В ленинградском баре "Поинт" было многолюдно. Со сцены, окруженной столиками, картинно надрывались в микрофоны молодчики с прилизанными шевелюрами, размалеванными губами и густыми накладными ресницами.
- Эмокор, - небрежно ухмыльнулась моя спутница в ответ на изумленно-брезгливый взгляд.
Обычно для встреч с ними я выбирал места много более презентабельные, куда без фрака или сногсшибательного вечернего платья попросту не войдешь. Заведения класса "люкс" созданы быть естественным ареалом шикарных женщин, а шикарные женщины - естественной фауной подобных мест, но моя сегодняшняя визави несколько выбивалась из общепризнанных стандартов.
- Пива будешь?
- Водку. Пять стопок с лимоном.
Когда выдернутая взглядом из толпы взъерошенная официантка подлетела к столику, я добавил к заказу солянку и бокал виски. Вечер обещал быть долгим и нескучным.
- Давай сразу расставим точки! Не люблю недомолвок. Зачем тебе все это?
- Наслаждаться! - я отхлебнул принесенное ранее пиво и бесстрастно посмотрел в ее серо-голубые глаза.
- Чем? Мной? Ты же не...
- Не тобой, конечно! Ситуацией. Обычно такие как ты не требуют объяснений, а просто пьют и поддерживают разговор. Тему задаю я. Еда и напитки за мой счет, и после всего тебе даже не придется...
- Не люблю недомолвок, - по обращенному в никуда взгляду я понял, что еще чуть-чуть - и она просто встанет и уйдет.
- Ну, хорошо... Хочешь, обрисую на примере?
- Валяй.
Я вытащил из портсигара сигариллу, угостил собеседницу и жадно затянулся сам.
- Я, как и все, не люблю вставать по будильнику. Но сильнее всего я страдал от этого классе в седьмом - уж не знаю почему! Приезжая на каникулы к бабушке, каждое утро я продолжал ставить будильник на полвосьмого. Вскакивал и бежал в потемках, чтобы только выключить его и снова провалиться в сладкий сон. Знаешь, зачем я так делал?
- Догадываюсь, - она усмехнулась и не морщась опрокинула первую появившуюся на столе стопку.
- Днем я даже не мог толком вспомнить эти секунды. Мгновения торжества, когда осознаешь, что теперь-то подниматься в школу вовсе не обязательно!
- Но причем же...
- Тут ровным счетом то же самое! Я привел тебя сюда, угощаю, я смотрю на тебя, твой прекрасный образ, подернутый сигаретным дымом, и осознаю - теперь-то мне вовсе не обязательно...
- Глупо, - опрокинула вторую, извлекла из сумочки зеркальце, погляделась пару секунд, захлопнула, опрокинула третью, закусила лимоном и, наконец, вновь посмотрела на меня, - как же это глупо, Константин! А мне ведь отрекомендовали тебя как квазирационального человека, и я...
- Глупо, согласен. Но это моя маленькая и, пожалуй, единственная слабость! И слабость, прошу заметить, порожденная отказом от куда большей слабости!
- Хорошо. Но почему в этот раз ты выбрал меня? Разве я...
- Соответствуешь. Даже больше, чем нужно! Обычно я выбираю из самых породистых самок: модельная внешность, безупречный прикид и мэйк-ап, томный взгляд и пустота между нежных ушек. Таких, рядом с которыми чувствуешь себя на миллион!
- Подростковые комплексы? - осушила четвертую и вновь полезла за зеркальцем и теперь еще и губной помадой. Дела!
- Может, и они. Но какая теперь разница? - поднял внезапно материализовавшийся на столе бокал виски, - за тебя!
Чокнулись. Прикончила пятую. Снова взгляд в зеркальце - озорной, но уже не такой беспечный. Нахмурилась.
- Для модели рожей не вышла. Проклятые скулы - спасибо татарскому папочке, мир его праху! А уж талия...
