Кто бы мог подумать, что Федя Круплов способен сыграть такую колоссальную, мож-но даже сказать решающую, роль в судьбе тридцати человек. "Он и в своей-то судьбе никакой роли не играет" говорили люди и, усмехаясь, тут же старались забыть про Федю, как про ка-кой-то не слишком приятный случай, случившийся с ними по пути, например, на работу. Никто не желал подумать, что на самом деле будь на дворе война или всемирный потоп, все они тут же прибежали бы к нему и закричали бы: "Феденька, Феденька, спаси нас, пожалуйста, помоги нам, разумненьким, совершить какое-нибудь геройство. Ведь вот, мы все думаем, думаем, а как бы так на амбразуру лечь, не знаем". И пришел бы Федор, облачился бы он в красную рубаху, и от души показал бы всем и каждому, на что способна сила духа человеческого, если не обреме-нена она излишними домыслами и условностями.
К слову сказать, был Федя до невозможности прост и зауряден. Этакий парнища с ду-шой на распашку и неиссякаемой волей к бесцельной радости. Жил он своим умом, и ни разу не было случая, что бы кто-то видел в его делах хоть малую долю корысти или несовместимого с ним равнодушия. Только смех, только любовь, радость и прямолинейное, как рельс, желание выпить с первым же встречным крепкого и по душам поговорить про все, что угодно кроме ра-боты. А при большем желании можно и о работе, но только в каком-нибудь таком ракурсе, чтобы не упоминать при этом слова "надо".
"Вы, Федор, безответственны", - говорил, бывало, ему мастер, когда к обеду на рабочем месте объявлялся объятый похмельными парами Круплов. "Вы безответственны, и потому срываете нам все графики производства", - опять говорил мастер. После чего обычно пил из предложенного Федей стакана, занюхивал рукавком и, взяв с Феди честное-пречестное слово, что это не повторится больше никогда, удалялся куда-то в трущобы родного цеха, чтобы спать там и видеть мирные сны о том, как выйдет он летом в поле и узрит там несчетное количество голых баб, которые будут кричать ему со всех сторон: "Мастер! Мастер! Идите скорее сюда, мастер! Мы знаем, вы - мастер".
Итак, глубоко в душе очень многие любили Федю, но никогда не показывали этого на людях, боясь, что про них скажут: "Смотрите, вот идет Федин друг, а ведь какой Федя, такой у него должен быть и друг, а Федя - безответственный и безалаберный".
И даже почти все девушки в цехе любили Федю, но и они боялись быть его женами. Ведь как же можно быть женой, когда про твоего мужа все знают, что он Федя Круплов. Но это нисколько не мешало ни им, ни Феде, когда приходили они к нему в дом и запирались надолго без света, что бы выпить водки и придти на следующий день на работу к обеду, распространяя вокруг сильный запах перегара и удовлетворенно глядя на окружающих с усталой сонливо-стью.
Вот такой и был наш Федор, и никто не смог бы поверить, что именно его жизнь смо-жет послужить окружающим примером для подражания. И что тридцать человек смогут потом сказать с гордостью: "Я был знаком с Федором Крупловым и чрезвычайно горд этим, потому что остался живой". Но никто не говорил так, потому что не знали они, что именно он совер-шил геройство, которое спасло их от гибели. Да и Федор не знал, что именно своими руками совершил он геройство и потому, как и полагается настоящему герою, совершенно не гордился собой.
А история эта началась довольно давно и даже очень далеко. Началась она от Феди и потому явилась для всех полнейшей неожиданностью.
В далеком штате Колорадо жил маленький полосатый жучек и очень этот жучек любил покушать картошки. Знало, наверное, безмозглое насекомое, что в картошке, как ни в одном другом корнеплоде, сконцентрирована вся сила и жизненная энергия, которой питается всякая божья на земле тварь. А, может, и не знал он ничего такого про картошку, а просто по-нравилась она ему вкусом и понравилась до того, что стал он ее жрать прямо сырьем, на корню.
Вот и не удивительно, скажет кто-нибудь, что этот жучек кушал картофель сырым, ведь каждому ясно, что жуки нецивилизованны и не знают, как приготовить из картофеля простейшую, скажем, драчену. Это, вот, повар в нашей столовой знает, как приготовить драчену, а жуку это знать не положено, ему гораздо полезнее знать, как выглядит самка и когда на эту самую самку стоит забраться, чтобы вышло побольше новых маленьких полосатых жуч-ков.
