В шестнадцать лет каждый день я ходила в маленькую церковь на улице Чехова. Там была репетиционная база: московских групп "Цирк на сцене".
Однажды октябрьским вечером тысяча девятьсот восьмидесятого года наш коллектив #13 "Верные друзья" отбывал на гастроли в Литву.
Я позволила родителям проводить себя лишь до типографии "Известий", и там, в темной подворотне, мы наспех обнялись и я убежала. Стеснялась, что увидят наши как норовит поцеловать меня плачущая мама: только маленьких провожают, самостоятельных - никогда. Мне опостылило быть ребенком. Хотелось скорее вырваться в юность. Уже ликующе томило предчувствие: через сутки поезда в неведомой Клайпеде вдруг откроется новый мир.
У портала церкви нервно и весело шла погрузка в белый с красной полосой автобус реквизита и клеток с обезьянами и собачками.
Вскоре автобус отфырчал нас на Белорусский вокзал. Артисты переносили поклажу в вагон, автобусу же предстояло колесить к далекому Балтийскому берегу своим ходом.
Я выезжала на гастроли впервые и плохо знала коллектив. По моим понятиям давно наступила ночь - пять минут первого, но, едва поезд тронулся, по вагону разметнулась цирковая гулянка. Я радовалась, что попала в купе с посторонними и могу спокойно выспаться, хотя и завидовала "нашим" - я еще полностью не принадлежала к ним.
В шесть утра раздался легкий стук в дверь. Я соскочила с верхней полки. Догадалась: Эмилия Францевна. Пожалуй, вот еще кто не принимал участия в ночном разгуле - седенькая старушка-дрессировщица, задорная и верткая как первоклассница, и ее компаньонка Ната, величавая будто самоварная ватная кукла.
- Через пять минут Витебск, - прошептала Эмилия Францевна. - Надо быстренько погулять собак.
Не успела умыться и дошнуровать кроссовки, как прибыли. Наш вагон не достигал платформы. Я спрыгнула на насыпь, а Эмилия Францевна с Натой посыпали вниз собачек. Неминуемо запуталась я в поводках и шлепнулась. Эмилия Францевна взвизгнула, а Ната оперным басом заматерилась. Собаки тявкали, гавкали, пищали, визжали, скулили, дергали поводки в разные стороны, а одна болонковидная шавчонка неистово трепала меня за джинсину. "Хочу домой!", - в истерике подумалось мне, но уже следовало запихивать псарню обратно и суетня поглотила внезапный ужас.
А следующий выгул в Даугавпилсе. Стоянка длительная, минут пятнадцать. Я уже умывшаяся, попившая проводницкого чаю и более уверенная в себе. Прогуливала мосек парами вдоль рельс и выговаривала непривычное: "Дав-гав-пилс... Дау-гау-пилс... Даугавпилс".
За составами не виделось признаков города, лишь чуточку здание вокзала в готическом стиле. Но сердце сентементально заныло: вот я уже где-то совсем в другой земле, так странно называющейся, а значит почти уже началась новая жизнь, где все будет не так как в былом. Само название города навсегда запечатлелось, хотя я там всего навсего выгуливала минут десять собак. Даугавпилс - не географический пункт на территории Латвии, а неуловимый порог в зарождающуюся юность.
Почти весь день просидела я уткнувшись в окно. Мои попутчики не догадывались, что столь тихая девочка тоже из цирковых и во всю перемывали шумной братии косточки. Под вечер я решилась выйти в тамбур покурить. Тайно от родителей взяла с собой пачку "Явы" и сейчас, по-привычке стесняясь взрослых, незаметно от соседей извлекла со дна сумки книгу и проследовала с ней в тамбур. Томик являлся убежищем для сигаретной пачки: в страницах его прорезана была секретница. Выковыряла пачку, сняла хрустящий целлофан, откинула козырек, вскрыла серебристую бумажку и выколупнула ногтиком сигарету. Понюхала. Аромат незажженных сигарет был чрезвычайно приятен. Тяги к курению у меня не было, но я ужасно стремилась сделаться лихой или хотя бы казаться таковой. Подпалила кончик, наполнила рот дымом и тут же он вырвался обратно - не умела затягиваться. Опять, напыжив щеки, набрала дым.
Внезапно открылась дверь и возникла Эмилия Францевна с кульком и бутылкой лимонада: возвращалась из вагона-ресторана. По школьной привычке дернула я руку с сигаретой за спину, а дым от неожиданности проглотила и закашлялась как простуженная кошка. Эмилия Францевна заохала, а когда я пришла в себя вдруг спросила для чего я подалась в цирк. Утирая едкие слезы, бормотнула: "Хочу путешествовать". Эмилия Францевна почему-то обидилась и, поджав губы, удалилась. А я прополоскала рот, выпихнула бутафорскую книгу через унитаз на рельсы и направилась по ходуном ходящим межвагонным сцепам в ресторан.
Села за стол напротив зеркальной перегородки и, любуясь на себя в зеркало, как можно независимей попросила у подошедшего официанта рюмку коньяку. Он ничуть не озадачился, а лишь скороговористо узнал чего еще требуется. Замешкалась, припомнила: "Лимончик". Принес. А я расстраивалась: ну никто, никтошеньки не шокируется столь дерзким поведением подростка, никому нет никакого дела, даже неинтересно. Сидят, жуют, болтают, ковыряют в зубах. Но ведь я же, я, я, я тут! "Я так не играю", - возникла детская мысль. Выпила отвратительную как лекарство коричневую жижу, передернулась судорогой и в этот момент поймала насмешливый взгляд лиловоносого дядьки за дальним столиком. Досадуя, что творческий акт не задался легким и непринужденным, пососала кислую лимонную дольку и вновь передернулась. Вовсе расстроилась. Закурила. Вскоре с непривычки возникло головокружение и наконец развеселилась: "Все же, черт возьми, но сама по себе поездом еду в дальние края и...
и как это здорово быть совсем уже взрослой!"
Оттягиваю вступление, потому что еще не готова вновь ступить, пусть и мысленно, на перрон в Клайпеде. Никак не могу приступить к настоящему повествованию, хотя отчетливо вижу как шагаю из ночного поезда на мокрую платформу, сеется мелкий дождик дрожа игольчатыми шарами вокруг фонарей и... делаю первый вдох. Ну вот и получилось!
