Аннотация: Что происходит в спальнях города Предел и на кладбище в его окрестностях.
Черный бархат
<
Сердце окутал свет черных свечей.
Ночь - это секс и страх.
Танец теней.
Комочки земли пересыпаются с тихим шелестом, его скорее ощущаешь, чем слышишь. Этот звук похож на шум крови в ушах, на взмах крыльев ночной бабочки. Он заменяет тиканье песочным часам.
Комочки осыпают шубку черного бархата, но не оставляют на ней ни следов грязи, ни запаха рыхлой кладбищенской земли.
Ходы тянутся в сторону города. Они огибают бетонные фундаменты, уплотнения подземных коммуникаций и воспаленные нервы телефонных кабелей. Норы ведут все дальше, сквозь сплетение корней - к городу Предел.
В этой вечной ночи, безлунной, беззвездной, бархатные тела извиваются в узких ходах. Влажные комья засыпают норы, когда землю сотрясает поезд метро, и дышать почти невозможно под толстым слоем асфальта. Но кладбищенские кроты движутся в направлении Предела. Подальше от мертвых тел, от завораживающих звуков сладких, как мед, убийственных, как мышьяк.
А люди мечтают о красоте, которая неизбежно станет пеплом и прахом. Они предпочитают сны реальности, они живут только для того, чтобы мечтать. В мистической виртуальности Предела мир видоизменяется, гармонизируется. В сновидениях все так, как хочется сновидцу. Здесь даже кошмары желанны.
На пределе реальности, город вытягивается вверх готическими шпилями, стены распадаются, превращаясь в кружево сводов, арок, витражей. И призрачные горгульи будут вздрагивать от шагов случайного прохожего. Фантомные шпили засияют огнями святого Эльма. Воздух наполнится лунным светом, запахом умирающих роз и каким-то странным летучим пеплом. На стенах домов затанцуют изящные тени, не отброшенные никем. Тени там, где нет источника света. Чувственные, зыбкие тени, подрагивающие, как языки.
Вампиры проникают в сны - гибкие призрачные тела. И окна становятся черно-синими витражами в прожилках льда. Комкаются простыни, сплетаются пальцы. Мечты ведут все дальше, стремятся к пределу, как ток, бегущий по проводам, как молоко, струящееся по протокам желез.
Эти мечты желаннее реальности. Нежные, как неуловимые касания. Вампиры прекраснее людей, они обладают непреодолимой гравитацией секса и страха. Они лишены недостатков, как любые мечты. Они желают только крови и не ждут обещаний, превосходя людей во всем. Их лица безупречны в своей холодности, а тонкие руки в бархатных перчатках унизаны перстнями.
Вампиры зажгут черные свечи, и каждая из теней будет двигаться сама по себе. Их движения тягучи и медлительны, а глаза подобны огням святого Эльма.
Каждую ночь Полнолуния, когда соки растений и влага почвы стремится вверх, Гробовщик выходит на кладбище и, прислонившись к полуразрушенной статуе, играет на волынке.
Облака несутся по небу, подсвеченные Луной. Они похожи на бледные лепестки диких роз. Гудит линия высоковольтных передач - низко, глубоко, почти неощутимо. Электромагнитное поле медленно умерщвляет все вокруг, совсем незаметно, как яд без вкуса и запаха.
Бегут сигналы по проводам. Ползут по норам кроты. Их тела тянутся вперед, проталкиваются по влажным ходам. Они дышат в едином ритме и идут на звук тягучий, словно кровь, сладкий, как наперстянка.
Кроты вырываются из горячей земли бархатными черными дельфинами. Комочки почвы разлетаются, похожие на брызги, на осколки витража. А облака несутся еще быстрее, пульсируя, разрушаясь под порывами ветра.
Кроты приближаются к выщербленному камню, к охлажденному Луной граниту, к самым ногам молодого горбуна, играющего на волынке. Черный, наглухо застегнутый сюртук делает его почти невидимым, только мраморно светится узкое лицо с высоким лбом и тонкие кисти, похожие на мертвые лилии.
Когда кроты замирают в оцепенении, Гробовщик медленно откладывает волынку. Берет в руки лопату, до того прислоненную к постаменту.
И крови совсем не видно на влажной почве, на черном бархате.
Город видоизменяется, искажается, разрушается. Вытягиваются шпили антенн, и провода свиваются в кружево. Поют арфы модемов и цитры модемов. А мониторы светятся огнями святого Эльма. Но виртуальность не сравнится со сном.
Ложась спать, люди снимают с себя кресты. Они делают все, чтобы не отпугнуть вампиров. Все, чтобы только ощутить бархатные касания.
Вампиры проникают в дома незаметно. Безукоризненно прекрасные силуэты возникают на фоне окон, влажно блестят в темноте глаза и клыки. Матово мерцают перстни на руках, затянутых в бархат. От вампиров исходит аромат разрушающихся роз и пепла сожженных ведьм. Они приближаются к кроватям одиноких обитателей Предела.
Звучат флейты и виолончели. Поют голоса, чуть слышные, неуловимые, как яд без вкуса и запаха. Черные свечи согревают сны. Тени живут сами по себе. Каждое движение вампира становится тягучим, как мед обреченных роз. Таким же сладким и ядовитым.
Мягкая перчатка поползет по телу и коснется шеи, а жертва будет ждать смертоносного поцелуя. Но вампиры приходят не для того, чтобы убить.
