Аннотация: Игровой рассказ-гипотеза, посвящённый знаменитой литературной загадке
-- Николай Сергичев (Атта)
"Донская тайна"
Серия: "Аналекты"
'Талантливая книга 'Тихий Дон',
но непонятно, как это смог написать
двадцатилетний человек'. (с) Максим Горький
'Фёдор Дмитриевич, несомненно,
унёс в могилу 'Войну и мир'
нашего времени,
которую он уже задумывал,
он, испытавший весь трагизм
и всё величие этой эпопеи
на своих плечах'.
(с) казачья газета 'Сполох',
5 сентябры 1920 года
Под утро над лесом сгустился туман - белёсый, полупрозрачный. Сверху, из-под тонких жердей, на которых покоилась крытая дёрном крыша и снизу, из-под порога потянуло холодной, неприятной сыростью. Окружающий мир сразу же съёжился, исчез, сжавшись до размеров крошечной, едва повернуться, землянки. Ухавшие всю ночь совы смолкли, и только за подслеповатым оконцем, забранным осколком стекла, клубились смутные тени.
Прежде, чем поднять голову, старик вернул перо в чернильницу. Чернильница была самодельной - и не чернильница даже, а приспособленная для более высоких нужд водочная стопка. Самодельным было и перо - выструганная из щепки палочка с примотанным нитками металлическим пером-наконечником. В качестве сиденья старик использовал массивный чурбак, зато полированный чайный столик, за которым он работал - исполосованный ножами, прожжённый во многих местах цигарками, явно знавал лучшие времена.
На столике, возле керосиновой лампы с прикрученным фитилём лежали две стопки заранее сложенных вдоль, а затем расправленных листов бумаги. Линия сгиба служила естественным разделителем. Справа шёл исписанный мелким почерком по всем правилам старорежимной орфографии текст - с буквой "ять", "и" десятеричным и твёрдым знаком на конце почти каждого слова. Текст был вымаран и вычеркнут во многих местах, а справа, всё тем же мелким, аккуратным почерком были написаны вставки.
Перечтя написанный текст, старик медленно, с заметным усилием выпрямился. После бессонной ночи голова отяжелела, а веки сделались липкими. "Жизнь похожа на качели, - в который уже раз подумал он. - На исполинские качели, сперва поднимающие вверх, а затем опускающие вниз. Внук войскового старшины, сын офицера, гимназист - и вычеркнутый из Сословия по состоянию здоровья неудачник. Выпускник престижного Историко-Филологического Института, преподаватель гимназии, статский советник, кавалер двух орденов, депутат Государственной Думы самого первого созыва - и работающий в библиотеке Санкт-Петербургского Горного Института ссыльный. Редактор-соиздатель толстого столичного журнала "Русское богатство" - и рядовой санитар в поезде князя Геловани. Второе лицо во Всевеликом Войске Донском - секретарь Войскового Круга, и вздрагивающий от малейшего шороха, вынужденный скрываться даже от собственных сестёр беглец.
Туман почти рассеялся, когда за подслеповатым окном глухо гукнул выстрел. Старик вздрогнул, выронив перо - и в ту же минуту за первым выстрелом последовал второй. Плотный, нагретый весенним теплом снег скрадывал звук шагов - прошло с четверть часа, прежде чем в землянку шумно ввалился весёлый белобрысый парень в расстёгнутом полушубке и сдвинутой на затылок шапке.
- Не хворать вам, Фёдор Дмитриевич! - чуть ли не выкрикнул парень, шлёпаясь на второй, стоявший рядом чурбак. - Верно, напугал вас, уж извините. Парочка встретилась, волк с волчихой. Видать, место для логова искали. Аккурат возле вас бродили, как увидал - не сдержался...
- Вы всегда очень шумите, Михаил! - недовольно буркнул старик.
- Так ить, волки же, Фёдор Дмитриевич! - рассмеялся парень. - Страшнее же зверя на всём Дону нет. Телят режет, овец, собаку с база утащит. А уже ежели человек по зимнему времени в лесу, аль в степи заблудится...
