Аннотация: В богом забытом селении, накануне выборов, стали происходить таинственные события. Участковый милиционер пытается разобраться и наказать виновных в этой чертовщине. Ему "помогают" в столь доблестном и нужном деле все кому не лень....
Пять, или семь дней суда.
Глава 1.
(Захотелось немножко пошалить
В самом начале весны, зарядили дожди. И дороги в райцентр раскисли и разбухли так, что по ним разве трактор на гусеничном ходу пролезет. Хотя лето вступало в свои права, погода не баловала своим постоянством.
Старший лейтенант Осипов устало сидел в местной больнице, напротив единственного врача, дантиста и если надо по необходимости то и хирурга - фельдшера Еремина Константина Эдуардовича. Но в данный момент, Константин Эдуардович представлял по многим понятиям, не очень привлекательную из всех специальностей, профессию - патологоанатома.
Было позднее утро паскудного субботнего дня. И таким оно должно быть благодарно, некоему Кузьмичеву Георгию Александровичу в простонародье Гоше, чье неподвижное как бревно тело покоилось сейчас на оцинкованном столе анатомички, подсвеченным тусклым светом дежурной лампы.
Сигнал о мертвом стороже товарного склада, пришел в аккурат, когда Осипов только-только приступил к рассматриванию шестого сна в своих многосерийных кинолентах, где он по непонятной для него причине играл все время заглавную роль.
Первым обнаружил скрюченное тело, главный механик колхоза "Путь Ленина" Савельев Матвей Семенович.
Какого лешего его несло в пять утра по не самой центральной дороге поселка, оставалось тайной, но факт как говорится, оставался фактом именно он и выявил трижды клятого Гошу.
Сейчас этот вестник черных для колхоза и в частности для Осипова новостей, спал дома, сном праведника, после вколотого Константином Эдуардовичем лошадиной дозы седуксена.
Осипов, в первый раз завидев еще издали останки, крякнул от удивления, а видавший виды фельдшер, выронил изо рта сигарету которую он небрежно нес в уголке губ.
Зрелище, действительно на редкость было пакостным.
Серое, иссушенное словно южными ветрами тело, здорово походило на только что распакованную египетскую мумию, присланную для всеобщего обозрения в музей. На вид ему было лет пятьсот, не как не меньше. Кожа на лице отвратительно сморщилось, и потемнела, обнажая кривые черные зубы. Там, где должны были находиться глаза, в данный момент, зияли две глубокие без дна впадины. Кисти рук отсутствовали.
Осторожно погрузив бренные останки на захваченные из поселковой больницы носилки, они с фельдшером подняли скорбный груз и траурной процессией поволокли по направлению к медицинскому пункту, а обнаруживший труп механик, семенил позади кортежа, не переставая мучительно икать, и в каждой дарованной ему передышке тихо матерится.
Фельдшер сидел, развалившись в кресле затылком к окну, и курил сигарету, глубоко затягиваясь и выпуская дым по верх головы милиционера.
Не выдержав затянувшейся паузы, первым заговорил Осипов:
- Ну что скажете, Константин Эдуардович? - и энергично растер шею.
В последнее время, его донимал шейный радикулит. Бывали дни, что он тихо стервенел от нестерпимой боли, вот тогда в поселке и наступало временное затишье.
Все хорошо понимали, что участковый, в гневном порыве, мог уцепиться за них всерьез, и на время прекращали заниматься своими житейско-жульническими операциями. Как-то: мелкое воровство колхозного сена, самогоноварение, использование сельхозтехники не по назначению и так далее и тому подобное. В другие дни, сельчане, пользовали общенародное достояние, кто как мог и кто во что горазд.
Лекарства, которые ему пичкал фельдшер, не помогали. А народным средствам он не доверял вовсе.
Однажды, бабка - Евдокия, принесла ему настойку, из якобы собранных ею же трав и выдержанную по её же словам в спиртосодержащем растворе, который, почему-то, здорово отдавал керосином, и взялась лечить единственную опору государева, в надежде, что это ей зачтется в будующем.
