем. Прошел год. Водкин шел с лыжами по Сочи. Ему представлялся герой романа "Прощай, Гари Купер", который также был крайне лыжным, крайне возвышенным за просто так, без прочего суетного шелеста. Жизнь шла в трех реальностях. Хотя, сами понимаете, можно насчитать любое количество плоскостей, включая личностные - тогда в мире будет много миллиардов совершенно независимых реальностей. Но нет. Какая уж тут независимость. Лыжи! На одной платформе бытия люди просто жили, на другой - соревновались спорстсмены, а в третьей - виртуальной - шла борьба за право вывернуть себе мозг как можно сильнее. И тут, собственно, не было разницы, кто прав, кто виноват. Важно, если ты открыл себе коробку головы и чего-то туда насыпал. Подойдет любой мусор. С артиклем и без артикля. Но мы уже установили, что может быть зе мусор, и чисто мусор. Э мусор - нет, такого нет. А вот, например, э, мусор - это пожалуйста. Была даже песня такая - "Стоп, мусорок". Тоже ничего себе часть мира.
   Так вот, как же так это вышло? Водкин шел, чтобы посоревноваться. Он выступал за страну X. Здесь он намеревался попасть в чисто 20-ти сильнейших прыгунов, и это было б достижение великое. А большее ему и не светило. Пока ж шел он, мысли были как искры солнца. Когда протуберанец отделяется от этой штуки, в темноте, в холоде вакуума, рядом проносятся искры. И было в голове Водкина примерно так. И бог лыж стлался рядом дымом белым, дымом снежным.
   Помимо мыслей высших, верхних, было в голове Водкина и много совсем простого. Думал он и о девочках. Было их три, и надо было выбрать, какая из них лучше. Но он был еще молод, а потому, все это было за просто так. Кажется, ты никому не должен, но жизнь наоборот - обязана. Она - словно шкаф с подарками. Ящичков много. Многие из них открываются. Пока же Водкин шел, несколько человек звонили ему. И я звонил ему. Это, должно быть, были последние люди.
   Это предложение, конечно же, надо расширить. Не могут же люди быть вообще последними. Но оставим это дело именно так.
   - Наверное, ты идешь на тренировку? - спросил я тогда.
   -Нет. Я иду на релаксацию, - ответил Водкин.
   -Будешь смотреть на горы?
   -Нет. Буду прыгать и отдыхать.
   -Хочешь сказать, что ты - птица?
   -Нет. Мне далеко до птиц. Знаешь, о чем я жалею? Я бы хотел, чтобы меня кто-то пофотографировал. Я бы мог попросить тренера, но сейчас я иду без него.
   -Попроси кого-нибудь.
   -Конечно.
   -Разве там будет мало девочек?
   -Девочек как раз будет много, - ответил Водкин, - даже на тренировке. По правде говоря, это - самое главное. Я знаю нескольких чемпионов, и у них наоборот, было не так уж здорово с девчончками. Если следовать их примеру, то надо выбирать - или чемпионство, или девчонки.
   -А ты?
   -Я пока не выбрал. Надо отпрыгать. Но и то, и другие мне нравится. Хочу и то, и другое.
   -Выиграй.
   -Ладно. Все так говорят. Кто не пробовал.
   -Давай.
   -Давай.
   После чего Водкин был на месте. Там он снарядился и прыгнул. Глагол "снарядиться" имеет что-то общее со словом "снаряд". И тут всё правильно. Потому что человек - не птица. А тело в полёте неуправляемом есть ядро судьбы. Но прочь лирику. Водкин приземлился, проехал по трассе, постоял, собирая дыхание в кучу, после чего и началось. Во-первых, он не узнал трассу. Трамплин стоял теперь в полутумане. Он напоминал кухонный ковшик, зависший в парах приготавливаемой пищи. Вдоль трассы, которую он только что миновал - какие-то непонятные ёлочки. Но ведь не было ёлочек!
   Водкин перевел дух.
   -Что ж такое? - сказал он сам себе.
   Надо было протереть глаза - у буквально, и глобально. Он двинулся дальше, по алее, которая этими ёлочками образовывалась. Мысли в голове чего-то требовали, но как описать то состояние, когда никакого состояния нет? Пройти сто метров. Увидеть столб подъемника....
   Но вместо этого вдруг что-то наступило. Когда же Водкин очнулся, то оказалось, что вокруг него полумрак, и связано это с тем, что он находится в каком-то помещении. Разумеется, он поднялся и выглянул в мутное, жутко позеленевшее окно.
   Но что же было там? Трамплин оставался самим собой. Хотя и здесь наметилась некая перверсия, с первого взгляда неразличимая. Водкин вдруг понял, что он - в клетке. Были найдены и сигареты. Он особо не курил, но что тут оставалось делать? Пойти и осмотреться?
   Здесь нужно было найти некие силы, некие информационные прожоги в полость дополнительных сил. Человек тем лучше, чем веселее он. Наверное, потому и говорят, что хорошо быть дураком. Весело, и жизнь хороша. Что б вами ни происходило.
   В некотором плане это лекарство. Научиться быть немного шизонутым. Или как-то зашизеть, используя какие-нибудь методы, наработки. Но тут бы удержаться на грани?
   Потягивая "Донской Табак", пацанские сигареты, сигареты в стиле "я по жизни в мужиках", Водкин как-то пытался собрать все мысли вместе, но они не сходились. Надо было себя хотя бы заставить волноваться. Но вместо этого опускался занавес - прямо в душу. Дым расходился, словно волосы от никого. Вспомнилась Даша. В девушках всегда должна быть какая-та четкая штука - и четкость может быть в отсутствии четкости. Но если у девушки больше, чем два глаза, это очень плохо. Она смотрит и на тебя, и не на тебя. Одновременно. При этом, она намекает, что ты тут не главный - что так вышло. Она так решила. Пока ты - как хорошая собачка. Но никто же не заставляет держать только одну собачку.
   Точно так же и с прочими домашними животными.
   Водкин отошел от сторожки. Стоило проверить сотик. Но не было сотика. Он остался в раздевалке. Обернувшись, он увидел Его.
   Что тут сказать? Это было нечто большое, серо-коричневое, ужасное и размазанное - будто оно постоянно мигрировало отсюда в не сюда, словно оно постоянно переключалось на другие каналы, потому его не всегда было видно. Повернувшись к нему, Водкину, оно ухмыльнулось - и сложно было дать лицу какие бы то ни было характеристики. Вроде бы - очень большой человек, но если рука стала четкой, но лицо в тот момент куда-то ушло, а другие части тела вообще скрылись.
   -Охренеть же, - сказал Водкин.
   -Охренеть, - ответила оно как-то совсем неприятно.
   Нельзя было сказать, каким был этот голос. Скорее всего, отражение его возгласа, протянутого через какие-то непонятные каналы. Вот вы возьмите голос, звук, и сожмите его между двумя поверхностями. Например, резиновыми. Так и получится.
   Все это было очень плохо. Кроме того, на спине у Него были олимпийские кольца....
   Нет, не было тут мистики. Когда Водкин собрал дрова и растопил печь, то в голове будто бы что-то улеглось. А до этого была заливка вредной жидкости - она шипела и заставляла мысли выделять углекислоту. И вновь вспоминалась Даша, которая потом, да нет же, тогда же, обратила внимание на Акопяна. Он, Водкин, не стал там бодаться. Зачем ему оно? Он даже подумал - в первый раз ничего не буду доказывать. Год назад бы - наоборот. Сделал бы так, чтобы она его только и видела, только о нем бы и слышала, а он бы уже был с другой, а что он. Акопян? Что за фамилия? За такие фамилии понятно, что надо делать.
   Он вновь закурил. Оно вошло в избу, поставило посреди корзину, полную шишек, уселось поодаль и принялось греться. Человек-тень. Человек-смесь. Рост - не менее трех метров. Шерсть. Есть ли глаза?
   Оно повернулось, и на лице было каналов больше, чем во всем нём остальном, а потом, если глаза и выныривали, тот тотчас пропадали. Они не разговаривали. Водкин понимал, что надо заставить что-то с собой сделать. Быть другим. Проснуться, попрыгать. За окном же заметно похолодало, и жирные злые звезды вышли, облепили небосвод, словно мухи, и ничего в этом не было.
   Если бы пойти через горы....
   -Ешь шишки, - вдруг сказало оно своим резиновым голосом.
   Водкину тут ничего не оставалось делать, как есть - вернее, выковыривать семечки и грызть их. И оно грызло. Так они сидели и щелкали. Водкин подбрасывал дрова. Ночь сгущалась.
   Утром им были обнаружены жертвы. С северной стороны жилища в деревянную стену всох человек. На нём была форма спортсмена-олимпийца, и тут было над чем задуматься. Когда он мог сюда попасть?
   Всё бы ничего, но справа, в склоне за ёлочками, он увидел торчащие из снега кости.
   -Черт, - проговорил он.
   Ничего не оставалось, как вернуться. Надо было включать голову. Водкин покричал, поматерился, но все было без толку - разве что из-за елочек как будто кто-то ответил ему. То был звук глухой, словно бы какой-то тяжелый железный предмет вдруг заговорил, но хватило его всего на одно слово - и то, не ясно, что за слово. Хотелось есть. Сигареты еще были в наличии, и пришлось перебиваться ими. Безусловно, нужно было совершить рывок. Наверх, к подножию трамплина. Посмотреть на мир оттуда. Проснуться. Выйти из транса. Если это сон, то должно же быть волшебное слово, ключ, который бы все это сломал.
   Водкин подумал про фазу. Не то, чтобы фаза чего-то. Просто фаза. Наступила фаза. Теперь уже нет ничего, ничего, кроме фазы. Лишь она одна. Это как жена у человека. Если он однолюб, то и жена одна, словно воздух - ведь воздух тоже один. Другого газа для дыхания покуда не намечается. Все люди используют одну и ту же массу молекул, одну и ту же атмосферу. Жена, правда, может быть не бог весть какая, даже если и одна. Потому и фаза. И самое главное, одна мысль плелась, переходила к другой, и дальше рос лес, крутились лианы, и нельзя было покинуть самого себя. Когда день разгорелся, плетение лишь усилилось. Наконец, Оно пришло. Водкин попытался его рассмотреть, однако, миграция и смена участков, вся эта кусковатость чудовища, не оставляло никаких шансов. Безусловно, оно знало какие-то человеческие слова.
   -Сварим кашу, - вдруг сказало оно.
   И дело двинулось. И правда, Водкин так хотел есть, что уже и не думал ни о чем. Трамплин же стал как будто дальше. Аллея из ёлочек сузилась. По дороге наверх, к месту спуска, она расширялась, а дальше изображение словно бы смазывалось. Там шел снег. Почему-то он не шел здесь, хотя расстояние едва ли исчислялась в метров пятьсот.
   Водкин набрал снега, и они принялись делать из него воду. Он и странное Нечто, жуткое, но теперь - какое-то отстраненное в силу состояния ума. Ибо Водкин никак не мог заставить себя мыслить. Никто не мешал ему. Разве Оно держало его?
   Вода закипела. Чудовище принесло крупу и соль. Водкин мешал кашу большим половником. Что касается топки, то это была всё та же печь. Для приготовления пищи предназначалась стальная плита с отверстиями и металлическими кольцами-блинами - все как и положено. Топили не только дровами. У хозяина имелся и уголёк.
   Когда каша была готова, сели есть. Не то, чтобы это можно было есть, но почему нельзя? Каша, она и есть каша. Хотя тут Водкин и не мог определить, что ж за каша такая, что за крупа? Да он и не разбирался в этом. Знал он, впрочем, вполне достаточно, чтобы попытаться в этом вопросе разобраться. Во-первых не гречка. Во-вторых, не рис. А больше он ничего и не знал. Может, и слышал. Бывает овсянка, но, вроде бы, не она. Бывают еще какие-то непонятные каши быстрого приготовления, для спортивного питания - вполне себе и вариант, но там и не разберешь, какого оно происхождения?
   В любом случае, если хочется есть, подойдет любая пища. А после обеда, как и положено, надо спать. Существо залегло на большой топчан и там сопело и мигрировало в своих образах, а Водкин залег на непонятный какой-то диванчик, завешенный непонятно чем. Тут вроде бы коврик какой-то был, при чем - с олимпийскими кольцами. Ну и не надо забывать, что и чудовище-то было с кольцами. Почему такое? Кто ж знал. И Водкин того узнать не мог, ибо сон им овладел, и лежал он, словно в трансе. При чем, время от времени он вставал, будто кто-то приказывал ему, подкладывал уголька. Иногда ж и Оно вставало, и тоже уголька добавляло. Так и отдыхали они после обеда - не то, чтобы вкусного, но все же - вполне себе и питательного.
   Вместо сна была какая-та скачка. Иногда в прямом смысле. Скачка - это когда кони. И виделся Водкину сочинский мясокомбинат, и строи коней, идущих колбасу, и было их не далеко. Но очень хотелось колбасы. Сервелатику бы! Потом он подумал - был бы сервелат, вкусный французский батон и кетчуп "Балтимор". А если б Дашу сюда - то не поделился бы. Сам все съел. Еда важнее девушек.
   Жадность еды была почти что животная, но была во сне. Свет дневной уходил. К вечеру же кто-то прыгнул. Их было двое. Один и другой. Водкин ощутил этот момент заранее - словно кто-то внутри мозга у него просигналил. Вышел посмотреть - и правда, лыжник гнал по трамплину в гордом одиночестве. Было страшно - почему он один? Откуда он взялся, из каких жутких глубин потусторонности. Теперь он был готов лететь. Водкин ждал конца - потому что ничего другого не намечалось. Прыгун приземлился, понесся по ёлочной аллее и вскоре его занесло. Он потерялся в этих кошмарных ёлочках. Назад он не возвращался.
   -Готов, - услышал Водкин голос.
   То было Оно. Вышло, двинулось смотреть. Олимпийские кольца не спине - четкие, как будто с подсветкой. В нормальной жизни не может быть таких колец. Если вы увидите нечто подобное, то сойдете с ума. Это точно. Во сне тоже нельзя. Водкин, конечно же, сам видел одно нераскрывшееся кольцо, и скорее всего, эта нераскрытость должна была присутствовать и здесь, но не было ничего такого. Откуда ему знать? Чудовище, нарушающее время и пространство.
   Когда он подошел к ёлке, то оказалось, что прыгун слился с ёлкой. Было в этом что-то хуже, нежели б оно было просто адским, просто страшным. Наверное, если просто брать и мучить человека, и мучить как-то так, чтобы это продолжалось очень долго. Существует всяческие пределы вещей. Существует прочность материала. Здесь же все эти принципы были нарушены. Ударившись о дерево, лыжник сам превратился в дерево, и часть его срослась, другая осталась снаружи, при этом, некоторое время он был аморфен, а потом застыл - ибо присутствовала тянучка.
   Где-то был и второй спортсмен. Но теперь его не было видно.
   -Кто ж это? - спросил Водкин вслух.
   Он знал многих. Но сейчас идентификация была невозможна. Прыгал ли он на тренировке, или же исчез во время соревнований - как это можно было определить? Там, где был трамплин, вновь начался снегопад. Первые звезды уже просеялись вдоль неба. Надо было как-то брать себя в руки и идти назад. Мозг так и не поддавался дрессировке. Он жил какой-то своей, иной, плоскостью мысли. Как будто что-то происходило там. Например, мозг был взят на изучение. Анализ получен. Теперь - участие его в глобальной злой эстафете.
   -Что же теперь? - спросил Водкин.
   -Займемся резьбой, - хохотнуло чудовище.
   Когда завтра настало, все так и было. Водкин самостоятельно почистил печь, наколол дров и развел свежий огонь. Небо хмурилось белизной. Снег собирался пуститься в ход, сверху - вниз, и в преддверии этого ощущалась какая-та странная влажность. Огонь вскоре ел древесину. Оно работало ножом, изготавливая фигурки из одеревенелого лыжника. Чудовище сначала отпиливало от него части, потом брало пару кривых ножей, и вокруг летела стружка. Похоже, оно изготавливало какую-то домашнюю утварь.
   -Это был человек, - заметил Водкин.
   -Спорт, спорт, - ответило Чудовище.
   Вскоре оно куда-то ушло, оставив фигурки. Тут была штука нехорошая, новая. Из деревянной чашки слышался голос комментатора. Это был Губерниев. Он говорил с жаром, но слова сливались - их кто-то подталкивал. Нельзя было понять ни слова.
   Ничего тут не оставалось, как мечтать. Водкин подумал -почему Даша? Она - тень. Она - просто пролетевший мимо воробей. Даже и с какой-то другой птицей её нельзя сравнить. Просто воробей. Даже ворона - она черная и важная.
   Но вот, например, Юля. Имя так себе. Юли у Водкина ассоциировались с маленькими черноволосыми коротышками. Юля. Юлька. Юла. Но та Юля была белая, немного желтоватая (может, все же - краска, касаемо волос). Немного не хватало фигуры. Водкин не любил особо тонких. Не то, чтобы Юля были из разряда умеющих прятаться за шваброй, но - из категории смежной.
   И вот здесь бы, в зиме....
   Мозг бы заплелся навсегда, пренавсегда. Каша, топленый снег, сигареты без фильтра, Чудовище, Олимпийское Зло. Кем он тогда будет? Какой-нибудь злой дядя. Тут можно и сыграть свадьбу. Нет, Водкин ничего такого не хотел. Зачем свадьба? Ведь можно и просто так - люди обмениваются телами.
   Все это были мысли, мысли тугие. Потому что ничего не менялось, и оказалось, что начало - это вещь самая веселая. Думал ли Водкин, что ему предстоит остаться тут до весны? Нет, не думал, конечно. Он жил в мечтах. Они его покорили. Это были его же собственные желания, которые кто-то оживил, наделил каким-то магнитизмом. Скорее - радиацией. Теперь он не мог от них отделаться. Нет бы, помечтать о чемпионстве. Но, тут надо признать, Водкин особенно об этом и не думал. Он себя как-то сразу же правильно воспитал, нашел нишу для себя, где и собирался отсиживаться до конца спортивной карьеры. В конце концов, ведь он отобрался на олимпиаду. Что еще надо? Да, а тут такое. Тут дело не простое. Можно застрять на всю жизнь и уже никогда не вернуться.
   Снег шел теперь повсеместно. Никто не прыгал. Второй трамплинист превратился в ледяную статую, но был он слишком уж белым - словно бы выточили его из кости слона. Эдакая статуя. Водкин узнал его. Это был прыгун, которого он немного знал. Серхан. Как же угораздило его? Получается, что пропали три человека, и соревнования там, по ту сторону этого снега, должны отменить.
   Чудовище осмотрело Серхана, вынесло наружу - иначе тут бы он, скорее всего, растаял. Начали варить кашу. Крупа была другая - крупная, немногим меньше гороха. Но не горох. Не семечки. В итоге, получилось адское олимпийское варево. Оно мешало кашу эту и напевало. Водкину было стало не по себе, и он едва не проснулся. Пело оно медленно и страшно, все тем же резиновым голосом. Попади сюда какой-нибудь ученый, он бы вывел множество формул и всякие аспекты несуществования. А именно - человек не знает о мыслях, о тех, о которых о не знает. И не знает.
  