Какое-то время они сидели молча - в небольшой землянке сделалось душно и очень тесно. Трудно было представить себе более непохожую пару. Оба - среднего росточка, только старик был округлым, словно колобок, а широкая клочковатая, пегая от седины борода делала его похожим на Бармалея. В то же время стройный, словно тополь, парень с узким вытянутым лицом и коротко подстриженными усами, ловкий и быстрый в движениях, казался отлитым из железа. Вынув из нагрудного кармана трубку-люльку, парень неторопливо раскурил её, насыпав табака из вышитого кисета.
- Я вам белья привёз, Фёдор Дмитриевич! - как ни в чём не бывало продолжил он, пуская клубы ароматного дыма. - Еды на следующий месяц, чаю... Марусёнок так пирожков напекла. Остыли, конечно - хотя мы их в лукошко сунули, паклей, да ещё и старыми газетами переложили. Керосину ещё привёз, бумаги... Мало, правда. Верьте ли, нет - с бумагой, чёрт-ма, в самой Москве полный зарез, даже для нашего брата-писателя...
- В моё время такого не было... - сварливо заметил старик.
- Ну, так в ваше время много чего не было, Фёдор Дмитриевич! - от души рассмеялся парень. - Первой пятилетки, например, да и самой Советской Власти. Подождите только, дайте срок - всё у нас будет, сами увидите. Вы-ить тут, в своей норке сидите - и знать не знаете, какие заводы по всей стране строятся, какие фабрики! Все ведь при деле, один я, как дурак!.. Угораздило же с вами, белогвардейцем связаться...
- Вас, Михаил, не заставляли... - проскрипел старик.
- Чёрт-ма, не заставляли! - продолжал парень. - А то сами не знаете, как Пётр Яковлевич с дядей Сашей на меня насели. Я им: "Лиду люблю, жить без неё не могу, чем хотите, отслужу, благословите!..". Они и благословили: "Женишься на Марии, а за это мы сделаем из тебя человека...". Вот и сделали, чёрт-ма! Который год ног под собой не чую, вдруг догадается кто...
- Вам, Михаил, следует поменьше болтать, не пить с подозрительными личностями и больше слушать, что говорят умные люди... - возразил старик.
- Ага, послушаешь тут! - снова рассмеялся парень. - Помню, подходит тип из газеты, спрашивает: "Как вы написали вашу книгу?". "Как написал, - отвечаю. - Да, просто, сел и написал...". Тип из газеты чуть не подпрыгнул: "Как? Сразу набело, без черновиков?..". Чёрт-ма! Я и знать-то не знал, Фёдор Дмитриевич, что какие-то черновики нужны...
- Вы представляли рукопись комиссии, - заметил старик.
- Это-ить потом было, - не согласился парень. - Или, пили мы как-то с Генрихом... Ну, с тем, который Ягода. Так он мне открытым текстом: "Признайся, Мишка! Ты - контрик!..". Это я, комсомолец, активист, кандидат в члены ВКП(б). Ну что вам стоило, Фёдор Дмитриевич, написать что-нибудь такое... Наше, советское. Нет, придумали какой-то казачий адью... альдю...
Приоткрыв дверь, чтобы выпустить табачный дым и впустить в землянку немного свежего воздуха, парень вынул из кисета с табаком мятый клочок бумаги.
- "А-дюль-тер", - медленно, по слогам прочёл он. - Да ещё и не простой, а казачий. Чёрт-ма, язык поломаешь, пока выговоришь. Что хоть за штука такая, Фёдор Дмитриевич?
- Это слово, Михаил, происходит от французского "adultХre", что в переводе означает "распутный", - охотно объяснил старик. - И обозначает оно измену супружеской верности...
