Его звали Эди, он отличался кротким, мечтательным нравом и говорил тихим, сдержанным голосом. Он любил, ничего уж тут не поделаешь, надевать на голову шапки синего цвета. Его любовь не шла ни в какое сравнение с чувствами, которые испытывала сказочная Красная Шапочка по отношению к своей красной шапочки; у той была чистой воды обсессия, непреодолимое, болезненое влечение; свою красную шапочку она не снимала, даже когда спала или купалась в озере; в отличии от неё Эди просто любил носить шапки синего цвета. Хоть и без них чувствовал бы себя вполне нормально. К тому же, когда очередная его синяя шапка рвалась или терялась, Эди не рвал на себе волосы, не резал себе вены и не отдавал себя на съедение волкам- он просто шёл в близжайший магазин головных уборов и покупал себе новую шапку.
Личность Эди никогда не вызывала во мне особого любопытства. Я знал, что ему около тридцати, хотя, возможно, и больше; что он зарабатывает себе на жизнь, развозя молочные продукты фабрики " Тнува" по бакалейным лавкам и живёт в маленькой, жаркой комнатушке где-то в районе Холона. Наши общие приятели говорили, что кроме заветных синих шапок, Эди любит лежать в кровати, пить холодное пиво и играть в компьютерную игру " Поймай меня". Из-за мягкого своего нрава Эди часто становился жертвой всевозможных интриг: хозяева фабрики под разными предлогами недоплачивали ему жалованье ; хозяин комнатушки повышал рент чуть ли не трижды в год и без всякого предварительного уведомления; многочисленные знакомые одалживали у Эди деньги и никогда их не возвращали. Пригороды Холона всегда славились своими бездомными- неприкаянными; кто ищет себя, кто ищет бога; но все, конечно же, ищут ещё и отобедать. Многие из них самым коварным образом напрашивались к Эди в гости: мало того, что уничтожали всё содержимое холодильника, включая спиртное, так ещё лезли в ванную комнату, мыться- купаться, и оставались ночевать- на день, на два, а то и на неделю. После них Эди приходилось травить постельных, головных и лобковых вшей; лишай между пальцами цвёл пышным цветом, оставляя в недоумении врачей- дерматологов.
Полгода назад я встретил Эди на улице Ибн-Гвироль. День стоял - не приведи господи: асфальт дымился, будто его изнутри подожгла чья-то злая рука, пыль набивалась в уши и в нос. Люди друг на друга кричали, с поводом и без - известно, что жара людей нервирует, как, впрочем , и холод. Мы обменялись рукопожатиями . Я спросил Эди насчёт его благополучия. Он сказал, что всё бы ничего, если бы не необходимость работать и тотальное отсутствие женской близости. Я спросил, не мог бы Эди угостить меня сигаретами: пачку своих я оставил дома, на журнальном столике- вечная спешка и самое дорогое, как обычно, забывается. Эди вытащил из кармана пачку "Шератона"; я закурил; Эди спросил, как мои дела; я ответил, что жизнь моя есть жизнь в полутьме. Жизнь в полутьме. Эди сказал, что "жизнь в полутьме"- звучит красиво и загадочно . Я подчеркнул: звучит, только звучит. В действительности жизнь в полутьме совсем не красива и не загадочна. Она гнетёт и беспокоит: я не могу заниматься вопросами мелкими и второстепенными, в то время, как вопросы большие и важные остаются невыясненными. Какая разница, в каком ларьке лучше покупать пиво, если непонятно, зачем вообще надо что-либо покупать, что-либо пить и для чего- либо жить? Эди сказал, что ход моей мысли он уловил и про пиво я напомнил ему кстати; в двух минутах отсюда есть пивная, простая, но уютная. За восемь сребренников там можно спросить кружку "Маккаби": к пиву прилагается тарелочка солённых маслин и маленький сухой бисквит. Я огляделся вокруг- бесконечная вереница автомобилей, салат человеческих тел, лиц и голосов; Эди в шапке, потерявшей на солнце свой первоначальный синий цвет; в его образе, мне показалось, есть что-то побуждающее к насилию, что-то будоражущее, чёрт знает что. Наивность и жертвенность. Неспособность читать между строк. Агнец запутался в кущах и ждёт своего милого мясника.
Я сказал , что с радостью составил бы Эди компанию, но беда всё та же- забыл портмоне дома, вместе с сигаретами, зажигалкой и проездной карточкой. Никаких проблем, с готовностью декламирует Эди, я одолжу, то есть даже не одолжу, а угощу, именно, угощу. Не так часто встречаются люди, которым надоело жить в полутьме, и эти люди, вне сомнения, заслуживают того, чтобы их хоть чем- нибудь, но угостили. Я улыбнулся несвойственной мне улыбкой. Мы перешли улицу и, продолжая обсуждать тему жизни в полутьме, двинулись по направлению к пивной.
В прокуренном подвальном помещении , вне всяких правил и замыслов, были разбросаны столы, стулья и табуретки ; за ними и на них сидело множество людей самой различной выделки и фасонов; дым висел над головами, как облака над горными вершинами. Люди пили пиво, кто-то молчал, кто-то смеялся и под потолком пел телевизор; направо от стойки распологалась уборная и исходящий оттуда запах фекалий ненавязчиво пощипывал ноздри. Официантов не было; пиво наливал бородатый бармен; я сказал Эди, что займу места у столика в углу- там потише и никто не помешает нам насладиться пивом и дружеской беседой. Эди встал в очередь. Я сел в углу и начал читать оставленный кем-то обрывок вчерашней газеты; напротив сидела смуглая худощавая женщина лет тридцати. Она курила сигареты и вытирала салфеткой вспотевшие подмышки.В глазах её читалась грусть и насмешка- мне такие женщины нравятся, хоть и до известной степени. С такими хорошо купаться в озере; её с легкостью можно представить одетой в купальный костюм; она красит ногти на ногах в чёрный цвет, а на руках- в красный. Ей наверняка было тоскливо и она надеялась, что среди пива, стульев и дыма ей станет хоть немного веселее. Её ожидало разочарование. Будь у меня цветок, я подарил бы его этой женщине. Но у меня нет цветка; я не хожу по улице с цветами; я не могу дарить цветы каждой женщине, которой скучно, холодно или жарко.
