Кому как не старухе Йагга было знать, недалеко то время, когда ей предстоит отправиться в мир иной. Очень не далеко, на рассвете. Нет, не умереть, а именно отправиться в иной мир. Умирать - это удел смертных. Лицо старухи чуть дрогнуло в снисходительной улыбке, "Они потому и смертны, что думают, что умрут, пусть думают - глупцы... ". Почти все было готово для отхода, лишь одно дело оставалось незавершенным. Необходимо было вернуть дитя из Крещеного мира обратно. Младенец, завернутый в застиранные пеленки, на которых все еще был виден штамп "родильное отделение ?5", мирно спал. Старуха, глянув на младенца, вздохнула, не все выходило как надо. Вот чего она не могла знать, ток это того, что теперь в Крещеном мире, мало того в России, детей крестят прямо в роддоме. "Надо же было, так неудачно,- думала старуха.- Столько сил, столько магической энергии и так неудачно". Но корить себя за эту неудачу или сваливать все на случайность, старуха не собиралась. Ей давно было известно, что случайностей не бывает, а корить себя - что толку. Конечно, была некая неудовлетворенность но...
- Все к лучшему, все к лучшему, - пробормотала, и какой уж раз за этот вечер вышла на улицу, посмотреть на небо. Звезды еще не подали ей знака. Присев на чурбан, закурила, подпалив трубку магическим жестом... "Баловство... - подивилась она себе. Видать и правда с годами все впадают в детство. Да разе позволила бы я раньше пользовать магию для такого пустяшного дела... Наверно это от того, что скоро я снова стану ребенком, - улыбнулась. - Но в каком мире? Теперь уж и не узнать, крещеное дитя, с ём нельзя сотворить ни какого магического обряда... Столько миров... И где, где же я окажусь на этот раз, опять полжизни уйдет только на то чтобы выяснить, а как бы хорошо выбрать мир самой, не то попадешь в мир который в воображении какого ни будь чудика. Поди потом выберись... Так и будешь ждать нового переселения. Люди, вот кому хорошо, живут себе в неведении, ушел из этого мира, родился в другом, и снова радость... Так и гуляют по земле из одного мира в другой, пока в рай не попадут... Ну конечно наказывают некоторых, это уж тех, что неисправимые злодеи... Люди - человеки... почитай по краю ходят, у самых-самых ответов и все голову ломают, что да как. Казалось бы, вот, пораскинь мозгами-то, все же перед тобой, а ведь нет... Лень им что ли... Книжки умные пишут - смех один... Нет бы лучше старые почитать, те же сказки, легенды да мифы разные. Неужели так трудно догадаться, что в одном мире сказка то в другом явь, ну откуда к примеру в Крещеном мире взяться драконам или магам... Нету, понятное дело нету, а откуда тогда вы о них знаете, а? Вот ить и про меня знают, бабой Ягой зовут - ла-асково так... Да-а, в неведении то хорошо. Наверно... Может и правда не возвращать младенца. Возвращать не возвращать... Ишь ты, раздумья какие... Сил то все одно не хватит, не запропал бы малец где на полдороги. Пусть уж лучше тут останется, в этом мире хоть единоверцы его есть, поди, найдется добрый человек, наставит на путь истинный. Не след мне невинную-то душу на произвол бросать. Ой, не след... Так и сделаю... Найдут тебя малец в той деревне что к северу, они не бросят иль я не Йагга... Загадать чтоль? А и загадаю... Кузнец возьмет али тот проезжий купец, что завсегда там подолгу гостит, он и щас там, три дня тому прикатил. Приглянулась ему видать деревенька то. Ну, оно и понятно, хотя, может и девка кака приглянулась. Надо бы в душу ему заглянуть, чего гадать то... Купец или кузнец? Скорей всего на сходе порешают да в семью какую справную и определят, а меня и не спросят... Купец то удал, только, куды ему с мальцом то, опять же и не сладит он, по молодости лет. Кузнец, это да, в годах уже, но не шибко, вдовый, детей нет, вот и будет ему радость на старости лет... В таком разе ни кто акромя меня не пострадает, только оборвется нить моей памяти, и я снова буду ребенком, чистым невинным ребенком... Ой, как хорошо то... Я снова буду познавать миры, радоваться и удивляться... Невинным? Эх размечталась старая... Оно конечно, нить памяти оборвется, она так и так теперя оборвется... Дитя то крещеное... А сущность, сущность останется, куды ж от нее денешься, от родимой... Вот ить... Ну так и чего, злодействов я не творю, сущность не позволяет, ну колдую помаленьку, так что ж... А сомнения разные, так ли не так сделала, чего теперича... Завсегда они меня терзали, сомнения эти, у людей совесть называется... О! куда понесло - то... "У людей... " - Сама себя передразнила старуха. - Можно подумать сама - то... такой же людь, только живешь дольше да все жизни свои помнишь, от того знания и опыт имеешь... Вот теперича в новой жизни и будешь как простой человек, это когда еще до сущности то своей доберешься, годам к девяноста поди, не раньше, а там и память придет и все встанет на свои места, все будет по старому как заведено... ". Потянув очередной раз трубку и поняв что табак давно истлел, а сама трубка уже успела остыть, старуха двумя привычными движениями выбила пепел и принялась набивать ее новой порцией табака. Руки дрожали, табак сыпался мимо...
