Он приходил сюда раз в год, двадцать пятого декабря. Так уж случилось, что день посещения обязательно был морозным и ветреным, и поэтому не выходило ни посидеть толком, ни поговорить. Он просто выкуривал сигарету, молча глядя на фотографии, и скорее-скорее по сугробам убегал на остановку, коротко кивнув матери на прощание.
Это был день его рождения. Тридцать пятый по счету. Приходилось спешить, пока не стемнело, и можно было дождаться автобус, не отморозив уши. Он ехал на задней площадке, уныло глядя на серый зимний день сквозь мерзлое окно двадцать восьмого маршрута, и проговаривал мысленно несостоявшийся разговор с родственниками, лежащими сейчас под заснеженными плитами южного кладбища. И как всегда, разговор сводился к тому, что все у него хорошо, только очень скучает по всем, а что бывает редко - так это потому, что дел опять невпроворот. Это была ложь, который раз ложь, но он уговаривал себя, что мертвые не знают о его делах ничего сверх того, что им положено знать. Да и что им, мертвым, до него и до его проблем? Пусть себе спят спокойно глубоко под одеялом снега и смотрят свои бесконечные мертвые сны, а он здесь как-нибудь разберется со всем сам, никого не беспокоя.
Разбираться с проблемами он умел. Рецепт был простым и проверенным: бутылка пива утром; двести спирта днем; найти денег на вечер и можно ни о чем не беспокоиться до следующего утра. Главное, чтоб не кончалось курево. Последние два года, с тех пор, как звезды сменились не в его пользу, он следовал этой программе, как правильный солдат требованиям устава. Временами, однако, он принимался искать работу, пытался раздавать долги и звонил старым подружкам. Работа все не находилась, долги росли, а подружки оказывались то замужем, то - наоборот - норовили присосаться, но он оставался спокоен, как буддийский монах. Что-то не давало ему умереть с голоду и это что-то поддерживало в нем странную уверенность, что все постепенно наладится. Главное, чтоб не кончалось курево.
1.
День рождения, почти традиционно, отмечался вот уже много лет на квартире старого школьного товарища по имени Павел (а проще - Паштет) в кругу бывших одноклассников, далеких знакомых и просто случайных людей, которых здесь в любой день была прорва. Совсем не обязательно кто-то из них вообще знал об особенном значении для него этой даты. Хозяин не акцентировал внимание на слове "рождения", и поэтому это был просто день, когда всем и каждому, заходившему с мороза, предлагалась "штрафная". Помнила и непременно поздравляла именинника только мать Паштета, Алиса Михайловна, питавшая к нему непонятную слабость со времен, когда они еще были детьми и вместе ходили в детсад. Во всяком случае, она никогда не упрекала его - единственного из знакомых ее сына - в том, что он плохо влияет на Пашеньку. Пашеньке совсем нельзя пить - вот ни грамма - ведь у Пашеньки диссертация, а он уже неделю каждый день говорит начальнику по телефону, что сильно мучается животом, а сам, едва проснется, клянчит у мамы очередной полтинник и бежит похмеляться. Насчет живота, вообще-то, это была почти правда: Паштет здорово посадил себе все за семь с половиной месяцев после развода, что не имело, впрочем, никакого отношения к гидродинамике.
После обязательных лобызаний с Паштетовой матерью, в который раз выслушав ее причитания насчет "этих алкашей, которые ее рано или поздно доведут до инсульта", сочувственно кивая, он таки прошел по темному коридорчику в Пашкину комнату, откуда, сквозь громкую музыку по радио, доносились чье-то блеяние и ржание. День рождения был в разгаре. В комнате находились трое: хозяин и пара личностей вполне соответствующего блеянию вида. Он коротко поздоровался со всеми и грузно опустился у письменного стола, где стояла полупустая бутылка минеральной. На него почти не обратили внимания. В разговор его не приглашали, и он терпеливо ждал паузы, чтоб вставить свою реплику.
--
Ну что, Паштет? - Наконец ему удалось врезаться. Все разом повернулись к нему, а один посмотрел почему-то на дверь. Паштет молча встал и на цыпочках подошел к столу. Из-под стола высунулась початая бутылка водки и прыгнула на тумбочку, где уже стояли невинные шпроты и тарелка с семечками.
--
`се номано, - уверенно сказал Паштет. - С'час все сделаем.
Первый тост был коротким, но емким:
--
С приездом, - тихо и значительно произнес Паштет, и остальные протянули стаканы, чтобы сомкнуть их в подобие четырехконечной звезды, кривоватой и неказистой, но несомненно являвшей собой некий таинственный символ, объединяющий собравшихся в глубоко законспирированный кружок единомышленников. Все были невероятно серьезны и чокались только пальцами, благодаря чему стаканы не звенели и сохранялась атмосфера закрытого собрания высших лиц какой-то тайной организации. Выпив, они немного посидели в полном молчании, сохраняя твердокаменные лица борцов за идею. Казалось, что через секунду они вполголоса запоют партийный гимн, но вдруг самый худой и пятнистый гость - его все звали просто Вареник, хотя был он Валерой, - опять заблеял, и остальные, толкаясь локтями, потянулись к шпротам.
