Главный эпиграф к "Евгению Онегину", стоящий сразу после названия и перед посвящением, может характеризовать главного героя: Евгений обладал и "тщеславием" и "особенной гордостью", вполне мог с равнодушием признаваться в дурных поступках и несомненно обладал чувством превосходства.

Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того еще особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого. Из частного письма.

В узком смысле, главный эпиграф может относиться только к посвящению. Частное письмо на французском языке отражает мнение "света" по поводу какого-то человека, общественную позицию. Пушкин не любил общество и его нравы, а поэтому в посвящении "не мыслит гордый свет забавить". Мнение света о "гордости", "тщеславии" и проч. может не иметь никакого отношения к реальным качествам человека. Чего толкового в cлухах? Но им то как раз и верят чаще всего. Эпиграф и посвящение разделяют "свет" и "душу, исполненную мечты". Тот, к кому обращается писатель, или не принадлежит к "обществу", или не уважает его мнение или "общество" не уважает мнение адресата.

В более широком смысле, эпиграф отражает мнение "света" обо всём романе в целом. "Евгений Онегин" - это произведение если не автобиографическое, то как минимум расширенное эссе и отражает индивидуальные соображения автора на какие-то события, имеет установку на интимную откровенность и разговорную интонацию. Главный сюжет при этом возникает между делом, является поводом для того, чтобы пуститься в пространные философские рассуждения, афористичность и антитетичность. Как и в романе Стерна о Тристраме Шенди, лирические отступления и разговор с читателем здесь не отступление от темы - это сама тема. В самом широком смысле, поскольку Пушкин - это центр всей русской литературы, а "Евгений Онегин" - это центральное произведение Пушкина, то главный эпиграф к "Евгению Онегину" - это эпиграф ко всей русской классической литературе. Не исключено, что фразу "дар божий" нужно понимать буквально: единым автором у всей этой литературы является "иной разум" и это его эссе.

В первых строках своего "Комментария к Евгению Онегину", Владимир Набоков удивлён, как это Пушкину пришло в голову "снабдить легковесное повествование философским эпиграфом". Роман Пушкина он однозначно классифицирует именно этим эпитетом. Дальше в тексте Набоков приводит строки из Эдмунда Бёрка "Ничто так не вредит точности суждения, как грубая, неразборчивая классификация". Простой анализ показывает, роман Пушкина это не только не "легковесное повествование", но и возможно наиболее глубокое философское произведение, существующее на сегодня, поэтому замечание о "неразборчивой классификации" можно адресовать Набокову. Остальное творчество Пушкина: поэмы, стихотворения, драматические произведения и прозу, можно рассмотреть как подробный комментарий к соображениям, изложенным в романе "Евгений Онегин".

Какому конкретному историческому лицу, общество могло бы адресовать такой не вполне лестный эпиграф? Набоков пишет, что текст этого "частного письма" может напоминать строки из произведения Никола де Мальбранша "Разыскания истины", обращённые к Мишелю Монтеню и его книге "Опыты". Похожее отношение могло вызвать творчество Жана Жака Руссо и в особенности его "Исповедь". Монтень строг, аналитичен и рассудителен. Руссо сверхэмоционален и сентиментален. Над его "Новой Элоизой" проливала слёзы не одна Татьяна. По поводу творчества Руссо, всегда велись широкие споры. В книге "Записки из подполья" Достоевский вспоминает мнение поэта Гейне, что честная автобиография почти невозможна и "Руссо непременно налгал в своей исповеди и даже умышленно налгал, из тщеславия". Герой Достоевского говорит, что очень хорошо понимает, как это можно наклепать на себя целые преступления единственно из одного только тщеславия. Из тщеславия некоторые даже совершают преступления, как это сделал убийца Джона Леннона. Убить кумира миллионов чтобы воздвигнуть себя на пьедестал... это в духе пушкинского Сальери.

Спокойное, сбалансированное и математически строгое повествование "Евгения Онегина" ближе к стилю Монтеня. Предисловие к "Опытам" созвучно посвящению Пушкина. Монтень пишет:

Это искренняя книга, читатель. Она с самого начала предуведомляет тебя, что я не ставил себе никаких иных целей, кроме семейных и частных. Я нисколько не помышлял ни о твоей пользе, ни о своей славе. Силы мои недостаточны для подобной задачи. Назначение этой книги - доставить своеобразное удовольствие моей родне и друзьям.

