3007 год. Кардаштан, военный рустийский лагерь недалеко от Крега.
Ветер завывал вокруг санитарной палатки, тщетно пытаясь поднять закрепленный полог. После долгого и тяжелого дня доктор Николас Ишмедиг грузно упал на раскладушку. Он закрыл глаза, но продолжал видеть развороченные животы, выпирающие из мягкой плоти кости, оторванные конечности, слышал стоны и крики о помощи.
- Помочь вам? Да пошли вы все к едрене фене! Дерьмовые солдафоны, встанете на ноги и снова пойдете убивать. А почему? Потому что вам так сказали. Бараны!!! - Николас испугался своих собственных слов и закрыл рот рукой. Страх сменил гнев, за гневом пришла досада. "Опять началось", - подумал он, особенно это было заметно по последнему слову. Он опять начал картавить. А ведь с ним с детства занимались лучшие логопеды и в последний раз речевой дефект возвращался к нему только во время тестирования на звание политического эременетика. Как тогда над ним потешалась Нати, как она его передразнивала, как заливисто смеялась, когда он обижался на нее...
"Нати, милая моя, любимая! Ванесса, доченька! Как же мне вас не хватает!.."
Николас почувствовал, что у него щиплет глаза - еще немного, и он расплачется.
- Нет, нельзя, - прохрипел он и неуклюже перевернувшись на бок, достал из-под раскладушки потертую флягу. Водка обожгла горло, обдала теплом пищевод и пролилась в желудок. В голове слегка помутилось, тяжело дыша, Николас поднес к лицу рукав фуфайки.
Вот уже год Николас Ишмедиг не был дома. Кроме редких, прошедших цензуру, писем от семьи, его больше ничего не связывало с мирной жизнью. Он со страхом думал о том, как вернется домой, как будет смотреть в глаза любимой жене, как возьмет на руки свою маленькую дочь. Нати, как и он, была врачом, они оба придерживались принципа - помогать всем, не делать исключения ни для преступников, ни для врагов. Теперь же он вынужден был оставлять умирать невинных людей, помогая только жестоким, опьяненным вседозволенностью рустийским солдатам, мясникам на службе государства. Как он сможет держать на руках свою дочь, если слабовольно, подчиняясь приказу, приказал вынести из палатки такую же маленькую, как Ванесса, кардаштанскую девочку?
Зачем это? К чему? При чем тут дети и слабые женщины? Вот вопросы, которыми он задавался, просыпаясь с утра и засыпая ночью.
Еще один день, который он проводил, копаясь по самый локоть в человеческих внутренностях, отпиливая, зашивая, в особо серьезных случаях активируя эременетику. Он менял структуру живых тканей, использовал целые, но не необходимые органы, чтобы заменить те, которые пули или осколки снарядов превратили в фарш.
Солнце начало клониться к закату, шум боя стихал. Раненных, которых приносили в его палатку, становилось все меньше, но работы все еще был непочатый край. Некоторые из солдат на чем свет стоит крыли кардаштанцев. Принося им выздоровление, доктор не переставал злиться.
"А вы что думали, голубчики, в сказку попали?! Раз пошел в солдаты, должен был понимать, что рано или поздно попадешь на фронт, а вот шансов вернуться с него таким же, как был, у тебя минимум. И радуйся, что ты жив и с моей помощью, будешь здоров, а не вернешься к мамке и папке в гробу, потому как те, кого ты пришел убивать, даже не будут оплаканы родителями, да и в гроб их некому будет положить, так как ты пришел убивать не только солдат, но и их семьи, друзей, любимых..."
Когда полог резко отдернули и в палатку ворвался поток холодного, пронизывающего до самых костей ветра, доктор даже не обернулся. Он выполнял свою работу и отвлекаться не собирался.
- Доктор! - Голос молодой, но сколько тут таких юнцов, зверствующих, убивающих, насилующих.
- В порядке очереди, молодой человек, - равнодушно ответил Николас.