Радио снова заголосило о любви, бутылка куда-то исчезла, а разговор потек в прежнем русле. Где проходило это русло, понять сразу было довольно сложно, но было русло извилисто и основательно загажено. В реку норовил хотя бы плюнуть каждый, переходящий ее вброд, не говоря уж о домашнем скоте и прочих мерзостях. Говорили все сразу, но громче всех гудел пассажир по прозванию Негр, явно стараясь привлечь к себе внимание. Он выглядел самым молодым в компании, сильно смахивая лицом на вчерашнего выпускника дебильной школы, что не мешало ему называть старших товарищей без разбору оленями и прочими милыми именами и вообще не стесняться в выражениях. Не прошло и трех минут, как он начал довольно ощутимо хлопать именинника по спине, допытываясь, есть ли у него деньги. По началу это было не слишком навязчиво и вполне уважительно, но скоро Негр стал зарываться и выходить за рамки приличий.
--
Да ты смотри на меня, ты. Чо ты думаешь: упал на хвост - и типа все ништяк? Не, пацаны, я не врубаюсь, але, Паштет, это кто такой? - Лицо Негра выражало искреннее возмущение. Рот его странно перекосило, лицо побледнело и начало покрываться красными пятнами. Наконец он заорал в полный голос, перекрыв радио: - Ты чо пришел, вообще, олень-как-тебя-там-блядюгин?
Все вдруг замолчали, а пятнистый Вареник, до того увлеченно описывавший Паштету прелести джефа, опять посмотрел на дверь. Паштет медленно задрал брови и повел подбородком. Именинник молчал, сатанея. Он начинал чувствовать себя обосранным. Паштет наклонился к разбушевавшемуся Негру и примирительно залебезил что-то про больную мать и что завтра всем на работу. Не унимающийся белокожий абориген Африки с лицом, покрытым крупными каплями пота, внезапно вскочил и начал судорожно шарить в карманах узких брюк, точно отыскивая там ключ от квартиры. Круг мгновенно раздвинулся, и у пятнистого появилось испуганное выражение. Вдруг Негр выдернул из брюк сжатый веснушчатый кулак, и в этот момент радио замолчало. Все затаили дыхание, глядя, как медленно разжимаются пальцы. Им стало страшно.
--
Гена, - только и смог сипло вымолвить Паштет.
В кулаке оказалась изжульканая десятка и щепотка мелочи вперемешку с табаком. Раздался общий выдох, а радио радостно произнесло:
--
Послушаем старенькое!
И когда раздались первые аккорды "Поговори со мною, мама" в исполнении Аркадия Северного, Негр протянул руку и ссыпал деньги на стол.
--
У меня только чир, пацаны. Я говорил, мало ваксы будет, а тут еще и этот нарисовался. Короче, я не знаю...
Неопознанный виновник торжества демонстративно достал потертый бумажник и показал аудитории две новеньких сотенных бумажки. Пятнистый довольно закряхтел и обстановка окончательно разрядилась, когда Паштет подошел к столу, извлекая на свет бутылку и заляпанные рюмки. Негр снова попытался что-то сказать, но хозяин жестом остановил его.
--
С днем варенья, мужики!
Все вкусно выпили, чокаясь на этот раз почти по-настоящему, а именинник смущенно буркнул:
--
Спасибо.
И дальше все пошло почти, как по маслу. Веселье стало набирать обороты, и скоро все уже опять увлеченно галдели, то разбиваясь на пары и тройки, то объединяясь в новые. Негр теперь вел себя вполне сносно, правда, временами его все же клинило - в основном, на тему, кому идти за водкой, - но он быстро опьянел и уже через полчаса почти перестал высовываться.
Ходили раза три, всей компанией, каждый раз делая преувеличенно трезвые лица при случайных столкновениях с Алисой Михайловной. Варили пельмени и залили Паштетов стол пивом. Где-то в середине гулянки Негр попросил слова, но почему-то говорить ничего не стал, а только с пьяным участием заглядывал в глаза каждому, кто открывал рот. Хорошо поддав, он вернул себе детскость, совсем оставил понты и называл всех уже не оленями, а четко по именам, норовя даже добавлять к ним иногда суффиксы. В апофеозе вечера Негр так разошелся, что начал громко задавать острые вопросы уже не имениннику, а самому Богу, что не показалось никому странным. Все хором поддерживали его, воздевшего очи горе, точно суровый католический священник на воскресной проповеди где-нибудь в Салеме, штат Мэн. Была затронута тема невезения - близкая каждому из них. Именинник слушал особенно внимательно, и иногда слезы наворачивались ему на глаза. Он был во всем согласен с Негром. Негр буквально читал в его сердце, что Господь несправедливо обошелся с ним, по меньшей мере, круто обошелся с ним, обошелся с ним, как с последним пидором. Да, все верно: мало того, что он лишил его семьи и любимой, он отнял у него работу и деньги, сравняв его с канализацией и отобрав у него надежду на лучшее. Ну и что это за Бог такой, который всякое говно творит правильным мужикам, а чморям разным - и деньги, и бабы, и полный фарш?! Негр говорил красиво и убедительно, умело то вышибая слезу у слушателя, то заражая его праведным гневом. Чтобы вконец не разнюниться, единогласно попросили его сказать последний тост, и тут он окончательно добил всех красноречием:
--
Не хер надеяться на Бога, пацаны. Бога нет, а есть только... - Он выдержал эффектную паузу. - ...Есть только мы с вами, пацаны. Предлагаю: по-честному выпить за друзей. За нас с вами и за хуй с ними!