- И чего это я злюся то!? Чего злюся? - нервно пробормотала страруха.
"Видать совсем из ума выжила. Куды ж мне без сущности то... Токмо вот курить то надо бы не привыкать по новой, опять как же незнаючи -то... Да уж, бы да кабы... Как уж на роду написано, так тому и быть. Видать мальцу этому, да мне старой, суждено было, встретится в начале его пути и в конце моего... . На все воля Божья. Прости Господи, что усомнилась. Не распознала воли твоей, прости мя грешную... . Дожилась, карга старая, мне ли сумлеваться-то... . Сколь веков в Крещеном мире прожила, ить и не перечесть... Оно, конечно, он тогда еще не крещеный был... Людям помогала... . То что злая я это уж потом доброхоты разные наплели про меня, за глаза-то... Да и не сержуся я, чего мне... А раз Господь позволяет мне быть-существовать, знать нужна я ему, здеся вот нужна была. Теперя вот еще буду там, где потребуюсь... ". - Очередной раз, глянув на звезды, старуха засеменила в дом - "Пора, пора мне пристроить тебя малец".

                Станица всполошилась перед самым рассветом, колокол бил как на пожар. Весь народ сбежался к маленькой церквушке, кто с топором, кто с полными ведрами воды, кто с багром. В основном мужчины, потому как не было нужды надевать на себя разные одежды. Прыгнул в штаны, схватил в одну руку ведро, в другую чего попало, чем на пожаре орудовать и в дверь. Дед Самоха прибежал быстрее молодых с ведром воды и непременно с посохом. Вот уже и женщины из ближайших домов были здесь. Колокол не прекращал звонить. А народ не прекращал дивиться, все спрашивали друг друга, чего такое стряслось - никакого пожара не было. Больше всех нервничал дед Самоха, он ходил туда сюда. Как и все, не понимая что происходит. Колокол не умолкал. Все сбежались, даже щеголь купец, третий день проживавший в деревне был тут.
- Ой... Чё деится - то... Чё деится... - запричитал женский голос, где то позади толпы сгрудившейся перед церквушкой. Все разом кинулись на голос, дед Самоха был уже там.
- Ты пошто орешь-то, дурья башка, - чуть склонив голову и пытаясь заглянуть причитающей женщине в глаза. Спросил Самоха.
- Так ить... Пожар, пожар... Ой! Горе нам...
Народ заозирался по сторонам, дед Самоха тоже покрутил головой, и, как и все, не увидев никакого пожара, повернулся к женщине.
- В голове у тебя пожар Дормидонтовна, щас вота окачу тебя с ведра-то, чтоб не орала за здря...
Дормидонтовна, шарахнулась от деда в сторону.
Колокол продолжал бить, заглушая своим звуком людской гомон.
- Да кто там трезвонит - то, ети его за ногу... Семка а ну слетай наверх, выдери ноги этому звонарю по самые уши. - Бросая не нужное ведро, в сердцах рявкнул дед Самоха.
- Я схожу, - пробасил кузнец Улеб, придерживая шестнадцатилетнего Семку. - Мало ли...
- Тогда и мы пойдем, - загудели мужики. - А и то правда, мало ли...
Двинулись всем скопом, впереди Улеб, следом мужики, за ними бабы.
- Мало ли, мало ли... - Передразнил дед Самоха. - Чё, там будет-то в церкви святой. Прихватил ведро и направился следом.                 

                Обойдя церквушку с двух сторон, толпа в недоумении остановилась перед колокольней. Там на крыльце сидел дьяк Тимоха и улюлюкал с младенцем.
- Чье дите? - дед Самоха опять был впереди всех.
- Ни чье, Богом дадено. - Оторвав взгляд от улыбающегося младенца, сказал Тимоха.
- Как так? Ты чё мелешь-то, и хто тама трезвонит? - Насупился дед Самоха.
- Ни кто, оно само.
- Рехнулся ты, али как?
Семка быстро шмыгнул в дверь колокольни к лестнице.
