Аннотация: Продолжение романа "Окопов. Счастье на предъявителя". Второй том. Глава 3
Том 2. Глава 3. Сетка. Часть 1.
Откуда появилось утверждение: "Надежда умирает последней"? Кто придумал сие всеобщее заблуждение? Может, покойники кому поведали, что там у них и в какой последовательности поумирало? Нет, вроде, не могли. А если и могли, то вовсе и не померли пока. Да и от переживших клиническую смерть че-то никогда не слышал о каких-то надеждах и чаяниях перед тем, как преступить черту. Подобное утверждение быть может верным лишь в некоторых случаях. К примеру, у приговоренных к казни. Цепляясь за жизнь, до последнего на что-то надеются. Хотя, и в этом случае не факт, что в финальной вспышке разума будет присутствовать надежда, а не иное.
Вот у Стармоса надежда померла, а он все еще жив. Ну, как жив? Еле-еле. Думал, подыхает совсем. Уже сутки заходился кашлем в закутке подвала заброшенной стройки. Устал цепляться за жизнь, сдался. В помутненном болезнью и алкоголем сознании имелось-таки четкое понимание, что это конец и что из этого подвала ему уже не выбраться. Когда-нибудь, конечно, случайно найдут полуразложившийся труп, упакуют в мешок, вынесут и закопают в безымянной могиле рядом с такими же бесхозными, никому не нужными. Ни надежд, ни желаний. Смерть особо не торопил, но понимал, скоро сама придет и от этого никуда не денешься.
Темное помещение с низкими потолками. Тусклый свет пасмурного дня сквозь квадратную дырку вентиляции. Серый бетон стен. Серые же плиты перекрытия над головой. Мрачно, как в склепе. В дальнем углу драный матрас с кучей тряпья. Там, скрестив на груди руки и поджав ноги, лежал на боку человек в легкой брезентовой куртке с накинутым капюшоном. Всего трясет, дышит тяжело, сквозь сип. Иногда разражается надрывным, до кишок, кашлем.
Позавчера Стармос выбрался в эту центральную часть города, где шлялся бесцельно по улицам. Вернее, цель-таки была. Зачем-то приспичило наведаться к некогда собственному особняку у озера. За забором грязные дорожки с беспорядочными кучками засохшего собачьего дерьма и сорняками, проросшими сквозь плитку. Одичавший газон с путанной травой по колено. Банька профилированного бруса со всех сторон обросла крапивой в человеческий рост да лопухами. Дикий виноград заполз на парадное крыльцо и уже стал оплетать решетку окна у входной двери. Тусклые, давно не мытые стекла. Кой-где паутина. Полнейшее запустение. Даже сторожевых собачек уже не нет. Лишь контрольные лампочки сигнализации говорили о том, что за этим хозяйством еще кто-то присматривает. Мрачно, зловеще, даже при солнечном свете. Поэтому желания пробраться во внутрь не появилось. Хотя сейчас, без собак-охранников, такая возможность имелась. "А, ведь, когда-то мечтал, как буду играть здесь со своими детьми", - подумал Стармос и поплелся дальше с еще более гадким настроением. С расстройства, а скорее, по привычке, купил в киоске полторашку крепленого. Возле озера устроился в кустах, подальше от глаз, где в одиночку и приговорил всю из горла без закуски. Там же и срубился под открытым небом. Утром очухался и никак не мог понять, почему так мокро и холодно. С трудом продрал глаза. Сверху дождь. Снизу лужа. Трясет и ломит. Первый вывод - с похмелья. Потом, когда зашелся кашлем и соплями, понял, не с похмелья. Похоже, простудился. Но, скорее, и то и другое сразу. Вот такой он, июнь в Прибалтике. Засыпал - теплынь. Проснулся в луже. По привычке руку в карман за сигаретами. Достал. Мокрые, хоть выжимай. Выбросил. С трудом поднялся. А одежда вся как сигареты, насквозь. Башка трещит, шатает, трясет и муть в глазах. Поднял с земли тряпичную сумку с пожитками, побрел, шатаясь, искать место просушиться и согреться. Да где ж найдешь? Ведь лето на дворе. Отопление отключено. Коллекторы и трубы в подвалах холодные.
А улицы уже оживали. Народ под зонтиками заспешил на работу. Надо бы убраться с глаз долой поскорей. В таком виде только людей пугать и первый же патруль докопается. Мелькнула идея попробовать пробраться, минуя сигнализацию, в свой бывший дом неподалеку. Отбросил тут же. В светлое время лезть туда опасно. Соседи спалят. Да и инструмента, чтоб вручную немного приподнять гаражные ворота, с собой не было. Меж тем, башка с похмелья раскалывалась и силы покидали. Хотелось срочно принять позу "горизонталь". Свернул на улочку старых, довоенных домов. В таких в подвал можно попасть только через подъезд с кодовым замком. Поэтому - не вариант. Слева кочегарка с высоченной трубой. Обошел вокруг. Закрыто до осени. Двери и ворота металлические, на окошках решетки. Ни щелки просочиться. Опять на улицу. Чуть дальше, справа, дощатый забор. За ним давно заброшенная стройка. Коробка белого кирпича в три этажа без крыши. Нашел в заборе щель, протиснулся, забрался на стройку. На этажах еще менее уютно, чем на улице. И мокро, и сквозняки сквозь пустые проемы. Спустился в подвал. Там, хоть, не дует, но и воды по щиколотку. "Ай! Все равно весь промок", - решил он и пошлепал по воде поискать сухое место. В дальнем углу, за кирпичной перегородкой нашел. Закуток четыре на четыре, еле освещаемый сквозь дырку вентиляции в стене. Здесь пол почему-то выше, поэтому и не залит водой. В углу, на сером бетоне, драный матрас и тряпье на нем. Как увидел, тут же завалился. Думал, отлежаться чуток, переждать дождь и пойти искать другое место, где можно будет обсушиться. Так, в мокрой одежде и провалялся до вечера, трясясь от холода. В сумке, вроде, был хлеб. Достал. Промокший. Пробовал им пообедать. Не полезло. Аппетита никакого. А дождь на улице все шел и шел. Вспомнил про наличность, оставшуюся со вчерашнего. На бутылочку беленькой для сугрева должно хватить. Хотел встать и пройтись до ларька. Только поднялся, голова закружилась, ноги не держат, шатает. Опять завалился набок и зашелся кашлем. Другую попытку уже не предпринимал. Всю ночь лежал скрюченным на боку, дрожа от холода, надрываясь от кашля и пуская сопли. На утро стало хуже. Такая слабость, не то, что встать, рукой не пошевелить, и кашель изводит. Сознание мутное, с провалами. Но имелось отчетливое осознание, что это конец и уже не подняться. Ни надежды, ни истерик, ни сожалений, ни желания бороться за жизнь. Вместо - усталость, вялость, равнодушие, озноб и кашель душит.
