Это плод бобса сорвался с ветки и ударился оземь, разбрызгивая ошмётки мякоти.
- Хрррззз!
Это твёрдая сердцевина уродливой груши с треском раскрылась, выпуская на свободу шурха.
- Шшших!
Это шурх выполз и закапывается в землю. Давно пора! Чем больше шурхов - тем меньше грядки рыхлить и гадских жуков с помидоров собирать.
Сашка с головой зарылся в одеяло - бобсы созревают все вместе, сейчас начнётся плюханье и шуршание, а он и так половину своей ночи уснуть не может. Хорошо, хоть колокольчики не звенят.
Ну вот, накликал:
- Динь-дилинь-дилинь...
Поначалу Сашка даже радовался музыке: едва слышной, мелодичной, неземной, но в последнее время звон стал ему мешать. Днём - ещё куда ни шло, его заглушал рабочий гам, а вот по ночам дзиньканье ввинчивалось в уши, не давая уснуть.
Кроме него никто колокольчиковой музыки не слышал, разве что противная Лялька из соседнего барака, всё время сопливая и вообще дурочка - даже четырёх лет нет. Сам-то он быстро догадался, откуда звон идёт - из пня гигантского бобса в углу периметра. Сашка долго думал - кто же там колокольчиками звенит, а потом дошло: это могут быть только гномики, больше некому. Если приглядеться, то в пне, на той стороне, которая к забору, в трещинах коры можно даже контуры маленькой дверцы рассмотреть. Наверное, гномы обрывают головки у родиевых колокольчиков, которые растут огромными куртинами на дальнем поле, и устраивают у себя концерты.
Сами по себе колокольчики просто звенят на ветру, и этот нестройный гул не даёт спать всему посёлку, пока идёт уборка. Но Сашка слышал не гул, а мелодию - иногда грустную, а иногда такую весёлую, что хотелось прыгать и хулиганить. И, главное, дома эта музыка заглушала все другие звуки - и сопение сестры, и громкую возню соседей справа, у которых по расписанию тоже была ночь.
Правда, иногда гномики на что-то сердились - колокольчики не звенели, а грозно гудели, как настоящие колокола, и били, били, били:
- Динь-дон, динь-дон.
Тогда хотелось спрятаться или убежать далеко-далеко. Сашка рассказал об этом Ташке, но она подняла его на смех. Ещё сестра называется!
- Глупенький! - она всегда так говорила, когда чего-то не могла объяснить. - Всё сказки выдумываешь!
И она опять сделала взрослое и умное лицо, как будто была старше не на два года, а на целый десяток. В такие минуты ему ужасно хотелось её стукнуть, но сейчас Сашка подумал, что сам виноват - нечего кому ни попадя свои секреты рассказывать. Поговорить про гномиков хотелось, но с кем? Родители точно не поверят, а дура-Лялька и не разговаривает почти.
Музыка зазвучала громче, а Ташка всё равно спокойно спала, ей не мешали даже три пронзительно-белые луча света, врывающиеся в комнату через крошечные дырочки в ставнях, и пробивающие насквозь толстые чёрные шторы - как будто их вообще не было.
За стеной раздался тягучий вой на одной ноте, временами срывающийся на визг. Опять началось. Уже четвёртый раз за два часа. А сколько раз за эти четыре месяца - и не сосчитать. Колокольчики зазвенели в такт визгу, громко и сердито:
- Динь-дон, дон, дон.
Сашка накинул поверх одеяла ещё и подушку - не помогло. Вой такой, будто не младенец проснулся, а заработал комбинат для переплавки колокольчиков, который взрослые собрали в подземельях, но пока не отладили. А визг - как от дисков уже работающей там гранильной мастерской. И соседи, вместо того, чтобы без толку колокольчики туда-сюда пересаживать - всё равно ведь засыхают - лучше бы занялись своим ребёнком, хоть бы один раз нормально поспали. И, вообще, это не дело, когда у одних соседей - день, а у других - ночь.