И следует отметить, что тот читатель, который скажет так, попадет в самую точку, по-тому что как раз про самок глупый жук из далекого штата знал без запинки. Знал он это так хорошо, что скоро сам удивлялся, почему на него стало обрушиваться такое количество гнева со стороны людей. Он не понимал, зачем его братьев ловят и сажают в баночку, когда он миролюбив и хочет только есть картошку, не причиняя вреда ни одной живой твари. Но человек, тоже хотел есть картошку, и сильно обижался на жука и на его детей, потому что ду-мал, что они его объедают.
Но Феде было невдомек про картошку. История, начавшаяся в далекой Колораде, еще была далека и от него. И жуки, поедающие полезный продукт тоже не могли нарушить его спо-койствия, потому что он был не жаден. Он с радостью бы отдал весь свой урожай маленьким тварям, если бы только они попросили его по-человечески, и если бы этот урожай у него был. Полезную картошку Федя не растил, а покупал по мере необходимости на рынке. И потому совсем не знал и про вторую часть истории, которая подбиралась к нему все ближе и ближе.
А выразилась она вот в чем: в неумолимом порыве избежать наказания за свое пристрастие маленький жучек бежал из родной Колорады. Он нелегально мигрировал из одной страны в другую, повсюду оставляя свое бесчисленное потомство и ни на минуту не расстава-ясь со своим любимым блюдом. Так, после долгих странствий, он смог добраться до благодат-ного края, именуемого родиной Федора Круплова, и в этом беспредельном краю нашел он то, чего ему так не хватало. Он увидел здесь людей. Добрых, беззлобных и по большей мере не жадных. Во всяком случае, так показалось жуку сначала. И обрадовался он и расплодился без меры, от души наполнив собой все пространство, на котором только могла произрастать любимая им картошка.
И, может быть, жил бы он безбедно в этом жуковом раю, но только не знал он, что так же как картофельные поля безгранична страсть людей к поиску тех, кто слабже, безобидней и счастливей. И через малое время, когда жук, уже совсем расслабившись, видел в человеке благодетельного бога, или как минимум посланного им для посадки картофеля ангела, появился в поле зрения этой истории Николай Варлаамович Курехин.
И даже не он сам появился, а его жена.
Женщина она была крупная. Габаритами и амбициями она авторитетно выделялась среди жен друзей Николая Варлаамовича и потому, он бесконечно любил ее, как жук картошку. Да и разве можно не любить, когда каждое утро тебе готовят яичницу с чаем и говорят " Ко-ленька, а не пора ли вам на работу, ведь вы такой незаменимый работник, что без вас там все дела не делаются". И Николай Варлаамович вставал с постели, делал зарядку, разминая реденькие меж жиром мускулы, употреблял яичницу и отправлялся на работу. И так продолжалось бы еще очень долго без всяких перемен, если бы не стал замечать Николай Варлаамович, что с каждым днем все реже и реже его жена стала напоминать ему, насколько он незаменим. И он удивился сначала, а потом и крепко призадумался: "Что бы это значило? Уж не усомнилась ли его благоверная в том, что он - Агроном с большой буквы А". О чем Николай Варлаамович и спросил свою супружницу, выпив после работы водки.
"Ну что ты, Коленька, ты все так же незаменим, - ответила она. - Но только не ценят тебя, ведь незаменим ты все время в одном и том же месте вот уж десять лет с лишком, а тебя все не ценят и не ценят. Вон, агронома Тарасова оценили, и теперь он с женой каждый вечер смотрит новый телевизор, а агронома Нефедова оценили так, что теперь он возит свою жену в город на "уазике". А тебя, незаменимого, не ценят, и это становится обидно". После таких слов Николай Варлаамович приуныл и, выпив еще водки, заверил свою жену, что и его будут ценить не хуже, чем агронома Нефедова.
Правда, тогда он еще не знал, как сделать, что бы его ценили. Ведь взять того же Не-федова, он же не запросто так стал главным агрономом: он был изобретателен и придумал, как орошать поля в условиях полярной зимы. А агронома Тарасова оценили за использование гры-зунов в виде профилактики при борьбе с разными червями. Вот и выходило, что все они были награждены заслуженно и за изобретения, а он Николай Варлаамовичь Курехин изобрел пока что только способ получения быстрой браги в условиях стиральной машины активаторного ти-па. Тут уж и думать было нечего, не то чтобы о признании (хотя многие эту брагу очень при-знавали, особенно после ректификации), а даже о простейшей премии. Тогда решил Николай Варлаамович изобрести что-то значимое. Такое, чтобы покруче всех, и завоевать этим изобретением не только вожделенной премии, а и солидного поста главного агронома района.