"Ох! Скорей бы уж! - подумал Стармос после очередного приступа кашля. - Сил никаких". Закрыл глаза, а когда открыл, увидел человека, стоявшего к нему вполоборота спиной. Знакомый силуэт. Шляпа на затылок; свободная, на выпуск, рубаха с короткими рукавами; бриджи до колен, переделанные из джинсов; кеды на босу ногу. Человек обернулся.
- Васька...! Ты?! - изумился Стармос.
- Во! Признал-таки! Разумеется, я! Кто ж еще?! Ну, здравствуй, что ли, дружище! - Василий улыбнулся во весь рот и приподнял шляпу.
- Привет...! Но-о-о..., как ты здесь?! Ты же...! Я тебя...!
- Хочешь сказать, похоронил...?
- ...
- Как-то неудачно ты меня схоронил... В воде утопил. Камень на грудь. Потом закопал. Думаешь, приятно?
- Так это... Как его... Э-э-э...
- Хм...! Да не переживай так! Знаю, по-другому никак было. Я не в претензии. Все в порядке. И на этом спасибо!
- Значит, ты оттуда?
- Откуда?
- Из могилы?
- Я...? Из могилы...?! Ну ты даешь! Еще за умного тебя почитал. Кто ж из могилы выбирается? Я что, по-твоему, зомби какой...?! Даже не призрак. Видение в твоих мозгах. Сон.
- Со-о-он...?! - протянул Стармос. - Но покойники снятся к... Выходит, пришел за мной?
- Да кому ты там нужен?! И без тебя хватает. Не, не за тобой. Рано тебе еще. Рано.
- Тогда, зачем?
- Звал ты меня.
- Я...?! Звал...?!
- Да, звал. Покаяться в чем-то хотел. Душу излить.
- Покаяться...?! Хотел...?! Я...?! - Стармос сперва не понял и тут же спохватился. - Ах, да, покаяться... Вспомнил...! Прости ты меня, Васька!
- ...?
- Обманул тебя. Это были те, из парка... Двое из троих, которых ты тогда отоварил. Помнишь...? Белобрысый заика и каратист. Это они тебя сожгли. Я видел!
- Знаю.
- Поклялся на могиле, что отомщу за тебя, поквитаюсь с подонками. Но, видишь, уже не в состоянии. Сил нет, подыхаю. Прости меня!
- За что? Я, разве, просил мстить?
- Не-е-ет... - растерялся Стармос. - Но..., надо же...!
- Что, надо?!
- Найти этих гадов... Отомстить.
- Да-а-а! Вроде, неглупый. Но как в такой голове могут уживаться одновременно и ум незаурядный, и тупость беспросветная? Ты десять месяцев, с августа по июнь, шлялся по городу, кого-то искал, а больше пил беспробудно.
- Так, с тоски ж пил!
- Помогло...?
- ...
- Кого ты мог в таком состоянии найти? Себя потерял. Вон, пьяный под дождем спишь. Простудился весь. Болезнь то плевая, а помирать собрался.
- Сил моих больше нету. Всё, Васька, спекся.
- Сил нет потому, что изводишь ненавистью себя постоянно. Сначала к женушке твоей бывшей, что обчистила до нитки. Потом к этим подонкам из парка. Где ж тут сил на всех набраться? Как говорил Конфуций: "Если ты ненавидишь, значит, уже проиграл".
- Выходит, и про мою бывшую знаешь...? И кто я на самом деле?
- Чудак-человек! Конечно, знаю. Я ж в твоей голове. Что ты знаешь, то и я. Хватит тебе ненавистью жить! Тогда и силы появятся. Вот, посуди сам! Ну, найдешь этих двоих, женушку бывшую повстречаешь. И, что...?! Убьешь?!
- Н... Не знаю.
- Не знает он... Я знаю. Не убийца ты. Даже морду не набьешь. А если и набьешь, толку то? Меня этим из могилы не поднять и тебе потерянного не вернуть. Даже в милицию заявить не сможешь. Сам в розыске.
- Ты и про розыск знаешь?
- Эх, Стармос-Стармо-о-ос...! - Василий укоризненно покачал головой.
- Ой, забыл совсем! Ты ж у меня в башке.
- Именно! В пропитой твоей башке. Если так будешь продолжать, скоро вместо меня белочки начнут явятся да чертей зеленых ловить станешь. Ты этого хочешь?
- Не, не хочу.
- Тогда завязывать надо. Соберись! Хватит одной лишь ненавистью питаться. Отрава это. Поверь, как философу!
- Так можно рассуждать только от бессилия.
- Ошибаешься! Чтобы простить и отпустить куда больше сил требуется. Только в отличие от ненависти эта сила созидает, а не разрушает.
- Так ты за этим пришел?
- А я и не уходил никуда. Все время в твоей башке. Вспомни, сколько раз по пьяни со мной разговаривал...! Занятные, скажу, у нас беседы получались. А...?! Такую чушь нес! У-у-у, невозможно! Чуть из-за тебя второй раз не сдох! Не помнишь...?!
- Так это... Не помню... Пьяный все время.
- Вот именно, все время. Завязывай! Не твое это по пьяни философствовать. Не твое. И с ненавистью заканчивай. Жизнь, ведь, знаешь, она такая? Сама по местам всё расставит. И месть твоя с ненавистью здесь ничем не помогут. Только изнутри сожрут.
- Так я поклялся... на могиле!
