В истории, описывающей возвращение нашего народа в Эдем, мне всегда казался критически важным один факт, которому никто и никогда не придавал особого значения. Первый раз я услышал о нем от Захарии - моего единственного наставника, который, обучив меня всему, чего знал сам, отпустил учиться у Господа нашего и дарованной Им жизни.
"И когда Божьи Ангелы посадили всех праведных на крылатую колесницу, и она сквозь нескончаемый поток воды взмыла к раскрытым окнам небесной бездны" - монотонно читал наставник на закате Малого Светила, пока я, совсем сопливый еще тридцатилетний мальчишка, откинувшись полулежа на могучий ствол тысячелетнего дерева, ловил раскрытым ртом капли меда и росы, - "Иеровоам бросил последний взгляд на обреченную Землю, и увидал, как далеко внизу борется с пучиной огромное судно..."
Глаза мои расширились, и я даже подался вперед, но Захария невозмутимо продолжал, словно не замечая совсем моего крайнего удивления: "... сбито оно было из широких и длинных досок, и формой напоминало чудовищного Бегемота, а размерами превосходило хозяина морей Левиафана. Но вот огромная волна поглотила корабль, и Иеровоам вновь обратил свой взор к небу и Богу..."
- Наставник, но кто же плыл на том судне?
- Не пристало тебе, юный Завулон, - Захария строго сверкнул черными как смоль очами из-под ворсистого капюшона, - прерывать вопросами несмышлеными чтение Священного Предания! А что до того судна, то на нем тщились спасти от Господней кары несчастные грешники. Всех их поглотила пучина, и нам, потомкам спасшихся, следует поминать их судьбу лишь как страшный пример того, что ждет ослушавшихся и нарушивших Завет!
Шли годы, складываясь в быстротечные десятилетия, но я то и дело вспоминал о том судне последнего дня Земли, снова и снова мучаясь вопросом: могли ли те грешники в конце концов спастись, подобно нашим праведным предкам?
- Нет, Завулон, не могли, - отвечал девятисотлетний патриарх Мелхиседек, улыбнувшись добродушно сквозь окладистую седую бороду, когда я, наконец, осмелился и ему задать вопрос, за который община уже прозвала меня насмешливо кормчим, - ведь они согрешили премного перед Господом, и сполна хлебнули Его гнева!
- Но что, если на том судне тоже были праведники?
Патриарх покачал головой.
- В тот день Господь вернул всех достойных в Эдем, чтобы на окаянной Земле никогда больше не взошли ростки скверны и греха! С тех пор минули тысячи лет, и разве хоть одного из живущих здесь, вблизи Господа, сыновей Его и дочерей смог ли Змей снова угостить гордыней? - и Мелхиседек угостил меня приторным вином, дарующим веру и надежду всякому усомнившемуся.
Сто восемьдесят раз Большое и сорок раз Малое Светило описали круг на небесах после нашего разговора с патриархом, когда, проснувшись одним светлым утром в объятьях своей супруги, подаренной мне Господом всего несколькими днями ранее, я вышел из жилища и узрел на лазурном небе великое множество крылатых колесниц. Поначалу я решил было, что это посланцы Божьи пришли огласить нам весть от Него, но нигде не было слышно их ангельского пения. Шумел водопад и далекий прибой, но вскоре все заглушил чудовищно резкий звук. Я схватился за уши и покатился по мокрой траве, не в силах выдержать этот неведомый гром. Он смолк лишь когда крупнейшая из колесниц, сопровождаемая повозками меньшего размера, опустилась прямо на центральной площади общинного поселка.
Они были облачены в мягкую как ткань бронзу, и каждый их них нес крест на груди. Белокожие и светлокудрые, они говорили на странном каркающем наречии, пока в одночасье вдруг не выучились нашему языку у своих мерцающих, блестящих как серебро свитков. Они были людьми с Земли - потомками кормчего по имени Ной, узревшего голубя и выведшего судно к вершине древней горы. Выслушав внимательно наше Священное Предание, пересказанное от начала и до последней буквы уже седовласым Захарией, они вновь принялись каркать, а еще и гоготать подобно табуну лошадей. Они называли Эдем системой Альфы Центавра, а нас - глупыми дикарями.