- А ну дай сюда дите, ирод, кто ж так ребенка держит. Опять поди нализался. - Попыталась забрать ребенка одна из женщин.
- Нет, уйди Анна. Не дам. Тверезый я, как есть тверезый, вот те крест - Тимоха спешно перекрестился, поднялся и продолжил. - Сон мне был, люди добрые и про дитё и про звон колокольный, все мне сказано было, и про пьянство мое тоже...
- Кем сказано - то? - Спросил кто-то из толпы.
- А мне почем знать. Вот вам дитё, вот вам и звон. И звон сей, будет до той поры, пока дите себе отца не выберет...
- Чего...
- Может мать?
- Да не перебивайте вы...
Из колокольни выбежал ошарашенный Семка.
- Оно и правда само, нет там никого...
- Не могёт такого быть! - Стукнул о землю посохом дед Самоха.
- Но... Я же видел, оно само...
- Ты мне тута, не перечь. - Староста я, али как? Сам пойду.
Поднялся на колокольню, а когда вернулся, нарочито медленно присел на ступеньки, нахмурив брови пристроил посох, и, разведя руками сказал не сводившим с него глаз односельчанам.
- Чудесааа... Само оно... Продолжай Тимофей далее...
- Так вот, - Утвердительно кивнул дьяк Тимоха. - Так что, мужики подходи по одному. Толпа загудела, колыхнулась. Первым к Тимохе шагнул кузнец Улеб, но его отстранил Никодим.
- Ты, это Улеб, погоди, не семейный ты, мальцу то, завсегда мать требуется. - Он взял дите на руки, подержал, посмотрел на колокольню. Звон не прекратился, качнув головой, Никодим молча передал сверток подошедшему Стефану. Колокол продолжал бить. Толпа гудела и толкалась, вперед выходили мужчины деревни.
- Дай мне, мой это сын, сердцем чую. - Отстраняя очередного семейного, проговорил Улеб.
Селяне примолкли. Стефан молча протянул ребенка кузнецу. Улеб,
неумело взял дитя огромными загрубевшими руками... И... колокол стих, сразу, лишь гул от последнего удара продолжал висеть в предрассветной мгле.

                Растили мальца, всей деревней имя дали Богдан, а пока звали Данькой, когда Данилкой. Иногда, если приходилось отчитывать озорного мальчугана, отец называл его полным именем Богдан. Стоило Даньке услышать - " Богдан. А ну, иди сюда сорванец... ", как он сразу становился тише воды ниже травы. Но в деревне Даньку любили, он если и озаровал, то не зло, к старшим относился с уважением и никогда не отказывался помочь, если была в том нужда. Улеб, на сына нарадоваться не мог, но поблажек не давал, воспитывал в строгости.
                Стояла Данькина деревня на самых закрайках провинции Епифань. Называлась деревня Белошапка, по имени речушки берущей начало в белых шапках синих гор, которая озорной девчонкой, бурно неслась по ущелью, верстах в трех за огородами. Прогромыхав по ущелью и вырвавшись на просторы, речушка успокаивалась, закрутив большую дугу меж сопок, вновь возвращалась к деревне, но уже спокойной, уравновешенной дамой. Степенно пропетляв меж сосновым бором и деревней, Белошапка впадала в великую реку Епифань, что размеренно и неотвратимо несла свои воды на север к холодному морю. Именно на крутом берегу Епифани стояла деревня, а Белошапкой называлась потому, что Епифаньград уже был, и был он не просто град, а столица всей провинции. Епифаньград был возведен в древние года в устье одноименной реки. Ближайшей соседкой Белошапки была деревня Сивер - Яр, за Сивер - Яром более жилья не было, а лишь горы и холодное северное море. К югу от Белошапки поселений хватало, там и земли родят побогаче и климат помягче. На востоке и юго-востоке проходила граница земель конфедерации, С севера и севера-востока четкой границиы не было, жили там народы, не имеющие государственного порядка, но к конфедерации относились с почтением, в Рутаград на торги ездили. Конфедерация же на их земли не претендовала, а в случае набегов восточных кочевников, хоть и малую помощь, но оказывала. Кочевые племена востока, беспокоили не только северян, не смотря на заставы, прорывались они и во владения конфедерации. Главной заботой Сивер-Яра, Белошапки еще нескольких деревень южнее, была оборона восточных границ. Подати приграничные селения не платили, но должны были справно охранять свои пределы. За каждой заставой было закреплено несколько деревень, с таким расчетом чтоб, граница всегда была под присмотром. Белошапкинцы и Сивер - Ярцы несли службу совместно, выделяя воинские отряды, пеших и конных, два раза в год, на два месяца по теплу и на два месяца по холодам. Зимой смена приходила с городища Нанагры, что южнее, летом с Курунзулая, что на западе.
