В прокуренном помещении танцевали случайные лучи солнца. Криминальный хроникёр Мэтт Гордон вошёл в зал окраинной забегаловки, притулившейся у железнодорожных складов. Мэтт сочетал журналистскую работу с обязанностями детектива; но и там, и там платили негусто. Что, впрочем, ожидать от действительности, когда за бесплатной похлёбкой выстраиваются толпы безработных? Всем сейчас, как стриженой овце в леднике. Мэтт подошёл к бармену, окинул взглядом привычную полутьму зала. Снял шляпу, положил её на стойку бара.
- Кофе! Двойной.
Потряхивая пышной копной иссиня-чёрных волос и в лучшем ракурсе демонстрируя роскошные формы, разносчица Розита вытирала столики; делала она это, впрочем без особого старания, оставляя за собой разводы и круги от посуды. За жгучую красоту ей многое прощалось. Но Мэтт знал, что красотой она не торгует, несмотря на то, что выглядит, как шлюха; Розита была неплохой девчонкой, хотя здорово ошпаренной жизнью.
Дело шло к закату, но для обычной вечерней компании было ещё рано, и в зале сидели только типичные завсегдатаи этого часа. Поскрипывал протезом в полутьме у стойки папаша Бэмбино со своими картинами, дул в углу имбирный эль громила Дро, терзал скрипку осунувшийся, сильно сдавший за последние годы Станислав Квятек.
- Слыхали о перестрелке у озера? - ни к кому не обращаясь, кинул бармен. В его руках сновала грязная тряпка, целуя вместо рюмок кофейные чашки. - До чего люди дошли. Среди бела дня - дюжина трупов.
Розита, поправляя чулок, подняла взгляд на репортёра:
- Может, кто и не слыхал, а наш журналист наверняка в курсе всех подробностей.
Мэтт улыбнулся, проводив взглядом ладонь Розиты, приглаживающую фильдекос от колена до щиколотки.
- Положили бутлегеров Каподеско. Друзья патрона должны быть довольны.
Для забегаловки, числящейся добропорядочной кофейней, но предлагающей для "своих" широкий ассортимент спиртного, не было в известии ничего сногсшибательного. У трети постоянных посетителей были с собой пистолеты, а может быть, и у половины. Кафешка располагалась в рабочем районе города, у самых железнодорожных путей. Тут в любое время суток грохотали цистерны с нефтью и товарные вагоны. От каждого стука стыкуемых, перегоняемых цистерн и вагонов посуда на столиках вздрагивала и жалобно звякала. В округе царил постоянный запах нефтепродуктов, а лужи на улице всегда переливались радужными разводами. И, тем не менее, Мэтт предпочитал писать статьи именно здесь, а не в редакции и не в своей дешёвой съёмной квартире, чьи окна на третьем этаже выходили прямо на уровень грохочущей линии надземки. Работа грязноватая, но обеспечивает стабильные заказы - хоть и не позволяет купаться в миллионах, но в наши дни считаешь не то что каждый дайм, а ломаный цент.
- Тебе, Мэтт, кофе как обычно, без содовой?
Репортёр усмехнулся. "Сухой закон" породил свой особый, многозначительный, тайный и всем понятный язык.
- Конечно. Только бокал я вытру своим носовым платком. Твоей тряпке я не доверяю.
- Давай сюда чашку, хватит её тереть. Виски с соплями не лучшее пойло в этом городе.
В тишине сонного заведения резко хряпнула дверь, и в кофейне появился невысокий полноватый субъект с бегающими свинячьими глазками. Над ними нависала шляпа, надвинутая на лоб. На пузе что-то оттопыривалось - так носят оружие люди, не привыкшие к настоящим делам.
Человечишко огляделся, потёр живот и попёр прямо к стойке. Понизив голос, он со значением произнёс:
- Меня послал Чурчелло.
- Ага, - кивнул бармен, даже не удостоив взглядом мелкого клиента. - Он всегда посылает нам этакое счастье.
