Аннотация: Виктор Шаву - петербургский журналист, занимается вопросами экономики и единого информационного пространства на Северо-Западе. Антиутопия "Возвращение" написана еще до разделения страны на семь федеральных округов.
Возвращение (эпическая поэма)
Виктор Шаву
Знаменитый есть на свете
Финский мастер оружейный.
Навестить его хочу я,
О мече с ним сторговаться.
“Калевипоэг”, Песнь шестая.
Над разведенными мостами разгоралась заря. Белая ночь уходила, оставляя наступающему дню похмелье выпитого и случайных знакомств. Зевающие пары и сонные компании болтались вдоль набережной в ожидании сведения мостов. Автомобилисты и таксёры откровенно спали, склонившись на руль и нервно ворочались, ибо утренняя прохлада уже пробиралась через закрытые окна, осаждаясь на них мутными каплями росы.
В стороне от сонных гуляк и автомобилей, теснившихся у готовых вновь соединиться мостов, стояли два странных человека. Странным было то, что их несомненно что-то объединяло. Молодой парень лет девятнадцати-двадцати, высокий и стройный, но в то же время ощущение какой-то силы и даже мощи проступало в его чертах, во всей его фигуре. Черные джинсы, стильные высокие шнурованные американские ботинки на толстой подошве, кожаная “косуха”. Светлые, прямые, почти белые волосы его были ухвачены сзади в косичку. Немного узкие глаза блестели, выдавая количество выпитого за ночь пива. Впрочем, выпитое вполне позволяло молодому человеку крепко держаться на ногах. Его вполне могли принять за возвращающегося из ночного клуба студента, прогулявшего заработанные шальным образом деньги. Парень стоял, засунув свои большие сильные руки в карманы, насупившись глядя на стоящего перед ним.
Перед ним стоял старик с огромной, давно не стриженой, но аккуратно расчесанной бородой и такой же шевелюрой, которой играл утренний ветерок. Одет он был в просторную кожаную куртку, подпоясанную вышитым поясом. Волосы были подвязаны лентой с такой же вышивкой. На ногах — кожаные штаны, заправленные в мягкие кожаные расшитые же сапоги. Несмотря на прямую осанку, старик опирался на посох, покрытый странной резьбой. На рукоятке посоха висели многочисленные амулеты и обереги. Этакий старый хиппи.
Они долго молчали, хотя, по всей видимости, у них было что сказать друг другу. Наконец юноша, не выдержав, первым нарушил молчание:
— Ты вернулся, — скорее не вопросительно, а утвердительно сказал он, — значит, ты простил его.
Старик помолчал. Потом медленно проговорил с сильным акцентом, растягивая слова, словно пробуя малознакомый язык на вкус:
— Да, я простил царя Петтере.
Помолчали. Над утренней Невой с хриплым хохотом пронеслись чайки.
— Я пришел потому что настала пора собирать камни с полей и укладывать новые гряды, — веско проговорил старик.
* * *
Из дневника Яна Панина
1 июня 20... года
Сегодня — день защиты детей. Опять ходил в деканат. Похоже, больше в этом нет никакого смысла. Пересдача только за деньги — денег нет — отчисление. “Вы же знаете, молодой человек, что мы живем при рыночных отношениях”. Вот они-то точно “при рыночных отношениях” живут!
Попробую завтра договориться хотя бы об академке. Хотя и в этом смысла мало: теперь уже непременно заберут в армию, защищать детей в Чечне 730 дней — если не убьют. Дурацкий каламбур, хуже, чем в телевизоре. Это мне в наказание за грехи: непосещение лекций и практики придется искупать по полной программе.
И дернул меня черт ехать к Ленке в Тихвин! Ведь знал, что все равно ничего уже не исправишь. А отсутствие в городе, а главное — в университете теперь нечем “прикрыть”. Ай, как все нехорошо получилось. Ну да что там: “Беда не приходит одна”. Тут и повестка на десятое... Укрываться или косить? Может, в дурку лечь? Не забыть позвонить завтра Карпову. Он врач-супостат, недоучившийся медик. К тому же должен мне денег. Должен помочь.
