В ту пору, у Симеона Александровича Лопарева, пили даже больше обычного. Как правило начиналось все с того, что рано утром приходил Никита и изо всех сил принимался охаживать кулаками и без того не прочную однопольную дверь (домофон на Опочинина тогда еще не поставили), пока наконец на балконе не появлялась заспанная фигура Лопарева в халате.
- Золота, Симеон! - Кричал Никита, - и тот царственным жестом сбрасывал вниз мятую сторублевую бумажку.
После того как Никита возвращался из магазина, друзья вместе вытаскивали телевизор на балкон, где специально для этого были уложены на перила две скрещенные доски, и начинали пить. Постепенно к ним подтягивались еще люди и под вечер, уже большой компанией те, кто мог, отправлялись "догуливать" в "Пальмиру" или "Золотого попугая", а остальные разбредались по домам.
Из-за падения спроса на продукцию Балтийского завода, где Симеон Александрович проработал сварщиком на ленточном конвейере без малого четырнадцать лет, он вдруг оказался в вынужденном неоплачиваемом отпуске и пил только лишь потому, что ничего другого, за исключением контактной сварки, попросту не умел. Многое из мебели было уже продано, но на телевизор и раскладной диван было наложено строжайшее вето, а большего, после ухода жены, ему и не требовалось. До окончания отпуска или "ссылки" как называл его Никита, оставалось всего ничего, и по этой причине Симеон Александрович, уже какое-то время старался сокращать потребление алкоголя, таким образом, постепенно выходя из длительного запоя. Именно поэтому в тот вечер, он не пошел вместе со всеми по кабакам, а остался дома, лежать на диване и смотреть свой телевизор. Он смотрел его до тех пор, пока все программы не заменила профилактика, начавшаяся то ли из-за грозы, то ли по какой-либо другой причине, раньше обычного. Тогда, Симеон выключил телевизор и перевернулся на другой бок, потому что от этого края дивана противно пахло пролитым пивом. Взгляд его непроизвольно упал на ковер, который они с Никитой, не так давно, нашли скатанный в трубку у ближайшей помойки и от нечего делать притащили домой.
Ковер был в общем хороший, только один угол оказался не то отгрызен не то, оторван кем-то, и друзья решили, что скорее всего из-за этого его и выбросили. Хотя он висел здесь уже не первый день, Симеон так и не удосужился как следует его рассмотреть и теперь задумал наверстать упущенное. Ему, почему-то представлялось, что на ковре должно быть "Утро в сосновом бору" или "Березовая роща", но ни берез ни сосен на нем не оказалось.
На большом полотне, около двух метров длинною и полутора метров шириною, помещался летний пейзаж с озерцом и дубами, один из которых уходил своими корнями прямиком в темную воду. Вокруг озера густо росли камыши и кустарник, в которых притаились самые, что ни наесть разнообразные птицы: Тут были и утки, и перепела, и строгие серые цапли, и дрозд, уместившийся на одной ветке с воробьями и жаворонками, и еще другие, совсем уж причудливые виды, о которых он даже не знал. Они сидели не только в кустах, но и на ветвях дуба, и на глинистом бережке, а некоторые даже на головах других более крупных птиц. По странной прихоти мастера, тропические попугаи уживались на этом ковре вместе с соловьями и степными куропатками, причем каждая птица была вышита с особой, даже можно сказать, орнитологической точностью.
За дубами, до самого горизонта простирались поля, а вдалеке виднелась фигурка охотника с собакой, бодро шагающего в сторону озера. Многие птицы, будто бы зная о надвигающейся беде, с опаской поглядывали в его сторону, однако, укрыться в камышах не пытались. "Идет, небось, и насвистывает что-нибудь." - Подумал Симеон засыпая. Ему даже приснилась какая-то мелодия, на манер марша полковника Боуги, но сколько он потом не пытался ее вспомнить, так и не смог.
А на следующий день Никита не пришел с утра, как обычно. Он позвонил около полудня, злой и не выспавшийся. Оказалось, что вчера его забрали в отделение, прямо с Андреевского бульвара и что придти он сможет только под вечер.