- Это ты не подумавши, сгоряча. Не надо было! Ладно уж! Ща исправим, - Василий выпрямился в постойке смирно, голову запрокинул назад, руку ладонью вперед, прикрыл глаза. - Данным мне правом покойника, освобождаю тебя от твоей клятвы! Отныне и навсегда свободен! - произнес громко, торжественно. Потом опустил руку, расслабился и добавил обычным тоном: - Всё! Забудь и живи дальше! Согласен?
- Подумаю.
- Подумай-подумай. Мне ж пора. Пойду обратно в твою подкорку. А то, слышишь...? Хлюпает... Вроде как, идет кто сюда.
Василий повернулся, собрался уходить.
- Васька! - крикнул вдогонку Стармос. - Так ты это...! Видел там...?! Небо в алмазах видел?!
- Видел-видел, - не оборачиваясь ответил тот. - Красотища-а-а, блин! Как-нибудь вместе полюбуемся. Но еще нескоро. Очень нескоро. Не спеши! Никуда от тебя не денется. А сейчас соберись! Вон, дождь заканчивается. Завтра солнышко будет. Потерпи чуток!
Стармос моргнул. Видение друга исчезло. Моргнул еще раз и увидел... Увидел перед собой Светочку, женушку бывшую, склонившуюся над ним. Такую же, как в последнюю встречу. Нелепая пышная копна рыжих завитушек волос, вульгарный макияж "А ля Нефертити", на щеке мушка, яркая помада, синяя блуза с переливом, плиссированная черная юбка. Стервочка пристально смотрела на него своими карими, лисьими глазами. "И в правду, пора завязывать! - пробормотал Стармос, отшатнувшись. - Во! Уже ведьмы являются". Похлопал глазами, пытался проморгаться, но видение бывшей никуда не исчезло. Стервочка пнула его по голени ногой.
- Э-э-э! Это мое место! - каким-то незнакомым, одновременно детским и хрипловатым голосом воскликнула она. - Слышишь?! Мое!
- Чего-о-о! - возмутилась Стервочка, выпучив глаза. - Это мой матрас! Я его сюда притаранила! Свали отсюда!
- Сначала верни, что украла, потом получишь свой матрас.
- Ты охренел?! - закричала она. - Че ты гонишь?! Че я у тебя там украла, козел?! Да я тебя в первый раз вижу! Свали уже отсюда, мудак! Это мое место!
Вспышка в газах от чувствительного удара по лбу чем-то увесистым и мягким, вроде сумки. Стармос встряхнул головой и, прилагая усилия, протер глаза. Когда раскрыл, увидел склонившийся над собой размытый темный силуэт. Не разобрать, кто. Понемногу глаза снова обрели способность фокусироваться и силуэт стал вырисовываться четче, как фотография в проявителе. В тусклом свете сквозь вентиляционное окошко разглядел склонившегося над ним человека... Нет, женщину... Присмотрелся лучше - девушку... Да и на девушку еще не тянет. Юная совсем. Короткая желтая куртка на молнии. Шерстяная, пестрая юбка грубой вязки, из-под нее тоненькие ножки в плотных, теплых колготах и резиновых сапожках. Голова и плечи прикрыты прозрачным целлофаном от дождя. Еще немного навел резкость и разглядел лицо. Действительно, подросток. Девчонка лет тринадцати. Неширокий лоб, жиденькие бровки, глазки округлые, обыкновенные, чуть вздернутый носик, пухленькие губы, небольшой подбородок, русые волосы зализаны назад и собраны в хвостик на затылке. В общем, обычное лицо девочки-подростка. Но оно казалось каким-то болезненным, опухшим, одутловатым. И даже мешки читались под глазами, от чего взгляд как у взрослой тетки.
- Пить надо меньше, алкаш! Быстро встал! - выкрикнула девочка, склонилась, схватила за плечо и тряханула несколько раз.
У него только голова мотнулась туда-сюда
- Фу-у-у...! - воскликнула она, ощупывая его куртку, джинсы. - Да ты весь мокрый! - потом протиснула ладошку под него, трогая матрас. - У-уй! Су-у-ука! - взвыла негромко и продолжила, причитая жалобно: - Все мокрое, падла?! Обоссался еще! Вот, как?! Как теперя тута спать? Измочил все, пидор...! - тон сменился на гневный рык. - Ты...?! Ты сюда матрас припер, что ли...?! Видишь, не твое?! Вот, какого хуя сюда приполз?! Других местов не было...?! - и опять запричитала - У-у-у! Всё мне тут изгадил! Всё...! У-у-у! Чтоб ты сдох, сука...! На...! На, урод...! На...!
Стармос почувствовал, как ему влепили по щеке ладошкой. Потом так же - по другой и опять по правой.
Удары прекратились. Девочка выпрямилась, пнула его носком сапожка в грудь, развернулась и пошла прочь.
- Сто-о-ой! - сиплым, слабым голосом позвал он и протянул во след руку. - Помо-о-о...! Пи-и-ить!
Девочка, не обернувшись, скрылась в проеме. Удаляющиеся шлепки ног по воде и все стихло. Протянутая рука упала плетью на пол. Стармос снова зашелся кашлем, скрючился. Когда приступ прошел, откинулся на спину и долго лежал, глядя в серый бетон потолка. Помощи ждать больше неоткуда. "Вот и всё. Конец", - без эмоций, равнодушно подумал он, констатируя очевидный факт. Долго так лежал. Потом, после очередного приступа кашля стал беззвучно, лишь шевеля губами, читать по себе панихиду: "Жил... Был... Помер... Какая досада...! А чё жил...?! Чё был...?! Зачем помер...?! Имел всё, что пожелаешь. Погнался за большим. Всё и потерял, дурак. Зато, как пришел нагим в этот мир, таким и покидает. Господи, прими раба твоего и прости ему прегрешения, как и он сейчас прощает врагов своих...! Аминь!" Полежит, немного, отдышится, и по новому кругу беззвучно шевелит губами то же самое: "Жил... Был... Помер... Какая досада...!" Когда это повторилось раз десятый, надоело. Надоела эта унылая бредятина. Пытался мысленно переключиться на что-то другое, что-то светлое в своей жизни, чтоб помирать было не так тоскливо. Но из всего почему-то на ум пришел отставной судья Федор Иванович, его напутственные слова перед расставанием: "Когда подумаешь, уже всё, предел. Когда совсем невмоготу станет и вздумаешь разом все прекратить, оглянись назад, на свои беды. Тогда увидишь, сколько перенес, через что прошел, и нынешние мучения покажутся не такими страшным. И их переживешь".