- То есть, когда Гришка Мелехов Аксютку Астахову... это самое?.. - переспросил парень. - Это, значит, этот самый адюльтер и был? Ну-ить, и мудрёный же язык у вас, у господ... Нет, ну в самом деле, Фёдор Дмитриевич! Что вам стоило написать что-нибудь за нас, за Власть Советов!.. И вам почёт был бы - прошлое бы простили, и прятаться не пришлось, и мне-ить куда как легче...
- Мне казалось, Михаил, в самом начале мы чётко распределили роли, - сварливо прокаркал старик. - Я пишу, вы публикуете, причём публикуете именно то и так, как написал я. Будет с вас и того, что на обложке значится ваше имя...
- Так не печатают вашу антисоветчину! - едва не взмолился парень. - В том-то и беда, что не печатают. Поправьте то, поправьте это, треть книги выкиньте, остальное перепишите... Чёрт-ма! Знал бы, как это делается, в самом деле, переписал бы. Да только, вы сами знаете, я и двух строчек не сложу. А вот ещё совет: перестаньте писать о казаках, переезжайте в промышленный район, пишите о советских рабочих и новом социалистическом строительстве... И ведь переехал бы, бог свят, переехал. Да только вы меня в Вёшках, точно клещами держите...
Они замолчали. Поднявшийся ветер разогнал туман и, ворвавшись в распахнутую дверь землянки, заставил затрепетать пламя под стеклом керосиновой лампы.
- А и в самом деле, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень после минутной паузы. - Бросили бы всё, переехали бы к нам. Я вашими трудами в Вёшках дом поставил. Большой, над самым Доном, под железной крышей. Одному человеку место всегда найдётся. Марусёнок бы вас обстирывала, кормила... Всяко лучше, чем на этом болоте прятаться, зимой мёрзнуть, а летом комаров кормить. А что до розысков, так после Гражданской почитай, десять лет прошло. Никто и не подумает, что секретарь Войскового Круга остался жив...
Старик ответил не сразу - сидя на чурбаке, какое-то время он смотрел на пляшущее под ветром пламя под стеклом лампы. Затем, протянув руку, прикрутил фитиль.
- Вы ничего не сказали о главном, Михаил! - наконец, нарушил он молчание.
- Я виделся со Сталиным, Фёдор Дмитриевич! - ответил парень.
При этих словах старик вздрогнул. Показалось, будто он сделался ниже ростом.
- Я виделся со Сталиным, - повторил парень. - В Москве, в бывшем собственном доме купца Рябушинского... Том самом, который Горькому передали. Ну, да вы его, верно, знаете. Нас на той встрече только трое и было - я, сам Сталин и Алексей Максимович. Ещё охранник сталинский, похоже из латышей - ну, да мы его за дверью оставили...
- И? - голос старика дрогнул.
- Подожди-ить, Фёдор Дмитриевич! - продолжал парень. - Эх, видели бы вы домик Алексей Максимыча! Не барином, царём живёт, чёрт-ма! Как при старом режиме. Потолки под два этажа, да ещё лестница наверх, винтом завивается. А в основании лестницы - дерево, металлическое. И всё в стекле, словно лёд сверкает. На втором этаже, у Алексей Максимыча в кабинете, на полочках всюду - фигурки, куколки маленькие, из кости вырезаны. Он мне говорил, как они называются, только я не запомнил. Не то "кацки", не то "цацки"...
- Нэцкэ, Михаил! - с готовностью объяснил старик. - В Японии любят вырезать из кости маленькие фигурки, которые называют "нэцкэ". Вот уж не думал, что Алексей Максимович их по-прежнему собирает...
- И всё-то вы, Фёдор Дмитриевич, знаете... - восхитился парень. - Ну, так дальше слушайте! Сидим мы, значит, в большой комнате... Мы - это, понятное дело, я и Алексей Максимович. А Сталин мимо нас ходит. Он, не обижайтесь, вроде вас, Фёдор Дмитриевич - такой же низенький. Полненький, но не такой плотный и, понятное дело, без бороды. Морда усатая вся в мелких ранках... Оспой, похоже, переболел, в детстве или там, в молодости... Прошёл мимо нас раза два, затем трубку вытащил, сломал две папиросы, раскурил... Он, оказывается, "Герцеговину Флор" курит. А трубка у него интересная - не прямая, как у меня была, а "люлька" с изгибом. Вот, посмотрите - я после себе такую же справил. Дюже-ить удобно, особливо на охоте - не надо зубы сжимать, когда во рту держишь...