"Может, оно даже и к лучшему,"- подумал Лопарев. - " Все равно уже завтра выходить на завод, а тут каждый день до обеда в никакую..."
Он пересчитал оставшиеся деньги, позвонил в диспетчерскую узнать, точно ли ему завтра нужно выходить, собрал наконец, накопившиеся за месяц мусорные отложения в полдюжины полиэтиленовых пакетов, и приготовил их к выносу. Такая бурная деятельность с непривычки требовала поощрения, и он спустился в магазин взять себе пару "петровских".
В магазине он встретил Алексея Кутягина, с которым когда-то вместе подрабатывал на Ждановской овощебазе и решив, что те же два пива, он может выпить и в баре, отправился с ним в "Пальмиру", где просидел до глубокой ночи, трижды возвращаясь домой за деньгами.
В четвертый раз, придя домой, Симеон раскидал в темноте ногами пакеты с мусором и грохнулся на диван. Уже закрывая глаза, он машинально взглянул на освещенный луною ковер, зачем-то глупо улыбнулся выглядывавшему из боярышника удоду, и заснул.
В этот раз Никита, барабанил в дверь дольше обычного. Даже пробудившись, Симеон, ни как не мог понять, что происходит. Голова болела так сильно, что казалось, глаза под давлением вот-вот выпрыгнут из орбит, а в животе будто бы разворачивался многотонный грейдер, раздирая внутренности своими литыми гусеницами. "Видать пиво было чересчур балованное" - подумал Симеон. - " Ни за какие деньги меня не увидят, больше в проклятой "Пальмире"... Однако, кто это так изуверски стучит..."
- Ты там подох, что ли?! - не выдержав, проорал Никита. - Ни за что не поверю, что ты сейчас на работе!
- А я и не на работе. - Слабо простонал с балкона Симеон. - Чего, расшумелся, уголовник?
- А? Чего ты там бормочешь?! Не слышно ни дьявола! Впускай лучше меня побыстрее внутрь!
- Без пива, не пущу - так же тихо сказал Симеон.
Но Никита уже по губам понял, что тот от него хотел, и тряся здоровенным пакетом, проорал, что все давно захватил.
- Значит, взял? - Спросил Симеон, едва Никита перешагнул через порог.
- Omnia mea mecum porto! Радостно ответил Никита, протягивая ему темную, запотевшую на жаре, бутылку "Невского".
Симеон тут же сделал три мощных глотка, искоса посмотрел на Никиту и сделав еще два, медленно, не отнимая бутылку ото рта направился из прихожий в комнату, жестом увлекая его за собой.
- А почему ты все-таки решил, что я не на "Балтийском"? - осушив бутылку, спросил он.
- Да какой, там на "Балтийском"... Я вчера вечером к тебе два раза заходил, так тебя дома не было, а раз не было значит, в "Пальмире" бухал...
- Там пиво балованное...
- Балованное. Потому к вам и не пошел.
- А теперь, значит, пришел?
- К достойным на пир, достойный без зова приходит. - Сказал Никита и с этими словами достал из пакета, еще две бутылки.
Симеон снова искоса на него поглядел:
- Слышь, Илиада, хрен с тобой раз уж пришел, бери стаканы и пошли на балкон, попускаться.
Болтая о том, о сем, друзья просидели на балконе до самого обеда. Беседа велась на самые различные темы: вспомнили они и Ждановскую овощебазу и экономический кризис, и так взволновавшее Симеона Александровича постановление о выселение жильцов за задолженности из квартир, да всего и не перечислить... Зашла тогда речь и ковре:
- Это тот с тремя медведями, что ли? - спросил Никита.
- С тремя поросятами. - Передразнил его Лопарев. - Птицы там на пруду и дубы. Сам тащил и не помнишь, что ли?
- А, ну хрен с ним, не помню... - пожал плечами Никита.
Почему-то эти слова, очень задели Симеона, он даже некоторое время дулся, отвечал на все вопросы односложно и без интереса, но потом забыл из-за чего все началось, и обида постепенно сошла на нет.
А еще через две бутылки Симеона Александровича вдруг осенило: Помнишь, я говорил тебе, что встретил Кутягина с овощебазы? Так вот, он мне сказал, что завтра, то есть уже сегодня, будут отмечать новоселье на "Гороховой", и меня звал, да только я тогда отказался...