Надменные и гордые, гости с неба сразу отказались от общих молитв Господу и угощений из тех яств, что дарил нам Господь и Эдем. Они вовсе избегали продолжительных бесед с нами. Но вскоре я понял, что не все из них полны неистребимой гордыни. Один из них, простодушный и беззлобный штурман Диего Альварес вскоре сдружился со мной, хоть и беседы нам приходилось вести втайне от прочих офицеров его космического корабля, обычно в роще и под покровом темноты.
Одной не слишком темной ночью мы встретились под покровом звезд и слабым сиянием Малого Светила. Я угостил его перламутровой земляникой, а он меня - сигаретой. Ее горький дым не слишком понравился мне, но из вежливости я сделал вид, что совсем не огорчен его подарком, и спросил, наконец, про большой крест, вышитый на груди его служебной куртки.
- Это в память о Боге, - рассеянно и невнятно пробормотал штурман и вытащил из кармана еще одну сигарету, на сей раз для себя.
- Разве твоим братьям нужно что-то, чтобы не забывать о Нем?
- Нужно, - Альварес затянулся и горько усмехнулся, - и поверь, Завулон, одного лишь креста для этого бывает очень мало!
- Но почему вы все так поклоняетесь именно кресту? Что связывает его со Всевышним? В Священном Предании нет ни слова о...
- Как-то Он, а точнее, Его сын, но вроде как это был Он сам... Знаешь, дружище, тебе бы лучше с отцом Себастьяном поговорить, он куда более сведущ в вопросах религии!
- А он гордый, этот ваш отец Себастьян?
- Прескверная личность, - штурман весело улыбнулся и протянул мне еще сигарету.
- Благодарю, Диего. Я сейчас не слишком расположен курить. Ваш отец Себастьян не станет ничего объяснять грязному дикарю. Может быть, ты все же вспомнишь о Боге и кресте?
Альварес поморщился и замолчал. Но вскоре вновь заговорил.
- Сын Божий однажды, очень и очень давно, спустился на Землю, чтобы помочь нам справиться с нашими грехами.
- Это было до Потопа?
- Что ты, - штурман вновь улыбнулся, - я не слишком силен в истории, но знаю точно, что это было много позже, когда в Риме на троне сидел содомит.
- Содомит?
- Не важно, Завулон! Бог велел нам поменьше грешить, и дал заповеди, что делать можно, а что нельзя. А люди схватили и повесили Его на этом самом кресте! - Альварес ткнул себя в грудь. - Но Иисус воскрес, и даже обещал вернуться и всем воздать, и праведным, и грешникам...
- Вы уверены, что это был Бог?
- Мы, дружище, давно уже ни в чем не уверены... Но нам нужна Церковь и нужен порядок, и потому все мы носим кресты.
- Нужны зачем?
Штурман вновь замолчал, и достал третью сигарету.
- Зачем-зачем... Перережем ведь иначе друг дружку к чертям!
Спустя неделю после того разговора патриарх Мелхиседек пошел на поклон к епископу - заключать новый Завет. Население общины от мала до велика столпилось у подножия высокого холма, на котором покоился корабль его святейшества, в ожидании, когда патриарх вынесет скрижали. Ждали до полудня, и когда деревья перестали отбрасывать тень, Мелхиседек показался, наконец, из-за раздвинувшихся дверей и спустился по траву, шатаясь и раскачиваясь, как безвольная кукла. Ступив на землю, он успел сделать всего лишь несколько неуверенных шагов, прежде чем развалился на части, оросив траву багровой кровью. Ангелы больше не пели на небесах при утренней и вечерней заре. Близились последние дни Эдема.
Я бросился за помощью к Господу, но напрасно искал Его в цветущих садах. Когда спустя неделю я вернулся, поселок общины сожгли, а всех жителей, в том числе и мою жену, обратили в рабство. Теперь на месте наших сгоревших домов возвышался форт из блестящей стали, готовой угостить разрядом в четыреста вольт всякую тварь Божью и непрошенного гостя.
На поле возле форта высился деревянный крест, установленный новыми хозяевами Эдема. Следующая ночь выдалась особенно темной, ибо накануне вечером зашли оба Светила. Я не знал, есть ли на кресте какая-нибудь ловушка, но терять было уже нечего. Подтянувшись на широкой перекладине, я расставил руки в стороны и повис, подражая высеченной из камня фигурке, что штурман Диего Альварес подарил мне на прощание. Это называлось "распятием".
