Поздняя весна пришла в город О. воскресным утром - растеклась серым киселем над рыжей глиной дворов, отразилась низким небом в лужах, запуталась среди блеклых панельных домов промозглым туманом, пахнущим канализацией и вареной рыбой. Это был запах из детства, запах невкусного обеда, который обязательно нужно съесть, чтобы не ругали родители - или, если повезет, улучить момент и тайком вывалить в унитаз. Привычная тоска, наваливающаяся на Артура каждое утро, от этого запаха стала невыносимой - понятно было, что она не развеется после умывания и утреннего чая. Требовалось что-нибудь радикальное.
Торопливо поплескав в лицо водой, Артур прошлепал на кухню. Холодильник распахнул грохочущее, попахивающее нутро. Полки были пусты - лишь в углу сиротливо лежала банка горьковатой икры минтая, купленная однажды по недоразумению. Артур выудил из дверцы бутылку зеленого стекла и разочарованно вздохнул - портвейна оставалось на самом донышке. В любой другой день этого бы хватило, чтобы вновь примириться с жизнью, но не сегодня: к весенним унылым запахам подмешивался аромат стружки, долетавший с площади перед мэрией - там еще вчера начали строить трибуны, готовясь к традиционному соревнованию. От этой жизнерадостной нотки Артур чувствовал себя настолько несчастным и никому не нужным, что от жалости к себе перехватывало горло. Короче, нужно было идти в магазин.
Купив портвейна и килограмм замороженного минтая на ужин (одна серебристо-бурая, обезглавленная тушка была раздавлена, и на ее боку ясно виднелся отпечаток ребристой подошвы), уже предвкушая скорое облегчение, Артур пошел домой. По правую руку тянулся забор - там строили новую школу. Из-за ограды доносились детские голоса.
- Рыбка-рыбка засоси, - нараспев причитал детский хор, - и назад не отсоси.
Приглушенные туманом голоса звучали торжественно и печально. У Артура засосало под ложечкой - в душе ворочались тоскливые мысли об одиночестве и неприкаянности, о каких-то неясных счастливых возможностях, упущенных когда-то таким же туманным весенним днем, о главном в жизни соревновании, проигранном по глупости и малодушию. Он заторопился, охваченный желанием выпить, и, повернув за угол, почти налетел Ивана Петровича, своего давнего знакомого.
- Летят, как на пожар, - недовольно заметил Иван Петрович, и, приглядевшись, воскликнул: - Артур! Куда это ты?
- Да так, гуляю, - с досадой ответил Артур. Признаваться в том, что он с утра бегал за портвейном, не хотелось. Он сделал движение, пытаясь пойти дальше, но Иван Петрович поймал его за рукав.
- Так давай вместе пройдемся. Я тоже сегодня дома усидеть не могу. Такой день! - он увлек Артура к дыре в заборе, подтолкнул вперед и ловко протиснулся следом. - Ух, какая лужа, почти как у мэрии! - с восторгом заметил он.
По рыжей мутной воде понятно было, что дно этой огромной лужи сплошь состоит из размокшей грязи, густой и липкой. На берегу столпились дети, обутые в красные сапожки, - среди них были и шестилетние карапузы, и насупленные старшеклассники. Они заворожено следили за белобрысым подростком, осторожно входящим в воду. Мальчик вошел в грязь и задергал коленками, ритмично и неглубоко приседая. Лицо его было сосредоточено и напряжено. Эти привычные движения казались почти непристойными, но не вызывали и тени улыбки - в них было что-то жуткое. "Рыбка-рыбка-засоси", - донеслось до Артура. Жидкая глина всхлипнула, и мальчик провалился по пояс. Дети радостно загомонили, вытаскивая приятеля на берег.
- Далеко пойдет, - одобрительно заметил Иван Петрович и прищурился. - А вон и младшенький мой. Вовка! - крикнул он. К ним подбежал старшеклассник с взволнованным широким лицом и цепкими глазами. Он окинул Артура угрюмым взглядом и презрительно усмехнулся. Иван Петрович нахмурился.
- Ты чего здесь делаешь? - строго спросил он.
- Так тренируюсь же, пап, - ответил Вова, - еще целых три часа до начала.
- Марш домой, - сказал Иван Петрович, - тебе еще переодеваться и сапоги мыть.
- Ну пап, - заканючил было Вова, но отец рявкнул:
- Марш, я сказал!