И почему я отказался тогда идти супервайзером в Комитет по труду и строительству городской Администрации! Ну и что, что к девяти на работу. Оброс бы связями, глядишь, и не забрали бы. Перевелся бы на вечерний... Если бы да кабы!
* * *
Из дневника Яна Панина
2 июня 20... года
Кажется, нашел способ откосить. Сиречь, альтернативную службу. После того, как выяснилось, что Карпов где-то пьет вот уже второй месяц, тоже выпил пива и пошел шататься по городу. Вернее, по Охте — я до сих пор называю Петербургом только центр. Даже после обратного переименования из Ленинграда. И, неожиданно для себя, обнаружил районную биржу труда или-как-ее-там. Хоть и не мой район, — подумал я, — а зайду. Вернее, даже не подумал, а что-то меня как подтолкнуло.
Зашел. Потолкался в коридоре. Почитал объявления на стендах. Там-то и поймал меня этот старичок. Крепенький такой агент, наверное, из бывших следователей, если не из самого НКВД. Будто заранее про меня все знал. При Дутом Пу повылезало таких незнамо откуда.
— В армию, — говорит, — хотят забрать?
— Да, — говорю.
— Есть способ, — и подмигивает, — хочешь в милиции служить?
— Нет, — отвечаю, — в ментовской не хочу.
Он нисколько не обиделся. Точно бывший чекист — не мент. В общем, предложил идти в пожарные: тоже ГУВД считается. Потушишь пожары те же два года, а потом — лети белым соколом в свой Тихвин. Так и сказал. Мистика какая-то. Ведь не читают же они мой дневник. Или читают?
* * *
Солнце поднялось над горизонтом, осветив завод, проходную и автобусную остановку. Из автобуса вывалилась толпа рабочих и, разминая затекшие в “час пиковой” давке члены, направилась к проходной. Утро вставало над Городом и окрестностями.
Среди прочих к проходной шел пожилой рабочий с внешностью классического пролетария из фильма времен расцвета культа личности: темная выдубленная кожа, загорелая от вечного жара печи, сухое лицо, четко очерченные морщины, седые волосы и усы, лихо закрученные вверх как у Буденного. Портрет вполне дополняла вневременная роба: такую мог носить мастеровой XVIII века и такую же будут носить еще лет десять — двадцать спустя, когда людей в горячих цехах уже полностью заменят автоматы. Проверенная спецодежда. В руках рабочий нес завернутый в полиэтиленовый пакет завтрак: столовая не работала третий месяц ввиду хронического отсутствия денег у трудового коллектива. Точно такой же пакет с завтраком мог быть у него в руках и в XVIII, и в XIX, и в XX веке. Только полиэтилен выдавал только что наступивший век XXI.
Слегка сутулясь, пожилой рабочий шел навстречу встававшему над заводскими корпусами солнцу. Как пять, как десять, как сто, как двести и триста лет назад. Он прошел мимо стоящего на обочине джипа “Гранд-Чероки”, даже не взглянув на него: в последние годы эти “хозяева жизни” заполонили его маленький городок, и их присутствие даже в такие утренние часы уже никого не удивляло.
Неожиданно его окликнули из джипа:
— Ильмаринен!
Человек вздрогнул. Похоже, его давно никто не называл этим именем. Оглянувшись, он увидел стоящих у машины старика и юношу — тех самых. Старик повернулся к джипу и, проведя рукой над головой сидящего за рулем “братка” сурово сказал:
— А ты, смертный, ступай себе. Пусть дорога твоя будет гладка как скатерть.
Джип сорвался с места и, визжа колесами на поворотах, скрылся.
Рабочий повернулся и медленно пошел к поджидавшей его паре.
— Степаныч, ты чего, на смену раздумал идти?! — окликнули его от проходной, — Бастуешь?
Рабочий неопределенно махнул рукой приятелям: мол, идите, потом догоню, — и остановился перед стариком, пристально глядя ему в глаза.
— Я ждал тебя, — сказал он наконец, — и долго же ты заставил себя ждать.
Помолчали. Было видно, что юноша хочет что-то сказать, но не смеет перебивать старших. А старик молча смотрел на рабочего, будто оценивая, сильно ли он изменился.
