Аннотация: Если без самоцензуры, то подлость как часть русской идентичности, и изничтожаема ли она у души на перепутье.
Добро и зло проходят по другим рубежам, чем "свои" и "чужие", поэтому зачем рисовать собственную национальность в качестве иконы или образца? Чтобы преклониться не только перед своей святостью, но и перед собственной грязью? Противно, да и есть ли смысл?
Вечер был поздним, мысли в голове бродили свободно, а Лошарик любил отдыхать от трудов праведных на автобусе, трамвае и т.д. Садишься и едешь через весь город, смотришь в переднее окно, слушаешь музыку в ушах: молодец тот, кто изобрёл такой гаджет к мобильному телефону. Час поздний, ну да ладно. Алексей заимел привычку путешествовать ради развлечения на общественном транспорте, и где, в каких частях города он только ни побывал. Семьи нет, денег недостаточно для поездок по заграницам, ну так отдохну хоть так, исполню мечту, томившую годами офисного рабства, изучу родной мегаполис.
Доехал до противоположного конца города и района под названием Югла; интересно, что в родных российских пенатах были схожие названия, что и здесь, в Латвии. Там была деревня Ёгна, и здесь что-то похожее. И рижский, и тверской вариант означали воду, ибо угро-финские племена раньше жили не только в Финляндии, и, в основном, предпочитали селиться по водоёмам, таким, как озера Югла или Ёгно; и, как у родственных племён бывает, слова вроде похожие, но чем-то разнятся, хотя значение, в общем-то, одно и то же.
Он поболтался немного по магазину, купил конфет-леденцов, мятный вкус хорошо действует на горло по нынешней сырой погоде, потом зашёл в игральный салон "Джокер". Играть не играл, никогда, что он, идиот, что ли? Но кофе там дешевле, чем в других местах, пускай напиток и не супер-пупер, ну, да и мы не графья.
Час уже поздний, он посмотрел расписание транспорта заранее, последний автобус в сторону его дома пойдет в 21 минуту двенадцатого. Подошёл к остановке; тут болтались девушка в короткой юбке, пожилая женщина, еще кто-то. И все сели и уехали на автобусах других маршрутов. Остался только он. Пять минут подождём. Да, конечная... За ней лес, он посмотрел в сторону леса, а перед ним дорога, что ведёт из жилого района. Оттуда шли юноши, мирные, обычные.
- Когда будет следующий рейс 28-го автобуса? - вежливо, стесняясь и запинаясь, будучи несколько выпивши, спросил у него парень в белой куртке, глядя в глаза.
Алексей повернулся к столбу с табличкой и указал пальцем:
- Так вот же оно расписание...
Дальнейшее сопоставимо со взрывом вселенной, уничтожением Солнца или внезапным всемирным потопом. Пока он обращался к белокурточнику, затылок Алексея поймал удар.
Удар был недостаточно сильным для того, чтобы свалить его на землю, но достаточно крепким для того, чтобы он понял, шуток не будет.
Алексея мигом проняла вся серьезность момента. Время начало идти по-другому, и жизнь перешла в измерение захвата, то есть в измерение захватывающее.
Он рефлекторно отпрыгнул вперёд, на проезжую часть, и повернулся лицом туда, откуда его кто-то лупанул кулаком.
Перед ним в трёх метрах - о, как он далеко отпрыгнул! - стояли в полумраке остановки на фоне малоразличимого с черными окнами диспетчерского пункта трое молодых людей. Все смотрели на него. Все молчали белыми лицами. Все были серьезны.
Парень в белой штормовке вдруг двинулся навстречу к Алексею.
Что делать?
Вроде, и парни небольшого роста, и молодые. В российских фильмах в этот момент обычно происходит махач, и позитивный герой вырубает негодяев. То, что он - позитивный герой, у Алексея сомнения не возникало; то, что у него никогда не было моделей поведения в лице его вечно стесняющихся, как этот хулиган при завязке разговора, и одолеваемых демонами родителей, он тоже знал уже давно; но масскультура была явно не та подсказка, которая бы обеспечила его выживанием. Но российские фильмы делают в не очень удачной стране - проиграл-таки СССР холодную войну и развалился, - причем, в основном для людей, которые пашут, как проклятые, без единой свободной или своей мысли. Подняться, стать над толпой, как, впрочем, и большинство в любой стране, они не желают, а Алексею в нынешней ситуации не по пути с единственной имеющейся перед ним в наличии толпой сволочи, потому что не хочется, чтобы затоптали.
