|
|
||
.
+
+++
Отрывок из рассказа
"Держитесь ближе к жизни!"
+++
ПРОСТИ МЕНЯ.
Шквал огня уже на крыше,
лижет битум, сапоги.
Долг героя смерти выще!
Нет! Иначе не могли.
VVVVVVV
В Москве на могиле мужа
жена Люда плакала, рыдала,
вся в слезах, в раздоре
душою-сердцем проклинала
тот миг, ту ночь, то горе.
Скажи, мой родной, любимый!
Почему мир такой несправедливый?
Почему именно тебя, мою кровинку,
у меня судьба забрала?
Почему свою любовь-иконку
уберечь я не смогла?
Ты так хотел, мой дорогой,
назвать свою дочурку
Наташенькой... Наташа -
от твоих мечтаний
таяла в мечтах моя душа.
Встань, мой родной, и посмотри!
Родилась Наташа.
Какая прелесть?
Какая крошка наша?
Со слезами на глазах
я хочу тебе сказать,
а ты должен меня понять?
Нет больше у нас с тобой
дочурки нашей.
Умерла дочь Наташа -
крохатулька наша.
Прости!
Слезами обливаюсь.
Прости, родной,
прости!
Сейчас твоя дочурка очень странно,
как враг народа безымянно,
будет с тобою вечно
рядышком лежать,
а я всю жизнь одиноко
плакать и рыдать.
Моя любовь к тебе,
мой дорогой, нежная и верная,
по чье-то воле в лукавом зле
свела с дочуркою тебя в земле.
Вспомни, мой родной,
как начиналась жизнь твоя со мной.
Казалось, ты и я -
навеки вечная семья.
Сколько было поздравлений,
улыбок и цветов?
А подарков?..
Подарок главный - это ты!
Вася-Василёк
любимый мой цветок
и твои цветы.
И вмиг пропало всё,
завяли на клумбе мои розы,
исчезла моя надежда
на счастье, на любовь.
Остались мои сухие слёзы,
мои одинокие мечты
и там, далеко в земле,
родная дочь и ты.
И ещё осталась память -
московские гвоздики,
твои увядшие цветы.
Прости, родной, прости.
Ты и я - любовь с любовью
в счастье жили, по-простому.
По велению мага вернуться бы назад,
наверняка, всё было б по-другому.
И снова, и снова... та...
роковая ночь перед глазами,
растоптавшая нашу жизнь
безжалостно ногами.
Окунула нас в ледяную воду,
не спросила, не предупредила,
принесла нам
безвозвратно-вечную беду.
"Люся! Второй час ночи.
Ложись, родная, спать.
На станции пожар!
Я скоро буду".
Его слова, его родной голос -
жива буду не забуду,
постоянно слышу я
бессонными ночами,
прозвучавшие в темноте,
как чернобыльский набат,
поднявшие на войну с рентгенами
тысячи простых людей,
тысячи учёных,
тысячи офицеров и солдат.
В тревоге не спала -
в слезах томилась,
с тяжёлым чувством в сердце
тебя родной ждала.
В открытое окно -
наше с тобою окно,
дышит свежестью весна,
кругом тихо и темно.
В кустах у проходной
щёлкнул одиноко соловей
и снова тишина.
А небо над АЭС озарялось
багрово-жёлтым пламенем,
дым столбом.
И там мой Вася!..
мой родной, Вася-Василёк,
любимый мой цветок,
там все друзья-пожарные
ведут войну с огнём,
а город спит обычным сном.
Кому какое дело?
Тишина кругом.
А мне одной-то как?..
когда вокруг ночь,
тишина и мрак,
огонь, пожар и страх.
Душа моя горит и плачет,
чувствует беду.
Кошмар тревожной ночи
помнить буду - не забуду.
Что там с моим
родным и дорогим?
Что там... на пожаре...
с моим любимым мужем?
До утра, туда-сюда,
от окна к другому,
казалось, вечность
провела я с горем.
Уже засеребрились облака,
начало светать.
Пора вернуться ему домой.
Давно пора!
Сколько можно ждать?..
тяжело мне быть одной!
Уже солнышко взошло,
в лицо ударил яркий свет,
а его всё нет и нет.
Уже шесть часов утра!..
пора ехать нам в село!
После трудовой недели святое дело
на природе отдохнуть,
помочь посадить картошку,
сходить на речку.
Сколько можно ждать?
От бессонницы ночной
нервы все устали,
тело покидают силы.
31. "В БОЛЬНИЦЕ ТВОЙ ВАСИЛИЙ!" -
утром люди передали.
Бегом туда, а там людей?..
не проехать, не пройти.
Где же мой, Вася-Василёк?..
любимый мой цветок.
Как его найти?
Вокруг санчасти машины
пожарные, санитарные,
на каждом шагу милиция
с жезлами в руках,
медики в беленьких халатах.