Мэтт усмехнулся, допил виски, поднялся и прошёл к выходу. В дверь косо бил луч закатного солнца.
В забегаловке было мало народа, так что разговоры доносились через весь зал до дверей, у которых устроился с сигаретой Мэтт. Удобное место: отсюда он мог видеть и улицу, от тупика вплоть до железнонодорожных путей, и полупустой зал. Там пиликал на скрипке измождённый болезнью Квятек, в уголке у стойки работал над холстом старик Бэмбино. В глубине зала, листая газеты, курил сигару сам патрон - он приходил рано, часов в пять - шесть. Неподалёку делали вид, что увлечены картами, трое молодчиков в кожаных плащах. У крайнего столика, развалившись на стуле, посасывал джин из кофейной чашки Боб Дуб - железнодорожный грузчик, что всегда подряжался для патрона Урбано на выполнение всяких сомнительных делишек. Осушив чашку, он достал мятый платок и подмигнул Мэтту, засовывая тряпку под брюки и вытирая промежность.
- Делюсь секретом: повози платком по бильярдным шарам и суй его в нагрудный карман, как наодеколоненный, - Боб довольно расхохотался. - Ни одна девчонка не уйдёт!
Зал постепенно наполнялся завсегдатаями: случайных лиц тут практически не бывало, разве что какой новый клиент, приведённый верным человеком. Порой раздавался скрип шин у дверей, но большинство посетителей приплеталось на своих двоих. Мэтт лениво оглядывал входящих, кивал, иному жал руку и снова совал её в карман плаща. В другой дымилась пятая по счёту сигарета.
Мэтт был хорошим репортёром. Всё, что он писал, было правдой. Нет, не так: всё, что он писал, становилось правдой. Поэтому-то он и работал вместе с Квятеком и Бэмбино на мистера Урбано.
Мэтт был честным репортёром. Он писал только правду. Он просто опережал события. Он это не значит, что он всё выдумывал. Нет - для того, чтобы репортёрская строка воплотилась в реальность, требовалась колоссальная работа журналиста. Мэтт всегда бывал на месте будущего происшествия, знакомился с будущими жертвами и свидетелями, изучал подробности и вникал в детали. Он должен был своими глазами увидеть склад, где завтра разгорится пожар, рассмотреть лужи в подворотне, где найдут тело. Для мелких заметок вроде "Ночью был застрелен подручный Сальваторе Гамбино", конечно, хватало и общих знаний об объекте. А вот для статьи о том, как федералы задержали бутлегерский груз, требовалось целое расследование, да ещё и работа осведомителей - через какую улицу будет проезжать фургон, где расположен подвал подпольного бара, у которого будут дежурить федеральные агенты. Если бы всё было просто, у мистера Урбано и его заказчиков давно не было бы в городе конкурентов. Да, можно просто было бы написать: "Сегодня шлёпнули сенатора Паурса", но это будет чистой фантазией. Журналистские утки хороши для бульварной прессы, а в работе Мэтта Гордона такие методы были недопустимы.
Для самый сложны, важных, высокооплачиваемых материалов требовалась помощь визуализатора: газетного художника, который набросает своим карандашом портрет жертвы или, что ещё лучше, ухитрится заснять его на фото. Штатным художником и заодно фотографом в "Урби Кроникел" была девушка, дочь Луки Бэмбино. Это была худенькая, совсем молоденькая девчонка четырнадцати лет, стриженная под мальчика и одевающаяся, как юный джентльмен: на ней всегда были костюм-тройка из хорошей шерсти, тонкая рубашка с серебряными запонками, аккуратный мужской галстук, щеголеватая шляпа. Дочь Бэмбино напоминала оленёнка из книжки Фелиса Зальтена, юного и резвого. Её подростковая угловатость ещё только начинала принимать девичьи формы. Смуглые щёки и огромные глаза-оливы очаровывали невинной прелестью. Бэмби, шагая рядом с Мэттом по улице, притопывая на месте будущего происшествия с блокнотом и карандашом или фотоаппаратом, казалась очень красивым юношей, так что, бывало, вслед оборачивались дамы, страждущие ласки альфонсов. Но сейчас, когда пиджак висел на спинке стула, под жилетом намёком вырисовывались маленькие бугорки грудей. Бэмби - настоящего имени девчонки Мэтт не старался узнать - одевалась и стриглась под мальчика из профессиональных соображений. Кто всерьёз воспримет женщину - криминального фотографа?