Кожа на том месте, где она наложила компресс, через минуту начала зудеть, а еще через полчаса нестерпимого жжения, вспучилась и бессовестно слезла огромными, как скатерть свадебного стола, лоскутами.
Районный эскулап, глядя на открывшуюся картину Осиповской шеи, мрачно пошутил: "дескать, когда он следующий раз плуг будет тянуть, чтоб ярмо ватой не забыл оббить, а то так не ровен час и шеи лишится".
Клятвенно пообещав себе, отомстить народной целительнице, Осипов запасшись мазями из городской аптеки по рецепту доктора, уже млея в рейсовом автобусе, сластолюбиво размышлял о том, какой травле подвергнет сволочную старуху.
В голове зрело два плана. Первый: прикрыть ее самогонный цех и тем самым отнять у нее дополнительный заработок, а второй: под угрозой выполнения первого, заставить самой натереть себе башку, навсегда отбив у нее охоту к врачеванию. И тот и другой ему нравились.
- А ничего Владимир Александрович. - Произнес задумчиво фельдшер, глубоко затягиваясь дымом. - В смысле нечего хорошего сказать не могу, но одно совершенно ясно: смерть произошла не в результате естественных причин.
- Значит не своей смертью он того...? - жалобным вздохом проговорил Осипов, и уныло посмотрел на улицу.
Там, по раскисшей дороге, пробираясь и поскальзываясь пёрся Вениамин Сергеевич Глушко - председатель оного колхоза. Он временами нелепо, как кукла, подкидывал к верху руки, стараясь удержать равновесие на продавленной трактором колее, что судя по вымазанным, жирным черноземом брюкам не всегда выходило удачно.
- Помазанник прибыл, - мрачно кивнув в сторону председателя, зло проворчал старлей.
Осипов и Вениамин Сергеевич, втайне от людских глаз, тихо ненавидели друг друга. К ним словосочетание: разделяй и властвуй, относилось в высшей степени ограничено. Каждый старался перетянуть мантию царька на себя, и как водится, из-за этого часто конфликтовали.
Лекарь, выстрелив окурком в угол своего стерильного кабинета, где набралась их немалая куча, шумно развернулся к окну.
Круглая и лысая, как бильярдный шар голова, промелькнула за стеклом, и тотчас по деревянным ступеням больницы, загрохотали тяжелые сапоги.
- Какой муд.... - Хотел, было, выругаться старшой в адрес безызвестного лица, которое успело капнуть о приключившейся с Гошей неприятностью председателю, но не успел.
Шумно распахнулась дверь и в комнату влетела местная власть, в лице толстого, низенького и как мы успели заметить, совершенно лысого человечка.
Жизнь Вениамина Сергеевича Глушко, пестрела яркими событиями, которых по горло могло хватить нескольким не сильно притязательным обывателям. На заре перестройки он и еще несколько таких же проходимцев, сколотили товарищество, ну с очень ограниченной ответственностью. Они, под видом строительной артели, брались за проекты, от которых открещивались такие мощные организации как "Мостострой" и "Стройтяжмонтаж". Они брали аванс на закупку материала и незаметно линяли. В девяностых годах, сколотив себе изрядное состояние на скупке у населения ваучеров, он стал одним из основных держателей пакета Крюкинского ЖБИ. То были золотые времена! Но грянул обвал и Вениамин Сергеевич остался ни с чем. Продав втихую по дешевке завод и удрав от акционеров, судьба его, наконец, забросила в колхоз "Путь Ленина", который стоял на перепутье между полным крахом и продолжительной агонией. Опытный в делах морочить другим мозги, Глушко наобещал наивным, не искушенных в делах большой политической игры, сельским жителям, райские кущи, и выгодно использовав полит агитацию, был единогласно избран под звук аплодисментов и пьяные вопли духового оркестра.
- Константин Эдуардович! - визгливо и преднамеренно не замечая Осипова, вскричал с порога Вениамин Сергеевич. - Что произошло, кого убили?!
- Ну те, ну те! Так сразу и убили! - покачал седой головой патологоанатом, - вот милиция она и разберется.