                Кто бы, в какое время не стоял на заставе, все считали свое время самым беспокойным, про то не раз возникали споры. Однако как ни крути Белошапка и Сивер-Яр, что по зиме, что по лету действительно попадали в самое неспокойное время. Летом они заступали на границу в самый раз после сбора урожая, очень подходящее время для разбоя, когда обозы со всех поселений с товарами идут в Рутаград. Зимой было еще хуже, вступали в караул после промысла, и опять на дорогах обозы, только на этот раз набитые мясом да пушниной, а кочевой народ до пушнины-то сильно неравнодушен. Но зато, мужики Сивер-Яра и Белошапки в самую страду летом или во время промысла зимой, всегда спокойно трудились всем скопом. Разве что вздумает, кто из высших чинов в Рутаграде упреждающий набег произвести на кочевых, дабы вразумить. Случалось такое не часто, только когда разведчики или северные народы сообщали, о готовящемся большом прорыве кочевников. Кочевники большие набеги готовили редко, да и не удалось им ни разу, потому предпочитали они наскоки мелкими отрядами, но в нескольких местах. Плотно закрыть границу все же не удавалось, много сил уходило на противостояние с империей. Так жила Данькина деревня, так предстояло жить и ему, подчиняясь многими годами заведенному порядку и традиции. С семи годов должно было, учится грамоте и ремеслу. С двенадцати лет ратному делу, без устали и с полным усердием. Что бы верили селяне в умения и сноровку своих отпрысков при стычках с кочевыми, и чтоб была надежна, вернутся живым с войны супротив империи, коли, выпадет жребий на нее попасть.

                То невеликое - свободное время, что выпадало на его долю, Данька носился с такими же, как он пацанами. Летом почти все время проводили на речке, кто постарше устраивали заплывы кто дальше. Благо ни кто из взрослых не видел этих заплывов, не то быть бы поротым всем участникам этих соревнований. Но пацаны, они и есть пацаны, когда их останавливали запреты старших? На время таких состязаний, на пригорке ставили на стрему кого из мелких, кто пошустрей, чтоб успел упредить если что. Основной и постоянной игрой детей, что зимой, что летом была "войнушка". Зимой даже сподручнее воевать было, можно настроить замков из снега и биться до посинения от холода и усталости. Воевали как всегда конфедераты против империи, кочевые не в счет. Кто за кого будет воевать, определяли жребием, потому как за империю ни кто воевать не хотел, они были "не наши". Взрослые мужики, такие баталии одобряли, когда и сами принимали участие, точно так же как дети, возились в снегу, радовались победе или горевали о поражении. Настоящая же война между конфедерацией и империей, не прекращалась уже многие годы, когда и началась - то, мало кто помнил, разве что дед Самоха, и то навряд ли. Теперь, по прошествии стольких лет противостояния, мало кого интересовало что да как, особенно здесь в глубинке конфедерации. Было ясно одно - есть враг. Этот враг империя, и где-то там, на далекой границе наши воины удерживают врага, и каждый год деревня исполняя воинскую повинность, со слезами матерей, отправляет на войну троих своих сыновей. Для сынов же, попасть на большую войну считалось честью. Бывало, и не возвращались. Кто погибал, а кто находил себя в воинском деле и тоже не возвращался, лишь иногда слал весточки в свою родную глухомань, если подворачивался случай. Редко, очень редко навещал воин родные места, привозил новости и подарки. По такому случаю в деревне всегда был праздник, а за воином тучей бегали пацаны, ради интереса. Но сначала от него требовали отчет о своих чадах матери тех, кто еще был на войне, и о ком не было известий. Потом был сход, не обычный сход, все подростки старше двенадцати лет должны были присутствовать. Долгожданный гость, кланялся старикам, благодарил за воинскую науку, коей с измальства обучили, рассказывал ведомые ему новости, отвечал, на какие мог вопросы. А после, после была пьянка, обычная пьянка на радостях, что вернулся, не забыл родные края. 

                Годам к десяти Данька больше чем на голову перерос своих сверстников, а в четырнадцать не отставал от мужиков на покосе. В шестнадцать уже довольно умело орудовал в отцовской кузне и вторую зиму, ходил с мужиками в тайгу на промысел, на зависть всем своим одногодкам, коим мужики говорили что, мол,- "рано вам еще - крепью не вышли". - И то, правда, три месяца длился промысел, не каждому под силу на морозе, изо дня в день выслеживать и загонять зверя. К новому году добытчики выходили из лесов, правили праздник, заполняли деревенские лабазы, снаряжали обоз на торг в Рутаград. Далеко, чуть не сто верст до Рутаграда. Тоскливым взглядом провожали обоз юнцы - так теперь звали Даньку и его сверстников, детьми они уже не были, но и на дело их еще не брали - опасно, да и опыту у них маловато. Вот через год-два, пойдут они в охрану обоза, тогда и в городе побывают и другие земли, что за великой рекой увидят. После отхода каравана снаряжались в путь и пограничники, деревню оставалась опекать две конные сотни во главе с отцом Даньки Улебом, патрульная полусотня под началом дядьки Ждана, да юнцы.