Мы прибыли в половине первого ночи. Витал невидимый дождь. Фонарные столбы казались бенгальскими огнями - электричество отражалось искристо в брызгах. Доносился едва уловимый необычный аромат, мне подумалось, что поджариваемых кофейных зерен.
Наша группа проследовала сквозь вокзал и оказалась на площади,окруженной большими голыми деревьями. Здесь нас ожидал арендованный "Икарус". Сидений имелось больше, чем людей, но их заняли вещами. Все расселись, а мне не досталось места. Некоторые артисты смотрели на меня с изумлением, не понимая откуда я взялась. Другие приметили за сутки в вагоне, но тоже удивлялись теперь, ранее не предполагая, что я с
ними.
Тронулись. Я стояла на ступеньке возле передних дверей и в темноте застеколья старалась рассмотреть неизвестный город. Поначалу различала лишь смутные черные силуэты, непонятные тени и вдруг празднично вспыхнула красным неоном витиеватая латиница. Я по слогам разобрала: "Trikotajas" и чуть не рассмеялась в голос, но оглянулась - никто не смотрел в окна: судачили сонно о чем-то, придерживая чемоданы и коробки, позевывали. И мой восторг остался неразделенным. "Как будто они каждый день тут курсируют!" - с некоторой обидой за город подумала я.
Теплым светом шестигранного фонарика над парадным возникла в узком переулке гостиница. Подъезд подсекал угол здания и выходил на перекресток.
Заполонили холл и я увидела устланную бордовой ковровой дорожкой, прижатой к ступеням начищенными до блеска медными прутьями, лестницу с широкими полированными перилами и огромным зеркалом в резной раме на полуэтаже, где лестничный марш на повороте раздваивался на более узкие пролеты. "Роскошный отель!" - подумала оробело, но тут же озадачилась, приметив у окошка портье скромную табличку: "Гостиница 3 класса".
Муторное заполнение гостевых бланков. Встретив пункт "Цель приезда", я растерялась, но подсмотрела как заполняли другие и вписала: "Деловая командировка".
- Мне с тобой прийдется жить, - неодобрительно окинув меня взглядом, заявила похожая на статуэточку девчонка и я догадалась, что это и есть та самая Лина, с которой мне предстоит репетировать акробатико-жонглерский дуэт. Помощницей у дрессировщиц я была заодно, а главной задачей являлось создание творческой пары. Собственно, вопрос о партнерстве за нас решила дирекция, а мы только сию минуту впервые и увидились в этом ночном холле за тысячу километров от родного дома.
"Вредная", - приуныла я.
Нас поселили на третьем этаже. Лифта не было и Лина возмущалась по этому поводу весь подъем, хотя еще внизу бесцеремонно вручила мне пару своих чемоданов.
- А где твои-то вещи? - между прочим сказала она. Я дернула плечом, имея в виду спортивную сумку, висевшую на нем, и Лина округлила глаза:
- И только?
Ей сходу не приглянулась наша, показавшаяся мне очень уютной, обитель и мы немедленно занялись передвижкой мебели, причем напрягалась только я, а Лина руководила. Расставили все гораздо неудобнее, но капризница удовлетворилась. Забегая вперед скажу, что наутро горничная заставила все восстановить как прежде и, конечно, корячилась опять я одна.
Лина выбрала кровать, а я села на другую, невольно ожидая не последует ли еще указаний. Но Лина, напевая, выудила из чемодана нечто прозрачно-голубенькое и, не обращая внимания не то что на меня, а даже на незанавешенное окно, разделась донага и облачилась в это одеяние эльфов. Заметив мое благоговение снисходительно усмехнулась:
- Ты что пеньюара никогда не видела?
Я не видела, но не призналась в этом и молча полезла в сумку за фланелевой желтенькой пижамкой с неразборчивыми от застиранности утенятами. Переодеваться ушла в ванную.
Вернувшись, застала Лину устроившейся в кресле и полирующей маникюрной пилочкой ногти на ступнях. "Какая же она грациозная, - невольно отметила я и вздохнула. - И почему у всех красоток отвратительный характер?"
- Подай лак, - небрежно бросила Лина. Я исполнила и подметила, что мне, в общем-то, совсем не неприятно подчиняться ее прихотям.
Хотела разобрать постель, но вдруг, глянув в окно, заметила, что какой-то человек в светящемся квадрате из крыла наискосок приветливо машет нам.
- Вон там, вероятно вас... тебя.
Лина помахала ладонью в ответ и силуэт исчез, но через несколько минут кто-то постучал в дверь. Лина попросила открыть и, пока я ходила, накинула все же на себя махровый голубой халатик. Вступил вальяжный парень и Лина тут же принялась с ним кокетничать. Он настойчиво звал ее в свой номер на бокал шампанского, но она лишь заливисто смеялась. Я изо всех сил боролась со сном и старалась не выглядеть сонной,
хотя никому до меня не было дела. Казалось, их беседа не кончится никогда, но Лина неожиданно резко распрощалась и даже сама затворила дверь за молодым человеком. Хмыкнула:
- Полный идиот!
- А кто это? - буркнула я, наконец-то позволив себе забраться под одеяло.
- Понятия не имею, - беспечно сказала она и зевнула. - Проходимец. Я только и следила, чтоб чего не упер.
От изумления я даже не нашлась, что сказать, потому как думала, что это кто-то из цирковых. "Во дает!" - подивилась, что так вот запросто ночью можно впустить неизвестно кого и непринужденно болтать с ним, будто с давним знакомым.
Лина легла и произнесла ласково:
- Погаси свет.
Я хотела не отзываться, но тут услышала ее сонное дыхание, посмотрела - она заснула. Пришлось подниматься и выключать свет. Опять улеглась, свернулась беззащитным калачиком и вдруг опомнилась: ведь где-то здесь совсем рядом море! Подскочила, села. Море!!! О нем я беспрестанно мечтала все дни перед отъездом и грезила в поезде, а сейчас забыла. А ведь, может, оно прямо за стеной плещется... "Может быть, встать, одеться и выйти? Вот оно прямо за стеной, я слышу!"
