Привычно открыв входную дверь городской детской больницы, я пошёл по коридору в сторону центральной лестницы. Вход на лестничную площадку заслоняла собой дежурная медсестра. Когда я с ней поравнялся, она спросила: "К Жене?", и сделала движение, пропуская меня. "Здравствуйте, к Жене", - ответил я и прошёл туда, куда обычным посетителям входить не положено.
В больнице все знали, что на втором этаже в отделении реанимации лежит мальчик четырёх с половиной лет по имени Женя. Он находится в коме, то есть без сознания, уже больше семи месяцев. Это один из тех редчайших случаев, когда человек находится между жизнью и смертью - за него дышит компрессор, питают его через трубочку, введённую в нос или внутривенно, а тело почти не подаёт признаков жизни. Физиологически тело такого человека способно выполнять всё, что делало раньше, но вот мозг спит. Всегда кажется, что этот человек заснул, но скоро проснётся, и всё будет как прежде. Однако проходит время, а он не просыпается и даже не переворачивается на другой бок.
Мне предстояло сделать Жене массаж, который необходим для того, чтобы на теле не появлялись пролежни, а мышцы получали интенсивный приток крови для тренировки сердечно-сосудистой системы и задержки процесса дистрофии.
Когда входишь в отделение реанимации (в последнее время его называют отделением интенсивной терапии) всегда меняешься, даже если приходишь каждый день. Ведь это место, где большинство пациентов уходят из жизни. Они и попадают туда, когда наступает время бороться за их жизнь. А чаще их просто переводят в реанимацию, чтобы они не умирали рядом с выздоравливающими. В реанимации каждый день, что-то меняется, то появляется новый пациент, то перед глазами возникает пустая кровать, на которой ещё вчера лежал больной. Вот и сегодня я обнаружил две пустые кроватки. На одной вечером перестал жить грудной ребёнок, который родился с большими отклонениями от нормы, у него даже часть внутренних органов находилось за пределами брюшной стенки. Родители от него отказались, хирург искренне пытался ему помочь и даже сделал несколько операций. Ребёнок потихоньку жил и редко плакал, стараясь не докучать персоналу отделения. Однако перспектив у него, как сказал завотделением, не было и ему отменили всякое лечение. А вечером он тихо перестал дышать. Его завёрнутого в простыню положили на пол в коридоре отделения, так обычно делают, кафельный пол холодный и тело дольше не портится, и он лежал до приезда родственников. Захоронить его они, после уговоров, всё же согласились.
Иногда бывают задержки с увозом тела умершего, тогда по коридору приходится ходить с осторожностью, чтобы не наступить на ребёнка.
Вид второй опустевшей кроватки вызвал у меня чувство вины, словно я совершил предательство. Нет, я не был виноват в смерти этого четырнадцатилетнего мальчика, я даже к нему не подходил и не разговаривал с ним. Его привезли вчера, после очередного сильного сеанса химиотерапии по поводу рака крови. Он был очень худой, без волос, его кожа имела желтый цвет. Рядом с ним были его мать и отец. Мать отрешённо смотрела в окно, видимо, у неё уже не было слёз. Она реагировала на слова и действия сынаа и делала всё необходимое по обслуживанию мальчика, а когда заканчивала, опять отрешённо смотрела в окно. Отец сидел на краю кроватки и пытался прижать сына к себе. Потом вдруг вставал, уходил в коридор и рыдал, не сдерживая себя. Мальчик закатывал глаза, стонал, изо рта его текли слюни. Было видно, что он капризничает как маленький.
Я невольно наблюдал за ними, делая Жене массаж. И вдруг у меня в душе возникла какая-то злость на этого мальчика, ну почему он себя так ведёт, ведь он уже взрослый, почему так не щадит своих родителей. Понятно, что больно, но можно же потерпеть.
И только сегодня, глядя на пустую кроватку, я почувствовал, ведь это не просто душевная боль, когда из тебя уходит жизнь в четырнадцать лет. И каково это матери и отцу терять единственного сына, ещё месяц назад бывшего здоровым ребёнком.