Рассказ библиотечного гнома

21.02.2005

Живу я в библиотеке. Это теперь она библиотека. Раньше-то её здесь не было. А что же было, спросите вы? А ничего не было! Стройка была. Сначала экскаваторами вырыли котлован, затем привезли подъёмные краны и другие машины, навезли бетонных блоков и сделали забор. Два месяца этот забор стоял. На третий из него стали доски пропадать. Вы не удивляйтесь. У людей всегда так строительство начинается. Пока половина забора не пропадёт, а то и больше, работу не продолжают, традиция. Говорят, если не соблюсти, то дом не будет крепок и долго не простоит. Экскаваторщик один напарнику объяснял.

И вот, когда половина забора исчезла, тогда только начали строить фундамент. Всё это строительство я собственными глазами видел. Чем мог, помогал конечно строителям, в меру сил. Старался халтуру людскую исправить. То камушек подоткнёшь, то опалубку отваливающуюся поддержишь. Ну да за всем не успеть, и не всесильные мы. Сколько с людьми бок о бок живу, а вот сваркой например не владею. Ковать могу, по-старинке, да чтобы ковать кузница надобна, инструмент... Н-да... Но помогал чем мог. Да и как не помочь. Хозяин я или не хозяин?

Намаялся сильно, пока до стен дело не дошло. В люке телефонной сети жить приходилось. Я бы конечно и в канализационном мог, но ведь как говорится: рыба ищет, где глубже, а гном, где лучше. Лучше то оно лучше, а ревматизмом до сих пор маюсь, и насморк хронический опять же. Что хронический, это мне знакомый больничный гном объяснил.

Сам-то он без насморка обошёлся. Его больницу быстро строили. Весной начали, а осенью уже три этажа было. А моё новое жильё осенью начали, но потом у людей вдруг какой-то строй поменялся. Как я от прораба одного слышал, так у них образ правления называется. Он может быть разный, но всегда – строй. Потому, что те, кто всем управляет, всех остальных в линеечку по одной мерке строят, так, как им, этим управляющим, захочется. Кого и как они на этот раз перестраивали, уж не знаю, а только моя стройка на два года встала.

Кстати сначала люди хотели детский сад здесь строить. Да после у них, говорят, денег не хватило, только на элитный жилой дом наскребли. Но уж как наскребли, тут у них работа закипела! За пять месяцев, за осень и зиму, под кровлю подвели. И уж я уследить за всем не успевал. Посмотришь на людскую работу, глаза ладонью прикроешь и думаешь: будь, что будет, семи смертям не бывать, одной не миновать. К осени уже отделку закончили. Без паркета, без обоев, без батарей водяного отопления. Элитные жильцы, купившие новые квартиры, после сами всё доделывали, кто во что и сколько горазд. Стены у них потом два года воду отдавали. Некоторые так жить там и не смогли, другим, несведущим, жильё своё продали.

А на первом этаже с одной стороны дома магазин продуктовый сделали и ночной бар, а с другой – почему-то детскую библиотеку. И с отделкой!

Долго я думал, где бы поселиться. Но элита элитой, да и какая она, если вдуматься, элита, а и о душе подумать надо. Вот я библиотеку и выбрал. Бабушки, дедушки сюда старенькие заходят с внучатами. Всё реже правда, но случается…Иногда собаку с собой приведут. У порога оставят, а сами идут книжку выбирать. Ну я этот момент сразу использую. С людьми ведь у гнома разговор редко удаётся, замкнутые они в себе, неотзывчивые. С животными совсем по-другому. Только с ними душу и отведёшь. Из людей, обычно, лишь самые маленькие гнома понимают, да и то не всякие, только самые бесхитростные и добрые. Но детишек бабушки, как правило, с собой за руку водят, редко одних оставляют. Небезопасно это нынче.

А одни, без взрослых, дети теперь в библиотеку почти не ходят. Люблю я детей, да книгу они нынче многие любить перестали. Научились по глупости дышать дымом, слова всякие гнусные от самых плохих взрослых переняли, и желание что-нибудь новое, доселе неизвестное, узнать у них совсем пропало. Когда слышу, как дети ругаются последними словами ( словами-то это назвать язык не поворачивается) меня аж передёргивает от боли за них. Особенно когда слышишь такое от девочки. Миленькая, хорошенькая, сердце радуется. Пока рот не откроет. А как откроет – шкатулка с навозом. Прости меня, Горный король!