Я провисел так почти всю ночь. Спина и конечности ужасно затекли, и я собрался уже было слезать, когда с первыми отблесками зари Господь вдруг заговорил со мной. Тело на кресте расслабилось и размякло, и я ощутил, что вешу уже легче воздуха и готов взмыть к разгоравшимся благодатным огнем небесам. Но что-то все еще удерживало меня на кресте, наполняя мягким теплом невесомую плоть - любовь, великая Любовь, что Отец не уставал дарить своим нерадивым чадам. Любовь и Искупление, но в конечном итоге - Жертва, принесенная Змею... Напрасная жертва!
Я почувствовал, как скользкое чешуйчатое тело обвило перекладину и мои руки, вновь налившиеся свинцовой тяжестью. Вскоре он уже ласкал раздвоенным языком мое ухо, и шипел, и шептал голосом сладким как мед слова, исполненные хулой на Всевышнего. Я зажмурился и запел слова гимна, восхваляющего Господа нашего, но горло будто окаменело, и ни единого хрипа не сорвалось с моих пересохших уст. А змей все шипел, и взору моему открылась картина великого греха - армия блудниц, облаченных лишь в пропитанные мерзостями тонкие полоски материи, не скрывавшие, но обнажавшие срам их блестящих тел. Они оседлали мохнатых вепрей и топтали всякие побеги любви и добродетели на широкой ниве, вспаханной Иисусом, несущим на Голгофу свой крест. Войны и мор, чума и бесконечные страдания, бичующие голубой шар, крепко сжатый в объятиях ненасытного гада. Не в силах сдерживать распирающие грудь рыдания, я сорвался с креста и упал на мокрую землю.
Ни вода с небес, ни любовь с креста не смогли вытравить Змея из грешных людей Земли. Я не мнил себя Богом или даже Его пророком, но внезапно я понял, что следует сделать. Надо было всего лишь вернуть им то, чего лишил их Господь после искушения - вернуть им бессмертие! Одарить их снова вечной жизнью, как если бы они уже победили в себе Змея и заслужили ее! Разве это такой уж страшный грех - поменять местами причину и следствие?
Я достиг самого сердца садов, где с сотворения мира произрастало Древо Жизни. По возвращении с Земли ни наши предки, ни мы никогда не вкушали плодов с него, ибо первородный грех Адама и Евы все еще жил в нас, неискупленный. Я снял с себя одежду и распорол ее, и из широких лоскутов связал подобие мешка, который набил до краев сочными сиреневыми плодами. И двинулся назад, к форту. Первым я угощу Диего, потом - епископа, потом - офицеров и матросов всех кораблей, и вместе мы соберем еще и наполним целые трюмы плодов, которые доставим на Землю и накормим всех людей. Разве смогут они грешить, когда смерть - подарок Змея - навсегда вернется в его ненасытную пасть, когда все люди станут равны, и убийство, грабеж, война и насилие потеряют уже всякий смысл?
***
Епископ почти прикончил третий бокал виски с содовой, когда блаженную тишину покоев его святейшества нарушил резкий неприятный звук - капитан Родригез вызывал по интеркому.
- Спишь что ли, старый черт? Твоей святейшей заднице стоило бы приподняться с перин и держать курс на смотровой пост! Снаружи кое-что есть.
Кряхтя и рассыпая проклятья, епископ поднялся из глубокого кресла и неспешно заковылял к выходу.
- Там, - Родригез ткнул сигарой в узкое окошко смотровой башни. Епископ протер гноящиеся глаза и увидал далеко внизу совершенно голого, волосатого и бородатого дикаря, тащившего за спиной огромный мешок сиреневых фруктов.
- Видать сильно проголодался, бедняга! - капитан осклабился и ласково погладил блестящую рукоятку турели, - шлепнуть, что ли, босяка?
Епископ брезгливо поморщился и отмахнулся от капитана как он назойливой мухи.
- Брось, не хватало еще запачкать лужайку этой мерзостью! - исполненный неподдельного отвращения, епископ захрюкал и надолго закашлялся.
Разочарованный, капитан озлоблено сплюнул и глубоко затянулся.
- И какого, скажи мне, поп, черта они тут оказались? Неужели и вправду спаслись при...
- Вздор! - прокаркало его святейшество и снова отчаянно закашлялось. - Сущий вздор!
- Но откуда, раздери меня Дьявол, им было тут взяться? В четырех с лишним световых годах от Земли? Параллельная эволюция?
- Пути Господа неисповедимы, - пробормотал епископ и проводил взглядом фигурку дикаря с мешком, скрывшуюся вскоре во мраке рощи.