«Смерть от жизни отличается двумя
факторами: объемом и движением».
Сотрудник бюро Даллеса
Смотрите, луны, равнодушно: Хрум бежит.
Пепельный степной волк. По звуку мерзлого мха под лапами - хрум. Тишина, и снова тундра зовёт волка - хр-ру-ум.
Некогда пушистый, с черной маской на морде и серебристыми кисточками на ушах, теперь волк утратил прежнее великолепие. Искристый пепел спины померк, превратившись в серую грязь, а уши побелели целиком. Только маска на морде осталась неизменной, угольной, сливающей воедино усталые черные глаза и мокрый, черный же нос.
Волк бежал за ускользающим солнцем, бежал и бежал.
Бесконечный день клонился к закату. Желтый шарик в молочном небе превратился сначала в апельсин, а потом в абрикос, окрасив горизонт в мягкие, теплые тона. Но волку было не до красот засыпающей тундры. За долгие периоды пути, продвигаясь по асимптотической прямой то упругим галопом, то рысью, то просто ковыляя, устало волоча подламывающиеся лапы, он повидал и не такое. Настоящая красота в другом. Гораздо важнее перейти свой предел и не сбиться на шаг, не упасть мордой в мох, не заскулить, подобно щенку, а уж тем более не повернуть вспять.
-- Нельзя обонять ушедшее, - так учила волчица-мать.
-- Не оборачивай хвост мордой, бегущий волк, - так учит сама тундра.
Блаженны встречающие свой конец в пути, им не в чем упрекнуть себя, и никто не упрекнет их самих. А когда бежишь не останавливаясь, то не замечаешь и последней черты. Не успеешь шевельнуть хвостом, как появится стая небесных щенков и поднимет наверх. Они окружат со всех сторон, будут по-детски лаять и смешно махать нестойкими ушами. И заберут ввысь, где с отогретой морды спадет застывший на морозе оскал, оттают на брюхе сосульки, можно будет вытянуть гудящие лапы и обрушить на них голову.
И волк бежал.
Время в тундре исчисляется периодами. Всякий период имеет четкие временные рамки и характеризуется своими особыми приметами. Периоды могут быть веселыми и грустными, тревожными и спокойными. Иногда злыми. Нейтральными - никогда. В веселые можно отдыхать на бегу, в тревожные - скалить зубы и прижимать уши. Каждый период характеризуется своим цветом: неба, солнца, тундры, мха под лапами. Калейдоскоп из молочного, серого, лимонного. Или черного, с жесткими холодными звездами над головой. В черный период всегда неуютно, а в молочный - тоскливо. В колючий осенний страшно до икоты, когда особенно жутко солнце - ослепительный оранжевый глаз над горизонтом. Маленький, острый.
Еще неуклюжим лопоухим щенком Хрум усвоил, что в проносящейся мимо тундре жизни нет. Есть чужеродные, опасные проявления. Вот, например, птицы. Пару периодов назад они появились и закружили над Хрумом, двигаясь параллельным с ним курсом. Нежить, источающая корыстный интерес. Хищная, алчная, контурами огромных крыльев взрезающая молочную белизну неба.
Одна над другой, птицы наматывали правильные круги в параллельных плоскостях, каждая в противоположную сторону от товарки, отчего у Хрума возникло ощущение тонкого кольца в вышине. Со стороны могло показаться, что в пути волка сопровождает черный нимб. Но Хрум не знал, что такое нимб. Не поднимая морды и не рыча, он скалил зубы, ибо не пристало гордому зверю трогать Чужое. К началу следующего периода птицы растаяли в вышине, затем появились через какое-то время, но волком больше не интересовались - легли на крыло и удалились правильным овалом.
Еще на пути попадаются лемминги. Лемминг тоже нежить, но, в отличие от птицы, нежить равнодушная.
-- Это потому, что он не движется, - говорила старая волчица. - Тот кто не движется - мертв. А мертвые всегда равнодушны.