Тяжелый выдался год, дважды прорывались кочевые. В то время как пограничников сковывали основные силы кочевников, не нападая и не вступая в контакт. Их отряды, сабель по сто пятьдесят - двести, не принимая боя у границ, просачивались в глубь провинции. Однако и в приграничных территориях, народ не дремал - себе дороже. Пришлось и Даньке в свои шестнадцать лет, испытать на себе лютость и азарт настоящего боя.

                Вестовой, присланный дядькой Жданом, прискакал в деревню часа в четыре утра. Он сообщил, что прорвавшиеся было кочевники, попались-таки патрулям и те навели на них пятьсот сабель, что шли из Рутаграда на подкрепление заставам. Кочевники, рассыпавшись на малые отряды, оторвались от преследования. И теперь все те, коих не побили, собираются на излучине Епифани, собралось их там никак не меньше трех сотен, и еще прибывают. Получив такое известие Улеб, немедля собрал круг. Когда все были в сборе, он, объяснив ситуацию, сказал.
- Дело дрянь станишные, Рутаградцы, скорей всего ищут кочевых ближе к границе, по всему, оно так бы и должно было быть... Если бежать, то куда? Конечно домой, но кочевники не дураки. Какая-то их часть видимо действительно идет к границе, уводя за собой силы Рутаградцев. Другой отряд, как нам известно, недалеко от нас. Этому отряду два пути, или идти вдоль границы, так они избегут встречи с Рутаградцами и патрульными, но непременно придут к нам... Или пойдут вслед за Рутаградцами, выйдут им в тыл, тогда те, кто якобы убегает, развернутся и... нашим придется ой как нелегко... А если еще и третий отряд где скрывается, тады совсем дело плохо... Достоверно мы даже численности их не знаем. Такие вот дела... Говорите мужики, кто чего думает, как действовать будем?
                По традиции круга, высказываться первым должен был самый молодой из присутствующих. Им был как раз Данька, которому впервые довелось участвовать в круге именно по причине молодости. По правилам, ни Данька, ни пятеро других юнцов, сидевших рядом, не должны были здесь находится, но в виду сложившейся ситуации их пригласили.
Отряд юнцов составлял 48 человек, их поделили на десятки, и они выбрали себе командиров. Данька ни как не думал, что его тоже выберут, однако пришлось принять решение сверстников. Теперь, случись биться, он отвечал не только за свои действия, но и за действия еще семерых.
Повинуясь, традиции Данька встал, у него не было никаких мыслей, которые он мог бы преложить. Постояв и осмотрев собравшихся, что смотрели на него по разному, кто то с хитринкой, кто то с интересом, кто то вполне серьезно... Разведя руками, он сказал:
- Да я... Это... Не знаю я... - и сел, ожидая смешков или какой другой подковырки от старших. Однако ничего подобного не последовало, Данька приободрился. Чувство ответственности, пронзившее его мозг, пока он стоял, глядя в глаза станичникам, с тех времен навсегда поселилось в его сердце. Данька сел и тут же встал.
- Но мы не подведем. - Сказал он.
Молодежь, сидевшая рядом согласно загудела и закивала головами.
- А в том сынки, ни кто и не сомневается, - поддержал юнцов сотник Радуж, тряхнув начинающими седеть кудрями.
Совещались не долго, решено было оставить для обороны деревни юнцов и конную полусотню, остальные должны были обойти место сбора кочевых, устроить засаду, выслать дозоры и ждать. Если кочевые решат идти в тыл Рутоградцам, должно было их пропустить, а после следовать за ними, дабы атаковать, когда они нападут на Рутоградцев. В том случае если кочевники всем скопом двинутся на Белошапку, самим напасть на них с тыла, однако, дождавшись, когда первые их ряды вступят в бой на третьей линии.