- Да какая к чёрту лешему у нас милиция, форма с красной фуражкой и пустой, кожаной кобурой! Ей на базаре у старушек-молочниц, бидоны конфисковывать, а не убийствами заниматься!
Осипов отреагировал мгновенно и жестко:
- А вот это клевета на правоохранительные органы, лицо которых я представляю, гражданин председатель, и ей, кстати, известно какими делишками вы тут крутите и закручиваете! И то, что вас пока не привлекают это просто не наш недочет, а вопрос времени и качество улик.
- Эта, какой такой вопрос времени? Эта, какой недочёт? - Тихим и вкрадчивым голосом, в упор, расстреливая взглядом участкового, прошипел председатель, и тут же срываясь на визг, заорал:
- Вы эта прекратите мне тут шить в особо крупных! Я эта так не оставлю! Времена не те! Нет, вы слышали лицо, которое представляет органы?! - Кричал наместник, косясь на фельдшера. - Меня пока не привлекают! Каково! Улики он на меня ищет! Вы, эта, так просто меня не запугаете, своими милицейскими штучками...!
- Хватит, хватит вам господа! - прервал страстное выступление Вениамина Сергеевича, фельдшер, - На обоих дело ведется! - и он, ткнув пальцем в потолок, пояснил, - Всевышним! Я вот тут накропал кое-что, весьма занимательное, по поводу смерти Гоши...
И Константин Эдуардович выдержал эффектную паузу, продолжил:
- При осмотре тела, оно не содержало ни капли крови или ее признаков!
- Как это ни капли? - Обронил председатель и удивленно повел бровями.
Его багровое до этого лицо быстро, как у хамелеона, перетекло в естественный поросячий цвет.
Он был далек в вопросах биологии, так же как и в насущных проблемах вверенного ему колхоза:
- Как это ни капли?! - повторил он как попугай.
Осипов ничего не ответил, а, подавшись вперед, вперился, как ему всегда казалось, "ястребиным взглядом" в лицо патологоанатома.
Фельдшер, видя, что ему удалось таки на время приостановить боевые действия, между властью местной и властью внутренней, продолжил:
- У среднестатистического гражданина, содержание крови в теле составляет, где-то порядка трех - четырех литров. И если происходит ранение, то не вся кровь покидает организм, вследствие ее быстрой сворачиваемости. Но случай с Гошей выходит за грань науки. Мало того, что тело потеряло весь запас крови без остатка, но и весь запас жидкости! Оно, попросту говоря, высохло!
В наступившей тишине было слышно, как тикает будильник на стеклянном препаратном столике.
И вдруг как горох по полу:
- У-би-ли-и! Уби-ли! Верку Мамаеву уби-ли! - Вопили на разный лад голоса за окном.
Первым опомнился, как и положено Осипов:
Подскочив, словно его задницу припалили огнем спиртовки, он вылетел вон.
Вторым председатель и если бы эти двое задержались чуток, то у них сразу возникло множество вопросов к фельдшеру.
Эх, не задержались они! Не замешкались они на пороге! А Еремин, Константин Эдуардович спокойно подойдя к окну, проронил едва слышно:
- "Началось, неужто и до нас докатилось, наконец!"
Ох, знал фельдшер чего-то такое, о чем ни кто даже проницательный Осипов не догадывался! Знал, но не предупредил! Ну и бог ему судья!
Глава 2.
В то самое время, когда "святая троица" колхоза "Путь Ленина" вела дискуссию на тему; каким образом произошла жуткая смерть Гоши Кузмичева, Марьянова Клавдия, сплетница со стажем, зашла к Верке, чтоб собрать последние новости и разнести их по селу, в своей естественно интерпретации. Верка Мамаева, в миру Мамаева Вера Савельевна, состояла при колхозном клубе заведующей, и знала последние известия города и деревни, как свои пять пальцев. Проживала она одна, муж пять лет назад уехал в город на заработки, да так и не вернулся. На запрос Осипова в городской ОВД, пришел неутешительный и лаконичный ответ, что данное лицо нигде не регистрировалось и приводов не имело.