   Реет в вышине и зовёт олимпийский огонь золотой.
   Будет Земля счастливой и молодой!
   Нужно сделать всё, чтоб вовек олимпийский огонь не погас,
   Солнце стартует в небе, как в первый раз.
  
   И вот, оно мешает эту ужасную кашу, все части его тела исчезают и проявляются, кипит вода, идёт пар, и вот - изделия, сделанные из одного олимпийца, а там, на снегу - еще один, белый, из молочного камня.
   Юля, - подумал Водкин.
   Где же ты, Юля?
   И Юля, конечно же, жила где-то внутри него, и от этого было нехорошо. Словно бы она там гнила заживо, в душе его. Вот он здесь, в странном месте, и его словно бы заперло, у самого себя в гостях. Кто знает, где он на самом деле? Когда ты сам не знаешь, о чем думать, ка думать, как вообще использовать голову - все бесполезно. Но, помимо Юли, приходила в голову и Саша. Девочка коротко стриженная, светлая. Наверное, все Саши должны были быть именно такими.
   Серхан стоял, поблескивая в отсветах печки, которые иногда выпрыгивали в окно.
   Ещё до старта далеко, далеко, далеко,
   Но проснулась Москва,
   Посредине праздника, посреди Земли.
   Ах, как шагают широко, широко, широко
   По восторженным улицам
   Королевы плавания, бокса короли.
  
   -Зачем ты поешь? - спросил Водкин.
   -Поедим, - хохотнуло чудовище.
   Оно хохотнуло. Словно бы им предстояло некое волшебство, некое особое, невероятное, счастье. Было немного сигарет. Наверное, Оно взяло их у исчезнувших строителей сочинской олимпиады. Водкин курил, посматривая в угасшее окно.
  
   После ужина оно вышло наружу и пошло в сторону ущелья, напевая:
  
   Сегодня никуда от спорта не уйдёшь, от спорта не избавиться,
   Сегодня на Земле прибавится тепла и радости прибавится!
   Гул стадиона сто раз повторит дальняя даль.
   Солнце в небесах горделиво горит будто медаль.
  
   И песня эта была медленная, ленивая, резиновая. Водкин вдруг понял, что это все, конец. Все прошло. Смерть растянулась на долгие дни, и он никогда отсюда не выберется. Но сама природа решила замедлить этот процесс и превратила время в каучук. Здесь не было ничего личного. Оставалось лишь мечтать и медленно угасать внутри этих мечт. Юли не было. Саши не было. Мелькнула Даша, но черт с ней. Водкин улегся на топчан и, засыпая, смотрел на редкие звезды в окне. Чудовище вернулось в поздних часах ночи. Хмыкнуло, пошурудило в печи уголёк, хлебнуло кипятка из кружки, отправилось спать.
   - Это и всё, - подумал он сквозь сон.
   Но тут имела места нечестность. Он, Водкин, ничего такого в жизни не сделал, чтобы застыть, заиндеветь где-то в нигде. Но вот Серхан, что сделал он? Просто неудачный прыжок? А тот, первый? Он стал посудой. И голоса комментаторов продолжали слышаться из деревянных чашек, как будто их там закольцевали.
   Даша....
   А утром вдруг все изменилось. Над горами показался вертолёт - небольшой, черный, как застывшая нефть, как кусок смолы, как отполированное зло. Проскочив над домиком, вертолёт дал очередь. Водкин в тот момент нёс собранный на лесистом склоне хворост. Не успел он и сообразить, как с гор уже бежали ребята - очень маленькие, карлики, такие же черные, практически - ожившие фигуры, статуи.
   -Ох, ё! - воскликнуло чудовище и бросилось бежать.
   После этого прошли часы. Карлики как убежали, размахивая ружьями, так их больше и не было. А после вдруг оказалось, что и вертолёта нет - улетел он. Ничего нет.
   Водкин стоял подле заиндевевшего Серхана и тянул сигарету. Взгляд Серхана - иной, кристальное несуществование, стекло небытия. Скорее всего, его нельзя было размораживать. Серхану суждено было дожидаться весны, где он, скорее всего, должен был превратиться в ель или сосну. Впрочем, может быть, и камень. Не оставаться же ему таким.
   Это было последнее существенное событие. Ибо после этого Чудовище не возвращалось, а дни чередовали друг друга просто так, без всяких признаков смысла. Дни сменялись днями. Ночи - другими ночами. Он был наедине с собой, и былые девочки кружились, как хлопья снега, и, временами, он слышал их голоса. На досуге он вырезал посуду. Первый лыжник, тот, что задеревенел, состоял из очень удобной для творчества породы. Он, конечно, был уже частично использован - ибо Существо уже изготавливало из него посуду. Но то был период, когда все начиналось. Ибо продолжение, которое имело место, тянулось и тянулось - совершенно бесконечное, совершенно белое. Голоса дикторов внутри чашек погасли, сменившись далекой музыкой. Летела стружка. Были стаканы, тарелки, ложки, вилки. Был абажур для масляной лампы. Был портсигар. Что касается самих сигарет, то, оказалось, здесь, в избушке, был целый ящик. "Прима" (Дон). Водкин курил как паровоз. Он забыл свою спортивность. Иногда ему чудилась Даша.
   -Когда ты вернешься, у нас будут дети, - говорила она.
   -Не будет, - ответил Водкин.
   -Почему?
   -Я думаю о....
   Он хотел сказать, о.... Нет, он никого не помнил. Нет, это было временно. Ведь Даша была здесь, с ним. Снова шли снега, видение трамплина плыло в каком-то немного жидковатом воздухе.
   -Даша!
   -Водкин, как тебя зовут?
   -Я не помню.
   Он вышел в лес, по дрова. Снега медленно, неспешно, умирали. Из-за перевала верхние ветра гнали дождевые облака. За первой атакой тепла должна была последовать следующая. Водкин смотрел на эти туманы, что сбивались в небесные комья, кучерявились, дышали прохладой, и пелена с его глаз спадала. Он вновь видел трамплин.
   -Что же это? - спросил он. - Я прыгал оттуда.
   Серхан растаял за одну ночь. Остались лишь глаза. Были они из чисто стекла. Тяжелые, снабженные дополнительным весом, ибо за просто так стекло не может так тянуть к земле. Особые граммы Олимпийского зла. Но сколько времени прошло с того времени, как Олимпиада закончилась? Неделя? Месяц? Может быть, сто лет?
   Водкин вдруг понял это - сейчас он пойдет назад, но уж нет никого, и Даши уже сто лет, как нет, она в земле, скелет. Может быть, её образ живёт внутри виртуального кладбища, в новой сети. А какие сейчас сети? Но это - не так уж плохо. Сенсация. Водкин объявил, что исчез сто лет назад, и вот - внимание и новые девушки. Весь мир у его ног. Но лыжи....
   Лыжи давно сгорели в печи. Он делал ими растопку. Палки.... А палок и не было. Это ведь такой вид спорта.
   Дождевые облака кружились, темные плоды неба, весны, далеких морских просторов. Дрова в печке потрескивали, сигаретный дым поднимался завитушками.
   Что стало с Ним?
   Водкин осознал, что на некоторое время он вдруг забыл про Него. Чудовище с олимпийскими кольцами на спине, и те черные карлики, которые прибыли, чтобы его изловить. Должно быть, изловили.
   Он улегся на топчан. На ужин, как обычно, была каша. Самодельная посуда, сделанная из задеревеневшего спортсмена, излучала радиоволны. Играл очень тонкий, очень далекий эмбиент. И сама посуда - особенный девайс. Нигде такого не было и не будет. Если доставить такую чашку в люди, то что же они скажут, эти люди? Соединение человека и злых олимпийских умыслов - вот и дерево. Но суть Чудовища так и не была понята Водкиным? И кто были те мерзкие черные ребятки?
   Пацанчики.
   Водкин подумал, и что-то развеселило его. Близилась ночь. На улице немного потеплело, но к ночи в горах никогда не бывает так уж ласково, так уж бархатно для организма. Печь требует еды. Одно дело - бросать дрова. Они - словно бы десерт. Хотя в плане порядка подброса топки, это - наоборот, первое блюдо. Но если мерить тяжестью, брутальностью, то конечно, дрова - это пряники, сахарок. И ими особо сыт не будет. Так ж и рот печки. Так же и многое другое....
   - Я больше не приду, - сказала Даша.
   -И не надо, - ответил Водкин.
   -Ты уверен?
   -Ты уж уже ушла, - вдруг вспомнил он, - ты была еще тогда. Давно. Нет, уйди. Уйди. Ты - фантом. Я хочу проснуться. Ты....
   В ночи играли тарелки и чашки. У каждой была своя радиоволна. А утром снаружи послышались странные звуки. Выглянув, Водкин увидел рабочих в спецодежде.
   -Э, мужик, - сказали ему.
   -Здорово, - ответил Водкин, - а что вы тут делаете?
   -Трамплин будем снимать. А чо? Хорош ему стоять. Слышь, а погреться у тебя можно?
   -Можно, - ответил Водкин.
   Мужики достали водку. Была и пива. Правильно, кто ж работает просто так? Без сугрева, какая работа. Тем более, олимпиада прошла.
   -А ты охотник, что ли? - спросили мужики.
   -Не. Я так, - ответил Водкин, - давайте мне. Водочки. Да я пойду. А как там?
   -Где?
   -Ну там.
   -В Сочах? Да, нам-то чо. Мы по найму. Ну, давай.
   Это и был конец нашей истории, вернее, истории лыжника-прыгуна Водкина. Попросив телефон у одного из рабочих он позвони Юле. Нет, вру, Наташе. Та тотчас согласилась выйти за него замуж.
  
  
  
  
   Утро Китая
  
  
  
   Есть такая теория - основное - это субстанция, эссенция. Отсюда можно вывести, что здесь еще и работает принцип инкапсуляции, а потом один человек может быть умным, а другой - дураком. Но это - качественно. Разумеется, мы принципы приспосабливаемости и принципы реализации идеи не берем. Допустим.... Но что тут допускать? Один человек хочет научиться летать, чисто подпрыгивая, а другой - просто схватить и убежать (я имею в виду, в наших, русских рамках). И вот, тот, кто схватил и побежал, тот первей. Понятное дело. Все зависит не только от качества цели, но и от контекста. Проще говоря, общество. Если принято воровать, то надо воровать. И потому, надо сразу так поставить вопрос: Как воровать?
Впрочем, дело отдельное. И, может быть, стоит написать оду "Как воровать?". Это не значит, что кто-то еще не ворует. Просто надо поставить дело на широкие рельсы.
Но надо наметить и пункты. И главное, ни на кого не обращать внимания. Самое важное, вообще, правило, это говорить: "Воруют!". И воровать. Потом - смеяться над теми, кто крича "Воруют", ворует, и говорить - "смотрите, они кричат - воруют - а сами воруют - это - особые умельцы". И воровать.
Надо делать различия между целевым обманом и обманов за просто так, когда человек тащиться. Но целевой обман может быть тоже - просто так. А может быть - специальный, рассчитанный. Но не профессионалы часто палятся.
Сильнее всех умеет палиться кот. Это - котопалево. То есть, он еще ничего не украл, но устыдившись своих мыслей, побежал. Я знал одного парня, у которого был милицейский рефлекс. Он всегда убегал.
Допустим, идём мы.
-Менты!
И он убегает.
Один раз менты заинтерисовались и побежали следом. Но он скрылся.
-Зачем ты побежал? - спросил я.
-Как почему? Менты.
-Ты же ничего не сделал!
-Ну и что.
Здесь можно перейти к написанию оды "Палево". И понятное дело, животные - это истинные друзья размышлений. И это будет поворот от воровства куда-то еще. Но что же делать? А ничего. Сборник песен "Утро Китая" как раз и имел место в ту пору, когда существовал ансамбль "Сергей Рок", а вовсе не писатель Сергей Рок, который более успешно издается в области нон-фикшн под другим тайным именем. Но ведь был и космический корабль "Сергей Рок", который описал Тимоти Зан (Чикаго (вдумайтесь!), р. 1951г). Но всё это не важно. Тема - это транспортер. Мы сочиняли песню "Конь мой Конь", дымился кальян, ветер уходил в небо и там тревожил дух Джимми Хендрикса. Принесли пива. Наконец, появился и сам Хендрикс.
-Налейте, пацаны, - сказал он.
-Тут не только пацаны, - сказали ему девушки.
Тут всё было как в Аббе, только людей было больше. Хендрикс затянулся, и мы продолжили сочинять песню.
-Надо сочинять 100 песен за раз, - сказал Хендрис.
-Зачем? - спросили у него.
-Вот смотри, - ответил он, - на заре земли, даже не на заре человечества, шло созидание.
-Это я знаю, - ответил я.
-Нет, - сказал он, - ты знаешь, а я знаю-знаю. Так вот, то, что вы курите, это - сушеный чай, а также практически цикорий, маленький и хитрый цикорий.
-А бог?
-В том и дело. Когда будешь сочинять, меня не упоминай, - сказал Хендрикс, - иначе я растворюсь. Но по прошествии времени не бойся - вся опасность кроется в свежаке.
-Тогда я сочиню, как курить лампочки.
-Точно. А разве лампочки курят? Хотя да, курят. Я слышал. 100 песен, это конечно мало, но зато это некое отображение акта творения. Но сам акт не был разовым. Он был долгом. Но, пытаясь повторить, вы немного расчищаете эфир.

Дальнейшая диалектика не обязательна. Дорогу можно не расчищать, она всегда расчищена. Но впереди - станция под названием "Стихи демонов".
Прежде, чем завернуть край спича и промазать его клеем, скажем. Нет, покажем. Хотя еще лучше - соревноваться. Кто лучше?
Кто хитрей - и так все соревнуется. Кто лучше ворует - тоже, везде, повсеместно.
Если человек ест ваш мозг или высасывает его через трубочку - он наверняка - демон. Но бывают и более мелкие паразиты. Всего не объять. Мир паразитов - он ох, как велик, и нужно тратить тысячи строк, десятки тысяч строк, чтобы выразить его в длинных рядах концепций.
Паразиты часто существуют для заземления гениев - это потому что система так сделана. Она боится. Вдруг появится субъект, который ее разрушит. Именно потому и есть в мире дежурный режим паразитов. И очень часто паразиты вроде бы чем-то наделены, а тщеславие заставляет создавать пузыри. Именно пузыри. Сначала его надо надуть, а потом туда, вовнутрь пузыря, кого-нибудь затащить. Кого-угодно. Хоть умного, хоть дурака. Внутри пузыря паразит ставит себя на престол, а затащенному субъекту должно поклоняться.
Это - техника питания.
Утро Китая, конечно же, уже закончилось. Оно и в мировом масштабе уже далеко не утро. Но, видимо, и до вечера еще далеко. Ждут дела. Надо курить. Кто не курит, тот - спортидж. Если тема эта не будет раскрыта, значит, я до нее не доживу. Пора уже брать билет до Пекина, выезжать завтра, с утра. К вечеру в Пекине надо собраться кучкой и поиграть в вино. Или уж сразу - в винотеку. Чего уж мелочиться.
Тут можно и закончить. Но все же....
Бутылка с маркером 646B была отправлена в плавание 10 июня 1914 года. А отправил ее К.Х. Браун. Так то. В Глазго дело было. Бутылка плавала почти 98 лет.
В максимальном смысле, интереснее всего разработать метод считывание стертого лица. Хотя метод есть. Я просто забыл об этом. Но ночь призывает к себе. Это чтобы не опоздать потом в винотеку. Так уж и быть. За ночью - утро.
  