После такого всепримиряющего тоста оставалось только побрататься, что они и сделали, пуская слезы и основательно перемазав друг друга слюнями. Все были знакомы уже не один десяток лет, и это, конечно, было не первое их братание с троекратными поцелуями, но сегодня усердствовали, как никогда. Потом, как бы опомнившись, они внезапно остановились и, стремительно рассевшись по разным углам комнаты, некоторое время молчали, старательно вытирая губы и глядя в потолок. Вареник тихонько блеял, Негр шумно шмыгал, а Паштет беззвучно скашивал рот набок. Говорить никому уже не хотелось.
Сразу, как закончилось курево, поступило предложение прошвырнуться.
В Новосибирске была полночь, на улице перевалило за тридцать восемь, но все были бодры, и никто не чувствовал холода. С песнями и веселыми разговорами процессия двинулась в сторону круглосуточного магазина. Шли по узкой ночной улице, взявшись за руки и высоко подняв головы - точь-в-точь, как ходили когда-то на майскую демонстрацию, - и не хватало только шаров и флажков, и ветер, увы, дул совсем не весенний.
Метров через сто от дома он почувствовал страстную потребность облегчиться и, отделившись от остальных, встал у фонарного столба. Пальцы мерзли и не слушались, молнию заедало, но когда все же, веселясь и играя, заструилась из глубин его организма теплая настоявшаяся моча, он задрал голову к небу, блаженно улыбаясь, и разом отступили все до одной неприятные мысли, и страхи, и проблемы, и боль, и унижение, и слабость. Он закрыл глаза и полностью отдался простому наслаждению этим чудесным умением своего тела делать даже зимой маленькую радугу из элементарного пива, воды и пшеничного спирта. И пусть весь мир на эту минуту разожмет челюсти и подождет наваливаться на него бесчисленными тоннами повседневности, полной мерзости и глупости, серости и безысходности. Уйдет снег, и уйдет холод, погаснет свет фонаря, и затихнет эхо голосов вверх по улице. Всего на минуту. Ну что ему - трудно?
Но не успела минута пройти, а к действительности его уже возвращал скрип тормозов и рокот машины где-то вне поля зрения. Кто-то вдали кричал что-то, и он шепотом отвечал нечто, пытаясь усилием воли прервать начавший затягиваться процесс. Процесс все не желал заканчиваться, а машина явно приближалась, когда он с легким испугом вдруг ощутил, что, наверное, снова во что-то влип, еще не видя, сильно занятый, во что именно. А потом хлопнула железно дверь, и голос за спиной резко и веско произнес:
--
Мужчина, подойдите к машине. Ваши документы.
2.
Все еще улыбаясь и как бы не веря, он рывком застегнул молнию, роняя последние капли, и повернулся к милицейской машине. А через мгновение начались колющие и режущие, вывернутые карманы и отправление естественных надобностей в общественном месте с отягчающими. Когда его запихивали на заднее сидение "УАЗика", он, с досадой и извиняющимся смехом, говорил про "да что ж вы в который раз за одно и тоже", но было уже поздно, а потом машина тронулась, и стало поздно совсем. А в заднем окне его братья удалялись навсегда из его жизни вверх по улице, все так же держась за руки и горланя песни.
Его везли в отделение. Повернув голову, он с удивлением обнаружил, что рядом с ним сидит не кто-нибудь, а настоящая девушка лет двадцати с небольшим - коротко стриженая и в форме - с невероятно суровым лицом. Впереди, рядом с водителем сидел молодой лейтенант. Хмель начал стремительно проходить.
--
Ребята, мы куда едем? Пацаны-то уйдут... Вы не надо, может?.. Я ж потеряюсь один.
--
Мужчина, помолчите. - Лейтенант повернулся к нему. - Сейчас доедем, там разберемся, кто вы такой и так далее, и пойдете домой. - При этих словах водила хмыкнул и покрутил головой. - А что пацаны вас бросили и ушли - так что это у тебя за корефаны?
Задержанный на секунду задумался и понял, что лейтенант, наверно, прав. Правда, он знал, что Варенику попадаться не стоило - у него шел условный за наркотики, а значит, бросили пацаны его неспроста, и лучше не высовываться и помолчать.