                Обороной командовал дядька Радуж, он приказал юнцам проверить свою амуницию и занять давно заготовленные оборонительные рубежи. Задачей юнцов было встретить кочевых градом стрел, при сильном натиске отступать поочередно, не давая врагу, приблизится больше чем на прицельный выстрел, только при крайней нужде использовать пики, шашки и сабли. Рубежей обороны у Белошапки было три, первый решили не использовать, по причине малой численности и неопытности основной массы обороняющихся. Второй представлял собой не сплошную линию, а подготовленные позиции для стрельбы из луков на склонах сопок неприступных для конницы. Нападающие на Белошапку, должны были преодолеть довольно широкую, ни как не меньше двухсот шагов, но полностью простреливаемую низину меж возвышенностей, где и были позиции лучников. Не возможно было пронестись по низине, на полном скаку, путь преграждали связанные из небольших жердей "оскалы". Легкие, но довольно прочные конструкции, оскаливающиеся на встречу противнику рядами острых кольев. В мирное время, оскалы убирались с пути к подножиям сопок, а при нужде полсотни человек, могли в течение получаса перекрыть ими низину, что и было сделано сразу после принятого на кругу решения. Выставлялись оскалы не в ряд, а в три, где четыре ряда в шахматном порядке. Такая расстановка, позволяла создать толчею в рядах наступающих, что давало лучникам вести плотный прицельный огонь по врагу. Третья линия обороны была на пятьсот метров дальше, у утеса славы, оскалы выставлялись в ряд, меж рекой и утесом. Ширина прохода была метров семьдесят. Кроме оскалов и стрел, с пятидесятиметровой высоты утеса на противника градом сыпались камни, там обычно начиналась самая заваруха. Был и последний рубеж, он так и назывался последний. Самый старый житель деревни дед Самоха, видел на своем веку пять сражений на последнем рубеже, о которых он мало что рассказывал, а когда его спрашивали, он лишь приговаривал: " Не приведи Господь, не приведи Господь... " и неистово крестился. Другие бывалые воины тоже не рассказывали юнцам о боях на последнем рубеже. Они - герои, те, кто, когда-то смог выстоять в страшной сече последнего, не считали себя героями и стыдились того, что позволили врагам дойти до этого рубежа.
                Дядька Радуж проверил установку оскалов второй линии, и давая советы юным воинам, расставлял их на позиции.
- Сильно не тяните с отходом-то, как только толчея уймется у них, оттягивайтесь к нам. Да только смотрите, не спешите шибко-то, десяток другой проскочит ничего, мы их там встретим, как полагается. Отходите десятками без суеты. Чтоб было все, как учили, без нервов чтоб, за здря чтоль вы столь потов пролили на обучении ратному делу. Как отступать зачнете, не забывайте, по пять стрел сыпанули, в то время за вами второй десяток изготовится... -Беспокоился, Радуж, за юнцов, не были они еще в бою, да и мало, очень мало было народа. Беспокоился и продолжал. - Так вот, пять стрел каждый с десятка пустит, и отходи за дружков, опять стреляй, да своих не зацепите... И стрелы мне в пустую не переводите, в белый то свет пострелять и опосля можно... Ежели они спешатся и на сопки попрут, а они спешатся и попрут... То тады кому за склоном следить смотрите мне не оплошайте, не подпускайте гадов этих до себя. Ну а коли доведется в сече сойтись не суетись и не бойся, товарища выручай об себе не думай... Эх мальцы... Рановато вам довелось, ну да можа все еще обойдется, можа они к нам и не попрут. На все воля Божья сынки... С Богом сынки.
Сынки слушали своего командира молча, они давно знали, как следует оборонять второй рубеж, как следует отходить и когда. Много раз они обороняли этот рубеж друг от друга во время тренировок, и действительно обильно полили эти склоны своим мальчишеским потом, и каждый из них не раз получал подзатыльник от того же дядьки Радужа когда делал не так. Знали они и то, что бой и тренировка не одно и тоже, и что не только их потом политы эти склоны, но и кровью, кровью многих поколений их предков, что лежат сейчас на утесе славы. Молча и согласно слушали юнцы своего командира, и дружно отвечали:"С Богом, дядька Радуж... ".
                 Дед Самоха, как всегда поспевал везде, он помогал устанавливать оскалы, он помогал сотнику Радужу расставлять юных защитников, он побывал на третьем рубеже, куда должны были отступать юнцы, и где готовилась дать бой оставшаяся для обороны полусотня настоящих воинов. Все видел, и все примечал дед Самоха. Теперь он опять бегал со склона на склон, подбадривая молодых.
- Не дрейфь, ядрена-матрена... Бей иноземца в хвост и в гриву и будет тебе благодать...
- Да мы то ни чего, только ты дед Самоха, со своей прытью вперед не лезь, а то разгонишь всех супостатов, так и не доведется нам геройства проявить ...
- Оно видать и вправду ни чего, коль дерзите, щас-то, я вам ухи драть не буду, а вот опосля... Вы уж родные не обессудьте, ежели кого и посохом вдоль хребта дерябну... Тех кто шибко геройствовать будет...
