Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над ее головой.
Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажгет в них свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло.
Я знаю тех, кто дождется, и тех, кто, не дождавшись, умрет.
Но и с теми и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет
Того, что никогда не сможет произойти.
Пальцы Полины словно свечи в канделябрах ночей,
Слезы Полины превратились в бесконечный ручей,
В комнате Полины на пороге нерешительно мнется рассвет,
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь.
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло...
Дверь мягко отворилась, без скрипа. Комната залита, словно, замершим светом, не потревоженного зимнего утра. Окутывающая белизна исходила от матового накопительного окна, вся комната напоминала кучевое облако, плывущее над полями невиданных далей. В облаке этом, вечным сном забылась она. Прекраснейшее из созданий.
Легкое термоодеяло скрывало ее тело по пояс, край отогнут треугольником - традиция заведения. Грудь размеренно поднималась и опускалась, на мониторе беззвучно изгибались кривые. Руки лежали вдоль тела, ладонями вниз. Не было проводов и трубок, впивающихся в синие вены, тянущихся от ее бледной кожи к десяткам приборов. Все осталось в прошлом. Только тоненькая полоска датчика телесного цвета вокруг запястья напоминала о состоянии, в котором она находилась. Волосы, ухоженные и заплетенные в косу, переливались черным металлом.
Стоило забыться, последовать за прозрачной рекой мыслей и в сие божественное создание можно влюбиться, потерять голову. Снова.
На столике, около изголовья кровати, загрустили отцветшие васильки, ромашки, будто гадая, принялись сбрасывать лепестки. Я поздоровался без слов, долгим поклоном. В руках зашелестела красочная обертка. Вода лилась тихо, опустошая вазу и вновь наполняя ее. Медсестра, заглянув в комнату, тут же удалилась, заметив отсутствие букета. Стоя спиной к двери, я не мог знать наверняка, но чувствам привык доверять.
Сегодня я оставлю для нее астрометрии. К глубочайшему моему сожалению, мне неизвестно какие именно цветы она любит, потому каждый раз приношу разные букеты. Думаю, яркие, но не броские астрометрии с тигриными полосками придутся ей по вкусу. Ведь когда ваза беззвучно вернулась на место, я увидела как ее длинные ресницы, тронутые на кончиках белым, словно инеем, кротко дернулись. На отдельном дисплее пробежала рябью, до того прямая линия и зажглась синяя лампочка около пометки "Запись". К ней пришли другие посетители, помимо меня - сны.
Я стоял над нею, заслоняя окно, отбрасывая сизую тень. Мне вспомнилось, как ребенком, я засыпал в своей кровати, укрывшись с головою одеялом, с мыслями о ней. Мысли перетекали в сон, она оставалась такой же прекрасной. Ее губы, чуть изогнутые в грустной улыбке, румянец на щеках, краснеющий зимними яблоками. Всю жизнь я знал, что радужки ее глаз переливаются густым пустынным песком, как знал мой отец. Уверенность только крепнет с годами, когда я замечаю свое отражение. Черты, мимика, все точь в точь как у отца, когда он рассказывал мне о ней, как я рассказываю своему сыну. Такое же безнадежно безответно влюбленное выражение лица.
Он никогда не говорил о ее глазах, как и его отец, и я никогда не скажу сыну, как и о желании, дождаться ее пробуждения.