Я никогда не видела море.
"Наверное, не засну", - решила в отчаянии, но тут же легла и сразу же провалилась в сон.
Постукиваение теребило мозг. Разлепила веки. Еще темно, но, вероятно, утро и это Эмилия Францевна тюкает в дверь. Шатаясь, натыкаясь на предметы, босиком прошлепала в прихожую.
- Дружочек, шесть утра, - улыбнулась мне бодрая и свежая Эмилия Францевна, - спускайся.
- Угу, - и к умывальнику: горячей, холодной, горячей, холодной... Начала одеваться и неожиданно грянул гимн Советского Союза. Вскрикнула и машинально кинулась к радио на стене, увернула звук на нет. Руки нервически дрожали, сердце колотилось, но зато окончательно пробудилась.
Эмилия Францевна, Ната, собаки и обезьяны располагались на первом этаже среди служебных помещений.
Мне выдали тройку мелких собак и я сопроводила их за порог. Стылое утро, пар изо рта. Заулыбалась безудержно, осознав мгновенно, что все-таки я действительно, всамделешне уехала из Москвы, единственной реальности, которую до сих пор знала, и вижу наяву черепичные, слегка позеленелые крыши и... Но собачата рвали нетерпеливо поводки и утянули меня через булыжную мостовую на газон под стеной старого полуразрушенного нежилого дома. Там я отпустила Фантика, Белку и Чапу. Пока они суетились, рассмотрела нашу гостиницу. С виду угрюмое обрюзгшее серое здание, но я угадала в нем доброту и мудрость старикана, прожившего завидную жизнь. Вдруг подумала: "Я, наверное, такой же буду..." и испугалась, впервые заглянув куда-то очень-очень далеко, практически в несуществующее. Но отвлеклась, уловив в воздухе, взволновавший вчера на перроне Клайпедского вокзала едва заметный аромат: "Что же это все-таки за флюиды?"
Вернулась, как и было наказано, через пятнадцать минут за очередной партией мосек.
Я некоторое время осознавала, что означает "покалились", догадалась и смутилась:
- Не обратила внимания.
- Надо следить, - мягко укорила Эмилия Францевна, а Ната матюкнулась и шмякнула зло морковь в таз с водой, обрызгалась и прошипела:
- Возьмут кого попало!
- Я артистка! - вырвалось у меня и от этой истеричной хвастливости стало тошно: не работала я еще на профессиональной сцене.
Ната ухмыльнулась. Эмилия Францевна, опасаясь конфликта, быстренько одарила меня очередными шлейками и подтолкнула к выходу. В коридоре я услышала вслед себе Натин матюшок и совсем пала духом, ведь предстояло работать с этой фурией три гастрольных месяца, а начался, считай, лишь первый день.
За Чарликом, Бубликом и Марсиком я уже бдила, но ужасно неловко себя чувствовала, когда они, повертевшись волчком, приседали с выпученными глазенками.
Вернулись. В комнате, вопреки моим наихудшим предположениям, царила вполне мирная атмосфера. Ната даже изобразила подобие улыбки.
- Ну?
- Да, - кивнула я и залилась краской. - Покалились.
- И Марсик?
- И Марсик.
- Как следует?
Тут я опять растерялась. Отметив сам факт, не придала значения количеству и качеству случившегося. И мне внушили, что надо подмечать все ньюансы: состав содержимого, плотность, цвет. Я дулась, подозревая, что это издевательство, но Эмилия Францевна терпеливо пояснила, что животные не могут словесно пожаловаться на самочувствие, поэтому и следует неравнодушно относиться к их отправлениям. Я согласилась, что, пожалуй, это истинно и, выведя очередную стайку, всматривалась в собачьи экскрименты с дотошностью исследователя.
Десятым в псарне был Дик, единственный крупный пес, белый, кудлатый, шалый. Он сразу же натянул поводок и понесся как велосипед. Я едва поспевала следом. Мы умчались изрядно, а Дик все не сбавлял ход, даже ногу задирал на полном ходу. В конце-концов я кое-как затормозила, уцепившись за фонарный столб. Дик немедленно повернул назад и с такой же целеустремленностью завелосипедил обратно. И присел даже нас-
пех, тут же припустив дальше, так что я не разглядела показатели его здоровья, но посчитала, что вряд ли такой парень подведет.
После выгула предстояло вычесывание собак. Только трое были лысенькими, остальные - пудельки, болонки и помеси пудельков с болонками. Дик же, как выяснилось, являлся венгерской пастушечьей породой - пули.
Освободилась я около девяти утра. Отпустили до часу, когда предстояла дневная прогулка.
Поднялась в номер. Лина все еще спала. Дико позавидовала, потому что уже успела вымотаться, а она все еще нежилась по-барски в постели. Решила мстить. Достав из сумки теннисные мячи, принялась остервенело жонглировать, нарочно градом роняя их на пол. Лина не замедлила отреагировать.
- Чокнулась что ли?! - резко села она. - То как медведица топала на рассвете, радио включала, теперь совсем озверела!
- Нам надо репетировать, - огрызнулась я.
- Успеется! Проваливай в коридор! - Лина вновь уютно улеглась, а я поплелась в коридор, хотя мне менее всего хотелось кидать мячи. Но все-таки отыскала в дальнем конце этажа небольшой тихий холл с пальмами в кадках и с полчаса побрасала волосатые мячики. Но вдруг вспомнила про море и в очередной раз поразилась, что мысль о нем, такая навязчивая вдали, здесь постоянно покидает меня. Быстро возвратилась в номер, спрятала мячики в стенном шкафу прихожей и, даже не приоткрыв дверь в комнату, потихоньку улизнула, злорадствуя: "Пускай думает, что я репетирую!"
Вышла из подъезда и остановилась. Четыре переулка тянулись в разные стороны. Куда направиться? Все вокруг неведомое, кроме разве что газона напротив и пустынной улочки за ним, которую я и не рассмотрела в галопе за Диком. Но через каких-то полчаса я уже буду знать куда ведет, например, вот эта улица, по которой я сейчас пошла, и что всю жизнь скрывалось вот за тем поворотом. Повернула... нет, не увидела моря. Чуть было не спросила у первого же встречного прохожего, как пройти к нему, но решила - пусть отыщется само, так будет по-настоящему.