Вова побрел прочь, сунув руки в карманы. Иван Петрович развел руками:
- Переживает. Днями напролет тренируется, уроки запустил. А я разве не волнуюсь? Боюсь, как бы не переутомился...
Артур согласно покивал. Отступившая было тоска нахлынула вновь. Иван Петрович это заметил и сменил тему, спеша сгладить бестактность.
- Ты, Артур, про ремонт думал? Хотя бы ремонт для начала, а лучше и вовсе переехать. Живешь в свинарнике, ни самому расслабиться, ни девушку пригласить...
- Да какие уж девушки, Иван Петрович, - возразил Артур.
- А то не знаешь! Люда из бухгалтерии с тебя глаз не сводит. Жалеет. На днях говорила мне - если бы Артур на меня внимание обратил, я бы ему помогла человеком сделаться. Погибает хороший парень, из-за одной-единственной ошибки свою жизнь губит, - по лицу Ивана Петровича мелькнуло мечтательное выражение. - Романтиком тебя называет, - усмехнулся он.
Артур вздрогнул: как всегда, услышав слово "романтик", он увидел мысленным взором уныло оформленную витрину, на одной стороне которой выставлено рыбацкое и охотничье снаряжение, а на другой - спортинвентарь, игрушки и красные резиновые сапожки. Он испуганно отбросил навязчивый образ: мысль о том, что его душа - попросту прилавок, на котором пылятся в ожидании покупателя мало кому нужные вещи, была невыносима. Артур брел за Иваном Петровичем, прислушиваясь к бульканью портвейна в пакете. Эти звуки направили мысли на привычные рельсы.
- Уеду я отсюда, - сказал он. Иван Петрович удивленно и хмуро взглянул на него, а потом, видимо что-то себе объяснив, похлопал по плечу.
- Ничего, - сказал он. - Придешь сегодня?
Артур с досаой покачал головой, и Иван Петрович обиженно спросил:
- Неужели за сына моего поболеть не хочешь?
Артур молчал. Они прошли еще несколько метров; туман сгущался, оседал каплями на волосах.
- Правда уеду, - упрямо повторил Артур.
***
Артур Земляникин был закоренелым неудачником. Родители его, сотрудники НИПИ "Моррыба", дали ему претенциозное, не терпящее сокращений имя в надежде на то, что сын вырастет серьезным, культурным человеком, а в отдаленной перспективе, возможно, и одним из руководителей города. Ему пророчили блестящее будущее. Артур бегал с ранцем, а его уже ждал самый престижный факультет университета города О. Когда ровесники еще очарованно застывали перед лупоглазыми куклами и кубиками замызганных оттенков, выставленными на полках магазина "Романтик", Артур уже деловито проходил мимо, сжимая в ладошке влажные рубли, выданные на покупку тетрадок. Ему некогда было пялиться на игрушки - он был будущим своих родителей, и забывать об этом не позволялось.
Гулять Артура отпускали часто, но тщательно следили, чтобы драгоценное время не тратилось на глупые забавы вроде "казаков-разбойников", поощряя только игру в рыбку. К огорчению родителей, Артур не обнаруживал склонности к этому виду спорта. Близились уже традиционные соревнования, совмещенные с окончанием школы, а Артуру до сих пор ни разу не удалось засосаться глубже, чем по щиколотку. Дело было в постыдном, тщательно скрываемом страхе: Артуру всегда казалось, что привычная присказка, призванная помочь войти в нужный ритм, на самом деле является просьбой, которую каждый раз внимательно рассматривают... где-то там, расплывчато говорил себе Артур, имея в виду темные пространства, скрытые под поверхностью жидкой глины. Артура с ужасом догадывался: однажды эту просьбу могут выполнить. Особенно пугала его главная городская лужа, растекавшаяся каждую весну перед зданием мэрии - Артур подозревал, что окончательные решения принимались именно там. В глубине души он всегда радовался, что дети на площадь не допускались, - эта густая грязь, чуть прикрытая мутной водой, была предназначена для общегородских соревнований. Постепенно родители смирились с ожидаемым провалом, и даже тайное известие друга семьи Ивана Петровича о том, что на предварительной жеребьевке Артуру достался счастливый седьмой номер, мало их утешило.