- Но доктор... - голос молодого солдата дрожал, казалось еще чуть-чуть и он расплачется. Николаса это не тронуло, для него это уже стало обыденным.
Тем не менее, когда к нему приходили солдаты, притаскивая на плечах своих товарищей и их голос дрожал, он видел в этом проявление искренности. Он верил, что для этих ребят еще не все потеряно, поэтому делал для них исключение и помогал вне очереди.
- Еще один последний стежок, - проворчал доктор себе под нос. - Уносите!
Только что залатанного солдата сняли со стола, и доктор, полный энтузиазма, обернулся. Его довольное лицо тут же потускнело, он стал напряженно разглядывать вновь прибывшего пациента - на плече товарища повис юноша двадцати с небольшим лет. Черные сальные волосы, бледная закопченная кожа, правильные черты осунувшегося лица, закрытые слегка раскосые глаза. Он прикусил губу и кровь тоненькой струйкой, смешиваясь со слюной, текла по его подбородку. Обычный молодой офицер, недавно закончивший военную академию, наполовину рустиец, наполовину то ли напастанец, то ли мероэстанец, скорее второе, чем первое. Чем же он не понравилось доктору Ишмедигу? Под маскировочным плащом, сделанным под цвет гор и редкого снега, была черная офицерская форма с серебряной вышивкой, а на пальце было одето такое же кольцо, как и у Николаса. Юноша был политическим эременетиком.
- Это у нас еще кто? - Недовольно спросил доктор и поморщился.
- Ах, да, - лейтенант растерялся, будто школьник, не выучивший урок. - Это Ричард Катон, подполковник Катон...
- Эременетик огня, значит...
Около двух недель назад Николас пошел на рискованный шаг. Конечно, он понимал - ему есть, что терять - в Ктинотрофии остались дочь и жена. Государство уже угрожало ему расправой над семьей, когда он попытался ослушаться приказа, но муки совести были невыносимы. Теперь доктор работал днем и ночью. С рассвета до заката он лечил своих солдат, а по ночам с несколькими приближенными ассистентами и медсестрами оказывал необходимую медицинскую помощь кардаштанцам. Он понимал, что его помощь - все равно, что капля в море и, скорей всего, большая часть его пациентов не доживет до конца конфликта, но по крайней мере, он не бездействовал.
Теперь он знал, что такое лечить пациентов, пострадавших от эременетики, в том числе - эременетики огня. Большая часть тех, кто остался в живых после атаки подполковника Катона, так и не была спасена. Они умирали в мучительной агонии, страдая от ожогов, против которых обычные медицинские средства не помогали, а эременетика биологии была бессильна.
Объективно доктор Ишмедиг понимал, что, пожалуй, та смерть, которую люди принимают от огня, наиболее милосердна, но только в том случае, если жертва оказывалась в эпицентре реакции. Они превращались в горстки пепла за считанные секунды, даже не успевая понять, что произошло. Но те, кто был в стороне, умирали долго и мучительно.
Николас тоже был политическим эременетиком и его учили, что все они: военные, врачи и исследователи - равны и должны действовать как единое целое. Но только теперь, на этой ужасной войне, он осознал, что эременетики-военные и эременетики-врачи - две совершенно противоположные сути. Он понимал, что они должны исполнять приказы, но с каждым умирающим на его руках кардаштанцем, он все больше и больше ненавидел военных.
Если бы ему когда-нибудь сказали, что он откажет в медицинской помощи нуждающемуся, он бы ни за что не поверил, но сейчас из самой глубины его души поднялась ярость и ненависть. Ему было все равно, если на него доложат, он понимал, что пострадает его семья, но ничего не мог с собой поделать. Слова сами вырвались и повисли в воздухе как густой ядовитый туман:
- Пошли прочь отсюда!