Мэтту не давала покоя тайна фотографии. С рисунком всё просто, всё то же самое, что у старика Бэмбино с его портретами. Его дочь, зарисовывая реальные места и реальных людей, добавляла немного фантазии: взрыв, пожар, нож в сердце распростёртого трупа. Так рождалась иллюстрация к репортажу Мэтта. Но в фотографии всё было иначе. Похожей была тайна музыки: Квятек, смешивая ноты, рождал музыку, эфемерную, но убийственную в своей красоте. Редактор, Робс, вслед за патроном Урбино часто повторял, что карандашные наброски - в прошлом. Будущее за фотографией. Но живопись и графика были просты и понятны, как и искусство слова, а то, что делала фотография - как и музыка - казалось ему мистикой.
Возможно, это подогревало интерес к девушке, которая умела делать то же, что и он, но совершенно непонятным способом. Только профессиональный интерес - вы же понимаете. Мэтт не был падок на малолеток.
Даже с такими тёмными глазами-оливами.
А вот Розита, кажется, считала иначе. Она откровенно ревновала репортёра к Бэмби, и демонстративно выражала неприязнь к сопернице. Хотя, кажется, Мэтт не давал повода усомниться в своих чисто дружеских, коллегиальных отношениях с девчонкой, стриженной под юношу.
Да и Розите, с её копной антрацитовых волос, кажется, он надежд не подавал. Не считать же за надежды те два раза, когда... Право же, мелочи, что тут вспоминать.
- Что новенького на работе, Мэтт? Чем живёт город?
Мээт оглянулся на веснушчатого ирландца, подваливающего к бару развязной походкой, и лениво затушил сигарету.
- Сегодня федералы взяли бутлегера Сальвадоре. Одним конкурентом для тебя меньше.
- Небось, отдашь под такую новость цельную страницу?
- Пожалуй, что да. С анонсом на первой полосе. А как у тебя дела?
- Всё ништяк. Джентльменам будет, чем промочить глотку!
- Ну и отлично.
Проследив взглядом, как Весельчак Джим подходит к бармену, и они скрываются в подсобке, что-то тихо, но оживлённо обсуждая, Мэтт решил, что пора докончить оставшиеся статьи. Вечерний город просыпался, и скоро случатся новости, о которых он уже написал. Они ещё не случились, но скоро случатся. А потом, после полуночи, заработает типографская машина, чтобы выпустить к раннему утру пахнущие свежей краской газеты, и мальчишки-разносчики понесут их по всему городу.
Розита подошла, положила руку ему на плечо.
- Патрон хочет тебя видеть.
Под ресницами красавицы жаркими угольками тлел огонь. Она заглянула в глаза Мэтту, обещая и ища обещания.
- Спасибо, крошка.
Он повернулся, возвращаясь в зал, и ладонь Розиты скользнула с его плеча. Мэтт спиной чувствовал её ревнивый и горячий взгляд. Как бы эта бэби не сделала чего Бэмби. Ох уж эти женщины...
- Ох уж эти женщины! - Урбано, кажется, прочитал мысли Мэтта. Патрон сидел, как обычно, у любимого столика, вертя в руках сигару. - Все беды в мире от прекрасного пола. Подумай только: вдова Келли решила взять дело под свой контроль. Ну виданное ли дело?
- Леди напрашивается на интервью? - прищурился Мэтт.
- Нет-нет, пока только на заметку о слегка пошатнувшемся здоровье...