- Чего ж так?
- Ну, работа - хренОта, сам понимаешь... А сейчас думаю - поеду! Раз, все равно уже пьян, так какая разница: больше или меньше? Один черт, завтра утром с кирпичной головой вставать, а так хоть человека не обижу.
- И то верно. Поехали на большую землю, а не то мы тут на острове совсем одичаем. Вдобавок, у меня к тебе сюрприз приготовлен.
Симеон бросил прощальный взгляд на ковер (так, чтобы не увидел Никита), и они отправились сначала в "Норман" - купить Кутягину подарочного коньяку, а затем прямиком на остановку 7-го автобуса.
Само "новоселье" Симеон Алексанрович запомнил мало или, выражаясь точнее, фрагментально: Помнил, что была, желтая обшкрябанная гитара, и даже вроде бы он, что-то пытался на ней изобразить, помнил узорчатые перила на лестнице и высокие, холодные потолки, какие теперь можно увидеть только в "историческом" Петербурге, также у него в памяти вставала раскрасневшаяся от выпитого физиономия Алексея, с безумными глазами и остатками салата на подбородке, кажется, были какие-то девушки, собаки и кальян, но все это многолюдие, окутанное густыми клубами сигаретного дыма, при попытке вспомнить детали, превращалось в совершеннейший круговорот и вообще теряло всякий смысл.
В двенадцатом часу, Симеон спохватившись, что может не успеть на метро (он все еще наивно полагал, что завтра найдет в себе силы отправиться на работу), стал с поспешностью собираться, как вдруг обнаружил, что его друг Никита, до безобразия пьян.
- Самый большой фарс и обман в мире - это без сомнения, материнский инстинкт. - Кривляясь говорил Никита (ему, как и многим не злобным, по своей природе, людям, нравилось с перепоя говорить противные вещи.) - Как вообще можно восхищаться матерью, рискующей своей, а тем более чужой жизнью, ради своего же дитяти!? Да ведь никто не восхищается богатым скрягой, ценой своей жизни спасающим нажитое состояние, а уж ребенок для матери - всяко подороже будет! Вот это как раз и есть, чистейшей воды эгоизм...
- А что же тогда, по-вашему, высшая степень самопожертвования? - спросил один из друзей Алексея, который был чуточку моложе Никиты.
- Естественно каннибализм! - Победно ответил тот, начиная потихоньку сползать на пол.
- Ну это уже вообще ни в какие ворота! Значит, по-вашему, какой-нибудь маньяк-людоед, благороднее матери защищающей своего ребенка? Это, простите, бред.
- Тьфу ты, да между этим каннибализмом и тем, про который я говорю, столько же сходства, как между убийством любимого дядюшки из-за наследства и победой в смертельной схватке на арене этого, парфе... дьявол, Колизея. У многих народов каннибализм считался священнодействием, как и кровное братание, да и что может быть прекрасней желания слиться с другим человеком, зная какие будут последствия, и несмотря на это...
- Но вы, конечно же, всерьез так не думаете?
- А что я? Я Слаб, я - обыватель, а это перрогатива героев...
Тут Симеон, долго пытавшийся привлечь к себе внимание друга, просто подхватил его под руки и ничего не говоря, направился к выходу. Как ни странно, тот даже не сопротивлялся. Попрощавшись, с теми с кем удалось, он довел внезапно поникшего Никиту до лифта и только тогда перевел дух. А пьянка, прервавшаяся на мгновенье, продолжилась снова, подобно электричке, которая несется вперед, не обращая внимания на двух сошедших с нее пассажиров.
Уже в такси (на метро они, разумеется, опоздали), Симеон стал ощущать необъяснимую, тягостную тоску, которая подсознательно донимала его весь вечер, но разговоры и коньяк не давали ему на этом сосредоточиться. Сквозь тоску проглядывало и не трезвое удивление: как это Петербург по ночам, становится таким трагично-прекрасным? Почему его друг, так напился, а он, нет, хотя обычно все бывало на оборот: Жильцы дома номер сорок два на "Опочинина" не раз могли наблюдать как Никита, словно заправский плугарь, волоча бессознательного Симеона, оставляет на газоне от его ботинок две превосходные борозды.