  
  
  
   Одна страница
  
  
   Тема - как найденная семечка. По небу летела ворона. Она несла горошину. В этой горошине содержалось все мироздание. Играть или не играть в усложнения? Но время - словно пластинка. Одна сторона, вторая. Но, конечно, если пластинку заклинит, то у вас будет отсрочка от смерти. Тем не менее, это - заклинивание, словно бы запайка внутри куба. И пусть диск крутит. Это медленный, чрезмерный, чреватый конец. В придачу сюда надо дать произведения шизофреников. Очень много плохого виноматериала. Поначалу вы рады. Потом тошнит. Волосы млечного пути вьются, вьются, и шизофреники продолжают утверждать, что они - гении современности, и иногда хочется сдаться, и этот перекат с щелчком на одной полосе винила хуже, чем мумификация.
   Поэтому, такой вариант отменяется. Хотя он обещает мелкие деньги. Подобрав горошину, я иду по улице. Лето скоро сдастся, и это будет хорошо, потому что все одно - категорематическая бесконечность, с пивом. А ночью в холодильнике настаивается молоко. Я не могу поставить его под звезды. Оно прокиснет. Но свет проникает и так - потому что все вокруг пронизано нейтрино, а значит, космос повсеместно пропитывает все тела. Надо хотеть таких раскладов.
   Качественная и количественная бесконечность. Абсолют, Космос, Бог, Ум. А, когда люди малость сходят с ума (в виду неверного программного обеспечения души), то им и кажется. Да я знаю много людей, которые говорили - я - бог. Они писали всяческие вирши, и все это так плохо - и я понимаю, что может быть пытка. Мучительный процесс орошение плохим. Когда мозги сочинителей коптят. Да лучше не жить. Но если жить заставляют. Что делать?
   Инфинитезималь. Начал Ньютон, кончил Лебниц. Хорошо. Но как бы так извертеться. Иван Мак был. Да он и сейчас, видимо, продолжает воротить шатуны и всякие другие дела - хотя они и сами работают. Инфинитезималь засасывает. Я не знаю, что делать. Надо, может быть, подождать, чтобы кто-то пролетел. Я бы воскликнул - они уже здесь.
   А как будет первый дождь после начала всей этой засушливой темы, надо будет все это отметить. Первый очередной дождь. И еще - набор короткий рассказов, при выключенном смысле. Флажок в положении ноль. Архимед вычислял квадратуру параболы. Но нафиг он это сделал? И мне кажется - ведь я, скорее всего, могу прийти в темный замок запредельного мира и там разбудить Архимеда и сказать ему - вот, товарищ, вина этого года. Красные, как и тысячи лет назад. И желтые, и - сияющая углекислота сидра. Но, поверь мне, все мы - модели. В этом и правда земли. А я - мировое зло с поломанным мотором. Как я починюсь, то отправлюсь подальше отсюда, посозерцать, порезвиться. Потом он дальше будет спать. Потому что тут нечего сказать. Совсем ничего.
   Луна - великая копейка. Гуано Эйпс из альбома 96-го года. Одна страница. Но если нужны темы - то их так много, что скучать не будешь никогда. Лишь бы вдруг не оказалось, что и правда - пластинка не стоит на одном месте. Даже и перевернуть нельзя. И упасть за край нельзя. Концепция для художников. Даже проективная геометрия не при чем. А вот большой состав идиотов при сочинительстве - это вязка правда. Да я каждый год наблюдаю насекомых, которые попадают в мед или сироп, ну или хотя бы на дно пивной бутылки. Летит оса. Пивка - для рывка. Немного сладости, и - медленная смерть.
   Все потом забудется. Про Затокрымнаш будут вспоминать с разных углов. Во все будущие годы. Но все же жаль, что время почти никому не подвластно. Пусть бы для ума. Для воображения. Даже художники единичны. И мастера слова редки. Скорее всего, из десятка потенциальных выживает один, но узнаем о его существовании мы после. Это слишком просто. Это было бы слишком идеально для тарелки мировой пищи, потребляемой солнцем.
   Но здесь надо заканчивать. Такой формат.
  
  
   Наше издательство-3
  
  
  
   Мы работали уже давно. А что в наше время годы? Просуществовать на рынке лет десять - это уже практически победа над реальностью. В каждом деле время своё, оно и как пища, и как потребитель пищи - время, я имею в виду. Допустим, у вас - магазин по продаже пива. Хорошо ж. Пивко! А тут бац - новый закон, и говорят тебе:
   - Ты виноват!
   - Почему?
   -Потому что пивко!
   - Что в этом криминального?
   Потому что....
   Работает станок. Книги слово выезжают из лона вселенной. Фантасты, нападая на клавиатуру, превращая ее в пыль, также превращают в пыль и слово. Потому что один человек чаще всего способен довольно неплохо описать самого себя. Ну а что потом - вы спросите? Правильно, описание себя-2. Описание себя-3. 4,5,6. Но - на то он есть и телевизор и интернет - можно что-то подсмотреть и обвернуть описание себя-2, добавить туда новую технику, чудовищ, создать наряды для объектов воображаемого сексуального вожделения. Роман всегда один. Хотя их и сто. У нас есть соточки. Еще ж говорят - нахнуть соточку. Правильно. Один из нахнувших - писатель Слонов. Но это - редкий рекорд. Его книги продаются в обложке, о которой можно сказать, что это - замечательный multicolor. Так это называется. Писатель Дышащий нахнул полтинничек. Миры Среднеречья, Миры Полуречья, и я его спросил:
   - А вот как вы думаете, Дышащий, в если - Ќ Речья?
   - Виталий я, - ответил Дышащий.
   - Виталик.
   - Виталий Александрович.
   - У меня брат - Александрович - произнесла Таня Апрелева.
   - А я пришел за гонораром, - проговорил Виталий Александрович, Дышащий.
   - А....
   - Нет денег, - сказала Таня Апрелева.
   - Кризис, - заметил я, - понимаете, надо знать - кто сказал, чем сказал. Особенно - чем сказал. Но кризис есть кризис. Вы приходите в следующую пятницу, Виталий. Может быть.
   - Будут деньги?
   -Точно не знаю, но - все может быть.
   - Но продажи растут!
   - Вы можете увеличить число написанного в два раза.
   - Написать продолжение "Разочарованного странника"?
   - Да. Разочарованный странник-2.
   - Но их и так 20.
   - Тогда - 21! - сказала Таня Апрелева.
   - А еще - напишите продолжение "Улитка на равнине", - предложил, - например - "Улитка на трассе М90".
   - Вы думаете?
   - Ну хотя бы не трассе М91, - посоветовала Таня.
   И он ушел. А мы сели в уголку, и Тане надо было работать идти - вы же знаете, она моет полы, и это, может быть, самая честная работа в наше время - но всегда есть, но, если, вдруг, когда, зачем.
   Вы спросите - зачем?
   А правильный ответ будет - за шкафом.
   - Литература себя исчерпала, - сказала Таня, - ну ничего. Ничего. Все когда-то заканчивается. И сама жизнь заканчивается. Вот даже в природе - запасы полезных ископаемых, и они не вечны. Нет. Нефть выкачают, что останется?
   - Дерьмо, - ответил я.
   - Вы серьезно?
   - Все, что произвели люди, превратится в нефть. И все будет заново.
   - А нынешнее, по-вашему?
   - Да. Это то, что осталось от динозавров.
   - Значит, нас не будет?
   - Постапокалиптика. Инопланетяне высадились на Неве и атаковали Аврору.
   - А если серьезно, я вот смотрю, смотрю на это, и думаю - раньше швабры были деревянные. Серьезные швабры. Не то, что сейчас. Я понимаю, что это - металл, но это - китайский металл, прошлая швабра согнулась.
   - У деревянной вылетала палочка, - возразил я.
   - Но ее всегда можно было вставить на место и снова мыть. А сейчас нет леса на швабры, все уходит на то, чтобы печатать фантастику. Но разве это читают?
  
   Я думал о фильтрах.
   В анкету кандидата мы поставили графу "Крым .... " и отбирали только тех, кто правильно нам отвечал. Нет, вы же знаете - у нас еще были "рост", "вес", "домашний адрес", "номер паспорта" и многое другое. Но кризис.
   Надо крутиться.
   Не хочешь крутиться - пролетишь.
   Арам открыл предприятие по производству сыра из сырозаменителя "Лещ". Но потом лещи закончились - их сетями таскали Сёма и Маркар Песковы, братья-акробаты.
   - Разве лещи - это выгодно, Ара? - спросил я.
   - Лещ - всегда лещ. Рыба.
   - Сыр из рыбы?
   -Сыра мало, да? Сёма делал сыр из пшеницы, самый вкусный сыр, пятсот.
   - За кило?
   - Да. Не.
   -Не?
   -Да.
   - А как название?
   - Пармезан, да?
   - А из леща?
   - Сыр "Мюнстер", Германия.
  
   Так вот, был у нас расцвет. Были жирные годы. Так называемые тучные годы. А что сейчас за годы? Я не знаю. Наверное, год - эпоха. Начали жирно, а потом - похудели. Но кто похудел? Я потолстел. И Арам потолстел. А Таня Апрелева, королева уборщиц, похудела - она блюдет спортивность. Великое это дело. А писатели да. Одни толстеют, другие - худеют. У них есть путь. Ze way. Помню, и песня же была - вис ис зе вэй. Май вэй, тем более. Писателей все больше. И очень часто пишет человек в письме:
   "Вы знаете, я так талантлив - поймите, даже дело не в том, талантлив я или нет - но мне кажется, что моя литература может хорошо продаваться!"
   А я, как главный редактор, отвечаю:
   "Таких как вы - полная страна. У нас нет незаменимых людей."
   А он, придурок, зачем-то пишет мне ответ:
   "Поймите, в нашем поколении уже нет ни Толстых, ни Достоевских - и уже не будет, они же все заменимы! Заменимы другом вашего друга, который решил стал сочинителем. Вашим собутыльником-филологом. Другом вашего друга-собутыльника. Заменимы! Вы понимаете, что еще пару шагов, и со дна мы уже никогда не поднимемся!"
   Я подумал - что ему сказать? Как поставить этого провинциала на место. О! Я ему ответил:
   "Прежде всего, в своем письме вы должны были указать домашний адрес, и, потом - вся провинция живет в иллюзиях, народ на Рязанях рассочинялся. Вас - миллионы! Скифы вы! Монголы вы!"
   Думаю - ну как я его на место-то поставил-то. Графоманы! Идите к Мошкову! Идите на "Прозу"! Платите денежку и участвуйте в конкурсе "Писатель года".
   Нет, он снова мне ответил:
   "Вы просто пытаетесь убежать от себя. А когда проказа? Прокаженный натягивает на себя маску, делая вид, что он - нормален. А теперь представьте себе целую страну, и все - в масках. И все кричал - хайль! Это потому, что вы больны, и нет здоровых, и вот вас, больных, как раз - полная страна, а Рязани тут не при чем? При чем Разань, если нет доктора?"
   Ну я ему уже не ответил. Мелкий человечишко.
   Сырок.
   Вспомнились сырки из детства. Янтарь. Вкусненький. Аж рот вязало. Еще в баночке такой. Хлебушком его берешь, эх. Обычно про "Дружбу" вспоминают, но это как-то не то. С перцем помню был. Ох, я его любил. Сырок "Орбита". Шоколадный. С чайком его. Во сырок. Сыр плавленый голландский. Просто "Сыр плавленый"...
   Хотелось поговорить.
   О литература. О том, что наш путь - самый верный из путей.
   Что пишут: Из всех твердых сыров Пармезан самый твердый а жирностью всего 32% жира в сухом веществе. В Италии изготавливают несколько разновидностей пармезана, отличающихся способом приготовления, различных по форме и размеру. качество пармезана сыроделы проверяют специальным молоточком, определяя по звуку, не образовались ли в нем пустоты.
   И, когда делают Пармезан из леща, шкурки сала, крахмала картофельного, масла пальмового, муки стабилизированной, воды исправленной - в душе твоей - космос.
   - Почему вода исправленная? - спрашиваю я.
   - Нэ знаю, - отвечает Арам.
   - Ее кто-то исправлял?
   -А? Да. Исправительные работы. Для воды.
   Рокфор.
   Горгонцола.
   Камамбер.
   Эх, забросил Арам издательский бизнес! Нет, конечно, он работает - но здесь все же дело более патриотичное. Импортозамещение. Обама, тебе запрещено входить в двери нашего издательства!
   Фета.
   Моццарелла.
   Бри.
   Сулугуни.
   Тофу.
   Эмменталер.
   Разгулялась душа. Размечталась.
   - Давайте запрашивать вместе с рукописями отпечатки пальцев? - предложил я.
   Я говорил это как бы самому себе. Я вызвал к себе секретаршу - у нас была текучка, и секретарши менялись каждый месяц. Вообще, в один момент было от двух до четырех секретарш. Одна сидела на входе и красила ногти, а остальные читали присланные работы. Вообще, это дело должно называться редактором, редакторшой, но Араму вообще нравится слово "секретарша". Слово же сексуальное, тайное. Уединительное. Представляются темные кабинеты, кожаные кресла, наказания за плохо проделанную работу, плеть.
   - А зачем отпечатки пальцев? - спросила она.
   - Не знаю. Ну а что же еще?
   - Вы хотите, чтобы поток желающих упал?
   - Нет. Он только возрастет. И отпечатки будут присылать, я вам гарантирую.
   - Да. Но чем смысл?
   - Смысл. Да не при чем. Знаете, был смысл, и в самом начале был, а теперь я сам не знаю - где он. Ну это как анекдот - суть за барханами? Помните?
   - Помню. Но почему вы меня вызвали?
   - Скучно. Скучно, потому что все одинаково. Давайте и мы напишем по роману?
   - Вы серьезно?
   - А вот так. Без негров. Без б. А? Слабо?
   - Вы хотите дать мне задание?
   - Я хочу, чтобы это было помыслом. Задание - это так скупо. Нет души. Нет горизонта. А вот напишем мы, например...
   - Например...
   - Ну вы сами подумайте. Тренд - это, например, это то, о чем говорят, скажем, депутаты.
   - Стук от собачек.
   - Что?
   - Ну стук от собачек. Топот собачек и кошек. Закон такой есть. Если у вас есть собачки, и они громко топают, с вас могут взять штраф.
   - Ладно, - проговорил я, - РПЦ против Бэтмена. Сойдет?
   Ее взгляд был ровным, немного стеклянным. Девушка неплохая. Арам, наверное, взял ее заметку - у всех мужчин более темных, нежели средне статический представитель генного багажа России, есть мечты о многообразии и гаремах.
  
   Идеальный рассказ. Идеальный роман. Это словно бы идеальный шторм, о котором рассказ сине-зеленый телевизионный глаз, одушевленный телевизор, экран в буквах.
   Я сказал:
   - Надо, чтобы кто-то с кем-то боролся.
   - Боролса? - осведомился Арам.
   - На обложке. Например, Путин наступил ногой на змея, и сам он - Георгий, а у змея - голова Яценюка.
   Арам задумался. Потемнел. Посветлел. Потом - превратился в светофор. Наконец, идея просветлила тьму души его.
   - А чо по бабкам, да?
   - По бабкам? Не знаю.
   - Знаешь, - сказал он, - мы начинали как концептуалисты, да? Мы - энтузиасты нашего дэла. Когда автор нам пишет - вот я - конечно же - самый талантливый писатель Сыктывкара, да? И я согласен. А его сосед - более талантливый самый автор Сыктывкара. А у них за углом живет лыжница Люба Егорова, и она.... Кто ана?
   - Почему она там?
   - А гиде?
   - Гиде?
   - Нэ цэпляйсо за слава, - Арам был почему-то зол.
   - Ну вот. Вот ты, - сказал я, - что ты думаешь? Нам нужен абсолютный автор? Но его нет в природе. Но у нас есть одноразовые авторы.
   - Это правыльно.
   - Оно все одноразовые!
   - К нам прышол - ушел. К другому пошёл - прышол. Там подоили, туда пошел, там взяли, оттуда - ушол.
   - Средняя жизнь обычного автора - книг максимум шесть, но он может, конечно, состояться и каовые авторы. Егорова, и она...к нахатель соточки.
   - Сто пядысят?
   - А если выбросить всех и взять одного, чтобы сделал пятьсот?
   - А штуку?
   Правда, нахнут соточку - писатель-сотеннец. Слова такого нет, неологизм. Раньше о героях писали. Сейчас - варят бульон. Картошки туда. Правильно. Мясца. Отлично. Ничего, что после картошки, а не до. Потом чего? Сахарку. Правильно. Современный роман. Потом - чая туда заварки. Пойдет. Потом - позади крутой поворот, впереди - новый. Песочку. Не едят песочек? Да и черт с ним. Зато он присутствует в борще. А потом чего еще добавить? Молочка. А еще - цементику. И еще.... Бензинчику. А бензинчик не горит, ничего - будет хорошая обложка, соточка. Правильно, берем пятисотников. Штук десять. Но говорим им, чтобы придумывали себе разные имена, и, таким образом, Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй - при чем, это лишь один писатель нашего издательства так монументален. Мы уж не говорим про остальных. Но - мы подошли лишь к краю теоретического максимума.
   А потом мы поссорились из-за секретарши. Нет, не из-за этой, но из-за другой, светленькой - хотя и мнения ее и не спросили.
   Это было серьезно.
   Мы решили, что дальше так жить нельзя.
   - Давай стрэлятсо, - предложил Арам.
   - Давай, - согласился я.
   - На пистолетах?
   - На автоматах.
   - Ты серьозна? А на шпагах?
   - Шпага - удел фантастов, - сказал я, - встретимся в леске не Яаузе.
   И вот, со стороны Арама были два секунданта - Мартур и Павлик-Мавлик. Были это ребята хотя и основательные, но - с воробьиной душой. Тут такое дело - это не значит, что человек - воробей. Весь вопрос в том, что вот стоит человек и ёжится. И ёжится, и все тут. А так как в мире существует кружение душ, наследование качеств от древних животных к человеку, то тут совершенно понятно, понятно. Это не значит, что человек безопасен. Наибольшую опасность человеческий индивид представляет для самого себя. Уж не знаю, кто так придумал. Знак "опасно" нужно рисовать у себя на руке. Как посмотришь, а там -
  
   Осторожно, я!
  
   С моей стороны были Георгий Ватанов и Миша Кожин. Что касается пистолетов, то у меня был ТТ, а у Арама - ПМ. ПМ хуже. Это меня даже несколько расстроило, я подумал - если умрет Арам, наше издательство уже не будет таким, как прежде. Может, обменяться оружием? Что хорошего я сделал в этой жизни?
   А) Родился
   Б) Ел
   В) В процессе еды вырос
   С) Бизнес. А у кого он лучше? Нет, у нас, наверное - дело знаковое?
   Тогда зачем стреляться?
   Арам насуплен был. По небу летели белые предсмертные облака. А что до секретарши - она сама, должно быть, и не знала.
   - У нее есть муж! - выкрикнул я.
   Арам пожал плечам. Грустно так.
   - Я не шучу!
   - Эта ничэго не мэняет, - ответил Арам, - муж - это приставка. Может быть, у нее нэчего было эсть, и она нашла себе кормильца. Муж - нэобходимость.
   - Он молод. А значит - не кормилец.
   - Но что ты хочишь?
   - Арам, ты стоял у нее под окном с цветами? Хорошо. Под окнами - это необыкновенное палево. Под дверями кабинета - с гитарой? А? Ты знаешь песни?
   - Знаю.
   - А умеешь играть?
   - На дудочка играл. Барабан.
   - Может, стоило привезли барабанную установку и сесть, и играть.
   - Она убежит.
   - Решил, что у нас - фирма идиотов.
   В это время секунданты собрались. Надо было начинать. Да, бывают же дни - фатальные дни, и природа наполнена чем-то - в воздухе своем, словно бы уже понятно, что будет урожай душ, и это - не отвратимо. Навсегда. Нет, ну мы знаем, что жизнь - не единично, и начинаем мы с одноклеточных водорослей. Это вот как Пушкин и Дантес. Чо они стрелялись, да? Это потому что на этапе растительного бытия, за тыщу лет до этого, кто-то был деревом, а кто-то - лианой, и уже тогда пролегла меж ними вражда. А повод - это дело десятое. А если и не было такого, то зачем не жить?
   Зачем не жить?
   - К барьеру! - сказал Миша Кожин.
   Палик-Мавлик хотел почесть ухо, неудачно повернулся и зацепил Мишу.
   - Ты чо! - завопил он.
   - Сли, ни кричи на миня! - возмутился Павлик-Мавлик.
   - А ты что, девочка?
   - Ти каму сказал девочка?
   Тут и началось.
   Секунданты подрались. Мы решили не драться.
  