"А ведь я хоть и чуть-чуть, но качаю мышцы, каждый день, по часу", - промелькнуло в голове Алексея. Типа, а не последовать ли примеру, что демонстрирует телевизор?
Но Алексей уже несколько лет не работал в офисе и не выполнял приказания начальства. Он недаром много думал о себе, детстве, родителях и каждую неделю ходил к психотерапевту для переваривания не самого весёлого прошлого.
Ну - вас - всех - далеко-далеко.
Алексей молча повернулся - в этой сцене никто не проронил ни слова - и побежал. Очень быстро.
Он отбежал метров 50-70, тут случается оживленная автомагистраль, и даже горит красный, и даже в этот поздний час перед светофором почему-то стоит, не едет тяжелая машина. Дальнобойщик из окна, как ему показалось, наблюдал за сценой. Алексей, не останавливаясь, перебежал пешеходный переход на красный свет. Алексей держал путь к залу игральных автоматов "Джокер", где он несколько минут перед этим пил кофе.
Пробегая мимо магазина-супермаркета, перед его черными и отнюдь не вдохновляющими витринами Алексей еще раз проникся поздностью часа. Внутри торговли было темно. Однако на улице светил яркий свет и перед магазином, и перед "Джокером", и били белые прожектора. В их лучах сейчас и пребывал Алексей.
Что не вдохновляло, быть, как бельмо на глазу, если и не у всей округи, которая сейчас спала, то, очевидно, у заинтересовавшихся им преступников. Вход в "Джокер" вот он, в десяти метрах. Но переться в игральный зал, ждать... И потом, если он там переждёт бурю, то тогда неизвестно, как - очевидно, на такси - пилить через город домой долларов так за 20-30, при его-то скудных финансах. И, для начала, ситуацию он не разрешит, но затянет на неизвестное время. Пойдут они, эти разбойники, или не пойдут в зал автоматов, чтобы с ним разобраться; ну, хорошо, он успеет вызвать полицию, и что? У нас такая полиция...А его автобус будет через пять минут. Рискнуть?
Улицы были абсолютно пустынны. До двери автоматов было несколько шагов. Алексей обернулся и увидел, что метрах в 150 от него продолжает стоять та группа нахрапистой молодежи, где он ее и оставил, на остановке рядом с диспетчерским пунктом. Вроде, они на него не особенно смотрели из темноты. "А, была, не была, остановка следующая моего автобуса, кажется, не очень далеко отсюда. Может, выгорит. Добегу". Но Алексей только тронулся, как сразу увидел, что его усекли: парень в белой ветровке тут же побежал с остановки в его сторону, увидев, что он не пошёл под прикрытие в "Джокер". Однако Алексею уже не хотелось отказываться от маршрута и поставленной цели. Но испугался он очень сильно, и приударил изо всех сил в направлении следующей остановки.
Черт его знает, а, может, они спортсмены? И скрыться будет негде? А если они его догонят? Час поздний, людей никого нет, что, бежать в подъезды? Так они могут быть закрытыми. А если открыты? Звонить людям в двери? Так люди могут дверей и не открыть.
Что, если звери догонят? Просить прощения? Он же ни в чем не виноват! Придётся, очевидно, просить, внутренне подготовился Алексей, и испугался унижения, боли и смерти. Жизнь дорога, а геройство, это не для него, и вообще не из реальной жизни. У него в детстве был эпизод, когда он вступился за сверстника, а банда местной молодежи за это избила Алешу впятером, заставила стать на колени и просить у них прощения. Он тогда рассказал родителям, но они не пошли в милицию, как он хотел, и вообще не сделали ничего, чтобы его защитить: "Не надо было вмешиваться! Зачем тебе это было нужно?" - волнуясь, горячо говорил отец. Он был для Алексея очень противным. Отец не пошёл в милицию. Отец был трус. Он стеснялся. Отец боялся и хулиганов, и оказаться смешным, и общественного мнения.