- Вы уклоняетесь от темы, Михаил! - заметил старик, отводя рукой протянутую трубку.
- Ой, нетерпеливы вы, Фёдор Дмитриевич! - не согласился парень. - Не спешите, вдругорядь для книги пригодится. Он оказывается, мою... Ну, в смысле, вашу... В общем, нашу книгу читал. Всё, как там было, знает, и всех, кто участвует - и Григория с братом Петром, и Аксинью, и Пантелей Прокофьевича... Даже Христоню... Я из-за этого Христони чуть не вляпался - оказалось, что его-то я и позабыл...
- Дальше?.. - проявил нетерпение старик.
- Ну, в общем, проговорили мы сначала про то, что и как в книге было, - продолжал парень. - Обсказал, как вы меня с дядей Сашей научили. "Через судьбу Григория Мелехова показать непростую судьбу казачества в переломный для России и всего человечества момент...". Помню-ить, эту же дурь я в РАПП'е нёс. Рассказал, как написал книгу, а эти дураки и крючкотворы её публиковать не хотят. Сталин послушал-послушал, трубкой попыхтел, да и говорит:
"Ви понимаете, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Что написали глубоко враждебную, чуждую нам и нашему делу книгу?".
"Никак нет, товарищ Сталин! - отвечаю. - "Нет" не в том смысле, что не понимаю, а в том смысле, что решительно-ить не согласен, будто моя книга - чуждая и антисоветская...".
- А говорит он так чудно, Фёдор Дмитриевич! - пояснил парень. - Будто и не по-русски. А ещё нас предупредили, что к нему нельзя, как к вам или дяде Саше, по имени-отчеству обращаться. Только по фамилии. Он нам: "товар'ищ Шолохов", да "товар'ищ Горький", а мы к нему только: "товарищ Сталин!".
"Тогда объясните, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Почему ваш главный герой, Григорий Мелехов выведен, как сознательный и последовательный враг Советской Власти?".
- Ну, тут-то вы с дядей Сашей меня тоже научили, - продолжал парень. - Да и объяснять приходится уже не первый раз, и в РАПП'е такое же говорил, и прочим...
"Он не враг Советской Власти, товарищ Сталин! - отвечаю. - Он просто не сразу разобрался, колеблется. Согласитесь, что даже из рабочих и крестьян далеко не все сразу и безоговорочно приняли Советскую Власть. А что до Григория Мелехова, так вы-ить помните - когда он вернулся с Германской, его обвинили, будто он - скрытый большевик...".
"Тогда поч'иму, товар'ищ Шолохов! - спрашивает. - Ви положительно описываете белого генерала Корнилова? Ви ведь не станете утв'ирждать, будто генерал Корнилов происходил из рабоч'их и крестьян, и не сразу понял, на чьей стороне правда...".
- Лавр Георгиевич Корнилов происходил из "служилых" казаков Сибирского Войска... - вставил слово старик.
- Чёрт-ма, не знал... - удивился парень. - Впрочем, гори оно огнём...
"Белый генерал Корнилов был патриотом России, - отвечаю. - Да, он воспринимал её с точки зрения своего класса. Его Россия - буржуазная, генеральская, царская. Но даже эту, царскую и генеральскую Россию он хотел видеть сильной и процветающей...".
"Ви интересно рассуждаете, товар'ищ Шолохов, - продолжает Сталин. - Эдак можно оправдать и белогвардейцев, и проч'их наших классовых врагов...".
"Я не оправдываю белогвардейцев, товарищ Сталин! - не соглашаюсь. - Просто хочу заметить, что как среди белых, так и среди красных попадались самые разные люди...".