Обсудив дела с Урбано, Мэтт собирался откланяться.
- Я вам ещё нужен, патрон?
- А что, у тебя сегодня есть какие-то дела, мешающие тебе составить компанию старому брюзге?
- Не дописана пара заметок в утренний выпуск. А в девять надо сдавать номер наборщикам в типографию. Робс опять будет беситься. Вы же знаете, как он пунктуален.
- Скажи ему, что редакторское кресло явно жмёт ему задницу. Знаешь ли шутку, что учудили конкуренты? Помощник мэра открывает газету в девять тридцать утра, и читает, что нынче утром он окочурился от инфаркта. И - вуаля! Сердце не выдержало. Вот как работают конкуренты.
- Робсработает без затей и шуток, зато надёжно. Чётко планирует выдаёт задания, всё по графику.
Патрон благосклонно кивнул:
- Конечно, он пунктуален до педантизма. Но, понимаешь, тянется душа к искусству! Веришь ли, тоска берёт от этой грязи. От этой мрази, что так и просится на первые страницы, от этих сенаторов, чьи рожи не влезают в траурные рамки, от шаблонных статей, от паскудных заметок. Газетный бизнес сам по себе грязен, а уж тем более наш газетный бизнес. Но что делать? Не могу же я работать с двумя стариками, с этими Квятеком и Бэмбино. Заказчиков слишком много, без прессы не обойтись. Четвёртая власть... - Урбано стиснул кулак. - Мы - власть. Ты, я. Эта девочка с карандашами и фотоаппаратом. Робс и типографские работники. Даже мальчишки-разносчики - власть! Иногда я думаю... Знаешь, о чём я думаю, мой мальчик?
Мэтт расположился поудобней. Излияния патрона грозили затянуться. Приходилось слушать.
- Иной раз я думаю о будущем. О будущем! Как мчатся по желобам, толкаемые паром, гильзы с газетами. В каждый дом, в каждую контору! Почта будущего! Собственный аэроплан у каждого репортёра, у каждого художника и фотографа. Нет, не аэроплан - двухмоторный самолёт! Каждому! Репортёр на аэроплане, фотограф на дирижабле! Фотоаппарат с телескопическим увеличителем, представь себе, Мэтт! Эти собаки, которые прячутся от объектива, никуда не скроются: щёлк, щёлк! С высоты! Фосфорическая вспышка разрезает небо... И тут же, на дирижабле, лаборатория для проявки. Подлетает маленький аэропланчик, забирает фотографии, несёт в редакцию. По беспроводному телефону редактор отдаёт приказания наборщикам. Срочно в номер! Свинцом бьют строки о том, что о задержании лунной ракеты с контрабандой. С чёткими подробностями и усиливающей эффект фотографией снующих паровых, нет, дизельных погрузчиков! Конкуренты, как всегда, с носом. Об их провале уже напечатано в газете, и огромные, с десятиэтажное здание, типографские станки перемалывают информацию, которая течёт по шестерёнкам огромного ньюсмейкерского механизма... Но это ещё не всё. На вокзале, под сводами из ажурного железа и стекла, репортёр ждёт прибытия межконтинентального локомотива. Он направлен в европейскую командировку, чтобы уличить сенатора в связях с коммунистами. У него личный портативный телеграф, карманный пулемёт для защиты, подслушивающий прибор. Этот материал становится сенсацией! Скоростные ракеты разносят газеты и сбрасывают тюки на парашютах. Электрические рекламы дают анонсы на не вершинах небоскрёбов величиной с двадцать Крайслер-билдингов! В огромные ворота фабрик вливаются миллионные потоки рабочих, и каждый вместе с коробкой с завтраком несёт нашу газету... Газету, которая решает, кому жить, кому умирать. А над всем этим миром, над облаками и смогом, вздымаются ажурные башни наподобие парижской Эйфелевской или русской Шуховской, но в десятки раз выше, генерируют сверкающие рекламные лучи, а между ними протянулись эстакады с двухсотцилиндровыми автомобилями и трубы с нефтью. Нет уже этих вонючих цистерн, сверкающие трубы несут нефть под небеса! Там, в офисах за облаками механические машинистки набирают статьи. Стальные пальцы издают грохот, и стук печатных машинок звучит чудесной музыкой, восхитительным гимном четвёртой власти...