Не то, что так уж цеплялся за жизнь, но в еще не до конца пропитой расчетливости бывшего бизнесмена появилось сожаление. Сожаление о силах, потраченных за последние два с половиной года в борьбе за выживание. Если ничего не предпринять, то все они будут напрасными. Так и сдохнет здесь, в подвале, без толку. "Хрен вам! Не дождетесь!" - решился он, собрался духом, перевернулся на живот, подобрал ноги, встал на колени, упираясь руками в пол. Так, на карачках, и пополз прочь, волоча за собой матерчатую сумку. Дополз до воды, окунул лицо, сделал несколько больших глотков. Поперхнулся и опять разразился кашлем. Надрывно дохая, с третьей попытки поднялся на ноги и, держась за стены, похлюпал по воде на свет к выходу. Снаружи дождь закончился, но небо все еще в облаках, красиво подсвеченных снизу желто-оранжевым заходящего солнца.
Болезнь, и в самом деле, оказалась плевой. Как выбрался из подвала на улицу особенно тяжело было первые полкилометра. Шатает, спотыкается, останавливается возле каждого дерева отдышаться, а про себя все твердит: "Всё! Хватит! Завязываю пить! Больше ни капли!" Постоит немного, прислонившись, прокашляется и идет дальше. Потом ничего, вроде, расходился. Движение вернуло к жизни. Уже в сумерках добрался до своей летней резиденции, бесхозного сарайчика в зарослях камыша на обширном острове, образованном рукавами реки Преголя, неподалеку от могилки Василия. Место глухое, заброшенное. Хотя, один из центральных проспектов города почти рядом, не более полукилометра. Это если по прямой, через реку. А так, длиннющий крюк до моста в центре. Но, зато, подальше от людских глаз, ментов и вездесущей шпаны, досаждающей бомжам куда больше блюстителей порядка.
Хватило суток чтобы встать на ноги. Когда совсем один и знаешь, помощи ждать неоткуда, организм сам мобилизуется и справляется с болезнями куда быстрее, чем если бы лежал в больнице или в своей постели, окруженный заботами близких. Никто не поднесет лекарства, не поставит горчичник, не сделает укол, не напоит горячим молоком с медом, не покормит. Всё сам. Сухой надрывный кашель сменился на мокрый, не такой истошный, и уже откашливалось. Носом еще шмыгал, но сопли лить перестали. Чувствовал себя вполне нормально, вот только настроение хуже некуда. Причиной тому слово, которое дал себе по дороге из подвала: "Больше ни капли!" А как же хотелось заполнить в душе то, что почти год ежедневно заполнял дешевым пойлом. Образовалась бездонная пропасть. Пустота мыслей, пустота чувств и постоянное желание сорваться, сгонять до ближайшего ларька, купить бутылочку-другую и с их помощью забыться в пьяных грезах. Со второго стакана ощутить себя могучим героем, крушащим налево-направо врагов. Гениальные мысли сыплют горохом в темечко. Потом, когда развезет, слезно жаловаться неведомо кому на жестокую судьбинушку, несправедливость и подлость людей. В конце концов забыться в бесчувствии, в безвременье и в безпространстве. Один раз даже не выдержал, сорвался и пробежал трусцой с полкилометра с зажатыми в руке деньгами. Одумался. Остановился. Посмотрел в сторону киоска, который уже виднелся вдали, развернулся и побрел обратно понурившись, шаркая пылью тропинки и проклиная данное себе слово.
Чтобы как-то отвлечься от навязчивых искушений, решил заняться делом. Еще прошлой осенью, шляясь по городу в поисках убийц Василия, а скорее, заработка на выпивку, на окраине, на пустыре, в неглубоком овражке, заметил торчащий из земли обрывок связки из трех толстенных медных кабелей в каучуковой оплетке. Наверное, еще довоенных. Тогда немного поковырялся вокруг, отметил находку и присыпал землей от глаз, оставив про запас, на черный день. Не скажешь, что таковых с тех пор вовсе не было. Но желания с похмелья куда-то тащиться, копаться в земле...? Нет, никогда не возникало. Всякий раз откладывал на потом. Похоже, этот "потом" настал. Ни денег ради, а во спасение от пагубного пристрастия.
Трудотерапия продолжалась с неделю. С утра и до вечера, как проклятый, рыл траншею, откапывая кабеля. Отроет метров двадцать, вытащит, смотает в бухту, которую в костер, обжечь оплетку. Обрезки очищенных проводов прятал в норе. На восьмой день уперся в бетон скрытого под землей фундамента чего-то. Закончил. Помогло. Если на отдыхе иногда и приходили мысли о выпивке, то хватало небольшого душевного усилия, чтобы надолго отогнать их прочь. В кои то веки голова всегда ясная, мысли конкретные, но пустые. Ни о чем. Воспоминания о былом...? Так трезвый ум подсказывал: "Толку то...?!" Об убийцах Василия...? И никогда особо не думал о них. Втемяшил себе в голову, что надо, во что бы то ни стало, найти, покарать. Вот и шлялся почти год, кого-то выискивая. А как найдет? Что с ними сделает...? Понятия никакого. Даже думы о бывшей женушке, о мести ей, старался гнать куда подальше, хотя раньше чуть ли не ежечасно упивался ими. Что-то у него там, в подвале, когда готовился отдать концы, в душе "щелкнуло", переключилось. Сейчас, стоило замаячить на горизонте каким-нибудь мыслишкам о Светочке, так сразу возбуждался и гнал прочь: "Да пошла ты в жопу! Осточертело столько времени об одном и том же...! Обокрала...? Ну и молодец! Умница! Уже не вернуть. Окончательно... Живи дальше своею жизнью, потаску...! Нет...! Просто... Живи дальше и будь счастлива, если сможешь, Светочка! Пошла вон из моей памяти! Надоела! Как же ты мне, сука, надоела! Ежедневно о...! Хватит! Хватит об одном и том же! Проваливай! Всё! Дальше буду жить своей! Какой ни есть, но своей. И тебя там больше никогда не будет, проститу... Ой...! Просто, Светочка!"