Правда злые языки твердили о том, что Мамаев Степан, якобы разбогатев, бежал, и скрывается от рэкетиров, где-то на побережье озера Иссыкуль и что опять же по слухам, женился на красавице узбечке, там и поныне проживает, с пятью детьми от ее первого брака и двумя совместно нажитыми. Но не о нём речь!
Дальше события разворачивались, следующим образом. Как мы уже знаем, Марьянова Клавдия, постучавшись в дверь и заметив, что та не заперта, по простоте душевной вошла в дом. Но то, что там предстанет перед ее неугомонным взором, навсегда отвадит блудливую сущность, шастать без спросу по чужим светелкам и таскать за собой бабьи сплетни.
Нет, не знала она и даже не догадывалась, что ей, в недалеко обозримом будущем, предстоит в течение месяца, находится под строгим присмотром, сначала районного психиатра, а затем и почтейнишего Константина Эдуардовича Еремина. Но нет, не ведала она о столь тяжких последствиях своей неуемной страсти к слухам и по этому беспрепятственно проникла в дом.
Зрелище, надо сказать, было не для слабонервных. Посреди комнаты стоял наспех сколоченный гроб, и в нем бугром лежало то, что некогда принадлежало Вере Мамаевой, то есть ее расчлененное на мелкие фрагменты тело, и венчало эту страшную пирамиду голова самой хозяйки, на которой восседал, черной короной, огромный котяра с мрачными желтыми зенками.
Коротко взвизгнув и выпучив глаза, Клавдия нашла в себе силы, попятится к двери, и уже там, слава тебе господи, без сознания, аккуратно вывалилась наружу.
Через некоторое время, прейдя в себя от холода грязной лужи, она, на четвереньках тихо скуля и натурально подвывая, выскочила на улицу, где и принялась тотчас орать, взывая на помощь.
Собравшись на место ужасных событий, толпа с трудом, но поняла о чем, заикаясь, пыталась донести до них Клавдия.
Набравшись храбрости и надолго приложившись к бутылке, которую, чтоб скучно не было, захватил с собой, местный пьяница Витка Ершов, и подбадриваемый из толпы обещаниями, что по возвращению его будет ждать пол литра "Столичной", решился проникнуть в проклятый дом и поглядеть что к чему.
Дальше описывать события не имеет смысла, так как спустя нескольких секунд, раздался грохот падающей мебели, звон разбитого стекла и через мгновение на крыльцо выкатился и сам Ершов.
Весь народ собравшийся поглазеть на происходящее, ахнул в один голос представшему чуду. Витька, первый раз протрезвев за все те годы, когда был если не пьян в стельку, то хотя бы под мухой, прямо на глазах у односельчан, поседел самым тривиальным образом! Набрав в легкие воздух, он, собравшись силами, что есть мочи, выплюнул прямо в откатившую от крыльца толпу одно только слово - убита!
И тут по толпе брызнуло:
- "Убита! Верка убита!" - и понеслось, поехало, помчалось, и докатилась куда следует. Как раз на крыльцо местной больницы, по назначению!
Царапая на ходу кобуру непослушными пальцами, на встречу испуганным односельчанам первым вылетел старший лейтенант Осипов и след за ним круглолицый, весь перемазанный грязью, председатель.
Велев именем закона всем молчать, участковый железной рукой оседлал возбужденную ораву и, прострелив каждого холодным взглядом, выбрал из толпы подходящую по его меркам кандидатуру в свидетели, приступил к допросу.
Выяснив кое-что о данном эпизоде, он, твердой походкой чеканя каждый шаг по грязи, так что брызги разлетались по крайне мере метров на пять, а некоторые горячие головы потом спешили сообщить тем, кого в тот момент не было, что брызги летели не как не меньше десяти, направился в сторону происшествия.
Председатель, учуяв превосходство в данной ситуации силового закона, крался позади ее представителя, временно сдав позиции со всеми ее потрохами.