Привычка закрывать себе рот рукой, когда он говорил что-то, чего не стоило, в этот раз была забыта. Он не собирался отказываться от своих слов. Лейтенант открыл рот и Николас приготовился услышать стандартный набор угроз, но...
- Извините, Вы это нам? - Упавшим голосом спросил Сэймур Йуджин.
В голосе офицера было столько грусти и безысходности, что внутри у Николаса что-то дрогнуло. Но он вспомнил женщин и детей, умирающих от ожогов в потайном лазарете, взял себя в руки и остался непреклонен.
- Да, да, вам, - спокойно сказал он. - Поищите другого врача...
- Но, доктор, он ранен...
- Не слепой, сам вижу, что ранен.
- Его печень, мне кажется... разве... умрет ... - Сэймур чуть не плакал.
Только сейчас Николас увидел, что из раны в правом подреберье у раненного эременетика выходит не только кровь, но и что-то желтоватое. Сомнений быть не могло, задета печень.
- Кроме моей палатки есть еще и другие.
Николас собрался приступить к своей дальнейшей работе и уже отвернулся от лейтенанта, когда услышал, что за его спиной что-то тяжело рухнуло. Он решил, что лейтенант оставил своего командующего в палатке и ушел, надеясь, что доктор не бросит пациента, но ошибся. Обернувшись, он увидел, что лейтенант стоит на коленях и умоляюще смотрит на него, а в его глазах стоят слезы.
- Доктор, Вы ничего не знаете о нем, прошу, помогите ему...
- Ничего не знаю? - Николас начал вскипать. - Знаю и поверь мне, более, чем достаточно. И не пытайтесь мне угрожать...
- Угрожать? - Тупо повторил за ним Сэймур. - Я не знаю причин, по которым Вы отказываете нам в помощи, но прошу Вас, доктор... Мы были в другой палатке. Нам сказали, что не смогут помочь, что нужен эременетик. Счет идет на минуты, а в округе, кроме Вас, врачей-эременетиков нет.
- Помогать? Помогать этому убийце, который уничтожает без разбора всех подряд: детей, женщин... беременных женщин!..
В глазах Сэймура в первый раз появилась злость, он поднялся с колен и подошел к доктору вплотную:
- Беременные женщины?! О да! Как же вы, эременетики, любите разглагольствовать о невинноубиенных!!! Здесь это не пройдет!!! Идет война, черт побери! Не убьешь - сдохнешь сам! Никому не нравится уничтожать мирное население, но это приказ, а мы все: и я, и Вы, и он, - Сэймур показал на друга, - давали присягу. Беременная женщина?! Да именно беременная женщина в него и выстрелила!!! С тех пор, как он вернулся с похорон жены, беременной жены, которую эти "невинные" кардаштанцы забили насмерть, он, вместо того, чтобы мстить, начал постоянно подставляться. Дерьмовый гуманист!
Сэймур вздрогнул. Превозмогая невероятную боль, Ричард пришел в себя и схватил друга за лодыжку, головой он делал еле заметное движение из стороны в сторону, будто говоря: "Нет, не надо, Сэймур, все в порядке". Ричард уже смирился со своей смертью, но Сэймур не собирался так просто сдаваться.
Слова молодого лейтенанта плохо доходили до доктора, но он понимал, что тот не пытался принуждать его или угрожать. Где-то он даже осознавал, что тот пытается донести до него - Ричард Катон - такая же жертва войны, как и все остальные.
"Силы небесные, что же я творю, - подумал Николас. - Как я смогу смотреть в глаза своей жене, если этот парень умрет в моей палатке из-за того, что я не оказал ему помощь? Сколько мы с ней обсуждали, что любая жизнь драгоценна, даже если она принадлежит отъявленному негодяю или злодею... И что теперь? Я хочу отказать тому, кто виноват лишь в том, что исполняет приказы государства. Разве мое бездействие по приказу не такой же грех?"