- Господи помилуй, ну на что порнозвезде модельная внешность?
- А на что тебе вечер с порнозвездой?
Мы встретились взглядами и дружно расхохотались. Я все больше хмелел, и музыка текла в уши веселым ручейком. Обернулся на сцену - педиковатые музыканты исчезли, из динамиков сладко голосили Blondie про сердце из стекла, и длинноногая, длинноволосая блондинка - живое воплощение невыносимой легкости и бессмысленности бытия - танцевала как лесная фея на опушке.
- Ты красива иной, животной красотой! Покажи твою фотку - каждый второй фыркнет, но вживую, в движении... Эта харизма, флюиды...
- Чувствуешь их? - оголила плечо. Еще немного, и из-за полосатой ткани топика выскочит грудь.
- Нет, конечно. Но мне много про тебя рассказывали.
Повисло долгое и напряженное молчание. Погруженный каждый в свои мысли, мы и не заметили застывшую над нами официантку.
- Мне повторить. Лимон не забудьте!
- Молодой чело...
- Лонг-Айленд. А лучше несите сразу два!
Предвкушение новых порций веселья развязало нам языки.
- Ты ведь богатый?
- Не бедствую...
- Старый?
- Тридцать четыре. А те...
- Напомни, так в чем же эта твоя главная фишка?
- Я больше не ощущаю сексуального влечения к женщинам.
- Гомик? - искорки веселья в глазах.
- Упаси бог!
- Монах?
- Лучше любого монаха! Неужели ты думаешь, что жизнь в миру - это только волочение за бабами и трах? В мире есть еще столько...
- Кастрат?
- Слишком грубо. Да и бессмысленно. И страшно!
- Почему?
Влила в себя шестую. Узкое лицо скривилось от лимона на языке. Сколько пенисов и мошонок уже исследовал алчно этот язык?
- Лишиться тестостерона, да еще и навсегда - что может быть глупее и страшнее? Метод темных веков! Отруби яйца, и живи спокойно! Средним родом... Нет, милая, нет! Все куда сложнее! - я постучал костяшками пальцев по лбу, - теперь все делают прямо там, внутри котелка!
Влила седьмую и тут же восьмую. Вытащил портсигар, чтобы угостить ее, но она сама с жадностью выдернула несколько сигарилл, словно про запас. Похоже, водка все сильнее действовала ей на мозги. Тогда я впервые заметил в серо-голубых глазах совершенно нездоровый блеск.
- У тебя там хирурги покопались?
- Компьютерщики, - я усмехнулся и щелкнул зажигалкой.
- Дорого вышло?
- Не дороже денег! В сущности, копейки. Зато уже после я по-настоящему разбогател!
- А называется...
- Холодный отстой.
Она прыснула и опрокинула девятую. Мой первый Лонг подошел к концу, а вместе с ним и первая пьяная эйфория. Захотелось курнуть чего-нибудь похитрей табака. Тут, наконец, принесли солянку, и я вдруг понял, насколько проголодался!
- А почему не мокрый? Или сухой? Или полный?
- Это по аналогии, - я мямлил, захлебываясь горячей соленой жижей, - по аналогии с морскими судами. Когда фрахта нет, и везти нечего, судно надолго выводят из эксплуатации. Экипаж покидает борт, его обесточивают, и оно годами стоит на причале где-нибудь в жопе мира, пока кому-нибудь вновь не потребуется доставить по морю золотое руно, и капитан не вспомнит о своем полусгнившем суденышке. Всего пару месяцев подготовки, и оно снова пустится бороздить Мировой Океан!
- Так тебя, - она хитро прищурилась, - выходит, тоже можно будет вернуть в эксплуатацию?
- Конечно! Но не раньше, чем за два месяца. Такой долгий срок заложен не случайно - есть время протрезветь и одуматься!
- А что, были прецеденты?