Мэтт хмыкнул. Перспективы казались заманчивыми, но далёкими. Перестук колёс, звуки дёргающихся составов и крики обходчиков за тонкими досками стены, конкуренция в сфере алкогольной контрабанды и ежедневные новости о гангстергских налётах были куда реальнее.
- Ну ладно, к делу. Где этот старый дуралей со своей скрипкой?
Повинуясь жесту патрона, один из крутящихся поблизости подручных метнулся к музыканту. Через несколько минут сгорбленная, тощая фигура скрипача стояла перед Урбано.
- Садись, не гни шею, дружище! - патрон сделал широкий жест. - Не хочешь ли чего выпить для творческого вдохновения?
- Благодарю вас, мистер Урбано, - скрипач осторожно присел на краешек стула. В глазах его застыло напряжённое ожидание.
Мэтт знал, что Квятек устал от работы. Но Урбано не отпускал его - тот всё ещё был нужен для штучных заказов, да и боялся, что музыканта перехватят злые руки. За профессионалов их дела, даже таких побитых жизнью и траченных молью, шла неистовая конкуренция.
- Конкуренция... - и снова Урбано, казалось, прочитал мысли Мэтта. - У Флойда появился новый музыкант. Чудесный юноша шестнадцати или восемнадцати лет. Подающий надежды. Это прекрасный смычок. Я хочу, чтобы он играл на меня.
Квятек перестал дышать.
- Понимаешь, старина, о чём я? - многозначительно произнёс Урбано. - Говорят, фамилия его матери - Квя...
- Прошу вас!
- Говорят, она давно не общалась со своим отцом.
- Я вас умоляю...
- Мне нужно, чтобы он работал на меня.
- Но это опасно, - прошептал старик. - Его могут убить за измену.
- Мы обеспечим охрану.
- Если я встречусь с ним, мальчика могут заподозрить. И он... он может не согласиться.
- Ты сделаешь так, чтобы он согласился - взор Урбано буравил скрипача. - Сделаешь. Иначе...
На несколько бесконечных мгновений всё вокруг замерло. Наконец, Мэтт прервал натянутую нить молчания:
- А иначе?
- Он знает, что иначе. Мы не можем позволить себе иметь таких конкурентов. Мальчик очень талантлив; мальчик гениален. Мы ставим выполнение заказов на поток, но иногда нам нужна тонкая, штучная работа. Не оставляющая следов, как музыка.
Да, мысленно согласился Мэтт, музыка растворялась в воздухе и действительно не оставляла следов.
- Ты понял меня, музыкант?!
- Да, патрон, - бесцветным голосом откликнулся скрипач. - Я могу идти?
- Иди.
Квятек встал и, шаркая, поплёлся к своему обычному месту.
Мэтт молчал. То, что произошло на его глазах, было слишком даже для него.
- Ты думаешь, я не знаю, что ты сейчас думаешь? - откинулся на стуле Урбано. - Думаешь, я жесток? Он приведёт сюда мальчишку, будь уверен. У него нет другого выхода. Он найдёт, как переманить, как завербовать щенка. И не надо так на меня смотреть. Наша профессия чревата потерями. В нашем мире не щадят никого, и я тоже давно разучился щадить. Однажды, когда я ещё имел сердце, ко мне на стол легла чудная миниатюра. Овальная миниатюра в золотой рамке, изящная работа талантливого пера. В лёгкой дымке леонардовского сфумато смеялась девочка - в розовом платьице, с золотистыми локонами...
Взгляд Урбано затуманился, он замолчал, уносясь мыслями вдаль, но чрез несколько мгновений снова стал жёстким.