Но то было далеко и в России, в тверской глубинке. А сейчас он, Алексей, бежал здесь, сегодня, в Риге, в Латвии.
Он споткнулся и чуть не упал. Справа от него возвышался весь черный и без света пятиэтажный блочный дом с лоджиями, слева была освещенная магистраль, а он бежал по темноте, по чавкающей почве, под облетевшими кронами кое-где встречающихся на газоне одиноких деревьев. Только-только удалось не сверзиться на землю, но выпрямиться. Прямо перед его глазами на топкой почве мелькнула собачья кака. Хорошо, что не вляпался или в нее не упал. Алексей нагнулся и завязал шнурок на ботинке, поставив его рядом с какой и боясь, что получит пендаль от хулиганов, которые его нагонят, но живём один раз, умру с завязанными шнурками на ботинках. Он выпрямился, глянул назад и приударил дальше. За его спиной вроде никого не было. Никто его не преследовал. Но после серьезного пинка по затылку он не очень доверял кажущемуся затишью.
Белый свет фонарей автомагистрали Алексея пугал, он был весь как на ладони. Но он уже видел нужную остановку. Она оказалась от предыдущей всего-то в метрах так пятистах. В Риге часто остановки понатыканы близко друг к другу. Светиться под фонарем не очень хотелось, и Алексей стал в тень столба, тонкого, с тоже небольшой табличкой расписания, скудной на тень точно так же. И замер. Шли минуты. Из темноты никто не появлялся, ни автобус, ни преступники. Автобусы нередко опаздывают. А преступники нередко избивают до полусмерти. С Алексеем так то же было, правда, по пьяни, когда он оказывался легкой жертвой для удали или грабежа. Не самые веселые воспоминания вообще и в его ситуации в частности. А если гопники пошли в обход? Через дворы? И сейчас вынырнут из темноты? А если их кто-то из знакомых подбросит к нему на машине? Точно так же хулиганы могут оказаться и в автобусе, который он ждал, и который пока никак не появлялся. Алексей набрал на мобильном телефоне номер полиции. Но звонить не стал. Было бы унизительно им кричать: "А-а-а! Спасите! Я стою на остановке и боюсь! А вдруг меня сейчас изобьют, убьют, ограбят и изнасилуют!"
Ура! Из темноты раздался шум, по автомагистрали к нему приближался автобус. Алексей решил выйти из тени, потому что водитель иначе может и не остановиться. Алексей же на остановке один, и в тени, и, если шофёр его не увидит, то может подумать, что здесь никого нет.
Автобус чихнул и встал. Алексей полез в среднюю дверь, потому что некоторые водители, по крайней мере, раньше, не любили открывать передние двери, а он сейчас был полностью зависим от милости и произвола. Средняя дверь открылась, и Алексей сразу же заглянул в салон, держа руку на телефоне и готовый начать звонить полиции. Но никого в автобусе не было. Он был абсолютно пуст. Алексей сел на переднее сидение, как он любил, и уставился в окно, что было общее перед ним и шофёром. Сел поудобнее. И мысленно собрался.
Раньше ему уже доводилось звонить в полицию, и он знал, что там работают не самые приятные люди. Они любят придираться, у них в мозгах куча тараканов. Поэтому текст для общения с ними в голове должен быть уже готов.
И действительно. Полицейский оказался садистом, желающим поразвлечься и поиграть на нервах у, как дежурному представлялось, находящегося в опасности гражданина:
- Да? Вы на Югле? На вас напали? А на какой Югле? На третьей? Точно на третьей? А это где? Какая улица? Что вы там делали? Ждали 21 автобуса? Так поздно? Разве там ходит 21 автобус? Там же не ходит 21 автобус. Там ходит 40 автобус. Что? Ходит 21 автобус? Тоже? Ну, вам лучше знать. И что? Что с вами случилось? Вы в безопасности?