Последний раз я дарил цветы женщине, просто незнакомой женщине, года четыре назад. Та женщина была чем-то похожа на эту: такие же тонкие предплечья, такие же нервные краешки чувственных губ. Она взяла цветы, улыбнулась и сказала вглядом, что кроме её скупой улыбки ,мне рассчитывать не ...Что она мне ничего не даст. Что на дереве висят яблоки, но съест их кто-то другой.
Мир жесток и непонятен. В обрывке газеты написали, что в Европе участились случаи нападения на евреев: их пинают на улицах, кидают камни в окна и выкрикивают в лицо бесстыдные гнусности. В Страсбурге группа молодых арабов встретила и избила группу молодых евреев. Представитель Европейского Союза выразил озабоченность.
Я тоже был озабочен- Эди задерживался, а желание выпить пиво становилось всё нестерпимей. Нет ничего прекраснее пива в жаркий тель-авивский полдень, пиво есть абсолютное добро, данное нам в утешение. Утешение, утешение- вот к чему стремится всё сущее, и я , и Эди, и худощавая женщина, и бармен. А что искала на улицах Страсбурга группа молодых арабов, разве не утешения? И она нашла его- в виде группы молодых евреев, которые великодушно разрешили себя избить. Прибить ржавыми гвоздями к прогнившему забору.
Утешение, найденное в другом-живом, дороже утешения, найденного в другом- неодушевлённом. Капли слюны на губах ближнего всегда теплее , чем брызги морской волны на каменных утёсах. И моим другим-живым, совсем случайно, оказался Эди. Никаких сигарет, ни портмоне, я нигде не забывал. Они преспокойно лежали в моём кармане, и я мог бы их преспокойно курить, или преспокойно ими платить, но мой внутренний голос сказал, не просто сказал , закричал, что существует Эди. Что Эди должен угощать меня сигаретами. Что Эди должен угощать меня пивом. Что он должен стоять в очереди. Потому что Эди - человек, который угощает. Который утешает. Угощать-утешать других есть его судьба, или его наказание, или его воздаяние- за мягкую, угодливую натуру, за удовольствие не сопротивляться, за роскошь носить несуразную синию шапку, за очки, за быть тем, кто он есть. Он есть та самая группа молодых евреев, которую встретила группа молодых арабов. Так было написано в обрывке газеты. Гуляла и встретила.
А стрелка на часах чинно тащилась по циферблату, но Эди не приходил, и в горле моём пересохло, и обрывок газеты был уже прочитан. Худощавая женщина напротив докурила очередную сигарету и сделала несколько глотков из полной ещё кружки. Лицо её на мгновенье озарилось неярким светом радости- она вытянула губы в трубочку и улыбнулась.
Я увидел, что во рту у неё не хватает нескольких передних зубов: отсутствие их женщину ни сколько не портило, а, наоборот, придавало ей дополнительное обаяние. Наши взоры встретились- женщина сморщилась и повернула голову к окну. На правом её ухе висела серьга в форме ящерицы, держащей в пасти свой собственный хвост.
Терпение моё лопнуло- вроде переполненного мочевого пузыря. Я встал из-за стола и направился к стойке бара. Возле стойки стоял Эди и пытался что-то объяснить бородатому бармену. Бармен его, однако, не слушал- он разговаривал по мобильном телефону, ловко зажимая прибор между плечом и ухом. Беседа доставляла бармену явное удовлетворение- он причмокивал, взмахивал руками, как гусь крыльями, и похлопывал себя по пухлому животу. Каждую секунду к стойке подходили люди- мужчины и женщины, трезвые и пьяные, дряхлые старики и цветущие юноши. Местные жители и иностранцы. В отличии от Эди, они никому и ничего не объясняли: просто подносили к горбатому носу бармена свои кулачки, кулаки или кулачища; выбрасывали пальцы- раз, два, три, четыре, пять, по количеству требуемых кружек. И бармен, продолжая говорить по телефону, пиво наливал;и люди, прижимая пиво к груди, искали бисквиты; а потом, найдя уже бисквиты, начинали искать маслины. И во всей этой радостной опере только Эди казался лишним. Неуместным. Выпавшим из седла.
Я почувствовал горьковатый комок в горле. Я пытался его проглотить, но он был слишком большим и твёрдым. Я сжал пальцы в кулак и приблизился к бармену. Я поднёс кулак к его носу и выбросил четыре пальца. Бармен налил четыре кружки пива, очень быстро налил, Эди прекратил свои объяснения, и, виновато улыбаясь, потащил кружки к облюбованному мной ранее столику в углу. В распахнутую дверь укоризненно падали солнечные лучи.
Кулак свой я не разжал и не опустил. Я ударил бармена, причём два раза. Первый раз по челюсти: удар получился неожиданным, но слабоватым , ибо не успел развить должного ускорения. Второй удар пришёлся по верхней губе и был явно сильнее . Мобильный телефон упал на залитый пивом каменный пол. Кто-то за моей спиной вскрикнул, но крик его, как кусок сахара- рафинада, растворился в густой, горячей тишине. Я слышал её, эту тишину- она звенела в ушах, безостановочно, раслабляя члены и навевая дремоту. Она утешала.