- Лично у меня - ни одного! Холодный отстой сделал меня слишком рассудительным для непростительных глупостей.
Она выпила десятую стопку водки и вперила бессмысленный взор в толпу, мельтешившую в быстром и дерганом танце. "Тебе бы закусить, подруга" - подумал я, но вслух не сказал.
- И чего же такого приятного в твоем отстое? - сухо поинтересовалась она, не отрывая взгляда от бесновавшейся толпы.
- Это, в первую очередь, свобода! Та самая, что дарована мужчине всего на несколько минут после оргазма. Свобода от бесконечной похоти и слабости, которую она несет мозгу и телу. Свобода от секса и онанизма, от брака и любви! От глупых мыслей и бессмысленных действий. Но главное - это свобода от ложного смысла жизни, коим наделяют ее девяносто девять и девять процентов...
- А мать-природа?
- Создала животных и управляет ими. Грань между животным и человеком вовсе не проходит по разуму, как давно и ошибочно полагали эволюционисты, марксисты и прочая шушера! Гляди, - я кивнул в сторону танцующих, - много ли подлинно разумного, подлинно человеческого в этих похотливых обезьянах?? Граница между человеком и животным всегда проходила только по сексу!
Она оторвала взгляд от толпы и просверлила меня серо-голубыми глазами, горевшими злобой и негодованием.
- Тебе что, правда мешала любовь?
- Безумно! Недели, месяцы, годы, подаренные онанизму! Страдания по мажорским вагинам в институте, роман с прошмандовкой, брак, любовница, второй брак! Решения, принятые не мозгом, но мошонкой. Слова, рожденные не рассудком, но похотью. Порой, очень редко, но я все же находил в себе мужество порвать со всем, что меня связывает, в попытке зажить, наконец, собственной жизнью и в дружбе с собственным мозгом. Думаешь, надолго меня хватало? Новая вагина сламливала меня за считанные недели, и вот я вновь обнаруживал себя с ног до головы закованным в цепи ненужных обязательств перед очередной самкой! Скажешь, я от природы слаб? Но много ли сильнее сутенер, торгующий главной мужской слабостью, если даже самая распоследняя шлюха, которую он бивал особенно жестоко по вторникам и субботам, спустя годы станет королевой и выкупит с потрохами нашего облаченного в шубу героя, чтобы каждый вторник и субботу мочиться ему в рот?
Теперь она глядела без ненависти и даже без жалости - с интересом.
- Постой, Костя... Но как же альфа и омега? Борьба за самку, извечный стимул, победитель получает все??
- Помилуй, крошка! Ты опять про зверей!
- У тебя остались дети? А родители? Ты еще способен любить их?
- Я звоню им иногда, пишу... Знаешь, если честно, мне не нужна больше никакая семья! Люди, к которым себя привязываешь, - они не больше, чем милые тюремщики! Да и милыми, по правде говоря, они бывают только в пятницу вечером...
- Тогда зачем ты живешь?
- Сначала деньги - обрести полную свободу от любых обстоятельств! Теперь - наука...
- Сексопатология? - снова искры в серо-голубых глазах.
- Скорее, философия. Прикладная философия!
- Прикладываешься к бутылке?
- Проповедую целомудрие посреди квартала красных фонарей! - я порядком отхлебнул второй Лонг и снова повеселел. - Если серьезно, сейчас я занят обоснованием применения некоторых концепций постсталинизма в организации жизнедеятельности коммун Серпа и Креста.
- Звучит увлекательно... Эй, мальчик, неси-ка сюда текилу!!
- Ты только не думай, что я теперь такой зануда. Знаешь, когда не ощущаешь больше жжения и нетерпения в простате - столько горизонтов открывается! Спорт, археология, космонавтика, алкотуризм...
- Кстати, о туризме: первый раз в этом городе?
- Да, - зачем-то соврал я.
- И как тебе?
- Не знаю. Часа три всего как с поезда! Говорят, Ленинград - город пороков...