Наверное, город такой трагичный, потому, что тихий. - Решил он, рассматривая расплывающиеся из-за мутного стекла огоньки на дворцовом мосту. - Но какие же у меня старые руки! Я и не замечал, что они такие старые...
Много, о чем еще думал Симеон, пока Никита дремал, безвольно опустив голову ему на плечо. Но вот машина подъехала, и они, с таксистом вдвоем кое-как дотащили Никиту, которого от езды окончательно разморило, до квартиры, и расплатившись, Симеон стал укладывать друга на диван.
Стягивая с него пиджак, он обнаружил в одном из карманов некий твердый предмет и решив не церемониться с пьяным, тут же извлек его наружу. При ближайшем рассмотрении, предмет оказался еще не початой четвертинкой "Флагмана".
- Так вот про какой сюрприз говорил Никита! Набрав на кухни стакан холодной воды Симеон открыл четвертинку, сделал небольшой глоток, и тут же запил водой.
- Ты тут лежи пока, а я пойду птиц смотреть. - Сказал он в полголоса.
Никита по видимому хотел спросить: каких птиц, но только и смог прокряхтеть что-то вроде: "Кахтиссь ..."
- Сам ты катись! - Злобно ответил Симеон, удивленный неоправданной грубостью друга, и ушел в гостиную, к телевизору и ковру.
"Хорошо, что я нашел пузырь сегодня, а не утром." - думал он - "Даже если я завтра и не пойду ни куда - то опохмеляться точно уж не буду. Так ведь ни из какого запоя не выйти..." Но как только он уселся напротив ковра и сделал первый глоток, все мысли о работе улетучились вместе с тоской. Словно измученный ранами солдат, предчувствуя скорое погружение в спасительный сон, он с глуповатой улыбкой уставился на свой ковер и по мере надобности прикладываясь к чекушке, просидел так до глубокой ночи. Уже тогда в его сознании созрела одна "безумная" идея, которая не давала ему покоя в течение двух следующих дней и которая окончательно окрепнув к понедельнику, подтолкнула Симеона Александровича к поистине невообразимым для него элевациям.
Всю субботу они с Никитой провалялись дома, жалуясь друг другу на похмелье и кутягинскую бормотуху. Никита опохмелился целых два раза, а Симеон терпел намотав на голову мокрое полотенце. Окончательно, настроение испортила соседка, которая сообщила, что во время их отсутствия звонили из ЖЭКа и грозились прислать повестку, если до конца месяца Симеон не погасит задолженность по квартплате.
- Ну и ведьма! Нельзя же людям с похмелья такие расстройства сообщать - не ровен час, кто-нибудь возьмет да и повесится! - Заметил Никита.
- Или её повесит... - Ответил Симеон.
К вечеру, оставшись один, он совсем загрустил. От выпитого за весь день чая Симеона начало мутить, а нервная изматывающая тоска накатила на него с новой силой. Правда теперь, когда Никита ушел, можно было опять рассматривать птиц, чему он был искренне рад.
Время от времени ему казалось будто бы он слышит шорох перьев или негромкий всплеск и тогда он радостно вздрагивал и замирал, пытаясь определить было ли это на самом деле или просто резвилось похмельное воображение. Как же ему хотелось потрогать эти серые утиные крылья, прижаться лицом к густому белоснежному плюмажу пеликана или обхватить сухой и теплый(как думалось Симеону), клюв цапли. А еще ему хотелось узнать побольше о самом полотне.
Будучи человеком, далеким от искусства в любом его проявлении, Лопарев, как и следовало ожидать, обратился к естественной стороне вопроса.
Не имея возможности определить ни автора ни стиль исполнения он первым делом попытался пересчитать птиц: Их было ровно 49 штук. Затем он разделил и классифицировал их как умел: на водоплавающих и "сухопутных". Большую часть он знал, но были такие, про которых ему было ровным счетом ничего не известно. Вот тут-то у Симеона и родилась сумасшедшая идея, обратится за помощью в общественную библиотеку. Сначала он даже сам себе удивился: "Придет же такое в голову!" Но чем дальше, тем сильнее эта мысль захватывала его и концу дня уже не казалась такой безумной. Осознавая, что на размышление у него есть в запасе еще целое воскресенье, Симеон улегся на диван и беззаботно заснул, впервые за долгое время.