"Граждане, отойдите!
Зашкаливают машины!" -
не жалея мощности и сил
кричали постовые в рупоры.
В небе чёрный ворон кружил,
людей кусали комары.
Все шумят, кричат,
кто-то тянет медика за халат,
много женщин одиноких
со слезами на глазах.
Попасть в больницу Припяти
народа очень много
и не узнать, и не подойти -
милиция слишком строга.
Мне повезло, знакомая медсестра
из города Остра.
Прошу её: "Только посмотреть,
а вдруг настигла мужа смерть?"
"Пропустить не могу! -
сказала в халате строго.-
Больных в санчасти много -
со всеми с ними плохо
и с твоим мужем очень плохо".
"Пожалуйста, только на минутку!"
"Ладно. Побежали!"
"Люда! Людочка! Узнай!" -
вдогонку знакомые кричали.
В палате увидала мужа,
под капельницей лежал.
С испугу не узнала.
Чёрный-чёрный!
Я думала он в саже.
Отёкший, опухший.
Мне поплохело даже.
Жалко и обидно!..
весь поседевший,
почерневший...
глаз почти не видно.
"Люди отравились газом! -
медсестра Петрова
повторила снова. -
Больные отравились газом!
Нет выхода иного...
больным надо срочно молока!
Много молока!
Желательно парного!"
Кстати, о радиации никто
не сказал и слова.
Я с Таней Кибенок,
её муж в одной палате,
на машине "Жигулёнок"
мы быстренько в село.
С молоком нам повезло -
у первого хлевка
нашли мы молочка.
Пожарных от парного молока
тошнило и рвало,
как в лихорадке
знобило и трясло.
В десять часов по Припяти,
как утренний ветерок,
пронёсся слух с юга на восток,
от травм и радиации умер
оператор Владимир Шишенок.
У ядерного реактора от мук
скончался Валера Ходемчук,
остался на веки-вечные под завалами
один на один с рентгенами.
Люди, узнав о радиации,
засуетились бегло, скорбно,
пошли слухи об эвакуации
неизбежно-срочной.
Из уст в уста шла молва,
возникали споры.
Везде... и здесь и там
одни и те же разговоры.
"На атомной станции - авария!
Всю землю накрыла радиация!"
"На планете всей
будет тысячи смертей".
От народа страхи, слухи
утопили все науки.
Я на шестом месяце
беременности была.
Своим здоровьем, как зеницу ока,
берегла свою кровинку,
берегла жизнь нашему ребёнку.
А мой Вася-Василёк -
любимый мой цветок
с болью и тревогой
за нас двоих переживал,
давал мне совет с надеждой.
"Люся! Моя роднулька!
Уезжай к родителям в Кривушу.
Спасай себя и нашего ребёнка.
Спасай, кровинку нашу".
"Нет родной, мой дорогой!
Без тебя я не могу.
Тяжело быть одной!
Без тебя, мой хороший, я умру".
"Подумай хорошенько,
не спеши!"
"Хорошо. Принесу молока,
потом решим".
Плохи дела, в санчасть людей
не пустили вечером.
Милиция контрольными постами
раз и навсегда
перекрыла всё кругом.
Не ходили в Припять
автобусы и поезда.
Город заполонили
военные автомобили.
Прошёл по городу слух -
зашевелились все вокруг,
йодистые препараты
защита от радиации.
Вмиг в аптеках йод
раскупил народ.
Только военные ходили
в респираторах,
в хим защите,
в накидках и в хим плащах.
А жители города ходили,
как обычно и всегда,
продукты из магазина несли
открыто, всё в авоськах,
всё в кульках,
Хим войска в Припяти
начали дезактивацию,
смывать, сметать,
собирать и хоронить радиацию.
Солдаты из АРСов
поливали улицы раствором,
дороги, тротуары мыли
белым порошком,
в белой пене все улицы -
чистота и блеск кругом.
Власти сообщили вечером -
народ из Припяти завтра весь
на четверо суток
эвакуируют в лес.
Взять всем с собой
самое необходимое в лес,
что в квартире у каждого есть,
но обязательно документы
и что-нибудь поесть.
Многие обрадовались,
ходили, улыбались,
на природе отдохнём,
потанцуем и споём.
Прекратились вскоре
споры-разговоры,
люди с собой взяли
заготовки на шашлыки,
магнитофоны и гитары.
Плакали только женщины
горькими слезам с болью
чьи мужья
пострадали ночью.
Родственники больных к вечеру
взяли санчасть в блокаду,
в окна, в двери
барабанили, стучали.
Вскоре открылась дверь,
где стоял милиционер.
Все увидели врача
чернее чёрного грача.
"Товарищи! Сегодня
всех тяжелобольных
самолётами отправляем
на лечение в Москву.
Двадцать восемь человек
наиболее пострадавших,
из числа дежурной смены
и числа пожарных".