- Это бы, Мэтт, очень хороший мастер.
- И что с ним стало? - спросил репортёр.
Патрон пожал плечами. За столиком снова повисло молчание, ясно ощутимое на фоне ровного гула кофейни, и прерываемое лишь стуком стыкуемых вагонов за тонкой стеной забегаловки. Розита принесла кофе.
Урбано достал сигару, не торопясь отрезал ей кончик, и, посасывая табачную горечь, не глядя на Мэтта, словно разговаривая сам с собой, продолжил:
- Того мастерства, что было, уже нет. Меняется эпоха; все куда-то спешат. Я нарисовал перед тобой картину великого, приводящего в восторг будущего - но сам я порой жалею о прошлом. Эти ужасные автомобили, с их гудками и скрипом шин - они же полностью убили эпоху конных экипажей, заполонили город толчеёй, и даже ночью нет от них покоя. Проносятся один за другим, визжат на поворотах, кто-то палит из одного автомобиля в другой, погоня, выстрелы! Ныне уж ни одно ограбление банка, пожалуй, не совершается без автомобиля. Все налёты, все погони воняют бензином. По железнодорожным путям - иногда я останавливаюсь и наблюдаю - идут сплошные потоки нефти: цистерна за цистерной... И этот мир поглощает всю эту нефть, пачкается в нефти...
Он остановил взгляд на чёрном глянце кофе, как будто в чашке была нефть.
- Знаешь, Мэтт, мне иногда не просто угнаться за этим миром. Я начинал в ту эпоху, когда штучные товары царили на рынке. О, уже тогда, конечно, эти монстры, эти гигантские промышленные чудовища начинали свой победоносный поход. Но это было начало. А теперь фабрики растут, реклама слепит глаза, сабвэй грохочет, и весь город содрогается в гуле и смоге.
Мэтт молчал, не мешая излияниям патрона. Он сам, Мэтт Гордон, был плоть от плоти этого смога, нефти, рекламы, огней ночных витрин, паровозных свистков, небоскрёбов, автомобильных погонь. Пускай у него не было больших денег, но перед ним лежал весь мир. Словно прочитав его мысли, Урбано махнул рукой:
- Вы уже не поймёте! Ваше поколение - конченое. Этот мир сожрёт вас клацающими челюстями, ненасытный и бессердечный. Тонкая штучная работа всё больше заменяется конвейером. Везде! И в нашем деле тоже. Да-да, Мэтт, и в нашем тоже. Я говорил уже, что того мастерства, того искусства, что было раньше, уже не сыскать. Сейчас уже не стоит опасаться, что кто-то пришлёт тебе в подарок миниатюру. Их - создателей миниатюр - просто нет. И не надо говорить, что в этом виноват я. Да, моя месть убила несколько гениев - месть и боль говорили во мне - но не я уничтожил их всех. Их уничтожил мир. Ненасытный, прожорливый мир с его всё возрастающим спросом на всё: на развлечения, на автомобили, на убийства, - он грустно покачал головой. - Нет, мастера миниатюр просто не выдержали конкуренции. А какие это были мастера! Был случай с одним серьёзным человеком. Подарили ему перстенёк с камнем. И вот носит он его, месяц носит, и полгода носит, а сам всё занят делом - где сын? Сына найти не могут. То ли сбежал, то ли похитили. А через полгода раз - случайно выясняет, что кольцо с секретом. Камушек-то откидывается. А там, под камнем, миниатюра. И он уже полгода как носит с собой портрет сына... Затейники были, мастера. Не то что вы со своими репортажами - новость за новостью по шаблону, как на конвейере. Или, помню, был такой случай. Подарили одному сенатору медальончик с секретом. Из чистого золота, тонкая ювелирная работа. Витая такая цепочка, амурчики да завитушки. Изумительная красота! А в медальоне - портрет женщины с полностью сожжённым лицом. "Что такое?! Кто жто?!". Открывается второе отделение, под портретом - тоже, значит, игрушка с секретом - а там белый локон, шелковистый. Локон жены. Каково? - Урбано прервался, нахмурил брови. - Но я, кажется, заговорил тебя, сынок. Иди, работай. Когда-то, не поверишь, некрологи в нашем деле сочиняли в стихах. Сейчас - одни сухие газетные репортажи. И эти фотографы... - он поморщился. - Скоро совсем не останется карандашных рисунков в газетах, разве что из зала суда.