Ожидали провала, но не позора. Мать надеялась на то, что Артур засосется до середины голени, а может, даже и по колено - в конце концов, он всегда был старательным и добрым мальчиком. Реалистичный отец с тяжелым вздохом признавал, что мальчику в лучшем случае удастся погрузиться лишь по щиколотку - а может, и вовсе только подошву помажет. Действительность оказалась хуже. Подгоняемый ужасом и выстрелом стартового пистолета Артур вылетел на середину лужи, обливаясь холодным потом, пару раз дернул коленками, даже не обратившись к рыбке, и рванул к финишу. Весь город наблюдал, как он бежит по жидкой глине, не то что не засасываясь, а даже и не прилипая.
***
После этого случая ни о каком поступлении в университет не было и речи. На следующий день раздавленные горем родители сняли Артуру квартирку на окраине, пристроили младшим помощником в архиве "Моррыбы" и вычеркнули так грубо обманувшего надежды сына из своей жизни. Артур долго искал в себе признаки раскаяния и грусти - но нашел лишь облегчение. У него был маленький секрет: Артуру отчаянно, до слез не хотелось быть чьим-то будущим. К тому же после позорного выступления на соревнованиях у него прошел страх перед лужами - как тренировочными, так и главной городской. У Артура для этого нашлось рациональное объяснение: его обязательную просьбу рассмотрели и категорически отвергли, а значит, опасаться больше было нечего.
Работа в архиве не требовала общения, а вне стен "Моррыбы" от Артура шарахались, как от прокаженного: давний позор на площади перед мэрией не забывался. Единственными людьми, с которым Артур изредка перекидывался парой слов, были бухгалтерша Людочка, выдававшая Артуру зарплату, да старый друг родителей Иван Петрович - он присматривал за Артуром из благотворительных соображений. Иногда Артуру казалось, что Иван Петрович преодолевает естественное отвращение, чтобы искупить какую-то вину, - поговаривали, что когда-то он засосался лишь краем подошвы, - но, судя по тому, что жизнь Ивана Петровича явно удалась, это были всего только слухи, распускаемые недоброжелателями.
Артур привык доверять Ивану Петровичу, видя в нем что-то вроде наставника, и изредка вел с ним задушевные беседы, поверяя старому знакомому свои горести. Разговоры эти обычно приносили облегчение, несмотря на то, что Иван Петрович никак не хотел вникать в напряженную внутреннюю жизнь Артура, ограничиваясь размытыми советами "зажить наконец по-человечески". На вопросы Артура - как же ему это сделать? - Иван Петрович становился совсем уж невнятен, и, отводя глаза, хмыкал, что тут уж надо самому понимать. Впрочем, обычно дело обходилось болтовней на совершенно бытовые темы. Особенно Ивана Петровича волновала почему-то убогая квартира Артура - он часто заговаривал об этом, и каждый раз они решали, что нужно непременно переехать в дом поприличнее. Артур с раздражением догадывался, что Иван Петрович направляет беседу в такое приземленное русло нарочно, - то ли из жалости, то ли из презрения, то ли потому, что о главном просто не принято было упоминать в приличном обществе, - но сам заговаривать об этом главном опасался.
***
В окно неслись отдаленные бравурные марши, зычные крики, искаженные микрофонами, и гул возбужденной толпы - от этих звуков, смягченных расстоянием, щемило сердце. Артур сидел у окна, на подоконнике перед ним стояла ополовиненная бутылка портвейна. Артур раздраженно опрокинул в рот стакан. "Веселятся...", - озлобленно подумал он. Скопившиеся на площади люди показались ему отвратительными рыбинами, смерзшимися в магазинном холодильнике в единую массу. Артур, скривившись, налил еще, и ему вдруг вспомнился сын Ивана Петровича; взволнованные и строгие глаза Вовы, казалось, смотрели на Артура с укоризной. Давно ставшее привычным чувство одиночества стало острым, как никогда. Артур поболтал вино в бутылке, любуясь тяжелыми бурыми волнами, и резко встал.
- А почему бы и нет, - сказал он пустой комнате, криво улыбаясь. Его охватила радость, смешанная со стыдом. Он представил себе Люду - как она возбужденно подпрыгивает на берегу лужи, тревожно и счастливо улыбаясь, переживая за школьников - сама похожая на школьницу, милую и озорную. Артур вдруг понял, что Людочка там, на площади, ждет его - возможно, уже не первый раз. Он выскочил из дома, натягивая на ходу куртку, в страхе, что новое чувство может угаснуть так же быстро, как и вспыхнуло. "Идиот", - бормотал он на бегу. Целых пять лет маяться, запираться в жалкой квартире, - вместо того чтобы просто встать и пойти к людям. Артур не был уверен, что ему позволят участвовать в соревновании еще раз, но твердо решил, что прятаться он больше не будет. Это просто свинство - прятаться. У людей праздник, а он сидит над бутылкой и исходит завистью и злобой.