Одно утешение - учителя некоторые, которые неравнодушные, последнее время стали учеников своих целыми классами ко мне в библиотеку водить. Очень это мне сердце радует. Оно, конечно, плановое мероприятие, а если делается с душой, нет-нет, а дорогу сюда кто-нибудь из детишек и запомнит.

Я в моей библиотеке не один живу. Есть у нас несколько мышей разного возраста, кот старый ленивый. Иногда заглянет один-другой таракан из продуктового магазина, но надолго не остаются, погостят, новости последние из газет узнают ( газеты они любят), и уходят, говорят, голодно у нас. Но мы на них не обижаемся. В общем-то они правы. Навещают и то хорошо!

Мышам моим еды хватает, от кота остаётся. Не до жиру конечно, но концы с концами кое-как сводят. Слава Горному королю самые крупные дыры в стенах я позаделал, а то могли бы крысы из магазина пробраться! Вот был бы ужас! Они ведь и книги едят. А когда очень голодные и их много, то могут и кота съесть! Меня-то им не поймать. А остальные их боятся.

Особенно их боится наша библиотекарь Марья Ивановна. Ой! Про неё-то я совсем позабыл! Мне конечно простительно, всё таки возраст, да и не живёт она в библиотеке. На день только приходит. Во-первых кота покормить с мышами, во-вторых пыль протереть на книжных полках. И когда посетители приходят, она книги, что я посоветовал, им выдаёт и в читательских билетах запись делает. Приходящий работник значит. По правде, она и мышей недолюбливает, но с ними ничего поделать не может. Кот, которого она принесла, на мышей не смотрит. Он больше колбасу любит и сметану. А ещё больше – спокойный и здоровый сон. Но от мышей моих нам убытка никакого нету, я их в строгости держу, с малолетства воспитываю, чтобы книг не грызли. К котовой колбасе приучаю. Обычно не шалят. Ну, кто не без греха, бывает, какой-нибудь мышонок разозорничается, карандаш сгрызёт, или под шкаф закатит, так что Марья Ивановна его потом полдня ищет, сердится. Но книги я им портить не даю. Да и мыши, они как подрастут, грамоте уразумеют, сами своих меньших учат книгу уважать, беречь её. А что озоруют, так как на них всерьёз сердиться, всё же свои, домашние. Пожуришь-пожуришь, а после и приласкаешь. Да и они отзывчивые, ласку понимают.

Сотрудники из них, кстати, отменные. Если кто из посетителей, или сама Марья Ивановна по ошибке книгу не на то место поставят, они вмиг тревогу поднимут. Тогда я к делу подключаюсь, говорю себе: « Хватит кости на батарее греть-отлёживать, пора за работу», и потихоньку за рукав Марью Ивановну к этому месту и подвожу. Всплеснёт она руками, книжку с чужого места возьмёт, осмотрит, и на её собственное поставит.

От кота нам пользы немного. Он у нас сторожем оформлен. Но так как сторожить ему нас не от кого, никому наша библиотека не нужна, то есть денежной ценности для воров не представляет, то кот в основном нас развлекает разговорами, да песни свои котовьи мурлычет.

На всякий случай, от проходящего бомжа, горемыки бездомного, в помощь коту может приехать милиция, наряд вневедомственной охраны, ребята бравые, семеро одного не боятся, пособляют. От кота они конечно недалеко ушли, мыша поймать не могут, я это понаслышке от Марьи Ивановны знаю, но как говорится, всякий в своём деле специалист. Автомобиля у кота нету, рации, пистолета. А вместо дубинки резиновой – только хвост, собаками откушенный, да им мух отгонять и то несподручно.

Зато кот милицию тренирует, спать не даёт. Раз в неделю он им устраивает срабатывание сигнализации - одна форточка у нас плохо закрывается, чуть шевельнёшь, датчик срабатывает, и пожалуйста, милиция через пять минут уже тут как тут, если конечно в домино не играет. Ну а если играет, то может и через полчаса приехать. Тогда кот на них фыркает, выговор делает, чтобы службу знали. Про домино мне другой знакомый гном объяснил, он в отделе милиции служит старшим гномоуполномоченным.