- В зале суда они всегда понадобятся, - рассудительно сказал Мэтт. - Туда ведь не пронесёшь фотоаппарат, нельзя.
- Ты прав, мой мальчик, ты прав. Но я имел в виду несколько иное... Попомни моё слово, Мэтт: однажды и газеты станут слишком медлительны... И им найдут замену - но на четвёртую власть, какой бы она ни стала, никто не найдёт управу! А впрочем, что-то я разговорился. Иди, сынок, работай!
Мэтт уже хотел встать, как рядом со столиком появился Бэмбино.
- А, наш мэтр! - Урбано широко улыбнулся. - Садитесь, папаша Бэмбино. Что новенького на фронте художественных работ? Стреляем по мишеням? - он подмигнул, засмеявшись собственной шутке.
Старик сел, потупив взгляд и сложив руки на коленях. Наконец, он решился:
- Мне не нравится то, чем вы заставляете заниматься мою дочь.
Урбано, кажется удивился. Брови его поползли вверх.
- Помилуйте мой дорогой Бэмбино... Что я делаю с вашей дочерью?! Я ведь приличный человек! И я не так уж молод, чтобы что-то делать с молоденькими девушками!
Мэтт, конечно, понимал, что Урбано рисуется. И старик художник тоже это понимал.
- Вы делаете из моей девочки убийцу. Она ни разу не сталкивалась со смертью по-настоящему. Она не может понять... - художник запинался. - И вы не сможете всё время от неё скрывать... Это станет для неё потрясением, это может убить её душу...
Урбано отложил сигару, внимательно глядя на старика:
- У нас много заказов, и мне нужны работники. Я всего лишь даю вашей дочери хорошую работу, на которую есть заказчики. Я всего лишь удовлетворяю спрос.
Мэтт видел, что говорить тут о чём-то бесполезно; старик тоже понял это, и ушёл, согнувшись, как до него ушёл в полутьму зала Квятек.
- Старое поколение... - пробормотал Урбано. - Они, всю жизнь проработавшие на меня, угробившие сотни жизней, становятся сентиментальными.
Он встал из-за стола. По залу разливалась мелодия. Скрипач подбирал для кого-то прощальные ноты.
- Не рисуйте, не рисуйте меня!
Мэтт покосился на индейца - слугу для грязной работы. Бэмбино пыталась его сфотографировать.
- Бэмби, оставь его, - сказал Мэтт.
- Тупой народ! Боятся фотоаппарата...
- Ну у них есть повод бояться твоего фотоаппарата.
- Я просто хотела опробовать новую вспышку. Надо же на ком-то её опробовать?
В её словах была такая непосредственность, что Мэтт не нашёлся, что возразить. В этом коротко стриженом подростке с юными, едва наметившимися грудками, угловатом и женственном одновременно, непостижимым образом сочетались невинность и жестокость. Бэмби наслаждалась своей работой, как игрой, ещё не понимая, что такое реальность смерти. Выстрелы из автомата Томпсона реальны, они оставляют дырки в человеке напротив, и тело валится на пол или на журнальный столик, и ты - достаточно близко для того, чтобы увидеть удивление в глазах падающего, удивление и смерть. Мотаясь по городу, Мэтт видел итоги своих репортажей. Он уже познакомился со смертью, которую несло его перо. А Бэмби ещё не ощутила вкуса своей власти над жизнью других людей. Для неё это была игра: шурх-шурх карандашом, щёлк-щёлк фотоаппаратом.
- Оставь его в покое, Бэмби.