- Слепой в Лувре... Ох, Костя, большего зануды я и вправду не встречала!
Мы напивались все сильнее. Текила, Б-52, кальвадос, бренди, снова текила, отвертка, джин с тоником, коньяк... Она оказалась благодарной слушательницей, но никудышной рассказчицей. А я ведь выбрал ее только для того, чтобы вдоволь наслушаться откровений порноактрисы - читай, падшей женщины, но со знаком плюс. О себе и о работе она даже под градусом говорила неохотно. Когда настаивал, отделывалась лишь дежурными описаниями, пресными как тушеный брокколи. В конце концов, когда я накидался настолько, что заблудился по дороге в уборную, она неожиданно схватила меня и вытащила на танцпол.
Ее руки и плечи, голова на моей груди... Я не чувствовал запаха самки, от которого в прежние времена давно уж потерял бы голову. Я ощущал только ядреную смесь парфюма и пота, исходившую от ее чуть шероховатой кожи, и острые ногти, жадно впившиеся в мою спину сквозь прилипшую ткань рубашки. Когда она притянула мое лицо к своему и впилась губами в мои губы, я даже не стал сопротивляться. Ни одна из моих прежних подруг на вечер так не делала - ведь ни им, ни мне это было совершенно ни к чему! Язык к языку... Я вспомнил о пенисах и мошонках, коих ласкал этот самый язык, но отвращения не почувствовал. Я вообще ничего не почувствовал, ведь доктор Монтекастрилли надежно спаял два нейрона, третий отрезал, а четвертый привязал к гипоталамусу, или мозжечку - черт его знает! В одном я был уверен - это надежно, как десять тысяч натянутых друг на друга гондонов вкупе с вазэктомией и химической кастрацией.
Танцевать в холодном отстое с женщиной - все равно, что лететь в пустоте. Чувствуешь только музыку, и только она ведет тебя через эту пустоту, и только ради нее и сбесившегося алкоголя в крови ты еще шевелишь своим легким и уже совсем ненужным телом. Да, телу в холодном отстое придаешь куда меньше значения! Летишь по улице, невысоко над асфальтом, и ни разу даже не обернешься на ладную фигурку, завернутую в облегающее платье или мини-юбку. Летишь как ангел, как бесплотный дух, и знаешь, что еще не умер, но уже начал по-настоящему жить - как Человек, подавившийся плодом с дерева Змия и счастливо срыгнувший его обратно!
Она уже начала срывать с меня и с себя одежду, когда я опомнился и оттолкнул ее куда-то в хаос людей и огней. Не успел я толком собраться с мыслями, как она вновь, словно Медуза Горгона, с растрепанными змеями-волосами и алчным взглядом серо-голубых глаз, способным обратить в камень любой, кроме моего, пенис, вынырнула из хаоса и вновь прижалась ко мне всем телом.
- А я не хочу быть человеком, Костя, веришь?!! - ее прежде глубокий и низкий голос сорвался на визг, а потом на хрип, - и животным быть не хочу! А знаешь, кем я по-настоящему желаю быть??
Я уже не пытался осмыслить ее вопрос и ответить на него. Даже будучи в стельку пьяным, мой квазирациональный рассудок не желал больше никакого продолжения. Вырваться, только бы вырваться из этой звериной клетки!
- Я хочу быть машиной. Хочу, чтобы не было уже ничего - ни мыслей, ни чувств, ни похоти, ни гормонов, ни секрета - только масло и бесконечный ход поршня по цилиндру! Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... И стрекот пленки, и скрип шарниров, и скрежет шестеренок, и сладкий шепот моей раздолбанной втулки!..
... наконец, я отодрал ее от себя, снова кинул ревущей толпе и бросился бежать. Сорвал куртку с крючка, выбил входную дверь и ворвался в Ленинград.