Если бы я писал эту книгу, чтобы снискать благоволение света, я бы принарядился и показал себя в полном параде. Но я хочу, чтобы меня видели в моем простом, естественном и обыденном виде, непринужденным и безыскусственным, ибо я рисую не кого-либо, а себя самого.

Монтень сильно прибеднялся, называя своё творчество "легковесным и ничтожным". В предисловии к изданию книги Монтеня 1991 года, читаем: "Шекспир полон реминисценций из Монтеня, Паскаль и Декарт спорили с ним, Вольтер его защищал; о нём писали, на него ссылались полемически или одобрительно, Бэкон, Гассенди, Мальбранш, Боссюэ, Бейль, Монтескье, Дидро, Руссо, Ламетри, Пушкин, Герцен, Толстой". Разве можно предложить, что творчество Пушкина может быть "легковесным" и, рассуждая о красотах русского языка, палить из Пушкина по воробьям: невозможно описать во всей полноте влияние поэта на развитие русской культуры.

Может показаться очень странным, если кто-то ставит задачей познание самого себя и посвящает изучению своей личности всё своё творчество. Отсюда и возникает, на первый взгляд, странное "частное письмо", придуманное Пушкиным для главного эпиграфа к "Евгению Онегину". Но, если реальным автором был "иной разум", то идейное наполнение его творчества может иметь значительно более важное значение. Никто не сможет понять бога так, как он сам.

На языке оригинала, книга Монтеня называется "Essais", то есть "эссе". Жанр "эссе" в его современном значении обязан своим происхождением именно Монтеню. Официальная католическая церковь запрещала говорить и писать о себе, но Монтеня это совершенно не смутило.

Запрещающим говорить о себе кажется, что заниматься собой значит любоваться собой, что неотвязно следить за собой и изучать себя значит придавать себе слишком много цены. Это, конечно, бывает. Но такая крайность проявляется только у тех, кто изучает себя лишь поверхностно; у тех, кто обращается к себе, лишь покончив со всеми своими делами; кто считает занятие собой делом пустым и праздным; кто держится мнения, что развивать свой ум и совершенствовать свой характер - все равно что строить воздушные замки; и кто полагает, что самопознание - дело постороннее и третьестепенное.

В слове "Опыт" заключён глубокий этический смысл. Только события реальной жизни, когда решение нужно принимать здесь и сейчас, не задумываясь, могут быть механизмом развития. Никакие умные книги, заповеди и заветы не способны изменить суть человека, на это способен только опыт. Русское народное творчество произвело на свет фразу коротко, точно и сжато объясняющую эту идею: "Не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не спасёшься". Нравственная свобода от писаных заветов, приводит к внутреннему осознанию этического закона. В результате, внутреннее развитие приводит к тому, что человек второй раз на те же грабли не наступит. Каяться кому-то конечно при этом совсем не обязательно, жизненный опыт - это обычная тренировка. А перед кем должен "каяться" "бог", если он существует? Страдания в жизни есть тот самый тренажёрный зал в котором развивается человек: только тот, кто регулярно занимается спортом, имеет шанс выиграть соревнование. С идеей "перебеситься для оздоровления" связана цитата из Библии, взятая Достоевским эпиграфом к своей книге "Бесы". Роман "Евгений Онегин" заканчивается так:

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина

С темой "Опыта" связана идея поэмы Гёте "Фауст". Французский композитор Гектор Берлиоз создал оперу "Осуждение Фауста" на собственное либретто, где в противоположность Гёте, осудил Фауста, и в конце оперы направил его на вечные муки. В оригинальной трагедии Гёте, Фауст прощён и взят "на светлую сторону силы". Должен ли Фауст быть осуждён за то, что сделал или нет?

В библейской книге Иова, чтобы проверить и усилить убеждения своего слуги, бог посылает ему лишения и трагедии. Преодолевая всевозможные трудности, Иов становится сильнее и увереннее, его убеждения крепнут, "в буре лишь крепче руки и парус поможет и киль". На первый взгляд это логично, ведь великое должно рождаться в муках: кто с этим спорит, однако не всё так просто.