Алексей с удовольствием, не спеша, ответил на все вопросы. Алексей не визжал, не причитал, как бы того ни хотелось полицейскому. Алексей был действительно в безопасности.
Дежурный был так увлечён капризами и демонами души, обреченной на штатный ужас тяжёлой работы, что до него не сразу дошло, что нужно предпринять, а Алексей после шока стеснялся сказать об этом в лоб. Служивый вызнавал различные детали, как его, Алексея, по буквам зовут, как выглядели хулиганы, где это было, почему, зачем, и какова версия Алексея.
- Мы пошлём патрульную машину, посмотреть, что там происходит, - наконец, в трубке прозвучали долгожданные слова.
- Да-да, - обрадовался Алексей, - я для этого и звоню, они же пьяные, им догнаться надо, не меня, так кого-нибудь другого завалят и ограбят.
...Гражданский долг я выполнил, думал Алексей после разговора и глядя в окно перед собой. Он чувствовал - или ему казалось - что шофёр в полутора метрах от него эту историю и слышал, и принял близко к сердцу. Пусть будет, как будет. Алексей чувствовал дыхание судьбы. Он мало верил, что полицейские кого-то найдут. Он же, Алексей, "убёг", ушёл от своей доли. Наверняка уйдут от своей судьбы и эти.
Полицейские позвонили снова. Прошло лишь 15-20 минут.
"Мы их поймали. Конечно".
Радости Алексея не было границ: "Спасибо вам огромное!" Ради этих моментов полицейским и нравится их работа. Оказывается, юнцы начали лупасить близлежащую остановку, и били в ней стёкла, когда мимо проезжали выехавшие после его звонка полицейские.
Разговор закончился очень по-восточноевропейски:
- Ну, вы, наверное, претензий не имеете... - протянул дежурный на другом конце мобильной связи.
...Поддаться на давление полицейского? Чисто по-русски? Лирический герой Владимира Высоцкого Алексея бы явно не одобрил. Это же значит "стучать" и предавать некую вольницу и братство не носящих ментовскую форму. Ну, ударили тебя по голове, и ничего, чай, не сахарный, не развалился. Мысли такие в голове мелькнули, но он лучше будет жить сам. Алексей не собирался совершать преступления и попадать в тюрьму, где бы ему пришлось доказывать свойскость, а идея "от сумы да от тюрьмы" не представлялась ни достойной, ни человеческой, ни мужественной, но умопомрачением; и, увы, такое бесовство порой одолевает народы. Он давно оставил сомнения, стоит ли предавать небытию не нравящиеся ему детали национальной идентичности. Ябедничать ему, чисто рационально, казалось ОК, ведь ты платишь этому государству налоги, и оно тебя защищает. В традиционной культуре надо всегда чтить своих родителей и хвалить их, а его от этих соображений тошнило. В русской культуре надо терпеть педофила в семье и никому об этом не говорить, а потом, когда вырастешь, самому стать педофилом, только, главное, чтобы тебя не поймали, и до кучи на работе иметь своих подчиненных. Нет добра и зла, наши всегда хорошие, а чужие всегда плохие, потому что кто сильный, тот и прав. Он ушёл от такой культуры, да, конечно, он несправедлив, и он знал, что другие ему возразят, что не в том состоит русская культура. Но их мнение ему было безразлично, а от них самих его тошнило. Он хотел быть собой, ибо жизнь очень коротка, чтобы жить ее не для себя и не своим умом, а для кого-то.
- Я хочу, чтобы их наказали, - раздельно ответил дежурному в трубку Алексей. Его давно так подло, исподтишка и без причины не били. Со времени детства прошли десятки лет, но он злился на себя и на свой опыт, и чувствовал себя виноватым и за достававшееся ему беспричинные оплеухи матери, и за грязные руки отца. Злился, что для него не в новинку, когда не уважают или используют, - а мстил за то хулиганам.
- Я хочу дать делу ход, - повторил он в трубку мобильного телефона.
- Может, вы подъедете? - спросил полицейский. - Опознать.