Ой умно, поступил Вениамин Сергеевич Глушко, ой умно! Он шестым чувством, всеми фибрами понимал, что там, куда они направляются, ожидать добра не придется. А, понимая это, потихонечку начал отставать от галдящей процессии, под видом налипшей на сапоги грязи, а затем, незаметно юркнув в узкий переулок, смылся подлец в неизвестном направлении. И черт с ним!
Глава 3.
Но давайте на некоторое время оставим толпу во главе которой вышагивал храбрый уполномоченный, тем более мы примерно знаем, что его ожидает и обратимся к дому на окраине, в котором вот уже свыше семидесяти лет прожевала Евдокия Георгиевна Голованова, а нам больше известная под именем бабка Евдокия.
Да-да, та самая старушка божий одуванчик, которая так неудачно для себя, да и для других не меньше, ежели не дай бог, что с шеей приключилось чего похуже, взялась лечить, дура старая, Осиповский радикулит.
Обладая не заурядной долей энергии, она успевала, как варить самогон, так и врачевать, регулярно поставляя тем самым клиентуру, если не на местное кладбище, то добросердечному фельдшеру Константину Эдуардовичу Еремину, который, качая седой головой, принимался лечить саму болезнь и последствия Евдокивских манипуляций.
Поднявшись ранним утром, она первым делом, поставила чайник на плиту и вышла на улицу.
В воздухе смутно попахивало надвигающейся бедой. Голованова, привыкшая к регулярным набегам со стороны местной власти и загодя чуя опасность, незамедлительно предпринимала ответные ходы, по спасению накопленного не легким трудом добра. Так и сегодня. Выйдя за калитку, она повела носом, зорко вглядываясь в окрестные избы, вдруг заметила, как по направлению к ее усадьбе движется некий незнакомый гражданин, в кожаном плаще и дорогих хромовых сапогах. Сердце у нее вякнуло и провалилось куда-то вниз.
Охнув от неожиданности приключившейся с ней напасти, Георгиевна бочком-бочком совсем было, успела скрыться у себя за калиткой, как дверь самым подлым образом неожиданно предала свою хозяйку. Противно скрипнув, она неожиданно соскочила с петель и вывалилась наружу в грязь, прямо под ноги строгому гражданину.
- Здравствуйте Евдокия Георгиевна, а я к вам! - елейным голосом, первым произнес незнакомец.
- Доброго здоровичка батюшка, - еле выдавила из себя Евдокия, подслеповато щурясь и потихонечку пятясь к избе.
Щурилась Георгиевна и переспрашивала, имитируя глухоту и слепоту, виртуозно и специально. С ее житейским опытом она давно смекнула, что дурить ближнего своего, выдавливая из него скупую слезу на много приятней и выгодней, чем пахать с рассвета, до заката не разгибая спины. Но будьте уверены, когда она брала ночью, в кромешной темноте деньги за пузырь самогона, то пересчитывала их как при ярчайшем свете хирургических ламп. Жестокие языки поговаривали даже, что видали и неоднократно, как алчно горят в ночи ее бельма и даже видели два луча исходящих от них. Ан нет, врут всё сволочи, ничего и нигде у Евдокии не горит и не исходит! Зависть их ест! Зависть людская гложет, что так до чужого благополучия завистлива!
- А говорят, вы самогоном торгуете? - Тонко улыбаясь, неожиданно перешел сразу к делу господин в плаще. - Не продадите ли страждущим - а?
Это были последние слова, которые бабка Евдокия услышала, разум затуманился, в голове закружилось, и она тихо бухнулась прямо носом в грязь. Незнакомец постоял над ней, покачал печально головой и, нагнувшись, схватил одной рукой прямо за седые волосы и без видимых усилий втащил в дом. Затем, выйдя на крыльцо, окинул внимательным взглядом близлежащие жилища и, не заметив ничего подозрительного, вернулся внутрь.
Что происходило там нам доподлинно неизвестно, но нам известно то, что скрылось от проницательного ока незнакомца в хромовых сапогах. В соседнем доме напротив, осторожно опустился угол белой занавески.