--
Блядь, - произнес водила. - Я бы с ними в разведку точно не пошел. А, Геннадьич? - Он посмотрел на лейтенанта. - Ведь могли бы тебя на месте отмазать. Если филки есть.
Он промолчал.
--
У них филки-то есть?
Вдруг слабо замаячила перед ним надежда, что все не так плохо и вполне поправимо:
--
Так может, вернемся? Деньги у пацанов есть, вроде.
Но лейтенант Геннадьич снова занудно объяснил, что в отделении со всем разберутся, а водила издевательски хмыкнул. Пришлось забыть о пацанах и возлагавшихся на них надеждах. Дальше ехали молча.
Он понял, что серым не нужны деньги, и взяли его, стало быть, для плана по пьяным. В машине было довольно холодно, и вдруг он ощутил себя не полностью одетым: в спешке ему не удалось толком заправить член, который теперь терся о накаленную джинсовую ткань. Возникла проблемка.
--
Девушка, - Он повернулся к ней, похабно улыбаясь. - Вы извините?
Она недовольно покосилась на него, а он быстро расстегнул молнию и неловко запихал член в трусы, не сводя веселого взгляда с соседки. Та что-то прошипела и отвернулась, а он ухмыльнулся, довольный своим маленьким выступлением. Передние ничего не заметили.
Он выбрался из неудобной машины вслед за мусорной девушкой и побрел к дверям, одергивая куртку. У входа он, неожиданно даже для себя, забежал вперед и галантно распахнул ей тяжелую обшитую рейкой дверь. Она схватила его за воротник и рывком впихнула внутрь:
--
Ты что думаешь: раз я девушка, то у меня и силы нету? - Глаза ее метали молнии, а рот перекосило от ярости. Он втянул голову в плечи и пошел вперед, чувствуя спиной ее злобу.
Внутри было тепло. У стола, за которым сидел толстый майор, толклись несколько ментов в меховых куртках. Никто не выразил особого интереса при их появлении. Его втолкнули в небольшую комнату с узким длинным столом и деревянными лавками, как в солдатской столовой, и усадили спиной к дверям. Напротив села злобная рядовая. Он наконец смог ее рассмотреть. Будь он чуть-чуть постарше, она годилась бы ему в дочери. Из мехового воротника торчала тонкая шея, увенчанная маленькой головкой. Она сняла шапку и положила рядом с бумагами. Обнаружилась совершенно мальчишеская незапоминающаяся физиономия и короткая стрижка. Волосы после шапки были потными и топорщились на макушке, но причесываться она не стала, а сразу взялась перекладывать на столе бумажки.
--
Значит, Аникина, - деловым тоном произнес лейтенант. - Оформишь его и протокол - мне. Вопросы?
--
У меня вопрос, - торопливо сказал задержанный. - Товарищ лейтенант, сигаретки не найдется?
Тот без разговоров достал из кармана пачку "Парламента" и протянул ему сигарету. Лейтенант был среднего роста, а лицо имел симпатичное и внушающее доверие.
--
Еще просьбы будут? - ровным голосом спросил он, и вчерашний именинник - он же задержанный, - смущенно привстал и шагнул к нему:
--
Где у вас тут поссать можно? - запинаясь, пробормотал он.
Лейтенант сдержанно хохотнул и открыл дверь.
--
Направо до конца.
В коридоре горел дежурный свет, освещая тусклым йодом крашеные желтым стены. Он смело двинулся в указанном направлении, но его остановили резким окриком двое свирепых ментов, разряжавших тут же магазины. Руки сами собой вскинулись вверх, но он продолжил движение с подгибающимися коленями. Его повернули лицом к стене, но потом все же пропустили ввиду явной безобидности. Начинала кружиться голова, и подбиралась тошнота, а когда он стоял над унитазом, в глазах поплыло от внезапно накатившей слабости: сказывалось количество выпитого, а также несъеденного и пережитый недавно стресс. На обратном пути его не стали тормозить, и он добрался без приключений.
--
Все, или водочки налить? - гнусаво спросила Аникина, одарив его презрительным взглядом и сразу уткнувшись в чистый еще бланк протокола. Он решил не испытывать ее терпение и просто сел на лавку. Слава Богу, в кармане нашелся помятый коробок спичек, и он закурил. Аникина поморщилась и приступила к вопросам. Он отвечал автоматически, тупо следя за движениями ручки и пуская дым в сторону. Вся процедура заняла минут десять, а затем Аникина протянула ему лист со словами:
--
Восемьдесят три, - вырвалось у него невольно, но она к счастью не расслышала.
Писала рядовой милиции Аникина до ужаса безграмотно, но аккуратно. У него хватило ума спросить ее, как пишется "л?жить", но рассчитывать на чувство юмора у младшего состава ППС не приходилось, так что он только беззвучно посмеивался в мокрые усы, читая протокол. Не смутили Аникину ни "выпив с товарищами по партии двадцать пять грамм водки", ни "безвременно не работающий". Она просто выполняла свой долг, круглыми буковками записывая все, что ей говорили. Пока он читал, она старательно смотрела в угол, в профиль напоминая фотографию из серии "Внимание! Розыск!". Он дрожащей рукой расписался внизу и вернул Аникиной протокол. Она вышла, а через минуту вернулась с лейтенантом.