- Помолчал он немного, походил, подымил... - продолжал рассказ парень. - Пальцы и усы жёлтые, от табака, наверное... И глаза у него тоже жёлтые, рысьи. Сам собой-то он вроде как невидный, кулаком пришибёшь... А глянул раз... Верьте ли, ить-нет, Фёдор Дмитриевич! Не по себе стало...
"Тогда скаж'ите, товар'ищ Шолохов! - снова спрашивает. - Только честно. Это ваша книга?..".
"Моя!", - отвечаю, не моргнув глазом. А сам сижу перед ним, ни жив, ни мёртв, смотрю в эти жёлтые глаза и думаю: "А ну, как догадается? Или, хуже того, узнал откуда-нибудь... С него ведь станется, Фёдор Дмитриевич! У него ведь везде свои люди, да ещё и ГПУ...". Поиграли мы эдак в "гляделки", пыхнул Сталин трубкой, да и говорит:
"Вр'ёт и даже нэ покраснэет!..".
- Ну, Фёдор Дмитриевич! - рассказывал дальше парень. - Всё, думаю! Конец настал, нам обоим. Тут ещё Алексей Максимович, как на беду, вмешался.
"Я тоже не вполне понимаю, товарищ Сталин! - говорит. - Талантливая книга "Тихий Дон", но как это смог написать двадцатилетний человек?..".
"Помолч'ите, товарищ Горький!", - обрывает его Сталин.
- Снова мы замолчали, Фёдор Дмитриевич! - продолжал рассказ парень. - Ходит Сталин вдоль стола, трубкой дымит, только сапожки поскрипывают. Хорошие такие сапожки, яловой кожи. Походил, попыхтел трубкой, да вдруг как обернётся ко мне:
"Значит, ви продолжаете утверждать, что "Тихий Дон" - ваша книга, товар'ищ Шолохов? - снова спрашивает.
"Да, товарищ Сталин! - соглашаюсь. - Моя!..".
"Но если вы, товар'ищ Шолохов, в столь юные годы сум'ели написать одну книгу... - продолжает Сталин. - То вам, наверное, будет несложно написать другую...".
"Да, товарищ Сталин! - соглашаюсь. - Не будет сложно...".
- Согласился, а сам-ить всё понять не могу, к чему он клонит, - рассказывал парень. - Ну, думаю, как предложит прямо сейчас что-нибудь написать! Как тогда, на комиссии. В комиссии хоть дядя Саша сидел, отстоял. На машинке-то мы с Марусёнком умеем - наловчились, ваши тексты перепечатывая. Но чтобы самому из головы сочинить? Мне-ить самому на бумаге двух слов не связать, вы же знаете...
"Ми вот тут под'умали, - продолжает, между тем, Сталин. - И есть мн'ение разрешить вам, товар'ищ Шолохов, напечатать "Тихий Дон". Без ярой антисоветчины - но и без тех правок, сокращений и переделок, какие тр'ебует от вас руководство РАПП'а.
- У меня, верьте или нет, Фёдор Дмитриевич - челюсть чуть ли не до пола, - прокомментировал сталинские слова парень. - Чёрт-ма! Сам не сразу поверил, когда услышал...
"Но прежде, товар'ищ Шолохов! - попыхивает трубкой Сталин. - Ви нап'ишите нам другую книгу. Ви нап'ишете правильный, идеологически видержанный роман о коллективизации...".
"Какой роман, товарищ Сталин?", - спрашиваю.
"Какой угодно, товар'ищ Шолохов! - отвечает Сталин. - Можете даже написать роман о коллективизации на землях вашего л'юбимого казач'ества. Но это должен быть наш, прав'ильный, идеологически видержанный роман, верно отвеч'ающий текущей политической ситуации...".
- Такое вот, Фёдор Дмитриевич, значица, положение... - закончил рассказ парень. - Есть роман о коллективизации, можно публиковать "Тихий Дон". Нет романа о коллективизации - звиняйте...
