Шабалин Александр Анатольевич : другие произведения.

Майор Нашего Времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "В сегодняшней суетной, печалящей жизни таких книг мало - оптимистичных, остроумных, веселых, потому что центральный персонаж - это русский солдат, всегда с лукавинкой, выходящий из любых необычных ситуаций, не теряя собственного достоинства. Спасибо автору." Аннотация издательства "Деан" С-Петербург.
  
  
  Александр Шабалин.
  
  Майор нашего времени.
  
  
  Предисловие.
  
  Анекдоты про майора Коцюбу у студентов Уральского политехнического института (сейчас УГТУ-УПИ) были даже популярнее, чем про Чапаева.
  Однажды на третьем курсе, проводив свою будущую жену, я ночью возвращался домой через весь город пешком. Я и не подозревал, что Химмаш так далеко. Скучавшему на обочине таксисту я предложил рубль и направление, насколько хватит рубля. Чтобы несколько оттянуть место высадки, начал рассказывать анекдоты про Коцюбу. Таксист попался смешливый, а дорога - пустынной, так что майор был потенциально опасен только деревьям. Рубль закончился раньше, чем Коцюба, таксист выключил счетчик, а я все рассказывал и рассказывал. Его бы хватило до подъезда, но у вокзала попался еще один загулявший, без анекдотов, но с деньгами, и развернул машину на юго-запад. Больше рубля для затравки не было, но и идти осталось не так далеко. Спасибо, товарищ Коцюба, ты навсегда останешься в наших сердцах майором.
  Я не буду приводить эти анекдоты здесь... Ну ладно, ладно, один наиболее добродушный:
  Майор Коцюба вызывает студента в преподавательскую и говорит:
  - На кафедру прибывает комиссия, видишь вазу на сейфе, чтоб через полчаса в ней стояли цветы.
  Студенту совсем не хочется из-за майора тащиться на рынок, и он подходит, берет вазу, переворачивает ее и показывает донышко майору:
  - Товарищ майор, а куда цветы вставлять? В горлышке дырки-то нет.
  Майор, взяв вазу, оглядывает ее и тоже переворачивает:
  - Да, бракованная попалась, вон и дно дырявое - вода выльется...
  
  А все нижеследующие истории основаны на фактах, имеют многочисленных свидетелей, и сейчас даже больше, чем тогда. Некоторые рассказали мне друзья, за что я им бесконечно благодарен. А пара историй, одним из очевидцев которых я был, мне уже попадалась в Интернете, правда, без упоминания Коцюбы, и упийской военной кафедры. Но не удивляйтесь, если буду рассказывать по-своему, как я их увидел и запомнил, - в одну и ту же реку нельзя войти дважды, особенно, если не умеешь плавать. Но все, что тут вложено в уста Коцюбы - было именно им, именно так и произнесено. Ну, может, другим офицером кафедры или, в крайнем случае, придумано мной.
  
  Майор нашего времени.
  
  Фамилии, звания и национальности изменены, и не имеют с прототипами ничего общего!
  
   А я так помню!
  
  Часть первая. Военная кафедра УПИ
  ( Хотя по хронологии эта часть последняя, но в ней мне было лучше, честное слово, и я не вытерпел.)
  
  Ноги вместе, носки врозь
  
  Анекдотами и рассказами старшекурсников мы были уже подготовлены к 'войне', и с любопытством знакомились с местом их действия. А когда убедились, что и легендарный герой не вымысел, как, допустим, поручик Ржевский, да еще и будет прикрепленным преподавателем у нашей группы, даже растерялись, не зная плакать сначала или смеяться.
  Наши занятия на военной кафедре начались с построения в коридоре, а майор Коцюба первыми же словами и в полной мере оправдал самые смелые надежды:
  - Вы должны купить в военторге зеленую рубашку защитного цвета, как у меня, (он развел полы кителя, показывая рубашку предельно натянутую на животе и посверкивающую майкой между пуговиц) военный галстук темно-защитного цвета, на резиночках, (вытянул галстук, представляя резиночки), трусы защитного цвета...
  - Зачем - вдруг раздалось из строя, - вы здесь штаны с нас снимете?
  Коцюба и сам почувствовал перебор:
  - Отставить трусы. Но носки под брюками должны быть темного цвета, такого (задирает одну штанину), или такого (задирает вторую).
  Так что смеяться мы начали чуть-чуть раньше.
  
  О солдатской смекалке.
  
  Студент забыл надеть галстук и, перед утренней проверкой формы одежды, чтоб не выгнали с занятий, вместо галстука завязал пояс от плаща. Этот пояс был подходящего серо-зеленого цвета, но майор Коцюба дойдя до него, все равно придрался:
  - Почему на галстуке дырочки?
  (Если бы студент завязал пояс с другой стороны, на конце галстука болталась бы пряжка).
  Студент слева:
   - Стреляли.
  Студент справа:
   - Разжаловали.
  Студент сзади:
  - Все занюхивали, а он закусывал.
  Майор Коцюба:
  - Вот у них есть солдатская смекалка, а у тебя один выход - стать скорее офицером.
  
  Американские шпионы, пропустите, пожалуйста, эту страницу.
  
  Майор Коцюба встал, упер живот в кафедру, а чтоб не уехала, сверху ухватился руками и начал новую тему:
  - А сейчас, все положили ручки на секретные конспекты, руки на стол, глаза на меня. И чтобы ни одна сволочь, агент империализма, не записывала под столом. Я буду рассказывать про сверхсекретное изделие - танковый стабилизатор.
  После такого вступления проснулись все, даже воинствующие пацифисты. Но много сверхсекретов мы не узнали, потому что прозвучал звонок на перерыв. Коцюба ушел, оставив свою тетрадь открытой на государственной тайне, - для американских шпионов, не иначе. Кто-то из оставшихся в классе, маясь от безделья, поскольку не курил, полюбопытствовал и, улыбнувшись, приписал в ней по нолику в нужном месте. Для американских шпионов, не иначе.
  Коцюба, вернувшись, продолжил лекцию:
  - Итак, танковый стабилизатор работает при температурах от +30Оº до -30Оº.
  Студент поднял руку:
  - Товарищ майор, +300º понятно, зона ядерного удара, экипаж сгорел, боекомплект взорвался, а стабилизатор назло врагам, всё стабилизирует и стабилизирует. Но как он может работать при минус триста? Ведь температур ниже -273º не бывает, это нам физик на втором курсе говорил.
  Майор Коцюба, обидевшись за тайную гордость отечественного танкостроения:
  - Еще раз повторяю, танковый стабилизатор - сверхсекретная тайна и физик второго курса о нем не знает.
  
  Как пишется, так и слышится.
  
  Майор Коцюба проводит политинформацию по чужому конспекту, употребив весь имеющийся интеллект без остатка на расшифровку почерка и уже не обращая внимания на смысл:
  -... необузданные варвАрыхэхэвэ!
  Студент, проснувшись от непонятного, возможно чукотского слова, боязливо спрашивает:
  - Товарищ майор, а что это такое 'варвАрыхэхэвэ'?
  Майор, пытаясь разглядеть, максимально вытягивает руку с конспектом, затем берет конспект другой рукой, вытягивает еще дальше - смотрит, шевеля губами, отклоняется назад, рискуя равновесием, и говорит, наконец:
   - Тут Гуськов писал, нищщо не разберу. Подождите, схожу, спрошу.
  Студенты счастливы от предвкушения.
  Возвращается майор и, ничуть ни смутившись, говорит:
  - Это ... необузданные, вАрвары двадцатого века!
  
  Как я ваял Ленина.
  
  На задворках УПИ, у танковых боксов, мы стояли в строю перед многословным майором и нарисованными им радужными перспективами.
  Но ближайшее будущее нас не радовало так, как майора Коцюбу, потому что предстояло мыть танки до вечера (нам, а не ему).
  Наши танки грязи не боятся, поскольку из боксов никогда не выезжают, а майор объяснить физический смысл надвигающейся процедуры отказался.
  -... И еще майору Гуськову нужен самый лучший художник - чинить бюст Ленину. Кто у вас самый лучший художник по бюстам?
  - Я художник, - выхожу из строя. (Меня всегда привлекала творческая работа).
  - Что тебе понадобиться? - с уважением спросил майор.
  - Гипс, алебастр, цемент, известь, пигменты, - четко перечислял я, - арматура, опалубка и мальчик. (Может удастся спасти еще кого-нибудь).
  - Какой еще мальчик, зачем?
  Взвод, в отличие от Коцюбы, читал Ильфа с Петровым и вовсю веселился.
  - Мешать цемент с гипсом и опалубкой, подносить песок и подавать инструменты.
  - Ладно, бери кого надо, но смотри, работа морально и материально ответственная, - внушительно сказал майор и опять повернулся к оживленному взводу.
  
  Познакомив нас с Лениным, майор Гуськов ушел, а я, осмотрев потерпевшего, продолжил цитату:
  - Киса, я вас спрашиваю, как художник - художника, вы умеете рисовать?
  Дело в том, что ящик, в котором бюст возили с кафедры в летние лагеря и обратно, был плохо приспособлен для выполнения обязанностей бюстгальтера, кто не верит - пусть померяет. У Ленина полностью отсутствовал нос. (Это уже Гоголь.)
  Найти стройматериалы оказалось легче, чем вспомнить, какой он был. Нос, а не Гоголь.
  Идея вылепить носовой платок и назвать бюст - 'Ленин, чихающий на царскую охранку в Шушенском' была отброшена, поскольку руки тоже отсутствовали, как у Венеры с Милоса, а без них пользоваться носовым платком - затруднительно. Даже Ленину.
  Что подлинник в мавзолее, что его скульптурная репродукция на площади - далековато, и мы пошли за моделью в институтский буфет. Там, по нашей просьбе, буфетчица отыскала металлический рубль с профилем искомого носа.
  Наконец, чувствуя себя микрохирургами-ухогорлоносаѓми, мы приступили к пластической операции. Начали с пирсинга арматурной проволокой. Зрелище не для слабонервных и оппозиции. Затем, творчески переосмыслив рубль, изваяли такой нос с крылышками, что и Налбандян бы позавидовал, не говоря уж о папе Карло. Повезло еще, что мальчик мне попался усатый, так что усы я лепил с него.
  Майор Гуськов долго, как эстет на черный квадрат, смотрел на бюст и остался доволен, потому что не было видно ни шрамов, ни арматуры.
  
  А через полгода, в Еланском лесу я опять встретился с многострадальным бюстом нос к носу, хотя орган политического чутья у него по обыкновению отсутствовал. Видимо, это совсем не просто, Ленина оставить с носом.
  Уже другой студент, обложившись портретами завсегдатая мавзолея в разных ракурсах, лепил очередной нос из пластилина. Получалось неплохо, во всяком случае, лучше, чем вышло у Ростана. Вот только пластилин попался красный, и соавтор марксизма-ленинизма выглядел, то ли хроническим любителем абсента, то ли снеговиком.
  А студент, от усердия высунувший язык, еще не догадывался, что пластилин ему, ни известью забелить, ни гуашью раскрасить не удастся.
  Так, в углу ленпалатки все лето и простоял бледный бюст с симптомами сильной простуды.
  
  
  Укрощение строптивого
  
  Леха Извощиков в армии еще не служил, волосатой рукой не располагал, а здоровье наоборот имел, так что дамоклов меч в виде комиссии Минобороны и свалился ему на голову. Комиссия должна была выбрать из выпускников кафедры наиболее достойных служить офицерами два года. Генерал-кадровик устроил в нашем взводе даже не экзамен, а скорей коллоквиум.
  - Какое расстояние занимает танковый взвод на марше? - ласково интересовался генерал у потенциального офицера Извощикова.
  Коцюба переживал за Леху, а точнее за степень подготовки выпускников кафедры, и нервно ходил по аудитории. Не выдержав Лехиного молчания, он стал ему тихонько подсказывать.
  - Расстояние между одними двумя танками - сто метров, - шепот Коцюбы могли слышать, не напрягаясь, и в коридоре, - а между другими двумя, тоже сто...
  - Танковый взвод на марше занимает место трех танков, - Леха изо всех сил изображал невыносимую работу мысли и стал считать вслух, по оригинальному алгоритму: - Три танка умножаем на сто и получаем триста метров, прибавляем длины трех танков умноженные на три. - Леха тупой мимикой и выпяченным по стойке 'смирно' животом очень похоже играл Коцюбу. И тому нравилось, особенно умиляла молодцеватая четкость ответа.
  - Итого, дистанция, занимаемая танковым взводом - триста восемнадцать метров.
  - А майор сказал правильно, двести метров - поправил генерал. Коцюба зарделся.
  - Какие тактико-технические характеристики Т-55 ты знаешь? - задал он следующий вопрос.
  - Танк 55-Т имеет танковые траки, танковую гитару и танковый стабилизатор. - Леха, не поперхнувшись, жрал глазами начальство. - Стабилизатор, изделие сверхсекретное, не все преподаватели о нем знают, работает при температурах...
  - Достаточно, - остановил генерал, - годен!
  Эх, Леха, не майора надо было играть, а неуклюжего очкарика-отличника П.!
  Через полгода, сразу после защиты дипломного проекта, Извощиков, вместо формального автографа, написал в деканатской бумаге, 'С распределением не согласен'. Такого прецедента в УПИ не было. Анонима тут же уволокли к декану на дыбу, и полтора часа промывали мозги с пристрастием. Отпечатали на машинке новый список распределения, снова собрали автографы и опять сунули протестанту на подпись, однако, не выпуская из рук, чтобы успеть выдернуть в случае чего.
  Так Леха добровольно-принудительно согласился с почетной обязанностью. В Еланских лагерях из несчастных сформировали один взвод и не жалели для него ни часов занятий, ни топлива, ни боеприпасов. И прикрепленным преподавателем у них был далеко не Коцюба. Но им, почему-то, никто не завидовал.
  
  Хочешь жить - умей вертеться.
  
  Лагеря военной кафедры УПИ, а также мотострелков университета и минометчиков горного института отбывались в лесу на берегу неширокой речки Пышмы, на базе Еланской танковой части.
  У тех, кто впервые столкнулся с такой интимной частью мужского туалета, как портянки, возникли серьезные проблемы с мозолями.
  Заканчивалась вечерняя поверка. Университет отпустили, горняков отпустили. Вот уже и металлурги УПИ (второй батальон) разошлись по палаткам. А Коцюба все еще держал механический факультет на плацу.
  Наконец, подняв морально-политические качества студентов до своего уровня, скомандовал, повзводно с песнями промаршировать мимо трибуны. Строй не двинулся, а попытался убедить любителя песни и марша повременить с концертными выходами до выздоровления охромевших. На что майор разразился речью на тему: да солдатская песня, да под лихой строевой шаг, да способна слезу вышибить из бывалого служаки и т. д....
  Ах, так, ну ладно, товарищ майор...
   Мы повернулись и прошли мимо трибуны, распевая на мотив революционной песни, 'Красная Армия всех сильней':
   Голые бабы по небу летят,
  В баню попал реактивный снаряд...
  Следующий взвод подхватил идею:
  Как молоденькой девчоночкой была,
  И уже на первом курсе родила...
  Третий взвод:
  А между тиною, тиной зеленою
  Девичье тело плывет...
   Когда отхромали последние, под не менее циничную песню, майор рыдал...
  P.S. Кто-то из коллег-инженеров мне впоследствии рассказал, как Коцюба спрашивал их на построении:
  - А вы про девчоночку песню не знаете? В прошлом году ее так хорошо пели...
  
  Ума палатка.
  
  Майор Коцюба стоял между нашим взводом, и только что разбитыми палатками.
  - Как вы их натянули? - ворчал он, - какие-то пришибленные они у вас, плоскостопые...
  -Товарищ майор, - попытался объяснить комвзвода Серега Долгунов, бывший старшина-десантник и единственный из нас, кто раньше ставил армейские шатры. - Если палатки задрать выше, 11-12 человек просто не поместятся.
  - Я хочу, чтобы любой, глядя на ваши палатки, сразу говорил: Вот палатки взвода майора Коцюбы, а вон те провислые как... как бюзьгалтир - майора Пряхина. Почему у вас места стыка условной крыши с условными стенами провисают, как бюзьгалтир? - майору явно понравилась его метафора. - Что надо, чтобы они не провисали, как бюзьгалтир?
  - Корсет, товарищ майор.
  - Какой корсет, о чем это я... ах да. Что держит арматуробетон от прогибания? Каркас, а не корсет. Возьмите у дневального штык-нож и вырежьте в лесу жерди, чтобы вставить в месте стыка вероятной крыши ...
  - С бюзьгалтиром.
  - Отставить смех. Выполнять. И чтоб через полчаса палатки стояли однообразно ровные, как египетские пирамиды, а не китайские.
  Долгунов по командирской привычке не стал спорить с начальством перед подчиненными, и мы пошли выполнять. Когда, ободрав кору и подогнав размеры, мы закрепили изнутри ребра квадратом, палатки действительно, как бы расправили плечи и стали казаться выше при той же полезной площади. И только одно подозрение не давало покоя, почему другие офицеры не заставили своих студентов сделать аналогично?
  Этой же ночью пошел дождь, и на концентраторах - жердях, стал протекать нам на головы. Мы в полной темноте, выламывая и выкидывая изобретение Коцюбы на улицу, поняли, ЧТО отличает нашего майора, от майора Пряхина.
  Правда, мы подозревали это и раньше...
  
  
  Хочешь подальше от начальства, поближе к кухне, спроси меня как.
  
  Майор Коцюба был нашим 'классным папой' (прикрепленным преподавателем. Прим авт.) и на кафедре, и в лагерях. До этой истории ...
  Первая неделя - благоустройство.
  Наш взвод бетонирует пол на кухне. Кухня пока - это пристроенный к складу продуктов навес, под которым будут стоять котлы на колесах. Поскольку в избытке стройотрядовский опыт, все спокойно (по меркам ССО, но рекордно по армейским) заняты делом. Майор Коцюба тоже занят - командует. Вот только от его команд больше пользы вероятному противнику. Ему отвечают 'Есть', а сами продолжают делать как надо. В конце концов, надоело.
  Идея висела в воздухе как цементная пыль.
  - Товарищ майор, хорошо было бы зажелезнить.
  Майор слышал где-то этот термин, но о технологии представления не имел.
  - Обязательно зажелезите, а что для этого надо?
  Идея висела, ее подхватили, и каждый кинул по реплике.
  - Соль.
  - Можно калийную.
  - Проще найти натриевую.
  - ?
  - Это обычная соль, поваренная.
  Коцюба вскочил и одернул китель: - Сейчас пойду к начпроду. Сколько надо?
  - Килограмм 30-40
  - Да лучше сразу мешок.
  - Останется - вернем.
  Цементная пыль идеи густо пудрила мозги майора со всех сторон.
  Коцюба, вдруг задумался, (и мы даже забеспокоились, что перегнули палку), и после паузы сказал:
  - Столько начпрод не даст, надо письменное распоряжение начальника кафедры. Сейчас схожу.
  Студенты мужественно выдержали, пока майор не отошел подальше, и только тогда покатились со смеху.
  Через час, когда работа была уже закончена, и мы заслужено курили, прибежал багровый подполковник Тютин, построил нас, и пару раз шумно вздохнув, уже спокойно сказал:
  - Все мы знаем, что Коцюба дурак, ДУРАК! Но хватит издеваться над майором!.. А за работу благодарю.
  После этого Тютина зауважали еще больше.
  А 'классным папой' у нас стал майор Окулов, по прозвищу 'Рыба'.
  
  Карте - место
  
  На первом занятии по тактике Коцюба выдал нам секретные военные карты окрестностей нашего расположения. На них было всё, даже оружейка и штаб были нарисованы и обидно обозваны 'сараи'. Ну и что, что сложены они из шлакоблоков и неоштукатурены, в них любой из нас предпочел бы жить в дождь. Мир сараям - война палаткам.
  В начале занятия майор послал курсанта помыть ему 'Запорожец', что расценивалось у нас почти как поощрение, если, конечно, удастся растянуть десятиминутное удовольствие до обеда. Но только не в этот раз. С таким же сожалением Штирлиц отложил бы, взятый почитать план 'Барбаросса', из-за того, что его посылают в патруль по городу. Скорбный студент, уходя, положил карту на лавочку и придавил, чтоб не сдуло, конспектом.
   Больше всего нас интересовали броды через Пышму и болота по направлению к ближайшему магазину. Никогда еще мы с таким усердием не изучали географию, пытаясь запомнить ориентиры перспективных маршрутов. Несомненно, благодаря этим картам наши предшественники и протоптали прямую тропинку к станции.
  А одному досталась прямо уникальная карта. На ней острым карандашом были обозначены ягодные и грибные россыпи, а также экологически опасные зоны, такие как стрельбище, бункер Коцюбы и позиции, облюбованные офицерами для пикников. Разумеется, обладатель счастливой карты не собирался ее воровать, но и сдавать было как-то жалко. Ближе к концу урока он заменил карту острова сокровищ на менее ценную, сиротливо лежавшую под конспектом. А вдруг повезет? А если что - он тут совсем ни причём.
  Наконец майор собрал карты и пересчитал их. Ветер, помогая переворачивать листы, скорей мешал ему.
  - Это что за карточные фокусы? - заворчал Коцюба и, наплевав на пальцы, стал листать снова. Ближайшее окружение картографического шедевра напряженно замерло.
  Неожиданно майор стал считать присутствующих на скамейках. Нас ветер не перелистывал, но Коцюба пересчитал еще раз. Число голов и собранных карт сходилось. А вот общее количество экземпляров не совпадало с записью на обложке секретной папки. Он, видимо совсем забыл, что сам уменьшил поголовье. Плюнув в сердцах, но уже не на пальцы, а холостым плевком, он еще раз быстро сосчитал весь комплект. Сошлось! Не рискнув перепроверить, майор поскорей засунул их в папку, опечатал и унес. Раритет так и остался шуршать на лавочке.
  За два дня с картой ознакомилась половина батальона, а на следующей тактике её сдали вместе с остальными. Коцюба опять стал мучительно сопоставлять личный состав и листы. Головы раскачивались, склонялись и мелко тряслись, хотя никакого ветра не было. Привстав на цыпочки, майор отбивал счет грозящим пальцем.
  Одной головы явно не хватало. Коцюба почесал свою и просиял, заподозрив, что кто-то просто убежал в самоволку прямо с его занятия, а он тут зря голову ломает, и начал проводить перекличку по журналу. Баланс досадно совпал, окончательно вогнав потерявшего голову майора, в логический кризис.
  Студенты, а в курсе были уже все, злорадно ждали, когда у Коцюбы проявятся неопровержимые симптомы буйного помешательства.
  На обед взвод шел вслед за майором с новой строевой песней:
  Гори, гори моя звезда,
  Не тусклая, неброская...
  Ты у меня одна, майорская -
  Другой не будет никогда...
  Повстречавшийся на дороге подполковник Тютин отступил за сосну и так держался за нее, пока мы не прошли.
  
  
  Что еще может быть на три буквы?
  
  Утреннее построение было не долгим, из-за моросящего дождя. Все офицеры были в плащ-накидках, и только один Коцюба стоял, нахохлившись, в кителе. Начальник кафедры скомандовал:
  - По местам занятий, - и спустился с трибуны.
  Неожиданно на его место заскочил майор Коцюба и, остановив всех, начал делать объявление:
   - Кто из вас, сволочей сп...(быстрый взгляд на начальника кафедры) ст... ух... украл мою плащ-палатку и к обеду не вернет, тех... того, я того...тех... В общем поняли.
  Те офицеры, которые пили с ним накануне, были уверены, что плащ-палатка осталась там же, на кусте, но искать ее по мокрому лесу совсем не стремились и ушли.
  Коцюба, нагнувшись с трибуны, поймал майора Окулова за ворот, бесцеремонно развернул его тылом к строю и, тыча пальцем под капюшон, закричал:
  - Особая примета... Вот здесь написаны... Три буквы...
  Больше майора никто услышать не смог бы при всем желании, все расходились, волоча ноги и горбясь от хохота. Пытаясь перекричать общий смех, он надрывался: 'Инициалы!'. Бесполезно.
  А через месяц все же нашли коцюбину плащ-накидку, в кустах с лежащими на ней бутылками.
  
  Кожа да кости
  
  Пятеро студентов на целый день закосили от военных занятий в травке возле реки Пышмы, метрах в ста от палаток. Четверо наслаждались неожиданной свободой лежа за преферансом, а пятый просто лежа. В лагере - никого, за исключением наряда. Вдруг, этот пятый поднимает тревогу:
  - Коцюба справа!
  Редкая трава не могла их скрыть, поэтому попытались прикинуться командой посторонних утопленников. Но высунутые языки и раскинутые руки не обманули мудрого и опытного майора, и без вскрытия констатировавшего жизнь:
   - Становись, - заорал он, подбегая.
   Пришлось закончить спектакль и вставать. Коцюба плотоядно оглядел их, раздумывая с кого начать. И выбрал самого мелкого и щуплого, который лучше всех подходил на роль чахоточного интеллигента, если не знать что он мастер спорта по спортивной гимнастике.
  -Ты, иди со мной, - ткнул пальцем майор и увел.
  Пришли они к майору Каскинбаеву, который походил на Коцюбу, как близнец. В смысле умственных способностей тоже.
  Каскинбаев в бинокль оглядывал окрестности, а, взглянув на студента поверх бинокля, скривился:
  - Что, дохлее не нашел? Ладно, курсант, бегом на перекладину, и подтягивайся. Если сможешь... Мы тут поспорили... За каждые пять раз (вздох) Коцюба мне ставит бутылку пива, он говорит, что студент сейчас идет чахлый и хилый. Выполнять!
  Студент начал подтягиваться и остановился только после двадцатой бутылки.
  - ...Девяносто девять, сто - алчно блестя глазами, досчитал Каскинбаев.
  Коцюба без сил валялся на лавочке и, хлопая обращенными к верхушкам сосен глазами, пытался разделить в уме сто на пять без остатка. И откуда он мог знать, что эти ленточки мышц, поверх узкой кости, обладают твердостью и выносливостью рессоры.
  
  - Ну, как? Что было? - спросили встревоженные друзья, когда их неслабый товарищ вернулся на берег.
  - Да, Коцюбу натянул на ящик пива... - небрежно ответил тот.
  
  Ударим танкопробегом по автодорожью.
  
  Танки стояли в начале трассы танкодрома, обреченно поджидая нас. До этого мы натренировались заводить их и ездить, не двигаясь с места, пока они стояли в парке со спущенными, как штаны, гусеницами.
  Вот и я без проблем завел двигатель, и мир сразу стал глухонемым. Еланский сержант-инструктор с места наводчика дотянулся сапогом мне до погона и показал разъем кабеля.
  Я кивнул и подключился к бортовой связи. К грохоту двигателя добавился еще и треск в наушниках. Сквозь оглушающие звуки проклевывались еще какие-то слова, служащие для соединения мата в предложении, но я их не разобрал. И подлежащее, и сказуемое активно требовали - 'вперед'. (Где-то объяснялось, что летчики и танкисты в бою предпочитали мат, как наиболее лаконичный язык, но теперь я понял, что сквозь помехи пробиваются только самые сильные выражения, а остальные в порядке естественного отбора вымирают).
  Легко сказать матом 'вперед', а если скорость не врубается, несмотря на выжатое сцепление? Ни первая, ни вторая. Наконец, чуть не загнув рукоятку коробки передач, воткнул третью и чтоб не заглохнуть, дал по газам. Танк, роя землю, прыгнул на трассу, наушники шлема отфильтровали несколько слов, которые, по-моему, интерпретировались как одобрение.
  - Наши танки лучшие в мире! - ликовал я, без труда двигая рычаги управления, чтоб удержаться на колее, - Во всяком случае, обе беды России, дураки и дороги их не беспокоят.
   Влетая на пригорок и видя в открытом люке только небо, я автоматически стал искать форсаж, но не нашел. Рожденный ползать ухнул вниз, как в пике, и ограниченное поле зрения (как будто смотришь в 14-дюймовый монитор) заполонила гигантская лужа.
  Мои новенькие права категории 'В' оставили где-то в подсознании памятку, что водные преграды преодолеваются на пониженных передачах с невысокой скоростью. Переключать передачи без лома под рукой я не рискнул, но немного притормозил. Чего не сделал следующий студент. Он сумел на старте воткнуть четвертую скорость и на ней же влетел в это болото.
  Поднятая волна хлынула в открытый люк, а потом гуляла по полу, поддавая ему под зад, на всех ухабах. Приехав, он выскочил из танка, как Архимед из ванны - такой же счастливый. Воду спустили, а сержант - матершинник уселся сохнуть на башне, свесив ноги в командирский люк.
  Это его и погубило. Это и раздолбанная коробка передач. Механик-водитель, сидя между гусениц, почти не ощущает болтанку, в отличие от находящегося на высоте трех метров сержанта.
  Новый студент всадил пятую и исчез в пыли. Когда же сумел вернуться на трассу (болота он почему-то не нашел), башня уже пустовала. Кабель шлема придал правильную ориентацию улетающему сержанту и тот воткнулся в грунт сапогами, а не боеголовкой. Тем не менее, прихромал он не в настроении, что еще сократило его словарный запас. Теперь он говорил только одно слово, которое глагол. Глаголом и жег!
  А наш лихач вынесся (ну не умеет он растягивать удовольствие) примерно оттуда, откуда ждали, и даже притерся на свое место парковки между двумя танками. Вот только парень, ждавший там своей очереди, спас личную жизнь, совершив не человеческий, а скорее насекомый прыжок с места на броню соседнего танка.
  Лишь один из нас так и не превозмог рычаг передачи, и с позором был изгнан с мокрого места механика-водителя.
  Так, что жизнь потеряла для него всякий смысл. Что ему остается? Посадить дерево и порастить сына...или найти пистолет с одним патроном, как сказал подполковник Овчинников.
  
  
  Сам себе Станиславский
  
   Подполковник Овчинников, невысокий худенький холерик, внешностью напоминал Суворова, пока молчал. Но молчал он так редко, что не стал не то, что генералиссимусом, а даже полковником. Вот и сейчас он воспитывал строй по поводу..., а впрочем, повод все уже забыли, потому что звучала его любимая тема:
  - Вам лишь бы нажраться! У вас никакой культуры пьянства! Всё скорее выпить и снова бежать в магазин, потому что не хватило. Период жизни бутылки у вас, как у танка в бою - три минуты. Так и не заметите, то есть заметите, как появятся зеленые человечки: 'Привет, Земляки'. А это не марсианины с Венеры, а белая горячка. Что смеетесь? Вот у меня дома есть бар, и в нем стоит несколько разных бутылок, частью даже ополовиненные. Что, вам не верится в свежо предание? По глазам вижу, не верится, малолетние вы алкоголики!
  Он вздохнул и закончил неожиданно грустным тоном:
  - И офицеры тоже не верят... Я и сам иногда подойду, открою дверцу - ну, надо же! Все еще стоит!
  
  Боевой листок
  
  Это настоящий Боевой листок, написанный в ожидании обеда, который задерживался из-за сырых дров. Мы сидели под навесом столовой, и редактор взводного Боевого листка к несчастью пристал ко мне. Шорох дождя с острым запахом напалма от полевых кухонь видимо и навеял вдохновение. Вечером редактор переписал (я думаю, не читая) на бланк и приколол у ленпалатки. Боевой листок провисел девять часов, из них восемь ночью. Утром мы проснулись от хохота майора Михайлова и мата Коцюбы, которые пришли на подъем... Коцюба построил взвод и влепил по наряду мне и редактору. Больше редактор никогда не приставал. А Михайлов назначил меня редактором батальонной стенной газеты. Газету назвали 'Сапоги всмятку'. Она провисела на пару часов дольше. До свободы прессы оставалось лет десять...
  
  Метание гранаты, как разбазаривание материальной базы военной кафедры.
  
   В еланских сосновых лесах часто встречаются дубы, особенно летом.
   (Учебник географии для учащихся пятых курсов).
  На позиции стоял майор Коцюба и взревывал, как недобитый танк. Студенты, боявшиеся майора больше, чем гранаты, с дикими криками 'УРА' спасались от него в направлении окопов вероятного противника. Оценка зачета напрямую зависела от того, сколько раз успеешь выкрикнуть это радостное междометие, пока бежишь к врагу, и некоторые талантливые личности достигли в этом искусстве небывалых высот и промышленной частоты, чем наголову деморализовали вероятного противника. Следует отметить, что товарищ майор решительно пресекал попытки кричать 'Ура' матом. Несмотря на дурной пример студента из соседнего взвода, мы все избавлялись от гранаты прежде, чем она взрывалась. Удачно откинувшие гранату или копыта студенты, укладывались, в чем были на землю и блаженствовали. Уснуть не удавалось, мешали индейские вопли очередных гранатометов.
  
  
  Во время съемки ни одно животное не пострадало
  
  Принесла нас нелегкая курсантская судьба на полигон, в то время как Коцюба еще не отзанимался с другим взводом. И пришлось ждать своей очереди в беседке. Беседка, это такая специальная ротонда, только квадратная, с двумя десятками танковых прицелов на турелях, по периметру. Прицелы без пушек и, тем более, без танков - для занятий. Все, естественно, через них стали разглядывать окрестности, но там интересного мало, несмотря на сильное увеличение. Зато майор был как на ладони, так и хотелось поаплодировать.
  У нас был фотоаппарат, к счастью, зеркальный. Прицел вынули из турели, приложили к нему 'Зенит' и втроем (один держал прицел, другой наводил резкость на прицеле, а третий, скромный автор этих строк - на фотоаппарате) навели на Коцюбу.
  -...Вправо тридцать, большой угольник в лоб...
  - В лоб нельзя, бронебойных нет...
  - Упреждение - два корпуса...
  - Отставить, не упреждение, а отставание...
  - Затвор...
  - Есть затвор...
  - Спуск.
   И сделали этот снимок. [ ]
  
  Примерно через неделю, я на пару дней свалил домой, где, заодно, и отпечатал несколько фотографий. Одну из них подарили майору Михайлову (ну, уважали его - на таких майорах и держится Красная армия!), подписав от имени взвода. Михайлов показал ее всем офицерам, (Коцюбе последнему) и сказал, что если тот не поставит ящик коньяку, он (Михайлов) новых студентов будет обучать танковому прицелу по этой фотографии. Офицеры ржали до потери формы одежды, а Коцюба - нет. Он, вместо того, чтобы бежать за коньяком, побежал строить наш взвод, которому очень долго грозил репрессиями, за дискредитацию советского майора в глазах вероятного противника, и за нарушение техники безопасности:
  - Угон танка без прав вождения и наведение ствола орудия на живого человека, в котором может оказаться неучтенный снаряд. В стволе до выстрела, в человеке после.
   Обещал 10 лет особого отдела с конфискацией и расстрелом перед строем для каждого. Так как участников ему не сдали, а он не решился расстрелять весь взвод перед строем, я и пишу эти строки.
  
  Как завтракает Коцюба.
  
  Дневальный курсант приносит в офицерскую столовую (это палатка со столом во всю длину), офицерский завтрак: термосы с кашей, чаем и бачок с хлебом, сахаром и маслом.
  Из бачка он все выкладывает на стол и, пока достает тарелки с кружками, в палатку залетает Коцюба, еще не одетый майором, (в майке без погон и галифе на босу ногу). Еще не майор Коцюба садится, а вся посуда продолжает ходить ходуном, побулькивая и позвякивая. Коцюба ложкой делит кусок масла пополам, большую часть громоздит на хлеб, кружкой (презирая черпак) лезет в термос с чаем. Наливает половину, а остальное досыпает кусочками сахара.
  Офонаревший дневальный (скромный мальчик из интеллигентной семьи, а сейчас зам декана в УПИ) робко говорит:
  - Товарищ майор, масло и сахар ведь в расчете на всех...
  - Обойдутся, - сквозь масло с хлебом мычит еще не майор, быстро допивает сироп и убегает переодеваться майором.
  Через какое-то время приходят остальные офицеры и, подозрительно поглядывая на дневального, завтракают. Последним заходит майор Окулов - ему осталась только каша.
  Дневальный догадывается: - Молодой!
  
  Еще о солдатской смекалке.
  
  Батальон расходится на занятия. Майор Коцюба извлекает двоих курсантов из строя и ведет за собой в бункер. Бункер Коцюбы, это легенда военной кафедры. Дело в том, что офицеры спали в палатках по двое (если интересно, студенты в таких же палатках по 11, а в нашей был еще командир взвода - двенадцатый).
  Коцюба спал один, потому что храпел...
  Говорят, люди привыкают спать при артобстреле, вот и в соседних палатках офицеры привыкли спать в танковых шлемах. Поэтому и разрешили Коцюбе построить бункер в лесу, подальше. Представьте, стандартную панельную однокомнатную квартиру на четыре пятых закопанную в землю, и еще без потолочного перекрытия. Вот сюда и спустились курсанты, вслед за майором.
  - Объясняю задачу - объявил майор - до обеда побелить стены, вот бак с известью. Приду, проверю, и если что...
  -Товарищ майор, а где кисти?
  -А раскиньте-ка солдатской смекалкой и найдёте, если она не набекрень. Но, не вздумайте сбежать не побелив...
  Коцюба ушел по своим майорским делам, видимо командовать, а студенты уныло сели, закурили и задумались, где взять кисти в сосновом лесу.
  Так незаметно подкрался обед, который все-таки форсировал солдатскую смекалку.
  В углу нашли алюминиевую миску из-под закуски, и ей быстро выплескали известку на стены. Осторожно на каблуках, перешли вброд белое озеро и отправились в столовую.
  После обеда, Коцюба построил весь батальон в одну шеренгу, поскольку забыл в каком взводе взял студентов, и обошел, задавая каждому один и тот же вопрос:
   - Я тебя посылал белить бункер?
  Так и не нашел. А в это время пара маляров отстирывала форму в речке.
  
  Сволочи, а не студенты!
  
  Теплый, ленивый вечер неторопливо тянулся к вечерней поверке. К студентам, замолчавшим на полуслове, в курилке присоседился успевший хлебнуть, и поэтому благодушный майор Коцюба. Разомлев на солнышке, он завел разговор:
  - Вот немцев в кино показывают такими дураками...
  - !!!!!!
  - ...и садистами, а ведь они тоже люди. Вот помню, мне лет шесть было в сорок первом, пришли они к нам на хутор, так один из них по голове меня погладил и котлетку дал...
  - А вы ему про партизан рассказали?
  ***
  Нельзя сказать, что Коцюба безропотно сносил наши шуточки. Он тоже не упускал возможности ответить той же монетой, но вот ее курс и девальвацию определял сам. Когда он говорил серьезно, мы частенько смеялись, но уж если начинал шутить, то нам с непривычки оставалось только вздрагивать от внезапности, как при тактическом ядерном взрыве...
  Пока мы повторяли пройденное по учебникам, сидя на длинных скамейках и завидуя тем, до кого дотянула свою до дыр изношенную тень ближняя сосна, майор от скуки листал наши конспекты.
  - О, - вдруг ожил он, - Хлопов, и какой же вы идиот!
  Хлопов встал, еще ничего не соображая спросонья.
  - Такого я от вас не ожидал, - продолжал Коцюба, держа перед лицом конспект, - и как же вы в институт-то поступили, да еще на военной кафедре мне экзамены сдавали.
  Хлопов проснулся, но по-прежнему ничего не понимал. Как и мы.
  Коцюба смотрел на обескураженного Хлопова в смотровую щель образованную козырьком и тетрадью:
  - И зачем вы пошли в институте учится, все равно бы вас в армию не взяли. Вот здесь же в уголке страницы на русском языке написано: 'Хлопов - идиот'.
  
  Праздник, который всегда с собой.
  
  Шмон в палатках, накануне дня рожденья в соседнем взводе, видимо кто-то настучал. Под нарами именинника находят примерно 10...15 бутылок водки, запирают и опечатывают в оружейке. Проносится слух, что бутылки будут бить утром на построении. Соседи в трауре. Остальные сочувствуют и приглашают пострадавшего:
  - Приходи завтра, чего-нибудь нальем.
  Утро стрелецкой казни, точнее казни 'Стрелецкой'.
  У трибуны гордо (умрем, но не СДАДИМСЯ) стоят бутылки.
  По строю прокатывается шепот: - На две меньше...Гады!
  После краткой лекции о вреде пьянства на экзекуцию вызывают именинника, типа, с днем рожденья парень.
  И тот, не дрогнув, разбивает их чуть в сторонке.
  Батальон уходит на занятия, во все горло, дудя похоронный марш. Офицеры, сквозь смех, даже и не пытались крикнуть 'Отставить'.
  Ночь. Просыпаемся от пьяных песен под гитару. Кто-то не выдержал, сходил узнать, в чем дело. Оказывается - гуляет все-таки соседний взвод! Прошлой ночью они вырыли яму возле трибуны, уложили полиэтилен, ветки, две плащ-палатки, затем песок и дерн - полевая фильтровальная установка. Весь расчет был на утонченный садизм военной педагогики, что в воспитательных целях бить бутылки заставят виновника торжества. А дневальный, производивший эксгумацию, когда все ушли из лагеря, поэкспериментировав на себе подопытном, сделал вывод - пить можно.
  Но с тех пор в палатках не прятали.
  
  Все спины на одно лицо.
  
  Зачет по стрельбе. Чтобы сэкономить штатные снаряды, в пушку вставлен вкладыш для игрушечных снарядиков калибра 23мм. Сидим в танке, ждем, когда покажутся мишени. В стрельбе участвуют двое, наводчик и заряжающий, остальные пока сачкуют. Я - наводчик, болтаю стволом по сторонам, как удочкой, чтобы немного привыкнуть к сельсинам. А, вот и мишень (мишень, как и пуля, тоже дура), поднялась и поползла. Подвожу прицел, стреляю. Непонятно, то ли попал, то ли сама спряталась... Поднялась следующая, подвожу, стреляю, опять непонятно. Следующая... Молодец заряжающий, не тормозит... Всё, отстрелялся.
  Вылезаем наружу, строимся лицом к танку, спиной к вышке. Я теперь стою на месте механика. И тут кто-то спрашивает: - Ну что, меняться будем? - Да нет, - Зачем?
  Команда с вышки 'По машинам'. Я опять заскакиваю на место наводчика. И уже не болтаю пушкой, а подвожу к кустику, у которого должна появиться мишень. Вот поднялась и поехала прямо на большой угольник в прицеле... Стреляю - падает. Разворачиваю на другой ориентир... поднимается... подползает, падает.
  А в следующие заходы наглею и сшибаю мишени еще на подъеме.
  Закончили, построились и бежим к вышке.
  Коцюба, с экзаменационным листом: - Кто стрелял первый?
  -Я, - говорю я. При любом раскладе я бы ответил так же. И также честно.
  -Четыре, остальные пятерки. Если бы не первый-разгильдяй, вы были бы лучшим экипажем на кафедре!
  
  
  Береги честь смолоду.
   '... и ЧЕРНАЯ рука потянулась к голове...'
   Детская страшилка.
  Коцюбу во главе одиннадцати человек послали из Елани в командировку - ремонтировать крыши танковых боксов на кафедре. Ребята растопили печь-котел, завалили гудроном и сидели, поддерживая огонь. Без построений и нарядов, они были счастливы одинаково. Но с приходом Коцюбы все стали одинаково несчастливы. Еще на подходе он заорал:
   - Почему не работаем?
   Студенты объяснили, что они-то разогревают гудрон, а почему не работает майор - и не знают даже.
  - Я вас научу Родину обожать. Сидящий без дела курсант - ужаснее вероятного противника с оружием массового поражения в руке. Немедленно приступить к тренировке 'Отдание воинской чести на ходу'.
  Коцюба вытаскивает из кучи дров какой-то ящик, забирается на него (ящик скрипит и шатается), и, держа одну руку у козырька, балансирует другой, как дирижер духового оркестра.
  Студенты, невольники чести, проходят мимо тренажера, и честь отдают скучно, без удовольствия.
  Когда ящик умер в хрустящих судорогах, майору надоело принимать честь, и он вспомнил о гудроне. Коцюба заглянул в котел, и объяснил тупым студентам:
  - Это он сверху кажется твердым, а внутри - жидкий, вот смотрите. - И он рукой(!) пробивает корку...
  Фильм ужасов, дубль первый и последний, без каскадеров...
  Монолог Коцюбы на базе 3-4 слов и однокоренных полиномов продолжался 18 минут с момента, когда догадались засечь по секундомеру, и до появления слова 'гудрон', и только потом сменился приплясыванием и повизгиванием.
  Студенты в шоке, проводив взглядом Коцюбу, убежавшего в упийскую поликлинику, простили ему долг чести. Затем быстро и качественно залили крышу и вернулись в лагеря.
  Еще через две недели там появился и честь имевший майор, с забинтованной рукой привязанной к шее, чтобы не дергалась при встрече со старшими по званию.
  
  Наш брат, студент
  
  У Коцюбы высшего образования не было (военное училище). На старости лет он заочно учился в пединституте, чтобы уйти на пенсию по другой ставке.
  На первой паре он обычно объявлял:
  - У кого самолучший почерк? Ну-ка все написали "Мы в одном из уральских политехнических институтов получаем высшее в мире образование". И сдали листочки мне... Вот, ты мне пишешь реферат "Ленин после разлива", а ты переводишь с немецкого. Ну и что, что учил английский... Я же словарь дам.
  Интересно, лет двадцать спустя, на юбилейной встрече стройотряда, друг мне рассказал, что его отец, преподаватель педагогического института, очень тепло отзывался о студенте Коцюбе, старосте заочной группы. 'Такой старательный, аккуратный, все задания сдавал вовремя...'
  
  Воспоминания Коцюбы
  
  Пацанами, мы сквозь дырки в заборе смотрели, как драпают немцы. Трое суток мимо хутора без остановки шли друг за другом танки, машины, пушки, мотоциклы. Ревут моторы, пыль до неба. И вдруг тишина. Все орут - отвыкли совсем, говорить человеческим шепотом. День тишина, другой. Кто же прогнал эти полчища несметные? А вот и они, герои-победители! На дороге показалась подвода, в ней три солдата. Песни горланят под гармошку, пьяные все. С тех пор я и поверил в непобедимость Красной армии, и поэтому поступил в военное училище.
  А там рассказал преподавателю, как мы встретили геройских освободителей. И он, порывшись в книжках, сказал, что это немцы, бросив все, что не могло само ехать, выводили войска из котла, как раз по нашим местам.
  Но я почему-то так и остался в военном училище.
  