Туманные улицы были пусты. Несколько раз звуки, доносящиеся с площади, утихали, задавленные домами, и Артур каждый раз замирал в испуге, прислушиваясь, хотя и понимал, что соревнование не может закончиться так быстро. Наконец он добежал до последнего поворота, оркестр грянул неожиданно громко, и Артур уперся в спины людей, стоящих в проходе между трибунами.
Отчаянно работая локтями и подпрыгивая, он наконец смог стать так, чтобы видеть лужу. Его сторонились, но Артур, захваченный энтузиазмом, не обращал на это внимания. На берег лужи выходила девочка с двумя косичками - из-под синей куртки сияла белизной блузка, красные сапожки были почти не запачканы, и побледневшее личико дрожало от подавленных слез. "Только по щиколотку засосалась, - вздохнул кто-то рядом с Артуром, - жаль, хорошая девочка". Распорядитель уже объявлял следующего конкурсанта, и Артур, услышав знакомую фамилию, понял, что пришел черед сына Ивана Петровича. Мельком он увидел Люду - она стояла на противоположной трибуне, держа за рукав закаменевшего лицом Ивана Петровича. Артур вдруг понял, что сейчас произойдет, и ему стало душно. Люди снова показались рыбами, но теперь Артур был одной из них и чувствовал, как его вмораживает в общую массу. Грянул стартовый пистолет, и Вова решительно ступил в лужу; уже на первом шагу жидкая глина хлынула в его сапоги, но мальчик продолжал брести. Отойдя от берега на пару метров и провалившись уже по пояс, он остановился. Губы его шевелились, и вокруг Артура зашелестели: "Рыбка-рыбка, засоси... - Вова провалился уже по шею, его светлая макушка покачивалась вверх-вниз, как поплавок, - и назад не отсоси!" Завороженный шепот зрителей превратился в торжествующий рев, хлынувший в уши Артура как грязная вода. В этот момент он понял, что видит сейчас Вова; это зрелище было до того невыносимым, что Артура вырвало прямо на спину стоящего впереди мужика - но тот, зачарованный зрелищем, ничего не заметил.
Артур осторожно попятился, выбираясь из толпы, и побежал к дому. Никто его не окликнул.
***
Артур торопливо рылся в шкафу, кидая вещи в раскрытый чемодан, валявшийся на кровати. Сладкая, но невозможная мысль об отъезде, вечное его утешение в минуты досады, вдруг превратилась в простое и ясное решение. Он уедет, не попрощавшись, и избежав заодно лишних вопросов. Именно сегодня это будет просто - надо только дождаться, пока горожане разбредутся по домам и начнут готовиться к вечернему празднованию. Сесть в первый же поезд, - и прощай, город О., навсегда; прощай, запах рыбы и канализации, прощай, вечный туман, прощайте, мутные лужи, скрывающие кошмары. Артур улыбнулся. Пусть Людочка ждет на площади - она славная девушка, но он встретит еще многих, и, может быть, даже найдет любовь, не отравленную жалостью. Где-то стоит поезд, готовый отвезти его к свободе и простому человеческому счастью, и Артур наконец готов купить на него билет.
Он вдруг вспомнил, как однажды по совету Ивана Петровича пошел в церковь. Проходя через двор, купил у темной старухи свечку и держал ее на виду, поднимаясь по короткой скользкой лестнице к двери, - как будто тонкая восковая палочка была пропуском, который непременно нужно кому-то показать. В прохладной полутьме, испещренной точками зажженных свечей, Артуру стало не по себе. Тем не менее он, стараясь держаться поближе к дверям и неловко сжимая в руке свечку, остался, чтобы послушать службу. Лицо священника, бледное и рыхлое, сразу не понравилось Артуру; он сосредоточился на словах и тут же покрылся холодным потом - "небеси" и "еси" церковнославянского отчетливо складывались в проклятую считалку. Артур задом выполз за дверь, едва не загремев по ступенькам, и долго стоял под дождем, глубоко дыша, выталкивая из легких запах ладана, который почему-то вдруг начал отдавать рыбой. Так провалилась единственная попытка приблизиться если не к людям, так хотя бы к Богу.