--
Значит, сейчас посиди здесь, мы тебя пробьем по базе...
--
И что?
--
...Что "что"? Заплатишь тридцать рублей штраф и пойдешь дальше пьянствовать. Все дела.
--
А если нету столько?
--
А сколько есть?
--
Вы же у меня изымали. Там есть, наверно, в протоколе.
Лейтенант пробежал глазами бланк.
--
А... Ну, да. Четыре семьдесят. Ладно, понятно. - Он, видно, устал и потому был поразительно уступчив. - Значит, выпишем тебе квиток, и придешь сюда к семи тридцати.
Он не верил своему счастью: его просто отпускали, отпускали почти под честное слово, всего лишь со сраной бумажкой на руках. Довольный, он уже приготовился встать и нестись домой, но лейтенант жестом остановил его и пошел "пробивать по базе". Аникина стояла у двери и не казалась теперь такой уж сукой. Он даже расхрабрился подмигнуть ей и, положив ногу на ногу, принялся сверлить ее лучезарным взором, но она не реагировала.
Тут дверь приоткрылась, и рука в сером выдернула Аникину за локоть из комнаты. За дверью послышался какой-то шум и приглушенные разговоры. Он сидел в предвкушении домашней постели и не обращал внимания. Через минуту дверь снова открылась, и в комнату вбежал растрепанный лейтенант с протоколом в руке. Аникиной во второй руке не оказалось. Пару мгновений лейтенант стоял на пороге, как будто не зная, что сказать, а потом открыл рот и произнес нечто, уж совсем невообразимое:
--
Э-э... я сильно извиняюсь за недоразумение и... э-э... - Он вдруг быстро сложил протокол вчетверо и сунул в карман куртки. - Вы подождите пару минут. Он сейчас подойдет. Чай-кофе хотите?
Задержанный смотрел на него, как на явление Девы Марии, и не знал, что ответить, вконец убитый происходящим. Он был наслышан о легендарной гостеприимности людей в погонах, но представить себе не мог, насколько эти рассказы отличались от правды. Следующая реплика лейтенанта поставила его в полнейший тупик:
--
А вы ему кем приходитесь?
--
Кому? - прохрипел он с вылезающими из орбит глазами.
Лейтенант пожал плечами и снова вышел, а через секунду в дверь просунулась виновато улыбающаяся голова Аникиной и тут же скрылась. И почувствовал задержанный, как вдруг тревожно забилось его сердце. Он опустил голову и сцепил пальцы в замок, стараясь не дрожать. Оставалось только глубоко дышать и ждать нового поворота событий.
И долго ждать не пришлось.
3.
Медленно отворилась дверь, и чугунными шагами в комнату вошел краснолицый майор. Вошел и встал в проеме, молча глядя на Бредюгина. Тот поднял голову и уставился на вновь пришедшего, приготовившись к новым неприятностям. На протяжении добрых пятнадцати секунд они смотрели друг на друга в полной тишине. В голове Бредюгина вдруг пронеслась неожиданно веселая мысль: "А что, если майор так и не скажет ничего сегодня? Может, это новая форма пытки для особо опасных преступников - пытка молчанием? Что, если ближайшие пятнадцать суток этот мордатый мент будет приходить ко мне и молчать? Долго ли я смогу выдержать, и в каких кошмарных злодеяниях я сознаюсь, когда он окончательно доконает меня?"
--
Бредюгин Алексей Алексееевич? - внезапно хриплым басом молвил майор.
--
Бредюгин Алексей Алексееевич, - утвердительно кивнул Алексей Алексеевич Бредюгин.
Майор опять замолчал, будто обдумывая услышанное, потом сказал:
--
Бредюгин Алексей Алексееевич. - Сказал, точно огласил приговор, и снова замолчал.
--
Алексей Алексеевич, - снова подтвердил Бредюгин, но этого оказалось мало.
--
Бредюгин? - опять спросил майор.
Бредюгину вдруг стало смешно.
--
Алексей Алексеевич? - сохраняя серьезное выражение, сипло произнес он.
Майор пожевал губами и повернулся к двери:
--
Аникина. Протокол где?
Через секунду влетела красная Аникина и бросилась к столу перебирать бумажки. Тут же вошел давешний добряк лейтенант и смущенно протянул майору смятый протокол. Тот недовольно посмотрел в сторону Аникиной и сказал, ни к кому не обращаясь:
--
Оставьте нас.