— Ты не забыл свое ремесло? — проговорил старик.
— Тебе нужен меч? — ответил вопросом на вопрос рабочий.
— Не мне. Ёукахайнену, — с этими словами старик положил руку на плечо юноше, — но ему нужен настоящий меч. А я всегда обхожусь без меча. Ты знаешь.
— А Город? — спросил Ильмаринен, — город? Почти триста лет я работаю здесь. А Завод... Это мой Завод. Наш Завод. В старые времена ты, помнится, проклинал этот Город...
Старик намотал прядь седых волос на указательный палец левой руки, помолчал.
— Город искупил свою вину, — ответил он наконец, — Город помилован. Тот, Чье Имя Неназываемо велел мне вернуться. Времени больше не будет.
Рабочий протер рукой сухие глаза.
— Да будет так! — сказал он, — но ты знаешь, сколько огня надо для настоящего меча. Где я возьму столько огня сегодня?
— Огонь, — тяжело сказал старик, — будет. Его будет много. Если тебе понадобится, я зажгу землю.
— Нашу землю? — переспросил юноша, решившись, наконец, вставить свое слово в разговор.
— Это уже не имеет значения, — ответил старик. И, помолчав, добавил на языке ижорцев:
— Потому что скоро эта земля останется нашей навсегда.
Спустя полчаса торговцы, разгружавшие свой товар возле вещевого рынка видели трех человек, направлявшихся к железнодорожному вокзалу. Троица показалась некоторым какой-то уж совсем странной, но уже через каких-нибудь полчаса они забыли об этом. Начинался новый день, появились первые покупатели. И между торговых рядов, мирно беседуя и направляясь к открытому кафе, прошли участковый милиционер и местечковый бандит, общими усилиями обеспечивавшие рынку вполне надежную “крышу”.
А Ижора как ни в чем ни бывало катила свои илистые воды в Неву, в Маркизову Лужу, в Балтику.
* * *
Что делала, где была и с кем встречалась эта странная троица днем — об этом нам неизвестно. Но вечером того же дня они сидели у костра, разведенного на опушке елового леса между валунов, образующих естественный очаг. Чуть в стороне от хвойных деревьев и лиственного подлеска, стоял старый кряжистый дуб. Подлесок вокруг него был вырублен и аккуратно сложен за старинной и уже давно замшелой рукотворной каменной грядой, тянувшейся вдоль опушки. Ильмаринен жарил на углях куски шкворчащего мяса. Со стороны троих друзей можно было принять за подгулявшую компанию, выехавшую из города на шашлык. В сумерках отлетающих белых ночей костер освещал скромную трапезу, разложенную на покрытых вечерней росой листьях лопухов: ржаной хлеб, резаный толстыми ломтями, жареное мясо, пучки зелени, банка краснодарского соуса и несколько бутылок пива. Ели молча.
— Пора, — сказал старик, все время глядевший на небо, — Звезда появилась.
Он встал. Его сотрапезники убрали с углей прутики с насаженными на них кусками мяса и подбросили сухого валежника. Старик пошарил в сумке, достал оттуда пакет с сушеными травами и присел у самого огня. Вынул из пакета горсть трав и, пробормотав несколько фраз на совсем уже непонятном языке, медленно высыпал травы в костер.
В то же мгновение пламя окрасилось в мертвенно-бледный зеленоватый цвет. Вокруг сгустилась тьма. Звезды пропали. Казалось, в мире существует только костер, разбрасывавший сейчас длинные изумрудные искры, и то небольшое пространство, которое он освещает. Ильмаринен и Ёукахайнен тихонько запели протяжную песню на древнем языке и из тьмы в освещенный круг выступили две тени. Приглядевшись, можно было разобрать двух людей, совершенно прозрачных, если бы, конечно, было на что смотреть сквозь них. Но смотреть было не на что. Мир перестал существовать, от него остался только освещенный круг около костра.
Один из пришельцев был долговяз, очень высок, даже выше Ёукахайнена, с непропорционально маленькой головой и глазами навыкате. В блеске зеленых искр можно было разглядеть, что одет он в подобие черной мантии, из под которой выглядывали высокие ботфорты и мундир, выдававший бомбардира Преображенского полка.