Вот на Земле - там было хорошо: день и ночь менялись местами как положено, и по ночам спали все. Не так, как тут, на этой дурацкой планете, где пять месяцев сплошного дня, и спят все по расписанию, каждый в свою смену. А потом наступят пять месяцев сплошной ночи. Правда, пока она не пришла, никто даже не представляет, какая она будет. Они здесь всего-то четыре месяца, и всё это время работали без остановки: ставили бараки над старыми катакомбами, которые так удачно нашли разведчики, распахивали поля, разбивали огороды.
Но всё это - между делом, даже пещеры пока до конца не обустроили, потому что всё время занимались тем, ради чего они сюда и переселились - добывали в песках алмазы, а в полях - обрывали пронзительно-серебряные колокольчики с гибких чёрных стебельков. Папа говорил, что они из самого дорогого металла в мире, и, ради такого богатства, можно и потерпеть.
А сплошной день уже всем осточертел. Наверное, потому, что не только день был неправильный, но и солнце - такое белое и ослепляющее, что иногда вдруг казалось чёрным, и весь мир становился двухцветным, только наоборот: с чёрного неба на Сашку смотрела страшная бездонная дыра, как будто собравшаяся проглотить бело-серую землю, слизнув перед этим белоснежные крыши домов. Потом это проходило, и крыши опять становились чёрными, земля - светло-рыжей, а небо - мутно-белым, с едва просвечивающей голубизной.
У взрослых такое тоже бывало - перед ужином соседка тётя Люся, которая так громко шебуршилась по ночам, застыла столбом, уставившись в небо невидящими глазами. Её тут же замотали в чёрную тряпку и унесли в подземелья - лечиться. Сашка понадеялся, что хоть теперь шума будет меньше, но зря: сейчас вместо неё шуршала и даже орала какая-то тётка из соседнего барака, да ещё тёть-Люсин муж ужасно пыхтел за стенкой - как будто прямо в ухо. Да ещё и колокольчики вместо обычной музыки заиграли какой-то мрачный марш: дон, дон, дон-дон...
Поэтому после завтрака Сашку клонило ко сну, и работать было тяжело. Хотя - какая это работа: ходи себе по берегу реки, да выискивай в песке прозрачные камешки. Почему-то их находили только дети младше семи, потом - всё, ни в какую. А самые большие и красивые попадались глупой Ляльке - ну, это понятно, она самая маленькая.
Так что Сашке ещё месяц остался - после длинной ночи его отправят колокольчики собирать, как Ташку. Взрослые-то на колокольчиковом поле долго оставаться не могли, а уж срывать цветы - тем более: сразу, как тёть-Люся, застывали и начинали таращиться на небо, а то и вовсе страшно кричали и бежали, куда глаза глядят.
Из-за этого детям помогал только дурачок Юрка - совсем большой, а ума - как у Ляльки. Так он и музыку слышал, и она ему явно нравилась: даже приплясывал, когда мешки с колокольчиками таскал. Папа говорил, его сначала вообще брать в переселенцы не хотели, а оказалось, что дурачок здесь очень даже полезный.
К середине смены Сашка брёл по нагревшемуся песку, думая только об одном: как бы сделать так, чтобы хоть дома стало тихо. Может, в пещеры попроситься? Так там всё ещё отбойные молотки грохочут, а колокола слышны даже сильнее - может, гномы и под землёй живут?
Он со злостью пнул ногой песчаный холмик, и из-под него вылетел, сверкнув на солнце, крупный прозрачный камень. Сашка лениво наклонился: и не слишком-то он большой, даже меньше его кулака. В оставшейся от алмаза ямке обнаружился ещё один окатыш - тёмный, сияющий нестерпимым чёрным огнём. Вот это находка! Когда Лялька нашла синий - весь посёлок праздновал.
Подхватив находку, Сашка бросился ко взрослым, которые просеивали песок через сита, по дороге бросив ревнивый взгляд на их добычу - как обычно, все камни застревали на двух последних уровнях, мелкие, меньше ногтя. Большому алмазу обрадовались, а по поводу чёрного посовещались, и решили, что никому он не нужен: двигатели на таких не работают, да и для связи не годится - рассыпется. Так что Сашку не похвалили, а отругали, что всякую дрянь подбирает, и отправили обратно, дальше искать, да ещё и прикрикнули, чтобы шустрее двигался.
