Шелепов Сергей Евгеньевич : другие произведения.

Окольцованный ёрш

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Страсть, неразъедающая душу....

  Панчо и Санчо
  
  Язык мой, как и у всякого говорящего - живущего и живого - враг наипервейший. Еще недостатки есть. Такой, например, пообещаю, а отказаться не могу - легче руку на рельсы поло?жить, пусть даже вослед ушедшему поезду. Целое самобичевное писание можно сложить - только читать неинтересно, да и глупо - как на сцену выйти, сделать непотребное и в ожидании аплодис?ментов глупую улыбку на лицо выдавливать.
   Недавно - пообещал Пашке - на рыбалку подледную с ним поехать. Но мало - наобещал. Еще и напросился. Даже день выезда приблизительно означили - через пару недель, в последние выходные дни марта. На юбилее Пашкином дело происходило. 50 лет ему стукнуло. Собрались Пашкины сослуживцы, чада-домочадцы и старые приятели - вроде меня, которые с юбиляром в отношениях давних и дружеских пребывают - чуть не с самого детства. За столом говорили о Пашке - его заслугах, делах, и проческой добродетели - присущей ему. А в перекурах - все разго?воры о мужских забавах - баня, водка, анекдоты "про обезьян с гранатой" и промыслы - рыбалка да охота. И там я - не рыбак вовсе - под такую ниагарскую водобойню угодил, что - чудо только - "крышей не повредился". Это на юбилее казалось - "не повредился". Но сейчас сомневаться стал в этом. На рыбалку с Пашкой напросился. Рот разинув, их побасенки о щуках "на шашнадцать двести" слушал. Окуни - размером "в-во" до сих пор в виде расшеперенных на ширину плеч рук - в глазах стоят. "Сорога валом" - тоже из памяти не испарятся и представляется неким поднятым над кораблем рыбацким тралом, из которого серебристым потоком валится, валится рыба.
  Панча - так мы Пашку звали с детства самого. Фамилия у него такая - Панчин. От фами?лии и прозвище-имя. Могли и позаковыристей кликуху навесить - многое к тому располагало.
  Мы пацанами на футболе помешаны были. А как иначе. Когда такие имена звучали по радио и в бледнолицых зарождающихся теликах - Яшин, Стрельцов, Гарринча, Пеле. А в Англиии проходил футбольный чемпионат. Кабы не дела домашние, в которые нас любящие родители го?товы были впрячь на весь день, то дневали-ночевали на футбольном поле. А тут - огород полей , грядки прополи, туда сходи, это принеси - и так без конца. А в ногах зуд - пролететь бы полю футбольному; пару-тройку лопоухих защитников обвести да в "девяточку" мяч уложить аккурат?ным навесом... Нет, ломай ноги на огороде, "барщину" отрабатывая. На наше счастье в те вре?мена про жука колорадского не знали-не ведали. А то бы... Лучше и не предполагать - целое вой?ско по огородам вместо футбола "рабов" согбенных - Изауров, негров и еще древнегреческих гре?ков Спартаков, поднявших восстание в Риме изнемогали не столько от тяжкой работы, сколько от ущемленного желания погонять мяч.
  На Пашку страсть спортивная не распространялась. Целые дни на огороде пропадает - воду в бочку на огороде натаскает с утра, ближе к вечеру всю на грядки изольет и снова с ведрами, как заведенный - туда-сюда, туда-сюда. С леечкой в руках меж грядок с блаженством нескрывае?мым похаживает, будто Мичурин какой, взращивающий рис на кукурузном поле в Заполярной тундре. Как такое можно видеть пацанам. Кликухи так и сыпали в адрес Пашки. Как горох. Полу?чалось только - о стенку, не клеились прозвища к нему. Его и "Мичуриным", и "Пай-малым", и "Огуренком", и "Укропием" - но все впустую. Последняя прилипла было листом банным к Пашке. Но отец его - дядька Прокопий - был в селе человеком уважаемым. И "укропная" Паш?кина кликуха задевала его, потому не прижилась. Но без прозвища в деревне человек - не человек, как собака без хвоста. Если совсем никакое прозвище не навешивается на него, так хоть фамилию переиначат и тогда лишь поуспокоятся любители раздавать бесплатные ярлыки налево и направо. Пашка таким редким экземпляром сословья человеческого и оказался - остался до зрелых годов необъярлыченным острословами. Что-то в нем есть и было такое - то ли в стороне пребывает от "обчества", то ли над ним в каком то своем "измерении", куда ходу нет никому.
  По вечерам, когда у нас баталии кипели, почти как на Уэмбли, Панчо шествовал к реке, где кроме него да стариков и рыбаков то не было. Рыба то какая в речке - окушки да ершонки с мизинец. Со стариков - что взять - не то что в футбол, уже ни на какую работу негодны - в руках, как у дитя малого, сил - удочку то поднять не могут. Кроме ерша и не вытянуть никого из реки - путный лещ в омут уволочет такого рыбака - и пикнуть не успеет.
  Старики сидят на бережку - носом клюют; махру посмаливают. Тогда лишь очнутся - ко?гда клюнет так, что уделище закачается, либо Пашка орать на них начнет.
  - Дедко Олеша, ты, чо за поплавком не глядишь? Тя, ведь окунищщо утащит в реку, как лешачино водяной...
  Старики пред Пашкой винятся:
  - Да мы, Паша... Не рыбаки ведь... Хо - хо...
  Больше всего деду Олеше достается - он сидит по левую руку от Пашки. А парнишка от закатывающегося солнца харю воротит. И все в сторону дедки Олеши.
  У нас мяч нет-нет и под берег закатывается после хорошего удара по нему. Но нам не до рыбаков. Лишь обрывки Пашкиных шпыньков в память невольно вписываются обрывочными штрихами.
  ... Хоть раз Людку свою вичей повоспитывал... - пытает дедка настырный малый.
  - Так ведь - отличница, Паша, она круглая...
  - Круглая земля... - все знает, на каждое слово приготовлена выверть словесная.
  ... - Вот... Не выпороли тебя царские жандармы - ты и спишь на ходу...
  - Так ведь, Паша... - снова дедко теряется пред нравоученью Панчинской. - За дело не выпороли... Мы добровольцами ладились на Японскую сбежать...
  - Не сбежали... - хмыкает и морщится Пашка.
  - Так поймали...
  - Вот-вот... Меня бы .... - понятно, что не поймали. Пашка миллион способов придумает и деду выложит, а еще столько же в башке неуемной прокрутит.
  Дедко и в самом деле, когда - то пацаном с дружком своим в побег подались на Русско - Японскую войну. Тарантас у церковного старосты угнали. Верст тридцать отъехать успели. Сло?вили их. В участок доставили. Вызволил их оттуда хозяин тарантаса. По домам развез и отцам на?казал, чтоб не били парнишек за проступок. Пообещал даже об этом в уездных ведомостях опи?сать, как патриотический порыв молодых людей. Слово свое сдержал. Газетку эту дед Олеша хра?нил всю жизнь и нам не единожды показывал. Газетка старая, пожелтевшая и истрепанная. Буквы тоже старинные со всякими "ерами" и "ятями". А в ней про пацанов, которые в патриотическом порыве решили сбежать в Порт-Артур. Статейку эту мы знали чуть не наизусть. И всяк имел свой план - как бы он добрался - непременно добрался - до далекого Дальнего Востока. Мы ведь опытнее - не в церковно-приходской школе учимся - а в полной средней. И опыт - из книг и фильмов военных - немалый имеем. Что нам через всю страну - до Америки - начнись там война за освобождение чернокожих доберемся...
  Эх, время... Не стал я футболистом, даже третьесортным в какой-нибудь не первой лиге. Не свернуло Пашку на мичуринские стези, брать от природы все, что у нее плохо лежит. Закон?чили областной наш Политех в один год, но разные факультеты. В городе и обосновались одном. Иногда встречаемся - детская разница к жизненным приоритетам давно сгладилась и исчезла - а осталось что - то иное - единящее. Иногда Пашку заносит в мою коммунальную холостяцкую берлогу. Но чаще я у него в гостях бываю. Жена его - Наташа - хозяйка знатная. Домашними своими вкуснющими яствами так напичкает, что потом неделю целую при виде еды рыло косит.
  Затерялось детство в далях житейщины. Что от него осталось? У Пашки - рыбалка. Он уезжает на нее на несколько дней. После приглашает частенько - на пироги рыбные. Но я, видимо, исключение из правила, что люди к рыбалке равнодушные без рыбы жить не могут. Мне - что рыба, что рыбалка - до одного места. И потому на приглашения Пашкины "на рыбник" отклика?юсь редко.
  А страсть рыбацкая и вовсе непонятна. Чтоб собраться на рыбалку - чколько всего учесть надо. Голова кругом. Уравнение с семью неизвестными. А сколько примет надо учесть? Чтоб ве?тер - не с востока дул. Чтоб давление не менялось - можно подумать, что все речные обитатели от ерша, рака и водяного страдают гипертонией последней степени. Чтоб угодить именно на тот во?доем, где непременно будет у рыбы "жор", но попадают обычно на тот, на котором рыба даже не шевелится по причине - одной из вышеперечисленных или все сразу.