Сборы подходили к концу, оставалось только заглянуть на кухню. На столе обнаружился забытый пакет с минтаем; рыба уже подтаяла, от нее пахло весенним туманом, смешанным с химической вонью мокрой клеенки. Артур брезгливо вышвырнул подтекающий пакет в окно; одна рыбина вывалилась, не долетев до форточки, и шлепнулась под ноги, забрызгав Артуру тапочки. Он поспешно вышел в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. Чемодан был еще наполовину пуст, и Артур понимал, что оставшееся место предназначено для чего-то очень важного - только не мог вспомнить, чего именно. Наконец, хлопнув себя по лбу, он раскрыл антресоли. В углу притулился объемистый черный пакет угловатых очертаний, и пришлось тащить из комнаты стул, чтобы достать его. Артур сунул сверток на дно чемодана и захлопнул крышку.
***
Выйдя из подъезда, Артур глубоко вдохнул густой влажный воздух и огляделся. Только сейчас он понял, что совершенно не представляет себе, где находится вокзал: ему ни разу не приходилось ни уезжать из города О., ни встречать приезжих. Артур растерянно завертел головой и увидел спешащего к нему Ивана Петровича - он махал рукой, как будто просил подождать. "Ну вот еще", - раздраженно подумал Артур. Уехать по-английски не получилось. Он увидел, что за Иваном Петровичем семенит какая-то девушка - присмотревшись, Артур узнал Люду.
- Ты куда собрался? - еще издали закричал Иван Петрович. Люда цеплялась за его рукав, путаясь в каблуках. Артур молча пожал плечами.
- Уезжаю, - ответил он, дождавшись, пока они подойдут поближе.
- Артур, ты чего? - удивленно спросила Люда.
- Придумаешь тоже, - подхватил Иван Петрович. - Ррромантик, блин. Пошли!
- Куда? - с недоумением спросил Артур.
- К мэрии, конечно, - ответил Иван Петрович и возмущенно добавил: - Мы тебя ждали, ждали, а ты вон чего... Обещал же прийти!
Артуру попятился, неожиданно почувствовав, как слабеют колени. Только сейчас он заметил в руках у Людочки и Ивана Петровича желтые нейлоновые прыгалки.
- А это еще зачем? - спросил Артур, сам не понимая, что имеет в виду.
- А это мы тебя душить будем, если не пойдешь, - ответила Люда, небрежно помахивая прыгалкой. В этот момент она была как никогда похожа на резвую, чуть порочную школьницу. Артур испугался: такие скакалки не продавались в "Романтике", а значит, припрыгали из другого города, а может даже и из другой жизни, в которой, как почувствовал Артур, его и правда могли средь бела дня придушить детской игрушкой. Он слабо заупирался, сжимая вспотевшими руками чемодан, и Иван Петрович подтолкнул его в спину.
- Иди-иди, не позорься! - добродушно сказал он.
Артур затравленно огляделся, ища помощи, но улица была пуста. "Перед банкетом чистятся", - злобно подумал он и неожиданно для себя замахнулся, пытаясь ударить Ивана Петровича чемоданом по голове. Тот ловко подставил локоть, прикрываясь.
- Добра ведь тебе желаем... - печально сказал Иван Петрович, задирая брови. Артур молча брыкался, хватаясь за впившуюся в шею прыгалку, но Люда была проворней. Наконец Артуру удалось попасть ногой по ее голени, и Людочка взвизгнула.
- Вот ты как, недососок! - прошипел Иван Петрович, занося кулак, но тут за его спиной откашлялись - Людочка кричала не зря.
- В чем дело? - спросил милиционер, поглаживая дубинку. У него было удивленное лицо несправедливо обиженного добряка. Артур вспомнил, что у него есть дочка-выпускница, и тут же понял, что это та самая девочка, которая сегодня всосалась лишь по щиколотку. На миг Артура охватило сочувствие, но тут же растаяло, будто смутившись своей неуместности. Артур потер шею, переводя дыхание.
- Видите ли... - начал он, но его перебила Людочка.
- Ой, даже стыдно сказать... - вскрикнула она, отчаянно покраснев и умоляюще глядя на Ивана Петровича.
Иван Петрович взял милиционера за рукав и что-то жарко зашептал, то и дело строго взглядывая на Артура. По лицу стража скользнуло недоверие, сменившееся удивлением; наконец он сурово нахмурился.