Летом, когда тепло, к нам ещё мухи с комарами залетают, но от них в хозяйстве толку мало. Маленькие они очень. Одно хорошо, расскажут, что в мире делается. Газеты газетами, но лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Да и газеты-то наши, сами знаете, ненадёжные. Правды из них не узнаешь. Только для тараканов из продуктового магазина годятся. Те всё глотают, только пиши – всеядные.

Марья Ивановна очень цветы любит, разводит их, пересаживает, поливает. У нас все окна и часть стен в цветах. Она говорит, что это у неё наследственное. Родители у неё из деревни в город приехали. Жалели, говорит, очень, когда деревню бросали, да совсем невмоготу было. Семья была большая, детей много, старики больные. Вот отец в город и подался, на заводе куда больше платили. После все к нему подтянулись. Сначала в общежитии при заводе жили, затем комнату в коммуналке получили. Потом дом на снос пошёл из-за ветхости, вот ужас-то для нас, гномов, а её семье двухкомнатную квартиру в новостройках дали. Там она и живёт теперь. Дети у неё уже большие. Работали на заводах, а как заводы развалились, так теперь, кто где. Но землю любят. Это хорошо.

Скучаю я по земле, по лесу, по цветам полевым. Комнатные они конечно лучше, чем искуственные ( мода сейчас такая пошла), но всё же до настоящей травки, деревьев им далеко. Я ведь раньше, до того как город построили, в этих же местах в лесу жил! Давно это было. Нет леса, а как глаза закрою, вижу его, каким он был тогда, когда я ещё был не стар и мог потягаться с белкой наперегонки. И белки той давно нет, и внуков её нет. Живут тут в одном парке дальние её родственники, как американские индейцы в резервации. Я им иногда орехов приношу да семя подсолнечное, в память о той белке, что меня орехами угощала. А мне их ещё один знакомый, магазинный гном, приносит. Не из соседнего магазина, из другого, старого. Там директор ещё не поменялся. Хоть и жулик, но добряк. Дружок мой говорит, что с ним жить можно, не то что с нынешними, которые за орех для белки не то что с гнома, с мыши три шкуры спустят.

Сам мой дружок до парка доковылять уже не может, он меня ещё на двести с лишком лет старше. А на транспорте старикам ехать без денег нельзя нынче, хотя бы и гномам. Постановление такое вышло. Мы гномы – маленькие, могли бы незаметно прошмыгнуть, зайцы-то я слышал ездят, но гномы народ гордый, нам честь не позволяет. Лучше пешком, пока ноги носят. Да оно и спокойнее, а то водитель такой беспутный пошёл, недалеко до беды. Им бы у нас, гномов, поучиться правила соблюдать. А библиотека рядом, в соседнем доме. Вот и ходим друг к другу в гости.

Книжки Марья Ивановна любит, жалеет их. Если порвутся невзначай, подклеивает. Когда посетителей нет, и другого дела тоже, она обычно читает. Сперва про себя, а потом увлечётся и вслух начинает. Мы все соберёмся вокруг и слушаем, даже мыши. Я тоже читать люблю, но, когда тебе вслух читают, это так приятно. Разляжешься по-стариковски на батарее и наслаждаешься. Хорошо! Кот мурлычет, поддакивает. Он обычно с Марьей Ивановной во всём соглашается, кроме тех случаев, когда она его от блох в пластмассовом тазике с мылом моет. Тогда кот кричит, грозится вызвать свою охрану, даже иногда царапается.

Но сердится недолго. Когда Марья Ивановна его вытрет и положит на подстилку у моей батареи, он немного поворчит жалобно, потом успокаивается, прижмуривает глаза и засыпает. Сны ему снятся хорошие, светлые. Гномы ведь не только навевать сновидения могут, а и видят, что кому снится. Снится ему, что он котёнок, и живёт он у девочки с большим голубым бантом в волосах. Кроме него у девочки есть ещё мама, папа и бабушка, но он конечно главный. Девочка любит его больше всех, она ему сама сказала. Она кормит его сметаной с пальца, зовёт его Пусиком, и гладит так нежно. Он видит себя во сне, играющего с бумажкой на верёвочке, а девочка весело хохочет, и голос её звенит колокольчиком. Потом сон его становится тревожнее. Ему снится день когда старушка-бабушка берёт его на руки и говорит: «Вот и осиротели мы, Пусик», а из глаз у неё текут,не переставая слёзы.