Люди, услышав новость,
заволновались в шуме-разговоре,
вскоре все словно онемели
и затихли в горе.
Вдруг кто-то громко чихнул вдалеке
за углом в сторонке:
"Будьте здоровы!"
"Спасибо! На Титанике
тоже были все здоровы".
"Нам не до шуток, нынче!..
радиация с нуклидом
нас в дорогу клыче.
Лечение больных в Москве
для нас большая честь, надежда.
В дорогу каждому больному
нужна чистая одежда.
Решим возникшую проблему!"
Людей, как ветром сдуло,
все разбежались по домам,
на велосипеде одна мадам
помчалася в своё село.
Я от нервозности по приходу
запуталась с вещами,
собрала, принесла одежду,
а санитарные машины
уехали с больными
в аэропорт Жуляны.
Долго тапочки искала
на минуту опоздала.
В моём сердце что-то оборвалось -
вмиг закипела бурно кровь.
Душа окаменела, потеряв надежду
на былое счастье и любовь.
Я вздрогнула...
мой нерв, душа заговорила.
"Моего Васю! Моего мужа...
тоже увезли? Без меня!
Кто позволил? Кто посмел?..
мою кровинку, у меня забрать?
Кто позволил
мою судьбу испытывать, ломать?"
Обливаясь горькими слезами,
я долго плакала, рыдала.
"Отправили в Москву!..
отправили в столицу!"
Я вздрогнула от необычных слов,
прозвучавших не во сне, а наяву.
"Наверное, великой чести
мой родной, любимый
своим геройством заслужил!" -
сама себя я выслушала,
набравшись мужества и сил,
молча, улыбнулась,
плакать перестала.
К вечеру у меня
началась тошнота, рвота.
Ночь я не спала,
родного, ненаглядного,
своего любимого
к себе звала.
Жителей Припяти 27 апреля
эвакуировали,
а вскоре, и Васино село,
напрасно картошку посадили,
радиацией с нуклидами
и там всю землю замело.
Сколько можно ждать!
Хоть молчи, хоть кричи!
Надоели дни печальные
и со слезами ночи!
"Надо! - сказала я себе.-
Надо ехать к мужу
и не остановлюсь -
ни в жару, ни в стужу".
И к родному, ненаглядному
в канун Первомая
поехала, помчалась,
на крыльях понеслась.
32. В МОСКВЕ, В СТОЛИЦЕ,
НА ЩУКИНСКОЙ
В РАДИОБИОЛОГИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЕ.
Неизвестность, новизну
я боялась с детства,
увидев бездонную Москву
одиноко растерялась,
как перед принцем дева.
"Найду ли я свою кровинку?" -
мысль меня терзала.
Может домой уехать потихоньку -
вдруг тревога пронизала.
На привокзальной площади
у Киевского вокзала
у первого милиционера
со страхом я спросила...
Милиционер лихо козырнул,
мило улыбнулся:
"Это на Щукинской
радиобиологическая больница.
Есть в Москве такая улица!"
Дабы я не забыла,
постовой не только рассказал,
что мне нужно было -
всё на бумажке написал.
А говорили в Припяти:
"Секретно!.. секретно!"
Даже схему, как доехать
нарисовал подробно.
В больнице на Щукинской
со слезами, с боем
выписали к мужу пропуск,
пропустили с горем.
Зав отделением
Гуськова Ангелина Константиновна
поставила жёсткие условия,
невзирая на то, что я его жена.
"Даю на свидание полчаса.
До мужа не дотрагиваться.
Нельзя обниматься, целоваться,
рядышком сидеть, стоять.
Нельзя принимать вещи от мужа,
но что мужу нужно можно передать.
Сейчас у вашего мужа
центральная нервная система,
костный мозг, все гены
полностью поражены.
Твой муж родной и любимый,
что чернобыльский реактор
пропитан радиацией -
это опасный фактор и твой выбор.
Получишь от мужа радиацию -
ты не сможешь рожать детей.
Эту необычную, но простую
инструкцию ты должна знать
и твёрдо выполнять
в целях личной безопасности
и себя не подвергай опасности!"
Слушаю я Ангелину и думаю:
"Ничего страшного и опасного.
Я человек терпеливый и простой,
пусть муж будет немножко нервный,
был бы только рядышком со мной".
Я скрыла свою беременность,
если скажу всю правду,
тогда уж точно к мужу,
своему родному, ненаглядному
никогда не попаду.
Если болеть, страдать,
даже если придётся умирать,
то только все втроём -
вместе болезнь легче переживём.
Я прекрасно знала,
если к родному попаду,
от мужа своего любимого
никуда я не уйду.
Если уйду от своего родного,
строго дала себе я слово,
то только вместе с ним -
со своим родным и дорогим.
33. ЭХ, САШОК! САШОК!
Захожу в палаты...
больные играют в карты.