Когда Катон схватил за штанину Йуджина, прося этим жестом оставить попытки уговорить доктора помочь, Николас сдался:
- Что стоите?! Помогите положить его на стол! Как он вообще смог столько прожить с такой болью?
- Я... морфий... сразу вколол, - с натугой ответил Сэймур, поднимая Ричарда на операционный стол.
- Морфий, значит... Вот это хуже. Хотя... где наша не пропадала.
Николас потер руки и взяв скальпель, сделал небольшой надрез на своем пальце - крови сегодня понадобится много, пациент был на грани.
Ктинотрофия, борей 3007 года.
Огромный дом казался мертвым. Все звуки погибли, даже стены не смели скрипеть под собственным весом. Лишь большие настенные часы тикали оглушительно громко, казалось, что легкие щелчки, издаваемые стрелками и шуршание шестеренок, были единственными напоминаниями о счастливом прошлом. Время продолжало идти вперед, ему не было дела до трагедии одной семьи. Клан Ишмедиг был на грани исчезновения.
Николас понимал, что, еще немного, и он превратится в конченого алкоголика, но водка была его единственным другом в долгие часы одиночества. Николас вспоминал всех, кого успел потерять.
Сначала был старший брат. Бедный, несчастный Галлий! Не эременетик, но насколько талантливее Николаса как обычный врач. Ему не дано было пережить войну, на которую его отправили. Не стоило ли уже тогда, шестнадцать лет назад, задуматься о том, что Ишмедигам пришел конец. Возвращение Галлия домой в белом ящике было началом конца.
Потом был отец... Автомобильная катастрофа. Да, действительно так. В этом нет сомнений. Но несчастный ли случай? Затем мама... Что с ней сейчас? Где она? Жива ли еще? Ее можно было понять - она очень любила мужа, а из детей больше всего выделяла Галлия. После его смерти она переключила все свое внимание на сестренку Николаса - Софи и не удивительно, что вместе с ней убежала в Пиктию.
Но Николас держался - ведь у него была своя семья. Любимая жена, красавица и умница Нати, дочурка Ванесса, его лучший друг и брат-близнец жены, Вили, двое шалопаев-племянников - Бэйзел и Роман - и мировая теща Роза. Да, у него была своя семья, вот именно что была.
На войне он жил тем же, чем и многие другие - он ждал встречи со своими близкими. Не спивался и выживал только ради них. Сколько раз он представлял, как жена и дочь встречают его на вокзале. Они садятся в машину, где за рулем их ждёт Вили и едут домой, где Роза уже накрыла на стол. Они разговаривают, пьют, вспоминают лучшие моменты прошлой жизни и не думают о войне. А потом Николас укладывает дочку в постель, целует ее в носик, желает спокойной ночи и исступленно, наслаждаясь каждой секундой, занимается любовью с женой.
На вокзале его встречал конвой. Не жена и не дочь... Пока его не привезли в опустевший дом, который он покупал для своего большого семейства, он не мог понять, что происходит. Он решил, что властям стало известно, что он лечил кардаштанцев и теперь он и его семья арестованы как изменники. Он готовился услышать о том, что его жена находится в заключении и закрывая глаза, видел ее в тюремной робе. Он корил себя на чем свет стоит и надеялся только на то, что сможет взять на себя всю вину, а соответственно и все наказание, смягчив его для домашних, но реальность оказалась более жестокой, чем он предполагал.
Когда его освободили от наручников и заперли в кабинете, он сорвался и начал требовать объяснить ему, что происходит, в чем его обвиняют и, где, черт побери, его жена и дочь. Ответы поразили его. Много лет спустя он будет вспоминать этот день и удивляться, как тогда не сломался и не сошел с ума. Ему не предъявляли обвинений, по крайней мере, пока, на данный момент он был свидетелем по делу Ктинотрофского восстания против агрессии в Кардаштане. Виновными были признаны Нати Ишмедиг и Вили Отегив.