Он сел за стол напротив Бредюгина и положил перед собой протокол лицом вниз. Задержанный все еще ничего не понимал в происходящем. В его пустой голове роями носились гипотезы, и выстраивались многоэтажные теории, одна невероятнее другой, а майор просто сидел и внимательно рассматривал свои руки, не произнося ни слова. Пауза начинала угрожающе затягиваться, когда майор неожиданно уставился на Бредюгина и произнес сакраментальное:
--
Бредюгин Алексей Алексеевич?
Задержанный поперхнулся и закашлялся. Лицо его выражало искреннее недоумение. Он только и смог выдавить севшим голосом:
--
Ага.
Майор очень ласково посмотрел ему в глаза и вкрадчиво сказал:
--
Ну, как там мама?
--
Мама?!
--
Не болеет?
--
Да нет, - не очень уверенно ответил Алексей. - Она уж три года, как померла.
Майор сделал скорбное лицо и тяжело вздохнул. Бредюгин все еще мучительно пытался догадаться, какое ему дело до его матери, когда майор встал и отвернулся к окну, смахнув то ли слезу, то ли каплю пота с красной щеки. Помолчали. По серой спине майора Алексей пытался определить, что еще замышляет против него этот мастер психических методов воздействия на закоренелых алкоголиков. В дверь постучали, и появилась Аникина с подносом, на котором дымился чай в граненых стаканах и лежали на блюдце бутерброды с сыром. Она поставила поднос на стол и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Майор не шевелился, напоминая восковую фигуру, а Алексей из вежливости не решался прикоснуться к еде. Было очень тихо, не считая доносившихся из коридора приглушенных разговоров милиционеров и тиканья часов на руке Бредюгина.
--
А ты как? - не поворачиваясь, сказал вдруг майор.
--
Я? Вы про что, товарищ майор? - удивленно спросил Алексей.
--
Зови меня..., - сказал майор и сел, наконец, за стол. - ... Ну, скажем, Алексей Иванович. - Он виновато улыбнулся. - Так проще, - добавил он. - Давай ешь, не стесняйся.
Алексей придвинул к себе стакан и взял бутерброд. Майор следил за его движениями ласковыми голубыми глазами, но сам к еде не притронулся.
"Прямо отец родной", - подумал Бредюгин, и от этого наблюдения зародилось в нем предчувствие скорой отгадки всех загадок. Он стал жевать медленнее, со всех сторон оценивая новую мысль и все больше убеждаясь в полнейшей невозможности ситуации. Он никогда не видел своего отца, и мать ничего про него не рассказывала, но представить себе, что его отцом окажется сидящий сейчас перед ним майор милиции, он не мог бы ни за что на свете. А майор, похоже, усиленно намекал всем своим поведением именно на это. Алексей внимательно посмотрел на него, ища возможное сходство, но такового не обнаруживалось в круглом бритом лице с маленькими голубыми глазками и зачесанными на лысину волосами. Вдобавок, майор был гораздо выше его ростом и монументальнее в пропорциях. Что-то еще в нем не давало Алексею окончательно утвердиться в своих подозрениях, но что это было, он никак не мог понять.
--
Бредюгин Алексей Иванович, - вдруг произнес милиционер. - Так меня зовут. Сынок.
Он снова замолчал, наблюдая за эффектом, который произвели на Алексея его слова.
--
А я ведь и не знал ничего, - вздохнув, продолжил майор. - Лилька уж больно гордая была: даже не писала мне в армию ни разу. А после армии как-то все не удавалось... Потом женился - и понеслась пизда по кочкам... А фамилию все ж, смотрю, мою дала... - Он обхватил подбородок рукой и принялся с остервенением его тереть. Алексей онемел.
Лилия Тимофеевна - так звали его мать. Стало быть, все сходится, и майор на самом деле знал ее и действительно доводится ему отцом. Ничего похожего даже представить себе Алексей не мог. Что делать с этим открытием, он не знал.
--
Вот и свиделись, получается. - Майор отпустил подбородок и наклонился к столу, демонстрируя пятнистую лысину с редкими прядями черных волос. Наверно, он был грозой женщин в свое время - высокий спортивный голубоглазый брюнет, - подумалось Алексею, - и уж конечно, мать не удержалась. Потом, поди, постеснялась бортоваться и подкинула деду с бабкой игрушку на старости лет. А что признавать майора отцом не хотела - так это точно из-за девичьей гордости. А отца маленькому Лешке как раз сильно не хватало до определенного возраста. Так и рос он маменькиным сыном - маленьким да слабеньким, зато - умненьким да красивеньким.
--
Ну рассказывай, сын, как докатился ты до такой жизни? - Майор поднял голову, и лицо его теперь было грозным.
--
В смысле? - неожиданно резко ответил Бредюгин.
Майор закряхтел и взял в руки протокол.
--
Если б не я, парень, вернее - если б не твоя фамилия, закрыл бы я тебя сейчас на пятнашку и - пиздец. У тебя третий протокол за этот год, и все - в состоянии алкогольного опьянения. Так что тут ты штрафом не отделаешься. - Он придвинулся к Алексею и нахмурил брови, но продолжал уже примирительным тоном:
--
Ты что пьешь-то столько? Что у тебя не так, сынок?