Опухоль почти вся
с загоревших лиц сошла,
все шутят, все смеются.
И Вася-Василёк,
любимый мой цветок,
рядышком на стульчике сидит,
меня увидел,
вскочил, мне улыбнулся
и от радости молчит.
Я увидала свою кровинку,
поставила у ног корзинку.
"Здравствуйте!" -
всем больным сказала,
от счастья зарыдала.
"К больным не подходить!
От них радиацией фонит!
Больным продукты, вещи
можно передать,
но никаких вещей
у больных не брать".
Дежурный врач не разрешил
с любимым, дорогим обняться,
поцеловаться,
даже рядышком постоять.
Ушёл вскоре дежурный врач,
я дала чувствам волю,
обняла, поцеловала мужа,
наговорилась вволю.
"Наверное, на Украине дождик,
что привезла с собою зонтик?"
"Надежды нету на погодку
прихватила парасольку", -
ответила я с улыбкой,
приподняв корзинку.
Удивился парасольке Титенок,
доедая пирожок:
"На Украине прожив я сколька,
но не слыхав слова парасолька".
"Эх, Саня, Саня!..
плачет по тебе баня.
Ты лучше людям объясни,
шо такое лазня?"
"Лазня, я гадаю, цэ нора,
або нызька, вузька пещера,
дэ можна зустриты нэзабаром
дыкого с когтями зверя".
И все: "Ха-Ха-Ха!"...
"Без страданий и греха
рассмешили петуха".
И снова все: "Ха-Ха-Ха!"
После капельниц в санчасти Припяти
больным на время полегчало.
Чернобыльцы стали ходить
по палатам друг к другу в гости,
рассказывать анекдоты.
"Интересно, отчего и почему?..
в печати множество статей,
но не сообщают про Украину,
про Чернобыль никаких вестей".
"Пишут! Пишут про нэньку столько,
что во рту от оскомы горько.
Надо уметь читать,
как колобок,
прыг-скок...
в колонках между строк.
В Киеве на Подоле появилась
европейская реклама,
як баба Яга на метли,
без людыны, надурняк, сама.
На мэбельном магазине "Мэбли"...
свитовэ табло по ночам
першою буквою моргае,
як дэшэвая мадам".
И снова все: "Ха-ха-ха!"
"Хи-хи! Да ха-ха-ха!..
рассмешили жениха,
наконец-то, за ревнивого Сашка
замуж вышла муха".
"Эх, Сашок-Сашок!
Лучше выпей на посашок
стакан крепкого чали-вали,
чтобы дома люди не болели
и меньше пили".
Все хи-хи-хи, да ха-ха-ха,
а мне почему-то не до смеха.
Встретив мужа, я очень рада,
но душу скребёт... скребёт досада.
Вдруг тихо приоткрылась дверь,
на мгновенье народ в палате замер.
Прекратились споры-разговоры,
как будто зашёл в палату зверь.
К пожарным вошли виновники
чернобыльской катастрофы
начальник 4-го блока Акимов
и оператор Топтунов.
.
Акимов был обычно скромен,
нынче явно возбуждён.
Он повторял пожарным многократно,
как будто просил извинения:
"Делали мы всё правильно
и на тебе... взрыв!
Весь реактор разворотило,
даже Норвегию
радиацией накрыло".
Это было последнее посещение
палаты инженером Акимовым
и оператором Топтуновым,
их последнее извинение.
Акимов почернел больше всех
и больше всех получил рентген.
Слёг и умер у брата на руках
на пятнадцатый день,
раньше всех... в тяжёлых муках.
Если бы оператор Топтунов,
плюнул на все указания Дятлова
и заглушил реактор
по приказу инженера Акимова,
не было бы взрыва.
34. ТЯЖЕСТЬ ИСПЫТАНИЙ.
Первые три дня на Арбатской
я прожила у своих знакомых.
Дежурили одной сменой
в первую ночь возле больных
жёны семи пожарных.
Я, Людмила Игнатенко,
Ващук и Титенок,
Тищура, Правик
и Таня Кибенок.
Варили мужьям бульон,
носили им в палаты,
врачи запретили молочное,
мясное и всякие салаты.
На следующий день всем
тяжелобольным стало хуже,
каждого уложили в ложе
с лампой обогревом,
а каждую рентген-кровать
в бетон захоронили,
больным запретили,
ходить по коридорам,
общаться и вставать.
Жён к мужьям, строго настрого
не пустили больше,
напрасно Ангелину
мы просили долго.
Каждый больной с болезнью лучевой,
в палате мучился одиноко от болей,
крепился и стонал
и, как Иисус Христос с ореолом
на кресте распятый Идолом,
одиноко в муках умирал.
Мне лично не понятно:
"Почему врачи людей не понимают?
Почему жену родную
к родному мужу не пускают?"
Ночью одна тайком -
сестрёнка пропустила,
я к Васе быстренько мельком -
целую ночь с мужем
проводила время.
