С раннего утра к причалу то и дело подходили катера и уставшие санитары вели и несли раненых к правлению рыбколхоза "Азов", где разместился недавно госпиталь. Там, в бывшей приёмной, их, стонущих, бредящих, умирающих, оставляли, чтобы по очереди отправить в операционную, где с утра колдовали Он и Она.
Она, медсестра Нина, ласково названная ранеными Негритёнком за пышную чёрную шапку волос, завитых так мелко, что их не брала ни одна расчёска. Из-под кудрей блестели любопытные сорочьи глазки, обведённые приподнятыми кверху короткими ресничками.
Казалось, девушка застыла у операционного стола: от долгого стояния у неё затекли ноги, боль сковала мышцы спины, от приторного запаха крови и лекарств кружилась голова, и она постоянно кусала нижнюю губу, чтобы не упасть в обморок.
Нина работала с хирургом уже несколько месяцев, без слов угадывала все его желания и, несмотря на усталость, старалась точно и ловко подавать инструменты. Иногда ей казалось, что Он и Она - одно целое: у них одна душа, одни мысли.
- Бедный Виктор! - думала Нина, ласково глядя на хирурга. - Я только помогаю ему, и мне дурно, а он режет, пилит, ампутирует... Такое не пожелаешь и врагу...
Нина видела посеревшее от усталости лицо, обведённые синью голубые глаза, нахмуренные белёсые брови и, желая хоть как-то помочь ему, поднесла к его лицу марлевую салфетку и заботливо промокнула пот. Врач взглядом поблагодарил её и по-детски пожаловался:
- Не могу больше... Руки дрожат... Вот подремонтирую солдатика - и пятиминутный перекур, - сказал он, вытягивая из искарёженного бедра очередной осколок. Начинили хлопца металлом... Ненавижу их, гадов... Может, где-то вот так же умирает мой брат, а я ему не могу помочь, - с горечью произнёс хирург.
Виктор вспомнил родную станицу, упирающийся в ерик ореховый сад, смеющегося отца, купающего коня в речке, себя и брата, пытающихся вскарабкаться на скользкую спину Орлика, чтобы прыгнуть с него солдатиком, и иссохшую от болезней мать, мечущуюся с хворостиной на берегу и истошно кричащую. Как давно это было! Он и не знал тогда, что будет вспоминать свое голодное детство как самое счастливое...
--
Не брошу же я солдата на столе, - пытаясь зажать кровоточащий сосуд, громко сказал Виктор, - а ты спасайся, родная...
Но Нина уже его не слышала: над головой протяжно выло и свистело, и она, сжавшись от страха, свалилась на пол и, прикрывая голову руками, подумала:
- Вот трусиха...
Это были последние её мысли, потому что больше девушка ничего не помнила: её уносило куда-то вверх, в холодную голубую бездну, и остановить этот полёт она уже не могла.
Когда бомбардировщики улетели, откуда-то из укрытий повылазили те, кому судьба вновь подарила жизнь. Сначала люди растерянно смотрели на развалины, потом, очнувшись и вытирая грязными пальцами вспотевшие от горя глаза, заматерились, послали Гитлера подальше и начали руками разгребать землю. Санитар, пыхтя и сплёвывая песок, вытащил из-под обломков хирурга.
--
Куда вы ранены? - хотел было спросить он у врача, но не успел: вместо ног увидел кровавое месиво, кровь еще текла из ран, обильно смачивая песок, и он темнел и оседал на глазах. Солдат поволок Виктора к морю, обмыл налипший на тело раненого песок, наложил на конечности жгуты, забинтовал раны.
--
Потерпите, - шептал он. - Скоро придёт катер, отвезут вас в другой госпиталь, там вылечат, только не умирайте...
Виктор чуть-чуть пошевелил губами, вероятно, он кого-то звал. А рядом рокотало, шумело, рыдало море; волны убегали куда-то вдаль, туда, где не было войн, где не убивали людей, где люди рождались для радости и счастья...