  То ли дело грибное занятие. После работы в пятницу вышел из троллейбуса за две оста?новки от дома у рынка - и все известно. Торгуют бабульки рыжиками - в выходные надо ехать в одно место. Торгуют груздями - в другое. Тоже и насчет других грибов. Эта "рыбалка" мне по?нятна и мила. И у меня она, как и у Панчи, с детства. Видимо, в каждом мужике дух добытчика живет и не дает ему застояться в бытовых и житейских неурядицах... Времени сколько прошло с тех дней, когда "воспитывал" Пашка стариков. Но лишь сейчас понятно стало - что влекло дожи?вающих век дедков к тихой воде в пердзакатную пору. До чего же нелегкий век достался на долю того же деда Олеши. На Японскую не пустили; на Империалистическую мобилизовали; на Граж?данскую загнали; на Варшаву в войске Тухачевского стаскали. Еще коллективизация с электрифи?кацией - от первой морока, от второй лампочка в сорок ватт под потолком в избе. Финскую и Оте?чественную в тылу отвоевал на трудовом фронте - не сахар тоже, хотя и не стреляют. Потом раз?руха. Трудодни. И вот - на заходе дней своих, сидя на берегу, глядя на гаснущий закат - о рыбе ли да рыбалке думать. Каждый день прожитый и пережитый - история. История невиданных мета?ний, мучений, терзаний, боли, мук, потерь. И редких радостей...
  Нам выпало иное - Отечественная отгрохотала, когда явились мы на этот свет. Афган жа?ром пыхнул, когда нам под тридцать уже было. Всё перестроечное блуждание нас, конечно, за?дело, но не раздавило, кажется.
  Две недели назад у Пашки юбилей справляли. Мой же еще через полгода. На юбилее том я и напросился с Пашкой на рыбалку. Зима долгая - до грибной страды еще времени - ох сколько. А развеяться на свежем воздухе хочется.
  Пашка на празднике своем познакомил со своим другом - Сашкой. Они лет пятнадцать вдвоем рыбалкой балуются. Все реки и озера-пруды облазили в радиусе 100 км от города. Когда гости разошлись, мы втроем остались. На кухне сели - чаи погоняли. После Пашка из холодиль?ника бутылку водки достал. Выпили. Тут их, будто прорвало.
  - А помнишь, Сашка...
  - А помнишь, Пашка...
  И так я им позавидовал, что даже сердце тихо ущемило. Но не злорадно позавидовал. А с каким то умилением в душе. Слушал их внимательно, но улавливал лишь отрывки фраз.
  - ... у мужика щука на жерлицу хватила - в лунку не лезет. Он руку сунул и в пасть хыщ?нице. Зубы у ней в задир. Не может - ни щуку протащить сквозь лунку, ни руку вытащить. Так и закоченел...
  - ... я ее выволок... - ко мне Сашка обращается - К лодки подвел. За поводок ухватил было. А она - раз - и под лодку сфинтила. Ладонь мне стальным поводком до кости рассекло, - и руку протягивает, на которой и в самом деле шрам еле заметный просматривается - "линией жизни" ладонь поперек пересекает.
  - ... Да-да... - поддакивает Пашка - В ней весу то шестнадцать двести было.
  Вот тут я брякнул:
  - А меня возьмите с собой как ни будь...
  Сначала тишина, будто брякнулась с потолка. Секунда-две прошли - оба приятеля враз заговорили, на все лады расхваливая свою забаву. И подытожили:
  - Через пару недель едем в нашу землянку на озере. В конце марта рыба пойдет. Ух - ду?шеньку отведем...
  
  И вот дождался - звонит Пашка. Завтра в пять утра они за мной заедут. А я то - все вос?принял, как пьяную болтовню. Об этом и попытался Пашке растолковать - но не напрямую, а как бы окольно, чтоб не обидеть, А также с надеждой отгоняемой от себя - что уговорят.
  - Паш, - мямлю - я ведь не рыбачил никогда... Тем более зимой. У меня и одеть то не?чего...
  - Не волнуйся. Я знаю. Все приготовил. В пять утра - и никаких гвоздей со шпиглями.
  Я еще что-то говорил. Но Панча - упрямей барана - стоит на своем - в пять утра и все.
  Пришлось с тихой радостью подчиниться. В пять утра - в костюмчике грибника - стоял у подъезда. Пять минут не прошло - красная "тройка" - закатилась в наш двор; проехала по пери?метру и остановилась возле меня.
  За рулем Сашка. Рядом Пашка.
  - Заехали таки... - подумал я, не зная - то ли радоваться, то ли огорчаться. То ли заско?чить в подъезд, хлобыстнуть металлической дверью на потеху всему дому и укрыться еще за од?ной дверью - уже деревянной - в своем убежище. Код замка Пашка не знает - поколотит, поколо?тит в дверь - да уймется и уедет со своим дружком. Пока так думал - двери враз открылись - слева Сашка выскочил, справа Пашка. Как будто мысль мою о побеге от них прочитали на моем лице. Рюкзачишко мой куцый взялись укладывать. А в нем грузу - самая малость. Ложка, кружка, миска и принадлежности туалетные - как требовалось в повестке из военкомата, вырвавшей меня однажды из недр моей берлоги на сборы.
  Глянул я на хлопотунов моих и чуть не захохотал, ибо некое сравнение в голове сбря?щило:
  - Пашка - Панчо, а Сашка - Санчо...
  Стою и лыблюсь с глупой улыбкой. И Панчо с Санчей замерли в своем мельтешеньи - понять ничего не могут.
  Пашка, будто смахнул что-то с души:
  - Поехали, хватит таращиться ...
  Пока ехали обратным кружьем по двору два раза на часы зачем-то глянул; глазами двор обвел и по дому своему, в котором - даже темные - свои два окна распознал. Будто прощаюсь, на долгие годы уезжая.
  Всю дорогу потчевали меня Санчо с Панчей рыбацкими баешными коктейлями...
  ... Сане пятнадцатого августа прошлого года тоже 50 лет исполнилось. А 24-го мы уже его - тоже пятидесятилетний рыбацкий стаж - отмечали в землянке, в которую сейчас едем....
  - Ты, что Саш, с роддома на рыбалку сбегал? - вставил и я свое слову - уж очень завири?стым это начало очередной байки Пашкиной мне показалось.
  - Нет... - Саня заулыбался и в зеркале заднего вида расплылось довосходным светилом его и без того блин-оладьевое лицо. - Отца оставила мама со мной няньчиться. А я орать начал. Батя в тот момент удочку налаживал. Кинулся пустышку искать, чтоб хавальник мой заткнуть. А та запропастилась куда-то. Он по запарке и сунул мне в рот поплавок пластмассовый. Хорошо до?гадался к колечку поплавка леску привязать одним концом, а другой за край кроватки закрепил.
  - Ну и ... - подгоняю я Санчу, очень занятным показалось начало бывльщины-небываль?щины.
  - Дурак что ли? - Саша по-своему понял мое вяканье.
  - Не... Это... - смутился, я.
  Но Санчо не придал этому значения и продолжил - то ли ответ на мой недозаданный во?прос, то ли отношение свое к отцовой про делке:
  - Дурак не дурак, а рыбак... Мать, когда увидала у меня во рту поплавок, чуть сознания не лишилась. Выхватила злосчастную вещицу из хлебала моего. Я пуще прежнего орать начал. Что мне только и не совали в рот, чтоб заткнулся, ничто не помогает. И пустышку найденную под кроваткой, которой до того радовался больше, чем соске с молоком и мамкиной сиське, И бутылку эту. И сиську. Никакого эффекту. В смысле - положительного. Успокоился, когда обратно попла?вок вставили. Так и сосал его до полутора лет. Отец его, правда, окультурил - в пустышку вместо резинового соска втюхал. До сих пор храню его. Но своим детям его не совал вместо соски. Отец то себе за это всю жизнь пенял.
  Замолчали.
  - А в прошлом году в декабре умер. И за несколько дней до смерти про тот поплавок вспомнил, когда я приехал с рыбалки и сапоги сжег у костра. Надо же - говорит так жизнь сыну испортить.
  - Так ужи испортил...
  - А как посмотреть на это. У него уже два инфаркта было. А он по перволедку втайне от матери взял и на пруд умотал. Возвращался - автобус переполнен - рыбаков, как селедки в бочке. Душно. Ему плохо стало. До больницы не довезли...