  
   Время.
   Всегда кажется, что раньше было свежо и свободно. Но это - старение материи души. Но нет, душа не стареет. Нервы. Мозг. Тело. Страна. Например, приняли закон об обязательных приседаниях по утрам в офисе, и нам пришлось взять в штат спорт инструктора, на два часа в день. Он, сволочь, много бабок косил. Положим, в нашем здании 500 офисов. А наш офис - номер 250. И вот, приходит он к нам.
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте.
   -Раз, два. Раз, два.
   А потом, в голове у тебя целый день - раз, два. Раз, два.
   Да. И нашей секретарше он понравился. Я даже хотел Араму предложить вызвать спортягу на дуэль, но передумал.
   Мы повесили на стенке карту Крыма.
   С нас стали брать налог на Крым.
   И вот, принимая у себя в кабинете видного писателя, Ивана Иншакова (которого за глаза звали Ишаковым), я говорил:
   - Мы ждем отмашку, когда нам разрешал писать сирийскую фантастику.
   - Башар Асад против....
   -Да. Против.
   - Яценюка?
   - Да.
   - Против Владимира Турчинова.
   -Да.
   -Против Обамы?
   - А вот тут нужен полный эпик. Понимаете? Отмашки еще нет, а как она будет, все бросятся писать, и самый первый писатель, если он будет не негр, хорошо заработает.
   - А если негр?
   -Ну полноте. Будете писать?
   - Да. Но сюжет.
   - Капитан Америка высаживается на Таймыре, чтобы найти и уничтожить сокровища древних русичей и тем самым унизить Россию, прибывает МЧС, начинается махач, возникает провал во времени. Всех побеждает Сергей Шойгу.
   - Что, так и писать - что Шойгу.
   - Нет. Ну, напишите - был боец Альфы - например, Пойгу.
   - Сойгу?
   - Соев, может?
   - Нет, это слишком замысловато.
   -Пучков?
   -Почему нет? Фамилия знатная.
   Правда, я не чувствовал темы. А она, тема, мысль, начинается с импульса - если ты прав, то ты его и чувствуешь. Немного колит в голове. А если нет - то пустота. Но система правильная. Это значит, что природа наделила тебя творческом нюхом, и ты на многое способен - важно лишь поставить тебя на нужное место. Умный человек всегда себя найдет, не потеряется.
   И так и было.
   Раз, два.
   Раз, два.
   Но это не все. В итоге, к нам приставили представителя администрации, Сосипатра Макеева. Зачем он нам был? Правильно. Программа. Идеология. Воспитание масс. Но массы не читают! Массы смотрят ролики на ютуб. Хоть что ты выпусти. Хоть Библию Сталина, хоть Жизнеописание Святомученника Вышинского, кому какое дело? Вот такая печаль. Ты вроде бы делаешь все правильно, а мире - другой порядок, и ты опоздал, приятель. Информационное общество разбивает все твои попытки вернуть справедливость в прах.
   В пыль.
   Сосипатр Макеев хороший был мужик. Лет 55, собирался ж работать до 70, утверждая, что скоро поднимут пенсионный возраст, а значит:
   - Эх, повоюем!
   - Нэ дожыть, - прокомментировал Арам
   Мы стали справляться о его имени и узнали, что его отец был Арнак Дартаньянович, брат - Ижак Макеев, сестра - Любовь Москва. Надо ж. Фамилия такая. Это значит, что у мужа фамилия - Москва. Я даже подумал, что сошел с ума. Но нет. Кажись нет. Хотя у меня на лестничной клетке живет врач, я его и спросил:
   - Как вы думаете, я не сошел с ума?
   - Нет.
   - Почему?
   - Нормальных нет.
   - А вы?
   - И я.
   - Тогда нечего бояться?
   - Верно. Нечего.
   Теперь о детях Макеева. Вернее, начнем с жены - звали ее просто - Лида. Лидия Макеева. Сын - БОЧР, биологический объект человеческого рода, дочь - Россия. Так и звали - БОЧР Макеев. У второго сына попроще было имя- Елисей. И Арам сказал - ишь ты, королевич Елисей. Еще и дочь вторая была - Береза Макеева. Было ей тридцать лет, у нее были дети - Таис и Самара.
  
   Теперь мы были словно бы в надежных руках, и, с одной стороны, надо было бы и денег дать - чтоб уж совсем было идеально. Ежели есть хозяин - то он должен как спрашивать, так и кормить. Но тут все же получалось криво - хозяин спрашивал, но не кормил, а доил. Это вот представим себе корову - выгонят ее пастись на луг без травы, да еще и налог с нее, да еще и приставят к ней Сосипатра Макеева, скажут - корми его, корова. А корова мычит - эй, а трава? Какая трава? Крым наш, корова. Крутись. Или умри, корова.
   Таня Апрелева решила стать художницей. С утра она мыла пол. Потом раскладывала краски, всякий же там мольберт, бумагу, ручки, карандаши. И так - она рисовала целый день, а вечером убирала и шла домой - но вот для художеств был выделен отдельный кабинет, и в нем, в кабинете этом, летал неповторимый творческий дух.
   - А это что? - спросил я, указывая на картинку.
   - Москва.
   - А где Кремль?
   - А он... Он есть, но он идет предыдущим слоем. Туда надо поставить стрелочку - мол, Кремль там.
   - А это что?
   - Земной шар.
   - Что-то он, Тань, овальный.
   -Да. Но он и правда немного овальный.
   - Ты знаешь, могут подумать неладное. Овальный кабинет. Представляешь? Ты ассоциируешь землю с Овальным кабинетом.
   - Ну я не знаю, во-первых, я не в курсе, что это такое. Во-вторых, это - чистое творчество. Человек - копия Бога. Только маленькая. А если ты любишь? Вот ты идешь по улице и видишь - сидит маленькая птичка, и ей холодно. И ты берешь ее в ладошку и греешь. А потом забираешь с собой. Почему так? Потому что - любовь. А другое и не надо. И издательство наше работает из любви. К людям. Многие люди пишут, а куда им деть себя? Некуда. А вот есть мы. И мы им даем шансы, счастье. А как без шанса? Иначе не прожить.
   - Быть сильным.
   - Для чего?
   - Но ты же сильна в искусстве швабры?
   - Да. Я хочу поехать на чемпионат мира по уборке.
   - Да. И ты его выиграешь.
   - Не обязательно. Хотя бы пройти квалификацию.
   - Разве этого достаточно?
   - Иногда вызов - это твой собственный вызов. Зачем переваривать то, что кто-то думает? Нет, это важно, а может - и не важно? Зачем рамки? Делай то, что хочешь. А представь, если ты не правильно хочешь? Вот ты хочешь, а хочешь неправильно. И всем от этого хуже. А если нас таких - тьма. Все мы хотим, и все - не правильно хотим.
   - Может быть, так и есть.
   - Может быть.
  
   Я думаю, правильно она делала, что рисовала. Потому что есть цели, а есть - собственно - то, к чему мы стремимся - а именно - чтобы ты ничего не делал, ел хорошо, качественно и не то, чтобы по своей колее двигался, а может быть - вообще не двигался. Зачем оно вообще? Нашел себя, и хватит.
  
  
  
   Уруру
  
  
   Везде есть Уруру. Если вы не слышали, это еще не значит, что нет. Во дворе, на улице, в подъезде. Ну, может быть, вы живете в лесу - тогда, конечно, здесь нет Уруру. А так - можно проверить, выйти и крикнуть.
   - Уруру!
   В лесу может попросту не быть людей.
   Если поле - то оно желтеет до горизонта, и вы можете придумать Уруру. Идти вот так и кричать:
   -Уруру!
   А никто не слышит.
   А колоски сорняка словно бы кивают, шатаются. Простор бесконечен.
   Люди как тела небесные. Но траектории быстрее и очевиднее. Это по орбите какой-нибудь Плутон тащится что паровоз. Но это иллюзия времени. На деле, глаз со стороны видит, что планета эта гоняет как гоночная машина. Один круг, два, три, сто, миллиард. Внутри молекул все так же. Есть ли там жизнь? И люди так же идут по заданным маршрутами - но здесь устройство сложнее, и книга жизни по своей сути не открыта. Нет тут ни Ломоносова, ни... не знаю кого. Какого-нибудь Теслы или Лебедева. Кто б нам открыл ее? Физик, химик, Хокинг может? Наверное, не родился такой человек, если и родится, то с крыши упадет кирпичи и зашибет его - чтоб порядок не нарушал. Хорошо же, когда все определено. Спокойно, четко, алгоритмично, академично. Все поезда расставлены, и фишки расставлены, и судьбы расставлены, и цари назначены, и нет самоназначенных.
   Птицы сидят по заборам, комментируя отражения в глазах.
   Водка.
   Водка. Начало - 18 литров. Водка. Приквел - неделю назад я был на питейном празднике, народ ходил в водкой и шариками, кругом водили ослов, чтобы с ними сфотографироваться, водили коней, в ванной сидел крокодил - ему в рот совали руки, и он не кусался, потом, потом... Потом, был человек со змеей. Он попросил налить ему:
   - Братан, не нальешь.
   -А змея будет?
   -Нет, - он засмеялся.
   - А как тебя зовут?
   - Сека.
   - Сека?
   -Да. А знакомые зовут меня Уруру.
   -Я про тебя слышал.
   - Про меня все слышали. Это потому, что кругом очень много разных Уруру, люди думают, что я - именно тот. Но может и не тот. Слышал про Адидаса?
   -Да.
   -Но это другой Адидас. Адидас - это мой друг. Он уехал в Испанию, но он вернулся. И теперь он работает грузчиком.
   -Стоило ли возвращаться?
   -У грузчиков кругом - разная судьба.
   -Это точно.
   -А ты какого Адидас знаешь?
   -Я знаю двух Адидасов.
   - А Водку знаешь?
   -Да. Юра Водка.
   -И я знаю Юру Водку. Это который с косичкой?
   -Нет, тот умер.
   - Тогда нет, не тот.
   Мы присели на фонтан. Я налил. Мы выпили.
   -А я знаю другого Уруру, - сказал я.
   - Ну да. Еще есть Уруру с Маслозавода. И есть Уруру на Депо. А был старый Уруру, тот помер.
   - Что за старый?
   -Да их было несколько. Я их не знаю. Но у того была змея. Такая же. А чо за водка?
   -Я - мастер водки.
   -Сам делаешь?
   -Да.
   -Класс. Научи.
   - Это кальвадос-75. От градуса начала. Но надо первые сто грамм согнать, они не пригодны для приема. Нет, если очень сильно хочешь, то пойдет. Тоже ничего. Но. Всегда есть но. Но - это когда гонишь коней и кричишь им - но! Но - это и однако.
   - И выпьем за но.
   -Но.
   Змея улыбнулась.
   - Меня раньше звали Князь, - сказал Уруру, - потому что у меня фамилия Носков. В детстве мы кидались носками. Делали мячики и бросались.
   - Все в детстве бросались носками.
   -Нет. Не все. А потом, у меня был медведь. Я его водил на субботы, чтобы люди с ним на улице фотографировались. Потом он стал старый и умер.
   - Похоронил?
   -Да.
   -Сам хоронил?
   -Да. Нашел место в лесу. Поставил там обелиск.
   -Написал, что медведь?
   -Нет. А то увидят, сломают. Там он лежит. Да давно уже.
   - А змея лучше?
   - Ну к ней привыкнуть надо.
   Тут его позвали.
   -Уруру, здоров!
   -Здоров. Слышь, ну давай еще по разу, а?
   -Да давай.
   Бутылку лучше брать с собой побольше. Ну хотя бы 0.7. Если водка градусов 70, то все прекрасно. Остается купить пива, чипсов и радоваться.
   -Чо, пошел?
   -Да, братан.
   -Ну давай, пока, Уруру.
   -Пока.
   Приквел закончился. Закончился и сиквел. Будни я ненавижу, но надо стремиться делать из них выходные. Есть много правил вне правил - чтобы не судить по шаблону. Например, в одной области знаний могут превалировать умные, а в другой - дураки.
   Exceptionally fools.
   Например.... Дураков нет, когда надо восходить. Восходишь ментально. Восходишь сугубо. Горы. Горы - суть треугольник. Поэтому и водка треугольная. В литературе дурни разводятся как комары в тех странах, где невозможно делать карьеру. Тогда, мучаясь от зова белков и белок, индивиды начинают строчить - на гора выдаются мегатонны ровной, нечищеной, мягкой и невкусной ватки.
   Водка. Середина. Из 18 литров мы получим литров 6. Это хорошо. Таинственный краник отпускает на волю капельки. Я сочиняю рассказ ни о чем. Это - период внутристагнационного бега, полость и сфера, закрытая от эфирных масел солнца, приближение субботы и водочных чудес.
   Йес.
   Что касается поэзии, то это - еще более засоренная почва, и вырабатываемый Exceptionally fools вещество еще хуже, еще ужасней. И есть царь, это - смесь царя зверей и царя чертей. Но без человека. Поэтому, чуя медок плети, поэты лижут асфальт. Они готов содрать язык. Но царь, царь... Он съест. Наслаждение болью.
  
   Водка. 3-я часть. Первые 3 литра.
   -Алло.
   -Алло.
   -Это я.
   -Да.
   -Не узнал.
   -Узнал
   -Водка уже есть?
   -Да.
   -Хорошо.
   -А ты знаешь Уруру?
   -Что-то слышал.
   - Ну вот тот, вот тот.
   -Нет, я знаю, есть много Уруру. Я вспомнил - на дворе был 1980-й год. Мы прыгали на тарзанке в реку. Само по себе, тарзанка. Остальное до лампочки. Время от времени кто-то попадал головой в ил и торчал, все говорили, что это упал Ил-2. Иногда он сам не выбирался. Приходилось тащить за ноги. Камыши качались и волновались, очень странно - вообще, в наше время уже нет таких камышей, это невозможно. Камыши - часть души. Например, ты посмотрел фильм про белогвардейцев и решил повторить. Сам по себе такой повтор - это есть выступление. Это перформанс. Ты взял камышину и попытался подышать. Оказалось, что это невозможно. А еще - плотва, которая щекочет нос. Ты пытаешься дышать, дышать, а она хочет заглянуть в глаза. Тайное счастье. И вот, когда ты разгоняешься, тарзанка наматывает полукруг, поодаль взрывается воздух, кто-то кричит истошно - Уруру, ты где?
   - Так это тот самый Уруру?
   -Ну да.
   -А какой именно?
   -А какая фиг разница.
   -Водка есть?
   -Есть.
   -Я приду.
  
   Так вот, система 18 - 6 +1 закончилась. 1 - это последние фракции. Раньше, при СССРах, последние фракции разливали в бутылку "евро", чтобы было чем платить работягам на дачах. Сейчас это не деньги. Рассказ не про это. Да это и не рассказ. Человек должен либо прожить и выполнить биологическую задачу, либо узнать смысл земли. Последних не то, что нет, есть некие претенденты - раньше были, во всяком случае, сейчас как будто уже оцифровался, отгофрировался земной шар - но никто так и не думает, что он внезапно смертен, так и живется - бабки, бабки, а бабок нет - мучение, кто-то виноват, кто-то мешал, где же ты счастье и все такое. Потом - камни. Сначала свежие. Потом средние. Потом имена стираются. Наступает большое Никогда, хотя - локальное с точки зрения земли, как Pale Blue Dot.
   Да фиг с ним, что ты просидел в бочке. Круто же. Столько веков назад сидел ты в бочке, до сих пор твой образ кого-то будоражит.
   Я вышел за хлебом и услышал в магазине:
   -Привет, Уруру.
   -Привет.
   Я огляделся. Нет, я никого не знал. Помидоры на прилавке напоминали начало осеннего бильярда в природе, тут же лежали гимнастически-скрученные корни имбиря, а рядом - разноцветные перцы - словно эстрадные певцы. А еще - синеющий, словно мечта, виноград, а яблоки - планеты-гиганты. Юпитеры. Китайские груши - лампочки для еды. Дыни - тоже планеты, покрытые тайными рисунками на коре своей.
   - Мне только хлеба, - сказал Уруру.
   Да, это был какой-то другой Уруру. Один из многих. Взяв свой хлеб, он направился к выходу, а потом вышел, и так хотелось выскочить на улицу и во все горло заорать:
   -Уруру!
   Я понял, что мне слабо.
   Это - очень уже осенняя стадия человека, когда ему слабо.
   Ну и ладно. Пусть будет осень. Что в ней плохого? Нет, конечно, сверхновых на небе, нет новых, нет пульсаров, нет нашествия варваров и демонов - но вино именно осенью созревает, и это тоже имеет смысл.
   Я купил хлеба и коржиков.
   Стадия 18 = 6 +1, это хорошо.
  