То заменю простыню,
то подушечку поправлю,
часами у ног его сидела,
поверну его и так и сяк,
судно выносила.
Желудки тяжелобольных
не воспринимали пищу больше,
а так хотелось
своего родного накормить,
хоть немножечко
боль родному облегчить.
О, боже!
Спаси его и сохрани!
Жалко и обидно -
за жизнь мужа
мне стало страшно.
В тяжбе за свою судьбу,
обвиняя себя впопыхах
в неведомых грехах,
я снова вся в слезах.
Как я любила!.. Как жалела мужа!..
словами душу не понять.
А мой родной так меня жалел,
наверное, на свою погибель.
С каждым днём мужу
становилось хуже, хуже.
Надежды никакой!..
только я, как человек,
который мужу нужен.
При муже на его глазах
я крепилась, я держалась,
отойду от милого, родного
и всё лицо в слезах.
Вскоре, ожоги от радиации мужа
стали выходить наружу.
Во рту, щёках появились
сначала маленькие язвочки,
вид принимали странный,
быстро разрастались,
превращаясь в раны.
Слизистая отходила пластами,
цвет тела становился синий,
потом ярко-красный
и, в конце концов,
буро-чёрный, чёрный.
Муж менялся на глазах,
посмотрю тайком на мужа,
отойду в сторонку
и снова вся душа в слезах.
От изотопов и их излучений,
накопившихся в теле мужа,
в палате всё в рентгенах,
всё радиацией "светилось ярко",
и мебель, и полы, и штукатурка
на потолках и стенах.
Меня начал преследовать
необычный страх постоянно,
не потому, что заходить
в палату с радиацией опасно,
а вдруг муженёк умёт
и меня не позовёт.
Первоначально, надписи
радужно украшали стены.
В туалете написано пером:
"В палате были тараканы,
понюхали рентгены -
убежали мигом".
Нынче, стало не до шуток -
медперсонал отделения
от переоблучённых больных
получил сверх допустимые
нормы облучения.
Теперь заходили в палаты,
обслуживали больных,
обречённых на мучительную смерть,
только медики-солдаты.
По соседству на этажах
выселили всех больных,
убрали людей нормальных
от людей радиоактивных.
Убрали даже цветы
от радиации подальше.
Жён к больным, кроме меня,
не пустили больше.
Я знала, находиться рядом
с обречённым мужем
смертельно и опасно,
но я рвалась к нему
и остановить меня -
мою любовь к родному,
казалось, невозможно.
Меня предупреждали,
мне запрещали,
ругали сгоряча,
но к мужу родному
пропускали молча.
Жить мне предложили вскоре
в общежитии для медработников
на территории при больнице
и дежурная выдала ключи
от номера в гостинице.
В номере уютно и светло,
санузел с душем,
телефон, радио и цветы -
проблема появилась,
в гостинице не было
ни кухни, ни плиты.
Кроме того химик-солдат
забрал мою одежду и туфельки
пропитанные радиацией,
оставив в замен тапочки
и больничный, новенький халат.
Как мне дальше жить?
В чём в магазин сходить?
Как мужу и себе и на чём
бульончику сварить?
Было бы горькое желание,
стремление и мечта,
люди были добрые -
помогла любовь, беда.
Как я любила?.. как любила
я муженька родного, ненаглядного?
Словами душу не понять...
целыми ночами с мужем
время проводила.
Меняла мужу простыни,
подушку поправляла,
постоянно, держала его ладонь
горячую, как огонь.
Медсёстры отделения сотни раз
ругали меня, предупреждали,
не пускали в палату,
говорили каждый раз...
"Есть такой приказ!"..
даже закрывали в туалете,
там где унитаз.
Требовали, убеждали:
"Близко не подходить!"
"Самоубийцей называли".
Просили: "Рядом не сиди!.. -
потом махнули рукой.-
Хочешь умереть. Иди!"
Когда Гуськова Ангелина
узнала, что я беременная,
срочно вызвали меня
к старшей медсестре.
Вскоре я стояла, как обвиняемая
у Ангелины на ковре.
"Что за стыд! Что за срам!
Как ты могла?
Ты ребёнка погубила! -
строго отчитала,
потом вежливо сказала. -
Рожать приедешь к нам!"
Мой муж постоянно
хотел меня чем-то удивить
и даже рассмешить,
мог уйти, как-будто по делам,
букет цветов собрать
и подарить мне лично.
Накануне, ещё в Припяти, со мной
выйдя из дома на улицу,
муж сказал с улыбкой:
"9-го повезу тебя в Москву
покажу столицу".
Показал Москву столицу...
вспоминаю с грустью,
не всё как обещал,
но выполнил всё с честью.
Сегодня 9-е мая - день Победы,
кругом улыбки, радость и цветы,
живи и радуйся,
если б не было беды.