Задача скажем, была ему непосильна, и все же он отважился забыть на время про сти-ральную машину и бросил все свои потуги на то, чтобы найти способ истребить полосатого эмигранта из штата Колорадо. Рассуждал он просто: если найти в природе естественного противника этому жучку, все решат, что агроном Курехин основывал разработку своего метода на опыте агронома Тарасова, и тогда все почести пройдут мимо. А если он найдет погодные условия, при которых жук не может жить, тогда его начнут сравнивать с агрономом Нефедовым, который тут же пересядет на "Москвич". И поэтому Николай Варлаамович решил найти какой-нибудь гениальный способ и почти, надо отметить, нашел. Он придумал, что колорадского жука надо травить ядом, причем не просто каким-нибудь ядишком, а мощнейшим выборочным гербицидом, так, чтобы напрочь и навсегда.
Теперь все мысли Николая Варлаамовича были заняты только тем, что бы придумать, каким же именно гербицидом потравить колорадского гада, чтобы при этом никто не посмел сказать, что этот способ придуман кем-то другим. До того Курехин увлекся решением этой проблемы, что даже его жена стала волноваться за здоровье своего ненаглядного мужа, когда он перестал кушать по утрам яичницу а, сразу встав с постели, без зарядки, убегал в лаборато-рию.
Ничто не могло остановить его, и даже уверения в прежней незаменимости он прини-мал как сигнал тревоги и призыв к действию. Так продолжалось целый месяц. Николай Варлаамович прибегал в лабораторию и тут же отправлял лаборантку Ирочку на поле собирать колорадского обжору. Когда она возвращалась с полной банкой жуков, Николай Варлаамович ставил банку на стол и начинал свои эксперименты. Он все делал взвешенно и размеренно. Прямо на глазах несчастных подопытных он смешивал несколько отрав в стеклянной ступке и, не торопясь, записав, что с чем смешал, доставал из банки жука и сажал прямо на состав. По-том в его работе наступал мучительный период ожидания, в течение которого Николай Варлаамович вдумчиво наблюдал за копошащимся в смертельной смеси насекомым. Если оно не умирало через пять минут Николай давил его прямо в ступку пестиком и, добавив туда же еще один какой-нибудь самый, по его мнению, сильный ингредиент, снова все тщательно записывал и только после этого сажал следующего несчастного. Жуки смотрели на все эти изуверства глазами полными тоски и понимания. И только одно пугало и расстраивало их. Им было неясно, зачем же он бессмысленно убивает тех, кто выжил от яда и можно сказать победил его Николая Варлаамовича в равном, один на один, поединке.
Но для Николая все было ясно как день. Он не просто давил жуков, этим актом он пре-следовал сразу две цели, во первых, он желал показать жукам, что ни один из них не встанет между ним и премией, а во вторых, присутствие в ядовитой смеси останков собратьев жука, должно было деморализовать его и привести тем самым в то состояние, когда собственная жизнь жука станет ему противна, и он с большей легкостью и покорностью пойдет на смерть.
В конце концов, через месяц, ядовитый состав был изобретен. После множественных перерасчетов его рецепт вывелся в отдельную таблицу и выглядел следующим образом.
Марганцево-кислый калий - 1 ч. лож.
Карбофос - 3 ч. лож.
Трихлорметафос-3 - 5 щепот.
Дихлор дивинил трихлорметилметан - 5 ч. лож.
Мыло хозяйственное - ? (пропорцию выяснить, не решающий компонент)
Белый порошок. (желт. Банка) - 2 ч. лож. (что такое, спросить у Миронова)
Жук Колорадский - 50 шт.
Попадая в эту смесь, несчастные насекомые дохли как миленькие, и вполне удовлетворенный результатом Николай Варлаамович в первый раз за последнее время пришел домой раньше обычного. Счастливый и одухотворенный, он, войдя в дом, прямо за порогом завалил свою ненаглядную на пол и, доложившись о том, какие успехи ждут его в ближайшем будущем, исполнил свой супружеский долг.