В результате кропотливых трудов у Стармоса скопилось целое состояние. Килограммов триста чистой меди в мотках толстенных, трехсантиметровых проводов. Медь - не железо, раз в семь выгоднее. Ради такого куша приемщик лома, Аркадий Тимофеевич, сам приехал на машине к тайнику забрать груз. И свои ржавые весы не забыл. Правда, и здесь, прохвост, обвесил килограммов на двадцать. Ну никак не мог, чтобы не смухлевать. Натуру то не переделаешь. По заветам Василия, Стармос благодушно согласился с такой мелочью и не стал роптать. Рассчитываясь, радостный Аркаша сказал, если будет еще что-то подобное в таком количестве, то готов накинуть аж десять процентов за килограмм.
Чудный день! Тепло, солнышко, птички. В серой майке и в коротковатых, как у пострела, джинсах, в сандалиях на босу ногу, вразвалочку, по городу шествовал мужик с бородкой овалом и гладко выбритым черепом. Вчера, вечером, закончив труды с кабелем, вернувшись к себе, Стармос пытался самостоятельно привести в порядок беспорядочно отросшую растительность на голове. Если с бородой самому более-менее получилось, то со спутанными патлами - никак. Ровнял-ровнял, ровнял-ровнял. Под корень выровнял. Да и то, все пятнами. Пришлось брить. А ничего так! Можно сказать, вышло блестяще, особенно если на солнышке. Карман греют семь восемьсот, полученные только что от Аркаши за медь. Идет и чувствует себя, как прежде, чуть ли не миллионером. Весь мир к ногам!
По пути шеренга разноцветных, разнокалиберных и разношерстных (как бык помочился) торговых палаток. Остановился у одной. Небрежно сотку в окошко. "Шиковать, так шиковать!" - подумал он и потребовал пачку "Camel". Захотелось добавить: "Плюс пузырь "Столичной" в честь завершения!" Но сдержался, сглотнул слюну и не стал. Не отходя, вскрыл пачку, достал сигарету, прикурил и последовал дальше вразвалочку, попыхивая на ходу. Миновав последнюю палатку, на него, вдруг, из-за угла, выставив руки вперед, выскочила девочка. Видать споткнулась или кто-то толкнул. Если бы не он, она, точно бы, грохнулась носом об асфальт. Падая, девочка схватилась за его майку, повисла, от чего развернуло, и она завалилась спиной на тротуар, задрав обе ноги, согнутые в коленях. От неожиданности сигарета выскочила из пальцев.
Потрепанные темно-синие туфли-лодочки с истертыми до стелек подошвами. Белые леггинсы не по размеру, морщащие, с серыми пятнами на коленях. Джинсовая юбка на молнии расстегнута чуть ли не до пояса. Голубая футболка завязана на животе узлом, из-под которого выглядывал бледный животик с выпирающим пупком. Русые, в "сосульках", волосы зализаны назад и пришпилены по бокам заколками. С одной стороны тонкой черной, с другой - объемной перламутровой. Лет двенадцать-тринадцать. Одутловатое, болезненное лицо с нездоровым румянцем. Узенький лоб почти без бровей. Жиденькие реснички кругленьких глазок с покрасневшими веками. Взгляд испуганный. Под левым глазом свежее покраснение от удара. Нижняя губа припухла и кровит. Стармос еще толком не успел рассмотреть налетевшую на него девчонку, как из-за киоска выскочил сухощавый мужичок в потертом, сером пиджаке с закатанными рукавами, под которым неопрятная, синяя майка-алкоголичка, наполовину заправленная в спортивные трико с отвисшими коленями. Руки и грудь в далеко нехудожественных наколках. Желтые ногти торчат в прорезях сланцев. Угловатое лицо, обветренное и красное, перекошено от злости. Глаза бешенные. Знакомая рожа. Где-то ее уже... Мужичок подскочил вплотную, склонился, схватил одной рукой девочку за волосы, а вторую занес для удара. Стармос перехватил эту руку и с силой сжал запястье. Мужик дернулся несколько раз в безуспешной попытке нанести удар и только тогда выпрямился, оказавшись лицом к лицу со Стармосом.
- Во-о-о! Стармос...?! - воскликнул мужик, глядя снизу вверх, и все еще дергая зажатой рукой. Голос сиплый, пропитый. - Какого, бля...?!
- Не трожь! - негромко, но веско процедил он сквозь зубы. - Отпустил!
- Да эта...! Эта прошма, бля, два фанфуря* заныкала! - возбужденно сипел мужик и еще раз дернул рукой пытаясь ударить. (*фанфурик на сленге - стограммовый пузырек настойки боярышника).
Когда не получилось, сиплый другой рукой крутанул девочку за волосы, от чего та взвыла.
- У-у-у! Пусти! Пусти, падла! Не брала я! - истерично кричала она снизу. - Да я только пришла!
- Че пиздишь! Мы восемь покупали! Шесть пустых осталось! Где еще два, сука?!
Мужик хотел пнуть девочку ногой, но Стармос загородил собой, перехватив ему вторую руку, державшую девочку за волосы.
- Отпусти-и-ил! - уже с угрозой и нажимом процедил Стармос, пристально глядя мужичку в глаза.
- Не брала я! - визгливо выкрикнула девочка. - Я только остатки с одной выпила! Ты сам мне дал!
- Че ты гонишь...! - пытался дергаться мужик, но уже не так рьяно.
- Я сказал, отпустил! - нажимал Стармос, насупив брови.
Видя, что явно уступает в габаритах, мужичок выпустил-таки волосы девочки и отступил на шаг.
- Она у нас два фунфыря спиздила! Где они, сука?!
- Не брала я твои фунфыри! - кричала девочка, поднимаясь. - Не брала! Это Хвиля с Додоном заныкали! А на меня свалили! У них спрашивай!
- С каких это Хвиля, бля?! Они уже никакие! Это ты спиздила! Ты!