А ходы тянутся, сплетаются как пальцы. Бархатные тела ласкают струны телефонных кабелей. Метро отбивает ритм, и поют флейты модемов и цитры модемов, и тростниковые дудки. Низко, на одной ноте гудят линии высоковольтных передач. Дикие розы, растущие под ними, чернеют, съеживаются, и ветер несет их прах, смешивает его с пеплом сожженных ведьм.
Кроты протискиваются, ползут, по пути поедая гибких, влажных червей, скользких, как языки.
Они стремятся к Пределу.
Все стремится к пределу.
Сюда ветер несет пыль, и пепел, и прах мертвых цветов. Сюда сигналы стекаются по проводам, как кровь по венам, как молоко по протокам желез. Кажется, весь мир скатывается к Пределу, подобно шарикам Эйнштейновской модели, повинуясь гравитации секса и страха.
Звуки сплетаются, как пальцы. Бьется метро в подземном тоннеле, искрят провода. Где-то гудят виолончели, а где-то поет волынка. Саднит. Щемит.
Протолкнуться внутрь сквозь вентиляционную отдушину. Сломать хрупкие половицы. Раздвинуть края линолеума и ковролина. Кроты замирают, восстанавливают дыхание, привыкают к запахам. Сигареты затушены в жестяной пепельнице. Рядом на столике лежит крест. Простыня пахнет истлевшими розами и едким стиральным порошком. Дезодорантом и пеплом сожженных ведьм.
А теперь ползти (бархат по коже), покачиваясь от дыхания. Коготки скребут, комкают простыню. Нервы передают ошибочный сигнал, и гибкие бархатные тела вползают в сны. Тени извиваются, льнут, сплетаются - скользкие, как языки. Еще дальше. К ложбинке между ключицами.
Прижаться к нежной впадинке, где червячком яремная вена бьется.
И рука жертвы скользит по простыне, дрожащая. Тянется к шее. Касается черного бархата, прижимает сильнее.
...Должно быть, мягкая перчатка дотронулась до впадинки, где нитка яремной вены вьется...
Ночной шепот.
Тихие шорохи.
Шелест ткани.
И...
Дыханье
на мгновение сбивается.
Тонкий палец надавил на впадинку? Холодная выпуклость перстня?
Нет. Зубы желтые с коричневым налетом. На них слюна жемчужная, сладко пахнущая тленом, кусочки плоти и мышьяк из тел отравленных любовников.
Тяжелая венозная кровь выкатывается ртутным шариком. Она гуще артериальной и имеет привкус табака, разложившихся роз и пепла сожженных ведьм.
Облака несутся все быстрее, сминаются, распадаются. Рвутся воспаленные провода. Обманутый мозг выполняет недопустимую операцию. Комкаются влажные простыни. Кровь шумит в ушах со звуком, похожим на шелест крыльев ночной бабочки. Пепел пересыпается в песочных часах. Сплетающиеся тени вскальзывают из снов, рассыпаются черно-синие витражи, подсвеченные Луной. И размыкаются призрачные объятия.
Гудит линия высоковольтных передач. Из удобренной почвы уже прорастают новые розы, а обитателей Предела испепеляет мечта о бархатной мастурбации. Этой ночью, и любой другой, все скатывается, скатывается, подобно шарикам эйнштейновской модели. Стремится к пределу.
Поколение мечтателей неизбежно станет последним.
А утром Гробовщик вернется в часовню. Сбросит черный сюртук и уляжется на узкую кровать.
В окно будут биться мухи.
Он уснет, лежа на боку. Ему мешает горб.
И кроты поползут обратно, повинуясь сладкой гравитации смерти. Обмякшие, сытые, они вернутся по своим полуразрушенным норам, огибая бетонные фундаменты, обходя по широкой траектории трубы промышленных стоков. Кроты будут сталкиваться и расходиться, ведь они живут и охотятся по одиночке. Только умирают вместе под звуки волынки и хруст бархатных тел. Но сначала они принесут потомство в рыхлой кладбищенской земле у подножия статуи, недалеко от старой часовни.
Кроты размножаются только насытившись, словно кровососущие насекомые. Чтобы их тайна не была раскрыта, кроты заражают свои жертвы мечтами о совершенных телах и призрачных объятиях. О тонких руках, затянутых в бархатные перчатки и голосах, низких и глубоких, которые проникают в сознание неощутимо, подобно яду без вкуса и запаха.
Будут гудеть провода, и тоннели метрополитена сплетутся, как пальцы. Облака будут быстро-быстро лететь по небу в направлении Предела, подсвеченные Солнцем, еще больше похожие на лепестки обреченных роз.
Люди очнутся от своих сладчайших снов и даже не заметят пятнышка в ложбинке, где яремная вена вьется. Но в их крови отныне будет циркулировать тлен, кусочки мертвой плоти и мышьяк из тел отравленных любовников. Они приговорены жить и ждать бархатного касания легкого, как смерть цветов. Те, кого посетили однажды бархатные вампиры, будут существовать, не замечая друг друга. Мчаться вперед, разрушаться, как облака. Скатываться в мечты, которые сделают их поколение последним.
Так будет продолжаться достаточно долго.
Но ни один бархатный суккуб, ни один бархатный инкуб не посетит Гробовщика. Не прижмется к нежной впадинке, где...