Ночная степь дышала тихо, только иногда раздавался сонный крик вспугнутой птицы. Даже ветер притих, не гонял стойкий запах трав по простору. Старое ситцевое платье не защищало от прохлады ночи и, казалось, воздух проникает сквозь нее саму. Светло-русая коса болталась между лопатками в такт шагов, глаза напряженно вглядывались в даль - не сделать бы круга по степи! Элла не боялась волков, весной они на людей не бросались, полно было овец в стадах. Элла боялась бригадира Толбасова, темнолицего толстого казаха, следящего за посевной в колхозе. Что он скажет ей, какой штраф придумает за то, что в темноте не уследила, левой бороной зацепила брошенный кем-то на поле трактор? Видно, тот трактор сломался, а ее не предупредили, вот она и не осторожничала. Да и в темноте, как ни напрягай глаза - что увидишь? Только круг перед собою, освещенный лампой. Впереди длиннющая полоса черной земли, а по сторонам необхватная взглядом ширь полей. И все это ей, пятнадцатилетней девчонке пахать да боронить без отдыха, без выходных дней - война ведь который год уже, а она-то кто? Русская немка, значит, фашистка, убивать таких надо, как сказал Толбасов. А отца и деда и убили в тридцать восьмом. А может, и не убили, замучили под пытками, а может, и теперь еще мучают, известий от них нет, никаких справок не дают ведь.
Элла шла быстро, не смотря на то, что галоши скользили по распаханным полосам земли. Она спешила в вагончик, в котором спали убитым сном колхозники, знала: там должны быть и трактористы. Пусть встают, снимают зацепившуюся борону с ее трактора, ведь ей надо дальше боронить. Если работать не будет - под расстрел пойдет, а у нее в дальней деревне старая бабушка, младшая сестренка и карапуз братишка живут только тем, что она зарабатывает и изредка пешком в мешке им приносит, Встречать ее не встают - берегут силы, выходить из коморки не могут, но на ведро еще садятся. Все трое пшеницу долго руками перебирают, пальчики у них, как у птичек, цепкие, в рот зерна не суют: знает и малыш, что это- смерть, заворот кишок. Потом варят и осторожно, понемножку едят: неизвестно, когда сможет Элла им снова принести на плечах мешок, сколько долгих дней, недель, а может, месяцев пройдет, пока удастся ей отпроситься на работе и сто километров пронести на себе спасительный груз, не заблудившись по дороге и сберегая его от голодных воров. Глаза у родных большие, в них стоит только голод - застарелый, хронический, смертный. Эти глаза и торопят девчонку сейчас по степи к вагончику. У самой сил мало, ведь экономит пшеницу, понятно, зато ноги длинные, выручают, ведут ее вот уже по твердой земле, по нераспаханной целине, полной ковыля и маков.
А волк, что за ее бороной шел, много мышей сегодня наловил, думает она. Элла наблюдала за ним краем глаза, как он то и дело из-под бороны лапой, как собака, мышек придавливал. А борон у трактора целых пять, веером за ним волокутся, так волк от одной до другой бороны бегом бегает! Вот бы мышек этих бабушке! Она бы суп сварила на всех, даже из одной мышки бы сварила, а то ведь запаха мяса не помнят, младший братишка и не знал никогда. Сестренка бы улыбнулась тогда, разжала бы свои тонкие черные губы, а у бабушки перестали бы дрожать руки, когда делила зерна на порции. Да только мышей нет в деревне, давно всех съели. Умерших от голода немцев: трупы стариков и детей, казахи сразу не хоронили, только по весне их собирали всех вместе и на бричках в яму за деревней свозили и сбрасывали. А что с ними, эвакуированными церемониться? Никто их в Казахстан не звал, а с начала войны завалили всю республику по приказу Сталина стариками древними да детишками. Корми их тут, когда разнарядки с фронта приходят неподъемные! Вот что война наделала! А кто виноват? Вот эти старики и детишки и виноваты, что фашистами родились! Так Толбасов Элле и сказал, когда она к нему по его приказу к костру явилась и на барашка зажаренного уставилась. Рукавом слюни по подбородку подобрала да и приказы его исполнять побежала. Она же быстрая и понятливая.
Хорошо в степи ночной! Никто на тебя не ругается, только луна и звезды хозяйками здесь. Как волнующе прекрасен шатер Божий над головой! Как украсил Бог землю, сколько богатств дал! И почему же так трудно и плохо живет на ней человек? Вот придет сейчас Элла в выщербленный временем вагончик: заматерятся рабочие-подростки, с проклятьями выйдут в дорогу, а две девочки - немки, ее четырнадцатилетние подружки, поднимут головы от набитых соломой подушек, красными от усталости глазами посмотрят на нее и снова заснут, чтобы в четыре утра снова сесть на жесткие сиденья тракторов, чтобы сдвинулись гусеницы челябинских гигантов, чтобы грубые звуки снова весь день колотили им по башке: тра-та-та, и тряслось тело в такт железу.
Хорошо было дома! Жили в Крыму, на берегу моря, мама и папа в колхозе работали, а они, ребятишки, за хозяйством смотрели. Колодец с водой на конце деревни стоял, приходилось ведрами таскать чуть очищенную соленую воду животным, скота много было. Пресную воду колхозникам провозили в бричках из города, распределяли по два ведра на двор, ведра всегда стояли за дверью в кухне. Эта вода строго береглась: только людям пить да для супа! Тоже тяжелое время было: хлопок на полях только проклюнется - уже надо прорывку делать, чуть подрос - лишние листочки обрывать, а урожай снимать и вовсе тяжело. Рвать хлопок надо двумя руками и в большие фартуки складывать. Под палящим солнцем каждому кусту надо поклониться! Какое горе - этот хлопок! Все дети немецкой деревни там работали, никакого детства не видели!
Но все же хорошо было! Все рядом: родители, бабушка и дедушка, братья и сестренка. Да, старшие братья, гордость отцова! Как они там сейчас в трудовой армии? Забрали их из Казахстана на Урал ранней зимой в сорок втором году. Работает один на стройке, другой в забое на шахте. Жаль, не смогли вместе держаться - по разнарядке в разные города попали. Хорошо, хоть сумели весть о себе передать маме.
Сколько горя на мамину долю выпало! Не смогла вынести... А теперь вот она, Элла за семью в ответе, старшая ведь она девочка! Она выдюжит! Будет еще чудесное время, соберется семья вместе за одним столом, расскажут все друг другу, что пережили, как вера в соединение семьи придавала силы в самое черное время! Будут жить весело и счастливо и они, и их дети, и внуки! Забудется, как страшный сон, рев покинутой скотины в своей деревне, телячьи вагоны, в которых везли русских немцев в чужую сторону, мучительные, голодные смерти земляков, косые взгляды местных жителей, лоснящийся Толбасов, четырехцелиндровые трактора, непосильная работа, тоска по родным, острое беспокойство за них... Останется в памяти только вот эта величественная ночь в степи, эти молчаливые мерцающие звезды, что как цветы цветут в степи неба.
Так думала она, и в душе ее звучала прекрасная симфония блаженства.