Чтобы не отступать от истины, вижу необходимость довести до читательского созна-ния тот факт, что жуки дохли лишь по мнению Николай Варлаамовича. На самом же деле они просто впадали в затяжной экстаз и засыпали сладким сном, грезя картофельными полями и многочисленными потомками. Опьянение, которое они испытывали, не идет ни в какое сравне-ние с той мутью, которая наступает у людей после спирта. Даже, больше того, ни одна человеческая шмаль не сравнится ощущениями с тем чистым чувством, которое одолевало жуков при употреблении данного состава. Вред же от него был еще меньший, чем, скажем, от гашиша. После сорока минут забвения все "отравленные" жуки очнулись и немедля пошли жрать вожделенный состав, который понравился им даже больше, чем картошка. Так продолжалось всю ночь и все утро, и даже до середины следующего дня: жуки наслаждались халявным добром, пока Курехин не вытряхнул их, считая мертвыми, в мусорное ведро.
После этого жуки получили возможность вернуться к своим семьям, а Николай Вар-лаамович пошел к главному агроному, чтобы зафиксировать свое изобретение. Он шел как олимпиец, неся перед собой банку с ядовитой смесью, и на все вопросы отвечал в духе возвышенном и снисходительно: "Это моя последняя разработка призванная спасти человечество от вредительного засилья насекомых".
И так история геройского поступка Феди Круплова дошла до того места, откуда Федя стал виден в бинокль. Но виден он был очень плохо, да и то только тогда, когда удосуживался приехать на дачу к своему сослуживцу и напарнику Игорю Гашникову.
Дело в том, что Игорь, никак не мог прожить без столь любимой всеми картошки, но считал кощунством покупать ее в магазине или на рынке, когда можно беспрепятственно рас-тить ее на бывшем колхозном поле и беречь тем самым деньги на покупку старого авто. Но рас-тить картошку одному, пусть даже с женой и малолетним ребенком, скучно, вот он и при-глашал время от времени к себе в гости то одного своего приятеля, то другого. И тогда садоводство, и земледелие начинало приносить ему радость, ибо понимал он, насколько ценны взаимоотношения между людьми, особенно в период посадки и сбора урожая.
Множество радостных часов проводил он, наблюдая, как тот же Федя Круплов достает из земли-матушки грязные корнеплоды и складывает их в большие грубые мешки. И еще радостней он становился ближе к вечеру, потому что знал наверняка, как только сядет солнце, распрямит Федя спину, кинет лопату копьем и скажет: "А может выпить?" и обязательно выпьет и Игорю нальет, и его жене, и всем, кто попросит, особенно тем, кто сам принесет. Ну не замечательно ли, думал Игорь, когда вокруг расстилаются поля картофеля, а ты с мешком и пьешь горькую. Конечно, замечательно, отвечал он себе и приглашал Федю приезжать еще.
А Федя и не отказывался, почему бы, собственно, не приехать, когда у Игоря такая замечательная жена и готовит прекрасно и выпить с Федей не прочь, а то и в сарай позовет, когда Игорь на рыбалку уходит. Почему бы не приехать к такой мякенькой да теплой? Да и что для Федора пятьдесят километров до этой самой дачи, один пустой звук эти пятьдесят километров. Сел, да приехал. Ведь как к себе домой едешь или как на работу, думал Федя. И думал он так по одной единственной причине. Дачный кооператив, в котором трудился Игорь со своей семьей, принадлежал заводу, на котором работал Федя, и все заводчане приезжали сюда по выходным, что бы растить свежие овощи и жарить куриные шашлыки.
А кто такие Феде заводчане? Это же семья, это же друзья и собутыльники, это же такие люди, о которых и не скажешь ни одного плохого слова, а уж про тех из них, которые не мужчины, Федя не то, что сказать плохого, о них он и подумать-то без страсти не решался. Так что приезжал он сюда как домой. И копал, и гулял, и загорал, и много свыше, о чем я промолчу.
Все это делал он, наш геройский Федор, не зная того, что и история, которая грозила приключиться с ним все скорей, не стояла на месте, а пробиралась немыслимыми путями к самому его порогу. И что, вы думаете, ей понадобилось, чтобы добраться до него? Не догадаетесь нивжисть, каким макаром человека столь далекого от сельского хозяйства как Федю может достать такая сельскохозяйственная история.