  
  
  
   Начало сентября
  
  
   Я вспоминал хороших и плохих людей. Плохие - это, может быть, плохое зерно. А сам человек не виноват - с этой точки зрения и Луна ничем не виновата. Как было нагло и ярко недавно, и этот белый мертвый жар ушел, и теперь можно наблюдать лишь небесный обмылок.
   Какой-нибудь демон ночи выйдет себя натереть. И - луной. Чем же еще. Хотя справедливо сказать, что это - месяц, но все же месяц, он другой. Немного края острее. Ножик. И не обязательно выходить из тумана, чтобы нести с собой ножик. С ним и так можно ходить, с ножом, по небу - и в светлое время, в прозрачной своей ипостаси, и - в темное, и тогда лезвие блестит особо - он его где-то таки наточил. Неизвестно где. А демон берет обмылок и водит по своему телу. Страсть космоса. Страсть неба. Но мы ничего не знаем.
   Хорошие и плохие люди вроде бы на полюсах определений, но смерть одинакова. Иногда кому-то кажется, что есть разница, и особенно указывают на отдельные случаи - но это вопросы поиска бревен в глазах.
   Лес.
   Еще можно увидеть и мега лес. Но это уже отклонение. Я имею в виду, это вопросы приема лекарств внутрь.
   Настала среда.
   Ничего не изменилось.
   Я ждал чудес. Но ничего. Но - помер великий король босоты - Хомут.
   - Хомут умер, - услышал я.
   - Я так и думал, что он умрет, - сказал соседке.
   -Да. Да. - она стреляла словами.
   - Ну вообще, все умрут. Но я имел в виду, что это случится примерно на днях.
   -Да?
   И всё. Более подробные разборы были доступны для других вечерних водок.
   - Слышал, Хомут помер?
   - А это какой именно?
   - Ну Хомут, Юра.
   - А это молодой Хомут?
   -Не знаю. 60 лет.
   -Тогда - молодой Хомут, а то был старый Хомут, толстый. Не знаю. Кажется, тот тоже помер.
   - Слишком много говорил, - сказал я, - поэтому и помер.
   - Тот или этот?
   - Этот.
   - Ты думаешь?
   - Я ему даже сказал.
   - Видишь, ты как чуял. А тот тоже много говорил.
   Это была ночь с синей бутылкой у края пропасти в никуда, и обмылок луны светил скромновато, видимо, ночной демон уже намылился им и нырнул в какое-то скрытое море. Там много морей. Даже преисподняя по сравнению со всем этим - всего лишь внутренний объем напёрстка. Человек с возрастом становится умным, системным, рациональным, и вселенная ему по барабану. И я чувствую, что и здесь - автомат. Никакой души. Правильно, что все постепенно усыхают. Я бы сказал - что так положено. Но это субъективно, это в этом мире так. А там - свободно и темно, а если у тебя гребешок, как парус, ты на самом себе приближаешься к светилам, и тогда ясный огонь нагревает телескопические мозги.
   Я думал, что в космос можно полететь именно так - превратившись в гребешок, передавая энергию звезд большому телесному парусу.
   Это хорошо, когда ты веришь в то, чего не бывает.
   А потом, если сильно-сильно хотеть, то....
   То.... Стакан. Белый кальвадос +75. Погнали.
   - Что за собака? - спросил я.
   - Ленин.
   - Так и зовут?
   -Ну ты посмотри на него. Улыбается.
   - Да. Улыбается. Ленин!
   - Он добрый.
   - Не кусается?
   -Нет. Его с детства много гладили. Чем больше собаку гладишь, тем она умнее.
   - А я слышал, что наоборот.
   - Она же принимает энергию рук.
   - А если надо кусаться?
   - А зачем кусаться? Не надо вообще по жизни кусаться.
  
   Все остальное - это ночь. Вот ты начал описывать ее вчера, позавчера, поза-позавчера когда луна еще была вменяемым обмылком, а сегодня это уже не так, кусочек совсем мал. Но я все равно выйду смотреть, как демон выйдет пополоскаться. Это ж не значит, что он чистый или грязный - просто ему нравится. Пена уносится космическим ветром в сторону, и мы ее не видим, а слепые спутники проносятся прямо у него под животом, совершенно мертво и бессмысленно, и потому он не воспринимает их всерьез. Это более грустно, чем камни. Спутник. Какое грешное слово.
   Там - на сходе магнитных контуров, есть полусфера, по которой скользит теперь Юра Хомут. Он поначалу не понял, что умер. На похоронах он сел за общим столом и смеялся, наливал и пил водку, и, хотя в бутылке не убывало, он этого не замечал, и ему казалось, что он говорит с соседом. Они пили, пили и смеялись. А это был Тобик, пёсик, который помер еще неделю назад. Тобик сидел на крае стола со стаканам и радовался, что может побыть человеком.
   - За тебя, сосед! - воскликнул Юра Хомут.
   - А, - Тобик махнул лапкой.
   - А чего ты?
   - Ну за что выпьем?
   - За счастье.
   - Точно. Как-то радостно вокруг.
   - Да. Ко мне гости пришли, - сказал Хомут, - смотри, и Петя Железа-Мать пришел, и даже Сява Тунеядец, и баб сколько. Чуешь, баб сколько?
   - Что-то чувство дурное, - проговорил Тобик.
   - А чего это?
   - Не знаю. Я когда сильно радуюсь, это значит, что скоро будет плохо. Сколько раз так было. Колбаску один раз нашел. Я же не брал ее. Я ее нашел. Только я ее нашел - так словно заря на меня снизошла. Я понял - вот это лучший день моей жизни. Но только начал я еще сильнее радоваться, как получил. И получил так, что сильнее получил, чем радовался. А я же ничего не сделал. Колбаска просто так лежала. А стало быть, наказание всегда сильнее радости. Но это только один пример. Потому что так было еще раз десять, что как только радость на меня снисходила, так я и получал. И всегда сильнее, чем озарение. С тех пор я радости боюсь. А сейчас как-то уж слишком радостно.
   - Тогда и выпьем, - сказал Хомут.
   - Да я уж выпил.
   - Ну еще раз выпьем.
   - Понимаешь, хорошо мне с тобой, сосед - но вьется вокруг моей морды мысль, что есть тут какое-то нарушение, не может такого быть. А чего именно? Как будто огрели меня по голове тупой стороной сковороды. Я должен знать какую-то истину, а я ее не знаю, никак не могу познать.
   - А какой сейчас месяц?
   - Сентябрь.
   - Говорят, когда алкоголь перестает радовать, наступает осень. Так ли это?
   - Так. Так. Все именно так. Давай лаять?
   - Давай.
   Сели они и начали лаять, и не было тревоги.
  
   А теперь уже почти нет луны. Я даже не знаю, что от нее вообще осталось. Надо будет взять и проверить. Это, надо думать, безмылье. Демон останется грязным. Но и звезд нет - шторы из облаков решили соорудить осенний театр, который состоит из определенных однородных погодных элементов. Самолёты забираются за облака и там шелестят - путь их далек. Среди деревьев много желтого. В темноте это не так очевидно - но осенний человек всегда знает об этой желтизне. Покатые груши висят, они будут висеть ради того, чтобы полосатые спортивные осы могли питаться их соком. Осы часто живут до второго снега. В первый они выползают, на последнем издыхании подлетают к припорошенным грушам и сосут нектар жизни. Так хочется.... Скажете - жить. Нет, сладкого. Сладость сильнее чувства опасности и знания о том, что есть край, а за краем ничего нет, и вот ты к нему подошел, упал, как деревянный бычок, что шел по доске. Но и сентябрь слаще чем смерть. Он уже желтеет, вдоль горизонта гонят, гонят стада облаков. В спину их плеткой. И еще раз. А вот - и новое стадо. Много же надо перемещений для существования осени, для всех ее стадий.
  
  
  
   Ша, медуза
  
  
   Жила была Медуза.
   Медуза родила Выжрач.
   Про Выжрач можно сказать, что это и он, и она.
   В детстве же собаки больше нравились, потом я их ненавидел, но сейчас возникло первичное природное чувство. У собак есть нечто схожее с птицами. Нет, конечно, к птицам имеет отношение и Волчий, и Лёсик.
   Именно Лёсик вошел роман "Sahno", хотя все это выдумка. Выдумка полная.
   - Ша, медуза.
   Один из вариантов клича.
   - Ша, молекула!
   Молекула еще лучше, но тогда сама Молекула должна понимать свою молекулярность. Писателей плохих много. Не писателей еще больше. Вотще, чем громче человек, тем больше у него шансов быть пациентом. Поэтому, как все это понять?
   А это
   Это концепции.
   Вы знаете, что такое концепции.
  
   Когда приходит Александр, мы вспоминает о поэте Yuri, наливаем прямо на улице. Сзади трётся Лёсик. Он хочет кусаться.
   -Лёсик! Лёсик.
   А в Сахно это выглядело так:
  
   "Lesik."
   "Lesik. Shitson. Well? Lesik Shitson?"
   "Why not Lesik Shitnton?"
   "Oh, great."
   "Lesik Shitberry!"
   "Lesik Turdshadt"
   "Wonderful? But what if he is not Lesik."
   "But who?"
   "Suppose... Abraham! Yes. Look at him! He is a real Abraham."
   "Abraham Shitfield. Great boy."
  
   Ну и правильно. Хоть и кусается, но укус может быть медицинским. Во всяком случае, всегд можно закричать на него - Ша, Медуза.
   Ну и Ша Молекула!
  
  
   В тот день
  
  
  
   Был некий день. Был некий год. Выйдя на улицу, Сергей забыл права пешехода.
   -Ну и хрен, - решил он, - хрен на это.
   Впрочем, не знал Сергей, что с этого дня во многих местах стояла система определения наличия прав по лицу. Всё это, впрочем, было и ничего, если б держался он толпы. Но душа звала. Через телефон тянулись разговоры. Савельев рассказывал ему про покупку новой машины:
   -Понял, понял, братан?
   -Понял, - ответил Сергей.
   Суета сует суетилась. Сказано, впрочем, чрезмерно поэтически. Но как иначе? Такова она, жизнь современного человека. И нельзя сказать, что - человека русского. Нет, суетился теперь весь мир. Должно быть, венец творения - муравей. Это в древности было иначе. Теперь уж и отступать было некуда.
   -А мафон? - спросил Сергей.
   -Прямой гугл-канал.
   -А диск есть?
   -Нет. Я ж говорю, гугл-канал.
   -А вдруг сети не будет? Я слышал, Егоров говорил, отъезжаешь на десять километров от Москвы, и гугл-канал не ловит. И поэтому он поставил обычную дисковую магнитолу с USB.
   -Сейчас везде цивилизация, - возразил Савельев.
   Говорить можно было сколько угодно. Да Сергею это и нравилось - зачем молчать? Вот жена у него была - как раз молчала. Молодая, худая, суше, чем швабра, или, например, держак лопаты. Если рядом их поставить, непонятно, кто кого перекроет. Впрочем, все это было мелочью. Сергей работал вдохновенно. На условности он внимания не обращал. Выйдя на тротуар, он вдруг увидел наряд. Инспектор махнул палочкой, проводя этой самой палочкой воображаемую прямую, требуя Сергея остановиться возле обочины тротуара. Как ни странно, как бы вообще всё это не выглядело невероятно, Сергей припарковался. Он шёл пешком. Но уже несколько месяцев, как всех пешеходов в РФ обязали сдавать на права на пеший ход.
   -Ваши документы, - поинтересовался инспектор.
   Сергей отпираться не стал. Нет. Есть, но дома. С собой не взял. (По правде, вообще никогда не брал, даже в голову не приходило, но не рассказывать же об этом здесь. Нужна отмастка. Это все знает. Живешь на Руси, будь готов, что тебя вдруг начнут трясти, вытрясывать, забирать, крутить на бабло на ровном месте, ни с того ни с чего).
   -А дома есть?
   -Есть.
   -Так. Та-а-а-а-ак.Так-так-так-так-так-так.
   Появился второй. Оба были что бочонки. Вообще, в последнее время, на волне борьбы с коррупцией, инспектора вдруг как-то особенно утяжеляться, как-то особенно лосниться. Как будто сама жизнь становилась более теплой и маслянистой. Но борьба - это поворот в сторону честности, как никак. Но ведь и знают люди, что честность на нашей земле - она сплошь такая. Такая немного скольская впору всем этим веществам - и маслу самому, и жиру, и маргарину, и может быть, солидолу.
   -Так, так, Сергей, значит, Денисович, - заметил инспектор, теребя документы.
   -Да.
   -Статья, Сергея Денисович. Управление транспортным средством без прав.
   -Какое ж транспортное средство? - спросил Сергей. - Я же пешком иду.
   -Та-а-а-к.
   Он встал и задумался, Сергей. Тогда инспектор и говорит:
   -Ну что же? Давайте оформлять?
   Прежде чем оформлять, начались, конечно, всякие трубочки.
   -Пили? - спросили у него.
   -А я ж пешком.
   -Так. Та-а-а-ак. Так-так-так-так-так.
   Говоря это, инспектор осматривал его со всех сторон.
   -А это что?
   Обрадовался он чего-то. А все почему? А ему показалось, что в кармане у Сергея что-то лежит.
   -А что там?
   -Не знаю, - ответил Сергей, но тут додумался, - а если хотите узнать, вызывайте понятых.
   Конечно, суровое дело. Пешеход идет по улице без прав на управление пешеходного транспортного средства. Есть ли катафоты? Есть ли талоны?
   -А где талоны? - спросил сотрудник.
   - Вот талоны.
   Талоны техосмотра (вернее сказать, обязательной медкомиссии, были с собой). Но тут стали пробивать - платил ли налог на здоровье, оставлял ли на проверку отпечатки пальцев в пункте продажи алкоголя, набрал ли обязательные часы просмотра Kisel-TV, нет ли родственников в Украине, подписывался ли в компании "Наш Минск" или нет. А если нет? Да, но не обязательно же!
   Но самое главное - прав нет.
   -Я это...., - сказал Сергей.
   Слово-то заветное. Нет, его, конечно, проверили на алкоголь. Проверили на табак. Сняли с руки копию наклейки - а именно, клеил ли на руку ленточку или нет. Оказывается, клеил. Все в порядке.
   -Та-а-а-а-а-ак.
   Сотрудники все были большие, как будто бы мешки с биологическими веществами. Хотя оно так и есть. Просто мешки. Большие мешки. Пустые мешки. А что на счет души - тут тоже все очень хорошо. Так, было вычислено, что есть русская душа. Есть нерусская душа. Ну и рептилоиды - как же без них.
   - Та-а-ак, Сергей Сергеич, - оценивающе сказал большой мешок, - слово "ватник" употребляете?
   - Нет. Ну, то есть....
   - Что?
   -Ну я в плане фуфайки.
   -Чо? - выкрикнул худой био-мешок. - Так и говори, фуфайка. Слышь, Лёшь, по-моему, наш человечек. Надо бы его принимать уже.
   -А чего его принимать-то? Слышь....
   - Ну я это, - сказал Сергей.
   -Ладно, - проговорил большой мешок, - давай пройдем в машину.
   Да, и прошли они. И расплатился там Сергей. С наличкой, оно понятно, дело, всегда туго. По закону нельзя шуршать - руки можно стереть. Но шуршать рубликом все равно приходится. А тут, в машинке, был, собственно, прибор оплаты. А куда шла оплата? А кто его знает.
   Да и не сказать, чтобы сильно уж разорило это Сергея. Но что делать? Не купит детям сладкого, а жене.... А жена сама себе купит.
   А когда выходил он, тут уж много людей остановили. Был велосипедист, ехал с ненакачанным колесом. Потом, взяли дядьку с ребенком. Стали катать - его ли это ребенок. И оказалось, не его, и документов нет на ребенка. Дядьку сначала отправили на откатку пальцев, потом увезли, ребенка повезли в приют. А потом тут бац - шла девочка, в кедах, с расширенными глазами.
   -Иди сюда!
   Только катать.... Оказалось, боярская дочка! Ух, что тут было.
   -Знаете, что с вами будет, - сказала боярыньша мечтательно, - ваши имена сотрутся. Не было вас. И не будет. Исчезнете. Поняли?
   И дальше уж непонятно было. Сергей оттуда ушел, а так как прав у него не было, надо было каким-то образом добираться до дому, чтобы его какой-нибудь еще наряд не взял. Он влез в троллейбус, вёл себя тихо, стоял в углу - ибо камеры троллейбуса могли случайно выхватить его лицо. Но обстановка вскоре разрядилась. Пришли девочки, раздающие листки акции "Освободим Минск!"
   - Возьмите листочек, - сказала девушка, тонкая, словно береза белая.
   Сергей улыбнулся.
   -Распишетесь?
   -А обязательно.
   -Нет, но....
   Он подумал, конечно, что лучше расписаться - в следующий раз так забудет права, начнут катать - может из-за этой не росписи чего и выйти не того. А там и галочки надо было ставить - и за освобождение Минска, и за очистку Азербайджана от фашизма и многое другое. Ну ничего. Проставил он. А уж выходя, вспомнил, что надо б купить и сигарет. Паспорт был с собой. Проходя по проходу между домами, где прохлада лежала плотно, хорошо и мягко, он прослушал льющуюся из динамиков позитивную песню про президента:
  
   Президент, президент
   Ляляляляляляля.
  