Второй же — наоборот — был невысокого роста, с широкой грудью и сильными руками. Сложением он напоминал Ильмаринена, но лицо его носило более тонкие черты. Ликом он был светел, да и вообще казался намного светлее и легче своего спутника. Одет он был в простой кафтан. И можно было бы принять его за посадского человека, но с кафтаном контрастировали мягкие сапоги тонкой кожи, шитые золотом и речным жемчугом.
Старик встал. Высокий, откинув голову, оглядел его с ног до головы.
— А ты нисколько не изменился с нашей последней встречи, Вейнямейнен! — хрипло сказал он, — вот уж никогда не думал, что придется строить и воевать под твоим началом!
— Зато ты сильно изменился, Страж. Правда и сами Времена меняются. И час Искупления близок...
— Мне нравится моя работа, — почти перебил его Страж, — мой Город стал не просто лучшим моим творением. Единственным. Посему, когда мне не позволили достичь Успокоения, я сам пожелал стать Стражем.
— Ты неплохо берег Город, — серьезно ответил Вейнямейнен, — осталось недолго. Ты ведь знаешь, зачем мы пришли.
— Да, — ответил Страж, — а жаль. Третий Рим — как это было красиво придумано.
— Последние сто лет ты только и делал, что оборонял от него свой Город. Но мы и так много говорим сегодня, — Вейнямейнен жестом подозвал Ильмаринена, — он будет ковать настоящий меч. Ему нужен помощник, а ты знаешь кузнечное дело лучше нас с Ёукахайненом. Это и будет твоя первая работа.
Страж гордо кивнул в знак согласия и отступил вместе с Ильмариненом в сторону.
— Извини, что сразу не поздоровался с тобой, Равноапостольный, — обратился Вейнямейнен ко второму пришельцу, — спасибо, что пришел. Ведь над тобой у меня нет власти.
Тот, которого старик назвал Равноапостольным, медленно пошел ему навстречу. Проходя по пути через костер, он раздвинул языки пламени как ветки куста. Они обнялись как старые и добрые друзья.
— Извини меня также, что не пригласил тебя к трапезе. Но ты, наверное, уже не ешь мяса, — продолжил Вейнямейнен.
— Не нужно светских слов, — ответил пришелец. Голос его звучал удивительно мягко, — ты должен знать, что Там не признают титулов, дарованных на Земле. Но даже Там я помнил все, что сделали они и этого им не простил, хотя остальным давно уже простил все, что мог припомнить. Понимаешь ли, остальное — кроме того, что сотворили они — не имеет значения. Так вот. Я помогу тебе. Но за это ты должен будешь помочь мне.
— Разве есть что-то, чего ты не можешь или чего не сделали бы тебе Там из милости или справедливости? — спросил нетерпеливый Ёукахайнен.
Вейнямейнен строго посмотрел на юношу, но пришелец, неожиданно рассмеявшись, ответил:
— Там ничего такого нет. Но загвоздка в том, что мою просьбу можно выполнить только здесь. Даже некоторые смертные на это способны.
Вейнямейнен понимающе закивал головой, а Ильмаринен прошептал на ухо Ёукахайнену:
— Он говорит про Колокол. Его народу нужно вернуть Колокол. Эта штука будет посильнее даже настоящего меча.
* * *
Из дневника Яна Панина
4 июля 20... года
Заглянул сегодня в дневник и обнаружил, что не вел его уже больше месяца. Похоже, тяжелый физический труд тому не способствует. Придется за собой следить. А то, если текучка “заест”, больше, чем на брандмейстера рассчитывать не придется. Хотя и говорят, что один из бывших премьеров был пожарным. Но зато и не продержался в “Белом доме” даже ста дней.