Сделав вид, что ужасно торопится, он повернул за мысок и пошёл помедленней, стараясь не наступать на мокрый песок на берегу: не успеешь оглянуться, как из воды вылетит длинный шипастый хвост, собьёт с ног и отправит прямиком в огромную зубастую пасть.
Папа жаловался, что на этой планете всяких чудовищ оказалось больше, чем им обещали. В воде - те самые гигантские ящеры с бегемотьей мордой. В пустыне, откуда река и несла алмазы - огромные песчаные пиявки. Наступил на безобидный холмик, а она - раз, вылетела стрелой и высосала неосторожного досуха. Но всё равно все радовались, что им по переселенческой лотерее такая ценная планета досталась - вот прилетит торговый корабль, как только ночь закончится, и они сразу разбогатеют, и нормальные домики поставят вместо длинных бараков.
- А опасность - она везде, - часто говорил папа, и назидательно поднимал палец, - потому как - Глубокий Космос, а они - герои-первопроходцы!
Сашка не хотел ждать целых полгода, даже месяц до переселения в пещеры казался ему вечностью. Да и будет ли там тихо - с плавильным заводом, мастерскими и той же толпой народа, что наверху? И с гномьей музыкой?
До конца смены он нашёл пяток средних алмазов и один - с кулак взрослого, да ещё и с розоватым отливом. Дома за опостылевшей кашей-размазнёй сдуру похвалился Ташке находкой и наградой - банкой паштета, которую тут же припрятала мать. Вредная сестрица даже не подумала поздравить - паштет-то будет уплетать, - а стала издеваться:
- Подумаешь, большую-пребольшую какашку нашёл, и хвалится. Фу, собиратель какашек!
Он чуть не заплакал: - Сама ты Ташка-какашка!
- Это я придумала! Повторюша-хрюша! Сашка-какашка!
Мать от дверей на неё прикрикнула:
- Наталья, как ты выражаешься за столом! Вот сейчас язык тебе мылом помою!
Ташка не испугалась:
- А если я правду говорю? Все знают, что эти ваши алмазы - просто пиявкины какашки!
Мать засмеялась и без злости огрела дочь полотенцем, ну, как огрела - слегка мазнула:
- Хватит за идиотами глупости повторять. Полгода не прошло, а мы здесь уже дичать начали. Ничего, ночь придёт - сразу занятия в школе организуем, хоть немного поумнеете. Доедайте быстрее, грядку у дома прополете - и спать.
Ташка, как всегда, вытащила две травинки и удрала. Сашка воровато оглянулся и припустил к гномьему пню. Прямо под предполагаемой дверцей положил свой чёрный алмаз и прошептал:
- Вот, это вам, в подарок. А вы за это не играйте сегодня так громко. Я вам потом ещё принесу, если найду.
Когда Сашка на четвереньках начал выбираться из узкой щели между забором и пнём, ему показалось, что дверка приоткрылась, и оттуда полыхнуло мягкой и ласковой тьмой. Он тут же сунулся обратно, оцарапал ногу, но не успел: никаких следов двери, а камень его исчез, только на земле остались борозды как от длинных когтей.
Грядку он допалывал в спешке - не терпелось лечь спать и проверить, понравился ли гномикам подарок. Ташка вернулась как раз вовремя, чтобы выдернуть последнюю травинку и крикнуть:
- Мам, мы закончили!
Когда укладывались по кроватям, сестра сморщила нос, противным голосом прошептала: - Фу, собиратель какашек, - повернулась к стенке и тут же уснула.
Сашка только начал засыпать, как заорал соседский Глебка, правда, в этот раз его быстро успокоили - наверное, тётя Глаша опять этому крикуну свою сисю дала. Однажды Сашка сам видел это, и потом три дня Ташку дразнил, что и у неё такая же вырастет. А она сначала заявила, что он глупый, и у неё вырастет намного больше, а потом стукнула его ложкой по лбу. Сашка машинально потёр лоб - шишка уже сошла, но воспоминания сохранились. Было не столько больно, сколько обидно.