  Еще с десяток километров проехали по чернеющему в лесном белоснежьи асфальтовому шоссе и свернули в деревню, в которой должны оставить машину у знакомого Панче и Санче му?жика со странным прозвищем - Гуляй-Весло. Пашка меня малость просветил - буен мужик во хмелю и непредсказуем. Так то его Ефимычем звать. А заглазно да по свойски - по прозвищу. Обиделся он на рыбнадзорщиков, отнявших у него сети и улов. Подпил с мужиками на берегу и, с веслом на плече, отправился выяснять отношения с охальниками в райцентр за тридцать километ?ров. Там свою обиду выплеснул, как и подобает истинно русскому пьяному мужику, на заведенье, абсолютно не причастное к рыбоохране. Взял и выхлестал все стекла в районной аптеке. Почему именно на аптеку излил свой гнев Ефимыч - ни тогда, ни теперь объяснения не нашел. Не только задержавшему его милицейскому наряду, сострадальцам по рузгульному ремеслу, но и себе. И вину перед аптекарями помнит - даже в ранг некоего почитания возвел упомянутое заведение. Редкий раз не привезет им какой-нибудь "деликатесности" лесной или рыбной. В аптеке тоже люди понимающие - давно простил мужика. Встречают его, как родног. Даже, если похмельем Ефимыч мается, непременно малую мензурочку нальют чистейшего медицинского "сподобья".
  Гуляй-Весло гостям рад. Ему уж под семьдесят. Но еще крепок. Лишь лицом черен - от ветров да солнца весеннего. И, конечно, нос - лиловой сплюснутой на левую сторону картофели?ной-"синеглазкой" радужит проослевшую образину. Еще глаз затейны - один напрямую смотрит, а другой с изгибом, будто из-за угла высматривает в собеседнике подвошье какое.
  Пока машину во двор заталкивали, Ефимыч новостями деревенскими осыпал щедро - кто опился, кто замерз, кто - взял да и помер беспричинно. Посетовал, что у рыбы "ходу" нет совер?шенно.
  В избу зашли. Хозяйка уже и стол накрыла. Нехитрая еде - картошка да к ней полагаю?щиеся деликатесы сельские - грибки, огурчики и рыба малосольная.
  - Может молочка кому? - будто извиняясь, спросила у гостей хозяюшка.
  - Ты, еще, старая, мужикам каши манновой предложь с дороги...
  - Да я ведь так... В городе то молоко - говорят с нефтью мешают...
  - С нефти спирт ладят, а молоко и водой разбавлять можно - в ем градуса нет...
  за стол уселись. Пашка бутылку достал. В четыре стопки до краев налил, а хозяину в гра?неный стакан - до краев - бутылка и опустела. Выпили под извечный тост - "со свиданьицем" и за еду принялись. После чай попили - с деревенским мягким свежим хлебом, сверхк черничное ва?ренье - лучше всяких пряников.
  Покурили и в путь собираться стали. Мне Ефимыч валенки с печки стащил.
   - Дежурные, - пояснил.
  Я лет сто не одевал эту обувку. Чудно в них, но ногам приютно. Куртешку мою грибни?ковскую тоже изъяли и выдали телогрейку. У Ефимыча и лыжи для меня нашлись - тоже "дежур?ные". Он их с чердака спустил.
  - Вот эти должны подойти к валенкам. Не тяжелые и крепление под эти валенки подог?наны.
  В рюкзак мой "босяцкий" два каравая хлеба доложили - деревенский. Хозяйка сама его печет. За обедом я его так уминал, будто никогда не едал ничего. Даже подумал, когда из-за стола выходил, кабы не подумали, что проглот городской приехал.
  До деревенской околицы шли пешком. Пашка с Сашкой рюкзачищи тащат огромные, лыжи на плече - глянешь на них - туристы из "Метелицы" на Северный полюс шкандыбают, упершись рогом в землю. Позади я со своей котомкой нищенской семеню, стараясь идти с ними в ногу. На лыжи я вставал последний раз почти тридцать лет назад, когда зачет по физвоспитанию в институте сдавал. Помню - надо было два круга по пять километров пробежать. Мороз - под три?дцать. В лес забежали, а дальше - дурни мы что ли круги мотать - приотстали да в лес завернули. Когда все пробегут круг, мы им вослед пристроимся. Со свежими силами враз всех обгоним и в положенное время уложимся. Лыжи не футбол.ю чтоб носиться. Другое дело - если бы предло?жили на "зачет" со сборной преподавателей в мини-футбол сыграть. Чтоб судья нейтральный, не из учителей - ясно кому подсуживать будет. Уж тут мы не один "хет-трик" замутили бы дорогим преподавателям. Об этом и разговариваем в лесу. Даже закурили. Но время идет, а никто на лыжне не появляется. Окоченели совсем. Ничего понять не можем. Вышли на лыжню - навстречу нам преподаватель физвоспитания - рожа от мороза да довольства блином красится. Он оказывается пожалеть решил нас и попусту не морозить. И со второго круга отпустил с миром. Но четверых студентов не досчитался. Ждал-ждал нет и пошел по лыжне. Мало ли что случилось с людьми. Но предполагал именно то, что и было на самом деле - решили студентики "схимичить". В лесу кроме нас никого не было. Ох и потренировался он в матерном словоблудьи в наш адрес. Спасло нас от того, чтоб пересдавать злосчастны "зачет", только то, что мы за факультет играли в мини-футбол и ступили в финале лишь одной команде - преподавателей, в которой и "физкультурник" играл...
  До землянки идти километров шесть. Ефимыч ее нахваливал - и тепло в ней, и сухо. Я тащился хвостом за своими товарищами и пытался представить ее убранство. Виделась землянка какой-то киношной. В голове прямо заколодило строчку из песни - "...землянка наша в три на?ката....". Стены из струганных бревен. Потолок тоже. Стол скатертью застелен. И лампочка под потолком. Что в землянке не может быть никакой лампочки и вообще электричества, я начал смутно подозревать еще у Ефимыча, когда тот в опорожненную бутылку налил керосину и Пашке отдал. Я успокоил себя, что керосин печку растапливать.
  На половине пути сели перекурить. Я начал соображать - мыло взял, щетку, зубную пасту, полотенце. И еще бритву электрическую. Все вроде нужное. Но, если электричества нет в землянке, то зачем тогда бритва электрическая нужна. Спрашивать про электричество не решаюсь. Если нет - на смех подымут. И без того чувствую себя в компании не то что лишним, но не своим как бы. Спрошу про свет в землянке - засмеют. Как на несовершеннолетнего глядят. Даже загру?жать не стали по полной программе - весь груз сами волокут в своих безразмерных "сидорах". Как спины выдерживают. У меня от маленького рюкзака ремни в плечи врезались - кажется - до самых костей кожу продавили. В лыжню пред собой, когда шли взглядом уперся и голову не под?нять, чтоб по сторонам поглазеть, видами зимнего леса полюбоваться. А то получается - на "при?роде" был и природы никакой не видел.
  После перекура еще около часа тащились по накатанному "Бураном" следу. Вот соп?чонку обогнули. Озеро увидели - неправильной формы белоснежная плоскость. У подножия бугра полуврыта хижина, печная труба из снега торчит. Я ее сначала за пень принял, но пригляделся - понял, что и зачем. Поклажу с плеч сбросили. Стали вход в землянку откапывать. Точнее - Панчо с Санчей стали рыть снег - а я просто бухнулся обессиленный на один из их рюкзаков и сижу не в силах ни подняться, ни пошевелить рукой-ногой.
  Вот дверь приоткрыта. Приглашают "войтить, их благородье". С великими усилиями за?ставляю подняться себя. Но в дверях надо чуть не пополам складываться, чтоб в низкий проем входной пролезть. И это удается. Зашел в землянку. Через дверь свет падает. А там...
  Вот тебе и "три наката"... Вот и струганные бревна, стол со скатерткой... И "радистка Кэт" с портретом Сталина... Портрет, правда, есть - баба костлявая колготки на продажу предла?гает и видимо взор медведеподобных отщельников ублажает.
   Пещера да и только. Печка жестяная, труба ржавая. Маленькое подобие стола застелено куском целлофана - изрезанным во всех направлениях. И топчан-полати, на котором какое то тря?пье накидано - то ли матрасы тощие, то ли одеяла ватные. И, будто в насмешку над собой:
  - И еще бритва электрическая, чтоб перед "костлявой" бирюком не выглядеть. Только ка?кую "динаму" к ней приспособить, чтоб ножи крутились.... - вот привязалась, оскомина. Взял и взял. Не выбрасывать же ценную импортную вещицу. Да и не тяжелая она, чтоб думать о ней, как о занозе в заднице - только присел а она уж о себе напоминает.
  - Ну, как? - вопрос ко мне.
  Я себя считаю человеком нормальным и цивилизованным. И на всякого рода наглость всегда ответа не находится. Они еще спрашивают...
  - У... А... Э... - хотите, называйте это фразой, хотите буквами. Но - по моему - именно так и общались первобытные люди в своих древних схронах. Эволюционный процесс очеловечи?вания длится уж миллион лет и конца ему не видно. Обратный же процесс может свершиться в один час - как со мной. Жил человеком. И вот стал пещерным обитателем, лишившимся дара речи. А через какое то время и умственные способности утрачу. На всякий случай перемножил в уме 276 на 54. Ответ получил - 14904. Если выберусь - проверю. А за язык так и тянет будто кто - то - где же моя дубина, с которой отправлюсь мамонта добывать. А может, как человека мало?опытного в первобытной жизни, пошлют с палкой-копалкой корешки откапывать...