***
Холодный майский ветер с залива трепал флаги на пустынной площади близ морского вокзала. Я смотрел на лес изогнутых кранов по ту сторону Невы. В сумерках порт казался давно заброшенным городом, а корабли - лишь ржавыми памятниками его былому величию. Иные из них, законсервированные, обесточенные - как и я, в холодном отстое - зябко жались к причалам. Что, подгнившие, холодно вам без любви?
Вечер в "Поинте" был лишь закуской перед главным блюдом - испытанием старой любовью. Все шесть лет, что минули с выведения меня на холодный отстой, я ненавязчиво готовился к возвращению в Ленинград - столицу порока и любви. Профилактические вечера со сногсшибательными цыпочками, даже технический, сухой минет - ничего уже не могло разомкнуть гениальную цепочку Монтекастрилли в моей голове и вернуть меня в царство животных! Стоит ли говорить, сколь сильно я теперь боготворил Доктора?
Воспоминания - коробка с двойным дном. Бывает, смотришь на фотографии, или слушаешь до посинения трек, с которым у тебя строго определенная ассоциация - и лишь ухмыляешься самому себе в прошлом, подмигиваешь с высоты прожитых лет. Но стоит почти забытому запаху вновь внезапно ударить в ноздри, стоит тебе пройти спустя годы по тем самым улицам - и прошлое надолго крадет тебя у настоящего. Я предчувствовал, что так будет. Так оно и вышло.
Каменноостровский проспект, Крестовский остров, Черная Речка и белые ночи. Ночная пьянка в плацкарте, площадь Восстания, метро с жетонами и спрятанными за дверьми поездами. Коммуналки, дворы-колодцы, вода, мосты, дворцы, пьяные, психи, поэты, актеры, шлюхи - город, идеально приспособленный для анального секса! Она была художницей в театре. Лучше всего помню ее попу - круглую, бледную, мягкую, так любил ее целовать, кусать, лизать, спускаясь к влагалищу... Ее крик - истошный, всамделишный, жертвенный и сладкий, когда она, наконец, дала мне в зад - я слышал его теперь будто сквозь толстое, безумно прочное стекло, запотевшее от моего спертого дыхания. За этим же стеклом я теперь видел наш с ней Ленинград - фасады облезлых зданий на Петроградской стороне, опухшие лица ее пьяных друзей, комнату в общежитии с мольбертом и непобедимым беспорядком. Холодный отстой будто кокон обволок сдающийся рассудок, и мне казалось, что я смотрю кино - блеклое, почти черно-белое - защищенный от него экраном, или гляжу сквозь стальные прутья в клетку с совокупляющимися зверьми, один из которых - я сам.
Стихи, семьсот километров стихов - и все разных цветов, как краски, выдавленные из ее тюбиков, сморщенных, выжатых до дна, как мой член после двадцати одного соития за двое отведенных нам суток. Их строчки мелькали передо мной бегущей строкой, когда пересек Черную Речку по мостику, по которому мы с ней ходили тысячу раз, и брел теперь мимо сквера, близ которого без малого два века назад подстрелили Наше Всё. Теми голодными стихами я всякий раз приближал час нашей новой встречи, но на них же растратил любовь, которой при экономном расходовании хватило бы не на три года, но на все девять жизней!
Любовь - вот что я успел изучить настолько, чтобы надолго, а может, и навсегда от нее отказаться. Я сам пришел почти ко всему, что доктор Монтекастрилли свел в красивую систему, теорему Удельной Теплоемкости Эроса - по сути, все свелось к чистой термодинамике. Концепции насилия, жертвы, доминации, греха - все до неприличия компактно уместилось в рамках старой доброй физики! Был ли Доктор пошляком? Что ж, если так, значит пошляком был и сам Господь Бог...