Улица называлась Пяргале. У моста через речонку Дане стоял на причале белоснежный парусник, именовавшийся "Регата". Облокотившись на чугунные перила моста я представила будто стою на палубе и бью вон в тот до сияния надраенный медный колокол. Пошла дальше и у рынка, в книжном магазине купила красный томик, автором которого значился Leonidas Brejnevas. Конечно, исключительно ради смеха, заранее представляя как позабавятся московские приятели. Глянув на часы, увидела, что
стрелки приближаются к часу, а море так и не обнаружилось. Опечаленная, повернула обратно.
Номер дрессировщиц оказался запертым и на мой стук раздавались лишь лай и обезьяний клёкот.
В недоумении поднялась к себе на этаж и тут ситуация прояснилась. Вся труппа сгрудилась в большом холле и что-то оживленно обсуждала.
- А вот и она! - объявил Курнаховский, директор коллектива. - Что же это вы, голубушка, игнорируете собрание?
Директора за глаза прозывали "журавлем" и в самом деле он имел двухметровый рост, и при этом был сух и костист. Ему было уже лет шестьдесят, но он отчаянно молодился: пользовался дамскими кремами для лица, слегка тонировал губы, немного румянил щеки и, кажется, даже подводил глаза.
- Я не знала, - смятенно от всеобщего внимания пробормотала я.
- Ей утром сообщено было, - протрубила Ната.
- Когда? - отчаялась я: "Врет же, врет!"
Курнаховский поправил атласную розовую бабочку под острым кадыком на гусиной шее.
- Линочка репетировала, - сладко улыбнулся он в сторону моей партнерши, - а вы где-то бродите.
- Ре-пе-ти-ро-ва-ла? - поразилась я.
- Да! - раздался нахальный голосок Лины. Она восседала на подоконнике с желтыми теннисными мячиками в руках: короткая юбчонка, длинные ножки. С ехидством улыбнулась мне:
- Все видели, как я только перед собранием закончила жонглировать.
"Ну и стерва! - негодовала я внутренне. - Дрыхла ведь!" Хотела восстановить правду,но тут Ната пожаловалась, что я не явилась выгуливать собак в час дня, хотя час дня именно сейчас и был, и я явилась, но даже сей очевидный факт доказать оказалось невозможно. Оправдываясь, сопротивляясь, защищаясь, я еще больше увязла в нелепейших грехах. Счастливая Ната изрыгнула:
- Артистка!
И в запале я сообщила всем, что она ругалась на меня нецензурно. В холле повисла пауза, а потом грянул хохот. Курнаховский, отсмеявшись, обратился к покрывшейся бело-красными пятнами, единственно не хохотавшей Нате:
- Наталья Борисовна, неужели это правда?
- Я с ней работать не желаю, - отрубила Ната.
И Курнаховский, элегантным жестом проведя холеной ладонью по волнистой седой шевелюре, пропел мне:
- Какая же вы, деточка, склочная. Не успели прийти в наш дружный коллектив, а уже конфликтуете.
Я молчала. Мне уже было все равно. Простояла все собрание истуканом и ничегошеньки не слышала. Внутри клокотало. Ну, отчего они меня возненавидели?! Вот тебе и новая жизнь, самостоятельная, необыкновенная! Хочется немедленно домой, чтобы мама пожалела... домо-о-ой! "Я уеду, уеду, сегодня же уеду!" - колотилась мысль в голове.
Когда собрание закончилось, я вернулась в номер и легла на кровать лицом вниз. Вошла, напевая чего-то беззаботное, Лина. Раздалось позвякивание ложечки о стакан и вдруг веселый вопрос:
- Тебе чай или кофе?
Я перевернулась. В стакане бурлил кипятильник. Лина распаковывала коробку сахара и улыбалась мне так, будто ничего не случилось.
- Как же так, - убито произнесла я, - разве утром я не звала тебя репетировать, а?
- Да брось ты о пустяках, проехали!
- Почему на меня все взъелись?
- Будь проще. Никого ты не интересуешь. Думаешь, кто-нибудь помнит что там творилось на собрании? Это все так, игра, от скуки цирковой, а ты новенькая, терпи.
Прихлебывая чай я продолжала угрюмо размышлять: "Нет, на фиг мне
такие игры, брошу все и в Москву!"
Зашли партерные акробаты: коренастый Володя и стройный Вовочка. И они улыбались, и говорили со мной так, словно пятнадцать минут назад ничего такого не произошло. Лина и их напоила чаем, а потом они втроем отправились гулять по городу. Меня не пригласили и я опять затосковала, но вспомнила про море и пошла ходить по улицам в поисках его. Пересекая мост, увидела на палубе той самой белоснежной "Регаты" Лину - она бесшабашно колотила в блестящий колокол и звонко кричала:
- Свистать всех наверх! Отдать швартовы! Полный вперед!
Я всерьез оскорбилась, будто бы она сплагиатировала мою мечту.
Долго ходила, устала, но опять не нашла море.
Вечером Лина куда-то наряжалась. Подвила электрощипцами иссиня-черные локоны, накрасила длинные пушистые ресницы и ее карие глаза сделались особенно манящими, очертила кроваво подвижный рот, надела переливающееся зеленое в обтяжку платье и лакированные как нефть туфли на высокой шпильке. Я делала вид, что читаю местную газету "Советская Клайпеда", но не выдержала:
- Ты куда?
- В кабак. Завтра начнем работать, а начало принято отмечать.
- А я?
- А ты-то здесь при чем? Ты маленькая.