  Все же пришел потихоньку в себя. Сел на топчан. Разглядел - два матраса на нем лежат, какие то попонки поверху - вместо одеял - не иначе. Сижу в оцепенении полнейшем. А сотова?рищи мои, едва дух перевели, суетиться стали. Вот уже и печка топится, пламя по дровам сухим ручейком пробежало и юркнуло внутрь топки. Но сначала дымом пыхнуло из печи. Я даже зачи?хал. Из глаз слезы выступили.
  Санчо в печку банку из под кофе затолкал и около огня пристроил. Снова берложина ды?мом наполнилась. Когда они успели воды принести - даже и не понял.
  Вода в банке закипела быстро. Санчо ее из пекла выудил. На дощечку-фанерку поставил на столе. Заварки сыпанул. При этом приговаривает:
  - "Две жмэни - как Вася-Хохол учил. Две жмэнюшки и брезентушку поверх..."
  Снял после слов своих замазанную рукавицу, в которой только что кочегарил в печи, и банку накрыл. Меня при виде такого действа передернуло аж. Да и знобить стало - после ходьбы подостывать стал..Но, когда по кружкам пойло разлили, не отказался, ибо от жажды и сухости рот будто жилами стянуло. Кипяток впору пришелся.
  После чаепития на озеро отправились.
  - Сначала живцов наловим, потом жерлицы расставим, - пояснили мне "план дейстивия".
  На льду Пашка дырок насверлил всем троим. Санчо тем временем удочки достал. Одну мне протянул. Я взял. В руках кручу-верчу ее - не знаю что же с ней делать. Мне и стульчик "пре любезно" поставили у одной из лунок.
  - Садись, - Пашка командует. Коробочку с мотылем протянул. Показал, как мотыля на крючок насадить. В чужих руках - просто кажется. А, как сам стал с ним ковыряться, так и вся простота пропала. То он с крючка назад сползает, то вдруг вся краснота с него вытекет и останется одна кожица. Все же справился, как мне показалось. Мормышка в лунку юркнула и в темной воде исчезла. Спуск наладил - подсмотрел, как это Панчо с Санчей сделали. Сижу - поклевку жду. Но рыба почему то мою приманку игнорирует. Парни то - нет-нет да тянут мелкую рыбеху и в садок опускают, осторожно сняв с крючка. Я уж замерзать стал. Встал, припрыгнул пару раз.и в сторону отошел - чай то наружу просится. Пока с нуждой малой справился с минуту времени прошло. Ог?лядываюсь - кивок у моей удочки скачет вверх-вниз, как чумной. Подскочил. Удочку схватил и торопливо стал леску вытягивать из лунки. Выволок рыбеху. Радость захлестнула дикая. Схватил добычу, даже не задумавшись - как несчастная умудрилась за мормышку с хвоста зацепиться. Не до розмыслов было. Рыбешку полосатую с крючка снял. К садку подошел - и моя лепта есть в процессе ловли щук. А вдруг - именно на этого живца и схватит эта, которая "на шашнадцать две?сти".
  Перед тем, как живца в садок опустить, еще раз глянул, к глазам поднеся почти самым. Что - то из далекого детства в мозгу прострелило - как ловили с мостков плотвичек и прочую ме?лочь рыбную. Что - то значимое в облике рыбки привиделось.
  - Надеюсь сорожка... - важно промолвил и запустил рыбешку в садок.
  Тишина на озере ничем не нарушалась. Ни смерча, ни тайфуна не пронеслось над ледяной пустынью. Но Санчо со своего стульчика свалился, а Панчо, как ужаленный вскочил, согнулся по?полам и со всего маху обратно бухнулся на стульчик.
  -Что не так то? - вопрошаю и чувствую - еще жару поддаю в свершающееся какое то чудное представление.
  Товарищи мои говорить связно совершенно не могут. Лишь пялятся на меня во все глаза, как на гиппопотама египетского - будто вылез он из вод озерных проломив толщу льда. Да рот - то раззявят, то сомкнут - как та рыбеха несчастная, которую изловил.
  Наконец один из товарищей все же выдавил из себя какие то звуки:
  - Ох... ку... ку...
  - И что? - не сдаюсь и не поддаюсь на происки "вражеские".
  - Нич.. че.. го... Нич - чего...
  Все же поуспокоились. Посчитали живцов - решили, что для первого "замеса" доста?точно и отправились устанавливать свои жерлицы. А меня оставили дальше ловить мелочь.
  Но больше мне в тот день поймать ничего не удалось. Посидел минут двадцать. Опять холодать стало. Свернул удочку и отправился в землянку. В ней темно. Прилег, откинувшись на спину и незаметно уснул. А точнее - провалился в какую то иную реальность.
  И в ней - другой реальности - встал с топчана, распотрошил свой рюкзачишко. Отыскал электробритву, сунул за пазуху и обратно отправился на лед. На стульчик у лунки уселся. Выта?щил инструмент бритвенный. Конец шнура к удочке прикрепил, а саму бритву в воду бухнул. Даже всплеск услыхал. Да и капли холодные взлетевшие от лунки по щеке ударили. От них какое то прояснение в голове промелькнуло - испортится электробритва от попадания в нее воды, а вещь то импортная - дорогая. На стульчике сижу, по сторонам глазею. Вот Панчо с Санчей воз?вращаются - жерлицы расставили и к стульчикам возвращаются. Санчо на меня пальцем указы?вает и что - то говорит товарищу. Тот тоже на меня глядит и пальцем у виска крутит. Издеваются - думаю - ну ничего, я то знаю на что щук ловить. И чувствую - тяжесть. Руку, которая удочку держит, к лунке тянет. Шнур, кругами закрученный, в струну вытянулся. Одной рукой с тяжестью не могу справиться, другой вцепился. Все равно - не могу справиться.
  - Вот она - "хозяйка озерной глуби" на "шашнадцать двести". Позарилась, дура, на им?портную вещицу. То-то - урок будет знатный, космополитка водяная...
  Санчо с Панчей ко мне подбежали. И помогают рыбу-кит одолеть. На льду распласта?лись. За шнур схватились. Но нечисть уже троих нас волочет к лунке. Вот-вот лбами шибанемся и всей компанией в щучий ощип угодим - в прорву озерную ухнем.
  Ухнули. Шнур я из рук выпустил - надо спасаться, из подледья выбираться. Глаза во всю ширину таращу. Светлое пятно разглядел где - то над собой. Ага - вот она где лунка, вот где спа?сенье. Во все силу выгребаю. Чувствую - выплыву. Но тут про электробритву вспомнил, что ли?шился вещицы знатной. Повернуть уже хотел, но задыхаться стал. Да и вижу - Пашка с Сашкой уже выбрались из воды, лунку расширяют, чтоб я протиснулся - они то худее меня и жилистей. Да к тому же у меня еще и лыжи на ногах. Их бы снять и в лунку просунуть сначала, но боюсь. Что упущу их и утонут они, а мне еще шесть верст выбираться до гостеприимного мужичка Гуляй-Весло.
  К проему приблизился. Широкий. Да и ширится еще. Свет хлынул - прямо ослепил меня....
  А это Санчо с Панчей с озера пришли, дверь отворили и меня в нашу реальность вернули.
  Я сразу от сна не отошел. Что - то им про электробритву ляпнул, которую скормил про?клятущей рыбине. Мужики - благо - ничего не поняли:
  - Послезавтра побреешься, - проговорил Панчо.
  - А можешь и вовсе не бриться. Как я... - и почесал бороденку Санчо.
  - Да я не про то.... - И, путая бытие с отступающим небытием, добавил - Импортная она... Жале.
  - А, чо, жалеть то...
  - Н е знаю... - совсем в себя пришел. - Так на всякий случай...
  - Да... Картина Репина... - проговорил Санчо
  - "Грибник на рыбалке", - подытожил Панчо.
  Слава Богу - они так и не поняли ничего. А то их опять смерчем каким-нибудь подхва?тило и шибануло моей глупостью, как о стенку горохом. С пробуждением я и название рыбехи из?ловленной вспомнил - окунь. А я то ее сорогой обозвал. Да еще так смачно произнес - "Надеюсь, сорожка....". От эдакой бестолковости и окуня мог инфаркт хватить. Какой рыбине захочется по?пастись на крючок такому олуху - уж лучше в пасть щуке, чем такой позор...
  Мужики жерлицы поставили, рыбы мелкой наловили на уху - покуда я в бессознательном состоянии на импортную электробритву пытался щучищу "на шашнадцать двести" захомутать. Вернулись в землянку и за хлопоты принялись - уху "варганничать".