Воскресенье он потратил на то, "что бы не пить". Целый день он придумывал себе разные второстепенные занятия и под конец дошел до того, что даже узнал у соседки телефон местного отделения ЖЭКа. К этому времени возможный поход в библиотеку настолько завладел его мыслями, что привычные беспокойства по поводу прогулянной работы и неоплаченных счетов до самого вечера не давали о себе знать.
Симеон Александрович заранее приготовил паспорт и деньги (на всякий случай), побрился, и как мог, отскреб следы голубцов от выходного пиджака. Засыпая, он уже привычным движением повернул голову, что бы взглянуть на ковер. Сквозь слипшиеся веки ему вдруг показалось, что охотник подкрался как будто бы ближе к пруду, но помотав головой и убедившись в обратном, он спокойно уснул.
Нет во всей России человека, на которого само слово "понедельник" не нагоняло бы уныние. Представьте теперь, каково было Симеону Александровичу, обреченно плетущемуся по направлению к центральной публичной библиотеке имени Маяковского. Уставившись в еще не высохшую после утреннего полива мостовую, безвольно шагал он в сторону Сенатской площади, словно какой-нибудь не до конца уверенный в своих политических взглядах декабрист. Однако, стоит заметить, что мысли о работе беспокоили его намного меньше - ведь теперь у него было дело, а дело оправдывает любые прогулы.
Выпив для храбрости две бутылки "петровского" и спрятав третью за пазуху, Симеон все-таки собрался с духом и переступил порог общественной библиотеки.
Словами не описать всех трудностей и злоключений, через которые пришлось пройти ему в этой окаянной библиотеке: Чего только стоит одна сероглазая библиотекарша, с презрением спросившая Симеона: "Чего ему здесь понадобилось?".
- Мне бы про птиц... - Сиплым голосом ответил он, судорожно прижимая к себе выскальзывающую бутылку.
А эти студенты! Как бы он хотел что бы все они провалились под землю вместе со своими тетрадками и мобильными телефонами!
Но зато, оказавшись в читальном зале с большой советской энциклопедией на руках, Симеон Александрович забыл про все на свете и возможно впервые, с тех времен когда они с Никитой пребывали в командировке в "Полярном", почувствовал себя по настоящему счастливым. Словно в горячке перелистывал он драгоценные страницы, не обращая внимания ни на студентов ни на строгую библиотекаршу. Пиво под пиджаком давно выдохлось (Симеон так и не решился его достать), а он все сидел и читал, читал, читал...
Домовой Сыч - птица отряда совиных с характерным для этого вида светло-бурым окрасом спины и округлыми белыми пятнами по бокам. Убежищем для гнезд домового сыча служат глубокие расселины в скалах, пустоты в нагромождениях камней и норы сизоворонок в лессовых обрывах. Насиживание кладки у домовых сычей продолжается около 28 дней и в ней как правило насчитывается 5-6 яиц... Домовой сыч...
Вероятно, Симеон Александрович так бы и просидел в библиотеке целую ночь, если бы в читальном зале не погасили свет. Не помня как добрался до дома он всю дорогу твердил про себя названия птиц, боясь позабыть хоть малейшую подробность из прочитанного сегодня. Пегий лунь, Лирохвост, Оляпка... - Бормотал он без конца, пока не оказался у себя в квартире. Там Симеон переписал их на крышку кухонного стола и еще немного полюбовавшись на ковер, отошел ко сну.
И потянулись дни. Несколько раз звонил телефон, "Скорее всего с работы" - думал Лопарев, косясь на ненавистный аппарат. Взять трубку он не решался. Необъяснимая тоска обволакивала его, стоило только выйти на улицу, а всякие мысли о насущных проблемах вызывали страх и отвращение. Раз или два он все же выбирался на воздух, что бы купить тушенки с пивом и хлеба(идти до гастронома за водкой сил уже не было), а все остальное время спал или разглядывал ковер, сидя на стуле в гостиной. В довершение ко всему проснувшись как-то ночью, Симеон почувствовал ноющую боль в низу живота, которая утихла к утру, но наследующий день вернулась, хотя уже и не была такой сильной.