--
Нормально у меня все, - набычился Алексей. - И вам какое вообще дело, какие у меня дела?
--
Да ладно тебе... Я ж не про то... - Майор встал, обошел вокруг стола и сделал какое-то движение рукой, будто собираясь обнять Бредюгина за плечи, но потом, видимо, передумал и просто встал рядом.
--
Блядюгин ты Блядюгин... - тихо и ласково протянул он и похлопал Алексея по спине. - Меня так все детство звали, а я их пиздил.
--
Меня тоже, - сказал Алексей. - И пиздили.
--
Ну ладно. Ладно. Не ершись. - Майор снова похлопал его по плечу и сел рядом на лавку. - Теперь все по-другому будет...
... Они проговорили о том, о сем еще минут пятнадцать. Интересовался майор и его работой, и образованием, довольно кивая. Спрашивал про деда с бабкой и про жилье, а когда на вопрос о жене и детях Бредюгин промолчал, майор вдруг криво ухмыльнулся, посмотрел на часы, встал, выглянул в коридор и позвал Аникину.
--
Ты Аникину знаешь уже? - спросил новоявленный отец новоявленного сына.
--
Виделись... - ответил Алексей, а Аникина густо покраснела.
--
Давай мы тебя женим прямо сейчас. На Аникиной? Как ты? Она боец добрый, не смотри, что такая суровая. Я вас оставлю сейчас минут на десять - хватит, как думаешь? - и все у нас получится. - Майор совершенно похабно подмигнул ему и стремительно вышел из комнаты, не желая слышать возражений.
Румяная Аникина посмотрела на закрывшуюся за начальником дверь и решительно шагнула к Алексею. В какое-то мгновение ему показалось, что сейчас она ему врежет, мстя за стриптиз в машине, но действительность намного превзошла ожидания. Рядовая расстегнула куртку и бросила в угол. Затем встала перед ним на колени и снизу вверх посмотрела в его лицо.
--
Алексей Алексеевич? Можно вас чуть-чуть потревожить? - Она вдруг заговорила, как заправская проститутка, и положила руку на его колено. Он смотрел на нее с ужасом, все еще не догадываясь, какой подарок сделал ему отец.
А оказалось все просто. Он не мог пошевелиться, когда рядовой милиции Аникина просто и обыденно расстегнула ему штаны и запустила туда ледяную руку. Алексей ойкнул, и она ободряюще подмигнула ему.
--
Лешик Лешик. Ну что ты такой пугливый? Я тебя бить не собираюсь. Я ласковая...
Она достала из штанов его достоинство и положила к себе на ладонь, рассматривая, как заморский сувенир.
--
У ти, маленький. А в машине я тебя не разглядела, мой вонюченький. - Она резко наклонилась и лизнула член. - У ти, солененький...
И он почувствовал себя в раю. Ртом работала Аникина мастерски - не то, что писала. Он, задержав дыхание, смотрел как ходит вверх-вниз ее взъерошенная макушка. Через минуту Алексей не выдержал и застонал. Она тут же выпустила член изо рта и резко встала. Она отошла спиной к двери, все время внимательно глядя на него, и начала расстегивать ремень. Бредюгин закрыл глаза и укусил губу, пытаясь развеять сон, но сон не проходил. Аникина просто спустила до щиколоток серые брюки, рейтузы и трусы и встала на четвереньки лицом в угол. Она поперебирала коленями, устраиваясь поудобнее на своей куртке, и повернула голову к Бредюгину.
--
Кого ждем?
Задница у нее была худая и холодная, но все равно Алексей твердо понял сейчас, что попал в сказку, и в этой сказке он - главное действующее лицо...
4.
... Майор вернулся не через десять минут, как обещал, а через полчаса. За это время они успели здорово подружиться с Аникиной, которая запыхалась не меньше его. На лице ее блуждала глупая улыбка, а глаза почти закатились, когда она застегивалась и оправляла форму. Алексея и вовсе начало мелко потряхивать. Он без сил опустился на лавку и лег, а Аникина прикурила сигарету ему и себе.
--
Все хоккей? - весело спросил майор, переводя сальные глаза с Бредюгина на Аникину и обратно. - Ну, давай, милая, а то твой лейтеха тебя уж скоро потеряет.
На прощание она еще раз томно посмотрела в сторону задержанного, но он отвернулся. Она пожала плечами и вышла, плотно закрыв дверь.
--
Ты что разлегся, алкоголик? Тебе тут не бордель, - со смехом сказал майор. - Повеселился и будя. Давай чеши домой, а у нас тут клиентов без тебя хватает.
Алексей тяжело поднялся и посмотрел на отца с извиняющейся миной. Майор выглядел бодрым и полным сил, несмотря на поздний, точнее - ранний, час. Сейчас он выглядел почти ровесником Алексею, и по его широкой гнилозубой улыбке видно было, что и чувствует он себя так же. Действительно: морщины его разгладились, а глазки блестели уж совсем маслянисто, будто не сын его трахал сейчас Аникину, а он сам.