  Я, чтоб избавиться от сна и убедиться, что ничего из виденного в реальность не воплоща?лось, пошарил в рюкзачке своем. Понятно - что бред. Но кто его знает. Любая нелепица может оказаться фактом свершившимся. Бритва на месте - и хорошо. Даже вздохнул облегченно и всей грудью.
  После ушицы; "ста грамм" - в реальном исчислении полтора литра; залегли на нары и часа два болтали на разные темы. Санчо с Панчой в основном о рыбалке говорили. Когда, сколько поймали; как дотащили. Но ни разу про неудачную ловлю - как про Армию - лишь про тот период службы, когда были "дедами".
  Пару фраз и про войну в Ираке вставили. Но тут темы для разговора нет - разворошат янки басурманский муравейник да и сломят себе на том шею.
  В конце бесед Панчо ко мне обратился с неожиданным вопросом - снял ли я носки, чтоб ноги отдыхали. А валенки за печкой, мол, повесь на гвоздь сушиться. А то я не знаю всего этого. Когда по лесу набегаешься гонимый грибной лихорадкой, самое милое дело где-нибудь на бе?режку ручейка сесть, разуться и ноги в холодную воду опустить, а обувку тем временем посушить на ветерке и солнце. И валенки у меня сушились, и носки тоже у печки прилажены. О том Пашке и доложил.
  Еще какое то время повертелся на жестком топчане под рогожкой-тряпицей и упокоился накрепко. Среди ночи проснулся от холода. Ноги застыли до онеменья полнейшего, даже испу?гался - не поморозил ли их. На Пашку осерчал даже, что послушал его и, сняв носки, не одел их пред тем, как заснуть. Из под попонки нос высунул - дверь приоткрыта. Попонка короткая - на голову натянешь ее, ноги высовываются до лодыжек; накроешь их - уши и лысину холодом при?хватывает.
  Пашка проснулся - слышу. Про какую то бабу болтает, которая только что была в зем?лянке и убежала, дверь за собой не закрыв. Я сначала подумал, что опять мне мерещится - уже Пашкин этот рассказ про бабу. Пытаюсь отогнать наважденье. Но и Санчо проснулся от этих бредней сотоварища.
  - Откуда, - вопрошает - здесь бабе взяться среди ночи.
  - Так дверь же не закрыта, - довод "железный" Панчо изрекает
  Но и у Саньки не менее булатной твердости логика:
  - Сам, наверное, по нужде вставал и не закрыл дверь...
  - Нет, Саня, была баба... Вот - как тебя -ее видел...
  - Как же ты ее в темнотище разглядел...
  - Ну... Понимаешь... Вижу... И бабу эту видел. Белобрысая. Башка в полушалок укутана.
  - Ты, Пашка, думаешь - что говоришь? В темноте, под полушалком белобрысь усмот?рел...
  - Так ведь это... Ночью у человека, как у всякого зверя зрение обостряется...
  - И нюх с обонянием...
  - Во - во... И нюх... От нее духами пахло... "Тройным одеколоном"...
  - Ну, Пашка, с тобой все ясно...
  Санчо встал. Лампу зажег. И стал у печки колдовать. Минут пять прошло, а может больше чуть и тепло от печки стало расплываться по землянке. Коснулось ступней. По попонку-рогожку забралось тихой сапой. И понесло меня по ласковым волнам в сладкое забытье. Послед?нее, что услыхал - храп Пашкин. Еще Санчо что - то говорил про соней-сурков - мол -наберут их с собой в культурный поход и выпить не с кем. И удаляющееся бульканье водки, наливаемой в кружку; а пару секунд спустя - ху -уп и квакающий звук из Сашкиной пасти...
  Проснулся я, как и дома задолго до шести утра. В землянке было прохладно. Санчо с Панчой вели потусторонний разговор - один всхрапывал виртуозно, другой посапывал ему в уни?сон с посвистом. Я сполз с топчана. Валенки нашел за печкой. Решил Саньчин "фокус" повторить - печь затопить.
  Не так это просто - как оказалось. Дыму в землянку напустил. А дрова и не думают заго?раться. Хотел с лампы немного для растопки керосинчику слить, но она из рук выскользнула. Хо?тел подхватить ее на лету - не получилось. Что - то сбрякало громко под столом. Лампа упала на кастрюлю с ухой. Крышка кастрюли крутнулась и "светоч" оказался в ухе. Пашка проснулся. По?нял - творится что-то неладное.
  - Сань... Сань...
  - Чего... А...
  - Ну встань, Саня... Прогони этого безрукого чечаку от камбуза и печки...
  - А, чо...
  - Откуда я знаю... Слышишь - керосином воняет. Лампу уронил.
  - Как?
  - Вот... Из рук выскользнула, - пытаюсь оправдаться.
  - У него оказывается руки есть... Из рук то не выскальзывает ничего... Это, когда их нет - выскальзывает...
  - Так я ...Это...
  - Сань, ну ты встаешь или нет?
  - Встаю-встаю...
  - Печку затопи...
  - Я, чо, не знаю, - и стал выползать из под своего "пуховичка" Саня, поеживаясь и дрожжа всем телом.
  Я тем временем лампу из ухи выудил. О себя стою и вытираю. Саня спичку зажег. В ее свете меня увидел. Выдохнул.
  - Паш, мы сегодня без завтрака остались.
  - Это как?
  - А так... Этот - как ты его назвал, Чучеко - лампу в хлебово ушинное уронил...
  - Ну - у...
  - Ну...
  - Да... Вот как получается,... Вытащили его - как человека - из вшивотины комму?налки...
  Я не дал договорить:
  - Да моя коммуналка... Верх цивилизации, по сравнению с этой норой... Там - и свет, и газ, и туалет теплый... А здесь чего?
  - Все, чего в коммуналке твоей нет, - парировал Панчо.
  - И все, что в коммуналке есть, - добавил Санчо.
  - Мудро... Прямо, как у древнегреческих греков - все есть.
  - Ага...
  - Да, если б мне сейчас предложили сочинение написать о первобытно-общинном строе - я бы вот эту яму и описал и ее обитателей...
  - А, если еще и видеокамеру тебе безрукому в руки, то еще и фильм снимешь - "Миллион лет до нашей эры - 2"
  Незаметно эта перебранка перешла в дружеское подначиванье. Оказалось, что и Санчо, и Панчо предпочитают по утрам чай с бутербродом, а ворчали "для порядку" и "разнообразия пер?вобытно-общинной жизни".
  После чаепития мужики пошли жерлицы проверять. Я в их компании был лишним. Си?деть на лунке и смешить озерных обитателей и "земноводных" своих сотоварищей не хотелось. От безделицы мне в голову вдруг блажь взбрела - на сопчонку взобраться и скатиться с нее на лыжах к озеру. Как в детстве когда - то. Чтобы от скорости дух захватывало, чтоб ветер в лицо стегал дослезно.
  С великим трудом осилил подъем. Не круто - но лыжи в снег проваливаются и взад скользят. На верху обернулся. Кругом деревья да кустарник. Представил - как меж ними надо крендели-завитухи выписывать. Даже два следа от лыж привиделись огибающие самую мощную сосну с двух сторон. И вопрос - а сам то я где буду? И ответ - по стволу размажещься, как паштет печеночный. Которым частенько по утрам балуюсь за чаем.
  Постоял, дух перевел и взад стал спускаться. Пашка с Сашкой на озере жерлицы уже про?верили. Точнее - что их проверять, если не один флажок не сыграл. Я думал - они уже щук на?гребли воз. А у них ни одной. Попрятались, видимо, прослышав о прибытии таких асов рыбалки в глубины да под коряги. И на следующее утро не одной поклевки.
  Собрали утварь свою рыбацкую и в деревню двинули. Обратно идти веселей - и лыжня протоптана, и груза меньше - рыбы не поймали, а припас весь поели. В рюкзачке моем лишь туа?летные принадлежности. И - вспомнилось - электробритва.
  Ефимыч Гуляй-Весло приходу нашему обрадовался. Посочувствовал нашему "безры?бью". Хозяйка стол накрыла. Все - как полагается - поллитра украшением посредь стола, как Спасская башня взор притягивает своей вычурнустью - Пашка такую специально для Ефимыча купил. Водка та же, но посудина заковыриста. Хозяин на нее, как кот на на золотую рыбку в аква?риуме таращится. Так - кажется - сейчас ее и сглазит. Панчо это приметил:
  - Ефимыч, некашпирошь, ты бутылку... Тяпни...
  - И то дело, - охотно соглашается хозяин - Пока мою старуху дождешься - либо желание пропадет...
  - Уж пропадет у тебя желанье, - прервала хозяюшка мужа. - Как же может пропасть то - чего уж лет двадцать, как нет...
  Ефимыч стакан "дежурный" осилил. На еду накинулся. Слова жены мимо ушей будто пропустил. Но, когда прожевал закуску, слово свое в оправданье вставил.
  - Ты, что это меня перед народом позоришь? Я когда молодым то был так - ого-го...
  - Всю жизнь у тебя это "ого-го", мерин лешачий...