Как назло, Никита всю неделю пропадал на работе и только в воскресенье смог выбраться к другу в гости.
- Ну, брат, ты и заплыл! - Воскликнул он едва увидев Симеона. - Что твой Полифем с бодуна!
- Ладно тебе, всю неделю не виделись и сразу хамить... - Тихо ответил тот. - Я спросонья еще...
- Да ведь пятый час пошел! Собирайся, идем мой аванс пропивать. У меня такая дрянь не залеживается.
- Слушай Никит, ну вот ей богу, давай ты в магазин туда и обратно, а я пока приберусь здесь немного, а ? Ну лежит у меня сегодня душа к пивникам...
Но Никита уперся и нипочем не хотел оставаться дома. Пришлось Симеону одеваться и тащиться за ним в пивную, да еще в такую, которая не давно только открылась и была на другой стороне дороги.
- Да что ж с тобой такое! - Не выдержав вскричал Никита, после четвертой или пятой кружки. - Обиделся ты на меня или что? Сидишь, молчишь как сыч. Может у тебя на работе какие проблемы или с деньгами? Ты вообще на нее, наконец, пошел? А то я сейчас богат как Клеопатра - пользуйся, пока можешь.
- С работой у меня все в порядке, и давай уж больше об этом не будем. - Сказал Симеон, встрепенувшись при слове сыч. - Ты ведь человек с университетским образованием, так вот скажи мне - как можно узнать что-нибудь про ковер, ну там, кто сплел или когда примерно. Хоть что-нибудь - мне очень нужно.
- Зачем!? - вылупился на него Никита.
- Ты не спрашивай, я все про тот ковер, что с птицами, интересуюсь очень... Мне для дела...
- Кроме шуток старик, тебе бы в санаторий какой лечь или еще лучше обследование пройти! Ну сигнатюр посмотри, я уж больше не знаю...
- Кого посмотреть?
- Сигнатюр, темнота - это подпись автора с другой стороны полотна, хотя на заводском ковре ее и быть не может. Дался он тебе вообще? Лучше скажи чего ты весь вечр такой угрюмый. Если не нравится здесь - пойдем в другое место, на худой конец в ту же "Пальмиру"...
- Да к чертям все это! - внезапно прорвало Симеона, он вдруг наклонился и быстро зашептал глядя прямо ему в глаза - Плохо мне, Никита, очень плохо и гадко. Квартира деньги приставы эти мысли - навалились - буравят, а еще живот по ночам жжет, может мне молока попить, легче будет? Да и не в этом дело, ненастоящее теперь все какое-то глупое, мерзкое, придумано, как не для меня, я им ничего не сделал, а они высилять меня будут, соседка-ведьма, а любой продавец, стоит потеряться, смутиться - тут же хамит еще больше унижает - мне теперь только с ковром хорошо - хрипло шептал он глотая слезы - Чертов Петербург, как не для людей выстроили!
- Да чего же ты старик. - Пытался утешить его вконец обескураженный Никита. - Сказал бы, мы бы не пить, а просто сидеть стали и телек...
- Да к дьяволу его! Я знаешь, домой пойду, что-то сегодня не то, мы лучше в другой раз...
С этими словами Симеон поднялся и не застегивая пальто стал быстро проталкиваться к выходу.
- Стой псих! - кричал ему вдогонку Никита - Я только расплачусь, и мы вместе выйдем! Да погоди же ты, дурень!
Но тот, не слушая друга, уже протиснулся к дверям и ринулся на улицу. Никита хотел было бежать за ним, но потом плюнул и решил, что если Симеон на пьяную голову впал в такую истерию - то лучше его вовсе не трогать, а там проспится и отойдет.
А Симеон тем временем ничего замечая добежал до самого подъезда. Там он немного постоял, развернулся и быстрым шагом направился к гастроному.
- "Бежецкой" На все! - Бухнул он на прилавок кучу смятых бумажек.