Моя любовь к ней происходила от похоти, и я и тогда, и всегда это знал. До животного исступления доводили меня мысли о том, что обладать ее сочным телом может кто-то другой! Но почти всякий раз во время секса я представлял себя кем-то другим, и оттого кончал в миллионы раз ярче, и любил ее только сильнее, проводя по мягкой попе и влажной промежности словно бы чужими пальцами. Отказ от собственного эго, высшая форма поклонения самке - ничем иным это быть не могло! Но когда моим сокровенным страхам-мечтам суждено было сбыться, и ее в самом деле трахнул другой мужчина, и я узнал об этом - всего трех месяцев мне хватило, чтобы досыта искупаться напоследок в ее секрете и бросить навсегда. Ханжество - не порок. Ханжество - досадное следствие ошибки, допущенной в Эдемском саду. Ошибки, которую доктор Монтекастрилли столь блестяще исправил!
Я подошел к ее дому. Подниматься на этаж смысла не было - я знал, что она там уже не живет, слишком много лет прошло. Так же внезапно, как порыв холодного ветра с залива, на меня налетели первые приступы похмелья. Захотелось есть, спать, умереть. Одно хорошо - дрочить не придется. Что ж, похоже, последнее и главное испытание метод Монтекастрилли выдержал с честью! Любовь - категория термодинамики, производная температуры. Страсть - категория биологии, производная инстинкта. Холодный отстой снижает температуру и купирует инстинкт. Я прошел по своей любви как космонавт в скафандре по Эдемскому саду - не вдохнув ее ядовитого воздуха, не коснувшись ее горячей плоти, не пригубив ее отравленного вина. На Ленинград опустилась короткая майская ночь, и последние видения прошлого за стеклом скафандра растаяли в холодном свете уличных фонарей. Завтра утром я позвоню Доктору и сердечно поздравлю его с началом новой эры.
По пути к метро взгляд остановился на вывеске секс-шопа: алое сердце мерцает в утробной тьме. Улыбнулся: неужто тот самый, где не раз покупал смазку для ее заднего прохода? Кажется, он. Вот он, еще один будильник, который я с радостью вырублю!
В интимном полумраке за прилавком уткнулась в смартфон молодая девушка.
- Анальную смазку, пожалуйста, - я широко улыбнулся.
Она оторвалась от экрана и улыбнулась в ответ.
- Вам силиконовую или...
- Любую!
Она пробила какой-то длинный тюбик, и пока я силился вытащить кошелек из тугого кармана джинсов, взгляд упал на полку с DVD-продукцией. Ухмыльнулся - неужели кто-то еще платит за порнуху?! Тут мое внимание привлекла обложка одного из дисков с кричащим названием "Perverted Russian whores double-penetrated". Что же это, что же такое знакомое... Определенно задница! Такая же круглая, бледная, мягкая... Ее обнаженная хозяйка приподнялась на коленях, явно наслаждаясь процессом двойного проникновения. Лицом повернулась к камере. Странное лицо, до боли знакомое, удивительно похожее на лицо моей художницы, для анального вхождения в которую я покупал смазку в этом самом магазине. Те же узкие татарские скулы, голодный взгляд серо-голубых глаз...
Удивительная все-таки штука этот холодный отстой! Хитрая! Когда я, сам того не подозревая, выбрал ее для вечера, а потом встретил - он заставил меня забыть и не узнать ее. Но, увы, надежным метод доктора Монтекастрилли оказался не на сто процентов. Стоило мозгу окончательно склеить фрагменты мозаики - и первые два нейрона разделились, третий встал на место, четвертый оторвался от гипоталамуса, или мозжечка - черт его знает! Десять тысяч натянутых друг на друга гондонов разом лопнули, а скафандр треснул и рассыпался, обнажив голодное, дрожащее от похоти животное. Стало так жарко, что я схватил смазку и, ни слова не говоря и не заплатив, выбежал из магазина. Ночной Ленинград благоухал кисками, как благоухал цветами Эдемский сад. Переключив управление на головку и утробно зарычав, я бросился в сторону бара "Поинт".