- По правде сказать, - нехотя произнес солдат. - Эти двое были одними из лидеров восстания и как все те, кто пошел против государства, были расстреляны не далее, чем вчера.
Николас вернулся к руинам того, что было его семьей. Жена и ее брат расстреляны, дочь и племянники в приюте для детей врагов государства (самое худшее, что может произойти с ребенком), тещу держат, так же, как и его, под домашним арестом, делая все возможное, чтобы они не могли встретиться и постоянно допрашивают. В ее-то годы! Ей уже несколько раз становилось плохо, но, насколько он знал эту женщину, скорей всего, только один раз мог быть настоящим, если был. А он, глава семьи, который должен заботиться и защищать своих домочадцев, совершенно бессилен и не может ничего сделать.
Его еще ни разу не допрашивали, но он был уверен, что, скорей всего, даже его заслуги на войне и статус политического эременетика, не спасут его от того, чтобы отправиться без суда и следствия по этапу. Оставалось только ждать и верить в то, что Ванесса, Бэйзел и Роман не разлучены, потому что втроем они смогут выжить.
Наступил первый день нового 3008 года.
- Как новый год встретишь, так его и проведешь, - проворчал себе под нос Николас, сплетая в тугую веревочку ошметки разорванной подушки.
Разумеется, Ишмедиг был врачом и ученным и не верил в приметы, но тут не было никакого суеверия. Допросы тещи прекратились, солдаты-конвоиры все чаще менялись и по большей части молчали. На лицо все признаки завершения дела. Он понимал, что рано или поздно, он предстанет перед Тайной канцелярией и такого на себя наговорит, что в сравнении со своей женой окажется чуть ли не маньяком, одержимым идеей уничтожения родной страны. Нет, у Николаса еще была гордость, он не собирался отдаваться в руки костоломов и позорно дрожать в собственных экскрементах во время допроса. Он предпочтет закончить жизнь, болтаясь в петле под потолком своего кабинета, в котором он работал на благо своей страны.
До конца рукоделия оставалось всего ничего. Николас не боялся умереть и понимал, что в принципе хватит и того, что есть, но его пальцы останавливались и перебирали лоскутки ткани еще и еще, превращая их в самую неаккуратную и нелепую веревку из всех, которые он когда-либо видел.
День выдался морозным, снега не было, в окно светило солнце.
"Наверное, это даже хорошо, что перед смертью я увижу солнце. Хотя мне бы хотелось еще раз увидеть Ванессу и Нати".
- Папочка! Папочка, где ты?!
Николас подумал, что голос дочери ему мерещится. Он почувствовал, как на глаза навернулись слезы, все его тело задрожало и веревка выпала из рук на пол.
За дверьми началась суета. Пыхтение, несколько недовольных возгласов, как будто бы толчки.
- Да что ж ты будешь делать? - Вырвалось у одного из солдат. - Она меня укусила.
- А ну пропусти меня к папке, солдафон сраный!
Нет, голос Ванессы ему точно мерещится, не стала бы его малютка-дочь так грязно выражаться. Хотя после месяца в приюте для детей врагов государства...
- Отставить! Опустить ребенка на пол и пропустить к отцу в кабинет!
Николас прислушался к голосам за дверью. Тот, что отдавал приказы был ему знаком, но он никак не мог вспомнить, где слышал его. То, что за дверью была его дочь, также не вызывало сомнений, только что она делает здесь? Каким чудом он сможет еще раз с ней повидаться?
Сначала реакции на приказ не было, но в следующий момент началась еще большая суета, топот ног, а затем солдаты в один голос произнесли:
- Так точно, сэр! Будет исполнено, сэр!
Кто бы ни был за дверью, он обладал огромным влиянием и уважением. В замочную скважину вставили ключ. Николас пнул недовязанную веревку под стол, убрал початую бутылку самогона и пригладил короткие волосы.