  Может перебранка и дальше бы продолжалась. Но Пашка их урезонил:
  - Вы, голубки. Унялись бы... Нам ехать пора...
  Угомонились. Ефимыч решил тост сказать. В компании пили только мы с ним. Пашка за компанию с Сашкой, которому за руль садиться. От водки отказались. А я какой "пивец" - две рюмки выпил - и все у меня перед глазами поплыло. Взгляд ни на чем не может остановиться; мысли вразлет - не одну не уцепишь. Да еще и захихикал не к месту. Когда Ефимыч предложил помянуть жертв "иракской агрессии".
  - Ты, что? - удивился Пашка.
  Я в реальное измерение вернулся.
  - Да вот - думаю. Зачем я электробритву с собой брал?
  - А зачем?
  - Не знаю...
  - Чтоб в следующий раз ничего лишнего не тащить, - пояснил Сашка.
  У меня к тому времени хмель стал улетучиваться из мозгов и я подумал - а будет ли дру?гой раз? Но тут в полупьяных грезах на солнышке ласковом весеннем окушок, обозванный сорож?кой, взыграл. Шука - "на шашнадцать двести" - откусившая опущенную в лунку электробритву, выгнув на миг акулью спину, скрылась в темной глубине озера. Где, верно, похваляется пред своим сородичами своей удачей. Теплом обдало - то ли водочным, разлившимся по телу; то ли от печки, когда блудная баба около нее скользнула, взметнув жар подолом цветастой юбки. Лампа, потешно крутнувшись, словно соскочившая с крючка рыбешка, ухнула в уху вместо охальницы "на шашнадцать двести". И - совсем кажется неуместно - вспомнил про свой компьютер, стоящий в углу комнаты у окна, который увлек в свое время до того, что ночи не спал, просиживая пред ним.
  И ответ наметился. Причем - компьютер вписался в эту цепь поиска ответа. Грустно стало. Как бы не оказалась рыбалка ЕЩЕ завлекательней виртуальной потехи....
  
  
  Удои и привесы
  
  Заманили меня Пашка с Сашкой в рыбачество да и бросили. Я раз с ними съездил, другой и все - попался, как на кукан ершище. А они на меня обиделись после того, как я рассказ написал о первой своей рыбалке с ними и вообще. Я их в нем Панчей и Санчей окрестил шутейно, а им это не по нраву пришлось. Их я такими знающими и опытными рыболовами показал - на доску почета впору помещать. А они губешки надули. Из жизни друга своего давнего эпизод вставил, как он пьяный ползком из канавы выбирался. Думал, проклянет и здороваться не будет. А он возгор?дился. Ух - говорит - как здорово все описано, будто на пару по канаве ползали. А Пашка с Саш?кой обиделись. Брать на рыбалку не отказываются, но находят миллион причин, чтоб отказать мне в компанействе.
  Но худа без добра не бывает. Друг моего отца Алексей Филиппыч, узнав про мою "бо?лезнь", впился пиявкой в мою инфицированную рыбацкой болезнью плоть и чуть не каждый день звонит. На рыбалку зовет. Ему, что делать. Пенсионер и проезд в автобусе бесплатный. А у меня забот выше головы. Я и сам рад бы с ним каждый день ездить на рыбалку, но приходится отказы?ваться - "жись" такая.
  Когда же вырвемся вдвоем на реку - радость для обоих. У меня - от дел оторвался, у Фи?липпыча - напарник желанный. Раньше то они с отцом промышляли. Но отец сначала болел, а по?том и вовсе помер. Во мне старик замену своему дружку, с которым еще босяками малыми пес?каре ловили, нашел. Даже иногда ошибается и по запарке меня Женькой зовет.
   И еще рассказы всякие из его уст сыплются водопадом. Темы всякие, выводы неожидан?ные, а говор - как у артиста Мишки Евдокимова, что ни рассказ, то бывальшина....
  
  - Я, рыбак... Но газеты и журналы рыбацкие не читаю.
  - Я что так....
  - Как тебе сказать... - Филиппыч замялся на секунду, и чтоб заполнить паузу да с мыслями собраться, чайку хлебнул горяченького из маленькой пивной кружки, которую почитал превыше иной посуды. Причмокнул слегка. Печенюшки откусил самый краешек, макнув уголок ее пред тем в чай. Не пожевал даже, а языком перешурудил размокшую сладость. - Они, понимаешь, мне кол?хозную наглядную агитацию напоминают.
  Рыба не ловилась и, наложив на снег березовых гнилушек, развел я костерок среди еловых заснеженных островерхих пирамидок. Чай вскипятил. Снег вокруг костерка протоптал двумя ра?диальными канавками. Через канавки лыжи положил креплениями вниз. Лавочка готова. Филип?пыча окликнул, маящегося возле лунок от безрыбья и от убежавших моих "ушей".
  Филиппыча второй раз приглашать не надо. Он лишь из ящика свою кружку стеклянную выудил и мелкой рысцой в своем широченном ОЗК засеменил к берегу. У меня от вида такого в извилинах мозговых выверт случился:
  - Ты, Филиппыч, как тевтонский рыцарь по льду Ладожского озера скачешь - копейка только не хватает.
  Филиппыч мою выверть подхватывет:
  - И намордника...
  - А тебе его и одевать не надо.
  - Вот оно - подрастающее поколение... Супротив старших чего только и не скажут.
  - Филиппыч, мне же скоро пятьдесят...
  - А ума - как у пятилетноего...
  Филиппыч еще что то говорит о моем "юном возрасте", что он в мои пятьдесят неполных лет еще за девками - ого-го... Не то что некоторые, которые, дескать, так и помрут нецелован?ными.
  Наконец чаепитие прервало эту словесную абракадабру. Но ненадолго. Филиппычу в ком?пании больше одного человека не молчать все равно что не дышать. На все у него свой взгляд и мнение. Часто несуразное, но до того неожиданное, что часто оказывается верным. Коммунистов он не ругает, лишь ссылается на старое свое предсказание - "предадут народ и сами капитили?стами станут". И мнение это услыхал я от него, когда пацаном слушал его застольные разговоры с отцом. И даже сам однажды на уроке обществоведения чуть не повторил это высказывание вслух. Что тогда было бы - трудно вообразить. Нынешних властителей почему то "налимьим племенем" зовет, а налимов "егорушками"...
  Сейчас новую "теорью" от него слушаю - что общего между рыбацкой газетой и колхоз?ной наглядной агитацией.
  - ....- читаю я в газете, к примеру, что некто поймал в реке Колыме тайменя весом с акулу. Что тут такого - зацепилась химера эдакая за "мыша" твоего - радоваться бы. Ан нет - с акулой этой обязательно в фотокарцию надо влезть с довольной и глупой рожей - глядишь на нее и дума?ешь.... Думаешь - до чего глупа рыба, если такому недотепе на крючок угодила. Нет, ведь... И рыбак умен, и рыба хитра. Но так вот судьба определила - одному почет, другому дыба. С другой стороны - гляжу на такое - и невольно агитацию колхозную поминаю - вырастила "фекла" бычка весом в тонну. И туда же - на снимок. Ладная, ядреная - а с бычком обнимается. Понятно, что му?жик изведен донельзя. Но ведь и бычок - в "ентом деле" опасен....
  - А какой же рыбак свой успех или "фекла" успех свой трудовой запечатлеть не хочет? Что тут зазорного? Что тайменя выловить, что бычка вскормить....
  - И я не против того... Но, если все газеты и журналы только тем и напичканы, что "удоями и привесами". Тайменя поймал - фотокарточка. В прудишке пацаненок Вася за час кило шишклеи надергал - туды же его с куканом вместе.
  - А сам не ловил что ли шишклею?
  - Нет... Что с ней валандаться. Вот пескарей - тех поудил. Баушка моя их уж очень любила. Ей другой рыбы и не надо было. А мне - пацану - и в радость таскать их круглых да баских. А баушка их и называла то особо - ни где больше и ни от кого не слыхивал - "леденчики". С леден?цами сравнивала, а они раньше в деревне первой сладостью были....
  Филиппыч глаза прищурил и в мысли о былом погрузился. Леденчиков и я ныне половить неплохо. Вкусны пескари в наших речушках - отравами городскими не отравлены, заумностью приманки да снастей не изнежены - что еще начинающему рыболову надо...
  У меня зуд - Филиппыч замолчал. Непорядок в "доме"нашем.
  - Так, Филиппыч, ты возьми и опиши в газеты свои претензии у тебя уж рыболовный стаж чуть не девятьсот тринадцатого года иссчитыватся.
  - Не стаж, и не с девяьтсот тринадцатого - с тридцать восьмого. И не поймут в газетках то. Скажут - что за мухомор старый со своей критикой лезет. Моразм - скажут - свой излечивай, а не реформы изобретай на манер налимьего кодла.
  - И что? Не посадят ведь за критику. Сейчас даже самого президента костерят на чем свет стоит...