- Ну, как знаешь, - в голосе чувствовалась обида. - Но я не гарантирую отличную работу. Вспышку я ещё не опробовала, гарантий нет.
Глядя на этот бутон в вазе с полуотбитыми краями, на эту юную нежность в грязной забегаловке, пропахшей нефтью, на эту девушку-подростка с мальчишеской причёской, он понял старого Бэмбино. Они изуродуют её, заставят увидеть смерть, которую несёт её талант, ожесточат её душу. Но что он может сделать? Только продолжить свою работу, свои репортажи.
Он, в конце концов, всего лишь репортёр "Урби Кроникел".
- Ваш кредит вышел, мистер Грудинг.
Над ухом журналиста, погружённого в традиционный "кофе без содовой", прозвучали слова бармена, а ему показалось, что вышел кредит самого Мэтта Гордона. Кредит терпения.
Иногда ему остро хотелось написать статью о себе самом. Правда, верёвка или револьвер выглядели не так жутко. И всё-таки его тянуло к краю пропасти. Он даже начинал порой выводить первые строки...
Размышления Мэтта прервал грохот упавших тел. Одно за другим: сначала стук поглуше, сопровождаемый падением чего-то мелкого, затем - треск ломающейся под телом мебели. Мэтт обернулся. На полу распростёрся старик Бэмбино, неуклюже упав на недописанную картину. Ноги раскинулись в стороны, тело навалилось на упавший мольберт. В левой руке была зажата палитра, из правой выкатилась кисть. Напротив сломанной марионеткой полулежал на обломках хлипкого стула Квятек. Над его скрипкой, которую сжимала тщедушная рука, ещё звенела тоскливая мелодия.
- Они убили друг друга, - сказал бармен, будто кто-то нуждался в констатации этого факта. - Подумать только! Что ж, следовало ожидать, что старый Квятек не станет сочинять реквием для мальчишки конкурента. Таки это его внук.
- Сорвалась вербовка, - пробормотал Мэтт.
- У таких персон людей не переманивают, - покачал головой бармен. - Мальчишка всё равно бы получил пулю в голову или статью от конкурирующей газетёнки.
- Это верно, - сказал Мэтт, и залпом осушил чашку.
И тут, наконец, произошло то, что он ждал уже почти минуту.
В воцарившейся тишине раздался крик Бэмби.
Мэтт повернулся и вышел на улицу.
Он смотрел на вечернее небо и думал, что не будет вымечтанного Урбано будущего, не будет межконтинентальных локомотивов и фотовспышек с дирижаблей. Эта утопия построена на хрупком фундаменте свинцовых пуль, свинцовых типографских букв и свинцовой тяжести невесомого смычка. Чикагские гангстеры полностью истребят себя в междоусобных перестрелках, а хроникёры конкурирующих газет напишут друг на друга некрологи. Новые винтики и шестеренки информационных войн будут заменять друг друга, но уже без них.
Мэтт подошёл к приоткрытой двери и встал у порога, глядя на последние отблески заката. Живи, как самурай, одним днём. Веди криминальную хронику, убивай врагов своего даймё, ни в коем случае не называй себя киллером и не мучайся угрызениями совести - просто живи, как жил. Приводи шлюшек в свою квартиру, смотри на Джин Харлоу в полутьме кинозала, пей виски в подпольных speakeasy-барах. Возможно, завтра кто-нибудь напишет статью о тебе.
Оттолкнув Мэтта, крича и спотыкаясь, выбежал тот самый индеец, который так боялся, что его сфотографируют. Он скрылся во тьме, и крики его поглотило лязганье железнодорожных цистерн.
- Да, а что стало с папашей Бэмбино? - спросил кто-то из посетителей за спиной Мэтта. - Понятно, что доломало Квятека. Но он-то зачем?
- Вот так и рушится бизнес.
Мэтт перешагнул порог и пошёл к себе, в квартиру с видом на грохочущую надземку. По дороге он бросил в урну скомканный номер "Урби Кроникел".