- То есть, вы хотите, Михаил! - закончил за него старик. - Чтобы я написал ещё и роман о коллективизации?..
- Именно, - подтвердил, подлизываясь, парень. - Фёдор Дмитриевич, да что вам стоит-то? Это мы-ить - народ тёмный, для нас Георгий Победоносец - казак, потому как его с пикой изображают... А вам, образованным, что? Раз-два, пёрышком чиркнул, и нате вам, готово... Рассказы-то вы для меня написали!..
- И в результате, Михаил, вы вообразили, будто у меня батарея, из которой можно выкатывать орудие за орудием? - взорвался старик. - Вы хоть представляете, каким потом и кровью всё это даётся? В конце концов, я - новеллист, понимаете - новеллист. Если бы не эта ваша, как вы её называете, Революция, едва ли я взялся бы за "Донщину"! В конце концов, у меня возраст, болезни... А тут ещё один роман... Это же на годы...
- Да бросьте, на годы! - фыркнул парень. - Будто я вас не знаю, Фёдор Дмитриевич! Кто для меня охотничьи рассказы написал? С моих слов, заметьте - сами жакана от картечи не отличите. Жалко, сожгли - опубликовать не дали, даром, я уже всем раззвонил. Но написать-то сумели...
- А почему сжёг? - ещё сильнее распалялся старик. - Вы же прекрасно знаете, Михаил, почему сжёг! Посмотрите вокруг! Взгляните на то, что вы творите - вы и ваша партия. У крестьян, у казаков отбирают землю, отбирают хлеб. Люди голодают, а скот со вспоротыми животами лежит вдоль дорог. Где наш былой Дон, где казачество? Вы разрушили всё это. И теперь ждёте, что я буду это воспевать? Или, развлекая кого-то, сочинять для вас охотничьи байки?
- Чёрт-ма! - рассмеялся парень. - Да, куда ты денешься, дядя?..
- Что? - кустистые брови старика поднялись вверх.
- Говорю, что деться-то тебе некуда, - продолжал парень. - Мы с тобой в одной лодке, понял? Да, верно - мне от тебя не уйти, раз вляпался с твоей белогвардейщиной, с этим самым "Тихим Доном". Но и тебе от меня никуда не деться. Скажешь, будто найдёшь другого парня, чтобы писать за него? Да, пожалуйста. Но напечатать продолжение "Тихого Дона" могу только я. Понял, чёрт-ма? Только я. Сунешь кому-другому - сразу же поймут, в чём дело. Хочешь, чтобы напечатали твою "Донщину" - гони роман о коллективизации...
- А ведь вы жестоки, Михаил! - заметил старик после продолжительной паузы. - Вы даже представить не можете, насколько жестоки. Может быть, так и надо - и для той роли, что ответили мы вам с Александром Серафимовичем, которого вы упорно называете "дядей Сашей", и вообще в жизни. Может быть, мы - казачество и Белое Дело, потому и проиграли, что были недостаточно жестоки. Хорошо, Михаил! Я подумаю...
- И вы-ить, тоже меня извините, Фёдор Дмитриевич! - сменил гнев на милость парень. - Ну, за то, что я вас так. Товарищ Сталин ведь как сказал? Будет роман о коллективизации - будет и "Тихий Дон". И отказаться нельзя - слишком мы с вами завязли. Уехать куда, на фабрику устроиться - сразу же спросят, почему больше не пишешь? И что я отвечу?.. Тут же ниточка и потянется... Я ведь вам говорил, что вас раскрыли?
- Как, раскрыли? - чуть не подпрыгнул старик.
- Да, ещё в двадцать восьмом, когда дядя Саша начал "Тихий Дон" в "Октябре" печатать, - объяснил парень. - Вы же сами помните, как сразу письма пошли: "Да, ведь это же написал Фёдор Дмитриевич!". Чёрт-ма. Угораздило же с вами связаться, с белогвардейцем...