- Что значит на все? - Возмутилась продавщица. - Сначала пересчитайте, а потом швыряйтесь.
- Не буду!
- Ну и я не буду ...
Пришлось Симеону самому пересчитывать деньги. Получилось что-то вроде четырнадцати бутылок.
Возвращаясь, он нечаянно зацепил пакетами куст и вспугнул стайку воробьев: " Уж не с моего ли это ковра?" - Невольно подумал Симеон и ускорил шаг.
Дома он первым делом включил свет во всех комнатах и бросился было к ковру, чтобы посмотреть таинственный сигнатюр, но едва вбежав в гостиную Лопарев остановился и теряя все свое достоинство принялся истошно вопить: Прямо из ковра на него шагал тот самый охотник, которого он давно уже успел возненавидеть, следом за ним, скребя когтями, на паркет выползала его собачонка. Симеон Александрович закрыл голову руками и со стоном, повалился на пол.
Когда он очнулся, было уже утро. Где-то в низу у соседей лаяла собака. Симеон долго не мог вспомнить, как оказался на полу и почему ковер сорван, а вспомнив, лишь непотребно выругался. Теперь, при свете дня, все это представлялось ему нелепым сном, какие посещали его теперь довольно часто. "Ладно сон, а ну как я действительно допился до горячих?" - Подумал он. "Верно, меня чем-то отравили в бесовской пивной! Но постойте-ка, ведь у меня вчера еще было какое-то дело... Что там говорил Никита - Сигнур, сигинур..."
Не откладывая в долгий ящик, Симеон Александрович подполз на карачках к ковру и расстелив его у себя на коленях, как заправский полководец изучающий карту местности перед боем, принялся разглядывать полотно. В левом верхнем углу, крохотными, еле заметными буковками было и в правду что-то нацарапано, но как он не бился, смог разобрать только первые несколько знаков, да и в этих не было полной уверенности. "Ананк" получилось у Лопарева. Эх, был бы тут был Никита! Но ведь даже если он и не обиделся на вчерашнюю сцену - то все равно раньше выходных его теперь не увидеть...
С такими мыслями Симеон Александрович отправился вешать ковер на прежнее место и провозился до позднего вечера. Наконец, приладив полотно, истомленный работой и головной болью, он в бессилии завалился на диван и вскоре уснул. Отчего-то в ту ночь, ему приснился "Полярный". Тихие хрущевки, тихий снег, тихие люди. Все что ни есть в "заполярье" впитало в себя на век суровое северное спокойствие, да так и живет в нем без спешки и гомона. Освещенная двадцати пяти ватником комнатушка наполняется ароматом плиточного чая, еле заметно колышется в банке бурая чага... Вот и Никита, только с мороза, тряся какими-то обледенелыми свертками весело напевает "На пыльных дорожках далеких планет...". Снежные комья, немногим меньше перепелиных яиц, накрепко зацепились в его густой бороде. "Надо бы с ним помириться..." - Подумал во сне Симеон Александрович.
Проснувшись, он вдруг ни с того ни с сего расплакался. "Ночью тоскливо, днем страшно..." - Захлебываясь слезами повторял он. Зазвонил стоявший на полу телефон: "Чтоб вас всех!" - Закричал Симеон и с силой вырвал штепсель.
В течение двух следующих дней, четырнадцать бутылок "Бежецкой" превратились в одиннадцать, еще через день - их сделалось десять, а дальше Симеон Александрович вовсе потерял способность к счету. С утра до вечера сидел он перед ковром и давясь бежецкой прислушивался: не идет ли кто? Не стучится ли в его дверь пристав с повесткой?
Все дни слились в один долгий тягучий сон. Когда ему казалось, что в камышах притаилась еще одна цапля, он скакал по гостиной в безумном веселье, а когда чудилось, что какая-нибудь из мандаринок ушла на дно, часами стоял на коленях перед ковром, вглядываясь в темную глубь лесного озерца.
Прошли выходные. Гнетущие чувство тревоги так и не оставило Симеона Александровича - вот-вот обрушиться на него что-то нехорошее, и потянет за собой вглубь, в пучину, в озерцо...