Андрей Никонорович Евстратов был человек грамотным и зверски начитанным. У него имелась одна мечта - стать чекистом. Но не идейным, нет, а заиметь в свое распоряжение ту красную корочку, что открывает дорогу на лестницу благополучия. Ради этого он строчил доносы на односельчан на право и налево, без передыха. В надежде, что его когда-нибудь заметят и пригласят, он писал, катал и карябал всеми двумя руками, стервец. Но приглашали, и надо отметить не однократно, правда, не туда и не в те совсем органы, в которые он так стремился угодить, и как мы понимаем не для вручения той бордовой заветной книжицы с золотым тисненным гербом. Этого хватало ему ровно на месяц, после чего все возвращалось на круги своя.
От односельчан ему так же доставалось на орехи, последний раз настрочив липу на местного кузнеца, он стал вдруг припадать на правую ногу, но, по справедливости сказать, так ему и надо!
Стукнул Андрею Никоноровичу тридцать шестой годок и, уразумев наконец, что подходит возраст, а благополучия у него нет, и уж верно не будет, смотался быстренько в город, обучился на радиомеханика и за определенную мзду налаживал бытовую технику, благо барахла в каждом дворе хватало.
Но как мы поняли, страсть подглядывать и информировать компетентные органы осталась, хоть и не в такой обостренной форме как прежде. Но и совсем избавится от дурной привычки, он не мог, его неистребимое природное естество нет-нет да брало над жизненным опытом вверх.
Задернув передник, Андрей Никонорович ненамного задумался и, не поняв из увиденной сюрреалистической картины ни черта, решил на всякий случай, по своей старинной чекисткой привычке, просигнализировать. И правильно сделал! Если б он чуток задержался дома, то скорей всего разделил бы участь своей соседки напротив, так как к нему во двор круто свернув с большака, вошел другой высокий гражданин, несомненно, одного поля ягода с тем, что в хромовых сапогах Георгиевну как родную, за волосы.
Незаметно выскользнув через черный ход, и зыркнув по сторонам он, прихрамывая на правую ногу, помчался переулками, задами и огородами до участкового.
В это самое время позеленевший до синевы Осипов, сняв форменную фуражку и утирая вспотевший лоб платком, сидел на ступеньках крыльца Мамаевского дома оформлял протокол с места происшествия. Первый раз в жизни Владимиру Александровичу сделалось худо. Он периодически глубоко вздыхал и судорожно глотал слюну, перебивая тем самым накатывающую дурноту.
Чуть поодаль от него галдела толпа, и по естественно какому поводу.
Семен Сергеевич Полещюк, местный агротехник, махая руками, показывал в натуре, как произошло убийство, громко рассуждал:
- Топором ее сердешную, сначала обухом по темечку саданули, а потом лезвием в капусту пошинковали.
- Знамо дело топором, - согласно отвечал коренастый мужичек в кепке от солнца. - Но почему обухом-то?
- А ты чо не слыхал, что Витька мямлил? Крови то мало было, а ежели по живому, когда сердечко бьется, то так и хлещет, так и хлещет!
- Фу ты господи пакость, какая! - проворчала полная мадам с зонтиком. - Какое скажите на милость знание жизни! Да не правы вы оба! Разрезали ее кухонным ножом, предварительно задушив бельевой веревкой, я сама в фильме видела!
- Да что вы такое плетете, граждане хорошие! - в сердцах крикнул худой и лысый мужчина в очках. - Вы про гроб забыли! Убили ее не здесь это точно, а вот принесли сюда, аккуратно как на носилках.
- Зачем? - ставя в тупик худого и лысого, спросил рядом стоящий с ним пацаненок. - Зачем в дом-то притащили?
Тот не в силах был придумать сходу, легенду поумней, прикрикнул на мальчишку:
- А ты что здесь трешься, что цирк тебе здесь, а ну марш отселева к своим! Ишь ты умник, какой, зачем! Затем! Значит, нужно было!
- А Витька куда подевался? - Выкрикнул кто-то из толпы, - надобно было у него поподробней...!
- Да оставьте вы его, с парнем такое случилось, аж в раз поседел болезный! У Константина Эдуардовича он лечится от стрессу, как и Марьянова Клавка.