Ванесса ворвалась, как маленький ураган и тут же бросилась отцу на шею. Всего за долю секунды Николас успел заметить, как исхудала девочка, как лихорадочно блестят у нее глаза. Ничего общего с малышкой в своей первой школьной форме на фотографии, которую он получил на фронт, не было.
- Знаю, малышка, знаю. Прости, я ничего не смог сделать...
Девочка громко рыдала еще несколько минут, после чего начала осыпать лицо папы поцелуями. Потом принюхалась и сморщила нос:
- Папочка, зачем же ты пил?
Николас развел руками.
Все это время перед кабинетом что-то происходило. Николас был слишком занят дочерью, чтобы осознать - конвой ушел и дом снова принадлежит ему.
- Ван, а как ты здесь?.. Что произошло, Ван?
- Так и будете жаться у стены в коридоре, как пара брошенных щенков, или все-таки пройдете к дяде? Мужчины вы или тряпки? - Раздался из коридора все тот же знакомый низкий молодой голос, и в кабинет вошел мужчина в черном с серебряной вышивкой кителе, неся подмышками племянников Николаса. Он поставил мальчишек на пол, выпрямился, пригладил волосы цвета вороного крыла и тут же бросил взгляд на тряпку, торчащую из-под стула.
- Кажется, я вовремя, - спокойно сказал он.
- Вы?
- Мне казалось Вам привычнее называть меня "ты" или "эй ты, сукин сын", "тупой солдафон", "кровосос-молокосос", "инвалид-содержанец" и еще несколькими подобными эпитетами.
Лицо Николаса просияло. Нет ничего удивительно, что он не сразу узнал этого человека. В санитарной палатке тот был бледен и страшен как смерть, к тому же только под конец более-менее пришел в себя, а до этого бредил и горел. Теперь же Николас увидел его во всей красе и понял, почему он так популярен у населения, особенно у его женской половины. Статный, высокий, спокойный, полный достоинства и гордости.
- Ричард Катон... - тихо произнес доктор. - Что ты...
- Ничего особенного, - ответил Ричард. - Я не люблю быть в долгу, а Вы мне вроде как жизнь спасли.
- И после этого Вы стали следовать за генералом по всей Рустии? - Ана аккуратно поставила кружку с недопитым кофе на край стола. Она настороженно посмотрела на Ванессу, но девушка отвела взгляд в сторону.
- Не сразу. Пожалуй, первое время его визиты ко мне вызывали у меня недоумение. Решение следовать за ним я принял вовсе не из чувства благодарности. Я не настолько сентиментален, причина...
- ...в тайном союзе. - Предположила Ана, впрочем, она и так все знала.
Николас кивнул:
- Хотя, наверное, причина еще в том, что пока мы были в Кардаштане, мы понесли одинаковую потерю. И он, и я лишились жен... До сих пор, разговаривая с ним, иногда я вспоминаю, как будучи в бреду он с кем-то говорил. Хотя почему с кем-то? Я уверен, что он видел свою умершую жену. А одна фраза до сих пор заставляет меня задуматься о том, какую боль он пережил, если готов был отказаться от любимой женщины, лишь бы трагедия не произошла.
- Какую фразу? - Спросила Ана и подалась вперед.
- "Иди, ты свободна. Не думай больше обо мне, я того не стою. Живи на полную, люби, дружи, наслаждайся каждым мгновением. Если бы ты смогла быть со мной, тебе пришлось бы от этого отказаться. Иди, забудь меня".
Ана внезапно побледнела, чайная ложечка, которую она держала в руке, упала в чашку, чудом не разбрызгав кофе по столу.
- Ах, прости, Ана, я не подумал, что не стоит тебе напоминать о чувствах Ричарда к Эрике, но ведь это уже... - смущенно произнес Николас.
- Нет! - Резко ответила Ана и успокоившись, тихо добавила. - Это была не Эрика.
- Что, прости? - Оторопел доктор.
- Это была не Эрика. Не Эрике он говорил эти слова. Я... Мне сложно это объяснить... Это была я.