- Если вы меня потом после опознания из участка отвезёте домой. Уже почти полночь. Я еду сейчас на последнем автобусе.
И не срослось, не сложилось. Латвия - не самая богатая страна, да и кризис. Бензина у полицейских машин не столько, чтобы везти через весь город домой Алексея.
На другой день, когда Алексей, дома выспавшись, мылся под душем, раздался звонок. Ему на мобильный звонила следователь из полиции. Алексей пришёл к ней в тот же день, и опознал по фотографиям врагов, которым было по 18 лет.
...Когда Алексей был маленьким, он мечтал стать писателем, чтобы стать великим, а потом рассказать об испытанном унижении. На искусство он не вышел, но до людей добрался. Информированные сказали, что с его судьбой психологи помогут бесплатно, нужно только знать места, и он их нашёл. Он перестал чувствовать себя виноватым и героем русской литературы. Раньше бы в ситуации нападения на улице он был бы пьяным, по-русски; и его бы избили - впрочем, уже по-латышски, в данном, его конкретном случае, то были латыши.
Но разве есть национальность у души? Эта черта - ненужная корка на сердце. Алексей отвечает на том языке, на котором его спрашивают. И протокол в полиции он со следователем заполнил по-латышски, чтобы преступники не смогли примешать к случившемуся национального фактора. Хотя следователь настаивала на русском языке, ведь тогда ей было бы легче, но для нее это дело не носит личного характера, ведь ее в темноте по голове не били.
На другой день Алексей прошёл освидетельствование, доктор говорил только по-латышски, но без заносчивости. Еще через несколько недель Алексей получил из полиции бумагу по почте, что он потерпевший, и что уголовный процесс возбужден. Хотя следователь и сомневался в прокуроре, который имел право оформить дело административно и спустить на тормозах, но тот отнесся серьезно, квалифицировав два преступления: хулиганство в группе и порча имущества. Максимум семь лет. Что вряд ли, но возместить те несколько сотен долларов за порчу стеклянных плакатов на остановке их, конечно, заставят. Алексей с долей законной мести думал, что дал им путевку в жизнь.
Потом, гуляя, идя по магазину или едучи в транспорте, он вдруг начинал бояться, что опять получит ни с того, ни с сего удар по затылку, как недавно, от хулиганов, или как давно, в детстве, от матери. Но он же, несмотря на не самый лучший опыт, не нападает ночью на прохожих. Сколько же насилия пришлось испытать этим преступникам? Как же их били, если битьё для них стало нормой?
Если отмотать время немного назад, то, когда Алексей давал показания, в кабинете один из следователей с профессиональным цинизмом заметил: "Вам повезло, что по голове ударили не кастетом". Это точно. И повезло, что не кирпичом. И не бетонным блоком. Там бы Алексей тогда и остался. Пустые карманы, плюс больница, если не кладбище. "Это потому, что они преступления не подготовили как следует", - заметил офицер. "Нет, это потому, что не настолько отмороженные", - возразил Алексей, ведь ударь преступники с более близкого расстояния так же, кулаком, там бы они его и завалили. "Как выглядел тот, кого вы лучше всего рассмотрели?" Алексей поймал себя на желании потрафить ищущему дерьма русскому, и ответил собеседнику при должностных полномочиях: "Типичный латыш". "Да, по лицу нацию видно сразу". Алексей из вежливости возражать не стал, но рассердился сам на себя, и в душе с полицейским не согласился. Его самого часто принимают за латыша, но его это не оскорбляет. Здесь нередко публично распространяются на тему, как же бывает унизительно, если вас приняли за представителя другого народа, потому что обе главных толпы враждуют, несчастные люди. За что он не любит Латвию, так это за межнациональную ненависть. Ему же безразлична национальность, которой его награждают. На интернет-форумах иногда называют евреем, что ему тоже не принципиально. Честно говоря, не хотел бы Алексей иметь никакой подпорки, ни национальной, ни религиозной в своей душе. Он к ним безразличен, и хотел бы быть прозрачный, чистый. А костыли, они для инвалидов. Для людей с особыми потребностями. Наверное. А он, слава богу, цел и здоров.