- Спиртом что ли? - Хохотнул лысый мужичок в очках.
- А хоть бы и спиртом, тебе то какая польза?!
Все замолчали, заметив, что участковый засобирался.
Осипов, нахлобучив фуражку, окинул долгим взглядом толпу и, выбрав агротехника с лысым в очках, подозвал к себе.
- Так граждане, - глядя на них, с сомнением произнес участковый, - я в сельсовет, рапортовать начальству в город, а вы, двое, у ворот. Никого не впускать и самим ни ногой, ни носом!
И после произведенных директив он подозрительно резво слинял.
Эх, не знали те, что остались у дома в оцеплении, и верно никогда уж не узнают, от чего стало дурно и страшно старшему лейтенанту Осипову. А сам участковый, как не старался потом забыть и не вспоминать больше, с чем ему пришлось столкнуться в доме, так ничего у него и не вышло. Темными ночами, его долгие годы будет вновь и вновь преследовать, как отрезанная голова Верки Мамаевой вдруг распахнет широко глаза и четко выкрикнет то, что меньше всего ожидал услышать Осипов:
- Десятые по счету! Голосуй, а то проиграешь!
И котяра черный с верху, дугой и картаво:
- Сгдледующий!
А что происходило с Андреем Никоноровичем Евстратовом? А он, безусловно, отмахав две тысячи метров, весь в поту и мыле как конь после галопа ввалился в сельсовет, мило улыбаясь и таща за собой по тонне грязи на каждом сапоге.
Внутри, впрочем, как и снаружи, сельсовет напоминал хорошо обустроенный хлев. Тут стоял терпкий запах сена и свежего навоза. Дело в том, что уборщица, в конец, выбившись из сил мыть "за сволочной публикой", попросту разбросала по полу сухую солому, которую надо отметить, регулярно меняла каждый вечер пятого четверга шестого месяца високосного года. То есть никогда.
Спустя мгновение, шаркая и топчась, Евстратов стучался уже в дверь участкового.
А Владимира Александровича еще не было, он как мы знаем, отсутствовал, по вполне уважительной причине. Зато за место него Никонорыч повстречал председателя. Да-да Вениамина Сергеевича, его кормильца, его! Вот куда оказывается на время смуты, решил смыться помазанник, как ловко окрестил его в самом начале рассказа милиционер. Тот к несчастью для себя вышел из своего кабинета по личному вопросу, а попросту говоря в сортир. Тут-то его и накрыл несостоявшийся чекист-радиомеханик.
Обняв его за талию, Евстратов задушевно начал пересказывать все, что он лицезрел из окна своего дома.
- Ну и что? - удивился председатель. - Ну, пришли к бабке туристы, ну сделалось с ней хреново, что в этом сверх естественного?
- Как что, а за волосы?! - вскричал чекист.
- Что за волосы? - переспросил председатель, рассеяно озираясь по сторонам. - Надо ведь в дом бабушку отнести, не на улице же в грязи как свинью бросать, в самом-то деле!
- Но ведь все-таки за волосы! - тихо удивился Никонорыч.
- А утопающих за что хватают, а?! - тут же парировал председатель, отбиваясь от чекиста, чувствуя надвигающуюся беду в виде натурально загаженных подштанников. - Мне-то, какое до этого дело? Может так удобней старушек носить, мне-то почем знать! - уже орал отец народа, вовсю вырываясь из цепких рук.
- Да ведь это ж больно! Да и волосы у нее уже не те, что у молодых, очень ломкие и жиденькие! - пытался донести до председателя гепеушник.
При слове "жиденькие" председатель охнул и, выскользнув, наконец, на свободу заперся в уборной, откуда незамедлительно раздались не очень приличные звуки.
Переминаясь с ноги на ногу и повторно пересказав историю через щель в двери, Евстратов постучал в кабинку, проверяя, слышат ли его там. Но оттуда донеслись такие, в высшей степени, грязные ругательства, что он незамедлительно принял решение слинять от греха подальше.