  Самоволка
  
  Еланский сержант-срочник в парке ерзал туда - сюда. И не просто так, а в танковом парке и на танке, пытаясь в одиночку выровнять его строго по соседним. В этом не было бы ничего особенного, если б он, самоуверенно сдавая очередной раз назад, не зацепил другой танк. И это было бы не страшно, в таком ДТП обычно претензий не имеют, но стоящий позади танк стоял еще и на скорости. От толчка его дизель завелся, и независимый танк отправился самостоятельно топтать родные просторы.
  Студенты универа лежали за преферансом и оглянулись на приближающееся лязганье. При виде танка они, как и положено мотопехоте, резво убрались с его пути, ворча при этом, что упийским танководам дорог мало. Причем прикуп их уже перестал интересовать. Если бы на этом месте лежали более привычные к танкам студенты УПИ, они ни за что не оставили бы карты под гусеницами, хотя возможно сыграли бы в мизер. А танк - самовольщик медленно, как асфальтовый каток, пер в направлении палаток университета.
  Еланский сержант, пресыщенный равнением, наконец, вылез посмотреть, на что он мог наскочить. И не увидел никаких преград. Под шлемом у него засвербела мысль, что на стоянке чего-то недостает. Он недоуменно почесал голову между колбасками шлема, мысленный зуд послушно унялся, и сержант, еще раз удовлетворенно стрельнув глазом вдоль строя танков, забрался в люк глушить мотор.
  Майор Коцюба, случайно оказавшийся в зоне военных действий силами одного танка, вознегодовал от возмущения, глядя, как траки окучивают гладкий, утоптанный плац и, подбежав, заорал:
  - Отставить непорядок в неположенном месте!
  Обычно его дребезжащий бас пугал студентов до оторопи, до паралича всех чувств и конечностей. Танк же, способный дребезжать не менее грозно, надменно двигался дальше.
  Давая время на выполнение команды, майор стоял сбоку, пока танк не миновал его, оскорбив выхлопом, затем снова забежал вперед.
  - Заглушить моторы, экипаж к машине! - гаркнул Коцюба и в ожидании подчинения опять застыл, лиловый от напряжения связок. Танк и на этот раз проявил полное отсутствие субординации и уважения к советскому офицеру и не отставил непорядок, как все, до лучших времен.
  В этот момент с противоположной стороны появился майор Михайлов, потерявший на бегу фуражку, но не голову. Спортивную форму он тоже не потерял, как и боевой опыт афганского десантника. Сходу вскочив на броню, он пластично, с разворотом провалился в люк механика.
  Коцюба, прокашлявшись в песчаной пыли и дизельном дыме, опять зарысил рядом с гусеницами. Терпение майора иссякло, как и уставные команды. Гранаты у него, к счастью, не было ни одной.
  Зато оставался неистощимый боезапас отборных директив, которые способны были пробить любой межъязыковой барьер, несмотря на некоторую противоречивость.
  Армейский метод, проверенный на пришельцах из кишлаков и аулов, как всегда подействовал безотказно. Танк обиженно отшатнулся от неприличных предложений и междометий, по плавной дуге отвернул от сосен, вспотевших смолой и уже начавших нервно трястись. Двигаться он стал быстрее, но разъяренный майор не отставал, стремясь не упустить момент, когда экипаж начнет разбегаться из всех люков. Нецензурно запугивать он не бросил, несмотря на одышку и, хотя на полосе песка перешел на медленную верблюжью поступь, продолжал риторически материться.
  Когда он подошел к парку и по следам траков безошибочно опознал в строю дезертира, у соседнего танка обнаружил майора Михайлова с носовым платком в руках, который, изогнувшись, придирчиво осматривал брюки сзади. Больше в танковом парке никого не было, разве что сержант в танковом шлеме и в мыле нырял по пояс в каждый танк.
  - Где они?! - потушить праведный гнев Коцюбы одной пожарной машине было бы не под силу.
  - Кто? - Михайлов расправил обвисший на заколке галстук и застегнул под воротником.
  - Студенты-разгильдяи, найду - живьем сожру!
  - Никого не видел.
  - Не сам же он из парка укатил! Или... - Коцюба на секунду задумался, а Михайлов с удивленным интересом взглянул на него.
  - ... и я даже знаю, из какого взвода эти студенты! А ты, Михайлов, их проворонил!
  Разочарованный вздох уходящего майора Михайлова, Коцюба воспринял как раскаяние.
  
  Будильник.
  
  Мы стояли в двух шагах от нашей опушки, где всю дорогу с полигона мечтали, скинув сапоги, наконец, упасть.
  - Мне нужен самолучший часовой... - бодро расхаживал Коцюба между нами и тенью. Он вылез из прохладной засады, и на плацу перехватил наш, взмокший от перехода, взвод. Выдержав томительную на солнцепеке паузу, он добавил:
  - ... мастер. Вот у меня будильник не туда идет. То есть тикает куда надо, но не будит.
  Строй молчал, связываться с майором дураков не было. Коцюба, порывшись в карманах рубашки, вынул клочок бумаги.
  - Кустылин, выйти из строя. Ты Тютину часы чинил? И мне малость подчини.
  Кустылин сделал два гигантских шага к спасительной тени и, развернувшись, даже наступил на нее. Солнце перестало печь его каблуки. Строй даже не улыбнулся - чувство юмора пересохло.
  - У меня инструментов нет. - Кустылин был одним из немногих, кто не питал ненависти к майору. Он питал полное безразличие. Рацион питания обеспечивала справка, с которой в армию не берут. Курсанту жгло затылок, и он, переступая с ноги на ногу, незаметно смещался назад.
  - Солдатская смека... - майор опасливо замолк, но быстро вывернулся, - Тютину-то нашелся инструмент! Или бери будильник и наладь, или будешь дневальным, чтобы меня будить.
  Кустылин взял круглый механический будильник, прислушался и крутанул, запуская маятник. Внутри глухо, как в копилке, прозвякало.
  - Ремонту не подлежит, - вынес вердикт Кустылин.
  - Ну, иди-иди, ревизию наведи, а мы пока подождем.
  Взвод взвыл. Хотя направленный взрыв ярости Кустылина не коснулся, он вынужден был смириться.
  Через два дня Кустылин принес будильник Коцюбе. Майор недоверчиво поднес к уху - тикает. Этого он, похоже, не ожидал. С боязливой радостью завел до упора - тиканье продолжалось. Он замер, пристально глядя на стрелки, и через минуту облегченно вздохнул - стрелки, во всяком случае, большая, переместились. Тогда он подкрутил стрелку звонка и будильник затрезвонил.
  - Встать в строй, - смилостивился майор.
  На тактику он так и пошел с будильником в руке. И все занятия забавлялся, ставя будильник, то на пять минут, то на десять, и проверяя звонок по наручным часам. К обеду взвод даже научился не вздрагивать.
  На следующий день Коцюба опять явился с будильником и заискивающе сказал Кустылину:
  - Что такое, будильник у меня сработал среди ночи?
  - Это нормально, товарищ майор, если бы он у вас не срабатывал по ночам, то в армию бы не взяли.
  - Что?! А... Отставить смех! Да нет - я-то как раз не слышал, а офицеры ругались, говорят, звенел ночью.
  Опять будильник стоял на вкопанном в поляну столе, а в конце занятий исправно нас разбудил. Целый день, он работал не хуже хронометра, и не было ни одной ложной тревоги. На ужин мы тоже пошли по звонку.
  А с утра Коцюба опять предъявил будильник и, тыча в циферблат пальцем, медленно как идиотам объяснил:
  - Вот он... опять звенел... ночью. Почему он днем звонит как нормальный, а ночью как ненормальный?
  Недостатка версий у нас никогда не было.
  - Может ему ночью в лесу страшно.
  - Это температурные напряжения, знаете, когда холодно, зуб на зуб не попадает у шестеренок...
  - Или магнитные бури, или полнолуние. Что, если он ночью ходит как лунатик, позванивая как сомнамбула?
  - Нет, это резонанс от храпа.
  - Я и говорю: со страху.
  - Может, его в Хабаровске сделали, и звонит он по дальневосточному времени.
  - А вдруг офицеры врут всё. Вы ведь сами-то не слышали?
  На что-то надеясь, Коцюба молча слушал, сортируя идеи на бредовые и непонятные, пока ему не надоело. Но опыты не забросил и еще один день тянулся от звонка до звонка. Не отличавшиеся разнообразием эксперименты Коцюбы радовали стабильностью, но не укладывались, ни в одну теорию.
  На третью ночь майор Михайлов безошибочно по звону нашел будильник в палатке Коцюбы и разбил его вдребезги об дерево.
  Только после сдачи экзаменов Кустылин признался, что он подпилил спуск звонка так, что будильник срабатывал дважды за один оборот часовой стрелки. То есть его невозможно было поставить больше чем на шесть часов.
  
  Легенда
  
  Это легенда, уходящая корнями в прошлые века...
  Ее полушепотом передавали умудренные опытом старшекурсники из уст в уста умудренным опытом младшекурсницам, или из уст в уши юным новобранцам военной кафедры, а те, в свою очередь передавали ее своим потомкам как могли...
   Давным-давно в дремучих Еланских лагерях был экзамен по метанию гранаты из танка.
  Принимал его некий майор Коцюба, конечно. Он по медальные планки выставлялся из люка танка, как водяной из полыньи, и командовал, и принимал. А надо сказать, у танков в те времена было много люков, но только два парадных - командира и заряжающего. Процедура упаковки в танк товарища майора происходила по сочиненной самим майором инструкции, слова которой ни в сказке сказать, ни клавишами настучать. Тучное, генеральское тело майора у башни раздевалось до исподней майки, после чего оное, хлюпнув просачивалось сквозь люк. Во чрево танковое по очереди подавали рубаху, галстук и китель. Облачаясь там, майор ворчал, что мал, дескать, ему Коцюбе-богатырю этот танк, жмёт во всех местах, того и гляди, лопнет по швам сварным. Вновь восстав в люке, на манер сантехника, наш кавалер без страха и упрека начинал испытания.
  Выбрасывали гранату в яму, называемую окоп, но размером с карьер, (не тот который аллюр, а тот который овраг), чтоб не оплошать от неуклюжести. После выброса, студиозус и майор прятались послушать перезвон осколков в башне, переживали там взрыв, а по извержении оного юнкер заменялся на свежего. Это все присказка, а сказание впереди.
  На военной кафедре всегда находился студент - претендент на красный диплом, все свое невеликое счастье потративший на сугубо статские экзамены. В этот раз, его счастье иссякло в момент выдергивания чеки. То ли шплинт на запале заржавел, то ли ладони вспотели от страха, то ли руки тряслись от упрека, но он за кольцо вырвал и шплинт из гранаты, и гранату из руки.
  Всякое бывало, промахивались мимо окопа, но так близко, прямо под ноги, никто еще гранату не закидывал. Зазвенела граната, покатилась по дну танка. Студент и сам не заметил, как выпорхнул из люка, а вот майор тужился-тужился, да все же успел народиться из башни на белый свет. И стал еще пуще прежнего. А когда улегся рядом со студентом у гусениц, во взгляде майора студент прочитал, что в танке с гранатой ему было бы безопасней... Но спрятаться не успел - взрыв уже кончился. Подбежавшие курсанты обнаружили майора, откалиброванного люком, без единой пуговицы и галстука. Руками, вдавленными в тело по швам, Коцюба поддерживал штаны.
  После этого казуса, студентам не разрешали кидаться из танка боевыми гранатами, а только потешными. А майор Коцюба стал по утрам делать зарядку, что, впрочем, может быть и поэтическим вымыслом в этой легенде.
  
  Темная лошадка
  
  Военизированная эстафета, на мой взгляд, гораздо зрелищней банальной с передачей палочки, из-за своего разнообразия этапов-аттракционов. Да простят меня спортсмены-бегуны, но в принципе один этап отличается от другого только степенью задираемости коленок и высунутости языков, ну и, разумеется, отрывом от конкурентов.
  Интерес к лагерной эстафете подогревался еще на кафедре, а зато в Елани офицеры чуть ли не с первого дня начали подготовку и физическую, и психологическую.
  - Механики всегда драли металлургов, - поднимал Коцюба военно-спортивный дух, - как сидорова козла, за исключением ряда лет. Отставить смех!.. Что! Сидоров это не про вас, это про металлургов. Всей команде-победительнице будет отпуск на три дня, и моя личная благодарность с занесением в диплом.
  - Металлурги всегда драли механиков, потому, что их Коцюба тренирует...- услышал я раз майора Каскинбаева, случайно проходя мимо соседнего батальона.
  Традиционно оба батальона для массовости выставляли по две команды. Но упор всегда делался на одну, которую собирали из спортсменов по результатам предварительных забегов.
   Больше месяца Коцюба по вечерам тренировал участников и резерв на спортплощадке, откуда они приползали без сил, то ли от упражнений, то ли от хохота.
  И только за день до старта офицеры вспомнили вдруг про вторую команду. Пришли к нам в палатку и сказали:
  - Ваш взвод выставил только одного спортсмена, так что остальные вполне могут организовать еще одну команду.
  Отпуск нам, конечно, не светил, но мы не стали отказываться, хотя на две трети взвод составляли тяжелые на подъем бывшие армейцы.
  Собрались, закурили, разобрали этапы и обсудили, как на каждом можно извернуться. Только один, с этапа сборка-разборка автомата, пошел в оружейку вспоминать навыки. Остальные же тренировались, не покидая курилку.
  С таким вот сюрпризом и подкрался торжественный день эстафеты. Спортсмены изо всех сил хотели в отпуск, а все остальные так им завидовали, что и самоволки не помогали.
  Первый этап. Исходная позиция - участники в палатке, раздетые до трусов, лежа на спине, под одеялом.
  У палатки стенки закинуты наверх, и зрители подбадривали своих, находящихся в положении очень низкого старта, чтобы не уснули.
  Выстрел!
  Этот этап у нас был продуман особенно тщательно. Наш лежебока дернул одеяло через голову, и пока оно летело над ним, вскочил, не запутавшись, в отличие от других. Петли на его форме были тщательно разношены ложками накануне, так что пуговицы проскакивали в них как пули. Портянки одевались (а не наматывались!) по тревожному варианту, так что наш, изумив всех, на полминуты раньше схватил автомат - эстафетную палочку. На дистанции отрыв, конечно, подсократили, бегуны мы были еще те... Сэкономленные на разборке-сборке автомата 1,5-2 секунды значения почти не имели, и нас стали догонять. Разворот маховиком башни танка на 360® я видел издалека, и мне показалось, что танки крутили пушками почти синхронно.
  Я был на этапе ориентирования по карте, получил автомат и схватил координаты в конверте уже четвертым. Во вдохновенном озарении ткнул пальцем на планшетке в искомый квадрат.
  -Зачет, - сказал офицер-судья, и я вторым, чуть приотстав от лидера, ломанулся на следующий этап. Я никогда не любил бег без перекуров, но на двухстах метрах песка выложился полностью, потому что победа из недоступной принцессы превращалась в подмигивающую нам Золушку.
  На этапе перетаскивания танковых траков вброд через Пышму, наша пара догадалась соединить траки в гусеницу своими же алюминиевыми ложками (Где Коцюба? Вот она настоящая солдатская смекалка!) и перенесла их, всего лишь один раз форсировав реку. Опять лидеры! Болельщики взвыли. Если бы кто-то делал ставки, стал бы миллионером.
  Последний этап - раздевание и укладывание под одеяло в палатке наш парень провел, работая чисто на зрителей, одним рывком за полы, как молнию расстегнув пуговицы, и уложился в шесть секунд.
  Он лежал под одеялом сумасшедший от радости, и кричал полузабытое 'День прошел...'
  Я тоже лежал щекой на песке, в том месте, где передал автомат, и по этому крику понял - Победа!
  Через час, мы вышли на станцию.
  А когда я получил диплом, коцюбиной благодарности там не нашел.
  
  
  От тира до сортира
  
  - Прицеливание по грудной мишени производится под обрез... Кто сказал 'бюзьгалтира'? Ты? Сортир чистить после стрельб!
  Прослушав краткий инструктаж, студенты выходили тройками на огневой рубеж и делали по три пробных и три зачетных выстрела, затем, вынув магазины и оттянув затворы, шли с задранными в зенит 'Макаровыми' считать новые дырки в мишенях.
  - А ты, почему ствол опустил? Сортир чистить после стрельб!
  Когда дошла очередь до студента по вымышленной фамилии Дятлов, (это был не тот, который уронил в танке боевую гранату, и не тот, который не успел выбросить учебную гранату до того, как сработал ее взрыватель, но, такой же, как и они солдат неудачи), он нажал на спусковой крючок, - осечка. Взвел, нажал, - осечка.
  - Товарищ майор, почему-то не стреляет, - в огорчении, что ему не довелось пострелять, Дятлов повернулся к Коцюбе, протянул к нему руку, показывая пистолет, и продемонстрировал сбой, несколько раз нажав на курок.
  Преподаватель залег с поразительной реакцией - практически одновременно с первым металлическим щелчком.
  В недоумении, почему упал майор, Дятлов сделал к нему несколько шагов, может, плохо стало человеку, помочь надо, но Коцюба с живостью несовместимой с обмороком откатился в сторону, и, наконец, подобрав волшебное слово, завопил, срывая голос:
   - Отставить!- и после паузы хрипло-нежно: - Положи пистолет. На столик.
  Майор внимательно проконтролировал исполнение и, поднявшись, привычно-хрипло заорал:
  - Сортир чистить после стрельб! И китель мне! И... - Он замолчал, пытаясь заглянуть за горизонт живота, - И... отставить.
  
  Последний экзамен
  
  Экзамен по матчасти особых волнений не вызывал, хотя в случае несдачи и могли задержать вручение диплома до успешного прохождения лагерей на следующий год, (у нас во взводе был парень, у которого это были вторые лагеря). Во-первых, во время подготовки ответа можно вставать, подходить к плакатам, залезать в танк, во-вторых, в башне будет спрятан учебник и не один. А в-третьих, у командира взвода в дипломате лежали две бутылки коньяка - по числу экзаменаторов, которые (вторые при получении первых) и обеспечивали взводу успешную сдачу экзамена. Серега Долгунов привез дипломат в лагеря специально для экзамена, а за коньяком посылали гонца, отсутствие которого успешно прикрывали два дня. Говорят, можно было бы обойтись и демократичной водкой, но коньяк давал твердую гарантию.
  Наши экзаменаторы, Коцюба с Овчинниковым, стояли за покрытым красной скатертью столиком, слушая доклад Долгунова о прибытии взвода для сдачи экзамена, и при этом заинтересованно поглядывали на его дипломат.
  - Командир взвода, надеюсь, будет отвечать первым?
  - Никак нет, - возразил мужественный Долгунов, перекладывая чемоданчик из левой руки в правую, - я отвечаю за весь взвод, и буду сдавать последним.
  - Хорошо, - тщательно скрывая разочарование, сказал подполковник Овчинников, - первые семеро берите билеты, остальные - пять шагов назад.
  - Который самый смелый, будет живо отвечать мне без подготовки? - Коцюбе было труднее утаить нетерпение.
  - Я, - вызвался слегка повернутый на вооружении студент, - вопрос первый: Назначение торсионов и порядок замены ...
  - Переходите ко второму вопросу, - Коцюба, даже не дал дочитать билет. - За смелость, - стал он оправдываться даже не перед подполковником, который не возражал, а перед нами. Мы тем более не возражали.
  - Вопрос второй: Гитара. Гитара, часть силовой установки, находится в моторном отсеке, служит для передачи крутящего момента с передаточным числом...
  Этот ответ пристыженный майор дослушал до конца, что далось ему нелегко.
  - Следующий, - позвал он, приподняв картуз и вытирая под ним носовым платком, - Старшина Долгунов, не надумали?
  Следующего долго выманивали из танка, и он вылез с тремя мелко исписанными листами. Вслед ему из люка неслись последние цифры, записав которые, он и спрыгнул с брони.
  Коцюба со страхом оценил обширность ответа, и приуныл.
  Студент читал переписанный учебник не торопясь, выразительным речитативом, давая время подготовиться другим. Майор обреченно затих и, по всем признакам, задремал. На словах 'Курсант Твиритин ответ закончил' вздрогнул, удивленно посмотрел на студента и задал дополнительный вопрос:
  -Доложите состав передового дозора танкового батальона на марше.
  - Товарищ майор, - оторопел Твиритин, - тактику мы вам уже сдали, а это экзамен по матчасти.
  - Следующий, - у майора не было сил спорить и он, опять тоскливо посмотрев на дипломат, вздохнул. - Воды ни у кого нет?
  Ему протянули флягу, которую, напившись, он не вернул, а положил на стол.
  - Да он с похмелья мается, - догадался кто-то.
  - Курсант Кустылин к ответу готов.
  - А это ты, Кустылин. В этом году, наконец-то, сдашь? Что у тебя? Снаряды для танковой пушки? Что молчишь, разве трудно запомнить, что если калибр орудия - сто миллиметров значит и снаряды, к нему подходят сто миллиметровые, а снаряды бывают осколочные, фугасные, осколочно-фугасные, подкалиберные и кумулятивные...
  Слегка оживленный флягой майор незаметно для себя дал исчерпывающий ответ.
  Кустылин без диплома, но со справкой об успешном окончании института, год работал мастером в цехе, и уже стали подписывать бумаги о назначении его старшим мастером, как вспомнили, что диплома то нет. Ему срочно оформили командировку на курсы повышения квалификации и всем цехом проводили в лагеря. Лагерей Кустылин не боялся и воспринимал их как внеочередной отпуск, видимо в цехе мастером было хуже, а сейчас с иронией наблюдал, как его, вопреки всему, вытягивают на положительную оценку. Когда Коцюба закончил, насмешник Кустылин задал ему дополнительный вопрос по взрывателям.
  Изнемогающий на солнце майор ответил и на него, отпил из фляги и обреченно вызвал следующего.
  - Что, Долгунов?!! Ну, наконец-то! Клади вещи на стол, чтоб не мешались.
  Овчинников тоже отвернулся от студента, отвечавшего ему по плакату, и, похоже, совсем забыл о нем.
  Серега открыл дипломат, из которого Коцюба тут же вынул бутылки и сунул в карманы брюк, превратив их в галифе. Оставив Овчинникова заполнять ведомость, он кавалерийским аллюром скрылся за кустами. Подполковник, вписав последние оценки всем не успевшим ответить, приказал передать экзаменационную ведомость полковнику Локаю, а сам поспешил догонять Коцюбу, зная по опыту, что промедление смерти подобно.
  Ничто не обходится человеку так дешево, и не ценится им так дорого, как халява.
  
  Ночь длинных огней.
  
  Всю последнюю ночь мы сидели с гитарой у костра на плацу. В паузы между песнями доносился комариный звон других гитар. Кто-то, спьяну не иначе, (сентябрь-месяц) плюхнулся в реку - эхо разнесло его радостный мат. Кустылин неторопливо рассказывал, что горняки каждый год в последнюю ночь жгут свою трибуну. А если сегодня сожгут, начальник их кафедры пригрозил посадить на губу весь наряд.
  Из темноты возник студент. По красным погонам автоматически определили - мотострелок, университет.
  - Мужики, вам надо противотанковую мину? Дешево отдам.
  - Сколько лет в эксплуатации? - лениво поинтересовался кто-то.
  - Новенькая, цвет зеленый, для любых дорог, кроме асфальта.
  - Не, мы танки любим, зачем нам противотанковая.
  - У тебя противоминометной нет?
  - Нет, - поскучнел универ, поправил рюкзак и опять пропал в ночи.
  Напротив палаток горняков вспыхнуло зарево и тут же угасло.
  Появился запыхавшийся поджигатель и подсел среди нас у костра. Ему на плечи накинули шинель с танками в петлицах, сунули гитару, и он на одном аккорде начал играть. Мимо пронеслась офицерская погоня, скользнув по нам фонариками.
  - Никого не видели? - спросил один, приотстав.
  - Подходил один, минут пять назад, из университета...
  - Нет, не он, - и побежал дальше.
  - Чем ты запалил? - спросили мы пламенного горняка, когда вдоволь наслушались его аккорд.
  - Средство от комаров, плохо горит.
  - Тут универ мину предлагал...
  - Не, у нас традиция жечь, а не взрывать...
  - Тебе напалмом надо, - мы уважаем чужие традиции. - Волков начерпай ему с полведра...
  Горняк с благодарностью вернул шинель и гитару, и они с Волковым ушли.
  Ненавязчиво грели угли костра, и мы не спешили подбрасывать ветки, пока вокруг так много интересного.
  Показалась, возвращаясь, офицерская охота.
  - На воде кто-то плескался, - вспомнили мы, и горные минометчики повернули к реке.
  Вернулся Волков, и в это же время снова разгорелось вдалеке. С реки донесся топот.
  Тот же трибунофоб бесшумно подскочил на свое место, замаскировался шинелью, но гитару уже не получил.
  - Спасибо за напалм, от имени всего горного...
  - Говорят, за трибуну наряд ваш посадят... Трибунал называется.
  - Не, подполковник их всех после первой попытки послал ловить меня по лесу.
  На линии огня у трибуны радостные вопли и звон ведер о песок. Хорошо горит напалм! Счасѓтѓливый пироман устало любовался на пожарную тревогу. Их выпуск не опозорился!
  - Может и нам оружейку развалить?- вдохновился кто-то.
  - Ага, и карауль потом автоматы...
  - И чтобы следующие поколения расплачивались за нашу глупость, - остудили мы завистливый пыл разрушителя.
  Плац постепенно погрузился в темноту - трибуна догорела.
  
  Пред классиком снимите шляпу
  
  А это рассказал мой армейский друг, Костя.
  Лагеря ленинградского гидро-метео института. Студенты сидят на политинформации перед капитаном из политотдела округа. Послеобеденное марево, в задних рядах тихонько спят. Вдруг идиллия нарушается капитаньим криком на задремавшего студента в первом ряду. Капитан орал: вы бессовестно дрыхнете на политбеседе, в то время как враг не дремлет, и т.п.
   Мой приятель Костя, которому стало жалко бедного студентика, а может, надоела политахинея политработника, вызвал огонь на себя:
  - Товарищ капитан, разрешите вопрос?
  Капитан сердито, потому что ему прервали процесс удовлетворения, разрешил вопрос.
  -Товарищ капитан, а вы вообще-то к лекциям готовитесь?
  -???! А...!!!? - всхлипнул пропагандист в полнейшем замешательстве
  - Перед вами студенты с незаконченным высшим образованием, а вы излагаете как солдатам с семью классами. Что вы нам вкручиваете, как нелегко простым американцам жить в одной стране с вероятным противником.
  Далее он, цитируя, гуру марксизма-ленинизма и материалы последнего съезда их адептов, легко доказал полную профессиональную непригодность капитана. Костя был комсоргом факультета, и несколько раньше, комсоргом шахты, а терминами владел так, что мог доказать и теорему Пифагора опираясь на работу 'Шаг вперед, два шага назад'.
  Агитатор убежал, так и не выдавив ни слова в ответ, чем и подтвердил свое несоответствие занимаемой должности.
  Факультет, (сна уже ни в одном глазу), глядя на забытую на столе фуражку, просчитывал возможные последствия атаки на политотдел. И всем было как-то неуютно.
  Подошел дневальный, рассказал:
  - Прилетел капитан весь вне себя, достал из портфеля пузырь, влил весь внутрь себя, и только тогда увидел меня и послал за фуражкой. А что случилось? Война не началась?
  
  Несколько дней спустя, Костю окликнул начальник кафедры, который сидел с замполитом в курилке:
  - Подходи, покурим.
  Догадываясь в чем дело, Костя выполнил приказание.
  - Во-первых, пришла на тебя телега из политуправления, - неторопливо начал начкафедры, давая время прочувствовать перспективы пропасти, куда собираются столкнуть студента. Во-вторых, мы обязаны отреагировать. В-третьих, реакция у нас возможна по нескольким вариантам: Можем закрыть тебе визу. (Без визы точно не будет практики в Северном море, с заходом в Норвегию). Можем отчислить из института. И, наконец, можем устроить тебе два года Советской армии. Что скажешь? - закончил полковник, уверенный, что после артподготовки с ядерным взрывом в конце, махать белым флагом уже некому.
  - Во-первых, - тем же тоном ответил Костя, - в армию забрать не удастся, я там был. Во-вторых, я спокойно проживу и без Норвегии. В-третьих, выпнуть меня из института у вас вряд ли получится, и декан, и ректор не военные. Если я им повторю то, что сказал капитану, а 60 человек это подтвердят, то мне, как минимум, предложат работу на кафедре истории КПСС. Ну и, наконец, мой дядя, генерал КГБ, вряд ли позволит меня растоптать.
  - Генерал КГБ? Врешь? Да и будет ли он заниматься такой мелочью.
  - Ну, мой дядя всегда любил своих племянников. А создать комиссию для проверки дел на военной кафедре недолго...
  Пауза. Командиры прочувствовали перспективы, и тут же сползли на другой полюс эмоциональной синусоиды.
  - Костя, а ты заметил, что мы разговариваем в неофициальной обстановке...а на телегу мы как-то обязаны отреагировать...что поделать, тот капитан и нам не по кайфу... да и служба у нас такая...
  В общем, период полураспада две минуты. Косте даже жалко их стало:
  - Да ладно, чего уж вы так близко к сердцу... да не будет комиссии... да нет никакого дяди в КГБ...
  -Что?!! Ты!!! Нам!!! Шутки гонишь! Да мы тебя в два счета в армию... Нет, ты там был... Да мы из института...Э-э-э...Ну, в крайнем случае визу...
  - Но, но, а вдруг дядя все-таки есть...
  - Пр!.. Хр...Ладно, лучше иди по своим делам...
  Однако Антон Палыч - гениальный писатель!
  
  
  
  Часть вторая Вертолетная учебка. Киров
  
  Несколько слов о том, как меня угораздило попасть в Советскую Армию.
  Второй курс УПИ, третья сессия, третий экзамен. (Второй экзамен я завалил, пытаясь пересдать первый.)
  Преподаватель, энтузиаст родного института: - Можешь теорию не отвечать, у тебя задача решена неправильно. Два.
  Я: - Как неправильно? Вот формулы, вот преобразования, вот вывод - все правильно!
  Преподаватель: - С ответом не сходится. Студенту университета достаточно уметь считать до трех, а студент политехнического должен уметь считать хотя бы до пяти.
  Я (беря пустую зачетку и идя к выходу): А преподаватель УПИ больше чем до двух считать не умеет?
  И, открыв дверь, пошел в вооруженную армию, там, говорят, побеждают не числом, а уменьем.
  
  
  Бенефис Афони.
  
  Если театр начинается с вешалки, то армия - с тумбочки.
  Любой входящий в казарму первым делом видит тумбочку, а рядом обязательно, как штык-нож у пряжки, болтается дневальный, который, если вы не знакомы, тут же заорет: 'Дежурный на выход'. Хотя сама по себе тумбочка стратегического значения не имеет, (что с нее взять, кроме книги сдачи дежурств), но это главный символ армии. Можно за всю службу ни разу не увидеть ракеты или танка, но тумбочки никому не миновать. Наша армия самая стойкая у тумбочки! Вот к этой символической мебели и встали в очередь, то есть по очереди мы с узбеком Афоней.
  Вообще-то его имя на Востоке звучало несколько сложнее, но в первый же день, с подачи взводного юмориста (это был не я) их назвали простыми (и даже слишком) русскими именами. Узбек Степа и узбек Федя не обижались, а узбек Афоня, видимо из-за фильма, запротестовал, но его успокоили, приведя в пример тезку Фета (это не подействовало) и тезку Никитина, который хаживал за три моря наверняка мимо его родного Андижана, так что почти земляк. Это подействовало, и Афоня повеселел.
  Итак, мы с Афоней Ахметовым состояли при тумбочке. Это состояние обычно длится два часа и сменяется неинтересным положением низкого старта 'руки на ширине тряпки', до самого финиша. После которого, опять возвращается стабильность отстоя возле тумбочки. Бывают, конечно, часы, когда и отстоял свое, и работы никакой уже придумать не могут, тут бы лечь да поспать, тем более что ночью на сквозняке продуло и сейчас лихорадит. Нет, днем кровать трогать нельзя, под страхом того же состояния, но вне очереди. Можно бы сидя за столом в ленкомнате, но там командиры легко найдут и скажут: 'заняться нечем?' И займут. Вот такие они занятные.
  Все же я откопал место, теплое, почти финская баня - ротная сушилка. В ней на вешалках, стеллажах и просто на полу лежали груды шинелей, уже высохшие после недавней ночной пробежки в химзащите. Я зарылся под них в уголке, чтобы не сразу отыскали, и мгновенно уснул. Проснулся весь мокрый, (простуда пропала года на два), как раз к своей смене, и вышел стоять к тумбочке. Дежурный, ефрейтор Кожомин пошел обедать, а Афоня нацепил его повязку и остался за дежурного. И тут в роту принесло командира части полковника Малахова, без пяти минут генерала, (об этом уже года три говорили), со свитой сопровождения. Я заорал, как положено: 'Рота смирно, дежурный на выход', несмотря, на то, что Афоня уже стоял рядом, а рота после занятий еще не приходила, и на этом закончил свою эпизодическую роль, с любопытством ожидая выступления Афони в чужом амплуа. Афоня растерянно молчал, может, он надеялся, что ефрейтор в столовой услышит и примчится спасать положение. Капитан, командир нашей роты, жестикуляцией из-за спины полковника, приказывал Афоне начинать свою партию. Ахметов понял, что никто его, узбека, не спасет, и начал переводить мимику и жесты капитана в доклад:
  - Товарищ (Малахов ободряюще улыбнулся) полу... полковник, за время моего дежурства... (Это очень напоминало сурдоперевод, только наоборот - сначала жесты, потом слова) ...происшествий не случилось, рота находится... - тут Афоня понял, что пропал, он не мог знать, где сейчас рота. Капитан надул щеки и закрутил кулаком с оттопыренным большим пальцем около рта, ему стали помогать малаховские адъютанты, они, так же обозначая работу ложками, еще и, синхронно как хор, начали открывать и закрывать рты. Пауза затянулась, а я вдруг подумал, что если узбеки едят голыми руками, может они и процесс принятия пищи показывают другими жестами? Выдержка у меня начала подходить к концу.
  А бедному Афоне было не до смеха, он с ужасом смотрел через плечо полковника, который хоть и продолжал улыбаться, но уже слегка натянуто. Капитан с адъютантами уже покончили с первым и вторым блюдами и приступили к компоту.
  И тут Афоню осенило, (знаменитая восточная хитрость):
  - ...в распоряжении командира роты, - и он пальцем указал на капитана, причем пальцем руки, которой продолжал отдавать честь. Для этого он, не отрывая ладонь, повертел ею у виска. Что ж, вполне интернациональный жест.
  Капитан перестал резать торт, сдул щеки и открыл рот, не веря своим глазам.
  Афоня закончил рапорт:
  - Дневальный за дежурного, рядовой Афоня. - И опустил руку, осознавая свой прокол.
  Малахов тоже оторвал ладонь от козырька и величественно кивнул: ничего, для первого раза неплохо, тем более для нерусского, а, заходя в казарму, повернулся к капитану:
  - Поощрите рядового Афоняна, да и второго дневального - издалека заметно, что порядок наводил - гимнастерку его хоть выжимай...
  Ротный пропустил гостей вперед и, уходя, сказал нам:
  - Рядовым Шабалину и (он злорадно улыбнулся) Афоняну, объявляется благодарность. А рядовому Ахметову - нет, он клоунов делает из капитанов.
  Мне стало жалко несчастного узбека:
  - Афанасий, а хочешь, я тебе свою благодарность отдам, будешь потом службу с благодарностью вспоминать.
  - Как это?
  - Не знаю как, и не знаю за что, но с благодарностью.
  
  Военный коммунизм или Болеро Равиля.
  
  Сержант Мясников решил построить коммунизм в отдельно взятом взводе, что-то вроде 'Человек человеку - друг, товарищ и кореш'. А поскольку он был командиром нашего взвода, то строителями этого коммунизма автоматически становились мы.
  Сержант, был похож на монумент советскому солдату, во-первых, ростом метр девяносто, во-вторых, ярко выраженной славянской красотой, и, в-третьих, он таким же незамутненным взором смотрел вперед, заре навстречу.
  Бывший детдомовец, он после техникума, попал в парадные войска, но не из-за образования, а благодаря росту и скульптурной внешности. За три месяца приобрел там идеальный строевой шаг и скоропостижный варикоз вен, что и привело его в вертолетную учебку. Здесь, став сержантом постоянного состава, он и обрушил на нас свое, сформированное воспитателями детдома, мировоззрение памятника.
  Основной принцип 'каждому по потребностям' сержант осуществил, закупив всем, чтоб не крали друг у друга, по солдатскому набору, на наши деньги. Заглянув в этот подарок первокласснику, кто-то недоумевал, зачем три пачки лезвий, если у всех электробритвы, а кто-то (узбеки) зачем одеколон, если не женщина. Правда, и тому и другому вскоре нашлось применение: бритвочками мы стали косить газоны, а весь наш одеколон выпила рота, пока мы были в карауле.
   Следуя же второй части принципа, сержант стал выжимать из нас пот, 'от каждого по способностям'.
   Еще у него был любимчик, естественно в рамках морального облика советского человека, - ефрейтор Кожомин, командир отделения. Нашего. Если кто-то где-то и непременно в личное время нуждался в помощи, например, дотащить мешки с грязным бельем к прачечной - добровольцы вперед, ефрейтор Кожомин, ведите свое отделение на помощь. Кто из кухонного наряда добровольцем в посудомойку? Первое отделение, ефрейтор Кожомин...
  
  В первый месяц масла тоже было каждому по потребностям, поскольку четверо узбеков отделения никогда его не ели. Когда же голод приучил их к благам цивилизации, делить масло поручили мне.
  - Он наделит! - завопил зануда Сычев, - Побольше себе, а нам остатки.
  Он с революционной бдительностью надзирал, как я плоским концом ложки разрезал брусок на десять частей, а потом неожиданно для него пустил тарелку по кругу, и когда она вернулась, взял последний кусочек. По поводу масла Сычев больше не стонал, но постоянно находил другие причины.
  Наш занудный друг, товарищ и кореш постоянно сомневался в светлом будущем всего отделения и решил сделать его более комфортным. Для этого он вечером в курилке при Кожомине стал вспоминать, как сладко напился последний раз перед армией, предполагая, что тот не вытерпит и убежит в самоволку, и если попадется, то любимчиком (со всеми последствиями) будет кто-то из другого отделения.
  Через час, когда интриган расписывал уже десятую великолепную попойку (Кожомин слушал внимательно, но реагировал как-то недостаточно бурно), я оторвался от книги и увидел, как Равиль Шамсутдинов очень криво приближается к пожарной лестнице. Эту наклонную лестницу с перилами, рассчитанную на двоих в ряд, перекрашивали каждый месяц, хотя ходить по ней, было строжайше запрещено. (Просто, старшине роты надо было истратить всю бочку краски, чтобы получить свежую и другого цвета). Последний раз ее покрасили два часа назад, и мы были уверены, что Равиль просто идет мимо.
  У нас во взводе были уральские татары и ташкентские узбеки, но татаро-узбек Равиль сторонился и тех и других, относя себя к русским. Но когда же он успел сбегать и напиться, ведь, кажется, еще недавно сидел с нами! Правда, через забор до магазина легким непринужденным бегом - семь минут, или час - с препятствиями типа патруля.
   Итак, Равиль сел на землю у лестницы и сняв сапоги, связал их портянками. Затем, перекинув через плечо, он аккуратно поднялся по свежей краске на второй этаж, там, сев на подоконник раскрытого окна, дотянулся до боевого листка, разорвал и встал на его половинки липкими ступнями.
  Когда мы, обежав вокруг, заскочили в казарму, Равиль спал, укрывшись одеялом, из-под которого торчали боевые листки.
  Его преступления в совокупности (лестница; кровать, расправленная до отбоя; порванный 'Боевой Листок'. Что еще? Ах да, и пьянство с самоволкой), даже с учетом смягчающих обстоятельств (бережное отношение к сапогам и полу в казарме) тянули лет на триста гауптвахты, то есть примерно, как измена Родине в особо крупных размерах.
  А утром он еще и выговаривал нам: что за детские шутки, прилеплять к подошвам спящего наглядную агитацию, и скромно отказывался от своих подвигов в пользу других.
  Через пару суток, сержант, тихо подняв среди ночи Равиля, провел с ним, при содействии других сержантов, воспитательную работу в каптерке, где внушил коммунистические идеалы внушительными кулаками по моральному облику.
  Так, рикошетом от Кожомина, сычевская пропаганда поразила Равиля.
  
  Трудности перевода
  
  К нам, примерно через месяц после начала службы, перевели из третьей роты четырех курсантов. Наверно в стране и так был избыток механиков по вертолету и двигателю, а по авиавооружению - недостаток. Занятия не начались, так что они ничего не пропустили по нашей специальности, а в третьей роте ничего лишнего еще не узнали.
  Новички бросили свои вещи в каптерке и ждали на улице появления командира роты, чтобы распределиться по взводам. Время было личное, я подсел к ним в курилку и немного поболтал. Выяснилось, что их роту составляли выходцы из Москвы, Ленинграда и Вологды, а у нас были представлены Ташкент, Свердловск и Архангельск.
  Появился наш сержант и послал одного из них в клуб - там, говорят, командир роты. А следом меня, потому, что новенький не знает нашего капитана в лицо. Я же на построении видел ротного, из задних рядов, один раз, от козырька и выше.
  Почему-то в школе самых длинных всегда усаживают на последние парты, фотографы тоже стараются не заслонять ими остальных, а вот в армии наоборот, из всего взвода только трое в первой шеренге и могут без помех есть глазами начальство.
  Итак, я догнал молодое пополнение, его звали Лёня, и на правах старослужащего четвертой роты повел в клуб, наивно надеясь узнать своего командира по фуражке. Москвич Лёня надменно окинул меня взглядом аристократа, разжалованного в солдаты. По его виду было заметно, что перевод к нам он воспринимает как ссылку 'в деревню, в глушь, в Саратов'.
  Чтоб отвлечь его от унылых мыслей я заговорил о литературе. Достаточно много вещей, названных мною, он не читал, хотя, разумеется, слышал о них, и он был так поражен начитанностью в глухой провинции, что его высокомерие сноба поколебалось и потрескалось. Лёня даже разговорился.
  Он, досрочно закончив третий курс московского химико-технологического, договорился о переводе в МГУ. Не веря в свою удачу, он быстро забрал документы в одном деканате и привез их в другой. Там ему сказали: хорошо, принеси их первого сентября, и мы тебя зачислим.
  - Но меня же в мае в армию заберут! - взвыл Леня.
  Действительно забрали. Правильно, что не верил.
  В клубе ни одного капитана мы не нашли, а Леня, проходя мимо рояля, не утерпел и, сев на табурет (не специальный с винтом, а солдатский, на четырех деревянных ножках) заиграл Моцарта.
  - Давай в четыре руки, - пригласил он меня.
  Я отказался играть по уважительной причине (не приходилось раньше), и его снобизм, обретя душевное равновесие, быстро пошел на поправку.
  Возвращаясь в роту, я спросил у Лени фамилию, чтобы уговорить сержанта взять его в наш взвод.
  - Мою фамилию сложно запомнить, - застенчиво сказал Леня. - Даунгауэр.
  - Ну и что тут сложного, - удивился я, - У нас во взводе Дельабдукаримов с Неметхутдиновым и ничего.
  
  - Товарищ сержант, - нашел я чуть позже своего командира взвода, - классный парень, попытайтесь его к нам перетянуть. Фамилия его - Эдинбур...г?.. а, Эдинбауэр.
  К нам во взвод попали Мальцев и Ким.
  P.S. Когда Лёнино высокомерие забиралось слишком высоко, мы с Иванушкой Мальцевым называли его уменьшительно-ласкательно - 'Даун'. Помогало!
  
  Впоследствии, они рассказали мне предысторию своего появления в нашей роте.
  Иванушка Мальцев был единственным на всю учебку, кто рискнул взять в армию гитару. Как-то раз он заскочил в каптерку, где она хранилась, чтобы успеть, хоть немного поиграть до вечерней поверки. В каптерке возлежал на стуле старший сержант Кочив, бандеровец по происхождению, а кроме него в уголке неслышно сортировал портянки на правые и левые каптер Ким, и еще двое солдат тратили личное время, занятые чем-то подобным по приказу старшего сержанта.
  - Мальцев, - лениво сказал Кочив, - а подари-ка ты мне гитару, может, научусь к дембелю петь дембельские песни.
  - С чего это вдруг - хмуро огрызнулся Иван.
  - А во славу русского оружия.
  - Оружия говоришь? - и Ванька перехватил гриф как монтировку.
  Тусклые глаза поднимавшегося Кочива ничего не выражали, он уже привык ломать такие попытки сопротивления. Неожиданно рядом с Иванушкой молча встал невысокий, но решительный парень по кличке 'Геолог', хотя партия с которой он пару сезонов таскался по Забайкалью, была геодезической. А когда третьим мушкетером подошел москвич Леня, в каптерке стало тесно, несмотря на то, что бледный Ким незаметно выскользнул за дверь.
  Ростом Кочив был, как и все сержанты постоянного состава учебки, не меньше 180 см., и только Мальцев мог смотреть ему в глаза, не круто задирая голову. Но даже двоих Мальцевых не хватило бы слепить одного Кочива. И все же 'страшный сержант' замер в сомнении. Его голова пошла кругом, при каждом обороте выдавая по мысли: ...он никогда не ломал сразу трех... может и до политотдела дойти... и зашел то уже слишком далеко...чтобы спустить на тормозах... так эти салаги совсем оборзеют...- и по морде не дай лишний раз... может до ночи оставить...
  Революционная ситуация, то есть безвыходная. Верхи не решаются, низы не дают. В этот момент и зашел в каптерку командир третьей роты. До того, как Кочив скомандовал 'Смирно' и все вытянулись, капитан успел оценить обстановку, как приближенную к боевой, по гитаре на отлете и сгорбившимся стойкам солдат. Сориентировался мгновенно и приказал, всем троим курсантам через десять минут с вещами ждать его у входа в казарму.
  Они стояли и курили, снимая напряжение, когда к ним присоединился и Ким, тоже с шинелью и парадкой в обнимку.
  - Ким, - спросил умный Иван, - что ты сообщил капитану?
  - Я, когда выскочил из каптерки, наткнулся на него сразу же на лестнице, говорю, товарищ капитан, портянок нечетное число, пойдемте в каптерку. Он отчего-то сразу догадался, что я его зову не портянки считать ... Пришлось рассказать про гитару.
  Показался капитан, тоже закурил, и с уважением оглядев ребят, негромко произнес:
  - Я очень не хочу дальнейших осложнений и в первую очередь для вас, поэтому идите в расположение четвертой роты. Это лучшее из того, что можно сделать. Счастливо дослужить, - и с каждым, (Ванька уронил все, перехватывая гитару), попрощался за руку.
  Потом капитан добавил:
  - А Кочиву я, в меру сил, постараюсь не давать возможности наглеть.
  Сдержал слово! Это потом уже в полку, подтвердил ленинградец Васильев, оказавшийся в третьей роте во взводе у Кочива.
  
  Кулон в законе
  
  На первом занятии по электротехнике преподаватель (капитан) затянул вступление, обещая после экзаменов гражданское удостоверение электромонтажника, с которым демобилизация будет гораздо приятней.
  Мы с Иванушкой за последним столом резались в изысканную игру 'буриме', и поэтому пропустили начало лекции и вопрос капитана, поставивший в тупик почти пол взвода. А капитан уже добрался до нас, и поднял меня. Я прикинул, с чего он мог начать, с индуктивности или емкости, ну не с закона же Ома, его-то чего вспоминать, восемь классов у всех ведь есть, а тут больше десяти человек не могут ответить, неужели правила Кирхгофа? Так и не определившись, я тупо и вежливо попросил повторить вопрос. Капитан, раздраженный тем, что я даже и вопрос с первого раза не понял, ехидно повторил:
  - И какой же заряд у электрона?
  - Минус один и шесть на десять в минус девятнадцатой, - не задумываясь, ответил я. Физика была моим любимым предметом.
  - Чегооо?!!
  - Кулона, - я пожал плечами, - или вам надо в СГСЭ?
  Капитана, минут пять тщетно добивавшегося - 'положительный' или 'отрицательный', мой ответ зашкалил.
  - Где учился? - наконец спросил он.
  - Уральский политехнический институт, полтора курса - четко отрапортовал я.
  - Кто еще, где учился?
  Поднялось пятеро.
  - На моих занятиях можете больше не появляться.
  Мы были счастливы полгода, экзамен сдали без подготовки.
  
  Мы не рабы, рабы любви.
  
  Одним из тех, кому повезло получить ежедневный час свободы, был ташкентский кореец Ким, луноликий однофамилец барда, (и всех остальных корейцев, которых я когда-либо знал). Он воспользовался неточностью формулировки капитана, и был единственным гуманитарием среди бывших студентов-технарей. Кима забрали с четвертого курса ВГИКа, а там, насколько я знаю, электротехнику не преподают, разве что на факультете осветителей. Ну и пусть, мое уважение к человеку искусства взлетело на недоступную высоту Эвереста.
  Мы втроем болтали в беседке, скрывавшей нашу праздность от командиров и, как тут же выяснилось, каждый оставил свой след в искусстве. Иванушка Мальцев (первый курс тюменского индустриального), длинный, худой и нескладный парень, успел освоить несколько профессий, в том числе и монтажника сцены в драматическом театре, а след оставленный им, был следом от монтировки. Мне в позднем детстве тоже довелось чуть меньше года поработать актером на Свердловской киностудии.
  - Как ты сумел из Ташкента и во ВГИК, с конкурсом человек двести на место? - спросил я Кима.
  - По представлению от Узбекфильма, там у меня папа директор киногруппы. У нас во ВГИКе была интересная группа до четвертого курса: якут, нивх...
  - Чукча, - подсказал я, начиная догадываться, что это за группа была.
  - Чукча, хакас...
  На Джомолунгме появились пустые бутылки и консервные банки, и она слегка осела, но все равно сияла белоснежной вершиной.
  - Как тебе, Ким, вчерашний фильм? - спросил в ожидании профессиональной оценки Ванька, надеясь разрешить наш с ним недавний спор.
  - Какой?
  -'Раба любви'! Михалкова.
  - А-а-а, я начало только посмотрел, а потом спал, пока из зала не выгнали.
  Землетрясение! На равнину Джомолунгма, оседает пыль.
  - А какой из последних фильмов тебе понравился? - Ванькин вопрос был явно провокационный, поскольку 'Раба любви' была единственной стоящей вещью из всего дерьма, которое нам показывали три раза в неделю.
  - Вот был фильм про солдата - шофера, отличника боевой и политической подготовки, пока он не стал ходить в самоволки и пьяный не попал в аварию. Очень жизненный фильм!
  Я вспомнил это недоношенное детище киностудии министерства обороны (была такая, честное слово) на котором меня особенно сильно тошнило.
  Ванька тоже сидел с кислой рожей и, по-моему, жалел, что задал вопрос.
  По дну Эверестовой впадины ветер носил обрывки газет.
  - А помните, какая красивая девушка писала ему письма? У меня в Ташкенте была такая же, - Кима понесло, он зажмурился и расплылся в фазу полнолуния - Я два года сидел за партой у нее за спиной, а потом взял чернильницу и вылил ей на голову.
  - Ты что, Буратино начитался, из нее Мальвину-то делать?
  - Ну, нравилась она мне... Еще два года она со мной не разговаривала, а потом в кинозале у папы на работе, поцеловала, - Ким не мог остановиться и стал рассказывать, что они вдвоем творили уже в Москве, следующие два года.
  - ...Они жили долго и счастливо и кончили в один день, - оборвал я его неудержимые воспоминания.
  - Господа, вы звери... - сквозь смех едва сумел выдавить Ванька.
  Больше мы при Киме не говорили об искусстве.
  