Вечером муж попросил меня:
"Люсенька! Открой окно".
Он так хотел мне показать Москву,
о салюте он мечтал давно.
Пройдя в одночасье огонь,
радиацию и воду,
но свою последнюю мечту
воплотил он в жизнь.
Я на постель посадила мужа
у окна 8-го этажа,
а на постели со спины
осталась кусками кожа.
Содрогнувшись от необычной,
плачевной сцены, я улыбнулась
с жалостью страдальцу -
муж показал столицу.
Навернулись слёзы...
мне больно и тоскливо,
за судьбу обидно,
салют в двадцать один 00
прогремел красиво.
Любил мой, родной,
на торжества, на праздники
мне дарить цветы
и в тяжкую для него годину
не прошло всё мимо,
достал три гвоздики,
поцеловал мне руку
и подарил цветы.
"Поздравляю!
С днём Победы и весны!
Медсестре дал деньги,
медсестра купила
твои любимые цветы".
"Спасибо, мой родной!" -
обняла, поцеловала,
отошла в сторонку,
как дитя заплакала.
С лучевой болезнью больным
делали пересадку костного мозга,
из дома родственников вызывали,
брали костный мозг,
вводили больным.
К Василию приезжала
сестра из Ленинграда,
два часа на операционном столе
с братом рядышком лежала.
Прости нас боже!..
я на всё согласна, может ему,
моему родному, ненаглядному
что-нибудь поможет.
Между тем, с каждым днём мужу
становилось хуже-хуже,
особенно после операции Гейла,
напрасно бога я просила.
Теперь тяжелобольных
лечили в барокамерах
из прозрачной плёнки,
там такие приспособления,
чтобы не заходить,
можно было вводить уколы,
катэтор ставить,
передавать таблетки.
Несмотря на приём таблеток
роста и обновления клеток,
Василию стало так плохо,
что я не могла от своего родного
не только куда-нибудь уйти,
но даже на минутку отойти.
Муж от невыносимых страданий
постоянно звал меня:
"Люся! Люсенька! Где ты?"
"Я здесь, родной!
Я рядом, мой дорогой!" -
обслуживала мужа я сама,
других больных
обслуживали солдаты.
Каждый день слышу: "Умер! Умер!"
Умер Тищура, умер Кибенок.
Сегодня - Правик умер,
как молотком по темечку,
слова грустные, скупые
нагоняли печаль, тоску.
У Василия на ногах
начала трескаться кожа,
а потом и на руках,
всё тело покрылось волдырями,
потемнело, почернело,
как будто в синяках.
Муж ворочал головой -
на подушке клок волос.
"Что делать?" - вся в слезах
я задала врачу вопрос.
Постригли чернобыльцев всех,
постригла и я своего родного,
слезами обливаясь,
как будто совершала грех.
Больных угостили
мандаринами, апельсинами.
Муж: "Возьми", -
тихонько между нами.
"Нельзя! - медсестра
остановила строго, -
Полежал фрукт возле больного,
его не то, что есть опасно,
к нему прикасаться страшно".
Между тем, меня не первый
и не последний раз
с палаты гнали...
просили, унижали.
Но я снова и снова
шла к нему...
к своему любимому,
своему ненаглядному.
Настойчивость мою
все осознали с болью
и к мужу снова и снова
пропускали днём и ночью.
Главврач Гуськова вторично
вызвала меня за сутки,
чтобы ещё раз прочитать
нотацию для убеждения
и моральной поддержки:
"Вы должны не забывать!..
перед вами уже не муж,
а радиоактивный объект с адски
высокой плотностью заражения.
Вы же не самоубийца!
Возьмите себя в руки".
Но я снова и снова
упрёкам и запретам вопреки
сидела у постели мужа
на двоих разделяя муки.
К мужу, моей кровинке,
боялись прикасаться все.
Медсёстры знали прекрасно,
я рядом, я в бытовке,
меня звали быстро
если я надо срочно.
Больные с болезнью лучевой
находились под наблюдением учёных.
Учёные проводили групповой
осмотр, фотографировали обречённых.
Говорили любопытным изредка:
"Знаний требует наука".
Больным кололи наркотики -
дабы больные больше спали,
легче переносили
свои страдания-муки.
После аварии на ЧАЭС прошло
восемнадцать дней,
а родному, ненаглядному
столько горя намело.
Все мышцы отошли от костей,
стал ватно-резиновый.
Поднимаю мужа с кровати,
а внутри гремят все кости,
Высох весь от нуклидов,
стал лёгок, как дитя,
а был рослый, был мастер спорта,
олимпиада была его мечта.
Не мог мой родной
ни говорить, ни пошевелить рукой.
Как на больной мозоль с оскоминой,
муж неподвижно смотрел в потолок,
редко мигал веками без ресниц,
выпали у бедняжки с кожей
из омертвевших клеток.