А дело-то вовсе и не в сельском хозяйстве, и не в жуках, и даже не в агрономах, а в скрытых, но изученных, особенностях человеческого организма, о которых он, человек, хоть и знает, но совсем не помнит. А если и вспомнит время от времени, то пойдет, пожалуется соседу на эти скрытые возможности и сразу же забудет вновь. И Федя, и мастер, и Игорь Гашников, и все, все-все, кто работал вместе с Федей, знали про одну функцию человеческого организма, о которой вещало им заводское проводное радио на протяжении каждой смены в течение трех месяцев.
Неизвестно, то ли редактор заводской радиосети ушел в отпуск, забыв составить гра-фик передач, то ли он страдал от ниже упомянутого недуга больше, чем другие, то ли тайным заговором была нарушена целостность передающей аппаратуры, но в результате какой-то из причин все заводчане, находясь на рабочем месте, многократно прослушивали раз за разом лекцию какого-то неведомого профессора о вреде стрессов и их разновидностях. И не слушать эту лекцию было крайне трудно, потому как заводское радио не было снабжено выключателем, как обычное домашнее, оно даже выглядело совсем не так, и по замыслу, должно было поднимать рабочий дух трудящихся задорными песнями про что-нибудь патриотичное.
Заводское радио опутало своими сетями каждый этаж каждый уголок родного Феде завода и громогласно несло в массы то, что считалось необходимым в радиорубке, посредством развешанных под потолком мегафонов. И теперь, как уже было сказано, оно ежедневно вещало о стрессах. И многие даже наизусть знали уже всю передачу, но запомнили они ее исключи-тельно механически, примерно так же, как учат школьники "Онегина" - без понимания. А разве может быть толк в знании без понимания? Кто-то скажет: может, даже очень может, потому что ежели понимать все, что знаешь, то голова неминуемо треснет и жизнь превратится в неописуемый конфликт между этим самым знанием и всеми оттенками понимания.
Но я скажу, не так и даже поясню на примере насколько ценней понимать то, что зна-ешь в отличие от знания, что понимать не надо. Представим гвоздь, и что мы знаем? А знаем мы, что его надо забить, потому как все гвозди рано или поздно забиваются во что-то. Но что мы будем делать не понимая куда нам его забить? Или по-другому, сможем ли мы приколотить картину к стене, если не будем понимать, что гвоздь всего лишь стержень, несущая осевая, которая соединит в себе свойства множества материй и произведет определенную работу, которая посредством законов механики и термодинамики не даст нам иного результата кроме желаемого. И что бы мы стали делать, не понимая как взаимодействие молекул и атомов, ускорений и замедлений с последующей передачей энергии от молотка к гвоздю повлечет радостный результат глобальной связи меж совершенно несвязными предметами, такими как стена и искусство в виде упомянутой выше картины.
И, тем не менее, многие и многие заводчане не понимали направленной к их умам мольбы неизвестного профессора о стрессе и его страшных последствиях. А именно в стрессе и крылась первопричина того горя, которое обрушилось на всех людей любящих садово-огородные трудности и свежие клубни в плотных тяжелых мешках. Именно стресс, причем та его разновидность, которая лежит глубоко в подсознании, оказалась способна вызвать инфаркты у всех вышеперечисленных людей, которые, не понимая причины этого явления, не смогли с ним справиться.
И какая же роль в этой жуткой ужасти отведена Феде Круплову? Этому столпу данно-го произведения, спросит меня читатель, и я, обрадовавшись такому вопросу, неминуемо отвечу ему: "Жди и верь, читатель, в слово мое, как и я верую, а пока позволь мне, читатель, увести тебя подальше от стресса, от Феди, и от целого кладбища невинных жертв, и рассказать все, как было, по порядку".
А порядок дальше прост. Остановился я или, точнее сказать, история происшествия в том месте, где Федечка наш Круплов был виден чуть-чуть. В бинокль, да не каждый день, а только в те часы, которые Федя проводил на поле. И именно тогда мог увидеть его ладную фи-гуру агроном Николай Варлаамович Курехин. Мог бы увидеть да не увидел ни разу, что, конечно, никак не огорчило Николая Варлаамовича, ведь он не знал ни Феди, ни его сослуживцев, ни детей сослуживцев, ни детей детей сослуживцев, никого из всех, недостойно копающихся на бывшем колхозном поле. Видел он только гектары и гектары плодородных земель, и полагающуюся за изобретение премию.
