Аннотация: откуда взялись кричащие и почему заговорила река
Ты ветра не пугайся, это просто река замерзает, в дом просится, да мы ее не пустим, не бойся. Залезай под одеяло, я дров подкину и историю тебе расскажу.
В давние-давние времена, когда зимы были такими теплыми, что река не замерзала, пришел в наше село человек. Вдоль реки пришел, с моря, - глаза зеленые, волос седой, на лице - мука. Вышел на площадь, огляделся и упал как мертвый.
Вышла из дому старая Сабер, пра-пра-и еще много раз прабабка нашей Сабер, посмотрела на чужака, знак охраны начертила и говорит:
- Если найдется у нас в селе кто-нибудь, у кого в голове лежат мысли, а не песок, то убьет он чужака, но останется чист перед холмами, лесом и рекой... Да только нет у нас мудрых, и в головах у всех только жалость и рыба, а рыбы нынче в реке много. Я, старая Сабер, говорю вам: много бед принесет чужак нашим местам, я говорю громко, знаки охраны рисую, знаки понимания рисую, да только в ваших ушах ветер, а в глазах - слезы, не слышите вы и не видите...
Сказала так Сабер, плюнула лежащему на грудь и ушла. А чужака унесли в дом к одной женщине, Канди ее звали, Добрая Канди.
И стала Добрая Канди чужака нежной рыбой кормить, травами поить, знаки долгой жизни рисовать, и всем селом ей помогали, кто ягод целебных принесет, кто одеяло теплое, - потому что жалости у людей всегда больше, чем ума, и видеть дальше утра они не умеют.
А чужак оклемался потихоньку, на крыльцо стал выходить, с людьми разговаривать. Очень странный, скажу тебе, человек - говорит вроде и по-нашему, а как-то чудно, одет неприлично, знаков не знает... А вот так - не знал он ни одного знака, ни охраниться не мог, ни удачу навести, ни рыбу в сеть заманить. Как до таких лет дожил - непонятно.
И все говорил чужак, что если идти вниз по реке, к морю, то придешь в город, что много людей живет в этом городе, и странные вещи там творятся, по улицам железные звери ходят, а знаков в этом городе никто не чертит...
Конечно, мужики наши, как услышали, начали вниз по реке ходить - кому не охота на неведомый город посмотреть. Да только сам знаешь - от нашей деревни и до самого моря вдоль реки только степь мертвая, солью отравленная, на три часа степь, а дальше море, а что за морем - даже старая Сабер не знает.
А чужак все тосковал, говорил, что домой ему надо, ждут его дома... А где тот дом - кто знает, нет на реке домов между нашим селом и морем, некуда идти.
Добрая Канди и рада - муж-то у нее помер, слабый был, а в ней самой жизни - полные руки, волосы блестят, бедра горячие, смех звонкий, - одной не унести, делиться надо, на детей силу разлить. Полюбила она чужака - мочи нет, шалью грудь стала туго обвязывать, чтоб сердце не разорвалось. Только и ждет, когда жилец ее сил наберется и свадебную рыбу выловит. Вот только чужак не рад, все мрачнее становится, и в глазах вместо любви - одна тоска...
Не выдержала Канди, побежала к Сабер. Хоть и помнила, как старуха смерть звала и на грудь ее любимому плевала, - да делать нечего, где еще мудрость найдешь?
А Сабер и говорит:
- Вынь из головы любовь, положи мои слова. Убей чужака, пока беды не случилось, а мужа я тебе найду...
Испугалась Добрая Канди, в голове мыслей нет, одна жалость. Начертила знак охраны и домой...
А радости в доме нет. Ничем тоску из глаз чужака не вынуть - ни бедрами горячими, ни смехом звонким. Терпела Добрая Канди, ждала, говорила себе - нет в теле чужака сил, не может свадебную рыбу поймать, вот и смотрит без любви.
Время идет, чужак сил набирается, жизнь в руках появилась - а любви нет, и сеть для рыбы не спешит плести. Уж как Канди старалась, как силой женской играла - а глаза зеленые не блестят.
И снова пошла Канди к Сабер. И плакала на пороге, и знаки понимания рисовала, и холмы в свидетели своей любви звала - а старуха все свое:
- Вынь из головы любовь, положи мои слова. Убей чужака, пока беды не случилось.
И снова убежала Канди, шаль на груди трещит, от любви ноги заплетаются, ветер осенний щек не остужает. А дома - все та же тоска... Чужак сил набрался, начал каждый день вниз по реке ходить. Три часа по мертвой степи до моря и обратно три часа. Ноги собьет, на соленом ветру оглохнет, вернется и молчит, из глаз тоска льется, руки как ветви сухие лежат.
В третий раз пошла Канди к старой Сабер. И выла на пороге, волосы блестящие рвала, в грязи валялась.