Алексей вдруг задумался, почесывая подбородок. Он внезапно осознал, какая деталь в майоре не укладывалась в общую схему. Он не решался лишь произнести это вслух. Видя его задумчивость и неверно ее истолковав, майор сказал:
--
Понравилась, что ли? Ты только скажи, я тебе ее бандеролью с ленточкой пришлю, когда пожелаешь.
--
Да нет,... пап... Я про другое. - Алексей подыскивал нужные слова, не зная как начать. - Я вот что... Это...
--
Ну, рожай уже. Что "это"?
--
Да... Не знаю, как те... вас спросить...
--
Давай уж на "ты". Родня все-таки.
Алексей, наконец, решился:
--
Я хотел вот что у тебя узнать. Тебе сколько, пап, лет-то?
Майор недоуменно нахмурил брови:
--
А тебе зачем? Ну, сорок семь, допустим. И что?
До него вдруг тоже дошло, и он открыл рот, выпучив глаза. Бредюгин оценивающе посмотрел на майора и тихо сказал:
--
А мне - тридцать пять. Вчера исполнилось.
Майор нервно пошел вдруг вокруг комнаты, хрустя пальцами, и посмотрел на дверь. Он покраснел больше прежнего, а на лбу у него выступил пот. Заговорил он громким хриплым шепотом:
--
Так хуйли ты мне тут... Еб твою мать, козлина! Ты ж меня всего на двенадцать лет младше! Тебя как зовут, уебок, на самом деле?! - Он вдруг навис грозной тучей над испуганным Алексеем.
--
Да Бредюгин я! Алексей Алексеевич! Кого хочешь спроси! И паспорт могу показать... дома... Разорался...
Майор немного отодвинулся от него, недоверчиво глядя ему в глаза.
--
А у матери какое отчество?
--
Тимофеевна отчество. А какое надо?
Майор отвернулся и несколько секунд смотрел в стену перед собой. Вдруг он засмеялся, но сразу зажал себе рот рукой.
--
Пиздец! Убил ты меня, парень! - Он с улыбкой поглядел на Алексея. - А что ж ты сразу не сказал? Моя-то Лиля - Ивановна была. Как я.
--
А вы и не спрашивали про отчество, - оправдался Алексей, почувствовав себя немного лучше под веселым взглядом майора.
Продолжая смеяться, майор хлопнул в ладоши, и в дверь сразу просунулась голова Аникиной. Увидев ее, майор заржал уже в голос, тыча пальцем в сторону Аникиной:
--
Блядский род! Аникина! И ты еще!...
Та встала в дверях и тоже смущенно улыбнулась, но майор внезапно прекратил смеяться и махнул на нее рукой. Аникина ушла.
Майор повернулся к Бредюгину и воткнул толстый указательный палец ему в грудь.
--
Короче, так: сейчас уебывай отсюда по быстрому и никому ни слова. Понял? Ты меня не знаешь, я тебя не знаю, и скажи спасибо, что я сегодня добрый.
Алексей кивнул, схватил со стола шапку и быстро направился к дверям, но майор остановил его:
--
Леша... Это...
--
Да. Что? - Бредюгин встал, как вкопанный, выжидательно глядя на майора. Майор поманил его к себе пальцем.
--
Погоди маленько. Я сейчас распоряжусь, чтоб подвезли. И вот еще... - Алексей молча смотрел на него. - У тебя с деньгами как? Ты скажи: на пиво, там, или как?...
--
Да... нету. На пиво...
Майор усмехнулся и из заднего кармана брюк с лампасами достал черный бумажник. Деловито пересчитав купюры, он извлек пятисотенную бумажку и протянул Алексею. Потом подумал и добавил еще пару сотен и несколько десяток.
--
На вот... сынок. - Он опять усмехнулся - правда, как-то горько. - Я тебе больше должен. За всю, так сказать, жизнь ... Ты уж не стесняйся...
Алексей взял деньги и, не помня себя, бросился в широко распахнутые объятия майора. Его почему-то душили слезы. Майор похлопал его по спине, тоже смахивая слезу и пробурчал что-то вроде "хорош, хорош". Оба красные, вместе вышли они в коридор, где за столом дежурного сидя спал лейтенант Геннадьич, а рядом таращилась на них сонная Аникина. Майор проводил Бредюгина до дверей, так ничего и не сказав, и на прощанье легонько шлепнул его по заду. Как сына.
Когда закрылась дверь, Бредюгин постоял несколько секунд на крыльце, привыкая к холоду, и пошел к знакомому сине-белому "УАЗику". Водила услужливо распахнул переднюю дверцу, и Алексей молча залез в машину, чувствуя себя совершенно разбитым.
--
Куда? - спросил водитель. Бредюгин подумал немного и ответил:
--
Гони к круглосуточному, шеф. Сигареты кончились.
![[]](/img/s/sharapow_w/skazka/1227547388_pis-mal-jpg2jpg.jpg)