И только, проваливаясь в сон, Сашка сообразил, что колокольчики сегодня почти не играют - еле-еле пробивается чуть слышный перезвон, похожий на колыбельную. Так что подарок точно помог, нужно будет повнимательнее чёрные камешки искать.
А через полчаса его разбудила Ташкина канарейка: проклятая птица заливалась, будто выступала на сцене. Сашка открыл глаза: естественно, сестра опять забыла накрыть клетку. Он нехотя сполз с кровати, накинул поверх прутьев какую-то тряпку, но птаха не умолкала - наверное, тем белым лучам, что легко проходили сквозь шторы, тряпка - не помеха.
Тогда он открыл клетку, взял канарейку в руки и отнёс к гномьему пню. Дверка открылась, опять плеснула чёрным светом, когтистая лапа осторожно забрала птичку, а потом благодарно прозвенели колокольчики, только теперь в них различались какие-то непонятные слова. Сашка сразу догадался, что его похвалили и сказали спасибо. Наверное, теперь будут сидеть и слушать глупое птичкино чириканье. А даже если и съедят - что с того. Кому она нужна, кроме вредины-Ташки?
Утром сестра рыдала, мама её успокаивала и говорила, что нужно было лучше закрывать клетку. А на Сашку никто не подумал, даже Ташка, хотя обычно она его вообще во всём обвиняла. А потом он засомневался: может, это ему просто приснилось, ни к каким гномам он не ходил, а глупая птица просто улетела? Тихий "динь" как бы подтвердил его мысли, и Сашка повеселел.
Шторы отдёрнули, и в комнату ворвалась ослепительная белизна. Мама поморщилась, и сказала, что скоро, очень скоро они переберутся в подземный посёлок, и там не будет этого ужасного света, от которого никакие солнечные очки не помогают, и нельзя найти хотя бы один тёмный уголок. А когда Сашка спросил, почему они не улетят обратно на Землю, если здесь всем плохо, она грустно улыбнулась и пообещала, что домой они обязательно вернутся - вот вырастут Сашка с Ташкой совсем большие, и улетят. И братишку с собой заберут - она погладила себя по животу - ведь через десять лет у них будет много-много денег.
Весь день, выискивая в песке алмазы, Сашка думал об обещанном братике - а если ещё и он будет кричать без остановки? Без перезвона колокольчиков было немного непривычно, но очень спокойно. За ужином спросил про братика у мамы, но она успокоила - родится он ещё не скоро, когда они все переедут вниз, и не будет болеть и плакать от света.
Разошлись по кроватям рано - сегодня, редкий случай, чуть ли не у всего барака ночь в одну и ту же смену. Сашка не мог поверить своему счастью: тишина, даже за стенкой сосед не сопит. И почти темно - после ужина Сашка нашёл на ставнях дырочки и замазал их глиной, правда, белые лучи проковыряли две новые.
От тишины думалось хорошо, спокойно, и наконец-то стало понятно, что гномики тоже не любят, когда шума много. Особенно от Глеба. Нужно встать и посмотреть, как он там, пока этот визгун не проснулся и не начал реветь.
Сашка откинул одеяло, натянул шортики. Вот он сейчас выйдет в коридор и прокрадётся к Глебке мимо его глупых, крепко спящих родителей.
Это оказалось не сложно. Младенец лежал в своей кроватке и, судя по мокрой пелёнке, собирался проснуться, чтобы задать концерт, от которого будет плохо гномикам, а из-за этого - и ему, Сашке.
Он взял Глебку на руки - тяжёлый, а что делать? Вот отдаст рёву подземным жителям, и навсегда наступит тишина. Сашка, наконец, выспится, а Глебке там, без этого вечного сияния, в чёрном ласковом свете сразу станет лучше. И Сашка, радуясь и собственной сообразительности, и тому, что теперь всем будет хорошо, потащил Глебку к пню. Единственное, что его слегка смущало - он так и не узнал, съели гномы канарейку или нет.
В комнате - тихо и темно. Сашка быстро и крепко уснул, обволакиваемый поднимающимся из глубины катакомб чёрным сиянием.
Динь-дилинь. Дон... Дон... Дон-дон...