Мне снилась детская обида
на N. Не подавая вида,
что пьян (хотя совсем алкаш -
о  если б всё, что мы глаголем,
оправдывалось алкоголем!),
он мне твердил, что я - "не наш".

Смеркалось. Ерзали ворота.
На лавочке два идиота -
с бутылкой N, и я как бы
со стаканОм, в плену заката
трепались, щурясь чуть поддато
на город, вставший на дыбы.

"Наш, наш!" - хотел ему сказать я,
но верткий N, попав в объятья
жены, толкающей домой,
убрел московским пыльным летом
в свой сон, а я остался в этом,
и спал, и двадцать лет долой.

Я спал, как в апельсине долька,
в забвеньи пропуская столько
пустых листков календаря,
что даже ближним и домашним
казался лишним и ненашим,
о дальних и не говоря.

И правда, кто мне скажет, чей я?
Алеко посреди кочевья,
король бездомный, Лир нагой,
не наш, не внутренний, не внешний,
не наш, не праведный, не грешный,
не наш, не Байрон, не другой...

Во сне, тем временем, светило,
как разум, город отпустило,
последний луч оборвало,
Не наш! вскричал Евгений грозно,
и стало ветрено и звездно,
и понеслось, и все прошло.