   Пели дети. А в сигаретном магазине, конечно, взяли паспорт на проверку. Потом он ждал, когда компьютер пришел зеленый сигнал. А потом, конечно, оказалось, что сигареты стали еще дороже, и что купить их почти уже нельзя - и он взял без фильтра, и оказалось, что всех, кто берет без фильтра, записывают.
   -Купите талон на ГТО, - предложил продавец.
   -А зачем? - удивился Сергей.
   -А по секрету скажу - его можно курить.
   Тут словно бы знак был. Оно так повсеместно, даже и в природе - когда, допустим, слишком жарко, и жара эта снабжается неким паром - то вроде бы, дождь будет. Или вдруг видишь ты суету. Но суеты нет. Это словно сигнал в мозг. Да и откуда ему взяться. А идет! Некий скрытый мотив, песня. А значит - стоит наряд и инспектор показывает палочкой на пешеходов - припарковаться для проверки документов.
   Поэтому, купил он талонов ГТО, Сергей. Пришел домой. Свернул их. Стал курить - и - о чудо - курились они свежо, с какой-то новой сверхъестественной табачной силой.
   Правильно говорят, что западный мир рушится.
   Только в России могли такое придумать. Русский человек всегда выживет. Ага, а пацан у Сергея был как вся молодежь - нихрена не поддерживал власть. Чатились, чтили либералов, называли президента неприличным словом.
   -Па, а если воздух отменят? - спросил он.
   -Никогда, Коля, не отменят.
   -Па. В Рязанской области есть село, там вымерли люди. Там вводили экспериментальный налог на воздух. Но так как денег ни у кого не было, то люди умерли. На последок те, кто еще были живы, пытались крутиться. Они решили, что те, кто умирают, лохи, а умные выживут - они пытались выдуть воздух изо рта трупов.
   -Это брехня, - сказал Сергей.
   -Нет. Не брехня.
   -Так что, все умерли?
   -Нет. Не все сразу. Те, кто не умер, крутились, продавая воздух тем, кто умирал. Но и они умерли.
   -А как это сделали?
   -Поставили колпак.
   -Это ты либералов начитался? - спросил Сергей.
   -А что?
   -Пятая колонна?
   -Бить будешь?
   -Бить нельзя. Ты же напишешь заявление.
   -Ха-ха. А ты куришь бумагу.
   -С голодухи по табаку, сын. Уши пухнут.
   А не мог он признаться, что и не бумага это была, а очень даже дело хорошее. ГТО. Курил он талоны на ГТО, и было это даже лучше, чем табачище обычный, стало быть. А Коля что? У него было четыре урока в тот - обязательные, по программе - Русский, Основы православия, "Скрепы", физкультура. А на платные поднялись цены. А у Сергея денег не было. А сын только рад был. Он через китайские анонимайзеры чатился, чатился, и там все предсказывали скорый развал России, но фиг - не валилась она, а только укреплялась - вышел новый танк, новый самолет, новые ракеты, люди прыгали от счастья, обнимались, вешая у себя в домах фотографии новых кораблей. Все вдруг поняли, что питаться нужно скромней, и что газ, газ, газ.....
   -Па, а ты слышал, что была неудачная попытка воскресить Сталина?
   -Не, - ответил Сергей.
   -Да. Его клонировали. Он ожил, встал, выдернул из стены кабель и убил всех сотрудников током, в особо извращенной форме. А потом туда пустили газ, а он не умер. А потом.... А потом его на выходе привалили.
   -Это кто сказал?
   -Я читал.
   -Блогеры?
   -Ну да.
   -Блогеры - козлы и либералы. Враги.
  
   Тут уж накурился Сергей. Хороший был день. Эх, мягко же шло ГТО. И палева никакого. Хотя, конечно, для табачника дело это может и опасное - но кто докажет? Там же много постоянных клиентов, а камера в магазине, видимо, не работает.
   А что еще в тот день было? Был телевизор. А потом - еще телевизор. И еще, и еще. Один сплошной поток из телевизора. А потом и жена с работы пришла. А Коля всё чатился.
  
  
  
   Наш
  
  
   Виталик и Сеня спорили о судьбе Крыма. Сидели они на ялтинской набережной, курили и, нычкуясь, попивали. Ментов вокруг было больше, чем людей. Да и что с того?
   - Это ничего, - сказал Сеня, - наши, это, ну как бы....
   - А что наши? - спросил Виталик.
   - Наши в Сирии зажигают.
   - А загад? - осведомился Виталик.
   - В смысле? Это блатное слово, что ли?
   - Да не, слышь, братан, я так. Я думаю - хотел я мясом слышь заняться. Еще до Нашего, слышь. В Запорожье Ручкин мясом занимается. У него свиней много. А никто не, слышь, знает. А?
   - Чо а?
   - Да хуй в ачо. Ты слушай, что я говорю.
   - Ты, да чо за рамс?
   - Да тише ты. Я ж по братски. По братски рам не рамс. Короче, слы, Ручкин - да вот один ряд, стоят, блядь. Вот второй ряд - стоят, блядь. Родная занимается. И мать заниматься. И отец. И кум даже. Но кум он сука забухать любит, он его не дюже подпускает. Я, понЯл, взял Зубенко - давай, чо, едем. У него "тройка", по натуре машины делали так делали, "тройка" все равно ништяк, мы ездили по грибы за психбольницу, впятером сели и набрали.
   - Слышь, - Сеня спросил, - а чо вас столько залезло? А куда грибы клали?
   - Ну Зубенко был за рулем, а мы ж взяли с собой, посидели там.
   - А грибы?
   - Да хватило, слышь. За мясом год собирались ехать. Ну что-то все время мешает. Я еще начал штукатурить. Еще хотел поехать Данила, а он заливал. Ну некогда все время. Все время заливает.
   - Чо заливает? - спросил Сеня.
   - Ну, по натуре, опалубку. А залил опалубку, у свата надо было заливать. А Ручкин снова звонит и маякует - мяса много, цена низкая, чо ты там, чо делаешь? Ничо не делаешь? Спишь?
   Мы поехали и взяли. Но снова впятером поехали, только тогда я понял, что мазы нет. На пятерых поделил, остался хер. Я стал думать. А тут поступил рамс от Натахи - хочу иномарку. Я говорю, я не хочу иномарку, Джон свою отдает. Ну первая. Зато она 74-го. Она не латаная. Это тачка тестя. А он загнулся недавно. Он на ней почти не ездил. Если кто узнает, что такую копейку продают, то с руками оторвут. Слышь, ну такая, еще для ремней - ушки такие. Видел такие? Не? Первая копейка. Итальянка. И омыватель такой - рукой такой цмык, цмык, понял? Их почти не осталось. Я говорю - как раз. А Натаха дорамсилась, что я ей леща выписал. Ну а она собралась - думаю, да хрен, перебесишься, вернешься. А хуй! Смотрю, через два дня ходит с Михал Сергеичем. Ну его знаешь. Вася Горбачов. Я его выщимил. Говорю, слы, Михал Сергееич, давай общаться. А он мне кричит - ты, да я при чем? Что ты прицепился? Баба сама приходит, а я что? Давай, мол, не тупи. Мы пузырь раздавили за кирпичами, слышь, и всё. И я подумал - да жизнь, чо, идет. Но все равно, оно ж за живое берет, и ты спишь и ощущаешь, что где-то там ее имеет какой-то шланг, и я себе сказал - все пройдет. И чо, прошло. Я взял эту копейку, слышь, я съездил за мясом до Ручкина. Набил багажник и салон, и даже на переднее сиденье положил. Сало я сдал Артуру. И по пацанам развез. С ливером я на больничке был. Там свиснул, работники вышли, разобрали ливер. А по мясу стоял на Москольце Никола, к нему отвез, он сразу капусту отдает. Ну не то, чтобы сразу маза была, но была. И слышь, и тут - крымнаш! Я собрался к Ручкину, а там кардон, стоят пархатые.
   Я забухал, и слышь....
   - Да, слышь.
   - Я узнал, что можно до Бека за мясом ездить. А Широкой кричит, что в России всех свиней забрали, чтобы возить кенгурятину с продскладов. Ну, там в 50-х годах заморозили кенгуру. Пора склады очищать. Кенгуру, слышь, как мой отец. По возрасту, слышь. И везут, слышь. А свиней всех забрали. А кенгуру, слышь. Ну напрямую так может и не продают. А в колбасу - сколько хочешь.
   Так вот, долго говорили они о мясе, и вот, увидели они чертилу, который шел взволнованно, суетливо. Шел он и спотыкался, вообще - потерянная это была фигура.
   - Слышь, чо с тобой, мужик? - спросил Виталик.
   - Тс-с, - ответил мужик.
   - Надо ему налить, - произнес Сеня, - слышь, братан, въеби!
   Мужик вздрогнул. Но тут уж был и стакан.
   - Давай. Давай. Полегчает.
   А мужик не то что пил, он лакал.
   - Ты не ссы, - сказал Виталик, - мы брали у Скотины. Он делает из хлеба. У него со двора дырка на хлебзавод. Он из дырки высовывается, булок набирает и квасит ее на водку. Давай. Говна, слышь, не жалко.
   Мужик тут отошел и стал рассказывать:
   - Слышь, мужики, а вы точно ничего не знаете. Сидите тут, жопу греете.
   - Ты про жопу аккуратней, - посоветовал Виталик.
   Мужик закурил и говорит:
   - Короче, слышь, хоть ты верь, хоть ты не верь. Я из Севастополя. Мы крышу там крыли барину. Из Москвы, короче, Ночной Волк. Платил нормально. Но правда аванс только дал, за бухло не следил. Был еще Грак. Знаете Грака? А вы местные?
   - Мы купаться приехали, - ответил Сеня.
   - По зиме?
   - Да, а чо? Чо тебе?
   - Да нет. Так это, слушайте чо. Кроем крышу, да что-то заебались. А там - митинг идет. Ну что-то кричат. В матюгальник кричат, я говорю - пойдем пива возьмем, там точка есть, и можно пожрать что-нибудь, да глянем на митинг. А Грак говорит - там много мусоров. Я говорю - да со стороны обойдем. Не заметят. Прорвемся. И был и Сепа Корень еще, а Колян остался. И Жека спал, значит. Не стали будить. Ну мы идем, а там кричат, кричат, и тут диктор стал по типу скандировать. И кричит:
   - Наш?
   И все хором в ответ орут:
   - Наш!
   И он снова:
   - Наш?
   И в ответ:
   - Наш!
   И снова:
   - Наш?
   И в ответ:
   - Наш!
   И тут такая, пацаны, хуйня происходит. Все разлетается. И земля, и люди, и даже ларьки, из земли вырывается что-то неведомое, очень большое. Великан, поняли? Здоровый сука. Выше домов. Поднимается и как закричит:
   - На-а-а-а-а-а-ш!
   И соседний дом на бок упал от крика. Поняли? Так кричал.
   -Ты, да пиздишь, - сказал Сеня.
   - Ха, - мужик усмехнулся, - скоро узнаете. Прохлаждаетесь тут. Он, значит, наклоняется. Рожа - как район. Понял? И берет Грака. И громко кричит: ты кто? А тот отвечает: Грак. И как заорет он: Гра-а-а-а-а-а-а-а-к!
   А Грак по ходу кони двинул от крика. Понял? И тут он из земли вышел и говорит:
   - Наш я! Наш! Наш я! Моё имя - Наш! Наш я!
   И стал он землю жрать. Да так жрет быстро, что раз - и нету ничего. Так, пацаны, когда мы оттуда съебывали, Севастополя уже не было. Одна выемка, заполненная морем. Нет ничего. И он двинулся как раз по трассе - все жрет быстро, ничего не оставляет. А куда все девается, кто его знает?
   - Ну и, - произнес Сеня.
   - Ну и. Не ну и. У меня кум ну и любил говорить, котлетой подавился. Ну не помер, но по спине стучали. Да я вам говорю, мужики. Я сам бы не поверил, если бы не увидел. Он землю жрет и идет вдоль трассы. А идет он очень быстро, жрет так, что мама не горюй. Может, он и остановится. А если не остановится, скоро будет в Ялте, и тут все сожрет. И он идет и все время кричит - Наш! Наш! И в грудь себя бьет, поняли?
   - Наш? - спросил Виталик.
   - Наш.
   - А чо это он наш?
   - Да я откуда знаю.
   - Ну ладно. Слышь, как тебя зовут?
   - Леша.
   - Леша. А фамилия как?
   - Сердцев.
   - Леша Сердцев значит. Давай, по пятьдесят, а там подумаем. Ты знаешь Горянскую? Нет, наверное. А ее все знают. Приходишь значит к Горянской, а там у нее такое дело. Вроде бы клуб по интересам. Чисто, понял, чисто на дому. Ну, она сама гадает - она сама, понял, снималась раньше, но пошла на пенсию. Ну ей лет сорок, такая она вся, Горянская - раньше на набережной стояла, потом в Симфе у Миши Шерстяного работала. А сейчас у нее на дому клуб "Аэробика". И тёлочки там. Сейчас накатим, и пойдем к Горянской. Она мне торчит. Попросим девочек, попросим саунку. Саунка у нее на дому есть. Если что, сами натопим. Слышь, Лёша Сердцев. А ты не местный, по ходу.
   - А чо?
   - Да хрен с ним. Давай.
   Это такой план и намечался. Погода ж зимняя стояла, свежая. С моря дул веселый ветерок. Движения в городе было маловато. Бензина не хватало. С током электрическим все еще хуже обстояло. Да разве кто-то грустил? Водка - огонь, тепло. Немного закуски. И все, и жизнь налаживается. Правильно ж - надо чем-то улучшить кровь, иль веществом, иль сущностью смысла. Тут уж как получается.
   Да вот только шли они аккуратно, так как кругом были сотрудники, осматривали людей, вдруг чего задумали? Если ты вышел на улицу, то ты уже - потенциальный нарушитель. Но это лишь малая степень того, кем ты вдруг можешь оказаться. Ты сам-то знаешь, человек, кто ты? Вот ты идешь. А вдруг ты - исламист. Спроси у себя. Если вдруг заберут тебя завтра, а ты был не готов, ты не знал? Нежданчик. Крутой нежданчик.
   Так вот, так вот.
   Так вот, и не дошли они до Горянской, ибо тут и говорит Лёша Сердцев.
   - Тс-с!
   - А? - не понял Виталик.
   - Слушайте.
   А вроде бы нечего было слушать сначала. А потом, как будто где-то вдалеке громыхнуло. Даже ухнуло. То ли шлепок, то ли зевок пространства. Тут вроде что-то такое, эдакое, стало слышно. В душе ж некие мурашки зародились. И тут - совершенно явственно дрогнула земля, и еще хуже - из аллейки выскочила толпа и понеслась. Ребята-то под газом были, не удивились. Газ - дело в некотором роде замедляющее. И тут был вопль:
   - Он сожрал Артек!
   Толпа прошелестела в ответ, и следующий, то есть, повторный крик, был уже далеко впереди:
   - Он сожрал Артек!
   Остановились ребята. Стояли, потом курили. Курили они принципиально не озираясь, хотя повсеместно ловили за сигареты и выписывали штрафы, протоколы и все такое. И слов не было. И эмоций - так же. Это ж похлеще, чем ушат холодной воды на тебя вылить. Толпа же проскочила, словно бы из некой трубы выдавило струю, и вот - вышла вся струя, и всё тут. Виталик почесал голову. У Сени был кулёк. Так говорят средь пацанов - кулёк. Пакет - слишком просто. И взял он кулёк, и вынул оттуда пузырь, но только было там на дне. И допил он то, что было на дне. В тот момент, словно бы в комментарий к его попытке выпить, что-то прогромыхало, и земля покачнулась.
   - Ого, - сказал Сеня.
   И еще раз. И тут - совсем уж сильно - стекла повсеместно загудели, вибрируя.
   - Землетрясение, - прокомментировал Виталик, - идем, чо. Надо, слышь, по логике. По логике чо было хуже всего? Не знаю. Все худшее уже слышь было. Ну может хохлы высадились? Да хрен. Турки может? Ну тоже хрен? Землетрясение, ты! Да Горянская в одноэтажном доме живет. Нас не накроет. Слышь, Лёша Сердцев, ты смотри - вот сейчас накроет все землетрясение, а ты на бабе лежишь. Ну как лежал, так и дальше лежишь, и ждешь себе МЧС. А то ты будешь кипешевать, будет тебе хрен с ушами. Лёша, зачем тебе хрен с ушами?
   Виталик своей мыслью был освещен, словно фонарем. Типа - вот какой я умный. А тут снова земля задвигалась, но так меленько, параллельными толчками, и вдруг совершенно невдалеке вроде бы где-то, явился звук ужасный, голосовой:
   - Наш!
   Голос был неверный. Он словно бы не трогал струны души, а наоборот, опровергал их. Это был параллельный голос. С ним нельзя было согласиться. Нельзя было просто взять и умереть от ужаса. Нет.
   А первым стартовал Лёша Сердцев, а ребята - за ним. И вот - бегут, остановиться не могут. А что там по Ялте бежать-то? Тут уж и трасса. И стал виден весь кошмар происходящего - так как автомобили мостились друг другу, жались, пытаясь стать какими-то пластилиновыми, были они как будто живыми. Расширить трассу уж никак нельзя было. Да, но вот он, вот он возвышался совсем невдалеке. Сеня остолбенел. Виталик икнул. Лёша Сердцев махал руками, как птица. Была эта штука очень, очень большая - совсем аморальная в своей невозможности. Синий свитерок. Большой, надо сказать. Можно целый район им накрыть. Штанишки. Штанцы. Штанища. Так вот, припадало это чудо к земле и ело, вот и все. И шло это поедание по трассе, и те машины, что не успевали, были обречены - и прямо тут целый автобус упал в рот великану. Он икнул, поднялся на всю высоту и прокричал:
   - Наш! Наш я!
   Голос его отлетел от горы, рванулся куда-то в море, и там началось волнение.
   Лёша Сердцев, видимо, более уже привыкший к суровой данности, ребят растолкал.
   - Слышь, надо того. Валить!
   Сеня был обезоружен, он словно окостенел. Виталик посмотрел на трассу.
   - Там пиздец, - проговорил он.
   И правда, есть же такое выражение - кто не успел, тот опоздал, и все уже было решено. Из города выехать никак было нельзя, да и самой трассы уже почти никакой и не было - зато имел место замечательно отъеденный край, который постоянно двигался, так как Наш продолжал есть землю. А до каких пор он съедал, не было видно. Может быть, и до уровня моря. Рот его был - как тысяча экскаваторов. А что куда уходило - кто ж знает. Хотя вроде бы и не могло быть такого, чтобы Наш не насытился, но кто об этом сказал?
   Из самого города народ вроде бы собирался бежать, но тут уж была огромная пробка, и мало кому повезло.
   Тут Сеня нашелся:
   - Пацаны, моцик!
   И правда, ехал тут мужик на ижаке, и тут же его остановили, скинули с мотоцикла, сели втроем и поехали - как в годы СССР, тогда так и гоняли. По юности, по трое, да с бутылкой вермута "Золотая осень". Раньше можно ж было? Хотя, конечно, рассвет был еще в 70-е, где-нибудь в Денисовке. Можно много чего вспомнить - например, 68-й бензин. Да кто помнит? Впрочем, у Виталика в 90-м году был мопед "Верховина", и как раз в тот момент на заправку завезли 68-й бензин, и стояла очередь - народ запасался, так как это было единственный раз в жизни, когда давали 68-й. Брали на много лет вперед. Многие и не понимали, зачем брали.
   И вот, шли они на перевал, и тянул, тянул ижак, и вскоре ужасная картина была позади. Виталик, а он за рулем был, мотоцикл остановил, чтобы отдышаться.
   - По ходу, хана Ялте, - проговорил Леша Сердцев.
   - Хана? Хана, да, - пробормотал Сеня, - слышь, так что это?
   - Я ж уже все рассказал, - ответил Леша.
   - Ну, еще раз расскажи. А то так помрешь, и не будешь знать, от чего.
   Леша, конечно, собрался рассказывать. Но ужасал тот факт, что колонна машин прошла, а новых уже не было - никто не ехал со стороны Ялты. Никто. Впрочем, еще хуже было от того, что периодически кто-то ехал на Ялту. Что тут можно сказать? Люди верят в жизнь. Они хотят жить. Не запретишь, как ни старайся.
   - Смотри, - произнес Сеня, закуривая.
   Да, на Ялту шел рейсовый автобус. Надо бы было его остановить, но никто не успел сообразить, и он пошел дальше - куда-то в никуда, навсегда.
   - Я ж говорю, - произнес Лёша Сердцев, - я на работу приехал. Сейчас работы нет, меня кент пригласил. Ну и доприглашался. Да хотя он и не виноват, кто ж знал. Я ж говорю, мы кушали, и с водочкой. Ну и это. Это... Ну они там эта... Один стоит с матюгальником и кричит:
   - Крым наш?
   И все должны хором кричать в ответ, что наш. Ну, нам-то какое дело? Я ж говорю, так и было всё, вы ж сами видели. Кричит - наш? И толпа - наш. А он еще высматривает, если кто не кричит и в рупор кричит и пальцем тычит - а кто там не кричит "наш"? И заставляет кричать. Ну все рады вроде. И, видать, козёл этот в земле сидел, и вылез. Он же слышит - наш, наш. Решил, что его зовут. Да кто ж знал.
   - Н-да, - проговорил Сеня, - чо ж делать-то мужики?
   - Валить, - предложил Виталик, - на переправу надо гнать.
   - Мы на этой хреноте не доедем.
   - Ну надо хотя б до Алушты доехать, может, там кого найдем.
   - Ну давай. Погнали.
  