Это случилось в среду. Около одиннадцати утра за окном хищно завыла милицейская сирена. Сердце Симеона Александровича упало - вот оно! Приехали, значит, приставы, за мной приехали... Он кинулся к окну и увидел как из серого "бобика" выбираются какие-то типы в фуражках с оружием на перевес. У одного из них была на поводке здоровенная овчарка. "Охотники!" - промелькнуло в голове Лопарева. - "Приехали с ружьями, травить будут, отбирать, я ведь теперь для них, получается, преступник! Знал же ведь, что приедут!" Он в неистовстве бросился в гостиную, и душераздирающий вопль вырвался у него из груди: " Птиц! Ведь и птиц моих заберут!" В отчаянии принялся Симеон сдирать со стены ковер, и волна ненависти захлестнула его с головой: " Ничего вам, выродкам, не достанется... даром я три дня голодал..."
Между тем, на лестничной площадке дома номер сорок два на Опочинина, развернулась такая деятельность, какой не было тут, пожалуй, со времен октябрьской революции.
- В какой он живет, в шестнадцатой? - Спросил участковый.
- Да-да в шестнадцатой, я же вам уже тридцать раз говорил! - Взволнованно тараторил Никита, бегом поднимаясь по лестнице. - Стоп! Вот она. Ну, поехали что ли?
- Да успокойтесь вы, в самом деле, сначала уж постучать надо.
- Я уже тридцать раз стучал! - Огрызнулся Никита и принялся барабанить в дверь. - Сема! Открывай - это я с ментами пришел!
- А ну-ка! - одернул его участковый. - Думай, чего орешь...
- Да нечего колошматить, помер алкаш. - Высунулась из-за двери соседка-ведьма. - Сегодня уж, почитай, восьмой день пойдет, как он из квартиры не вылазит. Пил много, вот и помер.
- ... - Выругался Никита, не доводи до греха, пожалеешь!
- Так, ясно все. - Сказал участковый. - Насчет "три", Паша, ломай.
Все расступились и Паша, сняв пилотку, с места высадил дверь. В коридоре было пусто. Никита, ожидая самого худшего, первым протиснулся в гостиную, но не переступая порога, побелев, замер.
Посреди комнаты, раскорячившись на паркете, сидел Симеон и всхлипывая запихивал себе в рот окаянный ковер. Красными, полными слез глазами, он глядел на вошедших, и все сильнее заталкивал в глотку край полотна. Жесткий ковролин разрывал ему губы и обдирал небо, отчего красно-розовые пузыри с клокотом выступали из изувеченного рта, а грязные домашние кальсоны были местами облеплены кусками зубов и десен. Не обращая внимания на душившую его изжогу, Симеон засовывал материю все глубже и глубже в желудок, как вдруг, одна за другой птицы стали покидать ковер! "Чего же вы, куда!?" - заревел он с набитым ртом, но птицы медленно, словно с издевкой, вспархивали и вылетали в окно. И, о ужас! - все они до одной смеялись над ним! Цапли, голуби, удоды, пеликан, краснозобики - словом все, заливисто гогоча, пища, каркая, крякая, чирикая описывали круги по комнате, а одна утка, с улыбкой до ушей, даже подлетела к Семиону и отвесив ему легкую затрещину, назидательно прокрякала: "Когда я ем - я глух и нем." Остальные птицы, обрадовавшись такой шутке, загорлопанили пуще прежнего. Сознание Симеона Александровича помутилось, и он опал, кленовым семенем, прямиком в заботливые руки сотрудников василеостровского РУВД.
- Ни хрена себе! - Сказал участковый. - Здорово же его накрыло, как говориться, по первому разряду. Тут у него под ногами что-то захрустело. - А это что еще за... - Удивился милиционер, отходя от стенки, вдоль которой была рассыпана гречка вперемешку с засохшими хлебными крошками.
- Он их кормил... - дрожащим голосом сказал Никита и вышел из комнаты.
- Ты постой, мы его сейчас повезем...
- Да знаю я, куда вы его повезете.
Вдохнув полной грудью свежий балтийский ветер, он бездумно поплелся по Опочинина, куда глаза глядят, зарекшись впредь, ни каких ковров у себя не развешивать.