Лемминг, черно-рыжий комочек, садится на короткий хвост, складывает передние лапки на груди и тупо смотрит вперед. Всегда, независимо от периода, только на солнце. Если светило скрыто облаками, он опускает морду и созерцает мох. На леммингов наступать нельзя, лучше всего обогнуть стороной. В холодные периоды они часто замерзают и остаются стоять, посверкивая льдинками остекленевших глаз. Если такую тушку раздавить, она разобьется на множество острых осколков, и даже если не поранит сразу тонкой иглой, то все равно осядет на шерсти ядовитой белесой пылью, а это опасно: если частички попадут в кровь, волк может сбиться на шаг, заснуть и умереть.
Еще в тундре есть мелодия. В грустные периоды мелодия стелется над мхом вязким киселем. Словно невидимый пастушок заунывно тянет на дудочке, и низкие облака разрываются от жалости к себе. В такие моменты Хрум подавал голос, стараясь скулением заглушить тягучую отраву. Волк не должен вслушиваться. Волк не должен задумываться.
Хрум помнил странное, пришедшее на бегу. Много полных лап, где коготь равен периоду, минуло с тех пор, как в затылок мягким толчком пришла мысль. Словно дух старой волчицы, которую волк помнил очень смутно, шепнул тихонько:
-- Подумай, Хрум, где-то там; Там - в других тундрах, бегут такие же пепельные волки. И может быть, у них тоже есть черные морды и седые уши?
Это было неожиданно и почему-то очень важно. Что из того, что знаешь о таком же, как ты? Вот тундра. Она бесконечна со своим серым мхом и холодным небом. А эти, другие, зачем они? Как это возможно? Нет, непонятно.
Спят волки тоже в пути. Снилось Хруму, словно бежит он через золотую тундру. У тундры странное название «поле», а высокие, по грудь, метелочки ласкают шкуру и приятно кусают за нос. Глупый-глупый сон, ведь на свете не бывает золотых тундр!
Новый период догнал солнце. Еще немного, и первые языки коснутся горизонта. Над волчьей головой заклубились фиолетовые облака. В них что-то гулко ворчало и время от времени высеивало колючую снежную крупку, залеплявшую глаза.
-- Нельзя лизать ледяную россыпь с неба! - Снова голос старой волчицы.
Сзади завыла метель и Хрум не выдержал, завыл вместе с ней.
-- Не оборачивайся!
-- Обернись, обернись!
И вновь холод, извечный враг пепельных волков. Он пробирается сквозь свалявшийся мех, обжигает шкуру и пронзает усталое тело. Леденит кровь. Свинцовая бушующая стена догнала и поглотила непокорного волка. Метель кусала за бочка, за нос. Задувала в уши, шептала что-то неразборчивое. Холодно и неприятно. Просто закрыть глаза и выровнять темп. Выть теперь без толку. И лишь в висках теплый ток крови.
Всякий степной волк ощущает приближающийся конец. Хрум мчался из последних сил. Бока ввалились, а взгляд утратил ясность. Что-то подсказывало волку, что новый период для него уже никогда не начнется.
Собрать лапу в комок, согнуть в колене и выбросить вперед. Толчок, упругая поверхность. Ни земли, ни неба. Серая, оглушающая муть.
Сбоку раздался задорный лай и мимо пронеслись небесные щенки, едва не задев старого волка. Совсем не такие, как Хруму представлялось. Ах, как он боялся запачкать их мягкие спины своей шерстью! Он даже сделал попытку лизнуть себя: чистый Хрум, гордый Хрум!
Волк споткнулся и упал. Вскочил, потряс мордой и снова побежал.
Что-то сковало плечо. Кто посмел?!
Хрум с трудом повернул голову, блеснул мутными глазами и со змеиным шипением обнажил жалкие зубы - сточенные клыки и остатки некогда здоровых резцов ...
* * *
Спите, волчата, спите. Набегались за день. Тепла нора, и не достанет метель. Давно умчалась стая щенков, и не знают матерые волки, где ее искать. Неведом ветер, что носит мгновения по тундре. И кто ответит, зачем всякий раз нарождается искристая шерсть, если никто не добегает?