  Ленинская премия
  
  Сержант никак не мог придумать, чем занять взвод, из-за того что грядущий по расписанию преподаватель заступил в наряд дежурным по части. Дорога была подметена накануне, новые одуванчики расцвести не успели, а со всеми остальными мелочами справлялись дневальные.
  Наконец он загнал нас в ленкомнату, принес из каптерки пачку тетрадей и приказал:
  - Каждому взять по тому Ленина и законспектировать дословно одну из работ. Слева по одному, берите, начиная с первого тома. Приду - проверю.
  Но уходя, все же сжалился:
  - Узбекам разрешаю конспектировать телеграммы.
   Равиль прикинулся узбеком, и это ему сошло с рук.
  - А корейцам? - попытался закосить под нерусскоязычника Ким.
  - Корейцам по две работы. Ты в своем ВГИКе, наверно собаку съел на Ленине. (В то время о корейцах и собаках еще ни одного анекдота не было).
  Мы по очереди разобрали полное собрание сочинений и сержант ушел. Мне досталось, судя по названию, пошаговое руководство 'Шаг вперед, два шага назад' и я успел законспектировать только одну страницу, так что до логического развития темы 'шаг вправо - шаг влево' не добрался.
  Золушке повезло, ее злая мачеха заставляла делать хоть что-то общественно полезное. И еще, ни у кого из нас не нашлось крестной-феи. Нет, у узбека Афони нашлось. Он наткнулся на телеграмму из одного слова, правда, он его не понял, но так старательно переписал, что после этого понять не смог никто.
  Перед приходом сержанта, Афоня лихорадочно листал случайно закрытый им том, и (точно в родне у него фея!) нашел рубль. Видимо автор заначки был уверен, что ни в одну нормальную голову не придет читать беззаветного Ильича. Все тут же бросили конспектировать и дружно зашуршали страницами в поисках ленинского наследия. Фей на всех не хватило, Фейербах не в счет.
  Сержанта хватило на всех. Солидные (больше страницы) конспекты сержант засчитывал не глядя. Только у Кима сравнил с первоисточником. Ни один узбек-кладоискатель не сумел снова найти свою телеграмму. Их сержант наказал тем, что заставил вечером переписать еще по одной.
  После ужина Афоня накупил в буфете печенья на рубль, найденный в сберегательной книжке Ленина, и единоверцы устроили себе роскошные ленинские чтения.
  
  Знамение...
  
  Не без душевного трепета приступаю к главной святыне советской армии - Боевому Красному Знамени. Душевный трепет, переходящий в мелкую дрожь, обеспечивали ежемесячные караулы у 'флажка', куда меня, как отличника боевой и политической подготовки, непременно ставили в парадной форме.
  В отличие от разгильдяев, которым не доверяли пост номер один, на первом этаже штаба, и поэтому охранявших учебный аэродром, с оружейными складами, я не мог, как они, спать, курить и даже ходить на посту. Все пространство, в пределах которого можно было перемещаться, ограничивалось площадкой в 30 на 30 сантиметров, с сигнализацией, которая, в случае схода, подло стучала бы, точней звенела, дежурному по части. А что тогда будет, даже сержант не мог сказать! Тот, кто стоял на противопехотной мине, боясь шагнуть, меня поймет.
  Мы оба со знаменем торчали в большой нише, из которой можно долго отстреливаться, не отступая ни шагу назад, (а то, не дай Бог, зазвенит сигнализация), если кому-то вдруг очень захочется спереть знамя части. От нечего делать я задумался, для чего оно может пригодиться в быту. Ну не фотографироваться же на его фоне, на халяву, хоть это и одно из главных поощрений солдата по уставу, а по жизни так лучше в отпуск на десять дней, чем целый фотоальбом. Да на мой автомат найдется больше желающих!
  Впрочем, одна причина могла быть, и, пожалуй, единственная, для оправдания моего тоскливого времяпровождения.
   Украсть знамя понадобилось бы, разве что какой-нибудь соседней части, у которой его в свою очередь тоже украли. Порочный принцип в армии, кстати, иногда поощряемый офицерами: - Если у тебя что-то своровали, ты обязан любым способом вернуть, и не подло украсть у ближних, конечно, а ловко стырить у дальних. В соседнем взводе, например.
  Рассказывали про солдата, пристроившегося со всеми удобствами в туалете на вокзале. Из соседней кабинки кто-то протянул руку и со словами 'Тебе тут еще сидеть, а мне уже идти надо' снял с него шапку. Солдат, несмотря на то, что приучен одеваться в 45 секунд, никого, конечно, не догнал и вернулся к своим с нарушением формы одежды на голове. Командир вскипятил ему мозги и дал время - двадцать восемь минут на устранение непорядка, иначе не поздоровиться, и не только от мороза. Солдатик пробежался по залам ожидания в поисках уже не своей, а любой вакантной шапки с кокардой, и не нашел ничего лучшего, как устроить засаду в том же туалете. Разглядев сапоги под дверью, он с теми же словами схватил шапку и удрал.
  Командир похвалил за то, что тот уложился в отведенное время, построил взвод для следования на перрон, и, только встав перед строем, почувствовал что-то неладное. Среди солдатских шапок возвышалась генеральская папаха.
  Обычно такая цепь из вынужденных краж, напоминающая дырочную проводимость, может тянуться очень долго, пока не закончится на каком-нибудь честном и принципиальном неудачнике. На мне, например. Когда у меня украли ремень, я просто купил другой в военторге, (а через год еще один). Сомневаюсь, что тот генерал тоже остался в засаде, наверняка и он оборвал проклятую цепочку.
   А пропажу из каптерки моих парадных брюк и рубашки в час отъезда из учебки, старшина роты компенсировал просто, сняв их с сержантской вешалки и подав мне. Боюсь, что в этом случае цепочка не оборвалась. То, что это были сержантские вещи, я определил только в поезде, переодеваясь перед Москвой. В низ штанин были старательно вшиты клинья, явно для демобилизации, а рубашка оказалась офицерской. Зеленые клёши выглядели так же нелепо и вызывающе, как галифе на матросе или золото на голубом, и я предложил их проходившему по вагону дембелю. Мы поменялись и счастливые разошлись, считая друг друга непроходимыми дураками.
  Ой, а ведь я оставил пост номер один, углубившись в воспоминания, которые произойдут только через несколько месяцев.
  Самая тяжелая смена с шести до восьми утра. Я начинал регулярно засыпать и просыпаться на четвереньках от грохота приклада об пол. Страх, что могла сработать сигнализация, взбадривал меня минут на пять, а затем я опять уплывал до очередного автоматного удара. После третьего отключения решил, что лучше от предупреждения Минздрава умереть стоя, чем спать на коленях и закурил. Долго умирать не дали шаги по коридору.
  К тому времени, когда виновник шагов попал в поле зрения, я успел закинуть, притушив, сигарету за стойку с опечатанным футляром, разогнать клубы дыма и придать сонному лицу зверское выражение. Офицер прошел мимо, не обратив внимания ни на меня, ни на запах дыма, ни на знамя. Хотя должен был и знамени, и мне честь отдать, сволочь, я уже два месяца в армии, знаю службу!
  Почему-то в глазах сизый туман, и табачный запах всё не рассеивается, я, изогнувшись, заглянул за стойку и обнаружил солидную кучу окурков, которые разгорелись от моей сигареты.
  Пожар на посту! По инструкции я должен сообщить по телефону дежурному по части, и в панике приступить к тушению источника горения из огнетушителя. Вот он на стене, опечатанный. Дыму все больше. Но мне же никогда не сдать пост с сорванной печатью на огнетушителе! Погибну, но не сдам. Вся моя короткая жизнь отмоталась перед глазами обратно. И заела на пионерском детстве. На кадре тушения костра. Я развернулся на месте и из строго индивидуального средства еще раз нарушил устав, спасая от огня боевое красное знамя. Имя мое неизвестно, подвиг мой тоже.
  Следующий часовой, принимая печати на чудом уцелевших огнетушителе и символе доблести и славы, долго морщился и подозрительно недоумевал, но ничего не сказал - на посту разговаривать не положено.
  Солдатская судьба, после этого, хранила боевые знамена от меня как можно дальше.
  
  Сухой закон и всемирное тяготение
  
  Я в патруле на вокзале Кирова. Киров - город дождей, ледей и гвоздей. В других городах, мне говорили похожее: Таллин - город сельдей, ледей и орхидей. Москва - город вождей, ледей и очередей. Причем, только первая и последняя характеристики - переменные. А центральная часть формулы - видимо константа для всех городов. Такие мысли мне навеяло непривычное обилие людей не в хаки. Мы ходили с незнакомым капитаном, поглядывая, как на горизонте разбегаются и прячутся фигуры в форме.
  Неудачники, пойманные с любым видом алкоголя, доставлялись к коменданту, который заставлял их выливать в грязное ведро своими руками свое же вино. Когда ведро почти наполнилось, последний солдат сунул туда последнюю открытую бутылку горлышком вниз и понес выливать. Комендант остановил его в дверях и, демонстрируя глубокое понимание физического процесса истечения жидкости из ограниченного объема в жидкой среде близкой по плотности, под влиянием атмосферного давления, заставил достать ее и вылить в жуткий инфернальный коктейль.
  Опять мы на перроне, солдаты, увидев нас, не рисковали покидать тамбуры, в отличие от гражданских. Средних лет мужик в стандартном спортивном костюме пассажира, торопливо возвращался к вагону, неся в одной руке трехлитровую банку соленых огурцов, и подмышкой газеты. Другой рукой он прижимал к телу бутылку водки и пытался в открытой ладони пересчитать сдачу. От умственных усилий он на секунду потерял контроль, и бутылка выскользнула, движимая ускорением летального падения на асфальт. У окружающих в унисон ёкнуло сердце и, как мне показалось, довольно громко, во всяком случае, я отчетливо услышал 'ёк' или что-то похожее.
  Где-то в коре спинного мозга, который не болит с похмелья, хранятся горькие рассказы обо всех, не донесенных до цели бутылках, обобщенные в образе девы над разбитым кувшином самогона. Изучение предынфарктных рефлексов алкоголиков, на глазах которых эликсир звонко превращается в грязную лужицу, дало бы Павлову не одну Нобелевскую премию. Однако Павлов не садистом был, а русским, и не издевался над бутылками с водкой.
  Мужик действовал даже не на уровне условных или безусловных рефлексов, те были по горло заняты слюноотделением, и совершенно точно, что он это не репетировал. Его подсознание, а точнее гиперсознание нашло единственно верное решение: пассажир бросил все - банку, мелочь, газеты и у самого асфальта поймал бутылку. Аккуратно поставил ее, собрал на газету огурцы, игнорируя монеты, затем надежно ухватил бутылку и поднялся в тамбур, под аплодисменты окружающих.
  
  Пришелец из будущего.
  
  Вместо капитана, читавшего нам курс бомбового вооружения, в класс зашел высокий и сравнительно молодой генерал-лейтенант, выслушал типовой рапорт Кожомина и, разрешив нам сесть, сам остался стоять. Он не торопился начать занятие, а внимательно изучал наши лица. Наконец, негромко спросил:
  - Какие можете назвать преимущества социализма перед капитализмом. Вы, боец...
  - Рядовой Сычев. Человек - человеку у нас друг, а у них враг.
  - А примеры привести сможете?
  - У них негров вешают, а у нас нет.
  - Негров нет? - пошутил генерал, но никто не рискнул рассмеяться. - Садитесь. Еще какие преимущества социализма? Вы, ефрейтор...
  - Ефрейтор Кубнин. У них деньги решают все и вдобавок эксплуатация человека человеком... за деньги.
  - Да, а у нас бесплатно, - опять усмехнулся генерал.
  Я пытался с задней парты определить цвет околыша генеральской фуражки. Голубой - авиационный или выгоревший синий - гэбэшный. Явная же провокация.
  - А вы, что можете сказать? - дошел он до меня.
  Я поднялся, лихорадочно вспоминая ходовые фразы из газет и школьные уроки новейшей истории:
  - У них стихийная экономика, депрессия и обвалы на бирже, а у нас планирование народного хозяйства... и биржи нет с обвалами.
  Генерал не улыбнулся, вернулся к своему столу и, глядя на доску, неожиданно стал говорить совсем о другом. Он рассказывал о грызне в руководстве страны сразу после смерти Сталина. О преступлениях первых лиц. О противостоянии армии и госбезопасности. Не называя фамилий, приводил факты, которыми заполнились газеты лет пятнадцать спустя, в постперестроечное время.
  Звонок прозвенел, когда он рассказал о смещении Хрущева. Генерал повернулся к нам, из общей массы сонных лиц выделил взглядом десяток внимательно-задумчивых и удовлетворенно закончил занятие.
  
  Мы рождены, чтоб сказку сделать былью
  
  Наряд на кухню начинался как кино. Нам выдали 'подменку' - гимнастерки и галифе старого образца, но новенькие, только что со склада. Я бы не удивился, если б на этих складах до сих пор лежали ментики, доломаны (подментики) и кирасы. Мы смотрели друг на друга как на массовку фильма про войну, то ли отечественную, то ли гражданскую, потому что без погон. Вот так, переодевшись фронтовиками, мы строем и пошли погибать в посудомойку. Через сутки из-за превосходящих сил посуды эта форма выглядела, как после форсирования топей в составе пятого Белорусского.
  Большую часть простора моечного отделения заполняли стеллажи для чистой посуды. Вдоль стены, занимали свое место в кильватерном строю, три обыкновенных (только для городских, разумеется) ванны, когда-то эмалированных, а теперь разукрашенных под бересту. Расставив наше отделение по позициям, сержант Мясников раскрыл ноу-хау мытья посуды в масштабах дивизии:
  - Самое главное: чем горячей вода, тем чище отмоется. А если найдут, хоть на одной тарелке или котле жирное пятно, будете заново перемывать все две тысячи.
  В качестве химического оружия посоветовал в первые две ванны добавить горчичный порошок (нет-нет не газ), и, уходя, приказал держаться до последнего. На этом кинокомедия с переодеванием сменилась трагедией ужасов. Мы взяли больно бешеный темп, больно горячую воду, и больно летающие между ваннами тарелки. Правда, когда Сычеву поправили прицел легкими постукиваниями по затыльнику , каски стали не так уж и нужны.
  Глубокой ночью в казарму мы шли полуживые - полувареные, особенно от второй и третьей ванны. Нам оставалось продержаться еще завтрак и обед.
  ***
  Равиль с сержантом получали на складе продукты. Сержант отмечал в списке, а Равиль грузил в кузов.
  - Тушенку считать будешь? - спросил солдат-завскладом, протянув расходную книгу.
  - Да нет, не вскрывай... - сержант, расписавшись, положил ее на стол. Но завскладом профессиональным движением вырвал угол из коробки и вынул банку.
  - Помнишь должок? - сказал он в ответ на удивленное восклицание сержанта и бросил банку в стол.
  - Тащи скорей, пока больше никто не набежал - приказал сержант Равилю.
  Но у машины Равиля остановил солдат-водитель, вынул еще две банки и спрятал в инструментальный ящик. Сержант смолчал. По дороге к столовой машину тормозили и старшина роты, и сержант пятого взвода и киномеханик. Так что на кухню Равиль внес коробку, не напрягаясь.
  - Кроме почетного долга у нашего сержанта что-то много непочетных долгов, - пожаловался он мне потом.
  - Долг платежом красен, - вспомнил я пословицу и, усмехнувшись, спросил, - Равиль, а каким платежом красен твой почетный долг?
  - Мне косить от почетного долга денег хватило только на пять лет.
  ***
  Повар-солдат, нарубив свинину для борща, внаглую жарил себе вырезку на сковородке. За ним электроплитку занял другой практикант школы поваров и стал жарить картошку, предназначенную для того же борща. То, что варилось на обед всей учебке, они не захотели бы есть и под дулом автомата, так как лучше всех знали состав и качество компонентов. Ким, отмывавший скользкий пол кухни, сходил с ума от полузабытых запахов перешибавших душок вареного сала из солдатского котла.
   Мясоруб доел жаркое, так и не поделившись со своим коллегой, (сложные у поваров взаимоотношения) и ушел курить, подкинув свою сковородку в посудомойку. Второй повар, нажарив картошки, выключил плитку под сковородкой и пошел приглашать хлебореза. Ким, задумчиво проводил его взглядом, неприметным движением (на кухне работали еще и гражданские повара) воткнул опять вилку электроплитки в розетку, подхватил свое ведро и тоже свалил, обеспечивать себе алиби.
  Когда вернулись кашевар с хлеборезом, прижимая к груди бутерброды с маслом, они нашли мясника в созерцательном настроении неподалеку от столба дыма поднимающегося со сковороды. Тот с флегматичностью индейца, передающего пространное сообщение, помахивал своим колпаком.
  Хлебороб, которому мясо, все-таки перепадало, затушил назревающую драку (сковорода вместе с запасами дыма была отправлена в моечное отделение). Но голодный повар, похоже, не успокоился и принялся готовить 'блюдо, которое подают холодным', как говорят сицилийцы, то есть месть.
  Не прошло и часа, как мясофаг хватился своего топора. Он, в отчаянии, что ему нечего будет передавать сменщику при сдаче наряда, опросил всех на кухне, в посудомойке, и даже в зале. Облазил все кладовки - топор исчез.
  - Не майся так, кошковар, дался тебе этот топор, не автомат же, - попытался успокоить его сержант, - а следующему какашковару передашь пожарный, что у крыльца висит.
  - Лучше бы автомат, - плакался солдат, гремя лотками в холодильнике. - Автомат мне и даром не надо. А мясницкий топор даже в магазине не купишь.
  Он уныло закрыл холодильник на ключ и вернул связку сержанту. Затем в суицидном самочувствии вышел на улицу и рассеяно остановился у пожарного щита.
  А в ужин на дне котла с перловкой нашелся топор, с вываренной до белизны рукояткой. Вот только, по рецепту сказки, топор обязательно очищается от топорища и кроме крупы непременно должна добавляться тушенка.
  
  Закон Бойля-Мариотта для противогаза
  
  - Рота подъем! ...Тревога!
  Взгляд на часы - и сорок минут не поспали! С верхних коек ответственные за светомаскировку попрыгали на подоконники и накинули на крючки свои одеяла. Сержант включил свет, он уже в штанах и кителе. Быстр! Хотя ему-то сверху на шею никто не скачет и не сшибает в момент прицеливания задранной ногой в штанину. В уголке, чтоб не затоптали, командир роты нетерпеливо тряс секундомером.
  Теснясь, накинули форму и скрепили ремнем, пуговицы будем застегивать потом, а вот портянки каждый наматывал тщательно. Бегали, знаем. Построились, капитан проскочил мимо подгонять другой взвод, а мы, на ходу накидывая шинели, следом за сержантом опрометью загрохотали в оружейку. В шкафу каждый выхватывал по инструкции свой автомат, а вот противогаз - первый попавшийся, ими обменяемся позже. Странная инструкция. Лучше бы наоборот - свой противогаз и любой автомат, ведь АКМы-то все одного размера.
  Паруся шинелями на лестнице, а мы уже научились не прыгать на полы впереди бегущих, вывались на улицу с полными руками предметов первой необходимости и опять построились. Вот тут, при свете звезд и пришла пора остальных пуговиц. Мы торопливо нанизывали подсумки и штык-ножи на ремни, одновременно удлиняя их, чтоб застегнуть без усилия поверх шинели. А некоторым удавалось и поверх автомата.
  То тут, то там у кого-нибудь соскальзывало с плеча оружие и, непременно тюкнув соседа, звенело об асфальт. Обменяться ругательствами времени не хватило, как и противогазами. Капитан, выпихнув из дверей последнего курсанта, скомандовал:
  - Рота, на аэродром, бегом... МАРШ!
  Ё-хо-хо, понеслись! Уже на бегу, поверх застегнутой шинели перекидывали через голову лямку противогазной сумки, и затем автоматный ремень. Больше падать не будут, как у последних, что еще застегиваются и иногда выскакивают из строя, ловя потерянный ремень, или штык-нож. Они не так уж и виноваты, просто потеряли секунды, дожидаясь очереди в оружейку.
  Отогнав роту метров на сто - двести, командир перевел колонну на шаг, а затем, позволив десяток торопливых вздохов, остановил, чтоб скомандовать 'Газы'. Курсанты с закрытыми глазами схватились за противогазные сумки, и напялили на лицо холодную резину.
  Мне досталась маска на пару-тройку размеров больше и дыханию, практически, не мешала. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!
  Но едва опять побежали, как она стала болтаться выменем только что подоенной козы и шлепать по щекам. Эта противогазья морда все норовила уткнуться в грудь. Окуляры показывали мне только мелькающие пятки сапог на светлом фоне асфальта. Задирание головы назад, внутри резиновой оболочки, ухудшало обзор до нуля. Но все равно сквознячку под маской я радовался больше.
   А кому тогда не повезло? Во взводе, да пожалуй, и во всей роте голова такого размера была одна, у ротного писаря. Приподняв маску за жесткий клапан, я разглядел неподалеку растянутую до неприличия резину на куполе без пилотки. Пилотки, кстати, на лысой резине держатся неуверенно и вскоре неощутимо соскальзывают. Поэтому обычно следом за ротой идет дневальный и собирает их в стопку.
  Да, а бедолаге-писарю, похоже, достался кукольный противогаз Неметхутдинова. Глаза уперлись в круглые стекла маски, а может, и расплющились, как носик любопытного ребенка в окне. Впрочем, и нос, должно быть, тоже расплющился.
  - Руки от противогазов! - периодически покрикивал капитан, пробегая мимо налегке. Очевидно, он обладал иммунитетом к отравляющим веществам. Поле зрения опять упало ниже допустимого. Только бы не отстать от сапог-ориентиров, а то и заблудиться недолго.
  Ну вот, закончился затяжной подъем, это значит, что уже аэродром. Нас загнали в пустой рифленый ангар и даже разрешили повалиться на скамейки. Все двести насекомоголовых расселись, хрипя лепестками клапанов. Многие, украдкой оттянув резину, пытались слить пот. А у писаря отковырять край от щеки и просунуть палец не получилось. Несомненно, Эдгар По написал 'Маску красной смерти' предрекая противогаз!
  Видимо, для того, чтобы участники коллективного отдыха развлеклись на аттракционе и испытали приступ счастья, наш массовик-затейник зажег дымовую шашку. Электрические лампочки под потолком померкли в тучах и моя очередь дышать кончилась. Я, собрав избыточную резину в кулак, прижимал его к щеке, как страдающий зубной болью. Но дым нахально залезал, и уже начал выедать негерметично зажмуренные глаза. Мое счастье испытания явно не выдерживало.
  Командиры, через пять минут поняв, что нас не удастся выкурить со скамеек простым дымом, открыли настежь ворота ангара и выгнали всех в ночь подышать свежим фильтрованным воздухом. А сами пошли проверить, не остался ли кто валяться, пользуясь дымовой завесой. Никто не остался. И только после этого прозвучала симпатичная команда, придающая человеческому облику обаятельность и фотогеничность.
   - Снять противогазы!
  Мы стояли россыпью, подняв светлые, открытые лица к звездам, пушистым от слабой дымки из ангара, и плавно покачивались как обкурившиеся. Лишь один писарь поразительно напоминал глубоководную рыбу горячего копчения.
  
  Для чего студенты в армии
  
  - Мне необходимы те, кто помнит, чему учился в институтах, - объявил командир роты на утреннем построении.
  Если бы вызвал кто-нибудь другой, вышли бы из строя, не задумываясь, а черный, как сапоги, юмор капитана все уже знали. Он, бывало, выбирал курсантов имевших водительские права, чтобы перед сном подмести дорогу.
  Среди других пришлось выйти, задумываясь, и нам, большим любителям электротехники. Капитан, оценив размеры команды, сразу отверг, помощь и тех, кто не окончил первый курс, и гуманитарную помощь.
  - Оставшиеся, в ленкомнату бегом... марш, - и повернулся к строю.
  На бегу, мы слышали, как рота дружно затопала на занятия. Отряд не заметил утечки мозгов.
  В ленкомнату нас набежало пятеро, и всем удалось не только отдышаться, но и подремать, пока не подошел капитан, с кипой учебников.
  - Матанализ, теоретическая механика и сопромат. Выбирайте.
  Никогда с таким удовольствием я не раскрывал знакомый сборник задач по термеху. Более скучное занятие делает все другие захватывающе увлекательными.
  Капитан, дав нам время, после нахлынувшего счастья прийти в себя, пояснил:
  - Я учусь заочно в академии, через четыре дня надо отослать задания. Решайте, и от моих оценок будет зависеть ваше распределение по полкам. Помните курсантскую поговорку 'Главком припас для нас три дачи: Чита, Могоча, Магдагача'? Вопросы есть? - и, решив, что напугал достаточно, ушел.
  От прежнего воодушевления почему-то не осталось и бесконечно малой величины годной на приращение.
  Расставляя вектора скоростей, я непроизвольно думал, зачем в военной академии преподают инженерные дисциплины. Ну, допустим, математический анализ еще можно применить в военном деле. Интегрируя роты с батальонами и батареями можно получить в результате армию. А войско противника, наоборот дифференцировать (расчленить), если, конечно, враги согласятся с нашими расчетами. Попутно разрешается отыскивать производные в генералы.
  Теоретическую механику же использовать для исследования, долго ли тела будут находиться в покое под воздействием вооруженных сил. Что там еще осталось, сопромат? Ну, сопротивление материалов это явно партизанское движение. На теории вероятности вероятного противника, я опомнился и вернулся к задаче.
  Три дня мы, почти под домашним арестом, не покидали ленкомнату, кроме как в столовую и на вечернюю поверку. Мы успели вовремя, а капитан на наше место засадил писаря, красиво переписать все задания в тетрадки.
  Писарь, низкий и широкий архангельский помор, отличался аккуратностью робота, а когда ему объяснили разницу между некоторыми русскими и греческими буквами, то стал переписывать и без ошибок. Правда, знак интеграла у него был очень похож на скрипичный ключ. Единственное, чего не учел капитан, это его оцепенелый темперамент Белого моря в ожидании навигации. Когда писарю пригрезилось, что в срок никак не уложиться, он как лед, тронулся искать командира роты. Но не нашел и пожаловался старшине. Прапорщик решил вопрос по-армейски быстро, то есть не задумываясь. Отрядил ему в помощь троих из оставленного на хозработы взвода.
  Не знаю, что подумали в академии, получив задания от офицера, обладающего четырьмя почерками.
  А распределили меня во Львов. Интересно, какой оценке он соответствовал?
  
  При параде на Красной площади
  
  Свирепее московских патрулей не бывает, бойтесь их, предупреждали нас в учебке, именно патруль остановил немцев под Москвой за нарушение формы одежды.
  Рано утром, умытые и начищенные везде, где возможно, мы с русскоязычным татаро-узбеком Равилем, въехали в столицу патрулей. И тут же на перроне попали в их цепкие лапы.
  - Нарушение формы одежды - довольно констатировал патруль.
  - Где?!! - вежливо возмутились мы. Особенно вежливо я, накануне удачно сплавивший проходящему дембелю единственную причину, по которой нас могли зацепить - сержантские расклешенные брюки.
  - А у вас сзади на разрезе шинелей четыре пуговицы, а солдатам положено три! - ехидно сосчитал патруль.
  - А мы еще не солдаты, а курсанты вертолетной учебки! - гордо возразили мы.
  - А мы московский патруль! И пошлем в учебку телегу на вашу форму одежды.
  - Да не жалко, мы туда уже не вернемся! - вежливо огрызались мы, откручивая друг у друга сверхположенные пуговицы. Пуговки стояли насмерть. Я взял штык-нож с пояса, не ожидавшего такой наглости, патрульного солдата, и быстро отпилил суперпуговицу, а пока лейтенант карябал ногтями кобуру, (Овладевание...обладание... завладевание...холодным оружием при исполнении...- неразборчиво было написано у него на лице. - Устранение нарушения подручными средствами - подсказал я ему честными глазами) передал штык приятелю, который тоже, сделав обрезание, вернул еле-еле режущее оружие на пояс солдату.
  - Разрешите следовать...
  - Следует разрешить, хотя следовало бы, куда следует - облегченно пошутил лейтенант, и отпустил нас.
  Но от таких шуточек настроение начало портиться. Отметив билеты в комендатуре, и сдав мешки в камеру хранения, мы отправились на экскурсию. Полутатарин-полуузбек на эскалаторе, как Михалков, напевал 'А я иду, шагая по Москве'. Совершив рекогносцировку в вагоне метро по карте на стенке, мы нацелились в сердце города-героя, но вышли на поверхность в районе желудочка, и, наконец, попали на Красную площадь.
  Мавзолей был закрыт, видимо Ленин не работал. И Кремль был закрыт - Брежнев тоже не работал. Был открыт музей-собор Василия Блаженного - (Ну хоть кто-то из них работает!) и мы прочитав, что военнослужащим - свободный вход, не удержались от халявы. Поплутав в катакомбах собора, (не сюда ли бесплатно заводил военнослужащих поляков Иван Сусанин?), мы опять по булыжникам площади пошли в Исторический музей - вдруг там тоже задаром. Но в самом эпицентре социализма были остановлены милиционером, который стал тщательно изучать наши документы, одновременно ведя допрос.
  -Зачем сюда пришли?
  -Посмотреть с чего начинается Родина, которую будем защищать с другого ее конца.
  - Куда следуете?
  - Куда следует. - К месту службы.
  - А в КПЗ до выяснения?
  - А успеем? У нас поезд через четыре часа. - Да мы уже уходим.
  - Тогда следуйте в зал ожидания, там лучше ждать, чем в камере, - и вернул военные билеты.
  Мой татаро-узбек Равиль почувствовал национальную рознь в душе: его составляющая от татар-кочевников толкала на поиски приключений, а оседлый узбекский ингредиент нерешительно тормозил.
  -Уже второй раз документы проверяют, - пожаловался восточный друг. Знал бы он, что будет двадцать лет спустя... - А еще надо бутылку купить - это напомнила капля крови от Омара Хайяма, и перевесила чашу.
  Приобретение сухого вина было тщательно спланированной операцией.
  Брать решили в кафе, потому что другие точки плотно пасли патрули. Вот только наценка вызвала непредусмотренный дефицит бюджета. Зато имелся туалет, где можно было спокойно упаковаться. Шинель способна скрыть контрабанду еще меньше, чем гидрокостюм. Но я, легко втянув живот, ничем не обремененный со вчерашнего дня, брючным ремнем притянул бутылку к позвоночнику. Внешний осмотр не выявил никаких аномалий формы одежды, и мы неторопливо пошли на вокзал.
  Вот только бутылке не сиделось в гнезде. Бутылки живут не по закону Гука, а по закону Мэрфи. Поэтому и недолго живут. Моя бутылка скользнула в правую штанину. Будь я в сапогах, проблемы бы не возникло, длинная шинель скрыла бы и сапоги бутылкой и кавалерийскую походку. Но мы были в ботинках, так что из штанины вел прямой выход на асфальт.
  - Стой, - негромко скомандовал я эскорту и надул бедро. Бутылка замедлила ход, но не остановилась, я согнул ногу и запомнил с тех пор: колено, это узкое место любого трубопровода. И она, и я замерли в нерешительности. (Какое счастье, - еще раз подумал я, - что обменял трофейные клеши). Наклонившись, я рукой сквозь штанину начал загонять ее обратно. Перед лицом был рекламный щит: хорошенькая проводница завлекала в вояж, очень короткой форменной юбочкой. Со стороны я, конечно, выглядел забавно - припавший к коленкам проводницы и одноногий, как оловянный солдатик.
  - Патруль, - прошептал однополчанин, как будто мне и без этого было мало проблем.
  Я отшатнулся от ножек железнодорожницы и сосредоточился на своих. На одной из них сделал поворот направо и, распрямляясь в стойку смирно, с перепугу по-привычке щелкнул каблуками, что с поджатой другой ногой непросто. Патруль, наверно, увидел впервые, как солдат отдавая честь, одновременно сделал книксен. Я же активно соображал что симулировать: инвалидность или аппендицит, чтобы не переиграть и не вынудить их на оказание первой помощи. Патруль прошел мимо, от изумления отдавая честь с одновременным поворотом головы на 160º. Даже документы не проверил в замешательстве. Я отвернулся и продолжил борьбу. Ноги меня держали с большим трудом.
  - Дыши, дыши глубже, - издевался с сочувствующим видом расхрабрившийся соплеменник Ходжи Насреддина.
  Мне удалось приподнять бутылку в положение равновесия, и пока я ковылял, как престарелый канатоходец, друг сбегал за мешками. Вытащив из своего 'сидора' сапоги, я залез в него ботинком, и, держась за края, якобы уплотняя содержимое, с облегчением потряс выпрямленной, расслабленной ногой, провоцируя выкидыш. Бутылка, прилипшая к вспотевшей от напряжения ноге, выходить передумала, а танец в мешке начал собирать зрителей.
  - В капкан попал, да? - тешилось дитя разных народов.
  (Хороший узбек - хуже татарина).
  - Мыши в камере хранения, - успокоил я любопытных и, наконец, вынул освобожденную ногу. Зрители побежали за сумками, а на наш поезд объявили посадку.
  
  
  Полусухой закон (вне сухого закона)
  
  Вагон полностью занимали курсанты разных авиационных учебок. Полное ощущение казармы от сверкающих голубым погон, двухъярусных мест, да и проводница, командует как старший сержант, и вовсе не та, с коленками на уровне глаз (реклама нагло врала всегда). Поезд тронулся по расписанию, к огорчению ребят из Красноярской учебки - они потеряли в Москве троих.
   - Бегут, - вдруг радостно закричал солдат, почти целиком высунувшийся наружу, - успели в последний вагон!
  - Всё заходи, а то и тебя потеряем, - протолкалась к дверям проводница и закрыла нам Москву.
  Через полчаса пробились сквозь неоткрытые кое-где тамбуры трое отставших. Оказывается, они в одном из московских небоскребов катались на лифте, где, застряв, и просидели пять часов. Им дома в деревне, конечно, будет, что рассказать о столице.
  А мы из окна прощались с уплывающей Москвой, попивая Алиготэ, и закусывая случайно найденным в кармане куртки ЛТО (летнее техническое обмундирование) сухарем.
  'Голубой вагон идет, качается'. Это о нас. За исключением заключенных в лифте и еще нескольких неудачников, все бутлегеры удачно пронесли свою контрабанду. Мы поделились с несчастным из нашего купе, и другие бедолаги не были обижены.
  Суровая проводница тоже оттаяла, с солдатами неподалеку, и даже чай разносила бесплатно. Между прочим, есть очень простой и надежный способ, как мгновенно стать красивой и неотразимо-привлекательной. Надо перелезть забор ближайшей воинской части.
  Большая часть голубых погон сошла ночью в Киеве. А мы на вокзале Львова посчитали оставшиеся на двоих 12 копеек, купили булочку и стали решать, сразу сдаваться, или еще до вечера погулять по городу. С одной стороны готика, а с другой патрули... или бандеровцы, неизвестно, кто тут страшней. Размышления прервал... Кто? Патруль конечно. Нас проводили в автобус штаба округа, и увезли.
  
  Мне совсем не понравился Львов, точнее штаб округа, а еще точнее казарма Львовского штаба округа. В ней жили участники ансамбля песни, и возможно пляски. Плясок я не видел, но парадными песнями они нас задолбали. Из одного угла в полный голос звучит 'Партия - наш рулевой' так и хочется спросить, а штурман с капитаном тогда кто? Дневальный, как 'и Ленин, такой молодой,..' распевает, чистя сортир: '...и дембель - Октябрь впереди'. Дней через пять этот официозно-патетический кошмар кончился, сделав меня навсегда диссидентом эстрады и личным врагом Пахмутовой.
  Нас с Равилем выдернули из топающего на ужин строя, вручили документы и, объединив с такими же голодными туркменом и украинцем, повезли на вокзал. Дорогой я прочитал, что место нашего назначения - город Бердичев. Это название выходило за пределы моего школьного курса географии. Тут требовалась, видимо, высшая география, и я слегка растерялся.
  - У вас в республиках есть такой город, Бердичев? - спросил я своих интернациональных попутчиков.
  - В моей есть, - признался украинец-ефрейтор.
  Поскольку других заявок не было, мы не мучились с выбором, как витязь на распутье, и нашу команду возглавил, ефрейтор, знавший, где искать этот самый Бердичев.
  - Все дороги ведут в Шепетовку, - успокоил он нас, - где недалеко, налево от вокзала живу я, заедем ко мне, сутки у нас есть, а Бердичев направо и трошки подальше, часа четыре на электричке. Мы довольные тем, что украинский язык ефрейтора доведет нас хоть до Киева, опять оказались на львовском вокзале, и опять голодные. До поезда часа три, Равиль уснул, - железные нервы у парня. А я еще раз обшарил ЛТО в поисках сухаря. Первые полгода мы жили на бегу ('Курсант должен передвигаться либо бегом, либо строем', - говаривал сержант в учебке, но часто практиковал и то, и другое вместе.) так что есть хотелось постоянно. Вот все и таскали в карманах хлеб на аэродром или в караул.
  Дождавшись уходившего звонить ефрейтора, оставили его караулить мешки и Равиля, а сами с молчаливым туркменом - метеорологом пошли курить на улицу. Там какой-то командировочный, глядя на наши голубые погоны, стал вспоминать свою авиационную юность. Он отслужил два срока: солдатом и, после военной кафедры, офицером. Я тоже рассказал пару баек.
  - Ребята, я угощаю, не откажете? - предложил он вдруг. Туркмен отказал и ушел. А я подумал, добро порождает добро, - недели не прошло, как осчастливил того беднягу в вагоне.
  Бывший авиатор привел меня к буфету перед вокзальным рестораном, достал очки и долго разглядывал реестр. Потом смущенно сказал: - Ты меня извини, но эти цены не для моих командировочных ...
  - Да ничего, конечно, - утешил я его, - в лучшие времена другой солдат подвернется...
  - Постой, - крикнул он мне вслед, - еще попытка.
  Мужик пошептал швейцару, кивая на меня. Швейцар оглянулся, (я пожал голубыми погонами) и, временно передав пост, исчез за портьерами. Командировочный встал на его место и довольно профессионально начал грудью оборонять дверь в ресторан.
  - Не положено... Ничего не знаем, кроме обязанностей... На том стоим... Хорошо сидеть места заняты... А еще интеллигентный и в очках индивид, ... только по письменному распоряжению МПС...
  Он подмигнул мне, я улыбался от души, восхищаясь.
  Вернулся швейцар, сунул дублеру бутылку, накрытую стаканом, и снова приступил к своим обязанностям:
  - Не положено... Ничего не знаем... Лезут тут, а еще с портфелями...
  Остановились напротив гардероба, находчивый мужик налил стакан и протянул мне. Я не взял, а глазами указал на приближающуюся полковничью папаху. Мужик логически завершил движение стакана вперед-вверх-к-глазам и начал на просвет, как знаток, изучать портвейн, явно крепленый другими винами. Пока полковник протягивал шинель гардеробщику, я успел выпить, а мужик налить себе, и уже не торопясь, начать смаковать букет.
  Полковник с голубыми просветами беспрепятственно миновал неприступного швейцара. Может, и швейцар служил в авиации?
  
  Шепетовку, где однофамильцу драматурга не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, я разглядел посреди ночи плохо, моей голове тоже давно не было так мучительно больно.
  Исцелила меня многочисленная родня веселого ефрейтора, которую он известил из Львова, и уже ждущая за праздничным столом. Сам ефрейтор быстро переоделся, и после первой рюмки, сев на велосипед уехал в ночь. Родня этому ничуть не удивилась, а отыгралась на нас, с удовольствием поя, ну и кормя тоже. Пришлось благодарно рассказывать о героической службе нашего попутчика в воздушной авиации (вот бы еще узнать какая у него специальность ... Связь говорите?.. Ах да, служили мы с ним в одном отделении связи...).
  С тех пор об украинском самогоне у меня остались самые лучшие воспоминания, а остальные воспоминания начались с Бердичевской электрички.
  
  
  
  
  Часть третья. Полк. Бердичев
  
  Нет пророков в своем отечестве, а в Бердичеве есть.
  
  Антисемитом я никогда не был. Семитом тоже.
  Городок Бердичев, (Житомирская область) прославился костелом, где венчался Бальзак и обитателями. Говорят, такой концентрации евреев на душу населения нет ни в Одессе, ни в Киеве. Когда один пьяный вологодский воин, из третьей эскадрилии, в увольнении затянул песенку 'Евреи, евреи, кругом одни евреи...' на центральной улице (видимо окружение навеяло), он очень долго получал по морде от граждан, и, что характерно, даже некому было заступиться.
  Столкнулись мы с этой демографической аномалией еще в электричке. Непоседливый старичок, спросив, не в Бердичев ли мы четверо едем, рассказал нам о нашей будущей службе на полгода вперед. И то, что попадем мы в вертолетный полк огневой поддержки, а формируется он у пригородной деревушки Радяньска, что командира полка пока еще не было, что через полгода отправят в Чехословакию, и много еще чего. А мы, дураки, не поверив штатскому, не удержали в похмельных головах всю жизненно важную информацию. Записывать надо было, конспектировать прорицателя!
  Спустившись на пустынный Бердичевский перрон, мы пошли искать коменданта вокзала, (он должен отправить нас дальше в часть), но нашли киоск с пивом. Тетка, открывшая нам бутылки, тоже начала предсказывать военные тайны нашего будущего, и вдруг осеклась:
  - Быстренько давайте бутылки обратно и берите булочки.
  Мы составили пиво в окошко, надкусили булки и медленно повернулись. К нам шел патруль. Танкистский патруль!
  - Старший, ко мне, - приказал офицер, не доходя до киоска на расстояние различимости звания.
  Ефрейтор, переложив надкушенную булочку в пассивную руку, пошел отдавать ему честь и докладывать. Танкист, несмотря на антагонистический род войск, отнесся с пониманием и сочувствием к нашей дислокации у пивного ларька и, улыбнувшись, посоветовал минут через десять оказаться на автобусной остановке, куда должна подойти машина из нашей части.
  Патруль ушел, доказав, что не все патрули такие сволочные, как в Москве. Мы, не сильно торопясь, допили пиво, опять не слушая словоохотливую продавщицу, затем нашли наш грузовик, который и привез нас к деревне Радяньска(!). Мало того, полк, в самом деле, только начал формироваться, а еще ходят слухи для служебного пользования, что, сформировав, нас отправят или в Монголию, или на Дальний Восток, или в Чехословакию(!). Вот тут впервые и возникло перед нами виденье сморщенного личика бердичевского Нострадамуса.
  
  Отец полка
  
  Полк под Бердичевом действительно еще не родился. Кроме казармы и столовой не было ничего, даже командира. Его обязанности выполнял начальник штаба полка - длинный и неразговорчивый майор Аксенов.
  Когда он был лейтенантом и летал на МИГ-21, по нему во время учений выпустили, сдуру, боевую самонаводящуюся ракету. Украинская традиция пулять ракетами во все, что сверху летает, имеет древние корни. Редкая авиатехника долетит до середины Днепра. Лейтенант оказался перед выбором - либо катапультироваться, либо подождать, пока ракета его не собьет и катапультироваться потом. Выбор сложней, чем кажется: если бросит самолет - посадят его, если нет - того долболоха из ПВО. Шансов уйти не было, потому что перехватчик - самолет очень скоростной, но не маневренный (радиус разворота, говорят, около 40 км), а 'кобру' тогда не умели делать. Лейтенант Аксенов самолет не оставил, да еще и увернулся от ракеты. Видимо, сильно жить захотел, а может, ракету сделали в конце месяца. Но на посадку он заходил уже капитаном. Вот только с тех пор не летал.
  Должность начальника штаба нелетная, чтобы в случае приземления в тылу врага не разглашались военные тайны. А вот командир полка и начальник политотдела летать были обязаны. Может, они особых военных тайн и не знали?
  Майор пришел, как-то, с утра проверить личный состав, который в полном составе вместо зарядки бегал, собирая окурки. Понаблюдав, как растет общая гора бычков на табуретке, и как ловко дневальные потрошат табак, молча ушел. Так как наличные у всех были пропиты в поездах, денежного довольствия (3 рубля 80 копеек в месяц, чуть больше стоимости бутылки) солдаты еще не получали, а переводы из дома не успели прийти, проблема курева вставала довольно остро. С каждым днем территория части становилась все чище.
  Майор Аксенов вскоре вернулся и поставил посреди казармы пол-ящика 'Примы'. Солдаты оценили, и с тех пор у него никогда не было проблем с нашим призывом, не то, что у командира полка.
  
  Полк формировался со всеми родовыми муками.
  Четырнадцати часовой рабочий день, по установке металлических рулежных плит, полевого ангара, ремонт аэродромных построек, погрузка и разгрузка оборудования и боеприпасов. Караул у нас считался отдыхом.
  Оружия еще не было, четыре автомата на весь караул - не оружие, по большому счету, а через три месяца пребывания на улице, (часовые передавали их вместе с постом), во всяком случае, не огнестрельное. В рожках было по два патрона сверху, и один последний патрон в контрольной дырочке. Промежуток был забит камушками и веточками. (Первый патрон - предупредительный в воздух, следом второй - если враг не сдается, а третий себе, если промахнулся предыдущими.)
  Дисциплина опустилась до уровня махновской. Гауптвахты не было, а наряд вне очереди расценивался как награда.
  Типичная сцена: посреди ночи заворачивает пьяный солдат в комнату дежурного по полку, докладывает:
  - Рядовой Крапывченко прибыл из самоволки без замечаний, разрешите идти?
  Дурака Крапивченко спасло чувство юмора дежурного по полку.
  - А Коничева не встречал?
  - Встречал, обещал непременно быть к утреннему построению.
  - Иди, спи... боец.
  - Такого у меня еще не было - грустно улыбнулся мне старший лейтенант, (я тоже не спал, как дневальный по эскадрилии). - Вот на днях приедет новый командир полка, он вам покажет...
  Приехал. Показал.
  И мало кому не показалось небо родины с овчинку.
  