И премию он видел так замечательно, что она почти закрывала собой множество гектаров совершенно безынтересной (в сравнении с премией) земли. Планы томились и слоились один на другой в радостных мозгах изобретателя. Он думал о повышении и всех с ним связанных привилегиях и в тот момент, когда они с его непосредственным начальником агрономом Нефедовым разрабатывали план экспериментального, самого первого, опыления. Все было бы ничего, но только вот Нефедов боялся опрыскивать изобретением Николая Варлаамовича поля колхоза. И поэтому настаивал на лабораторных исследованиях, которые Николай Варлаамович никак признавать не хотел. Ему было достаточно того, что он сам убедился в действии гербицида. И теперь, он хотел немедля, при первом же урожае, увидеть плоды творенья рук своих в виде дополнительных безмерных центнеров съедобного продукта, который он сбережет на славу себе, и колхозу, и родине.
В общем, после непродолжительных споров решено было так: агрономы идут в баньку и забывают про колхозные поля хотя бы на год, а чтобы год не пропал зря, они проводят первые испытания нового гербицида на бывшем колхозном поле, которое арендовали теперь надоедливые дачники. И, случай чего, при положительном результате теста они соберут с городских земледельцев деньги за избавление от колорадского жука, а в случай отрицательных результатов (в которые Николай Варлаамович не верил) все обойдется мелочными расходами на приготовление состава, которые оплатит непосредственно сам Николай же Варлаамович.
И пошли в баньку. А за парком да смехом не стало уже различия между полями и жу-ками, точно также как пропало всякое различие между начальником и его подчиненным. Баня - она ведь не просто место для очищения тела от скверного налета, а, можно сказать, возведенная человеком для своего блага и лучшего мироощущения благовонная келья материнского утроба. И в этом рукотворном утробе, точно также как и в обычном, все голы, равноправны и добродушны. И по добродушию своему уподобляются все небезызвестному коллорадскому дружку, коий, нажравшись картофеля, только и мечтает о том, как бы встретить ему в жизни добротную и плодоносную самку.
А тем временем все сильней подбиралось страшное судьбоносное время ко всем ра-ботникам родного Фединого завода. Наступала весна. Время сменило себя, и часы послушно повиновались ему, перескочив ровно в полночь сразу на целый час в сторону. И пришла благо-датная пора, которую далекие от любых проселков глупые и несчастные люди городов зовут временем посадки картофеля. И вылезала первая трава, и зацветали на обочинах одуванчики, и целые колонны грузовиков поперли несметные реки навоза прямо на частные дачные владения. И Федечка наш Круплов, герой наш и молодец, строил уже планы на теплые пригретые годами места и усердно заготавливал побольше здоровья для каждой, которой это здоровье может потребоваться. Он даже спал побольше и ел получше, и на работе уже не безобразил, а все берег силы для будущих свершений.
Зато уж Николай Варлаамович никаких сил не жалел. И денно и нощно готовил он тонну за тонной чудесного яду, и даже чуть было не потравился им, забыв в трудовом порыве об элементарных нормах безопасности. Но и это не остановило его намерений, ведь много ли, мало ли, а минула уже зима, а до нее и осень, и вот уже весна была опять, а препарат еще был не испытан. И даже запасен был уже с прошлого сезона колорадский жук, и вся жена со всеми ее родственниками и подругами знали о гениальном изобретении, и было уже съедено не меньше тонны яиц и выпито не меньше цистерны чаю по утрам. А признания так и не после-довало, и, ведь только подумать, из-за чего? Из-за какой-то непонятной зимы, во время которой как ни старайся, а не может агроном испытать свое изобретение в условиях поля. Но весна бы-ла уже близко. Уже почти май стоял на дворе и только и ждал, когда же придет он, Николай Варлаамович, и избавит, наконец, землю от полосатого вредителя.
И он пришел. Не сам, конечно, но все-таки пришел. И было это пришествие, надо ска-зать, очень громким и даже шумным, потому что явился он прямо по небу, как ангел спаситель. И пришел он в лице пилота-кукурузника Степана Павловича Загорского. Но вот ведь закавыка какая, ведь Степан Павлович и не подозревал, что в его лице приходит сам агроном Курехин. Степан даже думал, что это он, своими руками, управляет своим летательным аппаратом, отдавая ему различные команды по своему собственному желанию. "Хочет, - думал, - вверх лечу. А хочет, - думал, - вниз". И вообще, в любую сторону, согласно плану полета, в точно назначенный месяц, день и час.