И я стиснула зубы от такой откровенной наглости, ведь ей самой было всего восемнадцать. Впрочем, хотя Лина и была старше меня всего на год с небольшим, дерзости и уверенности в ней содержалось несравнимо больше. "Ну и ладно!" - уткнулась я в передовицу, но свежие новости абсолютно не волновали. Когда Лина уцокала, зажгла торшер и, развалившись в кресле, закурила. Впервые после случая в поезде. Глядела на смутное отображение в окне. Дым красиво струился вверх и настроение постепенно улучшилось. Ну, разве я могла такое позволить дома при маме с папой? И отпустили бы меня поздно за порог? А тут я могу запросто встать и направиться куда захочу, и хоть всю ночь не возвращатсья. Разволновалась: "Чего сижу-то?" И спустилась в бар, посещение которого являлось еще одной моей сокровенной мечтишкой и вот она свершалась.
В баре полутьма, негромкая музыка. Я присела на высокий пуф возле стойки и выбрала коктейль. Получила набитый льдом узкий длинный стакан с торчащей пластмассовой трубочкой. Первым делом выловила сливку и слопала ее, потом пососала содержимое и отставила: спиртное даже в легком варианте вызывало тошнотное ощущение. Ко мне подошел подвыпивший рыжий здоровяк и заговорил. Я вежливо, но неохотно отвечала, как вдруг выяснилось, что он моряк и их судно только сегодня пришло в
клайпедский порт. Страстный вопрос вырвался у меня:
- А где же море?
И оказалось, что надо плыть паромом через залив, а потом еще пересечь Куршскую косу. Я поняла почему, блуждая по городу, никак не могла обнаружить моря, хотя незримо чувствовала его могучее присутствие. Поинтересовалась:
- А куда вы плавали?
- В Исландию, - усмехнулся почему-то он. А я внезапно вспомнила как в девятом классе видела по телевизору документальный фильм об Исландии и очаровалась этим островом. Честно признаться, более всего мне понравился в этом кино паренек, работающий грузчиком в порту: льняные, взвивающиеся от ветра длинные волосы, худенький, но так лихо швыряющий пузатые бочки, при этом еще и улыбаясь в камеру.
Моряк представился Александром и сказал, что привез из Рейкьявика много разнообразных сувениров и хочет сделать мне презент. Мы двинулись к нему в номер.
Когда выходили из бара, столкнулись с администраторшей нашего циркового коллектива "Верные друзья" Любкой. Она как раз распахнула ресторанную дверь, находившуюся впритык с баром, и остолбенела, узрев меня с краснолицым рыжим детиной, но тут же хищно сузила глаза и скрылась обратно в ресторан. Я обрадовалась: "Они-то полагали, что несчастная девочка торчит заброшенно в номере, а я - ого-го, не тут-то
было!" Но радовалась напрасно, потому-что Любка наплела, будто я и на ногах не держалась и меня волок лапая и целуя взасос пьяный мужик.
Поднялись к моряку. Он жил почти напротив номера, где остановились мы с Линой. Комната была забита чемоданами и огромными коробками. Александр усадил меня на кровать, отыскал в бауле пестрый глянцевый журнал и сел рядом, сунув его мне в руки. Я листанула и немедленно захлопнула. Жар окатил лицо. Туркнула журнал Александру. Он искренне удивился:
- Ты чего? Это же "Плейбой", его запрещено провозить, контрабан-
да. Стесняешся что ли? На, не робей, посмотри...
- Неа, неа, уберите или я уйду.
Он замялся, сам полистал журнал, надеясь, что я все же заинтересуюсь, но я отвернулась. Александр кашлянул:
- Я закрыл.
- Честно? - недоверчиво покосилась. Да, закрыл и отложил. И смотрел на меня обалдело. Спросил с глуповатой улыбкой:
- Ты чё девственница что ли?
И я опять залилась краской. Конечно, так и было, но говорить на такие темы мне не хотелось.
- А чего же ты сидела в баре одна и так легко со мной разговорилась и пошла?
- Но я, то есть, но вы...
А он вдруг трезво и очень серьезно проговорил:
- Выходи за меня замуж.
И стал рассказывать, как грустно и одиноко возвращаться ему после моря к себе домой в Гусь-Хрустальный, где его никто не ждет, что он давно хочет жениться на хорошей чистой девчонке, что ему опостылило общаться лишь с проститутками в портовых городах.
- Да вы ведь старый...
- Тридцать пять всего!
- Это даже чуть больше чем две моих жизни.
Он принялся уговаривать, убеждать, увещевать, но я категорически отказывалась. Обеспеченность, покой - нет, я мечтала не об этом и, вообще, еще не намеревалась замуж. Жизнь только собиралась начаться и сколько интересного ждало впереди, а тут предлагают такую скуку. Я затосковала и сообщила, что мне пора. Александр сник, протянул на память золотую цепочку с бриллиантовой капелькой, но я не взяла, тогда он, с
грустью глядя на отвергнутый подарок, тихо сообщил:
- Теперь я буду кутить.
С остатком надежды посмотрел на меня:
- Может, передумаешь?
Но я попросила у него жевачку, он дал и мы распрощались.
Вернувшись в свой номер, застала там Лину с незнакомым мужчиной, походившем постоянной белозубой улыбкой на американца. Они пили шампанское с дорогими шоколадными конфетами. Также повсюду оранжевели шкурки апельсинов. Оказалось, что и гость Лины моряк, и именно с того самого судна, что и мой недавний жених. Лина, кстати, заявила, что Любка пожаловалась на мое поведение Курнаховскому.
- Глупая ты, - хмыкнула она. - Кто же в открытую встречается с гостиничными мужчинами? Вот Виктор пришел ко мне, а никто и не заметил. Учись!
Я промямлила, что ничем предосудительным не занималась.
- Вовсе дура! И не занималась, а влипла!
Замтем она сообщила, что идет с Виктором на всю ночь в ресторан "Регата". И я мысленно плюнулась. И этот романтичный парусник предал - не бороздил он морских волн, а содержал в своем чреве банальное питейное заведение.