  Ни в какие ворота
  
  Наряд на КПП оказался редкой халявой из-за своей бессмысленности, потому что от добротного забора осталось три пролета со стороны КПП и два с другой, после того как деревенские жители растащили временно бесхозное военное имущество, чем внесли свой вклад в дело мира во всем мире. Чересчур лаконичный вариант ограждения нового командира полка не смутил, он и на триумфальную арку посадил бы дневальных. Ну, захотелось ему, чтобы был КПП, как в самой настоящей воинской части и дежурные при нем. И чтобы они пускали своих и не пускали остальных.
   Солдаты теперь дважды в сутки открывали железные решетчатые ворота перед газиком командира полка, но больше, ни перед кем, потому что остальные машины части, не доезжая до ворот, сворачивали на укатанную колею, чем сокращали время и расстояние. А однажды, на глазах изумленного наряда, даже рейсовый автобус по этой колее обогнал оккупировавший шоссе комбайн. Пешком через КПП тоже никто не ходил - достаточно было тропинок на аэродроме, так что привратников мог потревожить разве что дежурный по полку с проверкой.
  Ефрейтор Петров, по делам службы высунув голову между прутьями ворот наружу, ждал машину командира полка. Но раньше пришел позавтракавший Крапивченко и сменил Петрова на этом важном посту.
  Проходившие мимо деревенские жительницы, независимо от возраста одинаково отвлекали его от несения службы.
  - И-их, бабоньки! - Вздох души улетел за ворота.
  - Кого выглядываешь, солдатик? - их игривый вопрос неожиданно напомнил ему о служебном долге. Он решил приготовить ключ от ворот и скорей убежал за ним в помещение, пока крестьянки не ушли далеко. Ключа на гвозде не было! Крапивченко забыл о бабах, отодвинул тумбочку и порылся в дровах на полу. Нет! Наверно, Петров унес его с собой в столовую.
  Крапивченко выбежал на дорогу, но Петрова уже не увидел. Сбегать догнать? Он подскочил к воротам взглянуть, не появилась ли на шоссе машина комполка, но из-за столба даль не просматривалась. По примеру Петрова он протиснул голову сквозь решетку, и заглянул, вытянув шею - шоссе пусто. Можно рискнуть сбегать! Крапивченко рванулся, но возвращаться обратно в часть голова отказалась категорически. Попробовал вперед на улицу, следуя детской заповеди 'Если прошла голова - значит, пройдет и все остальное'. Правило почему-то не сработало (вот и кончилось детство), и, вслед за головой все остальное на свободу с чистой совестью не пролезло.
  - Ни в борозду, ни в Красную армию... - подсказала ему солдатская смекалка дрожащим внутренним голосом, и уныло добавила, - оставь надежду, всяк сюда попавший.
  
  Всегда заранее распахнутые ворота КПП были закрыты и, кроме непременной пары звездочек, украшением ворот в этот раз служила голова в пилотке. Газик командира полка, собиравшийся как обычно промелькнуть мимо КПП в лихом вираже, ошеломленно застыл почти вплотную к створкам. Лицо 'вратаря' вытягивалось пропорционально тормозному пути, и в конце его надежно самозаклинилось в решетке. Голова обрела стабильность, но все остальное продолжало ходить ходуном, пока не обвисло по стойке 'смирно'. Газик загудел в упор, на что солдат, с одной стороны вновь продемонстрировал исполнительную суету, а с другой стороны ворот - пожизненную решимость не отступать ни шагу назад. После вполне простительной паузы, вызванной необходимостью заплести руку между прутьев к виску, Крапивченко заорал с ложной скромностью:
  - Товарищ подполковник, за время моего дежурства происшествий не случилось!
  В боковом окне показался сам подполковник Калишенко, кивнул и сварливо поинтересовался, почему тогда его не пропускают на территорию его же собственной части, и долго ли еще воин будет тут ерзать, в то время как полк на построении ждет своего командира. Солдат испуганно стал объяснять, что старший наряда ушел на завтрак, а ключ унес с собой. Подполковнику можно было либо триста метров пройти пешком, либо объехать вокруг забора, но он предпочел третий вариант:
  - Так пошлите скорей кого-нибудь в столовую за ключом, а то мы долго будем стоять - я здесь, а полк на плацу!
  - Я не могу покинуть ворота..., - в отчаянии начал Крапивченко, потом сообразил, что его жестоко будут обсмеивать всю оставшуюся жизнь до дембеля, и добавил, - согласно вашему приказу.
   Полководец счел непедагогичным отменять свой приказ и послал за ключом водителя.
  Подкатил бортовой 'Урал'. Прапор, старший по кабине, который еще ни разу через ворота не ездил, вовремя увидел командирскую машину и, побоявшись прошмыгнуть за пережитком забора, направил водителя к воротам, и тот, чтобы освободить шоссе, почти подпер газик. Они и не подозревали, что ворота части открываются наружу.
  Командированный в столовую шофер, привыкший лишь к дорогам, естественно разминулся с Петровым, который наоборот, дорог на которых, как правило, встречается начальство старательно избегал. Безмятежный Петров неторопливо проступил из кустов недалеко от КПП, но, увидев небывалое скопление машин, в смятении рванул к воротам, на бегу козыряя.
  - Почему вы унесли ключ? - сразу же начал распекать его Калишенко, не выходя из кабины.
  - Я не уносил, вот он в замке. Приготовил, чтоб задержки не было.
  - Так открывайте же немедленно!
  Петров снял замок с цепью. Створки уперлись в бампер. Пришлось ждать шофера, чтобы отогнать газик. Тот ключи в замке зажигания не оставлял.
  Крапивченко шевелил бровями, чтобы не затекла голова, но держался молча, надеясь, что сослуживец, когда они останутся одни, что-нибудь придумает, а другим не расскажет.
  Водитель газика, не застав Петрова в столовой, опять вышел на дорогу, разглядел издалека, что ворота все еще закрыты и побежал искать его в казарму. А не найдя там, догадался, что Петров в самоволке и крепко задумался, что бы такое рассказать Калишенко, чтобы не подвести приятеля.
  Подполковник, наконец, вылез из машины размять ноги и пошел к 'Уралу' поговорить с прапорщиком. Прапор, видя приближающегося командира полка, судорожно соображал, отдается ли честь военнослужащими, сидящими в кабине. Вместо устава вспомнилась Красная площадь в телевизоре и маршал, объезжающий войска перед парадом. Тот честь отдавал. Прапорщик в самый последний момент вскинул руку и воткнул локоть в стекло. Руку временно парализовало.
  Заинтересовавшийся Петров просунул голову в свободную створку. Шофер грузовика и до этого еле сдерживался от смеха, наблюдая за мимикой головы проклюнувшейся в воротах, а когда рядом вылезла поторчать и вторая, да еще с контрастно непроницаемым лицом - упал на баранку. 'Урал' рявкнул. От неожиданности подскочили все, но только Крапивченко как-то по-лошадиному взбрыкнул крупом.
  Прапорщик неловко вывалился из кабины, и обнял автономно повисшую руку, чтобы зря не болталась.
  - Что с вами, товарищ прапорщик?
  - Руку случайно зашиб, онемела.
  Калишенко ухватился за шанс самоустраниться из нелепой, затянувшейся игры в одни ворота:
  - Давайте я вас провожу до санчасти... не возражать! - заткнул он прапора, попытавшегося сказать, что рука мол, не нога, и они удалились через дверь КПП.
  Из 'Урала' вылез отсмеявшийся шофер, он, наконец, сообразил, что у бойца в воротах проблема.
  - Чё, воин, башка застряла? Ничего, бывает... сейчас достану монтировку.
  Петров удивленно оглянулся:
  -А чего ж ты молчал? Давно обосновался?
  Вернулся шофер с монтировкой и кувалдой. Крапивченко со страхом оглядев инструмент, спросил:
  - А напильника у тебя нет?
  Конечно, будь у Крапивченко в запасе лет пять общего режима, а не полтора года до дембеля, можно было бы попробовать и напильником.
  Стальной прут, укрепленный приваренной звездой, усилиям не поддался, да и сложно было зацепиться монтировкой. Бедный пленник подвывал тихонько, как Винни Пух в аналогичном положении. Шофер подхватил кувалду, прицелился. Крапивченко зажмурился и завыл уже голосом Пятачка.
  - Э, витязь, погоди чуток, - остановил замах Петров, внимательно наблюдавший бой Руслана с головой. - Надо ухи ему разогнуть.
  - Ничё, от звона не оглохнет, - не понял освободитель, чей подвиг, может и был бы бессмертным для Крапивченко, но вот безумным стал бы почти наверняка, и для него же.
  - Стой, водила, знаешь, какая отдача будет!
  Петров пальцами зацепившись за решетку, ладонями надавил на затылок соратника и с усилием пропихнул его голову вперед, а затем, распрямив и прижав к ней слежавшиеся уши, на удивление легко вынул Крапивченко из ворот.
  
  Солдаты сидели на солнышке, привалившись к теплой стенке КПП. Машины уже разъехались, объяснительный роман шофера газика так и не прозвучал, а потерпевшие уши постепенно теряли яркость.
  Пытаясь развеселить напарника, Петров рассказал похожую историю из своего счастливого детства, по собственным и, частично маминым воспоминаниям.
  Мама повела его гулять. А пока она возилась с ключами, он успел просунуть голову между прутьями перил на лестничной площадке. Сначала оба посмеялись, что он застрял, и мама одна пойдет играть в песочнице. Потом маленький Петров заплакал, потому что голова никак не доставалась, и он испугался, что больше никогда не увидит телевизор. Потом заплакала мама, потому что уже не знала что делать. И теперь они вместо прогулки сидели на ступеньках и ревели на весь подъезд.
  - Что ты, милочка, плачешь, что за горе у вас приключилась, - остановилась возле них какая-то сердобольная женщина.
  - Да вот, малыш застрял, а сильно дернуть боюсь, - рыдая, объяснила безутешная мать.
  - А ты сними с него обе шапочки ... да не торопись, развяжи тесемки спокойно.
  
  - Вот так, благодаря этой мудрой женщине я сейчас в армии, а не в подъезде, - закончил Петров.
  Увеселения не получилось, Крапивченко выслушал эту трагическую историю весь в слезах сострадания.
  
  От винта
  
  - Ми-6 сел, - пришел за нами лейтенант.
  Вертолет - не вагон, опрометчиво подумали мы, идя на разгрузку, и только на месте поняли, как ошибались. Это был летающий сарай, автобус с хвостом.
  - Там двадцать тонн одних вращающихся частей, - вспомнил училище лейтенант. Если он и преувеличил, то не на много.
  И груза в нем было как в вагоне, во всяком случае, вспотели мы так же. Подошли летчики:
  - Контейнера близко поставили, сдует.
  Мы оглянулись, на тяжеленные контейнеры, не воспринимая серьёзно предупреждение.
  Летчик пожал плечами и захлопнул люк.
  Засвистели турбины и гигантские лопасти понеслись перед нами, но как-то неторопливо, не быстрей детской карусели.
  Вот только приходиться наклоняться вперед и ложиться на плотный воздух, толчками бьющий по шинели. Шапки сдуло, но мы упорно не отступали, неестественно склоняясь все ниже и ниже.
  Движки взвыли, вертолет плавно взмыл вверх, и воздух вдруг перестал нас держать. Переступив чтоб не упасть, мы проводили восхищенными и слезящимися глазами, невысоко уходящий Ми-6, и пошли мимо поваленных контейнеров искать свои шапки.
  
  
  Если армия школа жизни, то дембеля - второгодники
  
  Нас было шестьдесят человек, приехавших из разных учебок, мы были все равны, а два месяца тяжелой работы сплотили не хуже года в десанте.
  - Деды приехали, - услышали мы как-то с утра и высыпали на улицу.
  У входа стоял строй, человек тридцать. Из них десять явно салаги, после карантина.
  Дежурный по полку сверил список и пригласил:
  - Размещайтесь.
  В казарме молча собрался весь полк. Один из дедов подошел к двухъярусной кровати.
  - Кто здесь спал? Ты? Будешь спать наверху, - и аккуратно поменял подушки и полотенца. Разогнулся, чтобы снять матрас, и получил сокрушительный удар по морде. Остальные деды дернулись, но были быстро локализованы. Пытались хвататься за табуретки - бесполезно и болезненно.
  Им твердо сказали - дедов у нас не будет, и закрепили сказанное неотразимыми кирзовыми аргументами.
  Было еще несколько стычек по этому поводу: одно утверждение, что в первое увольнение пойдут сначала деды, стоило оптимисту пятиминутного отключения на кафеле умывальника, откуда он встал с новым взглядом на жизнь, равноправие и политкорректность.
  А однажды, четверо жлобов из нашего призыва, пьянствуя после отбоя, вдруг спохватились: обидели салагу! Салага спит наверху, а дед внизу! Пошли будить всех по очереди, пока не нашли.
  - Эй, внизу, сколько прослужил?
  - Год.
  - А ты на верхней?
  - Полтора месяца.
  - Меняйтесь.
  Дед начал вставать, а салага сверху попытался убедить:
  - Да, ладно, чего среди ночи то, завтра сами договоримся...
  - Нет, меняйтесь, завтра можем забыть.
  Поменялись. Впоследствии выяснилось, что этим салагой оказался мой друг Костя.
  И хотя были потом общие драки и на национальной почве, и по другим поводам, но дедовщины не было.
  
  Штык-нож в камне
  
  Не особенно торопясь на вечернюю поверку, мы заканчивали на сегодня штукатурить интерьер здания технических служб на краю аэродрома. Постройка, несмотря на бальзаковский возраст, сохранилась не лучше, костела бракосочетаний, куда Ева Ганская заманила Бальзака, чтобы вскоре прославиться как его вдова. На ее мемориальных стенах скоблилось и царапалось героическое прошлое Советской Армии от ДМБ-59 до ДМБ-78.
  После нашей работы оставались чистые страницы истории, но мы не сомневались, что скоро и их перепишут. Нас, стоявших на защите Родины с мастерками наперевес, было трое (Костя, ефрейтор Фарин и я), и все мы под предлогом срочной работы предпочитали возвращаться в казарму уже после отбоя.
  Нам оставалось отмыть инструмент, когда с КПП занесло возбужденного самогоном Крапивченко.
  - Мужики, горе-то какое. Вся ночь впереди, а самогон кончился. Дайте рубль, после наряда отдам.
  То, что он был при исполнении, многозначительно указывал штык-нож на ремне.
  - Ты что, так с кинжалом и побежишь по деревне? Хулиганы отберут - тебе наряд ни за что не сдать. До самой пенсии останешься на этом КПП.
  - Что теперь, возвращаться из-за него? Сколько собрали? Семьдесят копеек? Может хватит, мне уже со скидкой дают. Спасибо, завтра принесу.
  Вытаскивая на улицу остатки раствора, мы видели в лунном свете, как Крапивченко понесло напрямик через посты, но выстрелов в воздух не было, значит пронесло.
  
  Утром, придя на объект, мы обнаружили приплясывающего от нетерпения Крапивченко.
  - Что уже долг принес?
  - Какой, нафиг, долг?! Ах да, то есть нет. Короче отдам, но не сейчас. Мужики, я к вам со штык-ножом приходил?
  - Да, и мы тебе посоветовали не брать его в самоход.
  - А уходил я с ним?
  - Нам ты его не оставлял, потерять с ремня невозможно. Вспоминай по порядку.
  - Неужели пропил?!! - Крапивченко смотрел на нас, безумными глазами. Вообще-то они и так, не сильно светились умом. Но нам даже стало его жалко.
  - От нас ты пошел через стоянку. Часового-то видел?
  - Да, и денег взял у него, и бутылку пообещал принести. В деревне пришел сразу на точку, хватило на две. Из одной глотнул, но только так, для пробы, и за пазуху сунул. А тут за мной погнался патруль из роты связи. Я прямиком на стоянку. Часовой, хоть и сменился, но тоже стрелять не стал, узнал. Ему стрелять-то и нельзя, сразу будет видно, что в рожке деревяшки вместо патронов, и пост у него не примут. Я нырнул под вертолет в тень и тут почувствовал, что самогон вытекает, через бумажные пробки. Что делать? Перепрятываться поздно, на руках прогнулся назад вместо четвертой амартстойки. Так, нюхая самогон, и замер в позе тюленя на Антарктиде, потому что патруль уже из кустов выламывался. Еще и луна сияла как дура. Часовой, а это Равиль был, заорал им 'стойктоидет'. Они и встали смирно, покричали издалека, куда солдат делся, да где пробежал? Только, пока патруль переговоры вел, я чуть ласты не склеил. У меня руки заняты, мышцы окаменели, живот мерзнет, спина сморщилась, упираюсь плечами в днище, голову вбок свесил - атлант, одним словом, из-под Эрмитажа. Равиль что, ему спешить некуда - до смены далеко, расспросил подробно, что за солдат, да откуда, приметы какие есть особые. Но все равно через пост не пустил. Этот узбеко-монгол наконец, развернул их и велел приходить снова с разводящим или, на худой конец, с командиром полка. Офицер поматерился-поматерился, но даже пистолет не доставал. Видать у него тоже в магазине деревяшки. Наконец, пошли они вокруг. А меня как домкрат расперло, хочу бутылки достать, да руки заняты - отпущусь, опять польется. Ладно, Равиль самогон вынул, а потом и меня разогнул. Я бутылку оставил ему передать по смене, не знаю, что тому первому осталось, и бегом на КПП. Шинель со своей бутылкой у ворот бросил, от самогона сохнуть, а сам их и встретил. Если б 'связь' не спросил где штык-нож, я бы и до сих пор не спохватился. Я его тут нигде не мог спрятать?
  Без особой надежды мы осмотрели комнаты. Из сострадания не стали предлагать вместо кинжала повесить на пояс мастерок.
  И нашли ведь! Крапивченко положил его на окаменевшую кучу раствора за кустом, куда мы и вывалили потом свежие остатки. За ночь цемент схватился, и счастливый Крапивченко долбил его молотком, пока не вынул свое оружие из камня. Неужели король Артур тоже меч в бетон совал, уходя в самоволку?
  
  Ракеты для комиссии
  
  Солдатская судьба, после самовозгорания и самотушения на посту ? 1, хранила боевые знамена от меня как можно дальше. Наш полк, формировался из всего того, от чего могли безболезненно отказаться другие боевые полки. От знамен не могли, так что знамени у полка не было. Когда мы построили аэродром и получили вертолеты, из Москвы приехала комиссия установить боеспособность нового полка и вручить собственное знамя.
  Сдавать экзамен за весь полк выдвинули самого лихого летчика, как поединщика на Куликовом поле. Комиссия, загрузившись для пикника, укатила на полигон. Мы впервые по-настоящему снарядили вертолет, и летчик улетел вслед за комиссией. Конечно, переживали мы за него, все ли ракеты сунули в блоки как надо, взрывателем вперед, а туда ли заправили, и кто сказал, что нужно керосином? Эй, кто-нибудь забирал отвертку из приборного блока? А молоток из турбины? (Это была дежурная шутка, весь инструмент лежал в гнездах ящиков, а если чего не хватало, запрещали полеты, пока не найдется.)
  - Вон летит!
  Вертолет плюхнулся сразу на стоянку, а не в специальный сектор для контроля схода ракет. Летчик выключил зажигание и вылез, не дожидаясь остановки лопастей(!), мало того, он не отсоединил шлемофон от разъема в кабине и чуть не опрокинулся, когда кабель натянулся. Бросив шлем болтаться на проводе, пилот ушел, не сказав ни слова, как проходил полет. Мы провели послеполетные работы, обсуждая, могут ли гаишники отбирать права у пьяного водителя вертолета, если он в воздухе, или должны дождаться, пока он по земле не покатит на стоянку.
  Прибежал дневальный из штаба. Оказывается, летчик, первый раз прилетев на незнакомый полигон, спутал мишени с наблюдательным пунктом и выпустил по нему серию НУРСов. Комиссия, поддававшая в ожидании стрельб в тени наблюдательного пункта, стала разбегаться и прятаться по щелям, как профессионалы. Развернувшись на второй заход, летчик увидел суету, и без выстрела (не дурной же он по живым людям стрелять) прошел над полигоном. А с третьего захода разнес опустевший НП от всей души остатками ракет. Старлей, счастливый летел домой, когда ему по радио донесли свежее мнение комиссии об его стрельбе, его многострадальной маме и об авиации в целом. Как он еще долетел, бедолага!
  Знамени нам не дали, и первое подозрение закопошилось в моем подсознании.
  
  Немного о резинотехническом изделии
  
  Ну, как только у нас не использовали пожарную машину в прикладных целях. Разве что в качестве заправщика не применили. И то лишь потому, что брандспойт не входит в горловину вертолетного бака.
  В этот раз мы устанавливали полевой надувной ангар, и для монтажа решили, как обычно употребить её. Лейтенант - командир пожарного расчета, которому уже поперек горла встала солдатская смекалка вьющаяся непременно вокруг его красной машины, отказал нам в очередной просьбе и вместо целой машины дал только телескопическую пожарную лестницу.
  Огорченные тем, что обратно придется тащиться пешком, а не мчаться с сиреной, как настоящие пожарники, мы поволокли раздвижное чудо пожарной мысли на себе и без сирены, проклиная Крапивченко, за длинный язык. Он, шутя, пообещал, что когда созреет брага, которую мы собираемся поставить в цистерне пожарной машины, то нальет и лейтенанту. Если бы сказал кто-то другой, пожарник и воспринял бы это как шутку, но, гидролизная рожа Крапивченко, сделала лейтенанта тупо обидчивым и отвратительно жадным.
  Фермы лежали собранные и готовые к подъему внутри надутого ангара. За веревки мы поставили радугой первую, тут же подняли другую, и раздвинули лестницу, по которой рядовой Васильев, как самый легкий, полез их скреплять. Это был почти аттракцион под куполом цирка. Одна толпа за веревки удерживала фермы, другая, кто мог дотянуться, лестницу, третья приготовилась ловить Васильева, если не удержат лестницу, или убежать, если не удержат фермы.
  Васильев затянул первый болт, и напряжение фермеров ослабело, а остальных возросло, потому что он, потянувшись вторым болтом в сторону его гнезда, сместил центр тяжести. Толпа внизу восстановила утраченное равновесие лестницы, в результате чего вытянутая рука с болтом оказалась дальше от нужного места, чем была. И чем сильнее Васильев тянулся к дырке, тем недоступнее она становилась. Группа поддержки падающего, смещалась вслед за его проекцией, стараясь не пропустить момент падения. Тогда наш гуттаперчевый мальчик решился на смертельный номер - понадежнее утвердив одну ногу и вытянув назад другую, сделал 'ласточку'. Мы, рискуя балансом, как начинающий бухгалтер, чуть-чуть наклонили лестницу, и Васильев забил болт в отверстие, как решающий гол. Теперь, уже держась за ферму, но все еще в позе балерины, он наживил гайку и ключом затягивал ее.
  - Эй, лебединое озеро, - вдруг заорал дурным голосом Крапивченко, - как штаны лопнут, яйцо снесешь!
  Коничев хохотнул, лестница качнулась, Василек промахнулся по гайке и, уронив ключ, чуть-чуть не оказался павшим воином. Все же есть на свете справедливость! Просто она одна и не везде вовремя успевает, но тут успела (видимо тоже переживала за Васильева), - ключ упал на обращенное к куполу лицо болтуна Крапивченко. В последний момент тот отшатнулся, и пострадала только нижняя губа. Засунув ее в рот, Крапивченко побежал в санчасть лечиться зеленкой. Спустился с пятиметровой высоты бледный Васильев, и вслух пожалел, что ключ был не на сорок два. Фермы уже довольно надежно держались друг за друга, и мы без опаски перекурили, вспоминая, кто, как и откуда падал.
  Рекордсменом оказался салага москвич, по прозвищу Москвич, он нырнул с вышки в бассейн, не проверив, есть ли там вода. Прыгал солдатиком и, убедившись, что воды нет - сломал ногу. Хотя болело, только пока не наложили гипс, но все равно, для пятиклассника в летние каникулы это была трагедия. Дома он вытерпел всего два дня, и удрал с друзьями на улицу. Гипс его нисколько не стеснял, а в футболе даже наоборот помогал, делая и удар неотразимым, и борьбу за мяч страшной для окружающих. За это, по просьбе соперников, его и стали ставить в ворота.
  Вот только когда они все удирали с чердака от управдома, он из-за гипса поскользнулся на железной лестнице и опять грохнулся с трехметровой высоты, чем до предынфарктного состояния напугал управдома. Потом в безопасном месте Москвич размотал бинт и увидел мелкие ломтики гипса. Друзья собрали головоломку из обломков и обмотали новым белым бинтом. Старого бинта осталось маловато, потому, что он каждый вечер отрезал грязный слой, чтобы не догадались родители, которые специально не купили костыли, чтобы удержать его дома. Вот только врач, снимая гипс, очень удивлялся, но, верный клятве Гиппократа, родителям не выдал.
  Когда вернулся зеленогубый, как упырь-вегетарианец, Крапивченко, стояли уже четыре фермы, а мстительный Васильев, скрыв, что ключ у него теперь привязан к руке, от имени капитана послал его за пожарными касками.
  Мы уже закончили монтаж и испытывали лебедку, задирая крайней, лежащей на земле фермой прорезиненный полог, чтобы можно было загонять вертолет, и тут Крапивченко принес каски, (одну на голове). Каски хоть и отличались от пехотных, но были какие-то ненастоящие пожарные, как, например, у духового оркестра, без узоров, скрещенных топоров, гребня, и совсем не блестящие.
  - Вот, целых три, первую сразу дали, как меня увидели, - шепеляво захвастался он, (травма сказалась на его дикции, но не словоохотливости), - а еще за две я пообещал лейтенанту вернуть лопату с пожарного щита. Лопату я уже присмотрел, а кто-нибудь знает, где взять красную краску?
  
  
  Морской узел на нити Ариадны
  
  Чтобы по тревоге собрать всех живущих в городе летчиков и в этот же день, нас заранее вывезли пройти по адресам. Одетые как в увольнение, мы неторопливо гуляли по весеннему Бердичеву на каждом маршруте по двое. Обошли все, кроме дома N8 по Свежезеленой улице. Казалось, что кто-то высыпал горсть домиков, а улица, нанизывая их в произвольном порядке, запуталась сама. Стоя на перекрестке, в четыре стороны которого шла все та же Свежезеленая улица, мы растерялись.
  -Что это, если не еврейские шуточки, что? - занервничал Костя, на которого обстановка уже наложила свой отпечаток.
  Несомненно местные жители, которых мы спросили, где на этой улице Мебиуса восьмой дом, после непродолжительного совещания на идише (или иврите), одновременно показали нам направления с разбросом азимута не меньше 120º. Мы поблагодарили и пошли по вектору биссектрисы. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, и в эту улицу. Во время очередного захода на курс, мы, с трудом пытаясь разглядеть номера домов сквозь листья облепивших стены растений, наткнулись на зеленую амбразуру, заполненную необъятной дамой в необременительном халате.
  - И щто такие бравые мальчики ищут вокруг моего дома третий раз если они ищут девочек я им в этом могу как следует помочь, - на одном дыхании произнесла дама и полыхнула улыбкой в помаде.
  - Вообще-то нам нужны скорее военные... - как следует, растерялись мы.
  Сначала потухла и сморщилась улыбка (пессимистический вариант Чеширского кота), потом за листьями скрылось тело, а оставшаяся голова, перед тем как последовать за воротником, сухо произнесла:
  - Контрразведка через два дома.
  Два дома спустя, действительно прятался неприметный в зелени особнячок с глухим забором и часовым матросом у калитки. Матрос в сухопутном Бердичеве стоял на вахте видимо с целью дезинформировать до инфаркта впечатлительных американских шпионов, а может, наоборот, это была морская контрразведка, спрятанная там, где ни в одну нормальную голову не придет мысль ее искать.
  На дом, в конце концов, мы случайно наткнулись, но хозяйка сказала, что летчик давненько не появлялся.
  Я думаю, до сих пор плутает.
  
  Отбой по шкале Рихтера.
  
  - Отбой, - скомандовал старшина.
  Грохот сапог всплеском наполнил казарму, и стал затихать, переходя в скрип продавленных сеток двухъярусных кроватей. Кто-то с размаху падал в долгожданную постель, кто-то с разбегу через спинку взлетал на второй ярус - полк отходил ко сну. Со стены сорвалось большое зеркало в раме и, не выйдя из крутого пике, зазвенело осколками. Солдаты, возившиеся в клинче неподалеку, дружно успели убраться подальше, пока старшина Васянович, могучий как МИ-6 разворачивался на звон.
  От пропитого баса старшины помещение содрогнулось:
  - Климин, ты зеркало крепил?
  - Я.
  - Хреново крепил. Дневальный! Бегом с совком и шваброй. Климин, подметут - закрепишь снова. Там еще осталось куда смотреться. - Прапорщик танкером пошел вдоль кроватей эскадрилии.
  - Что ты скачешь в одном сапоге со спущенными штанами, аж лампы качаются? Штанина тесная? Не штанина тесная, а колено толстое.
  - А ты что кровать трясешь? Ровняешь? Не хочешь, чтоб эти двое с нее слезли? Уже выровнял? - старшина, наконец, отваливает.
  Полк продолжает отходить ко сну.
  - Эй, наверху, хорош вертеться.
  - Сам не вертись...
  - День прошел...- традиционно проорал кто-то.
  - Ну и хвиг с ним - дружно ответили остальные.
  - Общее презрение кускам... (Кусок - армейское прозвище прапорщиков. Прим. авт.)
  - У с-с-с...
  -Ука...
  Полк отошел ...
  Появился Климин с кувалдой.
  Бух! Бух! Бух! Дзинь...
  
  Утреннее построение. Пока командир полка что-то кричал фальцетом, мы узнавали новости у летчиков. Радио у нас нет, телевизора тоже. Оказывается, вчера было землетрясение с эпицентром в Румынии и около трех баллов у нас.
  Славные жители Бердичева в панике выскакивали из домов, затем заскакивали обратно, и появлялись снова, груженые барахлом. И так полночи. Во всяком случае, полночи двое летчиков, живущие у пожилой хозяйки вытаскивали из одноэтажной хатки ее рояль, под стенания мужа, что все приличное человечество, как один, играют на скрипках, а не на этом монстре, с запинающимися о подоконник ногами, от которого Бах и оглох.
  -А как же это мы не заметили. Во сколько оно происходило?
  -Да, ровно в одиннадцать.
  - А-а-а. В одиннадцать у нас был отбой.
  
  Шинель. (Опять Гоголь)
  
  Старшина эскадрилии прапорщик Васянович был справедлив, но жесток.
  Называли его по-разному: человек-гора, человек-пароход, человек и закон. Но человек было непременным атрибутом. Роста он был гренадерского, возраста предпенсионного, и, я думаю, он был единственный прапорщик в округе, который не воровал. Главный принцип старшины был не оставлять солдат без дела. Особенно когда строительные и такелажные работы начали заканчиваться.
  Вечер, в ленкомнате собрался кружок кройки и шитья.
  Точнее кройкой и шитьем занимался Крапивченко. Он по дембельской моде укорачивал шинель. Солдату положено, чтобы низ шинели был в тридцати сантиметрах от земли, независимо от роста. Крапивченко же хотел короткую, как у дембелей в роте связи. Все остальные, включая старшину, давали советы. Самый простой способ - надеть на Крапивченко шинель, приставить мел на нужную высоту и два раза скомандовать ему 'кругом', был неинтересен окружающим, а самому модельеру в голову не приходил. В результате подол шинели с изнанки был белым как маскхалат (кроить изнутри подсказала какая-то сердобольная душа). Крапивченко побежал на улицу, хлопать шинель. Оставшиеся перестали сдерживать смех, чем привлекли дополнительных зрителей. Причем кое-кто принес свою шинель и тоже стал обрезать. Но скромно, сантиметров на десять.
  Прибежал Крапивченко с шинелью под мышкой и сходу стал давать советы начинающим. Потом снова расстелил шинель и опять стал рисовать сектора. Наконец взял ножницы и, затаив дыхание, отрезал полосу полуметровой ширины. А из лишнего сукна, довольный своей смекалкой, тут же выкроил зимние портянки. Надел шинель, повернулся, ища одобрения в глазах доброжелателей, и не нашел. Побежал смотреться в зеркало. Зеркало, пострадавшее как от землетрясения, так и от Климина, отражало не полностью модный силуэт Крапивченко, как он ни подпрыгивал. Вспомнив про портянки, он побежал, пока не украли, и тут же навертел их на ноги. Вот только сапоги никак не налезли.
  Старшина вздохнул и принес из каптерки кусок шинельного сукна.
  - Пришей.
  - Да вы чо, старшина..., - заулыбался Крапивченко и осекся.
  Нависающее лицо старшины было жестким, как аварийная посадка.
  - Утром проверю.
  На утреннем разводе потомок Акакия Акакиевича показался в шинели с оборками. Цвет нашитой со складками полосы был рыжеватым и создавал впечатление юбки торчащей из-под кацавейки.
  Больше шинели в полку не резали.
  А Крапивченко так и ходил, пока добрый эстонец Абелитцис, штабной художник, уходя в мае на дембель, не оставил ему свою.
  
  PS Абелитцис - единственная фамилия, которую старшина, матерясь про себя, выговаривал с третьей попытки...
  PPS Хотя нет, была еще одна Халухоев. Ее он тоже выговаривал, матерясь, то на первом слоге, то на третьем, впрочем, Халухоев это заслужил.
  
  Ленин и каптер.
  
  Ленинградский центровик Климин был ничуть не благоразумнее Крапивченко, но намного спокойней. Не прочитавший, добровольно, ни одной книги, и бывший в 'Эрмитаже' один раз (в третьем классе на выставке европейских кукол), он, тем не менее, к месту сыпал фразами, подхваченными в забегаловках культурной столицы (Эжен Беккет гораздо экспрессивнее Самуэля Ионеско, судя по пьесе 'В ожидании лысой певицы').
  Старшина, вообще-то редко ошибавшийся в людях, назначил его каптером. Теплое место, особенно зимой, в каптерке считать полотенца, или чем там еще все время занимаются каптеры, пока все дубеют на аэродромном ветру. Но, после одной слишком наглой реализации, Климин задумал сменить начинающую припекать должность и стать свободным художником.
  Недостаток способностей легко компенсировать заявлением 'А я так вижу' небрежно брошенным в глаза критикам. Самое трудное, так это попасть на данную привилегированную должность. А у него было припасено средство.
  Курсантов, приезжавших из разных учебок в штаб западно-украинского округа и ожидавших распределения по полкам, посылали на львовские предприятия неквалифицированно поработать. Климин попал на шахматную фабрику (я, в свое время, угодил на стекольную). Сопровождавший их местный сержант, после работы, приказал вынести через проходную по пустой шахматной доске. Солдаты удивились нелепости приказа, но беспрекословно запихали под военную форму деревянные коробки без фигур и притянули ремнями (Какое счастье, что наш сержант не приказал нам аналогично пронести оконные стекла, и мы избежали членовредительства). А у Климина неожиданно возникла проблема - место уже было занято дощечками с инкрустациями Ленина. Зачем ему столько профилей, тогда Климин не ответил бы, но унес и доску и Ульяновых-Лениных. Самое удивительное не то, что его угловатую фигуру пропустил вахтер, а то, каким образом ленинокрад ухитрился шахматную доску не отдать сержанту.
  Теперь же клетчатый ящичек, набитый портретами и лежавший в самом надежном месте каптерки - под грязными портянками, хранил ключ к его мечте.
  Приложив руку к искусству, то есть, соскоблив обломком стекла выжженную цену на обороте, Климин предъявил свою работу старшине, скромно прокомментировав 'Вот, бессонными ночами душа художника - краснодеревщика требует образного выражения самореализации, в то время как Абелитцис демобилизовался, не закончив наглядную агитацию в кабинете командира полка'.
  Прозрачный, как керосин, намек старшина ухватил на лету и отправился к начальнику политотдела хлопотать за юное дарование, прозябающее в каптерке.
  - Вот, - заходя в кабинет подполковника и протягивая портрет Ленина, сказал старшина, - кажется, я нашел замену Абилисту, каптер у меня занимается резьбой по дереву.
  - А это тоже он делал, за ... рубль семьдесят две? - подполковник развернул на столе точно такой же портрет, только покрытый лаком. К несчастью для Климина, фабрика видимо перевыполняла план, а магазины избавлялись от этого товара за счет армии.
  
  Старшина вернулся, когда мы собрались на ужин. Не разглядев в строю искусственного изобразителя, (каптер пользовался привилегией ходить без строя) старшина форсированным басом встряхнул казарму:
  - Климин!!!
  В каптерке что-то стеклянно разбилось и в дверь, запнувшись за порог, выпал плагиатор.
  Контрафактная продукция просвистела над ним, и в каптерке еще что-то разбилось.
  - Краснодеревщик буратинов! Сулович, принимай у него каптерку, и если хоть одной простыни недосчитаешься, я ему папу-карлу вырву. Климин в строй, эскадрилия на ужин шагом... марш.
  По дороге Климин сбежал на аэродром, а потом всю ночь резал на простыни стыренный там перкаль.
  
  Штормовое предупреждение.
  
  Самым долгожданным номером в нашей программе была вечерняя поверка в исполнении старшины, прапорщика Васяновича. Долгожданным, потому что последним.
  - Абакамов.
  - Я.
  - Абля... Аблицит...
  - Я, - устало отозвался эстонец Абелитцис, единственный дембель в полку. Ему недолго оставалось мучиться.
  - Тцицс, - с марафонским упорством дочитал до конца Васянович и в ожидании ответа посмотрел на эстонца.
  Абелитцис молчал, предполагая, что после еще одного 'Я' его сочтут заикой. А после такой паузы еще и заторможенным заикой.
  - Чего молчишь, я изо всех сил прочитал, а ты...
  - Он отозвался, товарищ прапорщик, между двумя буквами 'Т', - наконец не выдержал и вступился Крапивченко.
  - В моей фамилии одна буква 'Т'. Это у Тольятти с Ванцетти по две буквы 'Т', - Абелитцис стал неторопливо выходить из себя.
  - С двумя буквами 'Т' мы бы опаздывали на завтрак, - это высказался Костя, так точно рассчитав громкость, что среди многих услышавших старшины не было.
  Дальше пошло легче:
  -Гнидкин.
  -Я.
  - Отставить! - с порога казармы крикнул дежурный по полку капитан Пспринчан.
  Я представил, что бы сотворил старшина с фамилией капитана. Сзади меня захихикал Васильев, видимо подумав об этом же.
  - Эскадрилья, получено штормовое предупреждение. Строиться на улице в шинелях. Старший - старший лейтенант Кшиштофпшецкий. Бегом МАРШ.
  Мы, похватав шинели и на бегу накидывая, спустились застегиваться в строю у крыльца. Едва клацнула последняя бляха ремня, как из-за угла показался старлей, и, не доходя до нас, крикнул:
  - На аэродром бегом, МАРШ.
  На бегу уже, он пояснил:
  - А то минут через двадцать стемнеет окончательно, а фонариков нет.
  На краю аэродрома подцепили вызванного из караулки разводящего для переговоров с часовыми. На первой стоянке старлей услал его искать часового, а нам показал что делать. Чтобы упругие лопасти не мотало ветром, надо было пригнуть их немного ближе к земле за фалы и, обмотнув, опять прицепить к шасси. А так же поплотнее загнать заглушки в воздухозаборники турбин, чтоб не собирать их потом по всему аэродрому. Сам он с половиной эскадрильи побежал на другой конец линии вертолетов, торопясь использовать последние минуты сумерек.
  На конце несущей лопасти была надета брезентовая 'корзина', с прикрепленным фалом, за который один из солдат тянул, выгибая лопасть как лук, а другой выбирал слабину и перецеплял. Подтянув все пять лопастей, перебегали к следующему борту. Другие проверяли заглушки и пинали по стопорам колес.
  Часовой из роты охраны наслаждался привалившим счастьем развеявшим скучищу. Все бегают, смешно суетятся, хоть бы так и пробегали до конца его смены. Он неторопливо перемещался с нашей группой, путаясь под ногами, пока до него не дошло, что возбужденная возня на ночь глядя, неспроста. Такой суматохи в армии он еще не видел и заметно встревожился:
  - А чё вы делаете, мужики?
  - Вертолеты привязываем, не видишь что ли?
  - А на фига?
  - Штормовое предупреждение! Ураган налетит - все на фиг сметет в облака! Читал 'Волшебник Изумрудного города'?
  Часовой задумался об ураганах. Если привязывают громадины в несколько тонн, то его унесет к облакам тем более. От этой мысли счастье сразу отвалило.
  - А я смениться не успею?
  Ему не ответили. Часовой посмотрел на лихорадочность перебежек и обреченно решил, что не успеет.
  - А мне чё делать?!
  - Помогай, если хочешь.
  - Не, чтоб меня не унесло.
  - Разверни автомат за спиной штыком вниз и резко садись на землю.
  В полумраке раздался звон штыка о металлическую плиту рулежки.
   - На землю, говорят!
  Мне не было видно из-за борта, втыкал ли он автомат с размаху руками или буквально последовал совету. А так же, уцелел ли штык-нож.
  - Не, не поможет, - откликнулся кто-то уже неразличимый в сумраке, - разве что автомат вобьет в грунт по магазин. Да и то вряд ли.
  - Эй, как подхватит, сделай предупредительный выстрел, может, прибегут из караулки и хоть направление засекут, а то костей не соберешь без направления.
  На счастье часового в этот момент группы сомкнулись, сообща закончили с последним бортом и, уже не торопясь, строем пошли. Часовой глубоко прочувствовал сокрушительную отчаянность солдата остающегося прикрывать отход армии. И сокрушенно отчаялся. Его силуэт безысходно тянулся за нами до самого края аэродрома.
  Синоптики ошиблись.
  
  Тотальная демократия
  
  - Завтра день демократии - выборы в депутаты от Бердичевского района командира полка товарища подполковника Калишенко, - ласково излагал замполит. - В этот день никто не имеет права заставлять вас что-то делать. Можете и честь не отдавать, а здороваться за руку, хоть с начальником политотдела. Подъема не будет, но я надеюсь, что вы все дружно проголосуете пораньше. Младший сержант Коничев, вы заступаете дежурным по эскадрилии, проследите, чтоб без подъема, но пораньше.
   Раннее утро демократии. Деревенский хулиган из-под Вологды Коничев (семь пядей во лбу, по толщине) идет вдоль кроватей и индивидуально каждому говорит:
  - Вставай.
  -Ты чего озверел - пять утра,- возмутился кто-то, - а подъем в семь.
  - Подъема не будет. - Коничев проводит прямой удар по корпусу борца за права человека. - Велено пораньше.
  - Участок то в шесть откроют! Тем более, сегодня заставлять ... - уворачиваясь от следующего удара, затыкается демократ.
  - На лавочке подождете.
  Садистские наклонности Коничева усилила зависть, что весь день демократии он проведет в наряде.
  У окна, на фоне утренних сумерек застыл силуэт замполита добрым лицом наружу.
  Через десять минут полк зябко бомжевал на скамейках у клуба, мрачно куря и обсуждая, каким образом Калишенко будет справлять свои депутатские надобности через месяц из Чехословакии. Неподалеку жена Калишенко гордо рассказывала особисту, капитану Носилову, что весь выпуск ее мужа в летном училище - теперь на высших командных должностях, и у нас появилось подозрение, каким образом Калишенко заполучил свою должность.
   Без пятнадцати шесть подошли офицеры с заспанными женами и, пройдя перед Носиловым, останавливались поодаль.
  В 6-00 распахнулись двери клуба, и посыльный с переносной урной промчался в сторону санчасти, а озверевшие от изнанки демократии солдаты ломанулись отдавать голоса.
  Чрезмерный энтузиазм избирателей был своеобразным протестом, замаскированным под патриотизм. Занавески кабин были сорваны и затоптаны, а у клуба потом несколько дней не могли закрыть дверь.
  Бурно проголосовав, солдаты снова уныло слонялись неподалеку - в казарму не пускают - приборка, на траве роса - не приляжешь, а до завтрака еще два часа коротать свободу.
  6-28. В пене прибежал посыльный с урной, а следом за ним вошел вероятный депутат г. Бердичева Калишенко.
  - Товарищ подполковник, - отрапортовал председатель комиссии - проголосовало 99,5% избирателей.
  - Теперь 100 %, - сказал довольный Калишенко, опуская бюллетень. Можете звонить, что в в/ч ?32132 голосование закончилось. А что у вас шторы на кабинках какие-то несвежие, в пятнах?
  - Удалось достать только сатин фабрики 'Красный камуфляжник'.
  - Попробуйте отстирать.
  К отцу-командиру приблизился начальник штаба полка майор Аксенов, пожалевший маявшихся солдат.
  - Надо что-то придумать для рядового состава...
  - Пусть форму постирают.
  - Я думал вывезти на природу, к реке...
  - Правильно, пусть там стирают... Потом марш-бросок в часть - высушат. Хе-хе, это я шучу. Возьмите машину, старшину и хозяйственное мыло.
  
  Мы купались, намыливая на себе форму, подолгу ныряли, полоща ее, загорали и снова купались, пока сохла. День демократии это здорово, как бы криво он не начинался. И вообще демократия может быть жалкой только на фоне другой демократии.
  Светящаяся в глазах солдат благодарность утешала майора, жена которого имела совсем другие планы на это воскресенье.
  
  Небо ошибок не прощает.
  
  'Черными ящиками' занималась группа объективного контроля. Вопреки общественному мнению журналистов, эти ящики у нас были оранжевого цвета, ящики напоминали меньше всего, и поэтому назывались кассеты САРП. А может, полк у нас был такой ненормальный. Информация на них писалась не на проволоку, а на обычную фотопленку. После полетов, из кассеты в полной темноте объективщики вытягивали пленку, пятнадцать метров, в ведро с проявителем, полоскали там, как белье (у всего объективного контроля от этого были коричневые руки), встряхивали, (хорошо, если не выжимали), и совали в ведро с закрепителем. А потом на улице наматывали пленку на деревце сохнуть. Вообще-то для просушки им выдавался спирт, но они дураки, что ли?
  Телефонный звонок раздался в темноте. Начальник группы, ефрейтор, вскочивший на звук, попал сапогом, как в мышеловку, в ведро с закрепителем, и в полете вылил его в проявитель с последней пленкой. Гремя ведром, дохромал до телефона и заорал от боли в трубку:
  - Группа объективного контроля!
  - Что это с телефоном?.. Это командир полка, проявили мой полет?
  - Так точно, товарищ подполковник.
  - Сейчас приду смотреть.
  Ефрейтор положил трубку и хладнокровно сказал: - Гребец пришел...
  В группе легкая паника. Включили свет, (пленку уже не спасти), тряпкой собрали лужи.
  Ефрейтор оглядел мокрый сапог и треснувшее по шву ведро. Испорченную пленку полета командира полка и смотреть не стал. Взял с полки первый попавшийся рулон, проявленный в прошлые полеты, и распустил его в ведро с водой. Побулькав, подал - нате развесьте на дерево.
  Через десять минут появился подполковник, гоня перед собой солдата с пленкой в охапку.
  -Так, где у вас дешифратор? Взгляну на свои данные.
  Дешифратор - в принципе тот же фотоувеличитель, только негатив проецируется на масштабную сетку.
  - Вот как надо летать, - истекая удовольствием, командир полка разглядывал кривые скорости и оборотов. - Обязательно ткну пленкой в морду Хозяеву на разборе полетов.
  Командир полка сильно недолюбливал своего зама по летной подготовке подполковника Хозяева. Может за то, что тот летать умел? К тому же, подполковник Хозяев никогда не делал скидки на должность, и командиру полка с замполитом частенько перепадало на тех же разборах полетов.
  - Дайте-ка мне последний Хозяевский полет, для полного счастья. - Калишенко солдат не стеснялся.
  Ефрейтор молча протянул рулон. И хорошо, что полумрак комнаты скрывал выражение лиц группы объективного контроля.
  Кривые полета полкового аса не были такими ровными, ведь подполковник Хозяев чудеса творил в воздухе, а не летал по квадрату. Его недавно, вручая очередной орден, пытались, забрать в отряд испытателей, но командующий ВВС не разрешил - пусть летчиков в полках учит.
  Калишенко обеими руками вцепился в доску дешифратора...
  - О, вот и предпосылка к летному происшествию - обороты упали ниже восьмидесяти! - ликовал Калишенко.
  - Товарищ подполковник, а масштабную сетку сдвигать нельзя, - не выдержал ефрейтор, и вернул пластину на место. - Обороты - восемьдесят три.
  Разочарованию подполковника не было предела. Ефрейтор так и демобилизовался ефрейтором, несмотря на несколько представлений к повышению. Но никогда не жалел об этом.
  