- Отвянь от нее! Ты понял?! - уже с угрозой произнес Стармос, отпустил мужику руки и сжал кулаки.
- А че ты за нее вписываешься?! А...?! Пусть сначала два фунфыря вернет, сука?!
- Не брала я!
Стармос, не отрывая сурового взгляда от мужика, полез в карман, в тот, куда положил сдачу от сигарет, нащупал и выбрал две бумажки, которые протянул мужику. Десяти и пятирублевку угадал на ощупь.
- На, еще четыре купишь!
Мужик, увидав деньги, тут же изменился в лице, обрадовался, заискивающе заулыбался.
- Э-э-э, Стармос! - выхватив протянутые деньги, уже подхалимским тоном сипел он, косясь на карман джинсов, откуда достали купюры. Видать, слышал шелест остальных. - Так это... Может, того...? Присоединишься...? Посидим там...? А...?!
Стармос не ответил. Взял девочку за руку, крепко сжал и поволок за собой, подальше от этого типа. Поначалу она особо и не упиралась.
- У-у-у, сука! - заныла девочка, шлепая за Стармосом, отклонившись назад, как ребенок, которого тянут за руку. - Сами выпили... Сами на меня всё свалили, козлы...! Еще по роже два раза заехал, падла! Хм... Хм...
Внезапно девочка стала упираться сильнее, что не утащить, и ее хныканье сменилось возмущенным:
- Э-э-э, мужик! Ту куда меня тащишь?! Ты чё-о-о!
Тут-то Стармос ее и узнал. Узнал не по лицу, не по голосу, а по тому скорому переходу в интонации от жалобного подскуливания до решительного возмущения. Почти уверен, это та самая девчонка, явившаяся ему в подвале, когда подыхал от кашля, и чей матрас тогда занял. Он перестал тащить упирающуюся и остановился. Девочка, состроив недовольную гримасу, с вызовом и ненавистью смотрела на своего спасителя, избавившего от побоев.
- Чё те надо?! - выкрикнула она, присев на корточки. - Чё ты хочешь?! Отпусти-и-ил, бля! Бы-ы-ыстро!
Стармос отпустил и она, все еще упираясь, в полуприседе попятилась несколько шагов назад. Поймав равновесие, выпрямилась, исподлобья зыркнула недобро, развернулась и решительно пошла обратно, за киоски.
- Э-э-э, подожди! - крикнул ей во след. - Мороженного хочешь?
Девочка остановилась не сразу. Сначала замедлилась, как бы обдумывая. Неспеша обернулась.
- Клубничного...?! - недоверчиво спросила она.
- Хошь, клубничного? Хошь, шоколадного со сливками?
- Со сливками...?! - она сглотнула слюну. - Да-а-а, хочу!
- Тогда, пойдем!
- Куда?
- В кафе. Тут, недалеко.
- В кафе-е-е?! - восторженно протянула она и глазки заблестели. - Правда?!
- Да, в кафе!
- Пошли! - воскликнула она и чуть ли не бегом вернулась обратно.
Дальше зашагали вместе. Девочка постоянно забегала вперед, оборачивалась, заглядывая ему в глаза, наверное, думая, что ее обманывают.
- Ты Стармос? - спросила она, очередной раз обогнав и обернувшись вполоборота. - Сипа сказал, тебя Стармос зовут. Да?!
- ...
- А я Сетка.
- Как?
- Взаправдашне, меня Света зовут.
Услыхав ненавистное имя, Стармос на мгновение поморщился, но тут же исправился, надеясь, что под бородой его реакция осталось незамеченной.
- Раньше, когда маленькая, я плохо разговаривала. Называла себя Сета. А другие - Сетка. Так и осталось.
Зайдя в кафе, Сетка как-то оробела, беспокойно завертела головой и стала жаться со спины к Стармосу. Первым делом к туалетам. Руки помыть не мешало бы. Сетка неотрывно за ним, в мужской.
- Женский туалет вот, - сказал он, указывая на дверь рядом.
- Я не хочу писать! - испуганно пролепетала она, вцепившись ему в майку.
- Руки помой..., с мылом!
- Не, я с тобой!
- Девочкам в мужском туалете неприлично.
- Почему?
- Потому что... Э-э-э, иди уж! Никто там тебя не съест. Помой руки и всё!
Он открыл ей дверь женского и слегка подтолкнул во внутрь. Когда сам немного облегчился, помыл руки и вышел, Сетка уже ждала вплотную у двери, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и стряхивая мокрые руки. Увидев его, радостно выдохнула.
В зале дверь на летнюю веранду нараспашку. Прошли туда. Почти все столики свободны. Выбрал центральный. Подойдя, Стармос отодвинул стул, предлагая юной даме сесть. Та замерла в нерешительности, наверное, думая, что как только сядет, из-под нее тут же выдернут стул. Как-то боком, не отрывая от него взгляда, села и вцепилась двумя руками в сиденье, от чего не получилось придвинуть стул ближе к столу. Она сама, перебирая ногами и подпрыгивая, с громким скрежетом придвинулась. Некоторое время дергалась задницей, устраиваясь, потом выпрямилась и сложила руки перед собой, как примерная первоклашка, продолжая искоса с беспокойством разглядывать редкую публику и обстановку.
Несмотря на почти пустую веранду, на них долго никто не обращал внимание. Стармос уже взялся курить вторую сигарету, а официант, обслуживающий здесь, всё пробегал мимо, как-бы не замечая странную парочку. Сетке надоело изображать из себя прилежную девочку. Стала ерзать, гримасничать и интенсивнее вертеться в разные стороны. Похоже, ей здесь было неуютно, и с радостью бы свалила куда подальше. Стармосу тоже надоело ждать. Когда официант очередной раз пробегал мимо, поймал его за фартук, демонстративно вытащил из кармана нетолстую пачку денег, сложенную пополам, выбрал пятидесятку, которую сунул в кармашек фартука, сказав тихо и веско: "Если сделаешь все быстро, на чай получишь столько же". Официант понимающе кивнул и исчез. Буквально через тридцать секунд на их столике появились папки с меню. И пепельницу поменяли.