Они исчезли, я легла спать, но никак не могла заснуть, перевоз бужденная событиями дня, а когда только начала засыпать, ввалились Лина со спутником. Оба уже абсолютно пьяные, но вновь принявшиеся за шампанское. Произносили громкие тосты, смеялись и, кажется, целовались. Я лежала лицом к стене и притворялась спящей. Потом они погасили свет и легли вместе. Я обрадовалась,что наконец-то уснут и незаметно перевернулась на спину, потому что совершенно отлежала правый бок, но тут услышала звуки, которых раньше никогда не слышала, но сразу догадалась, что они означают, и опять отвернулась. Хотелось вскочить и убежать, но не смела даже пошевельнуться, потому что более всего боялась, что они поймут, что я свидетель. "Мама, мамочка,- заскулила мысленно, - если бы ты знала..." И вдруг ужаснулась, ведь я даже не позвонила родителям, не отбила телеграмму, забыла, а ведь они там наверняка с ума сходят и, конечно, теперь тоже не спят. Я беззвучно заплакала, прикусывая подушку и молила: " Скорее бы это кончилось!" Вскоре соседи опять пили шампанское и опять гасили свет. И еще пили. Когда угомонились и заснули, я все еще лежала с вытаращенными в темную стену заплаканными глазами и совершенно ни о чем не думала.
Очнулась от тихого постукивания в дверь. Чувствовала себя разбитой и несчастной. Механически поднялась и отворила дверь Эмилии Францевне.
- Детка, мы тебя ждем, - раздался ее невинный лепет.
- Хорошо, - депрессивно отозвалась я. Автоматически умылась, оделась, спустилась. Вручая собак, Эмилия Францевна обеспокоилась:
- Дружочек, что с тобой? Синяки под глазами. Не заболела?
- Все нормально, - почти беззвучно произнесла я и отправилась на улицу, горько размышляя о том, что вот я всегда ненавидела свое румяное лицо с глупыми ямочками на щеках и мечтала о впалых бледных скулах и тенями под глазами, потому что это свидетельствовало, по моим представлениям, о загадочной душе и вот грезы превращаются в явь, а мне вовсе и не весело.
Клайпедский воздух был свеж и холоден. Мглистые силуэты зданий еще не тронутые солнышком не походили, как это казалось днем, на разноцветные пряничные домики. Туман, тишина. Я подолгу бродила с каждой партией собак по серым стылым улочкам и никого не встречала. Подумала: "Ранняя Клайпеда принадлежит только мне." И это утешило.
Когда вычесывала собак, узнала, что сегодня в три часа сбор у подъезда гостиницы на выездной концерт. Ната съязвила, что как всегда я не в курсе дела и опять матюкнулась, но меня брань уже не задела. Я лишь с печалью отметила сама про себя: "Ну вот и взрослею..."
В три часа возле входа стоял тот самый белый с красной полосой "ЛИАЗ", что подвозил нас в Москве от церкви до Белорусского вокзала. Я едва не опоздала, потому что бегала на Главпочтамт звонить домой, а потом еще и искала, где же находится причал парома, который переправляет через Куршский залив на косу, но опять же не нашла. Кстати, маме я наврала, что будто бы видела море и, когда она поинтересовалась какое оно, то растерялась и брякнула: "О, это так много-много воды!"
Музыканты, получающие по рублю в день доплату как грузчики, затаскивали в автобус концертные пожитки и клетки с животными. Я села на свободное место, но меня тут же попросил освободить его клоун, по жизни очень степенный человек, Эдуард Иванович. Я пересела, но и оттуда вежливо согнали. Оказалось, что у каждого имелось привычное сидение и пришлось забиться в самый угол задней банкетки, где грудились музыкальные инструменты.
Тронулись. Миновали город, потянулись поля, одинокие хутора.
Иногда на горизонте возникал острый как ракета костел, приближался и вдруг делался громоздким, внушающим трепет, удалялся и снова превращался в ракету, нацеленную в пасмурный космос.
В Шилуте, первом нашем гастрольном городке, автобус уже поджидали мальчишки. Они шустро взялись за разгрузку. За это их после пропустили без билетов.
Я сразу стала выгуливать собак. Всех десятерых вместе. Карликовый пинчер Чарлик вдруг воспылал любовью к слишком верзилистой для него Белке и полез на нее. У крылечка покуривали Лина и жонглер Кукушкин.
- Чем отличаются животные от человека, - осуждающе заявила Лина, - так это тем, что у них нет стыда. Разве вот мы смогли бы так совокупляться публично?
Кукушкин хихикнул.
Я подняла незадачливого ухажера на руки и погладила дрожащее лысое тельце, сама же зло подумала: "Кто бы говорил, но не она!"
Внутри дом культуры был сумрачный, пустой, гулкий, выстуженный, но уже через полчаса он выглядел обжитым и веселым. Во всех гримерных ярко горел свет, сверкали зеркалами трюмо и повсюду появилось множество повседневных вещей, будто наши намеревались обосноваться тут навсегда.
До представления оставалось с полчаса и я хотела пошататься по городку, но Лина возмутилась:
- Ты чего, нам же надо с вазой порепетировать!
Я и забыла совсем, что мы с ней еще и ассистировали в иллюзии у Мирославы Чесливьской, пятидесятилетней дамы, заявлявшей, будто она княжеского происхождения, что, впрочем, не мешало ей являться парторгом наших "Верных друзей".
Ваза представляла из себя обшарпанный фанерный цветок на колесах размером с коробку от большого телевизора. Расписано это было под хохлому, причем так хитро, чтобы сооружение казалось зрительно меньше, чем есть по сути. Иллюзионистка выливала в сердцевину с десяток не менее хитрых ведер воды, которые снаружи были обычного размера, а внутри заужены и укорочены, затем лепестки откидывались, из чаши выскакивали две девушки, а вода якобы исчезала, но она оставалась в полых внутренностях лепестков.
Чесливьская вручила мне газовое платьице с балетной пачкой, но оно оказалось маловато и даже при примерке треснуло.
- До тебя мы с Алькой, гимнасткой на трапеции, работали, - сказала по секрету Лина, - но они с Чесливьской полаялись. Это Алькино платье.
Чесливьская раскудахталась на весь дом культуры. Курнаховский тотчас удалился на своих журавлиных ногах в зрительское фойе: "Надо проконтролировать как у Любки дела с билетами". Любка-администраторша помимо прочего была и кассиром, и контролером. Чесливьская вдогонку прокляла Курнаховского замысловатым польским ругательством, заодно досталось и Любке, потом накинулась на нас с Линой. Лина щебетнула: "Ой, там же у меня кипятильник включен!" и уюркнула. Я осталась одна.