  От винта 2
  
  Свой день рожденья наш героический ефрейтор решил отпраздновать в цивилизованных условиях, максимально удаленных от боевых. Бывает же, возникают у человека пацифистские капризы даже в милитаристском окружении. Пить за свое здоровье в кустах, закусывая хлебной коркой, он считал ниже своего достоинства, поэтому торжество было назначено в столовой во время ужина. Заправленную спиртом флягу он целый день таскал за пазухой, не рискнув где-либо оставить ее. Ограниченный круг приглашенных, после вручения подарков (1*- отрез парашютного шелка для подворотничков, 2*- вырезанная в караулах деревянная ложка, расписанная местами дислокации на длинной дороге его боевой славы, 3*- ключ от взрывателя авиабомбы, который, после небольшой доработки, стал открывать и бутылки с пивом) подставил кружки. За 20 секунд, пока старшина Васянович проплывал мимо столов эскадрилии спиной к нам, именинник успел разлить спирт, а мы сдвинуть кружки, (железный звон растворился в скрежете ложек об чашки), и, прошептав традиционное: 'Ветераны отдельного, 383, вертолетного, огневой поддержки полка - От винта!' выпить.
  Ужаснее эпизода за всю мою службу, (включая ловлю ящика со взрывателями, сбитого веткой дерева с отъезжающего грузовика, щелчок затвора АКМ, направленного на меня руками агрессивного дебила во время смены караула, падение с вертолета без парашюта, и лишение честно заработанного отпуска за отказ заложить подчиненного), не было.
  Спирт 36,6º по Цельсию и 96º по Менделееву, запитый горячим(!) чаем на глазах старшины.
  -Что ты такой красный? - удивленно спросил старшина, подходя ко мне.
  Я и под пытками не смог бы ответить.
  - Чай глотнул горячий, - выручил меня прошедший огонь и огненную воду Костя. Костя был донбасским шахтером, и стал в семнадцать лет комсоргом шахты. А. Гайдар в этом возрасте всего-навсего командовал полком, и ему не приходилось собирать с шахтеров комсомольские взносы.
  - Все пьют, а обжегся один... - вслух задумался старшина.
  - Эти двое тоже обожглись - кивнул Костя на не менее красных соучастников, чем погасил в зародыше подозрительность старшины.
  -А-а-а - участливо сказал старшина и заботливо, от души, постучал кулаком по спине, чем окончательно ввел меня в коматозное состояние.
  С тех пор я почти и не пью. Каждый день.
  
  Ключ от неба
  
  Щенок, как обычно, выскочил из засады под воротами автопарка и пристроился к нашей, топающей на аэродром эскадрильи. И как всегда, путаясь в своих больших, как будто с чужого плеча, лапах не смог попасть в ногу. Метров сто он, старательно командуя себе тявканьем, пытался попасть в ритм хрустящих по асфальту сапог, а затем ускакал обратно поджидать следующую эскадрилью, чтобы с ней продолжить строевые занятия. Да ему бы сначала научиться задними лапами ходить в ногу с передними!
  Щенка, едва он завелся в автопарке назвали традиционной кличкой 'Дембель', но радовались ему все, даже салаги. А особенно часовые. Мало того, что он скрашивал ночную караульную скуку, но, когда подрос, еще и бдительно охранял нас от проверяющих посты офицеров. Вдобавок руки всегда можно было погреть. Кормили его остатками с кухни, и он никогда не брезговал, как солдаты, ни вареным салом, ни волосатой шкуркой.
  
  - Мужики, Дембеля не видели? - подошел к аэродромной курилке встревоженный солдатик из автопарка, кажется водитель заправщика. - Я ему завтрак принес, а его нет. Говорят, вроде сюда побежал.
  - Да, крутился он недавно у стоянки третьей эскадрильи.
  Все посмотрели, как в отдалении набирал обороты Ми-8. В круглом окошке, левее подвески трепыхалась розовая тряпочка.
  - Да вон же он: крайний иллюминатор лижет. Это его, прокатить взяли наверно.
  - Прокатить?! Они же в командировку собирались, а не на упражнение!
  - А там бортачём , не длинный такой летёха? - еще больше встревожился солдатик. - Он недавно подваливал, за Дембеля бутылку обещал, его родне собака нужна. Мы ему друга не продали!
  Он рванулся было, но Ми-8 медленно пошел вверх, развернулся и лег на курс.
  - Что делать-то, мужики? Он ведь так и увезет его, как же я без Дембеля...- солдат в отчаянии смотрел на нас заблестевшими глазами.
  Мы переглянулись в нерешительности. С одной стороны - а что мы можем, но с другой - как же солдату без дембеля...
  Для Москвича вариантов не было. Он открыл стоящий возле него инструментальный ящик, вынул гаечный ключ и не глядя, швырнул в сторону.
  - Товарищ капитан! - побежал он на стоянку к инженеру эскадрильи, держа перед собой открытый ящик.
  Друг собаки боялся разочарования, но всё же спросил:
   - Чё это он?
  - Он не волшебник, он еще только учится.
  Огромный, особенно рядом с Москвичом, капитан взглянул на часы (для рапорта), затем в ящик, там сейчас предупреждающе краснело пустое гнездо, и метнулся к телефону.
  Дальше все завертелось по незыблемой инструкции для случая потери инструмента. Пункт первый - полное прекращение полетов, пока не найдется потеря. Вертолеты на всем аэродроме заглушили турбины. Даже в ночном карауле тишина бывала не такой зловещей.
  Приехал инженер полка и посадил Москвича с капитаном в свой газик. В эскадрильях, а в курсе происходящего были не больше семи-восьми человек, проверили все инструментальные ящики, карманы, и солдаты вместе с офицерами начали прочесывать цепью свои стоянки.
  - Нашел! - раздался крик. Мы вздрогнули - неужели все зря! Но кричали не со стороны курилки, а со стоянки второй эскадрильи. Солдат с ключом в вытянутой руке бежал к инженеру полка, радостно надеясь на отпуск. Но на ключе не оказалось клейма, (как на всем авиационном инструменте, чтобы легко определить, кто его забывает в двигателях), - значит он с автомобиля, значит, не считается.
  Поиски продолжились. Мы уже с интересом стали ковырять сапогами траву. И нашли ржавое зубило! Зубило тоже отнесли к инженеру - пусть поскоблит, поищет клеймо.
  Наконец, с облегчением услышали дальний перестук Ми-8. Он! Сработало! Двое, позвав из курилки хозяина Дембеля и прихватив ДСП с автоматом для моральной поддержки, пошли встречать борт.
  А мы развернули цепь в сторону курилки. И едва увидев, как солдат и собака на шнурке бегут к автопарку, а у вертолета смотрит им вслед долговязая фигура, ставшая отныне пасынком полка, начали искать всерьез. Подошла и присоединилась к поиску абордажная команда с ДСП.
  Ключа не было! Маховик инструкции продолжал раскручиваться. Следующим этапом стояла разборка вертолетов, начиная с тех, где производились последние работы. Цель оправдывала средство все менее и менее убедительно.
  Наконец, из газика выпустили Москвича. Узнав у нас оперативную обстановку, он сел в курилке на свое место и, выжимая память, несколько раз повторил взмах рукой. Мы внимательно следили за ней, определяя сектор выброса.
  - Что ты не ищешь, а руками машешь? - окликнул его, подходя, инженер эскадрильи, - а-а-а, мы писали, мы писали...
  Москвич, молча, показал испачканные чернилами пальцы. Капитан предъявил свои пятна и, присев рядом, достал сигарету.
  - А ведь мне еще характеристику на тебя сочинять придется, может сам и напишешь? Молодец, что не испугался и сразу признался в потере.
  Москвич покраснел. А капитан негромко, только для одного Москвича добавил:
  - Все, о чем говорил майор - забудь.
  Мы уже по травинке выщипывали сектор. Нашли часы с порванным ремешком. И даже вспомнили, кто их потерял.
  Подъехал заправщик и встал на рулежке. Из кабины выскочил счастливый шофер, но подошел не сразу, а дождался пока не уйдет офицер.
  - Я его так летёхиной портупеей и привязал у ворот, - радость плескалась в нем с эхом, как керосин в цистерне. - А чего вы тут траву косите?
  - Пока ключ не найдем полеты не начнутся.
  - Какой ключ, тот 14 на 17? А я еще подумал, чё это вы новенькими ключами разбрасываетесь... и подобрал. Сейчас принесу.
  Ему повезло, что он, сразу повернувшись, убежал и не видел наши лица, а когда вернулся с несчастным ключом, его уже почти простили.
  - ТОВАРИЩ КАПИТАН, НАШЛИ!
  
  Жертвы требуют искусства.
  
  Ленинская комната в казарме была оборудована по уставу газетами, плакатами и бюстом Ленина. Теперь добавился и телевизор. А в распорядок дня включили еще один пункт: обязательный просмотр программы 'Время'. Лежащие на полу в первых рядах засыпали под 'Вести с полей'. Но непременно просыпались, когда доярки колхоза-миллионера вызывали на соцсоревнование ивановских ткачих. Начинался ленивый диспут, кто красивше, доярки в белых халатиках, или ткачихи в синеньких. В телевизоре уже шахтеры гоняли на угольном комбайне, а спор разгорался, неуклонно приближаясь к драке. С орбиты космонавты тоже плавно замахали руками. Неожиданно всех помирил железный аргумент: лучше ткачихи, их больше, хватит по три на каждого. Снова улегшиеся солдаты под достижения рыбаков МРС-121 закатывали глаза и улыбались своим мыслям. Так незаметно программу 'Время' сменила 'Ирония судьбы'.
  Для многих из нас это была премьера.
  - Что идет? - заскакивали выходившие на перекур.
  - Люди в баню ходят...
  - А что в одеялах? И у них тоже в бане холодно?
  - Не знаю, но водку достали, сейчас согреются.
  - Что идет? - заходили следующие, удивленные необычной пустотой в казарме.
  - Люди водку пьют...с шоколадкой.
  Постепенно в ленкомнату втиснулся весь полк, кроме наряда.
  - ...?
  - Люди у бабы в кровати спят... На её подушке...
  Помощник дежурного по полку, лейтенант, нервничая от противоестественной тишины, все же отложил вечернюю поверку на пятнадцать минут, до конца первой серии. Ему не повезло, сразу же стали показывать вторую.
  - Полк, строиться на вечернюю поверку - злорадно закричал дневальный, которому было и не видно с тумбочки и плохо слышно.
  В ленкомнате ни одного шевеления. Неопытный лейтенант продублировал команду. Солдаты не отводили глаз от Барбары Брыльской.
  Лейтенант, почти не наступая на плотно лежащих под телевизором, дотянулся и дернул кабель антенны. Лучше бы он выдернул чеку из гранаты или хвост из тигра.
  Полк сказал, - У-У-У-У - настолько зловеще, что лейтенантик, резво выскочил из ленкомнаты и влепился в 120 кг прапорщика Васяновича.
  Пока кто-то поднимался с пола и на ощупь втыкал кабель в гнездо, было слышно, как удаляющийся бас старшины успокаивал лейтенанта:
  - Все трезвые, все в наличии, в самоволку никто не пошел, нехай сымя (пусть их)... я им завтра всыплю...
  А вслед командирам Барбара запела от нашего имени:
  ...За наше негулянье под луной...
  
  Это был первый случай (из трех на моей памяти), когда полк явно не подчинился офицеру. Через полгода я слышал, как прапорщик Муц мечтал вслух, вот отправим на дембель этих Бердичевских анархистов и начнем закручивать гайки...
  Впоследствии Костя рассказал мне, что действительно закрутили.
  
  
  Сказка о потерянном личном времени
  
  - Солдаты, незанятые делом, страшней атомной угрозы, - саданул афоризмом по строю на следующий день старшина Васянович. Строй напрягся в ожидании продолжения, предчувствуя, что оно, возможно, будет пострашнее нас.
  - Сейчас каждый возьмет свой табурет и стеклом отскоблит его до чистого дерева. Потом их все покрасят прозрачным лаком, и в казарме будет намного веселей.
  От этого предложения в казарме веселей не стало. В других эскадрильях прозвучало то же самое, за исключением афоризма.
  Табуретки до этого дня никогда не делили, дневальные, прибираясь, расставляли их по линейке в произвольном порядке. Теперь же, каждый подписал свою, на единственном некрашеном месте, на обратной стороне сиденья, и все разбрелись искать стёкла. Хорошая новость - под окнами казармы их было полно.
  Отныне личное время мы проводили с табуретками, но сидя на траве (если было тепло) или на полу. Табуреты несли на себе многослойную броню краски, и, скобля ее, мы как археологи снимали пласты датированные непременными 'ДМБ -...' чтобы докопаться до культурных слоев содержащих 'ДМБЪ -...', а то и 'Слово о ДМБ Игореве'.
  Хитроумный Москвич перед заступлением в караул отнес на свой пост табуретку и запас стёкол. Это позволяло и личное время сэкономить, и нудную ночь провести не так тягостно. Часовые других смен сначала садились на его табурет, радуясь комфорту на посту, а потом обнаруживали стекла и, чтобы не заснуть, вставали и тоже начинали скоблить. Они были благодарны любому занятию в часы тоскливого безделья, и за возможность безболезненно убить время даже с удовольствием заплатили бы хоть сломанной оконной рамой, хоть одноглазым котенком, если б Москвич имел наглость потребовать. Но Москвич был бескорыстен и не стал, как предок вероятного противника Том Сойер, обогащаться за счет товарищей. Табуретку драили в три смены ночью, а потом подумали, что в уставе часовому на посту запрещено сидеть, а не скоблить сиденье, и эвтаназию времени продолжали весь день.
  К сожалению, остальные не смогли воспользоваться идеей. Приехавшая рота охраны надолго освободила нас от караульной службы.
  Коничев свой табурет не скоблил. Он ждал как паук. Когда у всех было очищено от краски больше половины поверхности, этот мерзавец прошел вдоль ряда табуретов, и, переворачивая их по очереди, стал разглядывать, пока не нашел.
  - Так вот кто скрал мою табуретку. Ходорик! Вот видишь тут в уголке мелко написано 'Коничев'. Как ты посмел набраться нахальства и гнусно скоблить мою табуретку. Да еще и крупно написать 'Ходорик'!
  - Я спрашивал у всех, чей табурет, - машинально оправдывался салага Ходорик, понимая всю бесполезность этого, и что справедливость ему одному не отстоять.
  - А меня не спрашивал! - вертя табурет, Коничев размышлял, а не рано ли он заявил свои права, и не стоило ли, подождать еще.
  Расстроенного Ходорика утешил Костя. Он взял его следующий табурет на аэродром, и там, намотав крупнозернистую шкурку на зажимной патрон токарного станка, легко и непринужденно ободрал с него краску. Ходорику осталось только доскоблить кое-где ножки. Что он быстро и сделал. Надо было видеть, лютую зависть потрясенного Коничева!
  Наконец, вернувшись с аэродрома, мы обнаружили у крыльца свои подсохшие лакированные табуреты и с чувством маленького дембеля занесли их в казарму.
  Старшина развернул строй лицом к изящным, излучающим теплый свет табуретам и, улыбаясь, спросил:
  - Ну что, веселей стало? (Мы облегченно вздохнули на грани счастья). Вот видите! А с завтрашнего дня будем скоблить от краски полы в казарме.
  Чуть позже Ходорик громко спросил:
  - Коничев, а пол ты нигде не подписал в уголке?
  Общий хохот заглушил бы любой ответ, даже если бы Коничев не растерялся. И сачковать перед всеми он тоже не осмелился.
  Когда мы доскоблили пол и покрыли его прозрачной мастикой, пришел приказ об эвакуации полка в Чехословакию.
  
  Организация объединённых детонаций
  
  Банальный обмен квартиры не идет ни в какое сравнение с переездом полка, да еще и за границу. Перевоз офицерских вещей и мебели даже не в счет. Только военное имущество, без вертолетов (сами полетели) и ГСМ (само потекло) заняло больше двенадцати составов. Дальше не считал, уехал в двенадцатом. С каждым эшелоном отправляли человек по двадцать, для охраны и разгрузки-погрузки в чешские вагоны на границе.
  Солдаты не успели отвыкнуть от такелажных работ и лихо забрасывали ящики с ракетами в грузовик. Взрыватели грузили последними, с уважением, и рассуждениями, что, конечно, один взрыватель слабей, чем граната, но двадцать штук в ящике рванут как противотанковая мина, а если сдетонируют ракеты - город и подумать не успеет, что ученья идут. До ужаса запугав шофера, мы добились своей цели. Молодой солдат-водитель смотрел уже из-за дерева, как смертью выше бортов наполняли его машину.
  Летчик, старший погрузки, пряча улыбку в руке с сигаретой, подыгрывая нам, отошел подальше и прилег в траву. Водитель, пригибаясь, сменил позицию, и залег за летчиком.
  Загрузив машину, мы напутствовали солдата ехать небыстро и в аварию не попадать, а то столько грузили-грузили, обидно будет, если она разгрузится обратно за две сотых секунды.
  Машина с ползучей скоростью тронулась.
  И тут произошло непредвиденное. Устрашенный нами шофер стал объезжать камушек на дороге и прижался к обочине. Ветвь дерева слизнула верхний, лежащий поверх штабелей ящик, и он полетел взрываться.
  - Стой - заорали мы с лейтенантом. Он вскочил, а все остальные залегли в кювет, в том числе и водитель, на ходу удравший из кабины. Лейтенант, догнав, запрыгнул в уезжающую беспризорную машину, и остановил ее, а я, единственный вооружейник в команде, зная, что эти взрыватели взводятся только центробежной силой осевого вращения, подошел к ящику, чтобы проверить состояние щеколд с печатью. И оглянулся на лежавших. На меня смотрели как на сапера, и ждали ошибки, заткнув уши.
  - Какая-нибудь сволочь поможет мне?
  Никто не хотел умирать.
  Лейтенант не отказался бы, но в таком случае термин 'сволочь' стал бы относиться к нему, и он растерялся.
  Пришлось в одиночку поднапрячься, чтобы небрежно забросить взрыватели на самый верх.
   - Тебе говорили, веди осторожно? - сказал я подошедшему минут через пять чумазому рулевому, - еще раз уронишь, САМ будешь поднимать.
  Солдат уехал, как во главе собственной похоронной процессии.
  
  'Зарница' для инвалидов
  
  Для заграницы нам выдали новую форму ПШ (полушерсть), юфтевые сапоги вместо кирзы, и заменили ремни из линолеума на кожаные. ПШ на погрузке приказали не портить, а остальное - по усмотрению.
  Сапоги я надел сразу, выкинув дырявые, о чем вскоре пожалел, набив мозоли на голеностопах в бесконечной карусели погрузки.
  - Что бегаешь хромая? - спросил старшина Васянович, сидевший на аппарели.
  - Ноги стер.
  - С обеда пойдешь в патруль по городу, там бегать не надо.
  И я ему, гаду, поверил!
  В патруле форма одежды парадная, но, к сожалению, тоже в сапогах.
  Тем не менее, мы действительно отдыхали, плавно гуляя по городу. Мой напарник, узбек, (везет мне на узбеков) попал в наряд из-за растяжения запястья. Только лейтенант оказался в нашей группе инвалидности случайно. Хотя может, и он повредил себе что-нибудь интимное, поскольку так и не признался, за что ему эта халява.
  Цветущий майский городишко, миролюбивое население улыбается нам из-под носа. Вдруг идиллию нарушает подскочивший пенсионер и сходу начинает ябедничать:
   - Товарищи вертолетные патрулисты, я предусмотрительно извиняюсь, но где вы тут патрулите, где? Когда уже весь Бердыщев знает, что за углом, таки, дерутся пьяные прапорщики из танковой части ? 51755. Что вы, патрульные вертолетчики, будете с ними делать при исполнении, или ждать наряд милиции, когда она в светлом будущем вернется с рынка, что?..
  - Бегом, - скомандовал лейтенант, сообразив за каким углом происшествие.
  'Эх, старшина...' - подумал я, тяжело переходя на бег и стискивая зубы.
  За углом действительно один прапор устало топтал другого, ботинком. Увидев нас, он замер в горделивой позе охотника попирающего добычу, или скорей его собаки с оттопыренной ногой. Жертва нас не видела и удивленно оглянулась на прекращение экзекуции. Агрессор, изо всех сил сохраняя равновесие, снял попирающую ногу и по привычке поднял руку к козырьку, потом немного подумал и поднял другую тоже. Лейтенант нагнулся к потерпевшему, создав брешь в оцеплении. Прапорщик перестал сдаваться в плен и устроил побег, потеряв при этом головной убор.
  Я стоял ближе, и тоже не удержав ушами фуражку (кто их придумал?), рванул следом, ... 'Эх старшина...' - в очередной раз помянул я, снова стискивая зубы. В сторонке ябеда-пенсионер ехидно наблюдал, как по дороге опасно качаясь, бежал прапорщик, а за ним хромая на обе ноги младший сержант. Напарник меня почему-то обгонять не спешил, хотя у него-то ноги не болели. Постепенно я свыкся с острой болью и поднажал.
  Прапор тоже стал вилять меньше и ускорился. Но расстояние все равно сокращалось. Кусок оглянувшись, сделал отчаянный рывок и перевалился через забор. В последний момент я ухватил его за погон, и прапор повис на моей руке, качаясь и постукивая подошвами по доскам. Положение было безвыходным.
  -Отпусти, солдат, - жалобно прозвучало из-за забора, - червонец дам.
  Это он зря, взяток я не беру, но, однако тяжелый, зараза... И что он там вертится... А помощь где?.. У него на фуражке должен быть номер военного билета... И второй прапор наверняка этого знает...
  - Что молчишь? - не унимался прапорщик - я тоже в ПВО служил срочную.
  Сил отвечать ему не было, горло слиплось. Второй рукой я до него не дотягивался. Боль в запястье уже заглушила боль в ногах.
  Мы упали оба, с разных сторон забора. Прапор пока висел, скорей всего, успел отдохнуть и тут же, удаляясь, затопал ботинками. А я сидел, протянув ноги, и держа на исцарапанной ладони погон с двумя мелкими звездами. Вспомнилось, как отрывали погоны на школьной игре 'Зарница'. Наконец, подбежал однополчанин с моей фуражкой, и сказал, что второй прапорщик удрал от них с лейтенантом.
  Я же говорил, что лейтенант тоже инвалид!
  
  За бугор по перевалам
  
  Наконец загрузив свой эшелон и раскрепив на платформах спецмашины (включая пожарную), обосновались на нарах в теплушке и кроме караула все отключились. Проспали и маневры по путям и отправление.
  Проснулись на ночном полустанке от вопля Крапивченко 'Самогон!'.
  В темноте призраками белели мелкие хатки и местный поилец. Ему из окошка стали кидать деньги и фляжки, а он быстро-быстро бегать.
  Из любопытства я понюхал пойло - это был не просто самогон, это был ПАЛЕНЫЙ самогон. Тем не менее, выпитый другими он мне спать не помешал. Видимо, пассивное пьянство не так опасно, как пассивное курение.
  Разбудил меня Костя, он был дневальным в эту ночь:
  - Вставай, а то будешь потом локти кусать.
  До сих пор я благодарен ему за это.
  Мы сидели в раскрытой двери теплушки, опираясь на ограждающую доску и свесив босые ноги в предутренние Карпаты. Поезд неторопливо проходил над провалившимися в легкий туман долинами. Крутые склоны наводили на нас ракеты тонких, высоких елей, не решаясь выстрелить первыми. Мы распахнутыми, как вчера у Крапивченко от первого глотка, глазами смотрели на восход солнца. Кажется, даже не разговаривали. И Карпаты, оценив восхищение, подарили нам еще один дубль восхода солнца - в соседней долине. Так вот как выглядит бугор, за который все мечтают попасть, а некоторые даже за ним и остаться!
   Сменившиеся на ближайшем полустанке часовые запрыгивали с такими же восторженными глазами.
  - Видели?!
  - Охренеть!
   Остальные проспали до самого Мукачево, где нас ждала перезагрузка.
  Чешские вагоны были поменьше, и запихать все барахло было непросто, а задвинуть двери просто невозможно. Тогда подходил Костя, брался покрепче за ручки и коленом упирался в торчащие контейнеры. Вагон округлялся, и дверь, прокатившись в направляющих, захлопывалась.
  Закончив работу и устало куря на пустой платформе, мы вдруг заметили, что по мере удаления от Бердичева нас стали кормить все реже. С трехразового, перешли на двухразовое, а сегодня после завтрака, вообще закрыли полевую кухню в вагоне, так что ужина и не предвидится.
  - По вагонам,- скомандовал офицер, дежурный по эшелону.
  Вот тут то и начался голодный бунт. Броненосец Потемкин-2. Где Эйзенштейн? На кого он нас оставил?
  Мы отказались заходить в вагон, пока не будет решен вопрос с ужином.
  Появился старший по эшелону (начштаба нашей эскадрилии), как был, в расстегнутой рубашке на могучем животе, без галстука и в подпитии. Через его широкое плечо, как через забор, испуганно выглядывал щуплый прапорщик-начпрод. В противоположность начпроду, удалой начальник штаба в пьяном виде солдат не боялся, даже голодных, а трезвым он бывал только на утренних построениях.
  - ЗА ВАШ ГЕРОИЗМ НА ДОСРОЧНОЙ ПОГРУЗКЕ, СЕЙЧАС КАЖДЫЙ ПОЛУЧИТ ПО БАНКЕ ТУШЕНКИ... - лестью и обещаниями капитан начал гасить кризис.
  - Тушенки нет, - негромко сказал из-за спины начпрод.
  - Как нет!? Ах да... ТОГДА РЫБНЫЕ КОНСЕРВЫ 'САЙРА'. Есть рыбные консервы 'Сайра'? - кривя рот в сторону прапора поинтересовался капитан.
  - Нет.
  - ТОГДА ДАДИМ ВВОЛЮ ХЛЕБА С МАСЛОМ...
  - Хлеба - буханка на десять человек. А масла нет.
  - ...ИЛИ САЛОМ.
  - И сала.
  Капитан резко развернулся, так что прапорщик отлетел на несколько шагов.
  - А САЛО ГДЕ?!! ТЫ Ж ГОВОРИЛ У ТЕБЯ САЛА ДО ХРЕНА, СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ЗАПАС, НА ДИВИЗИЮ ХВАТИТ?
  - КОГДА ГОВОРИЛ? - тоже заорал, отпираясь начпрод. - ...А так это еще в Житомире... Потом прапора тоже люди... Да и ехать мне с ними пьяными-то в одном вагоне... Можно дать рисовую кашу.
  - Вот видите, всегда что-нибудь найдется, чтобы не оставить солдат голодными. СЕЙЧАС ПРИНЕСУТ СУХОЙ ПАЕК. САДИТЕСЬ В ВАГОН.
  Мы слишком устали для продолжения мятежа, и не было сил захватывать банки с телеграфами, разве что вокзал, если бы не лень, тащится к нему пару километров.
  В вагон начпрод притащил, с помощью еще двух прапоров боевого сопровождения, три буханки хлеба и семь - восемь баночек рисовой каши из сухого пайка. Баночка, размерами явно предназначенная для черной икры, - на четверых человек.
  Мы намазывали кашу на хлеб, как масло, тонким слоем и запивали водой набранной из пожарной машины.
  
  К нашему удивлению, после Мукачево караул эшелона не выставляли. Может, были уверены в порядочности европейцев, может быть, перестали доверять нам, а, скорей всего, забыли по-пьяне. Мы напоминать не стали.
  После родных просторов отечественной теплушки с соломой на нарах, чешский вагон показался тесным, как кухня в хрущевке. Узкоколейка, что с нее взять. Респектабельные диванчики, рассчитанные на двух поджарых чехов или одного любителя пива, были расположены по принципу нашей электрички, но, в отличие от родимых дощатых сидений, на них совершенно невозможно было лежать из-за глухих подлокотников.
  Неугомонный Крапивченко весь извертелся на своем диванчике пытаясь угнездиться в этом прокрустовом ложе, потом достал плащ-палатку, зацепил ее железными кольцами по углам за шляпные крючки у окна, а оставшиеся углы привязал к ручкам на спинках диванчиков. Ужасно довольный своей изобретательностью, он осторожно забрался, как в гамак, в зыбкое творение, секунд десять пролежал молча, испытывая, успокоился и тут же стал хвастаться, как ему удобно и замечательно, пока не заснул в позе эмбриона. Мы разложили плащ-палатки на металлическом полу (место под гамаком так и осталось незанятым) и тоже легли, но уснуть не успели. Едва поезд тронулся, даже еще не пошел, а сделал предварительный толчок назад, как пластмассовые крючки сухо треснули, и Крапивченко с грохотом скапотировал, сначала головой в пол, а потом сразу же сапогами в окно. Этакое сальто назад из положения 'лежа на спине' в положение 'лежа на животе' с промежуточной остановкой в 'стойке на голове'.
  Как ни странно, физически он не пострадал, умственно тоже, каким был таким и остался. Когда он вскочил с криком 'Советская плащ-палатка крепче чешского вагона' и тут же попытался прицепить кольца к оставшимся целыми крючкам, облегченный хохот эскадрилии надолго отбил у всех сон. Мы уже не смеялись, а хрюкали, глядя, как он зубами пытается отвязать затянутые намертво его собственным весом узлы, потому что до новых крючков плащ-палатка не доставала. И травма головы тут ни при чем! Отламывать ручки от сидений мы не дали, так что, оставив до утра плащ-палатку болтаться портьерой, он, наконец, успокоился.
  Не прошло и полчаса, как поезд остановили пограничники.
  Тут, пожалуй, пора сознаться в страшном преступлении - контрабанде валюты.
  Фарцовщик Климин как-то упоминал, что советские деньги мельче червонца у иностранцев не котируются. У меня как раз была десятка, и если бы мне предложили заполнить декларацию, я бы не отказался.
  Мы стояли шеренгой вдоль состава в огражденной колючей проволокой зоне досмотра. Прожектора заставляли щуриться и так плохо открывающиеся глаза. Я, как старший по званию, стоял крайним - с меня пограничник и начал.
  - Оружие везете? - завязался стандартный допрос, чтобы мне не было скучно, пока он сравнивает мою фотографию в военном билете с моей же заспанной рожей. А я и не скучал, мне деньги жгли ляжку, как говаривал Василий Макарович, в 'Калине красной'.
  - Конечно, как жить то без него? - правдиво ответил я, - АКМ ? Е208 во втором вагоне, третий штабель от входа направо, второй ящик снизу. И еще штык-ножик где то есть.
   Сержант-пограничник насторожился, но, немного подумав, расслабился, и вернул мой военный билет.
  
  - Валюту, золото везёте?- продолжил он, глядя поверх следующего военного билета.
  - Разуй глаза, сержант, - Костя, не спавший вторые сутки, был слегка раздражен.
  Сержант больше глупых вопросов не задавал, и ограничился проверкой документов.
  А в строю офицеров и прапорщиков пограничнику приходилось частенько приседать и подсвечивать снизу на поникшие головы непроснувшихся. Задавать эмигрантам вопросы тоже было бесполезно. Должно быть, у них уже начались припадки ностальгии со всеми признаками эпидемии, которая передается военно-воздушно-каѓпельѓным путем.
  Вернувшись в вагон, мы вздрогнули от вопля Крапивченко. Даже топнув по полу головой, он так не орал. Его плащ-палатка лежала с отрезанными углами!
  - Каким дураком надо быть, чтобы резать казенную одежду! - разорялся он. Видимо, случай с шинелью его чему-то научил, и он стал болезненно относиться к моде на мини.
  Возможно подозрительный пограничник, не мог понять, с какой целью так затянуты узлы и, ища оружие, валюту и золото, решил проблему способом Александра Македонского. А может, он был гомофоб, и, увидев в вагоне отделённое от всех занавеской уютное гнездышко, подумал, что эти гомики совсем обнаглели, альковов понаделали, да еще и голубые погоны носят не стесняясь. И штык-ножом стал бороться за нравственность в Советской Армии.
  
  
  
  
  Часть четвертая. Полк. Зволен
  
  Главная военная тайна
  
  Первое, что бросилось в глаза на новом месте - двухметровый, из рифленого шифера, забор по периметру части, да еще и отгораживающий с двух сторон трассу (под ней был подземный переход) на город Банска-Бистрицу, которая делила часть примерно посередине.
  Приглядевшись, мы сразу определили места в шифере, где совершали интервенцию в магазин предыдущие поколения солдат. Перед нами здесь обитал полк Миг-21, от форсажа которых, круглые сутки трепетали стекла или в городе Зволен, или в курортном местечке Сляч-Купель. Когда командующему Центральной группы войск, наконец, перевели жалобы чехов, от истребителей осталась дежурная эскадрилия, а остальной аэродром заняли мы.
  Для чехов аэродром 'Три дуба' имел историческое значение, с него летчики Ивано-Франковского полка вывезли золотой запас Чехословакии, пока немцы захватывали ее с другого конца.
  А вот вернули или нет, история нашего аэродрома умалчивает.
  Раз в месяц Миг-21 разгоняли застоявшуюся кровь, ненавязчиво заставляя словаков, любить вертолеты. Что еще осталось выдать из военных тайн? Стояло звено бомбардировщиков Ил-28, но эти не летали, а вызывали ощущение, что их попросту забыли.
  Речка Грон протекала под окнами казармы в буквальном смысле. Рукой подать до подвижного листа шифера забора, и метров двадцать круто вниз по зарослям, а там, если успеешь затормозить, можешь полюбоваться на неширокую и спокойную реку, а не успеешь, то на не менее живописные берега. На ней водились дикие утки, пока за ними не стал охотиться ушлый молдаванин Биртяну.
  Этот браконьер подкрадывался к одинокой водоплавающей (больше одной он не бил, боялся, наверное, связываться со стаей) и ловко палкой подшибал ее влет или вплавь. Ощипав и выпотрошив тут же, варил остальное на почте у Кости. Кстати, собрав урожай яблок и слив, росших по периметру аэродрома, (то, что осталось после того, как наелись непривычные к бесплатным фруктам вологодские и свердловчане) предприимчивый фермер Биртяну поставил вино. Только в кочегарке у него было зарыто, как он признался Косте перед дембелем, 80 (!) бутылок. Это, пожалуй, и была главная военная тайна полка.
  
  
  Семеро с ложкой
  
  В Союзе алюминиевых ложек хватало на всех с избытком. Избыток часто валялся в кустах среди бутылок, консервных банок, тарелок и чайников. Изредка начальник столовой развертывал кухонный наряд в цепь и прочесывал кусты, для восстановления столовского сервиза. И опять хватало на всех с лихвой.
  А вот в стране разнузданной демократии были свои порядки. Перед первым обедом нам предложили взять ложки из походных котелков. Все удивились и полезли в вещевые мешки.
  После обеда привычно оставили ложки на столах вместе с грязной посудой и ушли. В ужин ложки не выдали. Принимать пищу голыми руками, неузбекское большинство отказалось. Особенно борщ. Старшина пошел искать их в посудомойку, но новый наряд про ложки не слышал. А услышав, долго смеялся.
  Вечером, после обыска в казарме эскадрильи истребителей, старшине удалось, вернуть часть наших ложек. Мы, получив по одной - две ложки на десять человек, передавали их по очереди, но неоправданно растягивая удовольствие от еды, сильно опаздывали на аэродром. Как раз в это время, все и увлеклись резьбой деревянных ложек штык-ножами в нарядах и караулах.
   Чтоб не срывать полеты, недостающие орудия еды пришлось заказать нашему наряду в лётной столовой. Лётчики, включая узбека, тоже отказались есть суп вилками. А в завтрак эти изысканные аристократы оставили даже кашу! Ну и что, что жидкая, подмерзнув, она же густеет! Поскандалив с официантками, привередливые офицеры решились на голодовку протеста. Накрыв блюдцем стакан с какао, они резко переворачивали его и ставили, не пролив ни капли на стол.
  Атмосферное давление не позволяло жидкости вылиться из стакана и переполнить блюдце. А вот обратно перевернуть, чтоб не облить и скатерть, и фартучек, и платье, ни у одной официантки, ни разу не получилось. Взять таз и опрокидывать в него, они догадались слишком поздно. Летная столовая, полузатопленная какао, благоухала шоколадным паром через открытые окна.
  Этот слюноточивый, позабытый солдатами запах понесло прямиком на плац во время утреннего построения. Позавтракавший в отдельном кабинете и персональной ложкой, командир полка громко не мог понять причину общего равнения на ветер, пока ему не нажаловалась завстоловой.
  Обыск нашей казармы результатов не дал. Но солдат из полка в наряд по лётной столовой больше не назначали, а наняли жен офицеров и прапорщиков. В конце концов, обеспечили алюминиевыми ложками всех, включая узбеков. Наверно, сгоняли на вертолете в Союз.
  Интеллигентные солдаты стали носить ложку во внутреннем кармане, рядом с комсомольским билетом, остальные за голенищем. Каша у них припахивала портянками, зато комсомольский билет не был таким засаленным. Перезвон ложек, выпавших после команды 'отбой' из мест хранения, стал привычным как колыбельная.
  
  Братья-славяне и славянские дети
  
  Занесло меня вскоре вертолетом связи МИ-2 в город Оломоуц. Все время пока несло, я не отлипал от иллюминатора и чуть не сделал его выпуклым как блистер. Вертолет неторопливо переваливал через горы, запинаясь колесами за гибкие, трепещущие трын-травой вершинки сосен. Из самолетов такого не увидишь, так и автотрасса проносит мимо однообразия леса, разглядеть по достоинству который можно лишь из содрогающейся телеги, даже сквозь сено ощущая каждый корень заросшего проселка. Вот и мы расплачивались тряской (по вертолетному - вибрацией) за редкий угол (почти перпендикуляр) зрения на лес.
  
  Северная Чехия, готика в архитектуре военного городка, и суровые уставные взаимоотношения с генералами, которых было больше, чем солдат.
  -Торчать тут мы с тобой будем недели две, - сказал мой лейтенант, тоже уставший от уставной выправки и честных жестов, - хочешь помочь братьям-славянам в уборке сельского хозяйства? Там кормят и честь отдавать некому. В казарму будут привозить только на ночь.
  А кто откажется? Июль-месяц, полная свобода с восьми до семи и 'Острова в океане' Хемингуэя за пазухой.
  Майор, старший команды, выдал подменку, и велел сдать все обмундирование, даже сапоги.
  Наш строй у грузовика крайне напоминал военнопленных. Без погон, ремней, пилоток и в тапочках, типа домашних. Порядком потертая форма П/Ш (полушерсть) выглядела бы ничего, если бы эта П/Ш, чуть ниже колен, не переходила в линяло-зеленое Х/Б. Видимо, какой-то генерал-рационализатор от модельерии решил, что все равно низ штанин в сапогах не видно. Так, что благодаря этому кутюрье, освободители косили под З/К.
  Майор, доставил нас в правление колхоза (или совхоза), и уехал, сдав агроному, который неплохо говорил по-русски. Сельское хозяйство - и в Чехии сельское хозяйство, гораздо интереснее было общение с аборигенами, сквозь языковой барьер.
  Не прошло и недели, как наш эшелон пересек Карпаты, а, заодно, и Татры, и угодил в страну вероятного союзника. Я еще не знал специфики общения с чехами, а тем более, с чешками. Восток Европы - дело тонкое. Стоило мне попросить спички у поварих столовой, как возмущенные чешки вооружились половниками, для защиты от непристойных домогательств оккупанта. Международный конфликт угас без жертв, когда я продублировал просьбу жестами и предъявил в доказательство моих чистых намерений сигарету. 'Запалки' мне дали, а половники спрятали.
  Впоследствии, уже в своем полку, я увидел отпечатанный список слов (спички были на первом месте), созвучие которых с чешскими, вызывает внезапную бурю эмоций переходящих в реакции. Список висел рядом другим, где наоборот, предлагались к заучиванию фразы первой необходимости: 'Стуй стршелять буду' и т.п.
  
   Об опыте интернациональной прополки рассказал мне местный дед, партизанивший еще во вторую мировую. Мы кидали с ним зерно, вдвоем, не считая здоровенного чуркестанца (в полку не без узбека), изредка погружавшего в зернышки лопату и непрерывно клянчившего самогон. Он едва не спровоцировал Дранг нах Остен. Желание показать, что не все русские солдаты - сачки, как этот узбекский, заставляло меня полностью выкладываться в работе. Этим я, видимо, вызвал уважение и разговорчивость деда.
  Деревенский Швейк, разбавляя русский мат жестами и чешскими словами, объяснял диспозицию на поле: до батальона русских солдат, растянутых в цепь и усиленных крестьянками (вояк - пани, вояк - пани...) пололи что-то... (термин на чешском), возможно съедобное. Однако по лону природы солдаты истосковались меньше, чем по долинам и по взгорьям соседок (интернациональная жестикуляция). Поэтому близкую к нулевой производительность труда пришлось поднимать, сконцентрировав вооруженные силы на левом фланге, а слабые женские на правом (план битвы за урожай нарисован на земле). Но это также была тактическая ошибка: женский фланг ушел вперед, рискуя тылом, а левый фланг сминал центр.
  Наконец, генштаб, в составе капитана и агронома, применил гениальную стратегию: расположив армии на противоположных сторонах поля, и пустив их навстречу друг другу. Безо всяких заградотрядов, бойцы неудержимо поперли вперед, и на три часа раньше устроили встречу на Эльбе.
  
  Агроном на 'Яве' (чешский мотоцикл, недоступная мечта советской молодежи, а тут вся деревня на них ездит) привез меня к какому-то складу, и оставил ждать машину, которую надо загрузить. И тут я, полулежа наслаждающийся мирной праздностью, был атакован группой воинствующих детей, играющих в тамплиеров. Я цвета хаки, периодически выпускавший дым, как нельзя лучше подходил на роль дракона. Впрочем, игра была забыта, едва я поинтересовался, чего они хотят от бедной иноземной рептилии. Переговорщиком был выдвинут в первый ряд самый старший девятилетний рыцарь. Он выложил все русские слова, которые проходил в школе: 'Москва, спутник и дружба'. Я знал чешский ничуть не хуже: 'До-то-го' и 'Жупайдия -Жупайдас', правда своими лингвистическими достижениями так никогда и не воспользовался.
  Пришлось применить граффити: пальцем на пыльном крыльце нарисовал вертолет и пояснил, что, как механик, его обслуживаю. По выпученым глазам, я догадался, что дети считают меня летчиком, но разубеждать их не стал, слов не нашлось. Еще я нарисовал план Советского Союза, где на Урале схема медведя занимала больше места, чем вся их Чехия на эскизе Европе.
  Когда петроглифы покрыли все крыльцо, дети, коротко переговорив, сорвались с места. Я еле успел поворчать им вслед: - Ну вот, общались, общались, и даже 'до свиданья' не сказали...
  Тогда они вернулись, оставили полиглота сторожить заложника и снова целеустремленно пропали в деревенской пыли. Караульный стал учить меня играть в 'драпки'. Надо подбрасывать камешек, хватать с земли другой и ловить первый. Количество камней увеличивалось, а мой авторитет падал. От полного позора меня избавили вернувшиеся крестоносцы.
  Впереди скакал их полководец, обеими руками сжимая бутылку пива - мне.
  
  Как лечить икоту.
  
  Наш вертолетный полк стойко переносил тяготы и лишения чешского лета без чешского пива в высокой траве под аэродромным забором. Один из летчиков, сходивший в ближний хутор, вернулся со словаком, которого пообещал прокатить на вертолете за ведро сливовицы. В ожидании короткого демографического вакуума (летчики и техники уйдут со стоянок, а рота охраны еще не расставит караулы) лейтенант со словаком дегустировали сливовицу. Причем словак почти не пил, боясь испортить восприятие предстоящего аттракциона, в отличие от летчика который не боялся. Наконец последние люди покинули аэродром, летчик с помощью ДСП (ДСП - солдат, механик с автоматом, дежурный стоянки подразделения) расчехлил вертолет, посадил словака в десантное отделение и завел МИ-24Д.
  Прогрев свой летающий аппарат, летчик приподнял его на метр, и неожиданно икнул от сливовицы. Обороты не были набраны полностью, поэтому вертолет, которому икота передалась через ручку управления, встал на дыбы. Хвостовая балка долбанула по плитам рулежки, стабилизирующий винт вдребезги стерся о бетон, у летчика моментально прошла икота, (Предупреждаю министерство здравоохранения: лучшее средство от икоты - испуг при авиационной катастрофе) он усадил остатки вертолета, выскочил из кабины и раскрыл люк проверить, как там пассажир. Словак, стоявший на полу почему-то на четвереньках, вдруг выпрыгнул, не пользуясь ступеньками, на землю и во весь опор, так и не поднявшись, ускакал к забору.
  Разбора полетов не было, потому что летчик с механиком сменили разбитые лопасти на запасные, перед тем как допить сливовицу, а вертолет на следующий день поставили на капремонт. Ему до регламента оставалось полчаса налета.
  Словак за ведром так и не пришел.
  
  Со щитом или на щите.
  
  Дивизии расквартированной в окрестностях словацкого города Зволен должны были вручать орден (наверно 'Дружбы народов с советской армией', или 'За взятие повышенных обязательств'). Один на всех. Поскольку никакой плац не мог вместить очередь за орденом, то торжество решили провести у нас на аэродроме. Для этой цели нагнали солдат украшать летное поле.
  Мы освободили им место, отбуксировав две эскадрилии вертолетов со стоянок подальше - на травку, и приготовились изумляться масштабам работ. А стратегический размах дизайнерских войск превосходил все ожидания. Сначала привезли лес. Видел бы Шекспир, у его Макбета точно снесло бы крышу - к Макбету лес приходил, а к нам приехал на грузовиках. Чехи, наверно, умилялись, пропуская колонну - вот русские солдаты сажают деревья, хоть какая-то польза. А они стволики березок и осинок затесывали клином и вбивали в стыки между бетонными плитами. Одноразовый лес скрыл здание технических служб, капониры и лишайные пятна камуфляжной раскраски вертолетов. Красивенько так получилось... Правда на следующий же день в рощу пришла осень, вместе с листопадом.
  Потом покрасили все, к чему прилипала краска. На пять раз, потому что работы не прекращались и все тут же затаптывали. Возле рулежки воздвигли трибуну, размером с мавзолей, но лучше, крытую шифером. От трибуны с одной стороны собирались установить рекламные щиты наших членов политбюро, с другой - рекламу чешских братьев наших членов. Солдаты уже вкопали и утвердили Леонида Ильича, и перекуривали, перед тем как снять министра обороны с машины. И тут на рулежке показался МИГ-21 комэска, который открывал полеты мигарей. Комэск, раздраженный новостями пейзажа, доехал до пехотного 'Урала', брошенного поперек рулежки, и зловеще остановился.
  Обычно, наши заправщики и АПА (аэродромная подзарядка аккумуляторов), увидев на горизонте самолет, съезжали в сторону, уступая дорогу. Мы тоже опасливо зауважали реактивную тягу истребителей, увидев раз, как какой-то вертолетчик, пересекая рулежку, решил обойти, спокойно едущий самолет сзади, как автобус на улице. Струя газов долбанула его эффективней лошадиного копыта. Берегись корову спереди, а истребитель сзади!
   Итак, пробка на аэродроме. Может обнаглевший грузовик, решил, что самолет - не трамвай, сложит крылья и объедет, или, в крайнем случае, перепрыгнет? Мы бросили работу, и наблюдали этот небывалый случай в истории авиации. График полетов, довольно жесткий, согласованный с чешскими гражданскими диспетчерами, стал срываться из-за посторонней машины. Нам хорошо было видно, как багровый комэск в кабине раздувал матом кислородную маску, и было нетрудно представить, как на КДП руководитель полетов вырывал под фуражкой последние волосы, чешские диспетчера начали менять эшелоны с коридорами своим и транзитным австрийским.
  -Убирай скорей машину, пока комэск ее не расстрелял, - закричали мы водителю 'Урала', который все сидел и курил. Наконец поднялся пехотный лейтенант, приказал своему шоферу освободить проезд, и тот лениво пошел отгонять.
  Вспыльчивый комэск подъехал на освобожденное место, развернул лихой истребитель соплом к пехоте и, нажав на тормоза, врубил форсаж!
  Первым пострадал от реактивного удара Леонид Ильич. Основательные брусья не выдержали и, срезанный под корень пернатый генсек скрылся за желтым лесом. С небольшим отрывом стартовал лейтенант. Этот летел грамотно, как лыжник во время прыжка с трамплина, и, сгруппировавшись, удачно приземлился, но до рекорда маршала ему было далеко. Солдаты сидели, и поэтому основная струя прошла над ними, но им тоже перепало.
  Пока лейтенант переживал свой первый полет птенца, а солдаты выпутывались из кучи себе подобных, истребитель уже ушел в небо. Мы больше работать не могли, стоять тоже, лежали и тихо постанывали.
  У маршала аэродинамические качества лучше, чем у лейтенанта!
  PS. Солдаты собирали облетевшие листья, красили их в зеленый цвет и пришивали к веткам еще неделю, до самого прилета ордена с третьим замом министра обороны. Вся церемония прошла за двадцать минут.
  PPS. Краску списали на ремонт казармы. Кто-то прикинул, что в таком случае полезный объем ее помещений сократился бы до полутора кубометров.
  