- Так что ж нам...
- А ну замолчь, малявка кады я говорю, ишь ты герой выискался... Оно ить, как сынки. Геройство геройству рознь, и особливо много его от дурости, геройства этого, будь оно не ладно. Вы уж ребятки не дурствуйте, помните про мамок своих, про сестренок и братьях меньших. С умом, все с умом делать надо, и помирать, ежели доведется тоже надо с умом.
- Не, не задурим мы дед, это уж так ... По правде то говоря, боязно...
- Ну дык... Оно завсегда боязно, перед боем то. Вы, поди, думаете, мне старику не страшно... Хех! Да, поди, еще шибче вашего...
- Ну...
- Вот те и ну, что ж я не человек чтоль, а пусть-ка, мне кто скажет, что страху неймет, так я его сразу в первостепеннейшие болтуны определю. А как же иначе то, всем страх ведом, хош кого возьми... Все мы люди человеки. Ну да пойду я, делов то еще много мне. Друг дружку берегите. А ухи то я вам еще надеру за дерзость вашу.
- Спасибо дед. Ты прости нас, не со зла мы...
- Вам спасибо сынки, вы простите старика ежели что...

                Хорошо защищена деревня. Но и кочевые не первый раз атакуют Белошапку, и пусть им ни разу не удалось пробить последний рубеж, от того только злости больше. А про рубежи защиты они знают, еще многие из тех, кто бился на этих рубежах, живы. Знают они и то, что малое войско обороняет деревню в этот раз.

Один единственный урт поставили кочевники, единственный костер развели. Урт и костер, все для командира. Скрестив ноги Эрге Бартын - тах, сидел на толстом войлоке, уложенном на очищенную от снега землю. Слабый ветерок лишь иногда чуть колыхал, тяжелую, пропитанную воском ткань его походного урта. Ни что не мешало думать, маленький костерок, обложенный камнями, давал достаточно тепла, во фляге было много легкой молочной водки-кази согревающей нутро. Раскачиваясь вперед назад всем корпусом, он смотрел на огонь и думал.
"Я младший сын мудрого Эрге Цинрума - тах - ихыра, я, и только я командую войском, в этот раз, я здесь единственный командир, единственный тах. Нет старших братьев, они не оправдали надежд отца. Теперь мой черед. Нельзя упустить своей удачи, нужно доказать, что я лучший из сынов Цинрума".
- Пусть придет Кырым, - не переставая раскачиваться, буркнул Бартын - тах.
Снег за тканью урта скрипнул, это убежал исполнять приказ командира телохранитель Тайома.
Через некоторое время, полог урта дрогнул.
- Кырым здесь, мой тах.
- Впусти.
Кырым, новый помощник Бартын - таха, недавно вновь возведенный в ранг тыена, стряхнув снег, быстро вполз в урт.
- Говори. - Не глядя на Кырыма, и не прекращая раскачиваться, сказал командир.
- Мой тах, пять неполных тыенов, ждет твоей воли.
"Мало, - подумал Бартын - тах. - Духи отвернулись от меня. Все было так хорошо спланировано. Теперь приходится сидеть здесь, ждать и думать... ".
- А что там, - перестав раскачиваться, и впервые взглянув на Кырыма, спросил Бартын - тах, кивком указывая в сторону Белошапки.
Кырым, слегка улыбнулся.
- Духи не покинули нас, воинов епифань мало. Пол тыена воинов и пол тыена щенков, да еще старики.
"Старики - это плохо. Почему у них так много стариков, почему у нас нет столько. Старики много знают, много умеют. Старики - это мудрость. - Он невольно коснулся лба, еще в молодости рассеченного одним сплошь седым и сутулым воином. Отец потом долго ругал. "Какой безмозглый сын получился, - говорил отец. - Мне теперь надо идти в Епифань и говорить спасибо тому старому человеку, что он не снес твоей башки. Старый воин это страшный воин - запомни сын, что бы долго жить, нужно победить всех врагов". - Бартын - хан чуть дернул бровью, левый край его рта немного скривился, в некой ухмылке. Внутренне он улыбнулся своим воспоминаниям. Но внешне его лицо как обычно, ни чего не выражало ... - В Епифани всегда много стариков- воинов, и от этого никуда не деться".
- А где те два тыена, что вчера стояли восточнее нас.
- Они там и стоят, они тоже ждут твоей воли, мой тах.
"Пять неполных тыенов, каждый тыен десять десятков. - Вновь погрузился в свои раздумья Бартын - тах. - Пятьсот ингиров. Мало. Нет, не прав ты Кырым, духи нас покинули. Почему так несправедлива жизнь, так мало воинов епифань обороняет деревню, богатую деревню. Еще бы два-три тыена и можно смело добавить к своему имени титул ихыр - как у отца".