- Придется пройти, молодой человек, - сказал он Артуру, крепко беря его под локоть.
***
Ветер шевелил увядающие цветы, посвистывал на опустевших трибунах, морщил поверхность лужи. Артура подвели к изрядно затоптанной стартовой черте, и тут возникла заминка: было ясно, что в своих растоптанных кроссовках выйти на старт Артур не может - почему-то то, как он обут, казалось невероятно важным. Мелькнула сумасшедшая надежда на то, что его сейчас отпустят и что весь этот вязкий кошмар - просто затянувшаяся шутка, а может быть, и вовсе сон. События зашли в тупик, и самое время было рассмеяться или проснуться. Артуру даже показалось, что окружающие предметы наваливаются на него, расплываясь и темнея, как всегда перед тем, как очнутся ото сна, - в глубине души Артур всегда считал, что это происходит оттого, что давление реальности на ткань сна переходит какой-то порог, за которым сновидение становится невозможным. Как сквозь вату, услышал он слова Люды:
- А вы в чемоданчике посмотрите, может, в чемоданчике что-нибудь есть!
Сжавшиеся тесным кругом трибуны отступили, снова приобретя отвратительно четкие очертания. Ветер тронул щеку, принеся сырой холодный запах лужи, пугающий и в то же время удивительно привычный. Иван Петрович, присев на корточки, рылся в чемодане; прядь зачесанных поперек лысины волос подрагивала на вялом сквозняке.
Иван Петрович брезгливо выложил прямо на землю короткую зимнюю удочку, пакет с футболками, сборник стихов серебряного века и обернутый в газету школьный дневник, и тут Люда радостно взвизгнула.
- Все ведь понимаешь, - одобрительно сказал Артуру Иван Петрович, вытаскивая из чемодана большой пакет - из-под черного полиэтилена матово светилась красная резина сапог. - Ломаешься только зря.
Артура переобули, и милиционер, пошарив в кармане, вытащил смятую программку.
- Седьмым номером, - звучно объявил он, - на старт выходит Артур Земляникин, школа номер четыре, одиннадцатый гэ класс! Счастливый номер тебе выпал - повезло, - вполголоса сказал он Артуру. - Главное теперь - не паникуй. Воздуха набери побольше, если удачно пойдет. Ну да что тебя учить - сам все знаешь. Давай, сынок, не посрами.
Он потянул из кобуры пистолет. Грянул выстрел, и полуоглохший Артур сделал первый шаг.
Он сразу провалился в грязь по щиколотку; резина и тонкие носки не защищали от холода, и лодыжки охватило ледяными кольцами. За спиной азартно засвистел Иван Петрович, и Артур побрел вперед, проваливаясь все глубже. Выйдя на середину лужи, он задергал коленками, приседая то ли от ужаса, то ли просто вспомнив нужные движения.
- Рыбка-рыбка засоси и назад не отсоси, - механически забормотал он. В сапоги хлынула жидкая грязь.
- Молодчина! - ревел Иван Петрович. - Давай-давай!
Грязь поднялась к подбородку, ее запах стал невыносим, и Артур наконец понял, почему эта вонь всегда казалась ему такой привычной и домашней: это был запах чуть подтаявшего уже минтая, пару часов как вынутого из морозильника. Артура затошнило, он закашлялся, выталкивая драгоценный воздух, и ушел в лужу с головой.
Перед тем как жидкая грязь хлынула в легкие Артура, в темноте перед его закрытыми веками проплыла рыбка. Это был среднего размера выпотрошенный и замороженный минтай. На раздавленном боку отчетливо виднелся след ребристой подошвы - было понятно, что на рыбзаводе на серебристо-бурую тушку наступил неаккуратный рабочий. Слепо смотрели белые глаза, неподвижный рот был открыт. Артур вдруг понял, что он впервые видит морду минтая - в магазины города О. завозили только обезглавленные тушки, - и это почему-то напугало его больше всего. Вымороженные глаза рыбки повернулись, заглянув Артуру в самую душу, рот вытянулся в страстном поцелуе. Артур судорожно вздохнул и навсегда потерял сознание.