  - Так ведь то президентов. Их и раньче не жаловали. Такого говорили, что и не поймешь - откуда и берется что. Все от языка нашего. Как налим в "морде" - швыркается, а толку нет. Уго?дил в ощип, так и не трепещи... А он... Все вывернуться норовит. Но куда там...
  Замолкает Филиппыч. Я в костерок веток подкинул. Хотя и солнце мартовское припекает ладно, однако стоит ветерку прошмыгнуть между елей да за воротник юркнуть, сразу ощущаешь.
  Филиппыч вздыхает - явно не договорил. Я ему вновь наживочку елейную с анисовыми каплями подкидываю.
  - А, може, Филиппыч, в журналах рыбацких детективы печатать. Ну, например, лодку уг?нали, или сети вытрясли. Фактов из жизни немало можно наковырять. Как мужики на опохмелку лодку-дюральку сдали, как лом алюминиевый. Они, чтоб воров в них не заподозрили по ней сперва на тракторе проехали - танкисты бывшие, верно, попались. На Курскую дугу опоздали ро?диться, но подвиг героический совершить хрчется - вот лодчону и придавили слегка - "облинили" малость, как ты бы сказал.
  - А умный мент затею эту разчухал. Так что ли?
  - Примерно....
  - Мужики такие найдутся, но мент? Да еще и умный? Ни в жись не найдется.
  - Но для детектива можно пожертвовать умственной пайкой.
  - Нет, Сергуня, не надо этого в журналы наши. Они, хотя и отчетно-выловный доклад на?поминают, но зла от них не сеется в умы людские. А так вползи туда один детектив про украден?ную лодку, а после пойдет автоматная стрельба... А про жизнь рыбацкую, которая на реке не за?канчивается, надо бы порассказать. Ведь эта болесть, коли прицепится, то на всю жизнь. И всю жизнь человека гложет изнутри со всей ахидностью звериного аппетиту. А то все уловы да уловы. Как про Армию. Послушаешь мужиков - первый год они и не служили, а сразу в "деды" угодили. Про салажный период, если и обмолвятся, то вскользь. И не про то, как гоняли да шпыняли бед?ных. Опять же про то, как и молодыми умудрялись в самоволку сбежать и бормотеньки откушать. Вот описать бы кто взялся "психологичность" мою рыбацкую, скажем.
  - Как у Достоевского в "Преступлении и наказании". Наловил дед рыбы - малу и велику - бабке принес и всю ночь его совесть терзала...
  - Почти... Вот, ты, Сергуня пишешь про жизнь. Ладно другой раз получается. И вот - при?мени свой талантец - на описание моей душевной мучительности и неустройства, когда я без рыбы домой возвращаюсь. Жена моя рыбу не любит. А вот явись я без рыбы - сразу пильба начи?нается. Где прохлаждался.... Другие то вона по скольку ловют... Уж лучше б напился... Я оди?нова в полосу такого вот безрыбья попал, что и не бывало. Но мало того - сказал, что еду на дачу теплицу делать, а сам мимо дачи и на пруд. Два дня просидел - нуль без палочки. Как предстать пред женушкой. Решил на рынок завернуть. Завернул. Три кило плотвы купил. Одна к одной - больше ладошки. Радостный домой заявляюсь. И что думаешь? Вот племя! Только глянула и сразу в лоб - "А не на базаре ли рыбку то прикупил, козлина?" Я и обомлел. Клянусь, божусь - не ве?рит. Больше двадцати лет к тому времени прожили вместе - наскрозь все видит. Да и сам я - гла?зенки туды-сюды бегать начинают, хоть на гвозди шары проклятые приколачивай. Разоблачила. Я думал, по глазам. Нет. Посля уж рассказала. "Ты - говорит - Леша, рыбу то всегда привозишь разномастную - и по размеру, и по обличью. А тут - одна к одной и все неокуни колючие....". На самом деле так. На мелочи попался и в прямом, и переносном смысле. Обычный улов - в нем и ерши, и окуни разных размеров, и плотва, и еще разная рыба. А тут, как на витрине все. Видишь - чем не детектив вперемежку с бабским сериалом...
  - Да, - подивился - И больше не покупал на рынке рыбу?
   - И покупал, и честным трудом выловленную за базарную выдавал?
  - Это как?
  - А очень просто. Чтоб бдительность бабью притупить. Когда улов за уловом хорошие идут, приходится и о неудачах подумывать. А ну опять непруха месяца на два. Тогда как? Вот и химичу. Раз с рыбой приехал, другой. Морозилка рыбой забита. Девать некуда. Самое время, зна?чит, покаятельность изобразить. Мелочь, что наловлю, кому-нибудь из друзей отдаю. А себе ос?тавляю отборную рыбу - с килограмм примерно. Приезжаю и каятельность изображаю. Вот, дес?кать, опять неповезло. Не клевало вовсе. Чтоб безрыбным не выглядеть, (мало ли - встретится кто и про улов спросит), и прикупил малость рыбки. Полнейшая победоносность в глазах бабы. Вот, мол, в каком ежовом теле держит дурака своего. Зато не шипит и не пилит. Но, когда безрыбье на?чинается, всегда могу на базаре прикупить - и рыбы путней, и мелочишки для правдоподобно?сти....
  - Больше не разоблачали?
  - Нет. Один раз битый - вдвое небитей становится.
  - Пожалуй что и так, - соглашаюсь. И не выдерживаю хмыкаю ехидно.
  Филиппыч встрепенулся:
  - Ты, что это удумал, писатель? Почто так расспрашиваешь. Уж не удумал ли чего?
  - Нет.
  - Смотри, Сергуня. Я на тебя гляжу - ты другой раз хуже моей бабы. Слушаеш-слушаешь, а потом -бац - и рассказик. Как про Гуляй-Весло. Так ославил мужика...
  - Так.... Филиппыч... Это... Он ведь достоин того... Или не так?
  - Так то оно так... Но ведь про человека написал. Прочитают где либо - в Москве или еще хуже - американец, знающий русский язык - что подумают?
  - То и подумают. Русский человек - русским и остался. Без мата, рыбалки и водки - тих, как рыба в воде.
  - А оно так и есть. Но, если пишещь про Весло, так написал бы, как он щуку на восемна?дцать килограмм поймал.
  - Ты же сам и обхаешь. Скажешь - и этот про"удои да привесы" записал.
  Филиппыч смешался на миг.
  - А ты про вес не пиши. Фотогрфию не прилепляй. Кто этих щук не видывал. А опиши, как они эту щуку продавали.
  - Детектив, значит...
  - Какой детектив? Народная предприимчивость. Какой дурак умудрится так щуку продать?
  - Как?
  - Сначала ее соседу продал. Тот литру сбегал купил, а остальное деньгами. Водку выпили, деньги от продажи пропили. Разохотились и пошли щуку уже вдвоем к третьему соседу продавать. Там - такая же история. Так и таскали рыбину по деревне, пока та не протухла, да кошки не по?трепали ее.
  Пауза краткая прервалась выдохом Филиппыча:
  - Амба!
  А это и значит "амба". Больше Филиппыч ничего не скажет, про рыбалку вспомнил. Кряхтя поднялся и торопко к лунка поспешил. Минуту спустя и я заспешил следом. Полдня не клевало. А вдруг сейчас и начнется КЛЕВ....
  
  Уха да ЖКХа...
  
  В последнее время стало доставать меня бесклевье и, как следствие, безрыбье. Один раз пустой приехал с реки, другой. А в третий поехал уже с полной уверенностью, ... снова ничего не наловлю. Но не огорчился этому, а, наоборот, на Филиппычев лад стал "философью" развивать. Мол, рыба тоже должна отдыхать от рыбаков настырных, что ей и множиться надо и потомство взращивать, как и всему живому. Но потом раззадоривать себя стал. Что за рыбак, коли не мечта?ешь о щучище пудовой либо выловить за раз тот же пуд мелкой рыбы. Но и тут подлая козявка в мозг пролезла ужейком скользким, зачем тебе этот "пуд". Для спортивного азарту? Так для этого, зачем живое изводить. Для азарту карты есть, да скворечни на каждом углу предлагающие халяву.
  Когда клева нет, вдруг обнаруживаю, на реке интересного не меньше. Народу на льду много, все гоношатся, снуют туда-сюда. Одни скучковались и "для сугреву" принимают водя?рочки сладкой. Про удочки забыли, но не про рыбалку. Руками машут, втолковывая что-то друг другу. Со стороны смотреть - соревнуются мужики, у кого руки дальше втянутся. Другие с льдобуром носятся - лунку за лункой сверлят, будто буровая бригада месторожденье нефтяное пыта?ется отыскать. В стороне от всех одиноким пнем в пустыне Сахаре, на котором аксакалы любят посидеть во время странствия в Мекку, мужичок притихарился. На него и не смотрит никто. За то у него голова, как на шарнире во все стороны вращается, а нос, будто флюгер - то на запад, то на восток вертанется. Этот выглядывает, у кого хоть ершишко малый дернет. И тогда подхватывает свое ящики в "наступление", метрах в десяти от удачливого собрата пристроился. Лунку просвер?лил, с минуту посидел и вперед - тихой сапой. Еще ближе подкрался. Удочку закинул, а сам на соседский кивок косит. У того окунишко хватил. Пока смотрел, как сосед окунька "оприходовал", поклевку прозевал. Да и лешак с ней, с поклевкой то. Надо к обрыбившемуся соседу еще ближе подкатиться. Чтоб совсем рядом быть, как с бабой в одной кровати. Добился своего, у обоих не клюет. Как в поговорке - лиши меня обоих глаз, а соседа хотя бы на один скоси...