А день был назначен не просто так, именно его-то и выбрали на совете агрономов вы-шеупомянутые: главный агроном Нефедов и его верный подчиненный Курехин. И день-то был четвертое мая, как раз после праздника весны и, собственно, перед праздником Победы. Но только незадача, накладочка вышла и совсем ни по чьей вине, просто из-за случайного совпа-дения и глупого случая, который я опишу чуть дальше. И всю его глупость, и несуразность поймешь ты, дорогой читатель, когда узнаешь, что директор завода, на котором работал Федеч-ка наш, Круплов, спросил в конце апреля у начальника отдела кадров: "А когда мы после праздничка на работу выйдем?" И ответил ему начальник: "Ну, дак, наверное, числа одиннадцатого". Так и решил самый главный заводской директор, что никто и не запланировал перерыва между двумя светлыми праздниками. О чем он и сообщил на общем собрании, и все по привычке с ним согласились. Вот только в совхозах и колхозах никто этого не знал и не думал и не гадал что четвертого мая весь персонал, все рабочие и все службы, и даже ИТР выйдут полным составом на поля.
Весело и широко было заводской душе рыться в земле, перекапывать ее лопатой, разравнивать граблями и укладывать в ровные боровки здоровые и крепкие посадочные клубни. Тут уж был кто во что горазд. Кто с навозом, кто с компостом, кто и так в сыру землю, но каждый уважающий себя заводчанин усаживал полезный продукт с душой и большой надеждой на великий урожай. Вот именно в это время, когда на бывшем колхозном поле не было видно земли за множеством тел трудящихся, и просвистел над ним "темный ангел" Николая Варлаамовича Курехина, в лице Степана Павловича Загорского.
Он и не ведал, что творит, когда силой рук своих включил все распылители и густо оросил все поле супергербицидом. И на земле никто не ведал, что творит он, и даже махали ему руками и кричали, чтобы улетал он куда-нибудь в страну Хуибамбию сажать там огурцы. Но он этого не слышал. И ни чего этого не слышал Николай Варлаамович, потому как стоял он в это время на крыше колхозного трактора с биноклем и наблюдал издалека километров с пяти за тем, как падают на землю его слава, богатство и почет. И думал он в это время только о том, как взойдут из семян его труда невообразимые картофельные деревья и вместо листьев на тех картошках будут денежки, а вместо клубней золотые слитки.
Даже жена его смотрела в этот момент в сторону бывшего колхозного поля. Но она-то уж совсем не могла увидеть заводчан, потому что взгляд ее был вооружен токма приложенной ко лбу ладонью.
Таким вот макаром все и произошло, и никто не мог остановить самолет, и никто не успел убежать с поля, и потому нажрались все Федины сослуживцы, включая и его самого, чудодейственного Курехинского состава. Но только напрасно они боялись за свои желудки и зря думали, что скушали удобренье, и теперь будут расти как на дрожжах. Ничего этого не про-изошло, и, может быть, весь этот инцидент так и прошел бы незамеченным, если бы не вышло все совсем иначе.
Скрытые возможности, вот о чем никак не могли предположить бедные заводчане, странные особенности хом сапиенсов, человеков разумных и добрых. Ведь кто же знал, что для них, и только для них, изобретенный агрономом препарат окажется опасен куда более чем за-суха рису. И кто же мог предположить, что все на самом деле так просто и легко.
Хотя я снова забегаю вперед, а нужно все изложить по порядку.
Никто не отравился, и даже не мучался диареей, и через месяц было все забыто, а еще через два и даже прощено, вот только не понятно было работникам и сослуживцам, откуда в тот год сбежалось на их поле такое количество жуков. Но это было не страшно, к этому все привыкли и даже нашли в этом немалую пользу, поскольку именно эти жуки давали неисчерпаемую пищу для разговоров в любой заводской компании.
Но время шло, и лето приближалось к своему концу, и Федя Круплов уже исхудал и от неуемного своего веселья, и истаскался уж его бюджет, и кожа его стала похожа на молочный шоколад, а обычно это значило, что пришла пора убирать урожай. Но эта примета была не для Феди. Он знал другое: когда все так, как было описано чуть выше, значит скоро его, Федин, день рождения, а это, друзья мои, куда как круче, чем Новый год и Первомай, и даже день Военно-Морского флота, вместе взятые.
И вот, тут-то и началось для Феденьки его наиглавнейшее место во всем моем повест-вовании. Целый месяц он геройски не пил, самоотверженно не ел, а все только запасал продукты различного состава и совершенно разной убойной силы, и даже разузнал он секрет знаменитой Курехинской браги и смог раздобыть немалое количество чистого медицинского спирту и полведра чистейшего, прямо с завода, редкого по вкусу портвейну "две троечки".