***
"Усаживайте", - шипела Люда. "Да коченеет уже", - огрызался Иван Петрович, мостя чисто вымытый и переодетый в строгий костюм труп Артура на стул. Тело, источавшее сильный запах одеколона, заваливалось на бок, никак не желая принять нужную позу. Иван Петрович отдувался и отирал пот. "Вовка, придержи хоть!" - рявкнул он, оглядываясь, но сына за спиной не оказалось. Иван Петрович разогнулся, потирая поясницу, и тихо выругался.
- Что ж вы при женщине ругаетесь, - осадила его Люда, - вон ваш сынок идет!
Через банкетный зал к ним спешил Вова с мотком проволоки в руках, за ним шел секретарь мэра и какие-то мужики, тащившие веревки.
- Сейчас все устроим, не волнуйтесь, - сказал секретарь и принялся распоряжаться.
Артура прикрутили к стулу, пропуская веревки под пиджаком. Один из мужиков умело прошелся пальцами по лицу Артура, придав ему строгое, но оптимистичное выражение, поправил галстук. В руку вставили стакан.
- Отлично! - воскликнул секретарь, глядя на часы. - Речь подготовили? - отрывисто спросил он у Ивана Петровича. Тот кивнул и смущенно засуетился:
- Сюда, сюда ставьте, рядом с Вовиным, - забежал он вперед мужиков, несущих стул с привязанным к нему трупом. - Да не трясите так, опять переделывать придется!
Отзвучала традиционная речь мэра, выступил Вова, старательно прочитав написанный секретарем текст голосом, полным горячей благодарности. Банкетный зал нетерпеливо гудел - ждали отцовского слова.
Иван Петрович встал, утирая скупую мужскую слезу, и заговорил певуче, ритмично взмахивая руками:
- Дорогие горожане! Я счастлив поздравить наших детей со вступлением во взрослую жизнь. Много им еще предстоит испытаний, многое сделать придется, чтобы стать настоящими членами общества, добропорядочными гражданами, ответственными специалистами, заботливыми отцами и матерями. Я счастлив и горд, что мой сын оказался достойнейшим - и не стыжусь суровых отцовских слез. Мой сын оказался лучше меня - не об этом ли я мечтал! Но сегодня все наши дети, как один, сделали уверенный шаг в свое светлое будущее, и никто не остался за бортом!
В зале заговорили, раздались хлопки, и Иван Петрович поднял руку, прося тишины:
- И еще одно радостное событие произошло сегодня. Поздравим и всем вам известного Артура Юрьевича Земляникина! Лучше, как говорится, поздно, чем никогда!
Зал взорвался аплодисментами, зазвенели бокалы. Иван Петрович сел, его доброе лицо сияло. Перегнувшись через стол, он стукнул об стакан, вставленный в руку Артура, и умиленно сказал:
- Ну наконец-то выпьем с тобой по-человечески. Рад я за тебя, Артурка. Не зря за тебя волновался, не зря душу надрывал - стал ты наконец человеком! Осторожнее, осторожнее руку жмите, - отвлекся он на налетевших поздравителей, - свалите! Людочка, придерживай!
Люда подпирала труп Артура горячим бедром, обхватывала за плечи, шептала, ласково поглаживая по голове:
- Артурчик, Артурчик, видишь, как хорошо! И зачем упрямился, мучил меня, глупый мальчик... Теперь заживем...
- Вы молодчина, дядь Артур, что решились, - вторил с другой стороны Вова, - дайте я с вами чокнусь!
Людочка ловко наклоняла голову Артура, Вова кивал в ответ и фамильярно подмигивал - мальчишку уже начало развозить. Звенело стекло, и портвейн выплескивался из неподвижного стакана прямо в тарелку с жареным в сметане минтаем - его бок был уже разворочен чьей-то вилкой.
***
Поднявшись на невысокий холм, Артур оглянулся. Пекло затылок, по обочинам шуршала сухая серебристо-бурая трава, но сквозь нее уже пробивались нежные зеленые ростки - их запах, терпкий и незнакомый, щекотал в носу, заставляя морщиться и улыбаться. Рыжая лента дороги тянулась к лежащему позади городу, похожему на кучку кубиков, разбросанных по прилавку "Романтика" нетерпеливым ребенком. Артур с удивлением вспомнил, что когда-то ему было важно, в каком из этих кубиков жить. "Чемодан забыл", - подумал он вдруг и рассмеялся, догадавшись, что никакой чемодан ему больше не нужен. В последний раз взглянув на город, Артур отвернулся и, старательно обходя лужицы, зашагал туда, где надрывался невидимый в солнечных лучах жаворонок.