Сетка склонилась над раскрытым меню, чуть ли не носом касаясь страниц, водя пальчикам по строкам. Названия блюд пальчик проскальзывал быстро, а вот на их цене в конце задерживался.
- Пятьдесят три рубля...? Ого! - еле слышно шептала она, округлив глазки. - А это семьдесят семь...! Ну, нифига себе...! У-у-у! Двести три...! Это за что ж столько?!
- Там написано.
- Где?
- В начале, перед суммой.
- Э-э-э... - ее пальчик вернулся в начало строки и стал туда-сюда водить по буквам. - М-м-м...
- А мороженное...?! - с беспокойством воскликнула она.
- Мороженное на десерт.
- На де... десер...?
- После еды, на сладкое... Что будешь кушать? Выбирай!
Она снова прильнула к меню. Ее взгляд метался бессмысленно по странице.
- А чё тута еще есть? - робко спросила.
- Есть салаты, супы, паста...
- Паста...?!
- Да. Так называются итальянские макароны с мясом или рыбой, с овощами и сыром.
- Ага. Тогда буду пасту... с мясом.
- Пицца...
- Что-о-о! Пицца...?! - вскричала она, услышав знакомое, и подскочила.
- Еще лазанья, равиоли, карпаччо, пармиджано, - продолжал перечислять.
- Нет-нет, пиццу! Хочу пиццу...! И мороженное!
- Салат какой?
- Салат...?! Зачем?
- Перед основным блюдом обычно заказывают салат. Есть "Греческий", "Цезарь", "Оливье"...
- Во! Я знаю! "Оливье"...! И мороженное!
Свою плошку салата Сетка умяла в две минуты. Как только принесли, она жадно набросилась на еду. Из всех приборов для салата выбрала ложку, которую держала не пальцами, а зажав в кулаке. Зачерпывала полную и отправляла в рот, пачкая губы майонезом, чавкая и, еще не прожевав, запивая кока-колой из бокала. Когда в бокале кола закончилась, не дала ему подлить, успев первой схватить бутылку и присосаться к горлу, пуская туда слюни. "Боже, какая дикая! - думал Стармос, неспешно ковыряя свой "Цезарь" и краем глаза наблюдая за ней. - Хорошо еще спагетти не заказали. А то сейчас вообще цирк был бы".
Когда подали большую "Маргариту", Сетка вполне освоилась и уже не косилась так подозрительно по сторонам. Пиццу ела более цивилизованно, как и большинство, держа двумя руками сложенную пополам дольку и откусывая. Вот только чавкала безбожно с набитым ртом. Доев третью дольку, потянулась за четвертой, но уже как-то вяло, без энтузиазма. Видать, наелась.
- Оставь! А то мороженное не влезет, - сказал Стармос, отрезая ножом кусочек. Он предпочитал есть пиццу ножом и вилкой.
- Это, тада, куда? - она кивнула на блюдо, в котором оставалось еще половина пиццы. - Ему оставим, что ли?! - показала пальцем на официанта. - Нет уж, фигушки! Лучше сама съем.
- Оста-а-авь! - он перехватил руку, тянущуюся за следующей долькой. - Мы ее с собой заберем.
- С собой?! А тута так можно?!
- От чего ж нельзя?
- Я видела, люди в ресторанах, когда уходят, на столе все оставляют. А тама много еды еще. Даже водку оставляют и вино.
- Где ж ты видела?
- В окно смотрела. Тама официанты со стола всегда всё уносили.
Стармос чуть не поперхнулся. Он вспомнил свои деловые обеды и ужины в прошлой жизни, когда стол горой, и когда за переговорами не съедали и половину. Тогда вообще не задумывался, что снаружи, из-за стекла, за ним могли наблюдать голодные детские глазки. Правда, тогда, если бы и увидел, все равно не понял бы их выражения. Понял бы только сейчас, когда и сам познал, что такое истинный голод.
- Так это... - он сглотнул и отложил вилку с нанизанным куском. - Когда заказываешь еду, можешь делать с ней все что угодно. Можешь съесть, можешь оставить, можешь выкинуть, можешь с собой забрать. Потому что, когда оплачено, это уже твое. Ты этим распоряжаешься.
- А если оставить, официант заберет всё себе?
- Н... Не знаю... Но мы это оставлять не будем. Попросим, положат в коробку. С собой возьмем.
- Ладна. Тада, давай мороженное!
***
- Пятьсот тридцать! - возмущенно, с округлившимися глазами, воскликнула Сетка, как только вышли из кафе и аж присела от негодования. - Ну, нифига себе! Это же...! Это же...! - она стала загибать пальчики, закатив к небу глаза. - Это же тринадцать бутылок водки! Или..., э-э-э..., пятнадцать полторашек бормотухи! Охрене-е-еть! Слушай, Стармос, так ты ж сам лопухнулся! Я видела тама, в бумажке, у него четыреста восемьдесят написано. А ты в стаканчик пятихатку сунул и три десятки. На полтос наебался! Пойдем, вернемся! Заберем!
- Пятьдесят, это ему на чай.
- На ча-а-ай?! Это ж сколько...?! Да чай по восемь рублей за пачку! А тута на пузырь водки хватит и на два сырка плавленых. Да на них можно аж тринадцать фунфырей купить!
Поразительно! Девочка, которая, кажись, не умела читать, с цифрами управлялась свободно, быстро складывая, умножая, деля и вычитая в уме. Правда, мерилом всех расчетов выступали не конфетки, шоколадки, жвачка и пирожные, более свойственные для ее возраста, а дешевое бухло, как у прожженных алкашей.
- Кхм! - слегка кашлянул Стармос, которому стало как-то неудобно за такой своеобразный подход к расчетам у совсем юной особы. - На чай, это только так говориться. У официантов зарплата маленькая. Если посетителям обслуживание понравилось, то они оставляют им немного денег в качестве вознаграждения. Так принято.
- А если не понравилось?
- То, не оставляют.
- И он не будет ругаться?
- Не знаю. Может, и будет. Но не в слух, про себя. А так, если счет оплачен, то с какой стати? Зато, в следующий раз будет лучше стараться, чтоб оставили.
- Понятно. Тада я тоже буду официанткой. Оставшуюся еду можно забирать, и бухло. Деньги еще дают... А я буду стараться! Сильно стараться!