Они расстались, словно вернейшие друзья. Погрузив убитых волка с волчицей на лёгкие ручные саночки, будущий депутат Верховного Совета Союза ССР и нобелевский лауреат Михаил Шолохов профессионально забросил ружьё за спину - прикладом вверх, стволом вниз, крепко пожал руку вызвавшемуся проводить его старику - и заскользил на лыжах по слежавшемуся, потемневшему от весеннего тепла снегу. Впереди его ждали годы, наполненные славой и успехом - и тысячи отговорок, позволяющие не заниматься литературным трудом. Страстный охотник и рыбак, за всю жизнь он так и не опубликует ни одного охотничьего рассказа.
А бывший знаменитый казачий писатель, публицист, общественный и политический деятель, собиратель казачьих песен Фёдор Дмитриевич Крюков медленно, словно нехотя, опустился на чурбак. Здесь, за покосившемся чайным столиком его ждали самодельные перо с чернильницей, согнутые пополам и расправленные листы бумаги - и только что начатый четвёртый том "Тихого Дона". Именно здесь его рука некогда вывела строчки, которым суждено стать бессмертными:
"Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеотструганном дубовом устое часовню. Под треугольным навесом её в темноте теплился скорбный лик божьей матери, внизу на карнизе навесе мохнатилась чёрная вязь славянского письма:
В годину смуты и разврата
Не осуждайте братья, брата...".
(с) Atta, Москва, 07.06.2023
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
Крюков Фёдор Дмитриевич, (родился 14 февраля 1870 года) - знаменитый казачий писатель, публицист, общественный и политический деятель, депутат Государственной Думы первого созыва. Его книгами зачитывался Алексей Максимович Пешков (Максим Горький) и Владимир Галактионович Короленко, с ним полемизировал ни кто-нибудь, а сам В.И.Ульянов, который Ленин. Близкий друг и "литературный начальник" Александра Серафимовича Попова (писатель Александр Серафимович, в рассказе - дядя Саша). Именно Александр Серафимович властью редактора, игнорируя мнение редакционной коллегии, поставил никому не известный на тот момент "Тихий Дон" в план издания на 1928 год.
Фёдор Дмитриевич пропал без вести в начале 1920 года при отступлении Белых Армий на Кубани. Кто говорит, что умер от тифа или плеврита в станице такой-то - называют три разных. Кто говорит, что убит и ограблен будущим тестем Шолохова - Петром Яковлевичем Громославским. Кто говорит, что Громославский никого убить и ограбить не мог, поскольку в тот момент сидел. Единственное документальное свидетельство смерти Крюкова - анонимная телеграмма в казачью газету "Сполох" от пятого февраля 1920 года.
Однако через четыре года в Москве объявился некий молодой человек - Михаил Шолохов, чей язык, стиль, манера письма, употребляемые казачьи жаргонные словечки чуть ли не один в один совпадают с языком, стилем, манерой письма Фёдора Дмитриевича Крюкова. В январе 1928 года, когда первые главы "Тихого Дона" начали печататься в журнале "Октябрь" реакция читателей была однозначной: "Да, это же написал Фёдор Дмитриевич!". Современный читатель, прочитав "Офицершу" или "Гулёбщиков", так же без сомнения скажет: "Да, это же написал Михаил Шолохов".
В отличие от вынужденного пользоваться "расспросными сведениями" Шолохова Фёдор Дмитриевич Крюков был очевидцем всех, описанных в "Тихом Доне" событий. Водил дружбу с офицерами "Двенадцатого донского светлейшего князя Потёмкина-Таврического" полка - именно в этом полку служит Григорий Мелехов. Служил в санитарном поезде князя Геловани - поезд действовал в тех местах, где воевал Григорий Мелехов. Страстный охотник и рыбак, Михаил Шолохов за всю жизнь так и не написал ни одного охотничьего рассказа - хотя и в самом деле, анонсировал сборник таковых в конце двадцатых годов. И под любым предлогом уклонялся от писательской деятельности, хотя время от времени выдавал "на гора" талантливые произведения.