Вышла Сабер и за свое:
- Вынь из головы любовь, положи мои слова. Убей чужака, пока беды не случилось.
А Канди и не слышит ее, от любви оглохла. Плюнула Сабер:
- Третий раз пришла. Не могу я тебя выгнать - силу потеряю. А если помогу и сварю приворотное питье - беда будет страшная, отныне и до конца времен... Порвутся нити судеб, и наши места станут как решето, и детей будут пугать рекой. Подумай, Канди, хочешь ли ты этого?
И ответила Добрая Канди:
- Хочу, чтоб любил он меня больше жизни, хочу, чтоб всегда рядом оставался, в неведомый город не ушел, чтоб и после смерти мы вместе были, душами и телами переплетенные, хочу, чтоб кровь наша смешалась...
Засмеялась старуха, не по-доброму засмеялась, как ветви сухие заскрипели. Выгнала Канди, велела через три дня прийти, а сама начала приворотное питье варить. И варила его из травы горькой, тайной, холмовой, что корни деревьев обнимает, и речного песка, и черного жира донной рыбы, которая только пойманная свет видит, и соли морской. И чертила старая Сабер вокруг котла много знаков - и любви, и долгой жизни, знак смерти рисовала, и только знака охраны не начертила.
А через три дня пришла Добрая Канди, и старуха взяла у нее кровь, добавила в питье, плюнула и сказала:
- Последний раз говорю: вынь из головы своей любовь, положи мои слова. Убей чужака, и будешь чиста перед холмами, и рекой, и лесом. Чужой он здесь, так и будет вечно тосковать да дорогу к дому искать, не удержит его питье приворотное, только беду принесет.
А Канди что? Бедра у нее горячие, смех звонкий, жизни полные руки, а сердце рвется - никакая шаль не удержит. Не стала она старухины слова в голову класть, а схватила питье и бегом домой, похлебку из рыбы варить. Сварила, знак удачи начертила да питье в котелок вылила.
Чужак всего-то ложку и съел - кровь у него забурлила, волосы засеребрились, из глаз тоска полилась.
- Добрая Канди, - говорит, - ох, Добрая Канди, люблю я тебя больше жизни, хочу всегда рядом оставаться, чтоб и после смерти мы вместе были, не уйти мне от тебя... Но и здесь не могу, жизнь из меня выливается, домой мне надо, в город, да только вниз по реке нет моего города:...
Говорит - а сам на части рвется, и говорит все громче, кричит уже, от тоски заходится. Канди в ответ только плачет и знак охраны рисует, а толку-то? Чужак он, пришлый, над ним ни у знаков наших силы нет, ни у питья...
- Люблю я тебя, - кричит, - да только видеть не могу, как на тебя посмотрю - так и пойму, что не вернуться мне... Ненавижу я село ваше, и добрых людей здешних ненавижу, лучше бы убили меня. Что же ты наделала, Добрая Канди...
Сказал так - и закричал, завыл, на крыльцо выскочил. Канди за ним - да не догнать уже. Только по осенней грязи - следы к лесу ведут, ни человечьи, ни звериные, а совсем нездешние. И крик издали, и такая в этом крике мука, что во всем селе дети расплакались, взрослые знак охраны чертить бросились, а Канди жизнь из рук выпустила. Упала на площади, на том самом месте, где когда-то чужак лежал, шаль на груди в клочья порвалась, в голове - одни слезы.
И пришла Сабер, плюнула, а говорить не стала ничего - поздно уже было говорить, что видела - то и случилось, что тут скажешь?
Та осень сменилась такой холодной зимой, что у птиц перья ломались, а деревья звенеть начали. Река от мороза умерла, перед смертью говорить начала, плакать, спрашивать, в головы людям забираться.
И еще напасть появилась - звери в лесу завелись, глаза зеленые, шкуры серебряные, шерсть клочьями лезет, а кричат так тоскливо, что кто услышит - тот плакать начинает. Род людской ненавидят, если встретят - заворожат криком, душу рвущим, глазами зелеными, да растерзают на части...
С тех пор так и живем - то от реки прячемся, то от кричащих в домах запираемся, от мороза ломаемся. Но две смерти никому не положено, потому кричащие от реки могут защитить, а река - от кричащих. Знаешь ведь - звери эти приходят, только когда река умирает. Но когда уж появились - не зевай, набери клочьев серебряной шерсти да сплети себе шапку, - вопли кричащих в шерсти запутываются, вот тебе шепота реки и не слышно.
А чужака с тех пор никто и не видел. Гадали - может, у лесных людей жить остался, может, в болотах сгинул... Добрая Канди от слез совсем слабая стала, так и тосковала до зимы, а потом в лес ушла, прямо кричащему в пасть. А той Сабер, пра-пра-и еще много раз прабабке нашей Сабер, с тех пор веры не было, хотя она свое дело знала, - да только кто ж поверит?