  Немного о резинотехническом изделии - 2
  
  Когда-то наш комэск настолько красочно описал путь-просеку окурка в свистящей над головой у людей турбине, что мы вблизи вертолетов не смели курить. (А вот замполит подобной образностью речи не обладал, и кто-нибудь периодически покуривал в ленкомнате). Курилка за капониром была сделана с такой основательностью и военным размахом, что во время боевых действий наверняка бы удерживалась на сутки дольше остального аэродрома.
  Вот в этой курилке, поздоровавшись с комэском второй и начальником ТЭЧ, я скромно присел неподалеку. Сказать мне им было больше нечего, да и обоим майорам было не до меня. Офицеры ожесточенно спорили о работе. А именно, толковали строевой устав: какая нога идет вперед, а какая в это время вбок. А еще говорят, что авиация - род войск, оснащенный всеми видами интеллектуальности. Мне стало до болотной зелени тоскливо, и я чуть не поплыл прямым курсом на депрессию. Неужели их такими делает военное училище? Или это уже потом в полках, влияние интеллектуально-озабоченных соратников. Ладно бы они еще трепались о женщинах, как о сексуальном меньшинстве в армии, но страстно обсуждать па, совершаемые ногами в растоптанных сапогах с портянками! Совсем что ли нет других тем?
  Правда, вскоре полноватый начальник ТЭЧ привел меня в чувство. В чувство юмора. Он настолько увлекся своей трактовкой устава, что не усидел, а стал старательно маршировать вокруг курилки. Я зажал лицо руками и обжегся сигаретой.
  Майор Надзоров, на ходу поворачивая под прямыми углами, попытался перекричать свой же топот:
  - Я не могу объяснить ртом, я могу показать ногами...
  Каменное, как на острове Пасхи лицо комэска, в режиме самонаведения отслеживало ломаную траекторию Надзорова. Пока начальник ТЭЧ выделывал полупируэты за моей спиной, я получил время на передышку. Комэск, разворачивая носовую часть головы, мельком взглянул, как я стираю пепел со щеки, что отнюдь не просто при улыбке Гуинплена, и тоже на секунду упустил контроль над мимикой. По резким морщинкам в углах глаз я с облегчением понял, что армия все же состоит из разных людей. А еще я понял (уже не по глазам, а по кулаку), что он не простит, если я испорчу ему игру.
   Наконец, Надзоров приставил ногу к другой и победоносно уселся, отпыхиваясь. Неутомимый комэск тут же начал ненавязчиво раскручивать его на новые строевые приемы. Теперь реплики комэска я стал воспринимать в совершенно другом подтексте, поэтому долго не выдержал и, сгорбившись, уплелся за капонир, где на меня налетел Крапивченко.
  - Чё там начальник ТЭЧ вытворяет кругами? - зашептал он, - Меня ребята со стоянки послали узнать, они уже отвертки не туда тычут... А ты чё в слезах и пеплом голову посыпал?
  - Надзоров не сдал командиру полка экзамен по личной строевой подготовке. (А я чем хуже комэска?). Вот и готовится целыми днями к пересдаче на права вождения строя категории ЭС, эскадрилья и выше. Кстати, ожидается экзамен и у нас, так что грядут экзерциции , не вздрагивай, это еще не экзекуции. Но лучше начать тренироваться здесь и сейчас, чем вечером в личное время...
  Крапивченко подтянул ремень, выпрямился и замаршировал в курилку. Солдаты, издали наблюдавшие за ним, встревожено переглянулись. Я прилег в траву за округлым боком капонира, но, разумеется, в пределах слышимости.
  - Товарищи майоры, разрешите присутствовать, - донесся жизнерадостный голос.
  - Боец, плохо тянешь носок, и руку надо не в сторону, а назад, - это увлекшийся Надзоров, похоже навсегда увяз в уставе. - А что это у тебя пуговицы белые, а не желтые?
  - Форму постирал. У вас, товарищ майор, в ТЭЧи замечательный растворитель для протирания контактов... (Вот болтун, у Надзорова хватит ума бочку опечатать)...Окунул грязное, вынул чистое. И через десять минут все высохло, даже гладить не надо.
  - Слу-ушай, Крапивченко, а возьми у меня в кабинете плащ-накидку и пополощи не в службу-дружбу, а лишь бы пятна сошли, а то жена так и не смогла отстирать.
  Мимо меня, старательно отбрасывая руки назад, Крапивченко промаршировал в сторону ТЭЧ. Впрочем, выправки хватило ненадолго, и он, снова сгорбившись, привычно закосолапил.
  Вдалеке кучка тружеников летных полей разбредалась по бортам, терзаемая жестоким недоумением. Я тоже не стал ждать, пока комэск снова поднимет накал страстей на необходимый уровень и вернулся к своим пиропатронам. Мне и в голову не приходило, что мои шуточки вскоре обернутся горькой действительностью.
  А Крапивченко нашел, спрятанный возле ТЭЧ в кустах тазик, вместе с дежурным прапорщиком принес плащ-накидку и из бочки отлил растворитель. Прапорщик тоже решил на халяву чего-нибудь отстирать. Крапивченко аккуратно опустил в тазик плащ-накидку и палочкой утрамбовал, а прапор сверху бросил погоны.
  - Пусть чуток помокнет, - предложил прапор, - пойдем пока перекурим.
  Пока они курили, на АПА подъехал начальник ТЭЧ и первым делом спросил Крапивченко:
  - Ну что готово? Надо будет вечером показать жене, мол, учись стирать, пока я жив.
  - Так точно, готово. Можно сушить.
  Они, все втроем, пошли смотреть. Жидкость впиталась и Крапивченко, теперь уже без помощи палочки, но с волшебным словом фокусника (обля) выдернул плащ и, расправляя, встряхнул. Но плащ так и остался тазообразным. Не получилось у фокусника и растянуть его руками. Видимо, по философии плащей, материя все же вторична, а первична резина.
   - Говоришь, можно потом не гладить...- майор очумело смотрел на нечто круглое и плоское, как летающая тарелка.
  Крапивченко, не удержав на вытянутых руках, выронил ЭТО на рулежку. Предмет, в прошлой жизни бывший формой одежды, звонко хлюпнул о бетон, подскочил и шлепнулся еще раз.
  - Во, блин... - прапору тоже было грустно.
  Лежавшая возле сапог субстанция напоминала цветом и складками коровью лепешку, в которую безнадежно вляпались прапорщиковы погоны.
  
  Военно-воздушная тревога.
  
  Наш неугомонный командир полка начал репетиции по приему знамени:
   - Пооооолк, равнение на знамя, к торжественному маршу...одного линейного дистанциииии, управление пряяяямо, остальные напрааааво, шагооооом МАРШ...'
  Приезжала очередная комиссия, для проверки способности полка предстать перед вышестоящей комиссией, которая установит боеготовность полка к приему комиссии для утверждения сроков приезда комиссии... А для каждой надо поднять полк по тревоге в воздух, а для этого надо зарядить ракетами и кассетными бомбами вертолеты, провести предполетную подготовку, а для этого вскакивать ни свет, ни заря и бежать, не пожрав, два километра на аэродром... Достали!
  'Полк, подъем!.. Тревога!'
  Оделись-вооружились-побежали. Я, по должности - зам комэска по срочной службе, командую солдатам эскадрилии:
  - Давай направо. Через забор.
  Передние тормозят сапогами по асфальту, они привыкли налево - в подземный переход. Казарму отделяли от аэродрома два забора и между ними обычная междугородная трасса. Налево - значит лишние пятьсот метров.
  Бежим направо, перелезаем через забор, я с автоматом торможу машины послушных чехов. Представляю себе их ощущения под дулом АКМа: через один забор сыплются солдаты, перебегают дорогу и лезут на другой. Грохот сапог и скрежет оружия по шиферу. Все - третья мировая война, как минимум.
  На стоянке мы первые. Втыкаю в блоки ракеты, которые мне подносят в ящиках и солдаты, и подоспевшие офицеры - технари. Летчики лезут в кабину и еще не усевшись, начинают щелкать АЗС-ами. (Тумблер - автомат защиты сети)
  Слышу - инженер эскадрилии ворчит на Костю: - Пошевеливай помидорами, таракан мороженый!
  Это несправедливо, он же носит ящики один, без пары! Сейчас мне отвлекаться нельзя, ракета требует уважения. Но Костя в чужой защите и не нуждается, он останавливается перед инженером, опускает тяжелый ящик с ракетами ему на ноги, распрямляется и говорит:
  - Капитан, а здит! - Снова поднимает ящик и тащит дальше к вертолету.
  Возвращаясь, он застает инженера в том же месте и в той же позе - ему сказали такое впервые в жизни!
  Борт готов! Взлет!
  Бежим к МИ-8 с комплектом ЗИПа, садимся, точнее, валимся на дрожащий пол, отстегивать сиденья пока нет сил. Для этой тревоги мы уже сделали, что могли. Вертолет поднимается и благодарно катает нас по периметру летного поля. Штурман кричит нам:
  - Во второй эскадрилии сход ракеты на стоянке. Летчик стал взводить ПУС на ноль.
   Ошибка пилота, он вздумал обнулить прибор управления стрельбой, как перед стрельбой на полигоне четырьмя ракетами. Совершенно бессмысленное действие для блоков с полным комплектом, а сейчас и очень опасное, потому, что в ствол блока солдат уже воткнул ракету, и нагнулся за следующей. Это и его спасло от реактивной струи. Ракета прошла сквозь стоянку нашей эскадрилии, (мы, к счастью, были в воздухе) но, что хуже всего, мимо генерала из комиссии.
  - В полуметре! - орал с непривычки генерал.
  - Метрах в пяти - тихо говорили видавшие и не такое очевидцы.
  Ракету потом выкопали из огорода на хуторе - не взорвалась, (хорошо чехи перекапывают землю!), и в машине с песком увезли взрывать.
  Знамя и в этот раз нам не дали. Костя, которому я рассказал про пост номер один в Кирове, тоже был уверен, что пока я не демобилизуюсь, полку знамени не видать.
  На следующее утро упертый оптимист полка продолжает репетиции: 'Пооооолк, равнение на знамя, к торжественному маршу, одного линейного дистанциииии...'
  
  Песня о Волге
  
  Замполит у словака в деревне купил за бесценок 'Волгу'. Нашу родную ГАЗ-21. 'Урал' из автороты осторожно, чтобы не просыпать по дороге, притащил ее в ТЭЧ и загнал в угол ангара.
  Теперь каждое политзанятие начиналось со слов 'У нас в эскадрильи есть сварщики?' или 'Кто-нибудь разбирается в карбюраторах?'. Вообще-то любого автомеханика можно было взять по символической цене у командира автороты, но свои специалисты обходились значительно дешевле, то есть даром. Зампотех батальона обеспечения и так уже содрал четыре литра за двигатель, снятый с новенького генератора.
  Какая жалость, что авиация обходится без коробок скоростей и задних мостов. Так что аккумулятор был единственной деталью вертолета, которая подошла без подгонки.
  В день испытаний замполит собрал вокруг машины заложниками всех понесших бремя ответственности за ремонт. Даже Петрова шпаклевавшего и красившего кузов. Чуть подальше стояли любопытные прапора ТЭЧ. Пока пилот обходил последний раз машину и попинывал неестественно большие колеса, Костя подумал и раздвинул дополнительные ворота, на которые была нацелена 'Волга'.
  Двигатель завелся на удивление легко, и удочеренная стаей вертолетов машина стала коптить и реветь как настоящая. Не хуже истребителя. Вот она потихоньку поехала, нерешительно вспоминая, как это делается, и вдруг рванула, словно на взлет в предусмотрительно открытый проем.
  - Четыре секунды - полет нормальный, - доложил наблюдателям Костя, едва миновала угроза ангару.
  - Объявляю благодарность, - ответил ему начальник ТЭЧ.
  Зрители побежали наружу и успели увидеть, как незаконнорожденная дочь первой эскадрилии, в боевом развороте слетела с бетонки и, далеко не дотянув до взлетки, вписалась в заслуженного дедушку советской авиации По-2, безмятежно гревшегося на солнышке.
  Может быть, она признала в нем родню, как-никак у нее тоже четыре крыла, да и пропеллер под капотом похож. На радостях 'Волга', крутанула его винт, тут же получила отеческий шлепок по крыше другой лопастью и, лобовым стеклом крепко уткнувшись самолету в мотор, заглохла от счастья. ПО-2 чихнул спросонья и тоже заглох.
  А может наоборот, ей до самых стоп-сигналов надоел форсаж МиГ-21над крышей, и она решила отомстить, в лучших традициях ПВО не разбирая цели. В этом случае, истребительница разнесла ему лопасть, крышей отбила другую, правым крылом дотянулась до движка и содрала на нем обшивку.
  Кто разберет загадочную женскую душу внутреннего сгорания?
  Когда солдаты подбежали к месту авиационной катастрофы, испытатель уже самостоятельно покинул кабину и отряхивался от кубиков стекла. Посыпались предварительные версии специалистов:
  - Возможно, карбюратор был настроен всего на два режима работы генератора - холостой и рабочий.
  - А не надо было Б-70 керосином разбавить?
  - Скорей всего бензонасос оказался мощней, чем надо... Вы на расход топлива не обратили внимания?
  Но доконало замполита утешение доброго Петрова:
  - Не расстраивайтесь, товарищ капитан, я штукатурить тоже умею...
  Замполита прорвало, он пополнил марксистско-ленинские положения рядом небанально-экзотических и 'Волгу' катили назад под тезисы неположенные политработникам. Еще бы! У летчиков, после первой мировой, идти на таран кукурузника перестало быть престижным.
  Все началось сначала. Но каждое утро теперь капитан находил на водительской дверце, старательно нарисованную зубной пастой звездочку.
  - Если какая-нибудь сволочь опять испачкает мне машину - сгною на кухне, - построил эскадрилью ревизионист изящно-идеологической словесности.
  На 'Волге' перестали рисовать. Зато появилась звездочка на фюзеляже инвалида По-2. Настоящая, напечатанная через трафарет красной краской.
  
  Гремлин
  
  Весь день я с автоматом гулял по аэродрому, и кроме автомата нес службу в наряде дежурным по стоянке. ДСП короче. Единственное, что ДСП связывало с караулом это автомат. Все, что запрещено часовым, ДСП не касалось. А полезная деятельность заключалась в сдаче под охрану на ночь и утренней приемке многочисленных печатей на технике и контейнерах. Именно печатей! Если пропадет вертолет вместе с печатями - никто не спохватиться.
  Скучая, я под вечер забрел от мелкого осеннего дождя в опустевший ангар ТЭЧ. Из всех техников там задержался прапорщик Кочаривский. Он сидел на нижних ступеньках трапа.
  Белый трап с красными и синими полосами, это первое, что бросалось в глаза в ангаре среди темно-зеленой или густо-серой военной техники. Он был самый обыкновенный самолетный и самоходный с рулем и сиденьем для траповожатого. Украли его у чехов в гражданском аэропорту еще до нас, и не по нашей вине пассажиры, должно быть, карабкаются теперь на борт чешских Як-40 по веревочной лестнице или овощным ящикам. Механику, стоящему на верхней площадке трапа, очень удобно было, ковыряясь в движках, раскладывать детали по ступенькам, что на приставной стремянке и откинутых капотах довольно сложно. Мотора у трапа не было, но его и вручную по ангару было недалеко катать.
  - Ты веришь в нечистую силу? - спросил меня Кочаривский.
  Я с удивлением оценил его растерянный вид и, прислонив автомат снаружи к борту трапа, присел рядом, с подвинувшимся прапорщиком. Работящий и незлобный Кочаривский держал себя с солдатами не старшим по званию, а просто старшим. Когда он, замещая нашего старшину, поймал Крапивченко с бутылкой, то водку, разумеется, забрал, но, ошарашив полк, отдал за нее деньги. При Кочаривском (чтоб не подводить мужика) в самоволки бегать временно перестали.
  - Нет, скорей в летающие тарелки, - медленно ответил я. В то время я охотней читал Стругацких, нежели Гоголя, - а что, были явления лишенные физического смысла?
  - Сегодня... нет, даже, пожалуй, вчера. Да, вчера я не мог дотянуться с трапа до болта, который свободно выкрутил накануне, пришлось Миколку Вунчука звать, у него руки длинные. Я еще подумал, что вертолет перекатили. Но кому это надо и зачем? Пошутить? Так шутников должно быть десять - пятнадцать, а сразу столько чувства юмора в ТЭЧи и не наберется. Потом вчера же стал раскидывать движок, и раскладывать детали на ступеньках по порядку разборки. Под конец бегал почти по всему трапу. А сегодня они лежали наоборот, то есть последние детали на самом верху и мне пришлось бегать по всему трапу теперь уже в конце сборки.
  - А раньше вы о подобном не слышали?
  - Как-то в Ивано-Франковске экипаж сильно побился, когда у Ми-восьмого отказали оба движка и он неудачно сел на авторотации. Его тогда разобрали по винтику, а так и не нашли причину. Собрали машину, только все как один отказались на ней летать. Тогда даже до комдива дошло. Сам приехал, построил полк и полчаса уговаривал. Пока не вышел добровольцем подполковник Хозяев и не погонял борт на всех режимах. Комдив ему за это 'Красную Звезду' вручил. Конечно не только за это... А летчики тогда про англичан говорили. Что у них в моторах самолетов тоже подобная нечисть была... грен... гримины...
  - Может гринмены? По-английски это зеленые человечки.
  - Да, что-то похожее.
  Я спохватился, привстав, достал из-за борта трапа автомат и поставил на ступеньку между сапог. Кочаривский одобрительно кивнул. Потом вынул сигареты, предложил мне, закурил сам, а оставшуюся пару заложил внутрь фуражки. Мы курили, пользуясь тем, что в ангаре больше никого нет, и стряхивали пепел в пустую пачку. Мне нестерпимо захотелось перечитать Гоголя.
  - Я ведь вторую неделю, как ни крошки не пил, так что зеленые человечки не от пьянки. Ну, ладно, пойду, - поднялся прапорщик, - тебе долго еще?
  Выговорившись, он слегка посветлел. Я, наслушавшись, слегка потемнел.
  - Караул приедет часа через полтора.
  Он кивнул на прощанье и вышел, поскрежетав, железом двери. Оставшись в неуютном одиночестве, я полязгал затвором, досылая патрон.
  Через пару дней Кочаривский специально нашел меня:
  - Помнишь, как про гринменов говорили? Вчера мы перекатили трап на другую сторону вертолета, а утром приходим - он опять на старом месте. И еще, я тут проверял по-своему. Один болт комплекта положил не со всеми, а на ступеньку ниже. Утром пришел в ТЭЧ первым, так все болты вместе лежат. Дверь была опечатана, и печать цела.
  - Вреда-то от него не было? Может это не гринмен, а наш русский домовой? Ну, пусть местный славянский домовой. Ну, пусть не домовой, а ангарский или ангорский. Как там? Лучшее в мире привидение с мотором.
  Всегда смешливый Кочаривский не улыбнулся:
  - Нет, пока не вредил. Даже наоборот, болтики вместе собрал. А вот как трап катать с его-то ростом? Никаких нечистых сил не хватит.
  - Так может его к делу приспособить? Оставьте на видном месте карточки с пооперационным описанием работ. Пришли утром, а капремонт борта уже выполнен!
  - А в журнале за капремонт мне расписываться? Тогда уж лучше я сам сделаю, спать крепче буду, - и Кочаривский ушел дальше копить факты.
  А я вспомнил о еще одном постоянном обитателе аэродрома, и зашел в кочегарку.
  Молдаванин Биртяну в казарме не появлялся с тех пор, как его назначили кочегаром. А, если приглядеться в полумраке, то и в бане. И был счастлив. Я спросил, тоже нечистого в своем роде, не замечал ли он чего-нибудь странного по ночам на аэродроме.
  - Нет, но могу у часовых поспрашивать, у меня тут по очереди вся рота охраны греется. А что спрашивать?
  Пока я думал над степенью подробности рассказа, Биртяну гостеприимно подвинул мне солдатский котел со слегка подмороженными сливами.
  - Откуда они? - удивился я, - Все деревья давно обобрали на высоту рук в прыжке.
  - Да за ТЭЧью на верхушках их полно еще.
  - Со стремянки, что ли доставать? Так и навернуться недолго.
  - С трапа можно.
  Так вот он, какой гринмен! Я придал безразличию на лице оттенок недоверия.
  - Днем трап занят, а ночью и по воскресеньям дверь опечатана...
  - Дверь-то опечатана, а ворота вместе с дверью раздвигаются во всю ширь.
  Гоголь опять стал проигрывать Стругацким.
  
  
  Оружие пролетариата.
  
  На утреннем построении полк привычно готовился подремать под ежедневную постановку командиром полка стратегических задач. Однако на сцене возникло вдруг новое действующее лицо - мужик с кувалдой на плече, проходивший за спиной подполковника Калишенко. Самый обыкновенный слесарь-сантехник в кепке и телогрейке смотрелся на плацу так же непривычно и нелепо, как, допустим, появившаяся в первом акте возле короля Лира, уборщица со шваброй, или тот же Коничев в библиотеке.
  Все, в том числе и солдаты, в душе размечтались, что вдруг он, проходя за спиной подполковника, зацепит мимоходом кувалдой по фуражке, но нет, мужик мирно прошел мимо и полк разочарованно вздохнул. Впрочем, кажется не все потеряно, потому что работяга, сняв с плеча инструмент, приступил к работе на краю плаца возле котельной.
  Бамммм..., бамммм..., бамммм...
  В паузы между ударами командир полка попытался вклинить что-то свое, но в промежутки влезали только очень короткие слова, а отнюдь не стратегические, как ему хотелось, и он, обращаясь к звонарю, заорал по слогам:
  - Неме... (бамммм) ...дленно (бамммм) ...прекр (бамммм)... атите!
  - Ты тут долго будешь трепаться, а мне работать надо, - чуть придержав кувалду, откликнулся слесарь. То есть, так можно было бы перевести его ответ без слесарно-русского словаря под рукой.
  Полк был отомщен.
  Мы шутили с лейтенантами, воевали с прапорщиками, игнорировали иногда старших офицеров, но приказы командира полка, как капитана корабля в море, выполнялись всеми беспрекословно, какими бы идиотскими их не считали, что однажды даже стоило жизни шести летчикам. Но это другая и очень грустная история.
  Бамммм..., бамммм..., бамммм...
  Калишенко, как по телеграфу диктуя, дал приказ:
  - Комэск... третьей... двух... сержа...нтов... доста...вить... подлеца... ко мне... неме...длен...но!
  Сержант Коничев и еще один, трусцой побежали к возмутителю спокойствия. Они почтительно остановились вне зоны досягаемости кувалды, и Коничев, слегка наклонившись вперед, что-то стал говорить. Мы, как чужой телефонный разговор, слышали только реплики слесаря, уже оглохшего от своего звона, и поэтому неестественно громкие:
  - Передай вашему... и когда котел...
  - ...
  - Пусть он ... сам батареи греть своей задницей ...
  Если пропуски в речи комполка объяснялись колокольным звоном, то лакуны в репликах слесаря сделаны мной по несколько другой причине. Коничев побежал к командиру полка со своим переводом:
  - Он сказал, что если его будут отвлекать, то непременно разморозится котел парового отопления.
  - Если он не... прекра..., - Калишенко видимо смирился с телеграфной конференцией, - то за... двадцать четы... часа в Союз...
  Коничев унес ультиматум, и выслушал вместе с нами ноту протеста:
  - Да хоть... второй год без отпуска... один на всю ЦГВ, (Центральную Группу Войск)... как... и футорок на два и три четверти дюйма у них не допросишься...
  Добросовестный Коничев на бегу мучительно переводил матерные и технические термины и, судя по растерянному виду, их перепутал. Но командир полка не стал дожидаться перевода:
  - ... равнение ... знамя, к торжес... маршу... Отставить... По стоянкам... Шагом ...
  Бамммм, бамммм, бамммм. Кувалда гремела литаврой, задавая походный ритм уходящему полку.
  Перед русским слесарем-сантехником отступает даже армия.
  Ave, slesar, morituri te salutant!
  
  Дичь.
  
  ГАЗ-66, урча двигателем, везет нас по аэродрому на смену постов. Полная темнота, единственной звездой горит красный фонарик на вышке КДП. В свете фар периодически появляются хвостовые балки вертолетов, и как будто голосуют растопыренными пальцами лопастей, но мы проезжаем мимо. Сзади, в кузове без тента курят спросонья шестеро свежих караульных.
  Вздрагиваем с водителем от грохота кулаков по крыше, и в окне появляется рука, показывающая налево. Шофер чуть поворачивает руль, и по световой полянке замельтешил заяц. Солдат в охотничьем азарте уперся в педаль газа, послав грузовик в погоню. Стоящие в кузове повисли на переднем борту, засвистели и заорали. Сафари, одним словом.
  - Дай автомат, дай, - цепко держа чешского зайца в перекрестье фар, кричит водитель.
  - Нет, не дам, - мне жалко зайца, да еще и патроны надо будет сдавать старшине.
  - Шесть стволов в кузове, может, не утерпит кто ..., - с надеждой стонет он.
  Заяц-демократ борется за жизнь уже в нескольких метрах от бампера, уши назад и в стороны, как у МИГ-23.
  - Э-э-эх, - в сердцах кричит водитель, и выскакивает на ходу из машины ловить несчастного косоглазого европейца.
  Я и раньше видел, как в авиации (наверно традиция от пилотов пошла) бросают машины ездить самостоятельно, но впервые смотрю изнутри. Путаясь в автомате, перегибаюсь через двигатель, или что тут, в кабине торчит между сиденьями, перехватываю руль. Педали мне недоступны, ищу и не нахожу в темноте кабины ручной газ. Солдат преследует зайца, машина медленно догоняет обоих, видимо уже устали.
  Проклиная мотор в кабине и водилу вне её, пытаюсь перелезть на его место, наступив коленом на полу шинели. Как-то все же перекатываюсь, цепляясь сапогами за что-то на потолке и, опять ухватив руль, отворачиваю от штабелей ракетных ящиков. В кузове воют:
  - Куда рулишь, они правее!
  Вывожу машину на бетонку и торможу. Обойдя кабину, нашариваю на полу автомат, и, проверив предохранитель, сажусь. Шапка изнутри мокрая. Из темноты устало подходит ловец и тоже хлопает дверкой.
  - Чуть-чуть за уши не ухватил, - в азарте рассказывает он, часто дыша.
  На самом краю света, появился часовой, я выхожу снова, из кузова спрыгивает сменщик.
  - Ну что, поймали диверсанта?- кричит часовой, подбегая почему-то с автоматом в руках, а не на ремне.
  - Нет, ушел, шустрый такой попался...
  - Эх, надо было мне по нему очередью звездануть... Сейчас бы в отпуск поехал. Он же, как на ладони был, я только прицелился, и тут свет ушел в сторону.
  - Да ты что, в шофера бы попал!
  - Нет, там кроме диверсанта никого не было, а машина ехала в стороне.
  - Так ты не в зайца целил?
  - Какого, нахрен, зайца, вы же мужика гоняли и орали, 'Держи гада, а то уйдет'.
  Из кабины выпал светящийся от бледности шофер.
  - Эй, водила, а ведь не только ты был охотником. Скажи спасибо, что не стал трофеем. Да, и за упущенный отпуск ему бутылку должен.
  
  Миротворцы.
  
  - Первая эскадрилия! Тревога! Строиться без оружия... На выход бегом.
  Ого! Без оружия - это что-то серьезное, не опостылевшая учебная. К крыльцу казармы пятит крытый брезентом 'Урал', залетаем в кузов. По дороге выясняем причину у офицера: в городе в магазин завезли чешский (местный) хрусталь и командирские жены устроили драку в очереди.
  В магазине и на самом деле идет бой с боем стекла, посудного и витринного, под выкрики:
  - Вот скажу своему, и он твоего каждую ночь в наряды...
  - А я скажу Клавке, и ее...без очередного звания твоего...
  -Да что ее алкоголик может...
  - Побольше твоего алкоголика, а меньше чем у твоего ни у кого в полку...
  - Зато у тебя... всем... твоего...как противогаз!
  На противоположной стороне узкой улицы молча стоят чехи.
  Мы энергично, но без грубости запихиваем боевых подруг в кузов. 'Урал' увозит затихающий скандал под брезентом.
  Чехи расходятся. Продавец скотчем заклеивает трещину на витрине. Строимся и уходим.
  Стыдно...
  
  
  Жертва холодной войны.
  
   Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом,
   чтобы встретить как-нибудь своего прапорщика.
  
  Почему-то мы с первого взгляда не полюбили прапорщика Пилименько, может быть за визгливый командный голос, придававший его мелкой фигуре сходство с Гитлером, может за то, что он бывший танкист. Но вначале Гитлера мы не любили больше. Пилименько исполнял обязанности старшины эскадрилии, пока наш человек-пароход прапорщик Васянович был в отпуске. Раздражала привычка Пилименько поднимать моральный дух личного состава, построив его на очень свежем воздухе без шинелей. Намеки из строя, что, мол, не май-месяц, Пилименько игнорировал и продолжал воспитание на наглядных примерах из реальной половой жизни.
  - Товарищ прапорщик, разрешите вопрос,- это Костя прервал полет сексуальных фантазий Песталоцци в шинели. - Вы мне друг?
  Вопрос несколько выпадал из лейтмотива лекции, на этот раз посвященной бардаку в тумбочке, и строй напрягся в предвкушении.
  - Да друг. Старшина - лучший друг бойца, - поспешно сказал прапор, торопясь догнать свою мысль, пока она окончательно не потерялась в турбулентном потоке красноречия.
  Он только вывел ее на светлый путь строителя коммунизма, как Костя задал еще вопрос:
  - Я человек?
  - Да, человек, у тебя в тумбочке вообще ничего нет - подтвердил прапор, слегка раздражаясь, что вопросы излишне риторические.
  Строй тоже ничего не понимал, но солдатская смекалка подсказывала, что-то будет!
  Старшина сделал еще попытку поймать ускользающую мысль и прикончить ее логическим концом из наглядного примера.
  В тот момент, когда прапорщик уже расслабился, выйдя на проторенную дорогу измены Родине с вероятным противником нестандартным способом в тумбочке Крапивченко, Костя задал третий вопрос:
  - А собака друг человека?
  - Да друг, и у нее в конуре нет такого бардака, как у Крапивченко в тумбочке.
  Каюсь, мне не хватило выдержки, и я откровенно заржал. Эскадрилия, тоже отфильтровав из пространной речи вопросы и ответы, подхватила.
  Прапорщик, видя, что аудитория выбилась из-под контроля, махнул рукой и отправил всех в столовую. Его крик издалека: 'Я не собака!', все усугубил.
  После этого он совсем озверел - стал требовать отдания ему воинской чести, хотя у нас считалось неприличным козырять кому-нибудь ниже майора, и к этому все привыкли, за исключением одного - двух новеньких офицеров.
  То, что он был танкистом в срочную, Пилименько сдуру признался сам, сравнив как-то порядок в танковых войсках с авиационным бардаком. И сразу же получил кличку 'Мазута' вместо общепринятой 'Пельмень'. Стоило в кино, а смотрели мы три раза в неделю, какому-нибудь захудалому танку, как клопу, выползти из уголка экрана, тут же в темноте раздавался крик Крапивченко: ' Вася, танки!'. После фильма 'На войне, как на войне' Крапивченко охрип, а прапорщик Вася Пилименько перестал ходить на военно-паѓтѓриѓотиѓчесѓкие сеансы.
  Мстил он нам как мог, даже когда отдохнувший Васянович избавил нас друг от друга. Узнав вечером на автобусной остановке двух солдат переодевшихся в переходящую гражданскую одежду, Мазута не поленился и вернулся к дежурному по полку. Тот устроил перекличку, быстро выявил самовольщиков, вызвал их командира группы и отправил на поиски. Взяли ребят в Банска-Бистрице (соседний город, в котором не было патрулей) на автобусной остановке, когда они возвращались домой в очень хорошем настроении. Вместо долгожданного автобуса подошел 'Урал', который и привез их бесплатно прямо на губу. Гражданскую одежду конфисковали.
  Закладывал Мазута и меня, но как-то неудачно, что сам и получил за ложную тревогу.
  Утро. Веду эскадрилию на аэродром, навстречу попадается Пилименько.
  - Эскадрилия...- начинаю команду, сапоги отчетливо загрохотали по уставу, (Мазута тоже переходит на строевой шаг и доверчиво тянет руку к козырьку) и заканчиваю, - ...Общее презрение кускам.
  - У-у-у, с-с-с... ука! - с чувством откликнулась эскадрилия.
  После этого именно в моем лице видел Пилименько гнусную рожу первой эскадрилии.
  ***
  Когда старшина зачитал состав караула, где начальником будет Пилименько, а я помощником, эскадрилия оглянулась на меня. Посыпались реплики: от возмущенных 'Какой дурак составлял список?' (это, по-моему, Костя), до успокаивающих 'У него патронов больше' (А это флегматик Равиль).
  На следующий день на разводе Пилименько светился счастьем и нетерпением - пусть ненадолго, но я попадаю в его подчинение. Пока дежурный по полку майор проводил краткий инструктаж наряда, Пилименько шипел: - Ты у меня всю ночь будешь ходить по стойке 'смирно', я тебя, младшой, научу службу нести, как курица яйца. Первым делом примешь сортир, а если мне потом не понравится, сам же и будешь чистить всю ночь...
  Майор закончил традиционным 'Жалобы на здоровье, вопросы есть?'
  - Разрешите вопрос, товарищ майор - все опять оглянулись на меня. - Что делать, если начальник караула не знает своих обязанностей, и перекладывает их на подчиненных? По инструкции помощник начкара должен принимать опечатанную технику и боеприпасы на стоянках, а приемка караульного помещения, включая сортир, лежит на начальнике караула.
  Пилименько понял, что борьба за счастье будет нелегкой.
  - Ну и что, за пять минут примет караулку, а потом пусть принимает свою технику хоть всю ночь... И еще он меня собакой обзывал...
  - Вы чего, ребята, тише, тише, не надо так... - майор подбежал к нам. - Садитесь в машину...
  Уезжая, я через задний борт видел, как Костя, заступающий дневальным по штабу, подошел к майору.
  На аэродроме я сразу же поехал расставлять часовых, а когда вернулся в полной боевой готовности ко всему, обнаружил в комнате начальника караула старого знакомого прапорщика Кочаривского.
  - Ты чё творишь?- улыбаясь, заворчал он, - Меня из дому в караул сдернули, а Пельмень к жене под бок отправился.
  Как мы узнали после караула, зря он завидовал Пилименько.
  Снятый с наряда, злой и неудовлетворенный прапор застал у жены в гостях зампотеха из автороты. Сгоряча даже выхватил несданный макаров, но в результате скоротечного боя с женой, утратил пистолет, а вместо него получил в глаз. Причем зампотех всю баталию провел в столбняке, выглядывая из-за недопитой рюмки.
  А веселую повариху Пилименько на следующий день лётная столовая встретила аплодисментами.
  
  
  Винтики
  
  - Ты старший у вооружейников? - снизошел обратиться ко мне инженер полка. Невысокая фигура майора, создавала иллюзию, что у него под кителем надета телогрейка, заправленная в штаны. Для меня всегда было загадкой, как он завязывает шнурки, во всяком случае, в своем газике он ездил, только полулежа на заднем сидении.
  - Да, товарищ майор.
  Я терпеть не мог уставные ответы 'Так точно' и 'Никак нет'. Майор смолчал, не одернув, а это у него бывало редко. Интересно!
  - С этими взрывателями имел дело? - Майор вынул взрыватель авиабомбы из коробочки.
  - Да, - (опять вместо 'Так точно', и чего я нарываюсь?) - в учебке.
  - Что за винтики тут сбоку?
  А вот этого я не ожидал, инженер полка меня вовсе не экзаменовал. Майор сам собрался черпать с крейсерской скоростью знания у тупого солдата, ну пусть тупого младшего сержанта! Он же не то, что рядовых, он и борттехников в упор не видел. Даже нашего двухметрового капитана, инженера эскадрилии.
  - Настройка времени взрыва, товарищ майор. Если вывернуть этот, взорвется через десять секунд после сброса бомбы, если этот, сработает в момент удара о землю, если завернуть оба - через полминуты после падения. А что, инструкцию по применению и противопоказаниям с гарантийными обязательствами не вложили в упаковку? - я осторожно начал издеваться.
  - Да было наставление, - озабоченный майор не воспринял юмора, да я, откровенно говоря, и не ожидал. - С этим переездом не можем найти. А командир полка придумал вдруг показательное бомбометание для комиссии. А вот это для чего?
  - Сюда цепляется поводок сброса бомбы на ' Взрыв' и на 'Не взрыв'.
  Полку видимо сильно повезло, что меня, когда мы в учебке изучали эти взрыватели, не послали в наряд, а я не свалил в самоволку, или не играл с Ванькой в крестики-нолики.
  - Слушай сержант, - (Ого, меня уже повысили в звании, опять на всех, сколько есть, погонах лычки перешивать), - а распиши-ка ты мне инструкцию, с картинками, как и в какую сторону, что крутить, с подписью и датой.
  - Что, так и писать: 'Возьмите взрыватель в левую руку, а в правую - отвертку, или наоборот, если вы левша. Крутите первый от бомбы винтик по часовой стрелке или наоборот, если вы левша...' - я никак не мог остановиться, обнаглел под дембель.
  - Да, сойдет, только с подписью и датой. Выполняйте.
  - Хорошо.
  У майора задергался глаз.
  Через час со стоянки в помещение служб прибежал начальник нашей группы вооружения.
  - Ефрейтор Фарин, ты написал про взрыватели, инженер полка спрашивает?
  - Какие взр...атели, вы о чем, т...рищ старш...ейтенант? - в недоумении ефрейтор начал, даже не глотать окончания слов, а выкусывать из середины.
  - Майор сказал, у тебя ефрейтор, мол, пишет инструкцию, узнай, готова или нет... - старлей тоже слегка растерялся и, в сомнении закатив глаза к мозгам, прокрутил там еще раз встречу с инженером.
  - А, - догадался я, - так это меня разжаловали, опять на всех, сколько есть погонах лычки перешивать. Или он просто в званиях не разбирается. Вот, написал, можете передать капитану.
  Старлей облегченно улыбнулся:
   - Дошутишься как-нибудь. Схемы ничего, а что так описание неразборчиво?
  - Да ему лишь бы подпись разборчиво. И звание... А что, разве эти взрыватели вы не проходили в училище?
  - Да я как раз на третьем курсе ленкомнату отделывал, и экзамен мне за это автоматом поставили.
  
  Костя, когда я ему в деталях описал, как днем делал шаг вперед - два шага назад по служебной лестнице, улыбнулся и в ответ рассказал, что его отец, только что назначенный главным инженером шахты, получил повестку из военкомата. Ему, для соответствия новой должности присвоили очередное звание - лейтенант запаса (он почти двадцать лет оставался младшим лейтенантом). Потом решили, что лейтенант, тоже не совсем подходит главному инженеру, и вскоре опять вызвали, чтобы в военный билет вписать следующее звание - старший лейтенант. А еще через какое-то время, наконец, капитан.
  Не прошло и месяца, как первого апреля подоспела очередная повестка. Костин папа, отправляясь в военкомат, объявил дома, что если он, за неполные полгода совершил такой скачок в военной карьере, не имея даже военной формы, тогда что произойдет, если он пойдет в армию! А сколько генералы получают? А какой у них отпуск?
  Дома ждали с нетерпением свежеиспеченного майора, и особенно ехидно Костя, потому, что эту повестку раздобыл он и сам же заполнил.
  Отец вернулся слегка сконфуженный, - в военкомате удивленно ответили, что в приказе о новых званиях его почему-то не было, но пообещали разобраться.
  И действительно, вскоре опять принесли повестку.
  - Наконец-то разобрались! - Папа, торжествуя от справедливости, засобирался в военкомат.
  А Костя наоборот, недоумевал, ведь эту повестку подбросил не он.
  - Что-то здесь не так, - и тут же понял что. На повестке за фамилией стояли Костины инициалы.
  
  Без вести пропавший
  
  Вся авиация держится на контровочной проволоке. То, что имеет резьбу должно быть надежно прикручено к тому, что не имеет. Из-за того, что вибрация отворачивает любые гайки, не хуже чеховского злоумышленника. Впрочем, часто контровкой крепили и детали далекие от вибрации, пуговицы например. А ушлый молдаванин Биртяну, прослышавший о караульной охоте на зайца, наделал из нее силков и расставил в нехоженых местах. (Должно быть, утки ему надоели. Или он им, и они всей эскадрильей улетели на африканские аэродромы.)
  Отработанным движением я контрил гайки мягкой, тонкой проволокой и за таким вот полезным занятием застукал меня инженер полка, чтобы опять устроить экзамен:
  - Про атомные бомбы слышал?
  Не фига себе вопрос! Что командир полка докатился уже и до показательного ядерного бомбометания?
  - Слышал, - осторожно ответил я. (Если спросит, какие бывают ядерные взрыватели, скажу 'Никак нет').
  - Какие бывают поражающие факторы?
  - Ударная волна, радиация, электромагнитный импульс...
  - А эта... излучение...
  - Эта-излучения при ядерном взрыве нет - только альфа, бета и гамма-излучения. Ну, разве что еще дельта-излучение, но...
  - Хватит, комиссии расскажешь. Пока она не уедет, будешь химиком. Вот дозиметр, проверь его работоспособность и сходи в ТЭЧ за ОЗК.
  Интересно, экзамен был по физике, а назначили химиком. Где бы еще набрать изотопов для тестирования этого счетчика имени Гейгера. У каптера спросить? Как там пелось? 'Я б в тайге с киркой уран нашел...'. Не придумав сразу, пошел пока в ТЭЧ за Общевойсковым Защитным Комплектом.
  На траве, метрах в ста от ангара Ходорик перезаряжал аппарат для газовой сварки замполитовой 'Волги'. Он высыпал остатки карбида кальция в ямку с дождевой водой и глубокомысленно смотрел, как она пускает ацетиленовые пузыри. И мне захотелось глубокомысленно постоять рядом.
  - А на поверхности воды газ гореть будет? - полюбопытствовал я.
  Вместо ответа Ходорик зажег спичку и бросил в яму. Спичка потухла. И следующая тоже. После пятой мы засчитали результат эксперимента отрицательным. Проходивший мимо прапорщик Пилименько позавидовал нашему глубокомыслию, но с нами не остался.
  - Что это у тебя? - в свою очередь спросил Ходорик.
  - Дозиметр. При первых приметах ядерного взрыва надо вынуть и определить, сколько мегатонн выпало.
  - Покажи.
  Я откинул крышку футляра и нашел внутри паспорт с комплектовочным перечнем. Пока Ходорик, включая тумблеры, пытался заставить стрелку поверить в радиоактивное заражение аэродрома, я в списке увидел пластинку с тестовым изотопом, обрадовался и начал читать инструкцию с начала.
  - ЧТО У ВАС ТУТ?..
  Мы оглянулись на крик и увидели подбегающего без фуражки начальника ТЭЧ майора Надзорова. Майор пробежал стометровку, и выглядел выполнившим норматив мастера спорта.
  - Не волнуйтесь, товарищ майор, радиоактивный фон в норме, - я взял у Ходорика дозиметр и показал майору.
  Надзоров затормозив перед ямой, все еще испускавшей редкие пузырьки, оперся руками о колени и подышал ацетиленовым запахом. Видимо поймал кайф, потому что, проговорил неторопливо со всеми остановками:
  - Мне сказали, что вы... тут пытаетесь... поджечь ТЭЧ и... взорваться сами...
  Мы, все трое одновременно посмотрели, как вдалеке по большой дуге огибал нас прапорщик Пилименько, наслаждаясь своим триумфом. Надзоров, распрямившись, опять глубоко задышал. А белорус Ходорик в сердцах, хоть и негромко, сказал:
  - Та шоб, ты провалывся!
  И Пилименько послушно провалился. Вот только что шел по траве, повернув к нам лицо, а теперь его нет. Исчез! Видимо, закон сохранения вещества прапорщикам не писан. И особенно на складах. На этом шутки кончились, во всяком случае, у меня. Кануть как в воду, притом, что ям на летном поле в принципе не бывает. Та, что выкопал Ходорик - не в счет, он ее к вечеру закопает. Кстати, что-то он подозрительно безмятежен, в то время как у майора глаза уже на щеки свесились, а я в уме шарахаюсь от энтропии до телепортации. Неужели это он нателепортачил?
  Мы, теперь уже вдвоем (Надзоров и я), с опаской покосились на колдуна Ходорика, и подумали, что раздражать его лишний раз, пожалуй, не стоит.
  - Слышь, Ходорик, а твоя бабушка в молодости случайно с Куприным не встречалась? - очень деликатно спросил я.
  - Это который Олесю написал? Да, может быть. Училка говорила, что он побывал у нас в деревне.
  - А училка в деревне про Ломоносова-Лавуазье не рассказывала? Ну, что все как-нибудь, худо-бедно да сохраняется. А люди при тебе раньше не пропадали?
  - Нет, только корова из стада, но та через три дня вернулась в целости и сохранности по Ломоносову.
  Надзоров по капле выдавливал из себя материализм, но годы политзанятий и партбилет брали свое и толкали его к месту безвременной утраты. Мы пошли за ним.
  В эпицентре аномалии Пилименьки не было! Дозиметр продолжал показывать обычный уровень, значит, о периоде полураспада прапорщика можно не думать. Трава, кстати не такая уж густая, была не смята. Мы развернулись, сначала сами по себе, а потом в цепь и прочесали еще раз.
  Майора замешательство вынудило прибегнуть к испытанному дедовскому методу, оставленному на самый крайний случай. Он поднял руку ко лбу чтобы перекреститься и не обнаружил на привычном месте козырька. Фуражки тоже не было! Надзоров в умопомрачительном, если не умалишенном, состоянии уронил голову на погон и обреченно уставился на Ходорика. Но тут с облегчением вспомнил, что фуражку второпях и не надевал.
  Мысли, потонувшие было в волнах извилин, вновь обрели твердую почву. Оставалось собрать полк и вплотную проутюжить квадрат, но как объяснять, что в чистом поле ищем не гаечный ключ, а целого(?) прапорщика. А как докладывать о без вести пропавшем на глазах?
  Майора партбилет больше никуда не подталкивал, хотя и намекал что-то о призраке, который ходит по Европе. А у меня почему-то уже и закон Ломоносова-Лавуазье обратной силы не имел. Мы беспомощно взглянули на Ходорика.
  - У тебя не получиться вызвать его обратно? То есть призвать на службу?
  Ходорик сосредоточился, поднял параллельные ладони к лицу и заорал:
  - Товарищ прапорщик!
  - Да пошел ты, - слабо отозвалось совсем не там, где искали.
  Заколыхалась трава, и мы, подбежав, увидели Пилименьку лежащим на боку. Он толстыми ногтями пытался подцепить глубоко врезавшуюся в сапог контровочную проволоку силка.
  
  Азиатская месть
  
  Мало того, что Хамрабек Керимдуллаев был дед, он был к тому же еще и стар. В свои двадцать семь он выглядел аксакалом среди солдат. Дожить до такого почтенного возраста ему помог горный воздух, дышать которым он регулярно ездил в призывные месяцы. Но однажды пришлось задержаться в Ташкенте на свадьбе по уважительной причине - свадьба была его. Так уж получилось, что в медовый месяц долгожитель уклонился от супружеских обязанностей по причине выполнения обязанностей воинских.
  