Может ли принуждение к чему-либо изменить человека или общество? Приводит ли строгое соблюдение законов или просто их знание к включению человеком эти законов в свой внутренний моральный кодекс? Как будет себя вести человек, когда все законы отменены и он, будучи предоставлен самому себе, и своей реальной внутренней морали, свободен вести себя как он сам считает нужным? Возникновение книги Иова некоторые относят ещё ко времени до Моисея. Как пишет Самуэль Крамер^[1], истоки этой книги можно найти в литературных произведениях древнего Шумера в III тысячелетии до нашей эры. Логикой книги Иова вполне можно оправдать лишения странников аравийских пустынь, оставшихся без своей земли и страны. Чем больше пострадаете, тем лучше вам будет в конце, логически всё вроде верно...

В поэме Гёте "Фауст", чтобы испытать своего "слугу", бог, наоборот, просит Мефистофеля предложить ему любой блуд, какой только позволит фантазия. Фауст растлевает Маргариту, становится причиной смерти её ребёнка и матери, женится на "прекрасной Елене", но в конце концов всё-таки оказывается оправданным... Логика Гёте прямо противоположна логике книги Иова. В чём же суть? Фауст получает опыт и в результате создаёт нравственный кодекс в своей душе. Нравственный закон должен судить не сколько по тому что человек фактически совершил, на это есть "мирской суд", но какие уроки и какой опыт он при этом для себя приобрёл. Да, он растлил девушку и да, на это есть статья 131 УК РФ. Однако, какие реальные выводы он при этом сделал для себя и повторит ли он опять то же самое ещё раз? Что касается доктора Фауста, то конечно не повторит... чего наверное нельзя сказать о ком-то другом. Поэтому, если мирской суд определит Фауста по 131 статье, в соответствии с логикой поэмы Гёте, "божий суд" его оправдает. В книге Достоевского "Братья Карамазовы" старец Зосима по этой причине кланяется будущим страданиям Мити.

Важность приобретённого опыта во много раз усиливается, если предположить истинность утверждения восточных религий о возможности метемпсихоза или реинкарнаций, что также обсуждает и Мишель Монтень. Действительно, для человека в новой жизни не будет иметь никакого значения количество уголовных сроков, которые он не отсидел в прошлой. Однако опыт, который он приобрёл в качестве "несметных сокровищ внутри себя" не позволит ему повторить то же самое в новой жизни. У человека существует врождённое свойство "Совесть", хотя некоторые это отрицают. Чем больше человек делает дурных поступков, тем больше восстаёт против самого себя, и это единственный путь научиться уму разуму. В главе "О совести", второй книги "Опыты", Монтень пишет:

Пчела жаля и причиняя боль другому, причиняет себе ещё большее зло ибо теряет жало и погибает.

Шпанская муха носит в себе какое-то вещество, которое служит противоядием против ее собственного яда. Сходным образом одновременно с наслаждением, получаемым от порока, совесть начинает испытывать противоположное чувство, которое и во сне и наяву терзает нас мучительными видениями:

Ибо многие выдавали себя, говоря во сне или в бреду во время болезни, и разоблачали злодеяния, долго остававшиеся скрытыми (лат.). - Лукреций, V, 1160.

Паратов в "Бесприданнице" немного похож на Фауста. Он растлил Ларису Дмитревну, потом женился на больших деньгах, прекрасной Елене. Что можно сказать о его "совести"? На Паратова стал бы похож Онегин, если не отказал Татьяне в четвёртой главе. Набоков упоминает, что следующее использование слова "pètri" из главного эпиграфа к "Евгению Онегину" в русской литературе (через полвека после Пушкина) встречается, в своем буквальном смысле, в знаменитой французской фразе, которую произносит страшный маленький мужик, в зловещем сне Анны Карениной ^[2]. Анна рассматривала этот сон, как своеобразное "чёрное благовещенье", в результате которого она должна умереть от родов. От родов она не умерла, её смерть носила иной характер. Алексей Кириллович Вронский - вариация на тему мужа Татьяны. Лев Толстой показал, что могло произойти, если бы Татьяна в восьмой главе изменила с Евгением своему мужу. В отличие от Анны Карениной, для Татьяны спокойствие и равновесие в жизни имеют определяющее значение, а поэтому не исключено, что Татьяна не пойдёт за Онегиным даже в том случае, если останется вдовой.