   Так вот, а Алуште и состоялась пересадка - был остановлен пенсионер, который также, как и многие другие жители, эвакуировался. Конечно, это был дар судьбы. Попробуй, найди кого-нибудь, кто бы ехал один, на старой, но вполне еще годной к эксплуатации "Шохе". Пенсионера звали Давид. Был он мужик вполне позитивный и много спрашивал о происходящем.
   - Все от людей же узнал, - сказал он, - а я чую. Мне хорошо, я один живу, хотя я не знаю, куда ехать. Тревогу никакую не объявляли. Хотя б сказали по радио, что катастрофа. А правда катастрофа, ребята?
   - Ну да, - сказал Сеня, - на зов из земли, слышь, зем, вылезла неведомая хуйня. Прикинь, бать, а? Ну прикинь, я б хоть щас. Хоть чисто в дурку. На дурку, а? Надо водки взять? Слышь.... Да это, если люди не убежали, то магазины будут работать. А не будут, так - так возьмем. А? Рыбачье будет, слышь. У меня там такая, слышь, телка была. Та я даже молчу. Я говорю. Я так. Оно трубы если сохнут, оно конечно хрен, но вот слушай, Давид - хоть сквозь землю провалиться. Мне вот Сердцев говорит, я понимаю, что не врет, а не могу ж сказать. Какой дурак поверит. И тут - мама блядь же моя! Еле-еле из Ялты съебались! И он быстро идет. Жрет землю. Горы жрет, слышь, спокойно. Была гора, нет горы. А ел бы горы только - та и ешь, хуй с тобой. Он же сука идет по трассе, отрезает. Прямо б сука шел, ну и иди. Куда б он пришел? Да увяз бы. А нет, он по трассе, падла.
   - Гигант, значит, - сказал Давид.
   - Да.
   - Ну и что вы думаете?
   - Я думаю, это как в кино про войну миров, - сказал Лёша Сердцев, - там они сидели внутри, пока их какая-та чепуха не разбудила. Но там-то ладно, кто-то прилетел и разбудил. А тут же сами кричали, звали. Не знаю. Я думаю, оно куда-то должно деться.
   - А, вон магаз, - сказал Сеня.
   Здесь можно было спросить - что по чем. Но, надо сказать, людям в том месте ни до чего не было денег. Ни о каком великане они не слышали, но много рассказали о происках хохлов. Была там продавщица, были местные - люди все сплошь обычные.
   - Так слышь, - сказал Сеня, - вам скоро тут кирдык. Если конечно он сюда доберется.
   - Русским людям кирдык никогда не придет, - ответили ему, - войну пережили, и это переживем.
   Так и ехали дальше. Хотя и неспеша, конечно, ибо трасса по южному берегу - она так себе, все это знают - то камни свалятся, то сель сойдет, то еще какие-нибудь приключения. Зато все вокруг выглядело максимально буднично, будто ничего и не происходило. Должна быть, вся эта автомобильная суета, вся масса, железная струя, шла по другой ветке. Да и потом - куда все они ехали? Был ли край явления? Может быть, почудилось?
   А ехали на переправу.
   - Я уже человек старый, - сказал Давид, - у меня только товарищ есть, в Ростове. Далековато, но кроме того, я даже не знаю, жив он или нет. Скайпом я недавно научился пользоваться, но про него ничего не знаю. Нет ни номера телефона, есть только адрес. Электронные письма я тоже писать умею. А он уж точно - нет. Но может и умеет. Могли же дети его научить. Недавно мысль была - оно же может быть как угодно. Ты все в мыслях это перебираешь, а человек уже давно не на земле, а в земле, а ты все его считаешь живым. Я ведь думаю, до Ростова оно не дойдет? А? Как вы думаете, братцы?
   - Если надо, то и дойдет, - проговорил Леша Сердцев.
   - Да нет, - возразил Виталик, - на, водки засади. Как он дойдет? Тут же полуостров. Как бы почти остров. Он поэтому землю и ест, сволочь. Легко там есть. Если представить, то бля, почему нет? А? Почему и не сожрать? Ну ему может сладко, хули! А там до Ростова уже земля. Там сколько жрать-то? Ладно, полуостров можно отожрать. Ну еще остров Змеиный.
   - А правда, - сказал Сеня, - чо он на остров Змеиный не напал?
   - По натуре.
   - Ну он далеко.
   - Ну он тут спал, сука. Наверное, это татарский великан.
   - Вот, точно.
   - То-то они и перья поднимали, пырхали, а? Татарский сука великан. Спал в земле.
   - Имя-то наше, - проговорил Леша Сердцев.
   Ехали со средней скоростью. "Шоха" - машина советская. Хотя еще недавно считалась она русской гоночной машиной, машиной пацанской, блатной. Но все меняется. Теперь такое - удел пенсионеров. Погода стояла мягкая, устойчивая, отличная.
   Зима.
   Что в Крыму за зима?
   Вроде бы, и кусок был отъеден. Но здесь жизнь была мирная, и вот, в Судаке была замечена группка людей с плакатами "Крым Наш" и "Нет Эрдогану".
   - Бежать надо, а они выступают, - произнес Леша Сердцев.
   - Так вот, - сказал Давид задумчиво, - это знаете почему все так? Потому что мало творчества. Люди действуют по шаблону. На самом деле, это ни тепло, ни холодно, от того, что кто-то выступает. Это только можно сказать, что так или эдак - а надо посчитать КПД. Выступай хоть за что. Это еще говорил один культурный поэт, вы его, наверное, не знаете в силу своего социального статуса. Это поэт - раньше он был крымский, а сейчас жив ли? Никто не знает. Может быть, можно проверить в Интернете - но я не проверял. Его зовут Виталий Воробьиди. Где есть творчество, там оно само по себе уже лучше. И сын его - музыкант, они хотели организовать ансамбль - помните, как Меркури своими движениями всех раззадоривал. Они организовали ансамбль "Квин" (Ленино), но потом подумали - один вроде уже есть "Квин", назвали "Квинч". Так и было - "Квинч" (Ленино). Я рассказываю это, потому что думаю - может и правда, жизнь к концу подходит? Много всего было, и мало. Я, когда был молодой, думал, что очень медленно жизнь идет, и вот - чтобы дожит до такого-то срока, надо очень много постараться. А оказывается, почти ничего не нужно. Оно само приходит. И ты только спрашиваешь себя - а почему ты раньше не думал о том, что все вот так - накатит, а повернуть никуда нельзя? А? Ты думаешь, что кто-то лучше тебя. А все одинаковы. Ну, дело воспитания.
   - В Феодосии надо будет спросить у людей, - сказал Лёша Сердцев, - что-то уж странно спокойно тут. Может, мы просто с ума сошли?
   - Не могли все вместе, за один раз, сойти, - сказал Давид, - да хотя всякое может быть. Мы же не знаем, что было в прошлые века. Откуда-то же он выбрался? Может быть, он и в прошлые века появлялся? Наверное. Нельзя же так просто сидеть и всё - а зачем сидеть? Сидит он, кукует.
   - Спит наверное, - проговорил Виталик.
   - Спит. Конечно. А почему он на "Наш" отозвался. Если он спит тысячу лет, то он попросту может не знать русского языка.
   - А может и знает, - сказал Лёша Сердцев.
   - Почему вы так думаете? - спросил Давид.
   -Ну говорят же, что египетские пирамиды построили русские. Почему бы и нет. Если это так, то.... А может он пирамиды и строил. Или другие Наши были? Прикиньте, да? А мы думаем и гадаем. А пирамиды построили Наши. Оно ему как дважды два. Берет да строит, и поэтому он и русский знает. Это значит правда, что русские построили пирамиды.
   - А если все вылезут? - спросил Сеня.
   - Тогда нам точно каюк.
   - Да и одного хватит, слышите, - произнес Виталик, - по натуре.
   Некоторое время было не до разговоров. За Феодосией была встречена перевернутая продуктовая фура.
   - О, пивко, - сказал Виталик.
   Вообще, часть продуктов уже растащили, но все это было проделано руками наиболее беспечных граждан - потому как некоторая часть все же начинала эвакуироваться, хотя и не совсем понимая, в чем вопрос. Или, говоря по-пацански, в чем фишка.
   В чем прикол, почему все валят?
   В чем, как говориться, вопрос?
   Фура ж была - словно тело животного. Некий будто бы дорожный змей лежал, утомившись от жизни, упав, и уж прекратив конвульсии.
   Давид остановил машину, Виталик и Сеня пробились к фуре через толпу, вынули для себя упаковку баночного пива и коробку желтого полосатика, и дальше ехать было веселее.
   - Люблю желтый полосатик, - сказал Сеня.
   - А я не люблю, - сказал Лёша Сердцев.
   - Не, ну всё равно.
   - Леща бы.
   - А я привык. А даже с водкой, чо. Затрепал, да и нормально. Есть полосочки. Да слышь, полосочки уже не те. Я имею в виду, кальмар. Это китайский. Они слышь с бомаги делают. Это у нас был майор Крыцын. Почти Крыса, но не Крысин, а Крыцын, фамилия связанная с бухлом, потому что было вино "Крыница". Но он и бухал. Как бухнет, добрый. Как сухой, злой как собака. Орёт. И он и говорил - бомага. Не бумага. Да бля так многие говорили - бомага, не бумага. Шакалье. Я про эти самые. Про кальмары. Я видел в Интернете, слышь, Мазков выложил видео. Не знаешь Мазкова. Да Серега Мазков. Он сам с Сак, но ошивался как раз в Севастополе, помидоры продавал. А сейчас помидоров нет. Есть только тоже, китайские, везут на фурах. А как с Китаем поругаемся, воще не будет помидор. Ладно. Давай. Давид, слышь. Слышь...
   -А...
   -Да я так. Ты не обижайся.
   - Да на что.
   - Да что мы бухаем да и всё.
   - Да что еще остается?
   - Да то, ж слышь.
  
   Ближе к переправе очередь была. И пиво было. И водка. И разговоры. Лёша Сердцев заснул. Уж очень много он пережил, больше чем другие. Народ в очереди был понурый, настроения дурного. Ехали все туда. В обратную - вроде бы никого, хотя нет, кое кто и проезжал. Например, военные. Видимо, высадились с парома. О чем тут было говорить? Все люди тянутся к хорошему. Не зря ведь говорят - мир полон людей хороших. И поэтому, когда происходит что-то несуращное, сразу же становится всё как-то не так.
   - Войска! - крикнул им Сеня.
   Ехало два "Тигра" и БТР.
   - Э, - крикнул с брони пацанчик, - чо там?
   - Там пиздец, слышь, - ответил Сеня.
   - Что, совсем?
   - По любасу. Лучше не едьте.
   - А чо ты предлагаешь?
   - Да я так, братишка. У тебя приказ?
   Но уже и не было слышно ответа.И дальше двинулись военные, и никто, и ничто им не мешало. Очередь же двигалась медленно, и алкоголь давал о себе знать.
   Лёша Сердцев видел смутный сон о том, как возвращается он на стройку, а там - там хорошо. И кажется, уже никогда не будет плохо. И приезжает шеф, и денежку привозит. И денежку он раздает, люди радуются, и он планирует
   Куплю я...
   Начнем с еды...
   Как душа радуется, когда о еде говорят, о еде русской.
   Прежде всего - мясо.
   Есть мясо - не лох.
   Потом, колбаска.
   Колбаска должны быть каждый день.
   Богатые покупают дорогую колбасу.
   Бедные покупают дешевую.
   Ну ладно, о дорогой мечтать - как-то ж надо быть алчным. А надо о средней. Совсем уж дешевую - из муки и пальмового масла - не нужно. Пусть такая, нормальная, красненькая.
   Потом, ребрышки копченые.
   Потом, сало копченое.
   Сало простое тоже хорошо, но сейчас это признак того, что ты не живешь цивильно. А если ты купил копченое сало, то цивильно стало быть и живешь. Хорошо живешь. А простое - не.
   И мандаринки.
   А мандаринки стали жутко дорогими, и если ты купил - ты блатной.
   И сырку...
   А сырок из пальмового масла и жира леща, а ты покупаешь белорусский, и ты - блатной, и ты перестаешь здороваться с соседом.
   Но это все грезы были.
   И в грезах этих считал денежку Алексей Сердцев.
   А вот - и на отдых пора. На курорт. В Саратов.
   В Египте - враги.
   В Турции - враги.
   Во Вьетнам еще не запретили, но дорого.
   Крым - а съел его Наш. Нет Крыма.
   Тогда - правильно - в Саратов.
   Русский значит сильный. Купаемся в проруби... Зимние пляжи Саратова, как хорошо!
  