  Пилименько, назначенный старшим кухонного наряда, пришел в казарму в момент, когда те, кому с ним не повезло, переодевались в подменку (подменка - рабочая одежда для хозработ). Керимдуллаев, перекладывая документы и сигареты из одних карманов в другие, выронил письма и фотографию. Пилименько тут же зацапал ее и стал, похохатывая разглядывать, пока Керимдуллаеву не удалось выхватить.
  - Что ты даже и посмотреть не даёшь. Такую бабу не от меня беречь надо, а от того, кто сейчас с ней вместе считает дни, оставшиеся у них до твоего дембеля. - ехидно засмеялся Мазута и присовокупил такое, что и День Военно-морского флота в календаре покраснел бы.
  Всегда спокойный и доброжелательный Хамра Керимдуллаев промолчал, он даже не взглянул на прапорщика, а, наклонившись, стал собирать письма. Только по замедленным движениям рук и можно было догадаться, о его усилиях сдержать дикую ненависть. Собрав конверты, Керимдуллаев также медленно унес их в каптерку, в чемодан.
  Пилименько, наконец, построил раздраженный наряд и увел на кухню.
  Когда мы пришли с аэродрома и в курилке вытянули гудящие ноги, Москвич, дежурный по эскадрилии, рассказал про последний цинизм Мазуты и неожиданно слабую реакцию Керимдуллаева.
  - Я бы на месте Махры ему морду набил и пусть на губу садят, - он подумал и добавил, - но дисбат тоже исключать нельзя... А-а-а, все равно набил бы!
  В столовую идти не очень хотелось. Не зря древние греки говорили: '...ужин отдай врагу'. Это они про наш ужин, хотя сегодня на раздаче свои.
  Ужин, действительно в этот день немного отличался тем, что на столах полка среди вареного сала попалось немного мяса, и пюре из сушеной картошки было слегка погуще. Но не Мазуту мы в этом подозревали.
  Зато на завтрак был неожиданный десерт от Пилименьки. Это с чувством глубокого удовлетворения мы увидели его исполосованную рожу, местами залепленную лейкопластырем. Даже бреясь топором, невозможно так порезаться. До синяков и до хромоты.
  Быстро позавтракав, я вышел из столовой и за углом, у входа в кухню, подсел на скамейку к Керимдуллаеву, безмятежно курившему перед началом работы.
  - Хамра, только не говори, что ты тут ни при чем.
  - Это не я его.
  - Хамра!!!
  Он достал еще сигарету, прикурил от бычка и, наконец, сказал:
  - ...Помнишь, я в Зволене колготки и духи жене покупал.
  Я не помнил, но молча кивнул.
  - Так этими духами я вчера чуть-чуть капнул на колготки...
  - И?
  - ... растянул их как следует, и положил в карман кителя Мазуты, он снял его из-за жары. Мы кончили чистить картошку около двух ночи, и пошли в казарму, а Мазута домой, с капроновой бомбой в кармане. Повар сейчас рассказал, что он лейкопластырем из аптечки обклеивал Мазуту, а тот объяснял, что упал в кустах. Но спал-то Мазута в подсобке, значит, Люська опять победила! Ты не дойдешь до лётной столовой узнать как она?
  - Успокойся, мы встретили ее полчаса назад - как всегда выглядит блестяще, строй даже выполнил не отданную команду 'равнение налево'. Но ты страшный человек, Хамра!
  
  У.Е.
  
  Единственная конвертируемая валюта в армии - литр. Стабильность курса обеспечивалась 96 градусами содержания. Причем этот литр редко выпивался сразу (не считая пробы), а оплачивал другую работу или материалы. Иначе спивались бы все, а не те единицы, которые на этом спирте сидели и неусыпно его охраняли.
  
  - Надо десяток солдат с аэродрома разгрузить и поднять контейнера с мебелью на девятый этаж без лифта? Литр. Ну, хорошо, пол-литра, а солдат тоже чаем попоишь, с конфетами.
  - Приказали очистить плац перед штабом ото льда, а солдаты в карауле, и паре арестантов с губы ни в жисть не справиться к завтрашнему построению? Литр. И я пригоню машину для сушки взлётки.
  - Надо вставить стекла в штабе, выбитые кусками льда при работе машины для сушки взлётки? Литр. И вставим на всех четырех этажах еще до приезда командира полка. Да, и литр прапору, начальнику склада. Что больше спирта нет? Так загони замполиту шпон ленкомнату отделывать. И за все рассчитаешься. Ну, тот шпон, что ты от самого Бердичева в укупорке от авиабомбы вез и не знал потом, куда деть.
  
  Старшина Муц устроил мне отдых, поставив в наряд дневальным по штабу. Это счастье обычно доставалось солдату, но ожидался приезд какого-то генерала и он придумал сержантский наряд. Младшему сержанту Григорьеву досталось КПП, а мне штаб. Работы минимум - принять вымытый пол и сидеть ночь у телефона. Правда, спать придется не с утра, а только после отъезда генерала. Сидя в пустом коридоре со свежим романом Аксенова я предвкушал неплохую ночь. Пока не принесло как сухой лист земляка, писаря Леху Димитренко.
  - Ты что, тут вместо дневального? А я маюсь, выпить не с кем. Ни с места!
  Уходит и появляется со спиртом в стакане.
  - Не, мне разбавить, - говорю, - после тивилевского дня рожденья я так не могу.
  - Так пошли в кабинет, чтоб не бегать всю ночь, заодно и разбавишь. А телефон услышим.
  В кабинете начальника политотдела стоял шкаф между сейфом и вечно пустым футляром для знамени. Из этого шкафа Димитренко достал канистру, большей емкости, чем сейф, налил себе, из графина пополнил уровень до царапинки и подал воду мне.
  - Только никому не говори, еще только Костя знает.
  - Ветераны отдельного, 383, вертолетного, огневой поддержки полка, от винта!
  - Слушай, а может тебе классность поднять, все же лишние двенадцать крон?
  - Да у меня и так первый класс, а следующая ступень 'Мастер', зачем мне значок с буквой 'М', носить стыдно, все же ее одинаково читают...
  - А в отпуск? Нет, раньше дня авиации... (От винта!) ...списка не будет. Что я еще могу... А! Благодарственное письмо на родину.
  - Да на фиг оно Родине сдалось?
  - Тогда направление в школу прапорщиков?
  - Нет спасибо, Митька. Не надо мне ничего.
  - Бескорыстный ты. Вот за это я тебя и уважаю. От винта! Что разбавлять нечем? Сиди, я схожу за водой. И тебе, и начальнику политотдела, и канистре...(От винта!) Что читаешь? Аксенов, не наш начальник штаба? Нет, какой-то Василий...
  - Гаси лампочку, светает уже. Смотри, какое утро чистое. Видимость идеальная, летчики рады будут.
  - Это просто стекла новые.
  - Митька, иди-ка ты сразу в столовую, чтоб на Муца не напороться. Да, и скажи там, чтоб мне пайку не забыли оставить. Я, как только штаб перед генералом построю, сразу приду.
  Так в эту ночь до Аксенова дело и не дошло.
  А в том, что Крапивченко неожиданно и на всю жизнь безответно полюбил наряд по штабу, мы с Костей не виноваты. Скорей всего сам унюхал.
  
  -Здорово, здорово, должок принес? Как не тяни резину, а дети будут. Что-то долго с тобой замполит за шпон рассчитывался. Начальник политотдела в отпуск уходил, а спирт у него был? Ну ладно, От винта!
  Чё за фигня?!! Ты чё мне принес? Тут и пятнадцати градусов нет! Да, я тебя давно знаю. Прапор прапору в глаз не выстрелит. Но если ты долил только 50 грамм, то кто тогда остальное? Замполит-собака или сам товарищ начальник политотдела? Вот и верь после этого комиссарам! Политрработники! А еще всё на прапорщиков валят. Что в мире делается?
  Инфляция.
  
  Баня для хладнокровных
  
  Я не могу тепло отозваться об армейской бане. Потому, что это взаимно. Менялись сезоны, гарнизоны, климатические зоны, даже страны, но температура в бане всегда была приближенной к температуре окружающей среды, и главным образом ночной.
   В городскую баню Кирова нас тогда привезли на бортовой машине в шесть утра. В утреннем ознобе мы заглянули в парилку - там пар был, но шел он изо рта. Когда вымылась вся учебка (больше тысячи курсантов) возможно баня и согрелась к приему граждан.
  В Бердичеве баня почему-то не запомнилась, значит, была гораздо теплее из-за мягкого климата. А может, ее просто не было? Зато баня в Зволене до сих пор отдает мурашками.
  С комплектом чистого белья под мышкой мы строем, весело хрустя ледком, притопали к солдатской бане рядом с плацем. Сладкий морозный воздух немного портил керосиновый запах. Источником порчи был узбек Рахимов.
  Борьба с перхотью существовала во все времена, это только недавно она приняла государственные масштабы, и теперь не найти человека, который бы не знал, чем с ней бороться. А тогда кто-то посоветовал Рахимову попробовать керосин, потому что кому-то он помог избавиться от грибка на ногах.
  Итак, перед самой помывкой узбек Рахимов унес в безветренное место за капонир треть ведра топлива, встал на колени, прицелился, зажмурился, и начал нырять в цилиндрическое ведро. Плескать горстями он не стал, чтобы не обрызгать куртку. Ему хотелось только чуть-чуть смочить верхушку, чтобы потом размазать руками.
  Первые две попытки не достигли цели. Нет, в ведро головой он попадал, только недостаточно глубоко, от нехватки боевого духа. А потом он потерял терпение или равновесие, но после третьего поклона намазывать уже не потребовалось, потому что в тесноте ведра, от погружения в него заглавной части тела, уровень керосина стремительно поднялся на всю высоту перхоти.
  Рахимов не учел еще и того, что керосин не вода, и, дойдя до нуля по Цельсию, не останавливается на достигнутом, а спокойно продолжает охлаждаться дальше, до температуры за бортом. И хорошо, что за бортом было не ниже минус десяти.
  Когда он, протерев лицо, перестал орать с закрытыми глазами, а потом и с открытыми, то намотал ветошь, как чалму и положил сверху шапку. А один лоскут завязал вокруг шеи как шарфик, чтобы керосин не стекал ниже, потому, что на спине и груди в волосах у него перхоти не было. Медленно оттаивая от шока, он достал сигарету, но спичку зажечь ему, к счастью, не дали. Это было бы для него уже слишком.
  Доброе окружение, по дороге в баню, участливо интересовалось, а не слышал ли он, как потрескивают, схватываясь льдом, сопли в носу.
   Эскадрилья, ненамного опередившая нас, уже выходила строиться.
   - Быстро же вы, - удивились мы.
   - Заходите, и может, нас еще догоните, - хмуро ответили нам.
   Баня тоже приняла на себя реактивный удар машины для сушки взлётки. Внутри все было пронизано ноябрьским ветром, и ощущением того, какая мощь подчинена человеку! И лучше бы она была подчинена другому человеку, поумнее. Грустно, что здесь вставить стекла, спирта не нашлось. Конечно, на полу осколков не было, а в рамах наоборот, еще оставались. Но всё же, не это отличало иностранную баню от русской. На Родине (и в Кирове, и, возможно, в Бердичеве) была горячая вода!
  Из рядов рожков, торчавших в двух трубах под потолком, бесполезно хлестала вода, очевидно, в последний раз согретая летом на солнышке.
  Эскадрилия, разочарованно ворча, что-то похожее на '...и банный лист', стала торопливо переодеваться в чистое белье. Я поймал взгляд Димитренко.
  - Ну что, Митька, не посрамим Урал!
  Раздевшись, мы по очереди, с воплями, пробежали вдоль под одним водопадом и вернулись обратно под другим. Наш подвиг больше никто не повторил. Да и мы бы тоже.
  А Рахимова в потеках керосина, на кухню не пустил прапорщик, несмотря на жалобное - 'Ум замерз', и тот узбекским криком вызвал на улицу Хамру Керимдуллаева - земляка из наряда. Соотечественник сжалился, начерпал из котла чай, (на кухне горячей воды не было тоже), разбавил из-под крана, потрогал пальцем (узбеки вообще-то мудрый народ), еще немного разбавил и на газоне у крыльца из чайника помог Рахимову помыть голову, а потом привел к плите обсохнуть. Едва Рахимов перестал дрожать, как на кухню ворвался разъяренный командир полка.
   - Старший наряда, ко мне! Завтра будет комиссия, а вы перед пищеблоком развели... - он не нашел приличного слова и схватив прапорщика за рукав, поволок на выход. (Рахимов заметался по кухне, но его быстро поймал Хамра.)
   С крыльца, показывая на дымящуюся паром проталину, предательски окаймленную желтым снегом, Калишенко заорал:
   - Найти всех, кто сюда отметился и послезавтра на гауптвахту! Снег на газоне смыть кипятком!
  На прапора неожиданно снизошло просветление:
   - Это Рахимов...
   - Столько бы один Рахимов не осилил! Тут весь наряд наверняка.
   - Нет, товарищ подполковник, это он голову от керосина отмывал. Чаем, похоже...
   - А почему не супом? Вы что, прапорщик, меня за дурака держите?! Сегодня в полку по моему приказу банный день. Где это он успел после бани керосином испачкаться? Ладно, отставить гауптвахту, а снег смыть!
  
  Практика относительности.
  
  Замполит на занятии рассказал, как американских студентов попросили назвать союзные республики и они среди прочих назвали Урал, Сибирь, Кавказ и так далее. А потом похвастал, что назовет столицу любой страны. Нам, после десятка мало популярных стран и сверки с картой пришлось ему поверить.
  Ленинградец Васильев (про него и ефрейтора Петрова шутили: 'Зэка Васильев и Петров зэка' еще с тех времен, когда они в кировской учебке были во взводе у страшного сержанта Кочива) тут же предложил мне встряхнуть мозгами, чтобы не закисли, и поспорить на масло, кто больше вспомнит штатов.
  - В Индии, - с готовностью откликнулся я (Я знал три и имел неплохие шансы на выигрыш).
  - Ну, ты загнул, давай хоть в Америке.
  Я в детстве начитался Марка Твена, О. Генри, Лондона и легко согласился.
  Разбивал руки и судил Костя. Он три дня записывал то, что мы по очереди вспоминали и на пятьдесят девятом штате, устав от споров, сходил в библиотеку. После этого, вычеркнув новообразования, типа Детройта и Мальборо, объявил ничью на сорок втором.
  После этого мы заспорили по поводу теории относительности.
  Василек (пол-первого курса ЛГУ) разносил Эйнштейна по камешкам, а я защищал. Костя подогревал спор, подбрасывая аргументы то в одну, то в другую стороны. Покурив в умывалке после отбоя, мы несколько увлеклись и докатились до преобразований Лоренца.
   На фразе 'Старик Альберт - так и сидел бы со своими патентами...' в умывалку заскочил лейтенант, помощник дежурного по полку.
  - А вы что тут делаете? - он настороженно оглядел нас, стоящих в нижнем белье. Если бы солдат было двое, он заподозрил бы одно, но нас было трое, и бдительный наш предположил совсем другое. Но почему пахнет не спиртом, а только вонючим дымом 'Гуцульских', неужели наркотики?!
  - Все трое к дежурному по полку!
  Мы молча, в колонну по одному, проследовали, шаркая тапочками, в комнату напротив, чем несказанно изумили дежурного майора, начштаба второй.
  - Вы чего?
  - Лейтенант арестовал.
  - За что?
  - За теорию относительности, мы обсуждали основные постулаты. Кстати, товарищ майор, как вы считаете, на каких скоростях преобразования Галилея переходят в преобразования Лоренца?
  - Я, конечно, могу спросить у комэска истребителей, по Галилею они летают или по Лоренцу, - слегка опешил майор.
  Подошел лейтенант, тщательно обстучавший кафель в умывалке, и, судя по разочарованию сменившему рвение на его лице, ничего не нашел.
  - Вот стоят после отбоя и чего-то замышляют... - задумчиво сказал он, разглядывая кальсоны в поисках карманов.
  - Лейтенант, успокойся. Костя, мне из Ивано-Франковска ничего не было?
  - Но они же на начальника политотдела Альберта Григорьевича импотентом ругались...
  Василек, конечно, ниспровергал нобелевского лауреата, но от сравнения Эйнштейна с нашим подполковником тоже рассмеялся.
  - Идите спать, - сказал майор, и после паузы улыбнулся, - если вы закончили с эффектом близнецов.
  
  Ленинский стиль
  
  Солдатский праздник 'Сто дней до приказа главкома о демобилизации' сопровождается стрижкой наголо тех, кого он касается. Считается, что тогда ко дню дембеля волосы отрастут до максимально разрешенной длины. Вот и Крапивченко тормознул в бытовке ефрейтора Петрова и попросил подстричь. Петров на удивление легко согласился, взял в руки никелированную машинку и, сделав пару пробных движений, спросил:
  - Как будем стричься?
  - Под Ленина - блеснул остроумием Крапивченко.
  - Под Ленина, так под Ленина... флегматично сказал ленинградец Петров, и не спеша, выстриг на макушке тонзуру. Отошел, полюбовался напевая:
  Сегодня самый лучший день
  Пусть реют флаги над полками... (А. Макаревич)
  Затем симметрично соединил проплешину со лбом.
  Сегодня самый лучший день...
  Он взглянул на часы и стал тщательно подравнивать уже освобожденную от волос зону.
  Сегодня битва с дураками...
  Все, случайно заглянувшие в бытовку, тут же находили повод остаться, а кто-то посоветовал еще и побрить голову, тогда волосы гуще вырастут. Крапивченко с воодушевлением согласился. Петров, опять взглянув на часы, принес электробритву.
  Как много лет любой из нас
  Терпел от них и боль и муки.
  Но вышло время, пробил час...
  - Полк, строится на ужин! - заорал с тумбочки дневальный, и зрители, еле сдерживаясь, вышли.
  И мы себе развяжем руки. - Допел Петров и выключил электробритву. - После ужина закончим.
  Крапивченко перед зеркалом аккуратно скрыл пилоткой глянцевую область и побежал в строй.
  Дневальный Васильев, заглянувший в бытовку, чтобы погасить свет, крикнул вслед уходящей эскадрилии:
  - Какая сволочь свою ДНК не убрала!
  Ему не ответили.
  В столовой солдаты распределились по своим местам.
  - Снять головные уборы, сесть, - скомандовал старшина.
  Бледная лысина ленинской прически осветила столовую как лампочка Ильича.
  Заглушая звон ложек об алюминиевые миски, кто-то истерически захохотал.
  С небольшим отрывом хохот охватил весь зал. За дальними столами солдаты привставали и снова валились на скамейки. Старшина Муц попытался восстановить тишину, но не смог командовать сквозь смех и, махнув рукой, вышел.
  Крапивченко поужинал, нахлобучил пилотку и выскочил на улицу живее всех живых.
  Когда мы, наконец, вышли, он уже докурил, и от нетерпения вертелся на месте. Его пилотка была натянута на уши, как у салаги.
  В казарме, едва прозвучала команда 'Разойдись', Крапивченко ухватив за рукав Петрова, потащил его в бытовку. Мы вкратце изложили дневальному о бенефисе за ужином.
  - А что сейчас произойдет, потом расскажете, - лукаво жмурясь, заторопился Василек и быстро убежал в столовую.
  - Куда девали машинку для стрижки? - высунулся из бытовки юный ленинец.
  - Спроси у дневального.
  - Дневальный!
  - Я жрать ходил и только что встал к тумбочке.
  - Васиииильееееееев!
  - На ужин ушел.
  Невозмутимый Петров вышел из бытовки:
  - Найдешь - позовешь, а ножницами я не умею.
  Голый по пояс Крапивченко сел ждать дневального. Бритая верхушка зудела под пилоткой и он, машинально сняв ее, почесывал кожу по ленинским местам. Мстительный Василек отсиживался на почте у Кости, и Крапивченко радовал глаз еще два часа.
  Только перед самым отбоем Петров, наконец, достриг страдальца, но побрить не успел, и утром его белая макушка, окруженная щетиной, сияла как пик Ленина.
  Мы уже попривыкли и почти не обращали внимания, а замполита чуть удар не хватил, и он, оклемавшись, послал лениниста с политзанятий добриваться.
  А через несколько дней лысина проявилась снова, бледная из-под пилотки на фоне загорелой периферии. Замполит кряхтел, но сдерживался.
  
  Полеты во сне, это не сон в полеты
  
  Сегодня полёты на полигон, мы c лейтенантом-вооружейником третьей эскадрилии лежим в траве сектора приема отстрелявшихся вертолетов. По идее с нами должен был валятся и вооружейник второй эскадрилии, но сегодня у них и заряжать то почти некому. Подлетает мой вертолет или подкидыш из второй, садится, я проверяю блоки, показываю летчику, что все ракеты сошли, и он рулит на стоянку. Лейтенант принимает свои Ми-8Т.
  Юный лейтенант, в таком же синем ЛТО (летнее техническое обмундирование) как и я, выглядит школьником-отличником на каникулах, пока его фуражка валяется рядом в траве. Он лениво рассказывает, как не поступил в лётное училище.
  - Перед третьим экзаменом пошел погулять по городу. Представляешь, сижу себе, сижу, и получаю ботинком по зубам. Так без передних зубов и пришел на экзамен. Дикция, сказали, не позволит ларингофоном переговариваться с КДП. Пришлось переводиться в авиационно-техническое.
  Я позволил себе не поверить:
  - Ну-ну, сидящему на скамейке человеку не просто ногой попасть по зубам...
  - Так я не на скамейке сидел, а на чуваке, и долбил его головой об асфальт.
  Сквозь полудрему слышу, как приближается рокот Ми-8, слегка пинаю в подошву сапога лейтенанта:
  - Твой, встречай.
  Я жду Ми-24 и его звук не спутаю даже во сне.
  
  ***
  Однажды, после обеда прикатив на газике, командир полка не обнаружил на стоянках никого из вверенного ему личного состава, который должен был в поте лица производить регламентные работы. Осиротев, он расстроился, вскочил, как ковбой в седло, в кресло своего вертолета и сделал круг над аэродромом. Раскрылась военная тайна! Его оператор насчитал сто двадцать четыре человека, спящими в высокой траве. (Несколько завышенная оценка, если учесть что в полку нас было чуть меньше ста, вычесть наряд, каптеров, почтальона, писарей, художников! Интересно сколько кругов он сделал?)
  Мы работы с техникой закончили еще до обеда, расписались в бортжурналах и с чистой совестью пропали из глаз начальства.
  Едва сев, подполковник выскочил из вертолета и с криком: 'Лежбище, а не аэродром' побежал к ближайшей лежке. Спугнул солдата и приказал ему выкосить всю траву на аэродроме, и в первую очередь места вероятных залежей. Приказ тянул лет на пять, учитывая площадь аэродрома, приходящуюся на одну вооруженную силу.
  - Кто это? - испуганно спрашивал караул, показывая на унылого, как смерть, солдата с косой.
  - Сельскохозяйственная авиация, - тихонько отвечали мы.
  Каждому свое, кто-то косит от армии, а кто-то в армии.
  Впрочем, комполка одержал чисто психологическую победу - пока размахивая косой, страдалец, как призрак, бродил по Европе, уснуть в траве что-то не получалось.
  Только выпавший снег амнистировал бедолагу, и он опять вернулся к своему радиоэлектронному оборудованию.
  
  Баллада о парашюте
  
  Самое популярное хобби в армии это дембельский альбом. Первые страницы занимают портреты из фотоателье, непременно посещенного в первое увольнение. Я восхитился тогда в Кирове рационализаторскими способностями и военной подготовкой фотографа из ближайшего к учебке фотосалона. Он подождал полчаса, пока приемная не заполнится солдатами, командирским голосом построил нас по росту и за две минуты пропустил всех с одной настройкой света. (Последним на стул он подкладывал тома из ПСС основоположника.)
  В Бердичеве салаги, первый раз выйдя в город, тоже не миновали местного фотографа. Этот пошел еще дальше кировского организатора конвейера. Он создал концепцию синтеза искусства фотографии и искусства выполнения плана. Поскольку цветная фотография была неизвестна в Бердичеве, (как впрочем, и во всем остальном Союзе, потому что считать цветными советские фотоматериалы могли только злостные дальтоники) бердичевский Эйзенштейн фотографии, яркими и сочными красками нарумянил лица наших салаг, озеленил форму и приголубил погоны. И клиенты, в большинстве, были так довольны, что простили гражданскому голубые петлицы ВВС насыщенного красного цвета.
  
  Несмотря на запрет снимать секретную военную технику, с появлением в полку фотоаппарата почти у всех были фотографии на фоне своего рабочего места. Или чужого, если оно более романтично. Печатали в группе объективного контроля на дешифраторе и о качестве фотографий говорили четко различимые отпечатки пальцев на фотопленке. Так что натовских шпионов, избалованных Agfacolor и Kodak, они бы не заинтересовали. Тем более что в журнале 'Огонек' фотографии тех же вертолетов были значительно лучше.
  Большой популярностью, как аксессуар, пользовался автомат ДСП (благо он от скуки всегда болтался неподалеку), иногда доставали запасной летный шлем из спарки . В крайнем случае, для подчеркивания индивидуальности служила поношенная нарукавная повязка 'Дежурный по роте', возможно попавшая на аэродром с ротой охраны.
  Очень колоритна была фотография рядового Мусайфируллина с аксессуаром наперевес, в летном шлеме и с повязкой 'Дежурный по роте' за рычагами трактора 'Беларусь' с поднятым ковшом.
  Фотокарточки бескорыстно дарили, воровали или меняли:
  -Я тебе себя и Джавадова, а ты мне прапорщика Кочаривского.
  - Не, Кочаривский мне самому нужен, хороший мужик.
  - Ну, тогда себя, Коничева и Джавадова.
  - Ладно, но давай еще и Крапивченко до кучи, а то у меня много свободных листов осталось.
  
  Как-то в группе объективного контроля возникла идея посниматься с парашютом. Ефрейтор, (тот самый, герой битвы за дешифратор), остался заряжать аппарат аэрофотопленкой, а двое отправились упрашивать приятеля в парашютно-десантную службу. В ПДС не могли отказать владельцам дешифратора, и они вернулись с ранцем и шлемом.
  - А шлем зачем? - спросил фотозаряжающий, - Совсем как у мотоциклиста, только облезлый... чего его снимать.
  - Для большей правдоподобности.
  - Тогда возьмите еще танкистский комбинезон прапорщика Лытенко, он его раз только и надевал, когда ЛТО стирать уносил, да и то засмеяли. Зато мы в нем и с парашютом будем похожи на спецназ в духе соцреализма.
  Сниматься ушли под вечер за капониры, чтоб не помешали. Там расположившись на травке, разобрались с постромками подвески и, помучившись с растяжками, извлекли купол на длину строп.
  Парашют совершенно нефотогенично лежал на траве и не думал надуваться в купол, а провисший на руках, делал фотомодель похожим не на отчаянного спецназовца, или хотя бы безнадежного летчика, а скорее на дневального по прачечной. Пока укладывали парашют, а в ранец впихнулась примерно половина, ДСП уже опечатал технику и лишил возможности поснимать выброску из вертолетного люка с еще нераскрытым парашютом. Так что съемки отложили в надежде на ветер.
  На следующий день ветер был, да такой, что удовлетворил бы самого привередливого фотографа. Первому на очереди, объективщику Тевилёву поверх черного комбинезона, теперь уже не путаясь, нацепили подвеску, подождали, пока фотограф разберется с выдержкой и снимет крышку с объектива, а затем вытянули капрон и отскочили за пределы кадра. Ветер подхватил и превосходно расправил купол, а потом, резко дернув, потащил парашютиста. Длинный ефрейтор с радостными воплями 'Вихри враждебные веют над нами' побежал вслед, на ходу щелкая и снова взводя затвор. Оставшиеся двое, сначала покатились с хохоту, а затем в тревоге побежали спасать унесенного ветром. ДСП, мимо которого все по очереди пробегали, увязался за ними просто из любопытства.
  Солдата на всех парусах волокло наискосок через рулежку в направлении чешско-австрийской границы. Держась за стропы как за вожжи, он крупной рысью скакал по полю, изо всех сил стараясь не упасть. Служба спасения во главе с фотолюбителем безнадежно отстала.
  Когда воздухоплавающего пронесло мимо стоянки последнего вертолета, безвозвратно потерялся шанс хоть за что-нибудь зацепиться на гладком летном поле. Правда, где-то там на краю, еще оставался невысокий, корове по пояс, заборчик из колючей проволоки, но жертва пассата, периодически взлетающая на воздух, могла, не заметив, и перемахнуть. А дальше, разве что чешско-австрийские пограничники поймают. Но найдет ли с ними общий язык на допросах угонщик парашютов? Мысль отстегнуть лямки и выпустить парашют, доверенный ему в ПДС, даже не возникала.
  Вдруг, навстречу ему из центра купола вытянуло человеческий силуэт, очень напоминающий Карлсона, играющего в привидение.
  Это ничего не подозревающий майор Надзоров, шел под мирным небом к себе в ТЭЧ напрямик по траве, пока его не обернул парашют. Как бандероль.
  Укутанный капроном призрачный майор, стал плавно крениться. Парашютист, потерявший тягу, но не инерцию, и несущийся теми же гигантскими скачками, завалиться ему, конечно, помог. В результате оба, прокатившись по земле, оказались туго спелёнатыми в один кулек, как сиамские близнецы.
  Скакун Тевилёв, лежа без сил, наслаждался состоянием покоя. Майора же, адреналин неожиданности вынуждал действовать. Он, загребая руками и ногами, обнаружил пустой сектор в куполе, предназначенный для стабилизации парашюта, и через эту щель вылез из плена.
  Майору авиации не надо объяснять, что такое парашют, а так же, кто к нему обычно бывает привязан. Ни у нас, ни у истребителей сегодня полетов не было, значит, парашютист чужой. А что делает чужой парашютист на военном объекте? Сомнений нет - диверсию. Ишь гад, прикинулся мертвым, но и я не медведь, не поверю. Вон и подкрепление бежит вместе с ДСП.
  Надзоров схватил за край полотна и резко дернул, содержимое выкатилось наружу и слабо зашевелилось в путанице строп. Форма какая-то черная, агентурная. Точно диверсант!
  - Ты! - указал майор на первого подбежавшего, - срочно к телефону, вызывай особый отдел, шпиона поймали. ДСП! Патрон в патронник, если пошевелится, стреляй по ногам. Да не мне! И поставь на предохранитель! А ты, дуешь спикинглиш? Хенде хох!
  - Это вы мне? - уточнил шпион, предчувствуя, что допросы все же предстоят.
  - Теви... лёв... - задыхаясь, прохрипел ефрейтор, сил бежать к телефону у него не было. Желания, тем более.
  - Тель-Авив говоришь? А что, похож!
  Диверсант поспешил представиться:
   - Рядовой Тевилёв, группа объективного контроля. Извините, товарищ майор, ветром надуло. Вы не ушиблись?
  - И с какого же это борта ты прыгал? Я не слышал сегодня про прыжки, - подозрительный Надзоров не спешил отказываться от подвига.
  - Он не прыгал. Это регламентное проветривание парашютов от плесени, - нашелся ефрейтор, - не учли порывистый ветер.
  - Отставить телефон. ДСП, дай-ка автомат.
  Майор отсоединил магазин и выщелкнул из ствола патрон.
  - Если бы вы его самоотверженно не остановили, - польстил ефрейтор, - то унесло бы прямо на колючку. Спасибо, товарищ майор!
  Надзоров со смущением неизвестного героя отвернулся в сторону ТЭЧ и, уходя, нравоучительно изрек:
  - В следующий раз не сушите на себе, а привязывайте к деревьям.
  
  Если встретишь Джардета - не убивай его
  
  У туркмена-метеоролога Кулибердыева была кличка Джардет, потому что он не был похож ни на Абдуллу, ни на Саида, даже когда стоял с кинжалом на поясе у тумбочки. С нами он обычно доходил до стоянки эскадрильи, а потом шел один в сторону КДП, на свою метеостанцию. Вечером он подходил к курилке, где мы собирались перед уходом с аэродрома.
  Полеты заканчивались. Метрах в ста, пятнистый и округлый, как сытая корова, Ми-24Д, покачиваясь, медленно разворачивался над землей, чтобы точно угнездиться в своем стойле.
  - Эй, начальник градусников, по твоему прогнозу, что там мглою небо кроет? - Крапивченко не так интересовала погода, как тема для трепа.
  Но тут вопрос упал на неблагодатную почву и безнадежно увяз в бархане Джардетовой некоммуникабельности. Единственное слово, которое мы слышали от него за весь год, это 'Я' на вечерней поверке, и поэтому были совершенно уверены, что он не говорит по-русски. Хотя всё понимает. Если в казарму вторгался командир полка или кто другой из старших офицеров, в часы, когда Джардет стоял дневальным, то казенное приветствие 'Полк смирно, дежурный на выход' кричал за него, или дежурный сам себе, или любой ближайший солдат. Во время комиссий в наряд его не ставили, а в караул не посылали совсем, вдруг там понадобится крикнуть 'Стой, кто идет' перед предупредительным выстрелом.
  И как он свою метеоучебку заканчивал? Я негра бы выучил только за то, что он многословней Джардета. Тем более непонятно, за что ему 'Специалист первого класса' на день авиации присвоили. Вон, Крапивченко так с третьим классом и ходит, по сей день, не говоря уж о Косте.
  - Дождь будет..., - вдруг невозмутимо ответил Джардет, про которого все уже забыли.
  Мы удивленно оглянулись на ясный закат, а потом в еще большем изумлении на него: к такому красноречию мы не были готовы. А он добил нас, продолжив через пол сигареты, причем без малейшего намека на восточный акцент:
  - Народная примета есть: вертолеты низко летают - к дождю...
  
  Дело пахнет керосином.
  
  Костя - личность незаурядная, любое начальство мог поставить в тупик, в котором не срабатывают обычные шаблоны поведения. Еще в школе, завуч, пытаясь заставить его коротко подстричься, зачитывал правила для учеников от министерства образования. Костя подстригся, но отпустил бороду - где в правилах для школьников сказано, что надо бриться? Завуч взвыл, и больше о прическах не говорил.
  А к нам в полк Костя попал без авиационно-технического образования в учебке.
  Определили его в группу ВД (вертолета и двигателя), но основное занятие Кости было далеко от вертолета и тем более двигателя. Поскольку его руки и голова росли недалеко друг от друга, он превосходно делал все: и ремонт помещений, и 'Волгу' замполита, мог за 1,5 У.Е.* (*У.Е. - условные единицы в армии - литры.) раздобыть прокат и сам сварить стеллажи.
  Как-то в полку поменяли штатное расписание, и Костя с изумлением узнал о том, что его должность - маляр. Он поговорил с инженером эскадрилии, чтобы тот повысил его статус, хотя бы до специалиста третьего класса:
   - А то приду домой, друзья спросят, кем служил в авиации, а в военном билете написано - маляр.
  Капитан пообещал, но видимо забыл, а может, просто поленился писать рапорт. Пару месяцев спустя, во время каких-то напряженных полетов, инженер эскадрилии, видя, что механики не успевают принимать и отправлять в полет борт за бортом, пошел изыскивать резервы. Первый кого он нашел, (это был Костя) - перепаивал для приема чешских каналов телевизор начштаба.
   -Бегом на стоянку эскадрилии, заправлять борта! - заорал инженер эскадрилии.
  Инженер был крут, кроме командного голоса, забивавшего форсажный рев МИГ-21, имел два метра росту и звание чемпиона округа по дзюдо. Однажды я видел, как солдат из батальона обеспечения, сдавая задом на АПА (машина для подзарядки аккумуляторов), кронштейном для кабеля выдавил блистер. Отъехав, он испугано подбежал к вертолету поглядеть, что так громко затрещало. Когда в дыре показался кулак, размером с аккумулятор, солдатик так и сел на землю.
  Но криком трудно было напугать Костю.
  - Извините, - сказал он,- Мы учебок не кончали, классности у нас никакой, и вообще не имеем права подходить к технике на полет гаечного ключа...
  - Ты, ...ень ...ак! - подбирал слова капитан, не привыкший, что ему возражают, - Я тебя сам научу.
  Приведя Костю к только что севшему борту, у которого уже стоял заправщик, инженер эскадрилии стал обучать:
  - Берешь ту йовину, поднимаешься на эту ень, суешь этот ян в эту инь, и нажимаешь эту юлину. Все понял?
  - Понял.
  - Выполняй.
  Заправлять вертолет - так же как автомобиль, только к топливному лючку надо лезть по стремянке на крыло, потом по крылу (у МИ-24, есть крылышки, которые на крейсерской скорости, в отличие от прокладок, воспринимают 40% веса).
  Костя со шлангом забирается, вставляет пистолет в горловину и скучает, пока три тонны керосина не просочатся в емкости. Инженер под ним разговаривает о чем-то с борттехником, о чем не слышно - заправщик ревет двигателем. Керосин заполняет баки и начинает хлестать сверху на крыло, инженера, борттехника и Косте на сапоги.
  - Вырубай, - заорал капитан - юля, аный, оный, ваный, овый, дь, ак, юк.
  - Извините, а выключать вы меня еще не научили...
  На стоянке образуется керосиновое озеро.
  Инженер, которому отказала вторая сигнальная, а в третьей сигнальной кончился словарный запас, за шланг выдергивает пистолет, благо рост позволяет, ловит его в струях топлива и выключает. Костя спускается с закрылка. Керосиновый инженер, после холодного душа, сделал бы с любым другим страшно представить что, но Косте он сказал:
  - Иди, и больше не попадайся мне на расстоянии полета гаечного ключа.
  Костя пошел, и вне очереди перепаял телевизор инженеру.
  Через неделю после топливного кризиса его сделали почтальоном полка...
  
  Неподъемная сила
  
  МиГ-21 был припаркован неудачно и растопыренным крылышком перекрыл въезд в ангар. Прапор, которому начальник ТЭЧ приказал загнать вертолет на двухсотчасовые регламентные работы, растерялся. Водитель машины, буксировавшей вертолет со стоянки, оттащить истребитель не согласился, сказав, что вертолетная сцепка не подойдет к самолету, и вообще он поехал на обед, а с обеда заступает в наряд.
  Прапорщик заметался по аэродрому, пока не наткнулся на нас, идущих строем на свою стоянку.
  - Хлопцы, выручайте, больше НЕКОМУ.
  Мы, сделав исключение из правила 'общее презрение кускам', тем более что прапор ранее ни в чем предосудительном замечен не был, легко откликнулись на просьбу.
   Окружив самолет, распределились вдоль плоскостей, и пошутили:
  - Мы готовы, снимай с ручника.
  Прапор от радости шутку не понял, и тут же притащив стремянку, шустро полез в кабину.
  -Ты только с катапультой не перепутай... - напутствовали мы его.
  Прапор, уже откинувший фонарь, замер на ступеньке с поднятой ногой. Перспектива полетать в кресле пилота, но без самолета, не вдохновляла.
  Мы, так же как и он, впервые потрогали истребитель, но прапор этого не знал.
  - А вы умеете с ручника снимать?
  - Мы все умеем, - солидно сказали мы.
  Я из любопытства полез наверх. Врут все в кино - нет у летчика никакого штурвала. Вместо него такая же, как в вертолете ручка управления, те же приборы и ряды АЗСов.
  - Он не на ручнике стоял, а на скорости, - авторитетно заявил я, спускаясь и защелкивая колпак.
  Я убрал лесенку, ребята - башмаки от колес, и мы уперлись в истребитель. Собственно упираться было не во что - все задние кромки острые, не так, чтобы порезаться, но и сильно не толкнешь. Летать рожденный - не любит ползать. Тем не менее, нас было много, каждый нажал в половину своей военно-воздушной силы и самолет откатился. Вертолет затолкать в ангар было гораздо проще. Каждый хватался за знакомые части: вооружейники - за держатели бомб и ракетных блоков, прибористы - за кронштейны ПВД, РЭО за растяжки антенн.
  Когда мы уже уходили, оглянулись и увидели, что за углом вдоль стены ангара грелись на солнышке человек тридцать прапорщиков, которым лень было двигать не только технику, но и себя.
  - 'Прапорщики - золотой фонд советской армии' - процитировал Костя маршала Брежнева.
  
  А. Македонскому было проще
  
  Стрельба управляемыми ракетами была новой идеей подполковника Калишенко, после неудач с неуправляемыми ракетами, которая была еще в Бердичеве, развертыванием полка по тревоге, уже здесь в Зволене, и показательным бомбометанием, которого не было вообще (бомбами искушать судьбу запретил комдив, оскорбительно предугадав, что с высоты более трех метров нашему полку и по полигону не попасть). Так нерадивый студент на экзамене тянет билет за билетом, в безумной надежде, что со следующим повезет.
  Ракетами 'Фаланга' третью эскадрилию снаряжала сборная вооружейников полка, без особой надежды. Это только в шахматах и других азартных играх в первый раз может повезти. Ну, еще к нам, вооружейникам, впервые (если не считать учебку) взявшимся за 'Фаланги', фортуна развернулась бюстом - все ракеты сошли с направляющих нормально.
  А вот у летчиков, (и на что Калишенко рассчитывал?) без тренировок не получилось. Из всей эскадрилии попал один. Зато попал качественно, сарай у чеха на хуторе разнесло вдребезги. Его 'Фаланга' вышла из узкого управляющего луча и став неуправляемой, отправилась на свободную охоту.
  Остальные старательно разгромили полигон, (наш ответ комдиву). Людей внутри периметра полигона не было совсем. Комиссия предусмотрительно наблюдала из вертолета с безопасной высоты.
  Чеху на следующий день построили новый сарай и поставили в него новую корову. Тут же привезли и сено, собранное на аэродроме. Ну, как тут не удивиться интуиции командира полка, предугадавшего такой ход событий и, четыре месяца назад, пославшего солдата заготавливать корма.
  А вот полигон восстанавливали всем составом третьей эскадрилии целый месяц. Единственное, говорят, что там уцелело это мишени.
  Весь этот месяц полк отдыхал от тренировок по принятию Боевого красного знамени.
  
  Химия и жизнь
  
  В отпуск на десять дней из всего полка сходили всего два - три солдата.
  Когда вернулся первый, Климин взял у него декларацию на разрешенные к вывозу десять рублей, и внимательно изучил. После того как десятку в банке поменяли на кроны, он опять ее исследовал и сказал:
  - Жди здесь, я сейчас.
  Вернулся он через час с двумя пузырьками. Осторожно, как филателист раритет, положил декларацию на стол в ленкомнате, и жидкостью из одного пузырька замазал печать банка и подпись кассира. Сплошное черное пятно он покрыл жидкостью из другого, (прямо сказка о живой и мертвой воде) и она обесцветила и кляксу, и печать с подписью.
  У Климина было довольное лицо фокусника, заживо распилившего ассистентку.
  Мы стали настойчиво требовать разоблачения трюка.
  - Да купил в магазине канцтоваров, - небрежно отмахнулся Климин и поскорей унес декларацию. В банк наверно.
  - Мне бы такое в первом классе, - восхищенно протянул Крапивченко, - я бы школу с золотой медалью кончил, без единой двойки в дневнике, и учился бы сейчас в институтах, положив на армию.
  Через неделю я опять увидел ту же самую декларацию, в месте для печати она уже просвечивала. Сколько же миллионов он обменял?
  Свой контрабандный червонец я по-простому (значительно ниже банковского курса) поменял в аэропортовском чепке и, добавив к накопленным сержантским кронам, купил свои первые джинсы. (Джинсы в те времена в Союзе можно было купить только на барахолке за четыре-пять стипендий. Тем не менее, в них ходили все студенты. Дыры аккуратно штопали, или ставили заплаты, и, не стесняясь, носили дальше. В тяжелых случаях, не подлежащие реставрации джинсы, все равно не выбрасывались, а отдавались девчонкам шить юбки.)
  
  Соцсоревнование с форсажем
  
  Декабрь в Низких Татрах. Воскресенье. Командир полка послал нас копать окопы по периметру аэродрома. По дороге, с лопатами на плечо, пытались догадаться, зачем оно ему надо. Победила версия: летом ожидается десятилетний юбилей ввода советской армии в братскую Чехословакию, и подполковник Калишенко забоялся обещаний братской любви до братской могилы. Придя на самый край нашей земли, обнаружили флажки разметки, воткнутые в снег, и только тут осознали, что это не шутка у нашего командира полка, а диагноз.
  (Вообще-то страшные подозрения возникали и раньше, и не только у солдат. Дневальный по штабу слышал, как начальник политотдела, сидя вечером в своем кабинете, говорил, в открытую дверь кабинета напротив, начальнику штаба: 'В случае тревоги, судя по последнему циркуляру НАШЕГО ДУРАКА, я должен с сейфом под мышкой бежать на стоянку ...')
  Одними лопатами, без кайла и ломов рыть промороженный грунт! В мирное время нас хватило только на расчистку снега, но оно кончилось, когда для проверки прикатил подполковник Калишенко.
  - Я вас отправил два часа назад, а вы выкопали так мелко! Вам, младший сержант (это он мне), я покажу, как организовать социалистическое соревнование. Лучшему бойцу разрешаю объявить благодарность от моего имени. Дайте лопату. Я вам (это он всем) покажу, как рыть окопы. Устанавливаете лопату под углом... Под каким углом надо держать лопату? Нет, не знаете! Под углом атаки в 55º. Энергичным взмахом ноги загоняете лопату в землю и откидываете ее в сторону вероятного противника.
  Подполковник, служа своему народу наглядным примером, уперся ногой, но лопата энергично скользнула по льду с тангажом 55º. Вероятному противнику ничего не досталось. Неудачная иллюстрация его не обескуражила:
  - Вот таким образом. И в полный профиль.
  - Уууууууу (это я мысленно).
  Уехал.
  - Так,- это я вслух,- скидываемся по пять крон. Кто в деревню? На. На две - три должно хватить. А ты беги в батальон обеспечения, у тебя земляк на 'Беларусе' пообещай ему одну. Остальные собирают все, что горит. Ты и ты, найдите ведра, через сливной лючок с борта наберите керосина.
  Все забегали. Во-первых, холодно, во-вторых, появилась цель. Через час 'Беларусь' за бутылку копал полный профиль, а мы грелись, у костра над следующим шевроном окопа, периодически сливая с вертолетов керосин.
  С КДП пришел сержант мигарей:
  - Сейчас начинаем полеты, не шастайте больше через взлетку с ведрами. Посадят.
  Стемнело. Керосин кончился.
   - Сходим, Костя?
   - Пошли.
  Мы дождались, пока погаснут посадочные прожектора, пересекли взлетку, на ощупь слили керосин и с полными ведрами пошли обратно. Прожектора врубили, когда мы были рядом с бетоном взлетки. Залегли. МиГ-21 прошуршал мимо, садясь. Красиво! Прожектора не гасят, это уже не красиво. Лежим в шинелях на голой земле (снег сдуло) - нас не видно с вышки. И тут очередной истребитель пошел на взлет. Турбина на форсаже проплыла в шести метрах. Децибелы зашкалили за болевой порог. Земля трепетала сильней, чем пол в трамвае, ведра с керосином поехали, как по щучьему веленью. К счастью недолго. Прожектора погасли, и мы полуоглушенные вернулись с керосином. Больше с ведрами не ходили: поймали заправщик, и он слил нам пару тонн в свежий окоп.
  - Вот, что значит социалистическое соревнование! - назидательно провозгласил подполковник, на следующий день.
  
  Тревожная почта
  
  Служил Гаврилин почтальоном, пока вместе с другом из парашютно-десантной службы не залетел в самоволке, случайно попав на линию огня между Пилименькой и первой эскадрилией. Приказ о снятии с почтенной должности и ссылке в эскадрилию вышел раньше, чем он с гауптвахты, а на его место назначили другого, маляра по должности, этого идиота, который, говорят, по колено залил аэродром керосином. А вот друга из ПДС никуда не перевели. Обидно. Нет справедливости в мире. А погуляли в Банска-Быстрице хорошо. В трех или четырех барах. Благо, что должность позволяла не экономить кроны. Сколько дур на свете шлют деньги в простых конвертах. Никогда ведь не доходят, а все равно шлют... И земляк Климин очень вовремя подвернулся со своей неразменной декларацией...
  