В общем, готовился он основательно. Даже мастер и начальник цеха удивлялись, на-сколько серьезно подошел Федя к решению проблемы, и потому сразу отклонили его предложение о совместном праздновании столь знаменательного события как тридцатидвухлетие Федора Круплова.
И еще очень многие отказались, о чем даже не успели потом и пожалеть.
Только тридцать человек, узнав о масштабах предстоящего, не дрогнули и ответили прямолинейно: "Будем". Всего тридцать, не считая тех, кого Федя не знал и кто не имел никакого отношения к их заводу. И все они собрались как один в день его рождения и стали его Федю поздравлять. И тостов было не счесть, и песен спели столько, сколько еще и не сложено за все века, и даже голым на столе кто-то танцевал. И пили все по порядку: грамотно, с повышением градуса, и пили глупо, градус понижая, и пили вовсе уж вразнобой. И еще плясали, играли в какие-то там игры. И вроде даже в слова на раздевание и в "камень, ножницы, бумага" на щелбаны, и опять пели что-то уже свое и танцевали, и кто-то кого-то вроде совратил, и с кем-то кто-то дрался. И так продолжалось с пятничного утра и аж до самого полуночного воскресенья. А потом уже никто ничего пить не мог, и все уснули, только Федя стоически бродил меж бутылок и людей, не понимая в ком же больше разума.
А на утро... Ай-яй-яй... Ой-ей-ей... что было на утро.
Федя нашел себя километрах в трех от дома, спящим в обнимку с какой-то пожилой дамой на берегу реки Говнюшки. Он встал, но голову поднять не смог.
"Ага... Зашибись", - сказал он, когда до него ясно дошло, что ему все-таки удалось пережить свой день рождения, и он побрел себе домой искать, как бы так поправить здоровье, чтобы не потерять его насовсем.
И шел он, томимый этими думами, совершенно не зная который час и который день. И было это ему совершенно безразлично, так же как и всем, с кем он умудрился гульнуть еще позавчера. Все они точно так же брели по городу, не решаясь сесть в транспорт. Даже если ехать им было не близко. И каждый из них жалел, что не смог остановиться еще вчера утром и еще больше жалел, что пил все не то и все не так как нужно. Но только в приступе сильнейшего похмелья не замечали они, как на город опустилось горе. Беда разошлась по улицам и дворам, и не было от нее спасенья, как нет спасенья от времени.
А дело в том, что именно в эту осеннюю субботу или воскресенье (понимайте, как хо-тите), когда у Феди был день рождения, во всей стране переводили часы. Это всегда делают осенью и весной. И каждый раз, когда с утра такого дня кто-то просыпается, он никак не может понять, как же так происходит: целый час жизни то пропал, а то вдруг взял и появился. А это, знаете ли, стресс, причем стресс подсознательный. Внутренние часики, которые привыкают тикать в одном режиме раз-бамс и сбиваются, и весь человек сбивается вместе с ними, и все мозги у него сбиваются, и все мысли, а от этого ему очень страшно, и это тоже стресс. Но обычно все проходит почти незаметно: человек чертыхается и ходит дальше, не зная, что хрупкое его сознание чуть-чуть было не раскололось надвое. Постепенно он привыкает и живет до следующей смены времени, не замечая, насколько ему поплохело.
Но на том заводе, где работал Федя, все произошло не так, и жадный агроном сыграл в этом не последнюю роль. Ведь именно от его бесполезной отравы, которая так понравилась жукам человеческий организм перестал сопротивляться стрессам, причем именно тем, которые рождаются в подсознании.
Инфаркт - такой диагноз поставили сотням людей в один и тот же день, в одном и том же городе. И мало кому пришло на ум, что все они - работники одного завода и что у всех у них есть дачи, и каждый из них копал бывшее колхозное поле четвертого мая, что бы нарастить побольше именно того овоща, который так нравится жуку из штата Колорадо.
А Федя оклемался, и все тридцать его гостей и сослуживцев ожили от спирта и уже ко вторнику были в строю, но так и не поняли, что же, собственно, произошло. Хотите сказать, что у них тоже должен был быть стресс? Так оно и есть, только он настолько сознательный и тяжелый, что всем остальным из-под него лучше не показываться. Так что советую вам, в следующий раз, когда будете переводить часы, делайте это в стельку.