- Почему у тебя нет костюма?! - визжала словно в припадке княжна Чесливьская.
Неслышно подошел клоун Эдуард Иванович и предложил взамен балетной пачки арлекинское в красно-синие ромбы трико своего сына, такую же ромбовидную куцую жилетку и раздваивающийся колпак, на концах которого побрякивали ржавые бубенцы.
Чесливьская моментально успокоилась:
- Превосходно, пусть будет Арлекином, а Линка-дрянь - Мальвиной.
И я переоблачилась Арлекином. Чувствовала себя несколько неловко в незнакомом костюме, хотя он и пришелся впору, просто было в нем нечто идиотское, красноречиво подтверждающееся и ироническими взглядами, и соответствующими улыбочками окружающих.
Появилась Лина, слегка прикрытая полупрозрачной розоватой оболочкой с блестками, и рассмеялась, увидев меня в дурацком наряде, еще и шлепнула ладошкой по бубенцам. Рядом с ней я вовсе превратилась в юродивого.
Набычившись, я отошла к занавесу и уткнулась в дырочку, проделанную в пыльном плюше: зал набился битком,сидели даже на полу,а некоторые вскарабкались в полукруглые ниши под потолком. Возгордилась, что наша скромненькая программа собрала столько народу, но и расстроилась, так как прийдется демонстрировать себя в шутовском виде.
Иллюзионистка выступала последней, потому что после ее аттракциона сцена оказывалась в мишуре, серпантине, блестинках и прочем праздничном мусоре, который собирали минут пятнадцать.
Собаки с обезьянами шли в середине программы. Ната и Эмилия Францевна привязали живность в самых неожиданных местах закулисья и, выходящие на сцену артисты, шарахались и ойкали, неожиданно наткнувшись в темноте на шавку или оскалившуюся обезьяну. Меня поставили в узком проходе возле задника с бадминтонной ракеткой перед макакой Чикой, привязанной на цепочке к батарее. Требовалось постоянно грозить ей, ибо ее периодически сводил судорогой нервный припадок и она остервенело кусала свою атласную юбчонку и срывала с головы громадный бант. Я замахивалась и Чика, совершив угрожающий выпад вперед, застывала в угрожающей позе, через секунду успокаивалась и принималась что-то выискивать в зеленоватой шерстке на лапе, но вдруг опять корчилась и драла юбчонку и бант. А на заднике отражалась тень гимнастки на трапеции Аллы Сидоровой, по афише - Альвианы Дорси. Из зала доносились то аплодисменты, то, в кульминационных моментах, единодушное "ах!"
Ната вырядилалсь в черное парчовое до пола платье, накрасилась по-цирковому, то бишь чересчур, дабы с самого последнего ряда щеки не казались блеклыми и выделялись глаза.Вблизи же такая маска производила вампирское впечатление. Ната молчала, поскольку шептать не умела, а ее бас прорвался бы и сквозь оркестрвку. Зато дала волю рукам. Тыкала рукояткой плетки то в обезьян, то в Эмилию Францевну. Меня не замечала, вероятно, принципиально. Однако, когда объявили номер, будто невзначай
хлестанула по пояснице и вывалилась на сцену. Я вскипела, но не будешь же выяснять отношения во время работы. После же получилось вроде и поздно, да и волновала меня к тому моменту иллюзионная ваза. Лина так и не удосужилась залезть со мной внутрь, зато поинтересовалась умею ли я толком делать комплимент, и заставила продемнстрировать как я его изображу, вынырнув из вазы. Я припрыгнула на месте и раскинула руки, повертелась, улыбаясь воображаемой публике.
Лина поморщилась.
- Что это? - она нарочито нелепо скрючила ладони. - Чего ты растопырилась? Локти углами, пальцы торчат будто в дерьмо влипла... Смотри как надо, ап!
И она вспорхнула и плавно развела руки.
- Да пусть делает как делает, - жуя чего-то, вмешалась Чесливьская. - У нее это в образе, как раз и костюмчик... кхм... соответственный.
Я зашла в хореографическую комнату и сделала комплимент перед зеркальной стеной: действительно, аляповато, но ведь я всегда так раньше изображала, еще в бытность в художественной самодеятельности. Заглянула Эмилия Францевна и сказала, что на дорожку надо выгулять собак, потому как сразу после иллюзии начнется погрузка и будет некогда.
Прямо Арлекином отправилась я на улицу.Стемнело и по-прежнему сыпал дождь. "Вот посетила незнакомый город, - взгрустнулось мне, - но что толку? Будто бы и не была". Собаки обнюхивали жухлую траву, опавшую листву, стволы деревьев, а я посочувствовала и им. Объездили почти всю страну, даже были в Польше и Болгарии, а понимают ли это?
Перед иллюзией мы с Линой забрались в фанерную сердцевину раскрытого цветка и униформист Гриша смежил лепестки, превратив конструкцию в вазу. Лина протиснула ногу между моих коленок, обняла правой рукой за шею, левой за пояс и положила подбородок на мое плечо. Шепнула: "Обними же меня!" Я обняла, но боялась давить. Лина рассердилась: "Прижмись сильнее!"
Ядро покатилось куда-то, но мы ничего не видели. "Еще не на сцене", - догадалась Лина.
Она тонко пахла нежными духами и мне казалось, что я слышу, как движется кровь в ее теле. "Мы как близнецы-зародыши в животе", - сказала тихо в ее волосы.
Ядро покатилось опять и сверху загрохотал плеск, но вода на нас не попадала, а стекала в резервуары лепестков. Впрочем, две-три капли, кажется, упали Лине на обнаженную спину, потому что она как-то странно пошевелилась. Ее губы коснулись моего уха: "Сейчас..." А я не сообразила: "Что?" Тут цветок развалился и снопы прожекторов ударили в глаза. Я опрокинулась кувырком через спину, а Лина элегантно взлетела
и замерла с милой улыбкой. Я вскочила и раскорячилась в комплименте. Зрители бурно аплодировали. Гриша покатил цветок прочь. Лина устремилась в правую кулису, а я прыснула в левую.