   Проснулся Лёша Сердцев. Подъезжали они к переправе-то.
   - Ну успеваем, сука, - сказал Сеня, - сука, полный паром.
   - Следующий придет, - проговорил Давид, - куда нам спешить? Как дела, Алексей батькович?
   Леша Сердцев зевнул.
   И правда, отчаливал паром - набитый вроде бы битком, да ведь и машин больше чем надо туда и не напихаешь. Вот людей - другой дело. С людьми завсегда так. Можно их и пихать, и совать.
   Ну или наоборот, и совать, и пихать.
   А потом - снова наоборот.
   Но это зависит от социальной структуры, от всяких устоев, мы знаем это хорошо. Но это в нормальное время. Да, в одной стране людей пихать, совать нельзя, а в другой - можно. А так, с виду - те же люди. Руки, нога. Голова. Глаз. А вот одних можно пихать совать, а других - нет.
   Но уж правда, если бежать - тут уж не до условностей .
   - Курить уже не могу, - сказал Виталик.
   - Табак лезет? - спросил Сеня.
   - Лезет.
   - Ну он из рук лезет. Руки желтеют, и сочится из пальцев никотин.
   - И не сдохнешь.
   - Да хуй там, никогда. Если столько курить, никогда не умрешь.
   - Будешь как мумия фараона, - проговорил Давид, - почему никто не предположил, что фараоны мумифицировались сами, от курения? А ведь если задуматься, он уже тогда был, Наш. Может, и строил им пирамиды. А они ему пальцем указывают - слышь, Наш, положи вот тот камень вон туда. А этот вот сюда. А вот сюда, наш, поставь сфинкса. Пусть себе стоит.
   - Чисто этот самый, - сказал Виталик, - чисто Хеопс!
   - Хеопс?
   - Ну да.
   - В общем, есть одна бабёнка, - сказал Давид, - она живет в Анапе. Я думал, думал - а, потом. Все времени не хватало. Я не то, что хотел к ней пристроиться. Нет, я хотел, да откладывал, а теперь старый стал.
   - А она вашего возраста небось? - спросил Сеня.
   - Нет. Молодая. Сорок лет.
   - Ништяк, - заключил Виталик.
   - И вот когда откладываешь, оно, понимаете, как будто еще есть время. А вдруг его нет? А? А ты все планируешь. Вот Серкин. Это мой брат двоюродный. Ему семьдесят пять лет, а он решил новую жизнь начинать. И не скажи. Уверен, что жизнь только начинается.
   Тут случилось что-то жуткое, быстрое, откровенное и злое. Нет, это обязательно должно было случиться. Ну не может же быть, чтобы все было просто, чтобы жизнь была смазана маслом, вроде как для того, чтобы там кот катался.
   Тут...
   Вылез он из воды.
   Ведь большой он был, красновытый, массивный, очень высокий. Метров сто, не меньше. Хуже еще всего, что одет он был в полосатую тельняшку, а штанишки - синенькие, вернее сказать - синейшие, огромнейшие. Так вот что можно было сказать о его, так сказать, лице? Да, наверное, ничего.
   Может ли быть лицо у Нашего?
   Да откуда ж? Он наш, и все тут. Хотя и есть что-то. Человек же. Хотя и большой. Человечище. Великанище.
   Так вот, паром он схватил одной рукой, вытянул из воды и кусок откусил, ну и проглотил тут же, оставшуюся часть забросил так далеко в море, что даже не видно было, куда он упал, кусок тот. Несколько автомобилей осыпались в воду будто б зернышки, а также отправились в полет люди, и они, видимо, имели некоторые шансы - можно было и доплыть, хотя вроде б и зима стояла.
   Так вот, проглотил он кусок парома как булочку, и тут как стукнут себя грудь, да и закричит:
   - Наш! Наш я!
   Да от возгласа этого на переправе перевернуло машины, а пеших людей сдуло. Давид же старую свою Шоху завел и дал по газам. И ехали они, и ехали.
   И ехали, и ехали.
   И ехали, надо полагать, до Симферополя. А когда доехали, то увидели, что часть людей сбежала, но другая часть чему-то рада, и стоят они толпой, раздают им блины, стало быть, на лопате. А выглядит это так - такая вроде бы загородочка, а за ней - постамент. И, с одной стороны, там стоит мужик и блины толпе выдает, а с другой - микрофончик, который по проводам идет к колонкам, и стоит там мужичишко и рассказывает о славностях жизни. А что за праздник? А кто ж его знает. А рассказывает мужик так сладко, громко, и постоянно к чему-то призывает, а люди типа толпятся, и струится газ души, от каждого - к общему центру, а именно - к пункту раздачи блинов на лопате.
   Давид машину остановил. Сил уж не было никаких - преимущественно, нервных, ментальных. Пиво еще было, и водка была. Желтый полосатик был. Имелись сигареты.
   По другую сторону от раздачи блинов была как бы сцена, там были как бы люди, как бы народные песни пели, да и родину славили. Хорошо пели, светло, с задором, и все это было необыкновенно.
   - Пойти блина что ли взять? - спросил Сеня. - А?
   Виталик пожал плечами. Леша Сердцев тоже.
   - Ну бери на всех, - проговорил Давид.
   - Да если дадут.
   Да уж, пришлось Сене народ расталкивать, распихивать - иначе не получил бы он блин с лопаты. А уж пытался он выяснить - почему в столь трудный час все ликуют? Вроде б Наш наступает, и скоро всем кирдык. А тут прояснили ему - не далее, как полчаса назад Наш нырнул в море, и больше его покуда не видели. Хотя это было лишь по одной из версий.
   - Дураки, что ли, - сказал Сеня, - как нырнул - так и вынырнет.
   - Сказали, что не вынырнет, - ответила ему тетечка.
   - А был ли? - был вопрос.
   - Слышь, ты откуда?
   - От верблюда, - ответил Сеня.
   И больше уж ничего нельзя было узнать. Гулял народ, радовался, и тут уж танцы пошли. Что касается алкоголя, то праздник был безалкогольный, спортивный. Кроме того, за сто рублей можно было купить значок ГТО 3-й разряд, прицепить и носить его. Ну это помимо всех прочих значков - а уж всех их не пересчесть.
   Чаек к блинам раздавали за деньги. Тут же были пепсиколка, а также горячая каша из передвижных кухонь. Местные спортсмены соревновались с гиревом спорте. Стоят такие, на раз два.
   - Ух!
   Присел - жим
   Потом еще раз:
   - У-ух.
   Толчок.
   А потом - рывок. А потом - жонглирование. А гирьки-то двухпудовые, трудные.
   Вернувшись с блинами, Сеня загрустил. Но водка была. И пиво было.
   - Вот как теперь быть, - проговорил он, - весь ЮБК оно отъело. Ну пусть и не весь, но часть. До Ялты уж точно он сожрало весь берег. А что теперь? Смотри, хоть бы хрен им. А? Как так?
   - А ты забей, - сказал Виталик, - не еби мозги. Просто живи. Вот блины. Ты жив? Жив. Остальное срастется. Да же? Как вы думаете?
   - Ну, если Наш больше не появится, то остальное - это уже маневры, - заключил Давид. Хотя все же интересно, почему люди так рады? Разве есть повод? Плакать же надо.
   - Голодали, наверное, - произнес Сеня, - а тут - блины.
   - Сакральное, видимо, что-то.
   - По ходу.
   - Ладно, надо тоже пойти блина взять, - сказал Лёша Сердцев, - а то закончатся. И каши. Нет, давайте водки накатим. А? Нашего нет. Наш Крым? А?
   - Наш, - ответил Сеня.
   - Наш, - сказал Виталик.
   Была ж зима, и близился Новый год. И ёлки ставили. И песни пели. А что до остального - да какая разница, главное - когда-то ты во что-то веришь, что кого-то слушаешь, и что есть кого слушать, и конечно, когда дают блины с лопаты - это же просто страсть, энергия, всплеск, взрыв.
   Леша Сердцев спрашивал народ повсеместно, но никому до него не было дела. Тут вышли местные рэпперы. Стали славить, славить, славить... И славили они славно. И не было алкоголя. Все происходило насухую.
   - Суходрочка, - сказал про это Сеня, когда Лёша Сердцев вернулся.
   Алкоголь - друг и соратник человека. Поехали к Мозговому. Сережа был с фамилией такой - умной, ну и еще - связанной с зеленым горошком, так как бывает зеленый горошек мозговой. Особенно ценилось это во времена СССР, когда горошек был в дефиците.
   А уж ближе к вечеру шухер был необыкновенный, и шум, и гул, и грохот, и все виды мощных звуков, а к ним - и толчки, и лежал Сеня пьяный и икал, хотя и слышал - и думал он - а правда это или нет. И словно бы он разговаривал с Лешей Сердцевым. А может то и не Леша был. Они там, на кухне бухали, с Мозговым. Дело ж какое - он, Сережа с фамилией Мозговой, жил на новостройке - на частной, и жил он еще и на Бела Куна, но там была квартира, а тут он за домом сделил, а потому, никто ему не мешал, включая и жену. Веселье ж закатили на всю катушку, хотя и пива из той перевернутой фуры почти не оставалось. Но и водка была. Опять же - из фуры. А от желтого полосатика уже рты сводило.
   Давид, конечно, выпил немного, философствовал, но потом отправился на боковую. Дом был недостроенный, вернее, не отделанный, но хватало всяких старых диванов. Работал старый миниатюрный телевизор "Хуавэй".
   И вот, слышит Сеня:
   - Эй. Эй.
   - И чо? - спрашивает он словно бы во сне.
   - Эй. Эй.
   - Ну эй. Налей.
   - Давай.
   - А что у тебя?
   - А у тебя?
   И вот, словно бы сидит он, а рядом - гигантский Наш, и у него - бутылка, вся такая кристальная, горящая звездой. И вот, берет он эту бутылку и говорит:
   - Потянешь?
   - Потяну, - отвечает Сеня.
   - А не умрешь?
   - Да хуй его знает.
   - Ну смотри. Будешь?
   - Да.
   - Смотри, сгоришь?
   - Да. Может.
   И понятно, что вот нифига себе пузырь, вот нифига себе водка - и словно бы выпил Сеня. Хотя и сон это был, и не сон, и некий вопрос прорвался из реального мира:
   - Нормально, братан?
   - Нормально.
   - Ты там смотри.
   Сеня открыл глаза. На что можно смотреть ночью? Конечно, на ночную мглу, смоченную возможными фонарями, или обычной луной, или еще чем-нибудь. Но был сушняк, и была синева, непонятная, словно искусственная.
   - Что? - спросил Сережа Мозговой откуда-то
   Откуда ж он спрашивал?
   Сеня нашел полторашку минералки, засадил основательно, и вода вызвала громкое бульканье в животе. Проследовал Сеня, курил, наблюдал синева.
   А что за синева?
   А просто так. Синева, и все тут. И была ночь длинная, без конца, без края. Иногда ж бывают ночи длиннее, чем жизнь - так кажется, во всяком случае.
   Утром же вышел Сеня из дома и увидел край земли, и - море. Не поверил он своим глазам. Подошел к краю и посмотрел вниз, а потом - на ровную полосу оторванной, вернее, отъеденной земли.
   - Это чо, пока мы спали, он съел Симферополь? - осведомился он.
   - Да, - ответил Леша Сердцев.
   - И куда он теперь пошел?
   - А хрен его знает. Есть курить?
   - Да. По децалу. А ты ж вроде не курил?
   - Да курил я. Просто ты не заметил.
   Так и стояли они, глядя на новые очертания земли, на новые берега Крыма, и думать тут было не о чем. Вышел Давид и покачал головой.
   - За малым, слышите, да, прокатило, а? - прикрикнул Виталик. - Надо б пожрать где найти? А?
   День был ясный. Облака - словно бы такая особенная ткань, легче легкого, настоящая ощутимая эфемерность, некий атлас. Солнце проснулось и мигнуло с высоты, и море ему оторвалось - и горело море солнечным светом. И Сережа Мозговой нашел в подвале несколько консерв и маринованный перец. А вот хлеба не было - хотя неподалеку был магазин. Можно было сходить и спросить вчерашнего. И поспешать бы надо было, уж точно.
  
  
   Мосва
  
  
  
   Хорошая вещь - заметки и идеи. Вы пишите: хочу роман. Словно бы вы звонили по телефону и спрашивали про Ларису Ивановну. Или, вот, я знаю одного человека, который поэтически горел Он кричал:
   -Козлы!
   Было время.
   Он кричал:
   -Я велик!
   Было время. Я все знал заранее. Это странное чувство времени. Это понимание того, что настаёт момент, когда любой человек - жертва времени - когда он получает по заслугам. Нет, не от меня, не от тебя, ниоткого. Также и я. Также и ты.
   Я делал заметки произведений, которые я не напишу.
   Роман "Кукуруза".
   Хорошо, когда есть с кем поговорить. Говорить было не с кем. В моём распоряжении была лишь поэтесса Лариса.
   -А-а-а-а-а-а, - сообщила она.
   -Что это? - спросил я.
   -Это мои чувства.
   -Точно, - ответил я, - при чем, это чувства ко всему.
   -О-о-о-о.
   -Это диагноз, - ответил я.
   -Почему?
   -У нас диалога. Ты кричишь. Все поэтессы сегодня кричать. Потому что они не поэтессы, но - женщины-воины на полях дешевых инстинктов. Ты практически женщина-боевик. Только никого нет. Надо искать любви. Первой попавшийся.
   -Правда. Хочу любви, - ответила она.
   Словом, мне не с кем было поговорить про роман "Кукуруза". Я составил список главных героев:
   1) Лёша - поэт, который, устав писать стихи, стал ставить метки
   2) Дуня - еще одна поэтесса любви
   3) Глаша -вторая (то есть не поэтесса, а бой-баба) любви
   4) Саша - тоже девушка, тоже бой-баба на ниве сочинительства
   5) Люди в контексте
  
   У Лёши был звёздный час. Все его стихи напоминали деяния кота. Он ходил и ставил метки. Стихи были посвящены частям женского тела. Но всё было очень фрагментарно. Он описывал, как он нюхал под коленкой, искал запах подмышкой, собирал в спичечную коробочку обрезанные ноготки. При чем, важно было найти жертву. Вследствие чего он пытался обладать всеми. Но он старел, и он не жил в Москве. Много слов, мало дела. Но Лёше удалось победить Дуню. Он стал учить её стилю поэзии меток, и вскоре она научилась, и они была два мастера.
   Потом, роман "Кукуруза" бы продолжался. Потом бы Лёша вдруг стал стареть сильнее, и тогда он бы остался без своих поэтесс (бой-баб) любви, но желание ставить метки оставалось. И он изнывал, и все стихи выражали невероятный нечеловеческий спермотоксикоз, и таким образом, Лёша был мучающимся в четырёх стенах маньяком, который никого не убил и никого не съел, потому что было слабо, и потому, что он писал стихи-метки.
   Потом, я этот роман не написал. Но прототипы были исполнены. И они шли к тому, чтобы полностью соответствовать повествованию. Я вспомнил, что мне всегда было тесно, и я что-то делал, что могло сломать мир и мозг. Я спросил у бывшей поэтески-шахматистки Ю:
   -Помнишь своё имя?
   -Да. Ты заставил меня сменить имя.
   -Ты поломалась?
   -Да. Но сейчас бы я вернулась.
   -Почему? - спросил я.
   -Это было испытание. Я поняла, что у меня был шанс быть поэтеской-иудкой, и я такой и была.
   -Ничего такого, - ответил я, - просто у тебя чуть не перегорел мозг. Ничего личного.
   -Но я больше не хочу быть Ю, - сказала она.
   -И не надо.
   -И я даже буду жить сама по себе.
   -А ты займись рожанием детей, - посоветовал я.
   -Займусь.
   Мы на том разошлись, и после этого я не видел её пять лет. Потом, я думал о героях несостоявшегося романа "Кукуруза", понимая, что я к нему вряд ли вернусь. Ведь я даже не написал ни одной странички.
   В Буэнос-Айресе есть автобусы "Мосва". Это означает "Москва". Просто кто-то потерял одну букву. Когда я ехал на одном из таких автобусов, я придумал сюжет про то, как человек может жить на закате не важно чего. Просто, на закате. Роман можно было бы назвать как-нибудь пафосно. Например, "Redshift". Тем более, что есть песенка "Redshift" группы "Keldian". Это два человека играют. Ансамбль не очень известный, но сойдет. Симфонический рок.
   Если действие происходит в России, то, конечно, надо подчеркнуть нашу специфику. Когда-то это была большая страна лесов и медведей, страна крепостных, страна рабов, страна господ, потом в неё пришел красный дьявол и высосал древние корни нации. Теперь это страна - нефти, газа и постоянной борьбы человека с человеком.
   Но о чем писать?
   Например, о людях, которые не состоялись и не состоятся. О том, что много потенциальных пушкиных эта страна съела молча, никто даже не заметил, что они рождались. Взамен им завсегда нашлись хитрые и московские, вследствие чего ни в Европе, ни в США не знают ни одного современного Российского автора.
   Назовём героя.... Назовём, Петя. Петя прожил, скажет, лет 37. Писал стихи. Написал их 10 тысяч. Приходил в журналы. Из журналов его посылали. Приходил в газеты. Из газет его посылали. Посылал стихи в журналы. Ему никто не отвечал. Потом он выбросил все стихи, ушел пешком в болота и там затерялся. Никто так и не узнал, что он существовал. Можно делать переброс внимания на других поэтов - хитрых и приспособившихся, борцов с Путиным. Не обязательно, конечно, брать реальных - например, Игоря Рабиновича или Дмитрия Зибельтруда, или какого-нибудь Севу Гуревича, или, может даже, Алексея Цветкова. Имена можно придумать.
   Впрочем, это ведь роман ненаписанный. А потому, план - это и есть план.
   Когда я вышел из автобуса "Мосва", я понял, что мои мысли цепляются. Видимо, это был ответный сигнал. Кто-то должен был позвонить мне. Это была поэтеска в отставке Метёлка.
   -Вспомнилась, - сказала она вдруг, в телефоне.
   -О ком ты? - спросил я.
   -О тебе.
   -Я думал, ты о себе.
   -Не хочешь говорить, не надо, - ответила она.
   -Жизнь состоялась, - ответил я.
   Засим она удалилась. Я людям прощаю. И поэтескам прощаю. За то, что хотя они и пишут, читать всё это нельзя. И даже если натягивать, проводить тюнинг восприятия, все равно ни в какие формуляры эти стихи не воткнуть. Они никому не нужны. Никому вообще, нигде, никогда. И вся эта масса, быть может, существует лишь для того, чтобы перекрыть своими телами свет истины. И они виноваты. И их нельзя прощать. Потому, конечно же, она вновь позвонила и сказала:
   -Жду.
   -Рожай, - ответил я.
   -Почему?
   -Потому что пора.
   -Да, - ответила она, - но я поставила ему условия.
   -Не ставь. Сдайся. Мужчина первее. Или лучше пусть он тебя убьёт.
   -Я модная.
   -Всё равно. Лучше рожай. Это укрощает.
   Но и роман про Петю я писать не стал, потому что у меня было много планов, и я не мог всех их разобрать, и они были сильнее меня. И я даже не знаю, когда мне его написать. Потому что жизнь как нитка наматывается, то есть она перематывается с одной катушки на другую. Это как в швейной машинке. Потому что надо справиться хотя бы с тем, что есть.
   Человек, с которого я начал свой короткий рассказ, ныне уж не кричал:
   -Только я!
   Он просто малость подобломался. Я думаю, он тоже в чем-то виноват. Но, может быть, все предметы не на своих местах. Может, постоянно и кричат поэтому: "в этой стране". Но и эти крики - тоже предметы не на своих местах. Что тут можно сделать? Хотя бы потушить себя немного.
   Тогда мой герой стал писать прозу-внутренности.
   -Смотрите, желудок наоборот, - звучали строки.
   Он, конечно, описывал каждую свою мысль. О том, что он думает о бабах, которых нет, думает о половых отношениях, думает о том, кого бы поймать, затащить и заставить слушать его желудок наоборот. На этом, я понял, осмотр пока прекращать. Существует низшая отметка. Если бы это был роман "Кукуруза", то именно на этом моменте стоило бы поставить точку. И хватит.
   Когда я вновь ехал на автобусе "Мосва", мне никто не звонил. Меня никто не вспоминал. В эфире была тишина. Даже планы, и те не строились. Мысли решили от меня отделаться. Я понял, что наступит момент, когда я вообще не буду ничего писать. Силы у человека безраничны. Но мотиватор - это такой голос. Он говорит тебе: я заставляю твою мысль светиться и радоваться. Тогда я спрошу: зачем? Кому это надо? Он ответит: ладно, вспомни, например, Кафку. Ага, - отвечаю я, - вспоминаю и светюсь.
   Мосва едет в парк. Там люди едят сосиски и пьют пиво. Выходной. В душе совершенно беззаботно. Хочется быть как все. Для таких вещей кого-нибудь себе заводят. Тогда - не до мыслей. Но всё равно, как-то отдалённо видится тень идущего по аллеям Канта. Как-то вот так. Всегда нужен кто-то для сравнения. Пусть и нельзя реализовать все творческие жаления. Но хотя бы описать их. Хотя бы составить план.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"