Празднуя скорую победу смерти
в душе бесились черти,
а в глазах горел огонь протеста
и нежелание подчиниться смерти.
Я в истерике: "Он умирает!"
А медсестра в ответ:
"А что ты хочешь?
Он получил 1600 рентген.
Смертельная доза 400 рентген".
После похорон пожарных
Володи Правика и Вити Кибенок
я с Таней Кибенок
с кладбища вернулась
уставшей и больной,
меня срочно вызвали к Гуськовой.
В своём рабочем кабинете,
бросив на меня печальный взгляд,
Ангелина прямо, вежливо сказала:
"Ваш муж умер 15 минут назад".
Я даже не помню,
как вошла в истерику.
Говорили мне потом:
"Сколько было крику?"
Меня час, может два
врачи, медсёстры
приводили в чувство,
как во сне помню смутно,
как уносили санитары.
Мне стыдно за себя и обидно -
себя простить не смогу вовек,
проститься со мной не смог
мой дорогой муженёк-человек.
Кстати, когда умерли
с лучевой больные,
в палатах сделали ремонт -
вынесли всю мебель,
взорвали весь паркет,
скоблили потолки и стены.
35. ПРОСТИТЬСЯ НАДО!
Военные переодели мужа
в военную, парадную форму,
тело в гроб положили нежно,
накрыли бархатом сверху
бережно и привычно.
Положили мужа в гроб
без обуви, босого
распухли ноги
у бедняжки моего.
За ритуалом со всеми почестями
я наблюдала молча,
смотрела на мужа
с горькими слезами.
Вскоре, ко мне женщина подошла
и вежливо сказала:
"Проститься надо!" -
но не пустила близко к гробу,
многодневным горем
выстрадала я такую просьбу.
Окунув свою больную душу
в терпенье, в грёзы,
я стояла тихо,
проливая слёзы.
Тело в парадной форме
осторожно и легко
засунули в целлофановый мешок,
мешок завязали крепко.
От необычной, жуткой сцены
ёкнуло моё сердечко
и от душевной боли
я зарыдала жалко.
Уложили мешок
с телом в деревянный гроб,
гроб целиком
втолкнули во второй мешок.
Второй мешок завязали крепко,
поместили мешок
в цинковый гроб
и надёжно запаяли короб.
36. НАРОДУ МНОГО,
А ПОГОВОРИТЬ ЧЕЛОВЕКУ НЕ С КЕМ.
Все родственники, умерших
на Щукинской в больнице,
по срочному вызову
приехали в Москву.
Приехали для уточнения
и разъяснений мест захоронения,
их принимала государственная,
чрезвычайная комиссия.
Комиссары говорил всем:
"Отдать мужей, сыновей
родителям, жёнам
и родственникам не можем.
Тела очень радиоактивные -
в рентгенах и нуклидах.
Они будут похоронены
на московском кладбище Митино
особым способом
под бетонными плитами
в цинковых гробах.
Этот документ-договор
вы подписать должны.
Ваши подписи будут важны
не только для Вас,
но и для нашей Родины".
Кто хотел увезти тела
на малую родину, тех убежали:
"Они герои и принадлежат не вам -
они все государственные люди".
37. В МИТИНО НАВЕСТИЛА МУЖА.
После похорон мужа
почти два месяца прошло,
я приехала в Москву -
светило солнце ярко,
было тихо и тепло.
И сразу "ТУДА"... к нему...
в Митино на кладбище,
к своему родному -
родному, ненаглядному.
На могиле мужа обливаясь слезами,
я долго мучилась, страдала,
свою кровинку-половинку
на свиданье звала.
Вскоре, от нервозности и слёз
мне поплахело сильно,
начались схватки, затошнило,
мне стало дурно.
В 6-й больнице в Москве
у Гуськовой я рожала.
Рожать приедешь к нам,
так Ангелина Константиновна
раньше мне сказала.
38. НАТАШЕНЬКА... НАТАША.
Ты так хотел,
ты так мечтал её увидеть.
Встань, мой родной,
и посмотри на подарок мой.
Родилась дочь Наташа -
родная прелесть наша,
ротик нежно открывает
и глазёнками моргает.
За время подневольно-тяжкое,
как в непробудном, тяжком сне,
впервые я улыбнулась,
оставшись с дочуркой наедине.
Моя душа ожила надеждой,
засветилась тёплою улыбкой.
Я камень с сердца обронила,
с души горечь убрала.
39. ТАБЛИЧКА С ИМЕНЕМ ГЕРОЯ.
Четыре часа прошло
после рождения Наташи.
Ангелина в палату мою зашла,
грустная, на слова скупая,
минуту молча,
у ног моих стояла.
"Мне необычно трудно
сейчас повторно
весть Вам жуткую сказать -
беда у Вас опять!
Умерла Наташа!..
дочурка Ваша.
У вашей девочки
порок сердца был,
а 28 рентген в её печени
вашу дочь убил".