  Капитан, начальник клуба, к которому явился Костя занимать новую должность, был крайне изумлен списком вопросов, первым из которых стоял: 'Мои действия по тревоге'.
  Никогда и ни один почтальон не спрашивал его об этом. По тревоге они обычно бежали на почту, запирались там и досматривали сны из гражданской жизни, изредка просыпаясь, чтобы не пропустить завтрак. Мало того, капитан на трезвую голову так и не смог придумать ни одного действия кроме 'бежать'. По тревоге все бегут, без разницы по делу или прятаться от начальства, потому что любого идущего обязательно остановят и спросят: - Куда это вы идете, когда все бегут?
  - Огласите весь список, пожалуйста, - в шоке от такого подчиненного, начальник клуба перешел на 'вы' и на гайдаевские фразы.
  Остальные вопросы на фоне первого были гораздо проще. Он легко пообещал проблемы с формой решить со старшиной, насчет сейфа поговорить с начальником политотдела, вызвать слесаря для ремонта парового отопления и так далее.
   Но так ничего и не сделал (насчет сейфа обещали подумать и возможно до самого Костиного дембеля, а слесаря грозили прислать только к дембелю капитана), и Костя сам устранил струи пара из батарей. (Гаврилин с банно-тропической атмосферой боролся килограммами силикагеля вынутого из ящиков с новыми приборами на аэродроме.)
   Когда почта перестала быть парной, Костя в глазах начальства вырос настолько, что капитан, нарушая все уставы, зашел к нему вечером с бутылкой потрепаться 'за жизнь'.
  - Вот ты говоришь, я хорошо устроился - капитан, служу за границей, кроме жалования в кронах идет еще одно в союзе, и подчиненных у меня всего три. Ты, киномеханик и кочегар в котельной клуба. Да меня один Гаврилин оставил надолго без очередного звания. Я почему с тобой пью? Чтобы ты не поперся в город. Держи кружку. От винта!... Хм, ну ты загнул тогда, 'действия по тревоге'! Ты бы еще спросил 'Обязанности почтальона в зоне ядерного удара'. Далеко пойдешь. Глядишь, дослужишься до начальника политотдела, или секретаря райкома, хотя вряд ли... От винта!
  - Я думал, что в армии каждый шаг расписан. Предусмотрены действия для любой ситуации, вот, например, в инструкции ДСП (дежурного стоянки подразделения) есть пункт 'В случае появления на взлетно-посадочной полосе НЛО (неизвестного летающего объекта) без предупреждения открывать огонь по двигателям или экипажу'. Представьте, садятся товарищи марсиане к нам на ВПП с криками 'Мы вам поможем устроить светлое будущее, плюс электрификацию всей страны'. А тут ДСП с автоматом. И не светит уже чехам светлое будущее - одна утечка электроэнергии на счетчиках.
  - Нет, их еще до криков собьют, на подлёте, советские ПВО лучшие в мире. От винта!
  
  PS. Эх, не было нашего ДСП на Красной площади, когда приземлился Руст...
  PPS. Деньги в конвертах начали доходить.
  
  ***
  В должности почтальона Костю зауважали и гражданские спецы и жены офицеров.
  У него теперь всегда можно было занять денег до получки, из сборов на годовую подписку. Или взять газету с чешской программой, - кто-нибудь из подписчиков всегда в отпуске. Серьезно он относился и к частным просьбам, например: - если придут письма на мое имя, отдавай их мне, а ни в коем случае, ни жене.
  Командировочные спецы постоянно торчали на вертолетах, может быть заводской брак исправляли или с изменениями документации приехали, а жили в общаге, где и находилась полковая почта. У Кости они первым делом просили кружку, ну кто поедет в Европу со своей посудой. Через какое-то время брали все остальное - кастрюлю, плитку, соль и так далее - у почтальона было все, для жизнеобеспечения. Уезжая, они решили отблагодарить Костю за отзывчивость, и пригласили на прощальный ужин, где скромный выбор блюд компенсировался обилием иностранного алкоголя, а также концертом.
  В казарме Костя появился уже после отбоя. По дороге к койке, он еще стал мирить двух скандаливших солдат. Может быть излишне громко. Друзья зашептали ему: - Тише, Костя, тише...
  - А что...- повернулся он, и нос к носу оказался со старшиной Муцем.
  - Так, - зловеще сказал Муц, - давно я ждал повода. Пошли в каптерку.
  Закрыв дверь на ключ, прапорщик расположился за столом с бумагой и ручкой.
  - Выкладывай, - играя крутого полицейского, сказал довольный Муц, - Что пил, где, с кем пил, кто из вас бегал..., а завтра же мы с комэском устроим тебе веселую жизнь до самого дембеля.
  - Старшина, - хладнокровно начал Костя, - Не надо лучше, замнем для ясности, зачем это вам...
  - Давай, давай - продолжал колоть прапор, - Чистосердечное, оно смягчает...
  - Старшина, - не кололся подследственный, - ничего ведь хорошего не выйдет...
  - Выйдет, выйдет...
  - Ладно, но я вас предупреждал.
  Старшина уткнул ручку в бумагу.
  Костя начал колоться:
  - Пили спирт... В кабинете начальника политотдела... начальника политотдела...начальника с мягким знаком... Вдвоем... с начальником политотдела... За спиртом бегал он. Все?
  - Что ты мне лопасти крутишь?! - сказал старшина, но отложил ручку.
  - Вот телефон, позвоните, он был там, когда я уходил...
  Старшина представил, как он будет говорить подполковнику - пили ли вы с солдатом спирт у себя в кабинете? Нервно смял лист и послал Костю спать.
  
  Как я падал с вертолета.
  
  Авиация самый несчастный род войск. Любой другой по сравнению с ней - кавалерия, потому что могут носить подковы. А в ВВС запрещено прибивать их к каблукам, даже на счастье. А еще при регламентных работах на сапоги надевают бахилы с войлочными подошвами. Как в музее.
  При первом двухсотчасовом регламенте, один самородок из слесарно-механической группы полез на вертолет, (что-то ему понадобилось от вертикального шарнира), с открытых капотов он взгромоздился на обнаженные турбины и начал высекать подковами искры из нежных дюралевых кружев. Но, возможно, как раз искры-то метал из глаз инженер полка, и даже не искры, а молнии. Солдат долго бегал по аэродрому от сердитого майора с плоскогубцами, пока не догадался скинуть сапоги. Инженер выдрал из его каблуков подковы, погрозил для острастки плоскогубцами и успокоился. А солдат, подобрав портянки с сапогами и далеко обойдя вертолет с инженером на самом верху, куда-то пропал и до конца книжки ни разу не появился. Дезертировал, надо думать.
   В этот же день инженер построил полк, заставил всех принять позу девушки на свидании во время первого в ее жизни поцелуя, то есть стойка на одной ноге, а другая согнута в колене назад. И прошел вдоль строя, разглядывая предъявленные подошвы. Потом приказал сменить ногу. Не знаю, что там происходит у девушек, но у меня нога затекла, хотя он осматривал ненамного дольше, чем длится поцелуй.
  Хотя во время полетов и тем более по тревоге мы бахилы игнорировали, но с тех пор на регламенте без них не рисковали залезать на вертолет.
  По снегу, конечно, было скользко ходить строевым шагом, но, кроме командира полка, нас никто и не заставлял. Да и тот, только на тренингах приемки Боевого красного знамени по утрам. Зимой полеты стали реже, и в основном при комиссиях, но подготовку вертолетов проводили регулярно в любую погоду.
  Приковыляли мы однажды по замороженной после дождя рулежке на стоянку, расползлись по бортам и начали расчехлять, дергая за хитрые веревочки, позволяющие снимать чехлы прямо с земли. Этот процесс мне очень напоминал открытие нового памятника, разумеется, без аплодисментов и оркестра. Но в этот раз мокрый чехол примерз, и мне пришлось, проклиная все, лезть наверх по приставной лесенке, невысокой, до уровня крылышка, на которое я встал, осторожнее, чем альпинист на ледник. Алюминиевая лесенка медленно, как трап от авиалайнера, отъехала от крыла и самостоятельно упала на лед. Назад дороги нет - вперед и вверх, а там придет летчик. И быть может, снимет меня до того как улетит.
  Замерзнуть я не боялся, наши авиационно-технические куртки с такими же штанами держали тепло как термос. Спасибо их создателю из авиационно-швейной отрасли, если он прочитает когда-нибудь эти строки.
   Держась за жесткий брезент, я распрямился над ромашкой лопастей и отломал чехол от вертикального шарнира, бережно как сук, на котором сидят. Вертолет решил, что теперь механик ему больше не нужен - чего его держать, так что я, гордо не дождавшись летчика, очутился в свободном падении с чехлом в руках, как с нераскрывшимся парашютом.
  Глядя на удаляющийся вверх борт, я представил аналогичное мероприятие (открытие памятника) в сложных условиях обледенения. Уже и оркестр, замерзнув, ушел, и толпа разбрелась, а почетный гость все дергает и дергает за веревку, пытаясь сорвать примерзшее к бронзе покрывало. Наконец отчаявшийся скульптор лезет на плечи к памятнику и, рискуя жизнью, отдирает полотнище от лысины (или что он там лепил на голове), проклиная свой творческий замысел, под запоздалые мысли, что надо было ваять этого деятеля в положении лежа.
  Все это я навоображал вместо того, чтобы разглядывать свою жизнь от рождения, и до последнего восхождения! Едва я успел подумать, что забавные фантазии в голове - хороший признак, как кончился мой затяжной прыжок.
  Видимо ни в одной из предыдущих жизней я не был кошкой, потому что приземлился не на конечности, а спиной. И не на бетон, а на лестницу, заботливо улегшуюся в эпицентр авиационной катастрофы для удобства санитаров.
  Лежа на лесенке, я еще пару раз пережил острые ощущения от своего полета, пока мне не стало скучно. Затем, осторожно привстав, огляделся в поисках свидетелей, а то ведь так и не поверят, моему рассказу, как я падал с вертолета. И хоть бы кто спел 'Вы жертвою пали'. Нет, все возятся со своими чехлами, а кто-то и наверх полез. Удачи ему на этом скользком пути!
  Поразмыслив вставая, я решил, что остался цел благодаря экипировке. Еще раз, спасибо вам, товарищи из легкой и мягкой промышленности.
  
  ДО-ТО-ГО
  
  Между капонирами и нашим низким зданием технических служб, естественным катком размером с волейбольную площадку, замерзла лужа. Коньков, конечно, не было, но нам и в сапогах было достаточно скользко. Попинав ледышку, мы разбежались делать клюшки. Инструментально-станочная база была обширной, фантазия необузданной, а материалы авиационными - от лопастей до трубок ПВД. А вот шайба нашлась фирменная, с литой надписью 'керосин'.
  И начались хоккейные баталии. Вспомнив недалеко ушедшее детство, рубились эскадрилия на эскадрилию (две играют - третья на следующий день с победителем).
  Теперь, наспех позавтракав, мы строем неслись на аэродром, чтоб подольше поиграть, пока не придут офицеры.
  Командир полка, как-то догнав одиноко ковыляющего прапорщика Васяновича, от удивления остановил газик и спросил его, а где же ваш личный состав?
  -Да не могу угнаться за ними, - посетовал старшина.
  Подполковник кивнул и уехал. А на следующий день наш старшина, неожиданно для всех, получил самых неподвижных подчиненных - Калишенко назначил его комендантом гауптвахты. (Извини, старшина!)
  К корту подходили начальники групп, и чуть-чуть поболев за своих, разгоняли всех на работы. Но частенько азарт был сильнее субординации.
  Старлей-вооружейник, утомившись приказывать и уговаривать, изловчился и в смелом броске завладел шайбой, проехав на пузе среди клюшек и сапог. Его не затоптали исключительно из уважения, а он упустил шанс решающего гола, который вывел бы его (то есть нашу) эскадрилию в финал. А на следующий день лейтенант из группы прибористов, не рискнув вступить в борьбу за шайбу, попросту пригнал машину для очистки взлетки. И сдул весь лед.
   За этот подвиг солдаты присвоили ему внеочередное звание, пришив к погонам его шинели, поверх звездочек, ефрейторские лычки.
  
  В здравом уме или твердой памяти
  
  Не страшно, если вызывают людей в кабинет директора школы или кабинет зубного врача. То есть страшно, но как-то привычно.
  А вот Костю вызвали к особисту капитану Носилову. На гражданке такие вызовы начинаются повесткой, сопровождаются иногда нарядом милиции, а кончаются разговором, который приятным никогда не бывает, и происходит он в кабинете, отбивающем напрочь чувство юмора. Хотя повестку Косте не вручали, а из целого наряда приходил только дневальный по штабу, но он все равно очень неуютно чувствовал себя в томительной обстановке угрюмого кабинета.
  Они сидели с капитаном разделенные столом, как линией фронта. Капитан в атаку не торопился, а вяло анализировал стопку разведданных. Костя же, пытаясь окопаться, припоминал, о каком из эпизодов его службы Советскому Союзу могли настучать то, что заинтересовало бы особиста.
  В самоволки он не ходил, и так ежедневно бывая в городе на гарнизонной почте. Контакты с местным населением исключало незнание языка. Активным пьянством он не убивал время в ожидании дембеля, правда, если наливали, никогда не отказывался. Но алкоголики это специализация старшины или патруля, в запущенном случае, комэска, но никак не особиста. Получалось, что его военные преступления ограничивались неотданием воинской чести советским офицерам младшего командного состава. С другой стороны, никак нельзя исключать одного прапорщика, хронически вызывавшего общее презрение кускам. Этот...
  - Твое отношение к населению стран НАТО?! - неожиданно спросил капитан.
  - Не отношусь, - так же неожиданно ответил Костя.
  - Добровольное признание в чем, смягчило бы твою участь? - Особист на автомате задал заготовленный вопрос, но судя по интонации, продолжал думать над предыдущим ответом.
  - Проживал на оккупированной территории.
  - Где проживал? - опешил Носилов. Он явно не успевал уложиться в рекомендованный инструкцией темп допроса. Кроме заготовленных вопросов ему бы и заранее заготовленные ответы...
  - В Донбассе.
  - А-а... шахтер? - капитан оторвался от сборника вопросов.
  - Комсорг шахты.
  - И как молодые шахтеры относятся к Америке?
  - Подкапываются.
  - Да, а вот к твоей биографии не подкопаешься... Хорошо, посмотри вот эту пачку фотографий и отложи тех, кого когда-нибудь встречал.
  Костя, протянул руку и не спеша стал листать. Люди на снимках были с уставной стрижкой, но без формы и большинство, в гражданской одежде. Лейтенант-пожарник, свесив ноги в сапогах, загорает на капоте. Командировочные спецы волокут полные сумки пива в каждой руке. Ого, на зволенской узкой улочке зампотех автороты покупает цветы Люське. Ну, до чего фотогеничная баба! Лейтенант мигарей наклонился к журнальной витрине с обложками телесного цвета. На автобусной остановке прапор-начпрод в узком плаще с ненасытно оттопыренными карманами стоит, как ростральная колонна.
  - Что можешь сказать, о моде носить американскую символику на одежде, видел ведь у чехов на заднем кармане джинсов? - капитан, наконец, собрался с вопросами.
  - Американский флаг на ж...заднице? Ему там самое место.
  - После армии, что собираешься делать?
  - Поступать.
  -Не хотел бы в один военный институт? С моей рекомендацией это будет несложно. Конечно, рекомендацию надо будет заслужить.
  - Я собрался в один гражданский институт.
  - Что, так никого не узнал? - разочарованно удивился особист, когда Костя вернул все в одной пачке.
  - Я не очень к местным приглядывался.
  Одна из выгнутых фотографий соскользнула со стола. Костя, со скрежетом отодвинув стул, неуклюже полез за ней и стал вслепую шарить под тумбой, пока не ухватил. Аккуратно укладывая ее снова в стопку, мельком взглянул на лист, на котором капитан выводил дату и подпись, и зафиксировал последнюю строчку. Затем, подняв глаза к потолку, в уме ее развернул и прочитал: 'Плохая зрительная память, вербовка нецелесообразна'.
  - Свободен, - разрешил идти капитан, убирая в ящик стола бумаги.
  
  Два звонка
  
  Раз в месяц одна из эскадрилий меняла в карауле роту охраны, давая передохнуть ребятам, через день таскавших автомат по-партизански - штык-ножом вниз. (Иначе штыком постоянно тыкались в хвостовую балку или лопасти).
  Каждые два часа мне, как разводящему, надо было менять часовых. С водителем караульного ГАЗ-66 мы быстренько договорились, что будем ездить по очереди, раз в четыре часа. Начальник караула, прапор, не возражал, поскольку уснул с бутылкой сразу после заступления.
  Посреди ночи меня звоном разбудил телефон.
  - Помощник начальника караула, младший сержант... - ответил я ему в трубку.
  - Вы что, спите там все? - голосом начштаба эскадрилии заорал телефон из трубки.
  - Как можно, товарищ капитан? То есть, никак нет.
  - Я звонил, звонил, вам у входа. Вы там спите все. Сейчас приеду опять, устрою вам, вы все спите там, проверку караула. - И положил свою трубку. А я свою и тоже заорал:
  - Караул! В ружье!.. К нам едет ревизор!
  Вскочили все, включая прапора, и засуетились. Прапор побежал прятать от всех бутылку, бодрствующая смена уселась смотреть на шахматную доску, отдыхающая смена - наматывать портянки, влезать в сапоги и снова спать. Лишь один водитель испугано спросил:
  - А я?
  - А ты найди любой звонок и приколоти на внешнюю дверь. Если не найдешь, порви проводку от штатного звонка, и прячься в машине.
  Внешняя дверь была в глухом бетонном заборе вокруг караулки.
  Звонок водитель нашел и приколотил в центре двери. Я и не думал, что он так буквально исполнит приказ, но исправлять было некогда. Вскоре затренькал входной звонок, и я пошел запускать капитана.
  Начштаба эскадрилии когда-то служил в стратегической авиации или, как ее тогда называли, дальней. Его бомбардировщик должен был с Украины лететь в Египет, имитировать налет, взять курс в Монголию, чтобы отстреляться по-настоящему на полигоне в Гоби, и потом приземлиться на родном Дальнем Востоке. Нелегкий полет прошел нормально, только в пустыне Гоби наблюдатели не зафиксировали ракетных ударов.
  Командир проверяет - на борту ракет нет, а потом оборачивается к оператору стрельбы.
  - Ты где стрелял, сволочь?
  - Как где, на боевом заходе в Египте, а что, не попал?
  - ...!...!!! ...
  Весь экипаж, одиннадцать человек, с понижением разогнали по разным полкам, без права летать. А дальнейшая судьба командира и оператора неизвестна. Видимо попал. Наш капитан был там штурманом и подполковником, так, что пить имел уважительную причину.
  - Вы все спите там?! Здесь... Тут... Все! - капитан был в своем обычном состоянии.
  - Вы, какую кнопку нажимали, товарищ капитан, эту? Так она не работает, все пользуются этой.
  Капитан пару раз перевел взгляд со звонка на косяке на звонок в центре двери и задумался. Не вспомнив, зашагал в караулку.
  - Вы все спите?! - раздалось внутри.
  - Отдыхающая смена, - доложил солдат, - спать положено.
  - А, ну спите, спите... здесь.
  Родственный запах от прапора он учуять не мог. А больше придраться было не к чему.
  
  Считайте меня пацифистом.
  
  Сменивший старшину Васяновича на его героическом посту, прапорщик Муц, несмотря на адекватные фамилию и нос, евреем не был, потому что его взяли в Чехословакию. Все евреи, и солдаты, и офицеры, остались в Союзе. Впрочем, грека, капитана Цанцариди, начальника нашей группы вооружения тоже не взяли, и тоже зря. Я бы не пустил совсем других.
  Подполковник Калишенко попытался заткнуть тощим и длинным Муцем амбразуру, которая впору была только нашему могучему старшине. На преемниках Васяновича природа отдыхает. А вот новому старшине первое время было совсем не до отдыха. Активный Муц успевал везде. И возле съёмного листа шифера в заборе, чтобы развернуть собравшихся в самоволку бойцов, и на кухне, чтобы ухватить за ухо повара Хашимова, открывшего оптовую торговлю ворованной свининой.
  Вот так вот набегавшись, он уснул за столом в каптерке с сигаретой в руке и довольно сильно обжег пальцы. Причем трезвый. Конечно, весь рабочий день, пока мы были на аэродроме, он мог отдыхать, за исключением воскресений. Ведь не каждое же воскресенье мы копали окопы. В это, например, Муц повел эскадрилию на стрельбище через весь аэродром. Часовые в нас не стреляли, может, договоренность была, а, может, испугались, что у нас тоже есть автоматы. Зря боялись. В армии первый раз мы стреляли в учебках, перед присягой, а сейчас собирались во второй и, скорей всего, последний. Даже в школе военрук возил на стрельбы чаще.
  Наше стрельбище, это искусственный холм рядом с останками МиГ-17 лежавшего тут, в самом дальнем секторе аэродрома, в качестве мишени для фотострельб. Мы, разумеется, должны были стрелять не по нему, а по обычным щитам с силуэтами, у подножия холма. Должны были.
  Муц остановил нас на исходной позиции, показал, где постелить три плащ-палатки (недавно сошел снег, и было сыровато), а сам стал вскрывать железную коробку с консервированными патронами. Почему ее называют 'цинка' если она обычная крашенная?
   Меня же старшина неожиданно послал за бугор (в ландшафтном смысле) в оцепление, чтобы кого-нибудь случайно не занесло под пули, пообещав дать потом пострелять после всех. Сколько захочу.
  - И кого сюда может занести, кроме меня? - уже за холмом подумал я, но стал выполнять приказ, и неусыпно оглядывать горизонт.
  Из-за высоты захлопала стрельба. Я сильно не завидовал, предвкушая отвести душу очередями и стоя, и лежа, и с одной руки и с другой - всеми остатками патронов. За всю службу.
  И даже за детство. Друг привел меня, кажется, классе в пятом, в стрелковую секцию. Там было весело, играли в настольный теннис. Ну и изредка стреляли из пневматического ружья. А однажды вывезли на стенд, и мы целый день смотрели, как стреляют по тарелкам. В конце и новичкам дали выстрелить из настоящей двустволки по неподвижной тарелке. Вот только на мне патроны кончились, ну ничего, в следующий раз повезет. По дороге домой, я услышал спор двух ветеранов секции из восьмого класса, для которых сегодня даже запускали тарелочки. Они солидно рассуждали, протухнет ли заяц в шкуре на балконе или нет. Секция, оказывается, называлась 'Кружок Юный охотник'. Больше я там не появлялся. Я предпочел бы оказаться в одной лодке с Мазаем, а не с Герасимом.
  Ух ты, вот как пули свистят на самом-то деле! Холм почему-то резко уменьшился в размерах. Должно быть эрозия.
  Мне захотелось присесть за этот пригорок, вот только бы место выбрать посуше. И вдруг камешек в пяти шагах ожил и скакнул в сторону. Далеко ускакал!
  Теперь мне приспичило уже прилечь за бугорок, отделяющий меня от прямой наводки, и не такой я, оказывается, привереда, чтобы капризничать из-за грязи.
  И когда у них только патроны кончаться? Почему в кино пули свистят мелодично, как соловьи, а эти хрипло, как рак на горе? Из-за рикошета, наверно. И за что меня Муц сюда приговорил? Неужели он слышал, как я называл его Муций Сцевола... Тогда только образованный Васильев и рассмеялся. Не все помнят, как римский диверсант тоже себе руку обжигал. Или узнал, что я его командный голос назвал 'муццо-сопрано'? Окопаться бы, саперную лопатку бы, или, в крайнем случае, палку... с белой тряпочкой.
  Я до последнего патрона мужественно держался за прошлогоднюю, тоже лежащую пластом, траву.
  
  - Ну что будешь стрелять? - спросил Муц, когда свистом и криками сняли оцепление стрельбища мной, и я, отряхиваясь, вернулся. Он вздохнул и добавил, - а то я уже патроны упаковал...
  - Да ладно, старшина, не надо, мне не так сильно и хотелось.
  
  День открытых дверей.
  
  Летчик из третьей эскадрилии Ми-восьмых в полете отстрелил блистер.
  Блистер - это такая выпуклая форточка в кабине, чтобы летчик мог высовывать голову наружу, не открывая ее. А если вдруг все-таки захочется ее открыть, чтобы с парашютом попрыгать, или там гранату бросить, в ней вместо шпингалетов стоят пиропатроны, которые и отстреливают этот блистер на фиг. Кстати, счастливый обладатель парашюта должен сначала отстрелить лопасти, затем блистер, и, только, после этого с криком 'ура' вываливаться сам.
  Так что наш летчик, скорее всего, перепутал АЗСы (их кругом много понатыкано, а может, просто муху шлепал), и распрощался с блистером. Но лучше бы муха села на тумблер отстрела лопастей - их-то запасных у нас было полно. А вот блистеров не было. Поэтому полк бросили искать его по лесам Низких Татр.
  Впрочем, для солдат это было, пожалуй, развлечением - вырваться из надоевшего однообразия и отправится по чужой стране в турпоход цепью.
  Невысокие холмы, ухоженный и прочесанный нами лес между постоянно попадающимися по пути хуторами. Легкая прогулка в компании друзей в трех метрах слева и справа, бутерброды с салом из сухого пайка на свежем воздухе, совсем как будто ходишь по грибы. За одним грибом. То есть шляпкой гриба, размером с канализационный люк.
  Но в отличие от грибников, результат нас интересовал значительно меньше, чем процесс, и мы подсознательно боялись, крика 'Эврика', означающего конец счастью.
  С пикника мы вернулись через два дня, отдохнувшие и поздоровевшие. Блистер так и не нашли.
  
  Но если счастье прет, лучше расслабится и получить удовольствие.
  Недели не прошло, как штурман из второй эскадрилии, придя на стоянку, повесил планшетку на четырехствольный пулемет, неприлично торчащий из-под кабины летчиков, и стал помогать расчехлять вертолет. В планшетке были карты, (разумеется, не школьный атлас) и маршруты с кодами прохода через две границы.
  О планшетке он вспомнил, уже на обратном пути с полигона.
  Счастье продлилось месяц.
  У штурмана несколько дольше...
  
  Филологический шмон.
  
  Нас, ничего дурного не подозревающих, вывели на плац, где поджидал особист, капитан Носилов, и построили перед ним шеренгой.
  То, что Носилов - особист, мы давно узнали от командира полка, когда Калишенко на построении, вызвав его из строя, поздравил с днем чекиста, и пожелал дальнейших успехов на службе. Почему-то и тени радости не промелькнуло тогда на непроницаемом лице скромного капитана.
  Мы, тоже скромно, встали перед Носиловым, и тоже без особой радости.
  - Головные уборы снять, - скомандовал он, - достать из карманов ВСЁ, (это он выделил угрожающим тоном), в пилотки, положить их перед собой на плац и два шага назад.
   Мы выполнили беспрекословно. Капитан неторопливо пошел вдоль линии пилоток, беззащитных, как птичьи гнезда, изредка нагибаясь и вороша в них рукой.
  Единственное, что беспокоило меня, это записная книжка, дослуживавшая со мной последние месяцы. Там, среди прочих, были стихи Цветаевой революционного периода, и неизвестного на весь Советский Союз Гумилева (из-за одного расстрела в ЧК, в коем он участвовал со стороны стенки). Их обоих я любил почему-то больше поэтов хороших и разных.
  Ее-то и поднял особист.
  Медленно перелистывая, он с трудом разбирал мой неразборчивый, (нет, не вкус) почерк.
  - Кто написал эти стихи?
  Я не выдал особисту, ни Гумилева, ни Цветаеву, а взял их вину на себя. Слегка зардевшись, ответил смущенно:
  - Я, товарищ капитан.
  (Простите, Марина Ивановна и Николай Степанович, бессовестного плагиатора, я больше не буду)
  Капитан, без выражения но, почти не запинаясь, прочитал отрывок:
  ...Ничего не можем даром
  Взять, скорее гору сдвинем.
  И ко всем гордыням старым
  Голод - новая гордыня.
  ...
   (М. Цветаева. Бальмонту)
  - Вас что, плохо кормят? - он поднял глаза на меня.
  Я пожал плечами:
  - Да вроде хватает, это было давненько написано.
  - А стихи неплохие.
  (Я тоже так думал).
  - Вот только рифма 'сдвинем - гордыня' слабовата, - продолжил он менторским тоном.
  - Так точно! Исправлю... На дыню.
  - Что?
  - Ничего не можем даром - ни укроп, ни тыкву с дыней...
  - Да ты не о гордынях всяких, а про армию стихи пиши, про авиацию! Ночные полеты - летят вертолеты. Тогда замполит может даже в многотиражку послать!
  Я вошел в образ ложной скромности, а на самом деле, потупя взор об асфальт, напряженно ждал, разберет он следующую строфу про мантию врагов народа (как мне там менять рифму?) или...
  Поленился! Стал дальше листать. Я расслабился - дальше всё мелочи.
  Капитан добрался до страниц заполненных забавными высказываниями, типа:
  'Майор на плацу: - Не делайте себе темное царство, а то луч света заблестит не скоро...'
  'Командир полка: - Почему вы только что приняли наряд, а у вас непонятно что, в сортире, какие-то бутылки. Ведь вся наша служба - принимать и сдавать...!'
  'Курсант: - Клянусь защищать до последней группы крови'
  - Та-ак понятно, - зловеще протянул Носилов и улыбка его пропала, - на смех поднимаем героическую Советскую Армию.
  Он вырвал эти, и значительную часть соседних страниц, положил их в карман, а износилованную книжку бросил в пилотку.
  И лежат, возможно, с тех пор где-нибудь в архиве под грифом 'Совершенно секретно' строки, как он заказывал, и про армию, и про авиацию:
   ... Забыть не просто
  Об этом месте
  Сердец в коростах,
  Частей без чести.
  Куски, комэски -
  Одной закваски.
  Их мыслей всплески
  Тупы, как каски...
  
  Луна-полк
  
  Первое мая. Ради праздника солдатам выдали к завтраку по два крутых до синевы яйца, от синей птицы, наверно. (Загруженные вечером в котел пятьдесят десятков, доводят до кипения и так оставляют, а утром достают, еще горячие. Круче яиц не бывает.) А командир полка объявил общеполковую вечернюю поверку.
  Стемнело, на плац пригнали посадочные прожектора, дающие мощный горизонтальный свет в одну сторону. Длинные, до самого горизонта, черные тени, ослепительные, до боли в сетчатке, пятна света и звездное небо. Полные ощущения человека на луне, если бы не ревели дизеля генераторов. Солдаты уже построены, а с летчиками дело хуже, их выдрали с корнем, как зуб, из-за праздничного стола. В первом ряду более-менее ровно стояли офицеры в полном комплекте формы, во втором - кто в кителе, трико и кроссовках, а в третьем и далее, обнявшись, стояли в футболках, майках, шортах и сапогах.
  Командир полка приказывает начать перекличку. Под рев двигателей комэск выкрикивает:
  - Старший лейтенант Абутов
   - Я. - Я. - Йаа.- раздается с разных сторон.
   - Лейтенант Вишин.
  - Я. - Я.
   Комэск, пытаясь разглядеть что-нибудь, вертит список, - обращенный к свету он ослепляет, затененный - тем более не разобрать. Пауза заполняется нестройными криками:
  -Я. -Я. -Я, - из задних рядов.
  Комэска разбирает смех. С пьяным усердием офицеры служат Советскому Союзу:
   - Я. - Йаа. - Йаа-ай.
  Подхожу к комэску и докладываю - солдаты все на месте. Комэск благодарно кивает, читать список солдат уже нет никаких сил, и четким шагом идет докладывать командиру полка. Вслед несутся последние:
   - Я... - Я... - я.
  В других эскадрилиях дело обстоит ничуть не лучше. Наконец и их комэски тоже доложили. Все уверены, что цирк наконец-то кончился. Командир полка оглядывает строй, щурясь одним глазом, как Кутузов.
  -Пооооолк, равнение на знамя, одного линейного дистанциииии...к торжественному ...
  - Да пошел ты ... (скроем ревом двигателей) .... Дурак!
  - Кто сказал?!!! - подполковник Калишенко, в отличие от нас все прекрасно расслышал.
  - Это не у нас, не у нас - выскакивает вперед начальник ТЭЧ.
  Полк единодушно ржет... Командир обреченно машет рукой.
  - Разойдись.
  
  Вот тебе и май-месяц
  
  Хотелось бы закончить хэппи эндом, а хэппи энд в армии один - дембель.
  Месяц на наш аэродром свозили дембелей со всей Словакии и половины Чехии.
  Они по двое - пятеро суток ждали свой самолет прямо на летном поле, боясь отойти и на пять минут. Разжигающих костерки отгоняли подальше. Механик РЭО, проходя мимо, разглядел, как они в костре грели консервы сухого пайка, и на всякий случай рванул в сторону. Есть чутье опасности у настоящих солдат! Герметичная банка взорвалась, и дембеля ложками уныло стали соскребать с себя кашу. А тут поспела вторая и сразу третья банки, механику в стороне стало совсем плохо, он еле нашел силы крикнуть им: 'Да проткните сначала, а потом грейте'.
  Я вклинился в этот ошалевший табор прямо из наряда, передал автомат, переоделся и забежал в штаб за документами. Нас, ждущих самолет из аэропорта Кольцово, в полку было четверо, причем один, Димитренко, в Кольцово и жил. Он с детства привык к самолетам и, разглядев точку в небе, по выхлопу определял тип. Мы по звуку, даже во сне, могли узнать из какой эскадрилии вертолет, но гражданские самолеты не различали.
  - Як-40 - тихонько говорил он нам, лежавшим на травке (мы ждали Ту-134).
  Толпа дембелей, подхватив чемоданы, с топотом унеслась к стоянке. Через 15 минут вернулась, и опять разлеглась. Через полчаса снова сорвалась, чтобы вскоре возвратиться. Самые умные, после третьего раза, оглянулись на наши голубые погоны и крылышки в петлицах, не побежали, а легли неподалеку. А через час, увидев самолет на горизонте, уже ВСЕ смотрели не на него, а на нас. То, что авиация - элита, мы не сомневались уже два года, а теперь поверили и все остальные. Но с другой стороны, если бы на дембель везли танками, может и не поверили бы...
  Ближе к вечеру Димитренко кивнул, и мы неторопливо поднялись. Дембельская орда, мгновенно вскочила, но потянулась за нами, не обгоняя.
  Придя к самолету, мы, не сговариваясь, стали стебаться:
  - Посмотри на копоть у закрылков.
  - А ты турбины видел? Там одна еще ничего...
  - А демпфер у вертикального шарнира...(это уже грубо, не вертолет же, но сошло)
  - Не-е, я на этой рухляди не полечу...
  - Может в ПДС за парашютами съездить?
  Дембеля в страшной тоске смотрели нам в рот.
  - Мать, - окликнули мы стюардессу, - до третьей капиталки сколько налета осталось?
  - Четыре часа, - улыбнулась стюардесса.
  - На наш век хватит, - решил консилиум и начал подниматься по трапу. За нами обреченно поплелись дембеля.
  - Спасибо, - шепнула стюардесса, - а то обычно тут такая сумасшедшая давка, я постоянно голос срываю... с меня бутылка.
  И не обманула.
  После набора высоты стюардесса позвала нас к себе в закуток, где был уже накрыт столик. Тут и выяснилось, что она близко знает мать Димитренко, или его отца... не помню кого, но близко. Таможню в Риге не помню тоже, но прошел. Помню одну из ее авиационных историй.
  После нескольких угонов самолетов за бугор в каждом рейсе их стал сопровождать кэгэбешник в штатском, сидящий неподалеку от кабины летчиков. Стюардесса всегда дико завидовала ему: кормят, поят на халяву, за весь рейс палец о палец не ударит, да еще коньяк трескает, скотина, хоть бы раз налил. И к тому же зарплату за это получает!
  А тут бегай с индивидуальными пакетами, если попадут... а не попадут, то с пачками. Аж самой тошно!
  Кэгэбешник, и правда, наслаждался служебным положением пока взлетали, а потом закемарил.
  Командир экипажа оставил штурвал на автоколлегу, и пошел в сортир, через весь самолет. Возвращаясь, он остановился поболтать с одной из стюардесс за занавесками, которые скрыли причину того, что его китель оказался облит какой-то сладкой гадостью. Впрочем, командир в претензии не был, как и стюардесса, которая взялась этот китель отчистить до посадки.
  Командир, с нарушением формы одежды, подходит к кабине и стучится в дверь, типа, бабушка, бабушка, это я, Красная Шапочка.
  На этот стук и проснулся кэгэбешник. Не узнав спросонья, кто это, он на одних рефлексах достает штатный макаров, упирает его сзади в белую рубашку пилота и на других рефлексах начинает бормотать допрос: - имя-звание-и-цель-проникновения-в-кабину-экипажа.
  Команда баскетболистов, занимавшая свои и частично соседние места у кабины, летела на матч и поэтому не пила, а тоже дико завидовала тому типу с коньяком, который вдруг, видимо с перепоя, стал приставать с пистолетом к командиру экипажа. Баскетболисты стремились на игру, а не за кордон, а может, смирились с тем, что в NВА им все равно не светит, но один из них практически не вставая, как мяч в корзину забил в воротник голову кэгэбэшника, который и лег опять спать в проход.
  Летчик, спиной ощутив холод ствола, и лихорадочно вспоминая инструкции на случай угона, оооочень меееедленно начал поворачиваться. Увидев коньячного паразита, (хоть бы раз налил, сволочь), уже бесполезно валяющимся на полу, стал бороться за жизнь самолета с ближайшим угонщиком в одиночку и даже один раз дотянулся кулаком до морды. 'Бабушка, почему у тебя такие большие руки' вместо инструкций вертелось у него в голове. Стюардесса, услышав крики, отложила китель и выглянула из-за занавески, а у кабины ее командир бьется с какими-то громилами. Она через СПУ тут же кричит экипажу о нападении на своего командира:
  - Скорей, наших бьют! КГБ уже убили!
  Штурман со вторым пилотом действуют по инструкции, то есть, не выскакивают выручать ее командира, а одновременно: наглухо блокируют дверь, валят самолет в пике, на случай разгерметизации, сообщают на КДП, достают пистолеты из сейфа и включают табло 'Застегните ремни и не курите'. Пассажиры, не привыкшие к пикированию без индивидуальных пакетов, обеспечивают стюардессу работой на всю оставшуюся жизнь. На несчастный китель проливается какая-то жирная гадость. Командир, используя мгновения невесомости, второй раз достает по той же морде, а затем, распластанный на двери, скрывается под кучей тел, не успевших привязаться пассажиров, на самый верх которой заезжает продолжающий спать кэгэбэшник.
  Спецназ по тревоге, доставлен на ближайшую посадочную полосу, на которую с большим трудом (из-за полных баков) выходит из пике самолет. Пожарные поливают его пеной, поскольку не выдержала жесткой посадки одна из амортизационных стоек. Сквозь пену через все люки врывается спецназ и развлекается световыми и дымовыми гранатами для полного счастья пассажиров.
  Когда все были выведены и вынесены на свежий воздух, оцеплены и допрошены, любителю коньяка не завидовали ни летчики, ни баскетболисты, ни, даже, стюардесса.
  
  Был конец ночи, мы спускались из самолета в военном секторе аэродрома, глядя на затухающие звезды в темно-синем кольцовском небе, замученные двухлетней ностальгией и были неожиданно окружены ротой курсантов военного училища. Они оттеснили нас под кормовые пулеметы ИЛ-28-ых и построили. Потом, примерно каждого десятого, выдернули из строя, забрали военный билет и повели на шмон, проверять, а не осталось ли чего после рижской таможни. Остальных строем повели с летного поля...
  - Куда, сержант? - спросил таксист.
  - На Уралмаш, но мимо УПИ.
  
  Пару дней спустя в деканате, друзья предложили мне поехать со строительным интерѓотрядом за границу.
  - За какую? - подозрительно спросил я.
  - В Чехословакию!
  Тесен мир.
  
  Вот тебе и май-месяц (продолжение)
  
  Говорят, нет счастья от благ неправедных и контрабандных. Правильно говорят. Джинсы мне оказались малы. Еще в эскадрилии продвинутые ленинградцы утешали, что в настоящие джинсы надо влезать с мылом. Именно на них (правда, без мыла) я и сменил надоевшую форму в первый день после дембеля.
  Друзья взяли меня, на КЭМ (конкурс эстрадной музыки) 'Весны УПИ-78' в ДК Молодежи, снабдив удостоверением члена Кино-фотохроники УПИ на женское имя. У фотографии и фамилии отсутствовали вторичные (да и первичные) половые признаки, а вот имя действительно было женское - Галина. Сказали, хорошая группа будет, Гракхов их слышал, ему понравилось, называются 'Машина времени'.
  Заходили мы в молодежку через служебный вход, предъявив удостоверения бабуле-вахтеру, и через сцену спустились в зал. Двери еще не открывали, но места почти наполовину были заняты. А что началось, когда стали входить счастливые обладатели билетов! В зал набились как в трамвай, и пытались еще пролезть, размахивая билетами. Видимо мнение Гракхова имело вес в широких кругах. К микрофону вышел администратор 'молодежки' и попросил участников конкурса, человек двести, спуститься в оркестровую яму, а остальных снова выйти из зала для более тщательной проверки билетов.
  За полчаса выгнали всех в вестибюль, спустили в яму участников, выгнали из ямы неучастников и, наконец, их же из зала.
  Упийский оперотряд билеты проверял придирчиво, чтобы потом самим тоже хватило места в зале.
  В этой давке у меня и произошла катастрофа.
  Джинсы не выдержали ажиотажа и разошлись по молнии. Надеюсь, кроме меня этого никто не ощутил. Вынырнув из толпы, я, непринужденно прикрывшись курточкой, спустился в туалет, где, рискуя вышеупомянутыми признаками, совершил смертельный номер достойный йогов. (Просьба не повторять в домашних условиях.) Я на себе, изнутри(!) застегнул джинсы на стройотрядовские значки. И снова занял свое место в толпе перед оперотрядом. Мое женское удостоверение сработало еще раз, к счастью усов у меня тогда не было, и я опять сел на занятое друзьями место. Несмотря на эвакуированных участников, (один из них все раскланивался и раскланивался залу с дирижерского места, под аплодисменты аудитории, ценившей чувство юмора) во всех проходах стояли зрители. На сцену поднялся пожарник и сказал, что ничего не разрешит, пока в зале будут стоящие. Неприхотливый народ послушно расселся в кресла по двое и конкурс начался.
  Напуганная своей необычайной популярностью в Свердловске, студенческая группа новосибирского университета во все усилители отбарабанила две конкурсные песни и растроганно поклонилась аплодисментам, вызванным благодарностью за краткость.
  А затем вышел Макаревич и, щёлкая пальцами перед микрофоном в качестве аккомпанемента, спел:
  Есть на свете вещь, которую никак я не могу понять.
  Чем у человека меньше слов, тем громче будет он кричать...
  Потом он, в сопровождении всей группы и каких-то левых трубачей пел 'Марионетки', 'Пусть люди тебя называют ослом', 'Блюз о пьянстве', 'День рожденья'...
  Друг, подергав меня за рукав, показал на Поморцеву, ответственную за творческие организации от парткома УПИ. Она сидела неподалеку, зеленая от ненависти к Макаревичу и злости на Гракхова, которому поверила на слово.
  Зал все не отпускал четверых из 'Машины', и они пели еще и еще, превратив конкурсное выступление в полный концерт. Когда же они ушли окончательно, (студенты стоя аплодировали, надеясь на чудо и еще одну песню) по пустому проходу понеслась в звуковую рубку и местная Фурцева. Там, построив звуковиков, велела при ней же уничтожить запись. Она внимательно смотрела, как включали на стирание пленку в студийном магнитофоне, и не ушла, пока она не кончилась. А сразу после ее ухода, ребята стали переписывать в студийном качестве свежую 'Машину времени', всем знакомым меломанам. Одну из этих копий и я увез через месяц в Саяны со стройотрядом 'Эридан'.
  На следующий день ждали 'Машину времени' на выступлении лауреатов, но не дождались. Макаревичу после выступления тихо вручили лауреатский диплом и поскорей отправили.
  
  Эпилог.
  
  Через пару месяцев после нашей демобилизации подполковника Калишенко увезли в Союз на санитарном вертолете и в рубашке без погон, но с неимоверно длинными рукавами.
  А командиром полка назначили полковника откуда-то с Дальнего Востока, и жизнь в полку круто изменилась, надеюсь в лучшую сторону. Во всяком случае, кормить солдат стали вполне прилично. И знамя полк все-таки получил, но благодаря отсутствию Калишенко или меня, даже не знаю...
  
  С Васильевым в группе (на юридическом) оказались студенты из-под Вологды, и когда он спросил, не знают ли они некоего Коничева, ребята заулыбались, 'Как же, как же, шебутной такой!' Так Василек узнал точное значение редкого эпитета 'шебутной'.
  Никакого дяди-генерала у Кости не было, то есть дядя был, но лейтенант-артиллерист запаса. А у Москвича, наоборот, был генерал, и не дядя, а папа. Я думаю, предынфарктное состояние управдома и объяснялось тем, что он узнал, чей сын из-за него свалился с пожарной лестницы.
  
  
  
  
  
  Оглавление
  
  Часть первая. Военная кафедра УПИ 6
  Ноги вместе, носки врозь 6
  О солдатской смекалке. 6
  Американские шпионы, пропустите, пожалуйста, эту страницу. 7
  Как пишется, так и слышится. 7
  Как я ваял Ленина. 8
  Укрощение строптивого 9
  Хочешь жить - умей вертеться. 11
  Ума палатка. 11
  Хочешь подальше от начальства, поближе к кухне, спроси меня как. 12
  Карте - место 13
  Что еще может быть на три буквы? 15
  Кожа да кости 15
  Ударим танкопробегом по автодорожью. 16
  Сам себе Станиславский 18
  Боевой листок 18
  Во время съемки ни одно животное не пострадало 19
  Как завтракает Коцюба. 21
  Еще о солдатской смекалке. 21
  Сволочи, а не студенты! 22
  Праздник, который всегда с собой. 23
  Все спины на одно лицо. 23
  Береги честь смолоду. 24
  Наш брат, студент 25
  Воспоминания Коцюбы 25
  Самоволка 26
  Будильник. 27
  Легенда 29
  Темная лошадка 30
  От тира до сортира 32
  Последний экзамен 33
  Ночь длинных огней. 35
  Пред классиком снимите шляпу 36
  Часть вторая Вертолетная учебка. Киров 38
  Бенефис Афони. 39
  Военный коммунизм или Болеро Равиля. 41
  Трудности перевода 43
  Кулон в законе 46
  Мы не рабы, рабы любви. 46
  Ленинская премия 48
  Знамение... 49
  Сухой закон и всемирное тяготение 51
  Пришелец из будущего. 52
  Мы рождены, чтоб сказку сделать былью 53
  Закон Бойля-Мариотта для противогаза 55
  Для чего студенты в армии 57
  При параде на Красной площади 59
  Полусухой закон (вне сухого закона) 62
  Часть третья. Полк. Бердичев 64
  Нет пророков в своем отечестве, а в Бердичеве есть. 64
  Отец полка 66
  Ни в какие ворота 67
  От винта 71
  Если армия школа жизни, то дембеля - второгодники 72
  Штык-нож в камне 73
  Ракеты для комиссии 75
  Немного о резинотехническом изделии 76
  Морской узел на нити Ариадны 78
  Отбой по шкале Рихтера. 79
  Шинель. (Опять Гоголь) 80
  Ленин и каптер. 81
  Штормовое предупреждение. 83
  Тотальная демократия 85
  Небо ошибок не прощает. 86
  От винта 2 88
  Ключ от неба 89
  Жертвы требуют искусства. 92
  Сказка о потерянном личном времени 93
  Организация объединённых детонаций 95
  'Зарница' для инвалидов 96
  За бугор по перевалам 97
  Часть четвертая. Полк. Зволен 101
  Главная военная тайна 101
  Семеро с ложкой 102
  Братья-славяне и славянские дети 103
  Как лечить икоту. 106
  Со щитом или на щите. 107
  Немного о резинотехническом изделии - 2 108
  Военно-воздушная тревога. 111
  Песня о Волге 112
  Гремлин 114
  Оружие пролетариата. 117
  Дичь. 118
  Миротворцы. 120
  Жертва холодной войны. 120
  Винтики 123
  Без вести пропавший 126
  Азиатская месть 128
  У.Е. 130
  Баня для хладнокровных 132
  Практика относительности. 134
  Ленинский стиль 135
  Полеты во сне, это не сон в полеты 137
  Баллада о парашюте 139
  Если встретишь Джардета - не убивай его 142
  Дело пахнет керосином. 143
  Неподъемная сила 145
  А. Македонскому было проще 146
  Химия и жизнь 147
  Соцсоревнование с форсажем 147
  Тревожная почта 149
  Как я падал с вертолета. 152
  ДО-ТО-ГО 153
  В здравом уме или твердой памяти 154
  Два звонка 156
  Считайте меня пацифистом. 158
  День открытых дверей. 159
  Филологический шмон. 160
  Луна-полк 162
  Вот тебе и май-месяц 163
  Вот тебе и май-месяц (продолжение) 167
  Эпилог. 168
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Шабалин Александр Анатольевич родился в 1957г. Поступил в УПИ в 1974г. А в течение 1976-1978 собирал материал для этой книги. Окончил механический факультет одновременно с военной кафедрой УПИ в 1982 году и с тех пор работает инженером-конструктором на Уралмаше, что не мешает ему писать стихи, пародии, рассказы и печататься в 'Красной Бурде'.
  
Оценка: 8.50*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"