Тут я обычно прерываю его сон - дую ему на нос, или щекочу в ухе. Я знаю дальнейшее, и не хочу чтобы кот грустил проснувшись, ведь я видел и кошачьи слёзы. В самый первый день, когда Марья Ивановна принесла его, худого, ободранного и страшно голодного, накормила, вымыла и уложила на эту самую подстилку, наспех сделанную из старой занавески, я не успел сообразить, и дал ему досмотреть этот сон до конца.

Там всё было плохо. Он остался с бабушкой. Куда пропала девочка и остальные он не понял, слышал только, как соседки, такие же старушки, пришедшие в гости на рисовую кашу, которую они называли кутьёй, говорили, что всё зло от автомобилей и от водки. Что это такое, кот не знал. У них в доме этого не было. Ему тоже дали этой каши, но она ему не понравилась, была очень сладкая. А бабушка сидела во всём чёрном и лицо у неё было как неживое. Потом все ушли, а они остались. Сметаной его больше не кормили, а всё кашей на воде. Бабушка при этом приговаривала: «Вот, Пусик, и научили нас свободу любить, ну да бог даст справимся, я старая, ты малый, нам много не надо, лишь бы войны не было». Кот был непривередлив, только всё грустил о своей девочке.

Три недели они так жили, потом бабушка сама почти переставала есть, но кота кормила, хоть и не очень сытно. Ещё через неделю она приходила домой с сумкой, из которой вкусно пахло, говоря: «Ну вот, бог милостив, ещё одну пенсию получили, как- нибудь проживём». Доставала из сумки ароматный свёрток и кормила кота колбасой, которую сперва делила на два кусочка. Второй кусочек он получал на другой день. Затем всё повторялось по кругу.

Так прошло две весны - коты, они года вёснами считают. А потом бабушка легла на кровать и больше не встала. Кот чуял беду, но как он ни старался согреть бабушку своей шубкой, как ни выли- зывал ей руки и лицо, но ничто не помогло. Через два дня раздались звонки в дверь, потом удары, дверь сломалась. Пришли люди, среди которых кот узнал двух соседок, завернули бабушку в чехол, который принесли с собой двое в белом, вынесли на двор, и погрузили в большую белую коробку с красными полосами на боках. Потом двое в белом сами залезли в неё, но с другой стороны, и вдруг, к удивлению кота, коробка зашумела, из неё пошёл едкий дым, и она довольно проворно то ли поползла, то ли побежала. Кот провожал странную коробку до выезда со двора, потом та двинулась быстрее и он отстал. Когда он вернулся, дверь в квартиру была закрыта, и на ней была приклеена белая бумажка с синим кружочком посредине. Так кот стал бродягой.

Пожалуй не стоит рассказывать вам, что с ним было дальше. Бродяга бродяга и есть. Весёлого мало. Поэтому я и не даю ему досмотреть этот сон до конца. Хватит с него, намаялся. Пусть лучше посмотрит что-нибудь про воробьёв, которых я ловко впускаю в его кошачью память.

Марья Ивановна не могла знать того, что знал я, но она сердцем чувствовала, каково досталось бедняге, и старалась, как могла, скрасить коту жизнь. Он быстро отъелся, шкура на нём залоснилась, тем более, что Марья Ивановна купила специально для него гребешок и иногда расчёсывала его шерсть. Коту это очень нравилось. Он выгибал спину дугой, подставляя под гребешок бока, и с силой тёрся носом и щеками об ласковые руки новой хозяйки.

Он пообвык, раздобрел и стал ленив настолько, что мыши, которые через год с небольшим поселились у нас, перейдя из продуктового магазина, нимало его не опасались. Вообще он был добряк, а после всех мытарств стал философом, смотрел на жизнь спокойно и знал, что рано или поздно, но всему будет свой конец.

Как-то раз в библиотеке появилась комиссия (так сказала Марья Ивановна) в виде худого остроносого мужчины в дорогом чёрном костюме, и строго спросила, что в детском учреждении делает кот. Марья Ивановна смело ответила, что он борется с грызунами, что кот домашний, дети его любят, а порядок она гарантирует. Так и сказала: гарантирует. Комиссия поворчала, но коту жить разрешила.