- "Господи!" - мучался председатель, сидя в позе коршуна стерегущего добычу. - "Что за день-то сегодня такой скверный! Сначала Гоша не вовремя "представился", потом Осипов со своими ментовскими намеками, дальше Любка всю картину допоганила, а теперь этот с "придурью в голове" добил! Что же вокруг происходит, товарищи дорогие! Прямо конец света какой-то!". "А ведь понаедут!" - неслось в лысой голове председателя. - "Как пить дать понаедут и копать начнут, а сволочь участковый им поможет!" - и тут же вспомнив это, закручинился еще больше.
Но оставим пока Вениамина Сергеевича Глушко, восседать наедине со своими горькими думами. И надо полагать устроившимся надолго в интимном месте, где ему наверняка никто не помешает, сетовать на личную злую судьбу. А пора навестить нашего участкового, тем более странно, что он до сих пор не появился на своем рабочем месте.
Старший лейтенант несся домой, обгоняя ветер. В голове у него все путалось и спотыкалось. Но кое-что и вырисовывалось, правда, еще верх тормашками и с совершенно дикими идеями не приставшими быть у сотрудника милиции.
Ворвавшись в дом, он, не обращая на жену никакого внимания, схватил со стола вчерашний номер, и также как и председатель, только по другим причинам, надолго заперся в уборной.
Не вовсе дураком был Владимир Александрович, ох не вовсе! Понял он, хоть и смутно, на уровне мозжечка, но сообразил, что приключилось с Веркой Мамаевой. Транспарант из неё сработали - вот что приключилось! Каким-то непостижимым для него образом, агитационный транспарант в стиле Ван Гога! Чтоб сразу в память и навечно! И котяру сверху, чтоб очередь не задерживалась!
Выйдя через некоторое время из нужника, он не говоря ни слова, открыл холодильник и на глазах изумленной жены, прямо из горлышка залпом, выдул полбутылки дорогого коньяку и все также, молча, испарился в направлении центральной усадьбы.
Но мы совсем позабыли об одном обстоятельстве, к чему имеют непосредственное отношение все эти события. О тех двух незнакомцах, одетых в темные кожаные плащи и в дорогих хромовых сапогах. Кто они? Какой нечистый ветер подвез их в эту забытую богом и начальством, но заметьте не самогоном и жуликами, район. Мы возможно об этом в жизни не узнаем, да и думается ни к чему лишний раз трепать себе нервы теми страшными событиями, которые стараешься поскорей забыть и не вспоминать никогда! А таких в совхозе "Путь Ленина" водилось подавляющее большинство.
Трудно с первого взгляда набросать и их портреты, уж больно не приметны и скрытны они были. Но кое-что нам удалось отметить...
Они были высоки, худы и похожи друг на друга, как сельди в бочках. Их черные пронзительные глаза, проникающие в самую суть вашей души и вещей, да и изогнутые удивленной дугой тонкие брови, сразу ставили любого попавшегося им на дороге, в положение кролика перед удавом. Решительно сжатые в нитку кроваво красные губы, были категорично немногословны.
Да, кстати! На самом деле, когда позже взялись сличать факты, их было вовсе не двое, а пятеро! И проникли в деревню, как оказалось, не все с одной, а с совершенно разных сторон. Двое пришли с запада, один с востока и еще двое с севера. С юга никого не было, но некоторые болтуны уверяли, что как раз со стороны тропических стран и пришел тот самый черный как смоль котяра, что восседал на отхваченной голове покойницы Веры и орал на всех прихожан, картаво-гнусным голосом. Но это утверждение, не имело под собой ни каких оснований, потому, что тот кот, ни откуда не приходил, ни с севера, ни с юга, ни с какой другой ещё стороны. Он незатейливо появился прямо из пылающей печи. Да-да из полыхающей! Еще минувшей ночью, когда сияла полная тревоги и тоски луна, он наглым образом выскользнул черной тенью из открытой заслонки, прямо в пятно лунного света, в комнату, где тихим и покойным сном спала Верка Мамаева.
Что вслед за тем получилось, нам уже известно. Но о нем и тех пятерых неизвестных, чуть позже...