Все — с сегодняшнего дня буду писать регулярно, хотя бы раз в два-три дня. А теперь постараюсь изложить события прошедшего месяца в телеграфном порядке. Итак. Пошел я в пожарные, как и посоветовал странный старикан. По идее, пока меня не должны были допускать непосредственно до тушения огня. Но, похоже, не до жиру. Такого размаха пожаров в области давно никто уже не помнит. И лето, вроде, не такое уж засушливое. Хотя, конечно, и не дождливое. Но торфяники горят со страшной силой. На тушение посылают даже войска. Но, как любит шутить наш прапорщик: “Это им не генеральские дачи строить”. В общем, помощи от войск мало — больше вреда. То есть, конечно, не специально вредят. Но не умеют ничего, суетятся, потом нам приходится мчаться туда, где они снова напортачили.
МЧСовцы — совсем другое дело. Но армия — это просто беда. И еще раз убеждаюсь в том, насколько я оказался прав, отправившись в пожарные. Небось, так же, как сейчас — тушил бы пожары. Но не за зарплату, а так. Или вообще на Кавказ бы попал. Но об этом и думать-то не хочется.
И, конечно, отсутствие техники. Нам бы специальных увлажняльных (увлажнятельных? — не знаю точно, лейтенант Горшков все время сам путает) установок... А то одной на всю область явно не хватает. Приходится просто: шланг в землю и насос “на полную тягу”. Не так эффективно, но иногда помогает.
А вообще-то горящие торфяники — штука страшная. Такое впечатление, что земля горит под ногами. Жуткое зрелище. Еще хуже — если кто провалится в горящий торфяник. Такой избавлен не только от инвалидности, но и от необходимости похорон: тело выгорает полностью. То есть, не сразу, конечно, но пока соберутся вытащить... В общем, об этом лучше тоже не думать.
Перечитал свою писанину. Какой-то специфически-пожарный дневник получается. Впрочем, я ведь теперь уже не программист и практически не студент. Во всяком случае, года на два как минимум. Надо будет осенью, когда торфяники сами потухнут, хоть учебники перечитать — а то совсем отупеешь.
Но что хорошо. О Ленке вспомнил только сейчас, да и то в контексте того, что не думал о ней уже больше месяца. И то славно. Вот ведь стерва!
* * *
10 июля 20... года
Объяснительная записка
Согласно Вашему распоряжению по вверенному мне подразделению по тушению пожаров на торфяниках Ленинградской области составлена настоящая объяснительная записка относительно без вести пропавшего рядового Панина Яна Александровича, 19... года рождения, русского, уроженца города Санкт-Петербурга, пропавшего, как соответствует показаниям личного состава, вчера, 9 июля 20... года около 17 часов, или около того, при непосредственном исполнении обязанностей по тушению пожара на торфянике близ урочища Малая Славянка на территории, вверенной нам в результате Вашего распоряжения по тушению пожара на торфяниках близ урочища Малая Славянка (Ленинградская область).
Относительно остального могу пояснить нижеследующее. В ходе тушения пожара на торфянике юго-восточнее урочища Малая Славянка, куда мы прибыли для оказания помощи по тушению пожара военнослужащим N-ской части ордена Ленина Ленинградского военного округа, оказалось необходимым для спасения отделения военнослужащих вышеозначенной части, отрезанных от своих, прибыть им на помощь на соответствующем участке тушения пожара торфяника. О чем и составлена настоящая Объяснительная записка.
Рядовой Панин и сержант Кукин под командованием сержанта Кукина выдвинулись с целью выведения отделения военнослужащих, окруженных огнем, имея при себе 1 (один) водяной ствол, питающийся водой из природного источника воды (болота). В ходе вывода отделения из очага пожара, произошел непроизвольный взрыв боеприпасов, как следует из показаний местных старожилов, находящихся в торфянике в результате наступления Второй ударной армии в ходе неудачной попытки прорыва блокады Ленинграда, о чем я уже докладывал.
В результате взрыва боеприпасов, сержант Кукин получил проникающее ранение грудной клетки, в результате чего выронил водяной ствол и добирался ползком до опушки леса, в результате бросивших его военнослужащих N-ской части ордена Ленина Ленинградского военного округа, думавших только о собственном спасении, так что прошу передать их личные дела куда следует для направления прохождения дальнейшей службы на территории Северо-Кавказского военного округа: так им и надо.