После этого посещения Марья Ивановна ему и нам всем весело сказала: ну, Котя, - она называла его Котей - теперь ты у нас официально работаешь охранником. И как ни странно для философа, он даже слегка зазнался, горделиво поглядывал на мышей и посетителей, и всем своим видом показывал, что он тут не просто так, а на государственной службе.

Были впрочем дни, когда спесь с него, как ветром сдувало. Дети действительно любили его. И он к ним был неравнодушен. Особенно он любил маленьких девочек, я-то знал почему. И среди них были две, которые доставляли ему особую радость. Звали их Таня и Любочка. Когда они приходили, а они ходили всегда вместе, он даже забывал о своей колбасе, если в этот момент был занят ею, и бежал к ним навстречу, и тёрся им об ноги, и провожал их по всему залу. И они, выбрав новые книги, играли с ним, как с котёнком, хотя у этого котёнка не было половины хвоста и шкура была с проседью, а он прыгал и кружился, забывая и свой возраст, и солидную должность. И ещё, они всегда приносили ему что-нибудь вкусненькое – котлетку или кусочек варёной рыбы, которые он очень любил.

Литературные вкусы у нас у всех разные. Я больше всего люблю читать или слушать про лес, про зверей и птиц. Как же я скучаю по их голосам! Иногда мне даже хочется всё бросить, уйти на пенсию, и уехать из города навсегда. Но потом я себя одёргиваю, говорю себе: что это за слабости на старости лет! Ты гном или русалка слезливая? Взгляни хоть на Марью Ивановну, хоть на учителей в школах, хоть на врачей в больницах! Им ведь тоже несладко, тоже хочется всё бросить. И многие бросают, их можно понять. Как прожить на такую зарплату? А если один? А если ещё и с детьми? Со стариками, которым нужен уход, лечение? Но многие остаются и стоят на посту, несмотря на боль и обиду. И негоже гному нюни распускать. Да и какая, к слову, у гнома может быть пенсия? Где родился, там и пригодился. Да гному и легче. Не на бюджете разворованном сидим. Людям бы, как говорится наши заботы! Да… О чём это я? Старость не радость. Уже заговариваюсь.

Ах да, вспомнил! Марья Ивановна любит больше стихи, особенно про любовь, или романы сентиментальные. Их у нас в библиотеке много. Особенно ей нравятся книги старых писателей, девятнадцатого века. Читает-читает, а потом скажет, ты послушай, Котя, какая прелесть! И вслух ему, балбесу прочтёт какое-нибудь забытое стихотворение Жуковского или Батюшкова, или из Карамзина что-нибудь. Язык! Прелесть, кто понимает. Кот поддакивает, а сам-то ничегошеньки не соображает в стихах, как, впрочем, и в прозе. А я ведь, ребята, их помню! И этих, и многих других. Город тогда маленький был, не то что нынче. Всех почитай, если не в глаза, так по-наслышке знали. Что ни имя, то, как у людей говорится, искра божья. Много воды утекло, да и вода-то уже не та…

Кот любит слушать, когда Марья Ивановна что-нибудь из кулинарной книги читает. Причём я подозреваю, что он увлекается не столько чтением, сколько запахами, которые от этой книги исходят. Многие хозяйки ведь в кухне её читали, и во время готовки. Вот она запахами и пропиталась. Но хитрый кот не признаётся, и утверждает, что ему нравится строгий академический стиль, в котором автор излагает рецепты приготовления блюд, особенно мясных и рыбных. Стилист тоже выискался! Это я про кота.

Но маленьким детям не всем кулинария нравится. Даже не всем девочкам. Я иногда удивляюсь, как эта книга к нам в библиотеку попала. Добрая половина наших читателей больше приключения любят или сказки. Сказки я и сам очень уважаю. Особенно про нас, гномов.

Кстати у наших мышей и мух кулинарная книга тоже пользуется большой популярностью, так что пришлось намекнуть Марье Ивановне убирать её повыше, чтобы не достали. Они хотя и образованные, мыши наши, но ведь сказано, не искушай! От мух правда спасенья нет, но и вреда от них не много, велика им книга, не по зубам. Око видит, да зуб неймёт. Зубов-то впрочем у них и нету. Опять же, полгода мух в библиотеке не бывает, они сезонные работники. Хотя что это за работа - курьер! Одно название. Но информацией исправно снабжают. Спасибо им.