Словно окунувшись в ледяную воду,
я оцепенела в миг.
В голове моей одиноко скучной
закружилась, завертелась жизнь.
Нет больше у меня ни Васи-Василька
любимого цветка,
ни связывающего нашу жизнь
долгожданного ребёнка.
От внезапного удара
я как ребёнок зарыдала.
Даже Ангелина Константиновна,
пустив слезу, оплакивала девчонку,
бранила себя, меня
и всех виновных в гибели ребёнка.
Вскоре Ангелина круто
взяла себя в руки,
невзирая на мои 60 рентген,
не отошла от моей кровати,
начала разговор с науки.
"Я прекрасно понимаю тяжесть
твоей необычной жизни,
но ты должна себя убедить,
меня понять и нас простить.
Мы не хотим причинять Вам боль
и не горим таким желанием,
но по научной логике вашу дочь
в виду её высокой радиации
отдать Вам... мы не сможем".
Моё сердце вмиг встрепенулось,
замерло с болью в горе,
язык давно онемевший
дал развязку в слове.
"Как это не можете отдать?
Это я Вам не отдам!
Вы хотите мою дочурку
забрать в свою науку.
Никогда! Я уже решила -
свою дочурку похороню рядом
с её родным отцом -
такая традицию у нашего села".
"Хорошо, моя дорогая!
Случай в жизни не простой.
Но не ты, а мы её похороним
специальным способом,
рядом с её родным отцом
под одной плитой.
Но ты пойми меня
и убеди в справедливости себя.
Могилу твоего мужа,
как народного героя,
должна величать одна табличка
с именем героя".
Пустив слезу горькую, плача,
не проронив и слова,
осознав свою вину,
я согласись молча.
Принесли мне деревянную коробочку,
поставили передо мной на полочку.
Посмотрела со слезами я туда,
а в коробочке лежит она.
Дочь моя Наташа,
как живая, кровинка наша.
Подавленная горем и печалью,
проливая слезу горькую,
смотрела я на дочь свою
с жалостью и с душевной болью.
"Здравствуй, моя родная!
Здравствуй и прощай!
Навеки-вечные, прощай!
Радиация проклятая погубила нас.
Никогда я больше не увижу Вас".
Поцеловала я тельце в лобик жалко
и зарыдала горько.
40. ОДИН БУКЕТ ЕМУ,
ВТОРОЙ - КЛАДУ Я ЕЙ.
На мраморной плите
мне родной и дорогой
в Митино на мемориальном кладбище
нет памятной надписи "Наташа".
Там только одна золотая надпись
светится в красоте и в грации
чернобыльца героя,
спасшего мир земной
от смертельной радиации.
А дочь Наташа - крохотулька наша,
лежит рядом с героем-отцом
в забвении одиноко-суровом
под единой, величавой плитой.
Лежит, как секретный,
тайный агент безымянный,
без надгробия, без почести,
без таблички и чести.
На аллею героев чернобыльцев
в Митино на кладбище
я прихожу всегда одна
с двумя букетами цветов.
Один букет для мужа, второй -
на уголок кладу я ей.
У могилы родной и дорогой
я одиноко постою, сама с собой
одна наплачусь вдоволь,
поговорю с мужем, с дочуркой
о своей жизни одиноко-скучной.
Молча, одиноко посижу
на плите надгробной,
вся в слезах с горечью душевной
сама себе в укор скажу:
"Прости, дочь, меня! Прости!
Это я тебя, моя родная,
радиацией чернобыльской убила,
а ты, моя кровинка,
от смерти меня спасла.
Ты на себя, на свою печень
приняла радиации удар.
Прости, родная! Ещё раз прости!
Я Вас двоих любила".
41. Я РАССКАЗАЛА ВСЁ, ЧТО НАКИПЕЛО.
Много лет прошло
после аварии Чернобыля.
Колючею с рентгенами полынью
заросла полесская земля.
На мемориале чернобыльцев в Митино
на всю московскую окраину
звучит траурная мелодия,
нарушая скорбно лесную тишину.
На одной из могил чернобыльцев
со слезами на глазах
женщина сидит-тоскует одиноко,
а мемориал юбилейный
весь в венках, цветах.
Справа на плите букет цветов,
слева на плите букет цветов,
а между ними сидит
и плачет тихонько...
Людмила Игнатенко.
Уже давным давно замолкла музыка,
под тяжесть слёз и тишины
Людмила Игнатенко
мне рассказала внятно
о своей молодой,
необычной и тяжёлой жизни.
В монологе долгих слёз
её последние слова:
"Здесь на родной плите-могиле
под треск горящей свечки
я чувствую страдания мужа
и любимой дочки".
Я достал армейский индикатор -
лично убедился.
От излучения Наташи
и пожарного Игнатенко
индикатор, как маяк светился.
*******
***
.
.
|