Что касается рядового Панина, то он, по моему понятию, является пропавшим без вести, поскольку его поиски были затруднены в результате остановки движка, приводившего в движение насос, который надо было менять еще в прошлом году, о чем я Вам и докладывал своевременно.
В связи с этим прошу заменить неработающий движок на новый, характеристики которого прилагаются.
Старший прапорщик Н.С.Чмаренко.
* * *
“Пожарник погиб, спасая военнослужащих, призванных помогать пожарникам”, Иван Сельскохозяйственный, муниципальная газета “Славянский факел”, 12 июля 20... года.
Как стало известно нашей редакции из компетентных источников, молодой пожарник, петербуржец Ян Панин погиб при исполнении своего служебного долга в ходе тушения пожара в районе Малой Славянки. Как знают жители нашего района, пожар продолжает бушевать. Так ради чего погиб Ян?
Как нам сообщил его сослуживец, госпитализированный в районной больнице Николай Кукин, Ян ценой собственной жизни спас десять солдат срочной службы, помогавших пожарникам в тушении пожара. Солдаты, по причине преступной халатности, не соблюдали меры предосторожности. И в результате бушующее пламя горящего торфяника отрезало их от опушки. Погибать бы бойцам ни за грош, но им на помощь пришел Ян. Вот его фотография: простой белобрысый голубоглазый русский парень. Многие девушки нашего городка непременно влюбились бы в него с первого взгляда: правильные черты лица, целеустремленный взгляд... Но судьба уготовила иное. Ян вывел солдат из огненного плена, но пал, сраженный гранатой времен Великой Отечественной.
Однако остается много вопросов: почему руководство ГУВД считает Яна пропавшим без вести, когда все указывает на его трагическую и героическую гибель? Почему в самый неподходящий момент заглох движок насоса — не потому ли, что он устарел морально и выработал свой ресурс материально? И, наконец, до каких пор в наших лесах будут лежать неразорвавшиеся боеприпасы времен Второй Мировой? Эти вопросы мы адресуем губернатору Ленинградской области и мэру нашего города. Надеемся, что на эту публикацию “СФ” они обратят свое благосклонное внимание и не оставят ее безответной, как предыдущие, касающиеся поголовья свиней на нашей свиноферме “Славянский хрюша”!
* * *
Над неторопливым Волховом, над старым кремлем, в расплавленном жарком воздухе плыл колокольный звон. Звонили колокола звонницы в Детинце и колокола Софийского собора. С правого берега им вторили колокола Торговой Стороны. Крестный ход вышел из Софии и, под предводительством митрополита, с пением псалмов двинулся через пешеходный мост на Торговую Сторону.
У Колокольни толпился народ. На свежеструганных трибунах собрались почетные гости. Сверкала медь духового оркестра. Торжественный митинг открыл губернатор. Он сказал несколько слов о демократических традициях Новгорода Великого, о том, как слуги московского царя сбросили с Колокольни Вечевой Колокол, выпороли его и повезли в Московию.
Вслед за новгородским губернатором взял слово мэр Валдая. Он с дрожью в голосе поведал легенду о том, как Вечевой Колокол сорвался с розвальней, на которых его везли московиты, как Он разбился и как из Его осколков валдайцы стали лить колокольчики, ставшие на Руси символом Свободы и Воли.
После мэра Валдая на трибуну вышли четверо молодых людей с гитарами и исполнили “Время колокольчиков” Башлачева. Окончание песни потонуло в свисте и улюлюканье молодежных неформалов, толпившихся за оградой — их не допустили на официальные трибуны. Губернатор поднял руку, подавая им знак замолчать. Постепенно крики стихли.
— А теперь, — провозгласил губернатор, — нам всем хотелось бы поблагодарить спонсоров, которые оплатили отливку Вечевого Колокола. Это завод “Алкон” — самая чистая в мире новгородская водка! — поднялся неимоверный гвалт, — Это новгородский пивоваренный завод “Дека” — слова его потонули в восторженном реве толпы. — И это — собственно Мастера, которые заново отлили нашу Святыню, наш Вечевой Колокол! Это — закрытое акционерное общество “Балтийский меч” из Санкт-Петербурга!