- Официант, тоже непростая работа. Весь день на ногах. От кухни к столам и обратно. Накрыть, поднести, убрать, скатерти поменять. Еще читать и писать надо уметь. А ты, похоже, грамоты не знаешь. Что, в школе не училась?
- Н-н-н-е-ет, - призналась Сетка, покраснела и потупилась.
- Почему?
- Не знаю. Мамка говорила, что школа вааще мура ненужная. Время только тратить. Не-е-е, она хотела отдать меня в школу. Это когда в дом переехали. Даже сказала, бантики мне завяжет. Красивая буду. А потома говорит: "Нехуй мене тута! Портфель, тетрадки покупать надова! Денег откудава те возьму?! Сиди уж дома!" Я и не пошла. А она тогда бухала каждный день.
- Но, погляжу, считать умеешь?
- Ага. Сама научилась. Меня мамка все время в магазин отправляла. Деньги даст, скажет, что купить. А я не знаю, хватит или нет. Потома тетя Ира, продавщица в магазине, ругалась, када не хватало. Но тетя Ира хорошая. Всегда меня конфетами, тама, пряниками или печеньем угощала. Када мамке это приносила, она тоже ругаться начинала, по щекам еще била. Говорила, лучше б еще пузырь купила. Я ей говорила, что это тетя Ира меня угостила. За просто так. А она не верит, кричит: "Лучше б еще пиваса купила, чем это!" И бьет меня. Она вааще не помнила, скока мне денег давала. Поэтому я сама стала считать, чтоб мамка не ругалась.
- И тебе в магазине вино давали?
- Да. Тама тетя Ира и тетя Даша работали. Они меня и мамку знали. Всегда вино давали. И водку тоже.
- Сколько ж тебе лет?
- Не знаю. Жбуля сказала, всем говорить, что семнадцать.
- Кто сказал?
- Тетя Жбуля.
- У нее фамилия такая?
- Не-е-е! У нее фамилия Озина, а зовут тетя Нюра. Это мамка ее так прозвала. Говорила, она толстая, как жбан, и называет себя мамуля. А у самой даже детей нет.
- Так ты не знаешь, сколько тебе лет...?
- ...
- Но, хоть, день рождения когда, помнишь?
- Не-а. Когда мамка жива была, зимой отмечали... Или...? Может..., осенью, чё ли...? А-а-а, не. Мамка тогда говорила, две недельки потерпела бы, и в Новый Год отметили бы. На лишний праздник не надо проставляться. Я помню.
- Так, твоя мать умерла?
- Ага! Давно уже.
- А отец?
- Тоже. Я его плохо помню. Мамка говорила, хороший был. На заводе работал. Када завод закрыли, бухать стал. Я еще помню, как они с мамкой ругались. Потома помер. Тада и мамка забухала.
- Значит, ты полная сирота?
- Не-а! У меня ж тетя Жбуля есть. Сестра мамкина, старшая. Она здесь, в области жила, в Советске. Тада приехала в гости. Тута жила. Вместе с мамкой бухала. Потома мамке плохо стало. Ее в больницу увезли. Оттудава уже не вернулась. А тетя Жбуля у нас осталась. Сказала, что теперя она моя мамка. А она плохая! Не люблю ее.
- Ясно, - Стармос вздохнул и протянул ей пакет, в котором коробка с остатками пиццы. - Держи! Это тебе на ужин.
Сетка неуверенно взяла и распахнула на него глазки. Будто ожидая чего-то.
- Пицца и мороженное, хоть, понравились? - спросил он, уже собираясь уходить.
- Да! Э..., э... Вкусно... очень.
- А что надо дяде сказать?
- Разве ты не будешь меня трахать?! - с каким-то жалостливым удивлением и, даже, с обидой спросила она, часто хлопая ресничками.
Краска моментально вдарила ему в голову, вены на лбу вздулись и кулаки сами собой сжались.
- Что-о-о! - выдохнул он, вытаращив глаза.
Но когда увидел ее растерянное, наивное личико, поджал губы и сделал несколько глубоких вдохов через нос. На его реакцию она совсем смутилась, отвела взгляд и стала лепетать, оправдываясь:
- Ведь... Ведь... Мужики, когда проставляются, всегда потома трахаться лезут... Если... Если не сильно пьяные... А хошь, могу отсосать...? Прям тама, - она показала пальцем на подворотню.
Еле сдержался, чтобы не влепить соплячке пощечину.
- Спасибо, будет достаточно! - сквозь зубы процедил он, развернулся и пошел прочь.
Вспышка гнева улеглась моментально, не прошел и двадцати шагов. В душе че-то защемило. Остановился. Почесал бритую репу. Вернулся. Она все так и стояла с пакетом напротив входа в кафе. Нелепая, в белых, не по размеру легинсах, везде морщащих, с серыми пятнами на коленях, в джинсовой юбке, расстегнутой сбоку, в футболке, завязанной снизу узлом, оголяя бледный животик с выпирающим пупком. Косолапя стоптанными туфлями-лодочками, стояла совсем потерянная, понурившись и шмыгая носом.
- Где твоя Жбуля живет? - спросил он, взяв у нее пакет.
- На Аллее смелых, - тихо ответила и шмыгнула.
- В начале или в конце?
- Тама, рядом с "Цыганкой".
- Ого! Далеко... Ладно уж. Пойдем, провожу!
- Не-а, не пойду дотудава. Она меня выгнала.
- Как это, выгнала?
- Еще зимой двух мужиков привела к нам жить. Степаныча и Зайца. Когда ее не было, Степаныч самогона притаранил. Я с ними бухнула. А потома Заяц меня трахнул. Степаныч Жбуле нажаловался. Жбуля разозлилась, оттаскала меня за волосы, ногами еще била, а потома выгнала. Говорит, самой ебарей не хватает. И чтоб духу тама моего не было! А ни то убьет нафиг.
- И где ты сейчас?
- Ай! То тама, то тута. У меня места есть разные, где ночевать можно. Сегодня Сипа к себе, в подвал ночевать звал. Но набухался и доебался, что я у него два фунфыря спиздила. А я не брала! Зуб даю!