Я не всегда библиотечным гномом был. Много мест пришлось сменить. Последние лет сорок я руководил, по-своему само собой, детским садиком в одном старом дворе на Васильевском острове. По педагогической части, значит, подвизался. Там я чувствовал себя почти Горным королём! Штат у меня был не в пример нынешнему. Все меня уважали, многие даже любили. Одних котов было три штуки, а ещё нянечки, воспитательницы, дневная заведующая, повара, медицинская сестра, завхоз Людмила Евгеньевна… Всех уже и не упомню. И что интересно, некоторые из них лишь слепо меня слушались, не догадываясь о моём присутствии, как почти со всеми взрослыми бывает ( а бывают и глухие, и сколько их!), а некоторые, особенно, кто к детям поближе, могли даже со мной разговаривать и видеть меня, если я показывался.

К детишкам я очень привязался. Я ведь их всех помню, с кем жить в разных домах доводилось, с кем встречаться по случаю. Но эти, из детского садика, особенно из младшей группы, хоть они и менялись каждый год, запали мне в сердце так, что не забудешь до гробовой доски. Думаю, что и они меня помнят многие. Надеюсь. У людей ведь память куда хуже, чем у гномов, или скажем собак. Причём многие подсознательно стремятся, своё - так добро, помнить, а чужое - так зло. Нет бы наоборот. Им же и жить легче бы было. Хотя есть и исключения. Вот например, нянечка одна у меня работала, Раиса Степановна, она не только ребёнка или гнома, она даже цветка малого душу чувствовала, не огрубела с возрастом.

Был у нас в младшей группе один мальчик, Петечка, худенький такой, бледненький. Один с мамой жил. Как та его приведёт утром, оставит, так он всё плачет. Тихо , жалобно. Многие дети к родителям настолько сильно привязаны, что не могут в чужих людях одни оставаться, страдают. Даже мне не всегда удавалось его успокоить, а тем более уговорить кашку покушать.

А Раисе Степановне удавалось. Причём так легко, без всякого нажима, без глупостей, какие некоторые взрослые детям говорят. И с другими так же. Любили её дети, чувствовали близкую душу. Ей бы воспитателем быть, да не было у неё педагогического образования, диплома. Странный всё-таки народ эти люди. Им бумажка пустая важнее человека. Многие воспитательницы нашей Раисе Степановне и в подмётки не годились. Но они, как правило, долго у нас и не задерживались. А память то детская и их помнит. Дети всё чувствуют. И доброту, и ласку. И ложь, и несправедливость.

В то время у людей цензура была сильна. Это значит, что просто так, без разрешения, ничего ни писать, ни говорить было нельзя. Так у нас в садике один сердитый паук, от людей ума-разума набравшись, принялся за этим следить, везде сети развешивал, и мух с комарами, курьеров наших гномьих, старался поймать. Причём никто его на эту работу гнусную не нанимал, сам взялся. Доброхот! А того не понимал восьминогий: что сказанная неправда, что несказанная правда, что полуправда – всё одно, ложь, и ударит по тому, от кого исходит рано или поздно, как бумеранг. Ведь у всех живых существ, и у гномов, и у зверушек, и даже у людей, чутьё на ложь и несправедливость обострено. И ни сетями, ни запретами, ни убийством его не подавить. Обязательно наружу прорвётся, и умножится.

Опять я отвлёкся.

А потом в садике стало плохо. Стали хуже кормить детей, не говоря уж о котах. Ребятишек стало совсем мало. Слышал я, что люди потомство заводить почти перестали, боялись не прокормить. Сменилась дневная заведующая и разогнала почти всех хороших воспитателей. Сказали, что помещение садика не годится для содержания детей из-за ветхости. И садик закрыли, пообещав при этом построить ему новое, современное здание. Я узнал адрес строительства и перебрался туда, в люк. Как же без хозяйского глаза! А свой садик я навестил через два месяца после того, как стройку заморозили. Надеялся, вдруг передумают, вдруг опять откроют. Не передумали. Там теперь ресторан и казино, игорный дом по-нашему.

Вот так я и оказался в библиотеке. Заходите к нам, ребятки, порадуйте старика. Да и где, как не в книгах, вы найдёте и красоту и силу мысли, и красоту и силу слова. А их красота и сила дадут силу и красоту мыслям, словам и делам вашим. А всё остальное – мишура.