Стоя в кулисах и приходя в себя, смотрела как княжна превращает трости и зонты в букеты ярких бумажных цветов. Отдышавшись, поплелась в гримерную. Войдя тут же встретилась глазами с Линой. Она улыбнулась, но не с былым высокомерием, а очень даже и по-дружески. В автобусе и вовсе удивила не только меня, но и остальных, попросив униформиста Гришу, который всегда сидел возле нее, пересесть. Он было заартачился, но она заявила, что ей надо срочно, по горячим следам обговорить со мной некоторые рабочие моменты. Гриша нехотя повиновался. Я смущенно заняла его сидение и приготовилась внимательно слушать, но, как только поехали, Лина сразу задремала. Я стала смотреть в окно, хотя там было абсолютно черно и лишь изредка высвечивались люминисцентно дорожные знаки на обочине. Голова Лины вдруг склонилась на мое плечо и я, вздрогнув, отстранилась. Лина капризно протянула:
- Ну не шевелись!
И я вернулась в прежнее положение. Лина вновь прикорнула ко мне на плечо и теперь стало неудобно глядеть в окно, но я не посмела двинуться до самой гостиницы.
Очнувшись, Лина оказалась бодрой и голодной.
- Идем сразу в кабак, - вцепилась в мой рукав.
- Но у меня джинсы потертые...
- Ерунда, смотреть-то будут на меня.
- Я сыта, - отрезала с обидой.
- Одной не хочется. Хотя бы в бар зайдем, - она потянула меня улицей к ресторанному входу, который находился на противоположном углу здания.
В баре никого не было. Лина огляделась и приуныла.
- Зайдем лучше в ресторан.
- Вчерашнего высматриваешь, - буркнула я. - Опять будете куролесить.
- Ты же спала, - хитро сощурилась Лина. - Или подсматривла? А! Покраснела!
Я выдернула руку и метнулась прочь. От бара и ресторана тоже был прямой вход на этажи. Я перескакивала через две ступени. Лина частила следом и звала: "Ну, постой, погоди, не сердись, я пошутила, извини!" Я остановилась на втором этаже. Она подоспела.
- Вот буфет, - кивнула я на дверь, - хочешь есть, зайди.
- Да не работает он уже.
Под буфетной дверью светилась щель. Я подергала ручку - заперто. Постучалась. Зачем-то ударила ногой.
И тут откуда-то появилась девушка.
В холле перед буфетом было сумрачно и я не заметила откуда она подошла. Может быть, поднялась или спустилась по лестнице, или вышла из темной глубины длинного, огибающего все здание, коридора. Только вдруг оказалась возле нас. Ростом чуть пониже меня. В джинсовой курточке и красной бейсболке, надвинутой почти на глаза. Она окинула нас презрительным взглядом и сдержанно проговорила:
- Идите спать.
При этом вставила ключ в скважину замка буфетной двери, вошла внутрь, закрыла дверь и все.
И все.
Я упала в обморок.
Лина потом сказала, что сразу и не соориентировалась в произошедшем. Она видела, что я стояла, а потом плавно осела и растянулась на полу. Опомнившись, Лина наклонилась, потормошила меня и я вроде как приподнялась, но сама этого не помню, а затем опять отключилась. Лина с перепугу отхлестала меня пощечинами и я открыла глаза. Тут уже пришла в себя и произнесла:
- Какой ослепительный был свет... Что это такое?
Лина не поняла. Вокруг по-прежнему стояла полутьма. Помогла встать и мы пошли по ступеням на третий этаж. Я не унималась:
- Ты не видела сияние? Все вдруг озарилось, но откуда исходил источник света не ясно.
- Успокойся, - увещевала Лина. - Сейчас ляжешь, ты вся горишь.
Она помогла мне раздеться, расправила постель, запаковала под одеяло и даже заботливо подоткнула его. На лоб аккуратно положила смоченное холодной водой вафельное полотенце. Куда-то убежала, но вскоре возвратилась. Дала запить голубенькие таблетки. Потушила верхний свет, оставив бра над своей кроватью. Села на краешек моей постели и заворковала сказку про гадкого утенка, но я слушала невнимательно.
Размышляла, что же такое приключилось возле буфета, пыталась восстановить каждое мгновение. Вот мы поднялись, вернее, я первая... но не это важно... темно, вот стоим у двери со светящейся щелью, вот появилась она... нет, не так быстро... как я ее увидела? Сперва почувствовала взгляд из-под надвинутого на лоб козырька... Нет, не могу понять. Вроде бы ничего не случилось особенного, но я, лежа в постели и слушая детскую сказку, чувствовала, что свершилось нечто таинственное в жизни, которое еще только предстоит разгадать. И твердо решила, что надо будет непременно отыскать ту девушку, возможно, прямо сейчас необходимо спуститься к буфету и прочувствовать все вновь, чтобы понять непонятное. Я вскочила, Лина пыталась меня удержать, но я вырвалась и побежала по коридору, который почему-то был забит людьми, и я у всех спрашивала, кто такая эта девушка, и куда подевался буфет... В общем, это уже был, конечно, сон.
Открыв глаза, я очень удивилась, что потолок по-дневному светел. Привыкла вставать затемно. Динамик болтал на литовском. Приподнялась. Лина спала. Я осторожно встала. Голова кружилась. Глянула на золотые часики Лины, лежащие на ее тумбочке и перепугалась: два часа! Кинулась одеваться, но безмятежный зевок утешил:
- Я вчера отпросила тебя.
- Зачем?
- Чего ты патриотка что ли? Грохнулась в обморок и какие-то собаки тебя волнуют, успокойся. Себя люби.
Я умылась, заправила койку и, не зная чем заняться,села в кресло. Лина же залегла в ванную. Слышался шум воды, всплески.
- Подай мочалку, - раздался ее голос.
Оглядела комнату.
- А где она?
- Да здесь же на двери висит.
Я приблизилась к ванной, но войти не решалась.
- Чего ты там топчешся? - рассмеялась Лина и я вошла, но спиной.
Сняла мочалку и протянула назад. Лина взяла. Я хотела выйти, но она сказала:
- Знаешь, я сперва подумала, что ты какая-то затурканная мимоза, а потом поняла, что нормальная.