Бартын - тах, достал трубку, небольшую костяную шкатулку и молча протянул новоиспеченному помощнику. Кырым, спешно схватил, открыл шкатулку и принялся набивать трубку своего господина, непрестанно при этом кланяясь и повторяя.
- Какая честь... какая честь... Мой тах.
Да это была честь, только очень доверенному лицу позволялось забивать трубку представителя рода Эрге.
- Теперь ты тахир.
- О мой тах... - чуть не выронив шкатулку с табаком, взвыл Кырым. Он ткнулся в войлок у ног Бартын - таха, и замер. Никогда так не везло Кырыму, как в этом набеге. В прошлом году, он уже был тыр-тыеном и командовал сотней лучших ингиров. Но он не справился и потерял много своих воинов прямо на границе. Тогда ему тоже повезло, он сумел отступить, и сохранить больше половины тыена. Только это и спасло, его всего лишь раздели, избили плетьми и бросили в степь. Зимой, избитый, голый и без оружия, он сумел выжить. Через четыре месяца, он пришел к Итрын - таху, старшему брату Бартын - таха. Пришел и сказал: - "Теперь я ыцхы, степь отпустила меня". Ни кто не смел, нарушать закона степных духов, даже Эрге Цинрума - тах - ихыр, подчиняющийся лишь Чинзаму - повелителю всей степи. Кырыму высекли на щеке знак ыцхы, полукруг, пересекающий метки по числу месяцев проведенных в степи. С того времени, все, кто не старше рангом должны были звать его не Кырым, а Кырым - ыцхы. Но свой путь он должен был начать сначала, став обычным ингиром - воином. И вот, теперь он тахир. Не тыен - командующий сотней, не тыр-тыен - командующий лучшей сотней, не помощник - передающий распоряжения таха, а тахир - советник таха и проводник его воли.
- Теперь ты тахир, говори.
- О мой тах, - поднял, голову Кырым. - Надо напасть на те два тыена воинов епифань, что ждут нас с востока, а потом уходить в степь.
- Дай, - протягивая руку, за набитой трубкой сказал Бартын - тах. Раскурив трубку от уголька из костра, немного попыхтел и сказал - Нет, я не могу упустить такого случая, у меня почти пять тыенов, а деревня плохо защищена. Я нападу на Белошапку и получу титул ихыр - победитель, как у моего отца. Ни у кого из моих братьев нет такого титула.
- Но если мы нападем на деревню и ввяжемся в бой, то эти два тыена ударят нам в спину.
- Нет, мы пошлем на них два неполных тыена, пусть отвлекают, не дают им покоя, пусть они уберут их дозоры. А потом, пусть воины епифань не смогут быстро прийти на помощь своей деревне.
- Но два тыена на два нельзя, мудрый Цинрума - тах - ихыр, позволяет нападать двумя нашими тыенами только на один тыен войска епифань.
- Ты хорошо знаешь приказы моего отца. Нападать, не надо, засаду надо.
- О мой мудрый тах, большая честь быть твоим тахиром.
- Мой тах, - полог урта откинулся. - С востока пришел отряд в три десятка ингиров.
- Кто их привел.
- Иста привел, хочет говорить.
- Пусти.
В урт вполз Иста, сразу стало тесно, места на войлоке ему не хватило.
- Мой тах, - склонился Иста.
- Говори.
- Твой брат Иртын - тах, посылает тебе свой тыр-тыен, завтра он будет здесь. Два тыена воинов епифань стоят за твоей спиной, нарвавшись на них, я потерял почти половину своих ингиров.
- Скачите обратно на встречу тыр-тыену моего брата, пусть торопятся и нападут на воинов епифань, когда они пойдут к деревне, утром на их пути мы поставим засаду.
Иста, пятясь, выполз на снег.
- Тайома, скажи всем Кырым теперь тахир.
- Да мой тах.                 

                Весь день, было тихо, сыпал негустой, мохнатый снежок, разведчики сообщали, что кочевые с места не двинулись, но и стоянки не организовали, лишь дозоры выставили. Точно посчитать их не удалось, примерно четыреста - четыреста пятьдесят сабель.
Беспокоился Радуж, с мужиками советовался, три раза ходил на второй рубеж с юнцами говорить. Вновь возвращался к себе, на третий рубеж. Поднимался к старикам на утес славы, смотрел заготовленные камни и бревна, что старики сбросят на головы врага. Снова слушал разведчиков. Почти пять сотен кочевых, много врагов, много жизней они заберут, если нападут. Невозможно было понять намерений врага, просто они отдыхают или еще решают куда идти.

Серый Волк ©