Стоявшие рядом с губернатором пожилой рабочий в засаленной кепке и двое молодых людей — один высокий и стройный, другой — плотный и крепкий, — сдержанно поклонились.
Потом с Колокольни сбросили веревки, опутали ими колокол и все присутствующие, поплевав на ладони, принялись поднимать его вручную. Губернатор, председатель областной Думы, представители РАО “ЕЭС” и “Газпрома”, генеральные директора “Алкона” и “Деки”, заводов “Дирол” и “Стиморол”, и сотни новгородцев. Вечевой Колокол, слегка подрагивая, медленно полз вверх. Вот Он уже на Колокольне и мастера подвешивают его туда, откуда Он был сброшен семьсот лет назад.
Звонарь в черной монашеской рясе встал на колени и помолился на кресты Софийского собора. Потом он встал, поглядел вниз, на собравшуюся толпу, готовую взорваться восторженным криком, заглушающим все и вся, криком, от которого падают замертво пролетающие мимо непримиримые враги — вороны и чайки. И, медленно начал раскачивать веревку, привязанную к языку.
Удар!
Казалось, Солнце, стоявшее точно над Колокольней взорвалось! Птицы не упали замертво, зато Седой Волхов вышел из берегов, а над памятником Равноапостольному Святому Князю многие видели в этот момент радужное сияние.
* * *
Из дневника Яна Панинена
2 августа 20... года
Сегодня свершилось то, ради чего стоило жить и умирать. Все-таки то, что сейчас со мной происходит я не могу, да и не хочу считать реальной жизнью. Что-то в этом есть сюрреалистическое. С того момента, когда я увидел разметанные взрывом части моего туловища (вот ведь, блин, о чем пишу!!!), я считаю себя умершим, хотя и не совсем. Во всяком случае, исчезнувшим для этого мира. Тем не менее Вейнямуйнен говорит, что я жив — и, честно говоря, иногда я склонен ему верить. Во всяком случае, бесплотные духи есть не хотят (взять, к примеру, Стража и Равноапостольного), а я три раза в день не прочь навернуть мяса или рыбы. Или, хотя бы, добрую яичницу с беконом. И запить все это добрым пивом — водку Вейнямуйнен пить запретил. Более того, когда мой черед готовить или бегать за закуской в ближайшую лавочку или ресторанчик, я могу строить глазки девушкам за стойкой — и чувствую себя при этом вполне живым. М-да. Надо будет проверить посерьезнее.
Но в тот момент, когда я, после накатившей невероятной боли, впервые услышал голос Стража, сказавшего что-то вроде “встань и иди”, я чувствовал себя на Страшном Суде.
Тем спокойнее я воспринял картину выходящих из горящего торфяника войск. Да, такого парада не видел никто из живущих (хотя если, конечно, я до сих пор жив, то такого, пожалуй, сказать уже нельзя). Сомкнув ряды, единым строем, из-под земли, а, вернее, прямо из огня, выходили красноармейцы, финские егеря, германские солдаты, псы-рыцари, новгородские дружинники, шведские кнехты, стрельцы и потешные. Гарцевали на тонконогих конях татаро-монголы и казаки. Вообще-то перечислить все рода войск, эпохи и национальности было бы просто невозможно. Как потом объяснил Равноапостольный, это были не захороненные и, соответственно, не получившие успокоения солдаты всех войн, проходивших на этой многострадальной земле. “Но теперь, — говорил он всякий раз, — Все сроки исполнены, и все мертвые обретут долгожданное успокоение. А живые останутся жить”.
Но я отвлекся. Итак, сегодня свершилось. Ильмаринен, Страж и Ёукахайнен передали Колокол новгородцам. То есть вместо Стража присутствовать пришлось мне, как имеющему телесную оболочку и право первой подписи в ЗАО “Балтийский меч”. Странно было ощущать в своем теле присутствие основателя Петербурга, но Вейнямуйнен велел мне потерпеть: ведь в отливке Колокола принимал участие Страж, а мне достались лишь представительские функции. Хотя по банкам и налоговым инспекциям пришлось побегать основательно.