  Когда клева нет не скучно. Целое представление увидишь. А сколько услышишь всякого. Впору диктофон куда-нибудь припрятать и при случае включить. Если еще скрытую видеокамеру, как у путнего шпиона, в рыбацком мундировании пристроить, то целое кино получится. Рассказ Филиппыча можно изложить. Все его философско-житейские нюансы словесные преподать в нем. А как жесты его изобразить. Глаза его, выписывающие немыслимую крендельгу многомерную, как на бумаге плоско параллельной пришпилить, чтоб не усвистали они, унося смысл и подного?тину действия. То они ширятся до неимоверности, то под веки скроются, как в путину омута, уп?рячутся. Блеск в них каждому моменту, каждому слову в такт подигрывает.
  Когда у него "зуд" начинается, он меня начинает звать.
  - Сергуня...
  Я молчу.
  - Сергу-ння...
  Еще не настало время, откликнутся. Уж когда "н" в целое завыванье растянется, с неохотой будто откликаюсь. Если момент сей критический пропущу, следует "светское" обращение:
  - Тя, чо, как барина звать? Поди, покалякаем, да по чайку с травкой пивнем...
  Теперь пора и к Филиппычу на чай. Про?сто подойти и чайку хлебнуть не получится. По?тому ящик рыбацкий тащу, чтоб не стоять во время "речей" стариковых. Кто знает, на сколько его заколодит...
  - Без чаю, Сергуня, какая рыбалка...
  - Как и без водки....
  Можно и не водку помянуть. Иное что-либо. Бабу, лет пять назад Ельцина, ныне Путина, стоимость проезда в общественном транспорте или коммунальных услуг.
  Какое отношение все перечисленное имеет к рыбалке? Да самое непосредственное.
  С водкой - понятно. Тема неисчерпаема. Кто-то за благо почитает на рыбалке разговеться, кто-то ярый противник этого. А как коммунальные услуги и их стоимость на рыбацкий промысел влияет?
  Я не знаю. Но спросил Филиппыча и получил исчерпывающий ответ. И вопрос ему задал, чтоб смутить несуразностью интересуемого меня. Куда там. Он лишь носом шмыгнул. Скорее от морозца, нежели от неожиданности поставленного вопроса. Сидели мы с ним у костерка. Под бе?регом тепленочку распалил я. И ветра нет, и от обрыва тепло отражается. Приютно даже. Люблю я это дело - костерок запалить где-нибудь в лесочке ближайшем или прямо на льду. Побывать на реке и у костерка не посидеть, все равно, что хлебово без хлеба хлебать. Сушинку сосновую при?волок с берега. Раскроил ее на мелкие шепки да поленья. Полыхнуло знатно.
  Филиппыч хотел на льду почаевничать. Но я уперся, к костру хочу, как уросливый малый.
  Топор взял и в лес за сушинкой по снегу пополз. Филиппыч для форсу еще посидел на своем ящике и, когда костер разгорелся, двинулся к нему. У меня уже вода в чифирбачке сыграла кипятью, а Филиппыч только намеревается ко мне идти. Подошел. У меня уже и чай рукавицей брезентовой накрыт, как полагается по бичевской науке, парит из-под нее, слегка вкрадываясь в запах дымка.
  Филиппыч подкрался будто, на ящик уселся. Молчит. Не по ему сделано. Вроде сердится. Но нет. Просто, когда он меня звал, у него к тому моменту была истиночка приготовлена. А сей?час обстановка другая, значит и говорить надо об ином. Не торопясь, полукружку пивную достал из ящика, будто курица собственное яйцо. Я это сравнение проглотил - не время словесами раз?брасываться. Может, и приобидится старик. Тогда все действо сведется к поглощению "жаренной воды".
  А тот не спешит. Сахар в чай не накладывает. Из кармана конфету-карамельку достал. То?гда только и хлебнул горяченького. От кипятку посредь февраля засосулило. Упала капля с носа Филиппыча прямо в кружку. Я поперхнулся. Даже закашлялся.
  То ли промолчать и сделать вид, что ничего не произошло - оно так и есть. Но мне эта ка?пля занозой в глаз величиной с бревно. Тут и "отмщенье" приемник подсказал. По нему про ре?форму ЖКХа вещали. Вот, думаю, Филиппыч и "смерть" твоя кащейная. В лоб вопросом ста?рика не бью. То ли смакую уже предстоящую пилюльку, то ли подходец обдумываю, чтоб не по?пасть впросак.
  - А на хрена, нам, рыбакам их реформы. Лишь бы рыба клевала.... - и на другую программу приемник перестраиваю, где штатный "пискарь" завывает пустую арью.
  - ЖКХа... ЖКХа... - бубню - Кому прок от их реформ? Рыбакам, точно никакого. А, Фи?липпыч? - вопросительно гляжу на старика, замкнув бубновый подходец к теме.
  Сосульку носом поддернул дедко:
  - А, чо, Сергунь, думаешь, нету?
  - Нету...
  - Тебе, может, и нет. А мне так уже есть.
  - Это - как? Ну, даешь, ты, Филиппыч...
   - Как про это дело забалобонили по всем радивам и телевизирам, я и призадумался.... Из?вестно, как про реформы заговорили - жди пакость очередную, если рогом не пошоволишь. А, коли прорюхаешь сумять прохиндяйскую, то можно и с реформы, как с паршивой овечки, клок пушной приобресть. Я, значит, к старухе своей подъезжаю. Вот, дескать, супостаты очередной по?бор затевают. По мелкому то ахидье народ не стригет. Уж, если отляшат кусман от кого, так жир?нющий. Слушает баба и в редкий момент в такт моим розмыслам кивает. "Эдак, Олеша, эдак...". Раз кивает в такт, значит, заглатывает наживное. После охать-ахать начинает. Еще подспускаю переметишко. А она продолжает. "Как жить то, Алеша, будем на таку пенсию. Не заплотим за? квартиру, выгонят из квартиры. Хоть бы в дом-интернат, а то ведь и на улицу могут вышуро?вать...". Я еще усугибительного зелья подтрав?ливаю. Жуть, а не перспяктивность. Но посте?пенно и успокаивать начинаю. Мол, не расстраивайся, рыбу то пока не приватизировали. На ней и дотя?нем до дней смертных. Много ли и надо нам. Хлеб да ушица жиденькая. А на праздник и рыбни?чек спечь можно из мучицы пшаничной. Так это все ладно вывел - сам себе удивился. Раньше как было? Не поймал - виноватый. Наловил снова не угодно - куда девать рыбу, как на целинных землях - неурожай беде, а урожай - стихийное бедствие. Одним словом, наплел женке своей мудрой ахиняйства, все проглотила, не поперхнулась. И, чтоб уж совсем закончить свою "полит?грамоту", подсунул рецепт приготовления консервов рыбных - на масле и томате. Для пробы сам и приготовил в духовке провиант консервенный. Понравилось. Сейчас и рыбу чистит, и сама про?дукт ладит - мне не доверяет. Безрукий, дескать. А мне того и надо...
  - Консервы то нормальные получаются?
  - Конечно.... Особенно для нас, старых, удобный продукт. Все кости перепревают. Почти и жевать не надо. Прямо ермалад шоколадный...
  - Взял бы для пробы...
  - Ты, что... - взбеленился вдруг Филиппыч.
  - А что?
  - Ну, ты, Сергунь, будто не луне живешь... Разве можно на рыбалку бабу да рыбное что-либо брать...
  - С бабой, согласен. А консервы то причем...
  - Притом... Вот представь Джордану Бруну.... Костер ему показали, мол, если вмиг не убежишь, то спалим на ем. Пять минут времени на то, чтоб убежать дается тебе. Где будет Джор?дано через минуту уже? За версту, а то и далее. Так и рыба. Почует консервенный дух и за версту от рыбака улетучится вмиг.
  - Ну, уж...
  - Да уж...
  Пока речь свою Филиппыч произносил, чай в кружке его остыл
  - Ну-ко, Сергунь, плесни кипяточку... - и еще конфету выудил.
  Я хотел спросить, не вредно ли на реке конфеты есть. Например, "рачки", от которых не только рыба, но и раки разбегутся, побросав свои зимовальные норы. Но удержался, на сколько очередная "лекция" растянется - неизвестно. А на реке, пока чай старику наливал, да раздумывал о "происках" своих - "завести старый патефон" или нет - рыбак сидящий недалеко от наших удо?чек, выхватил разом двух окушков. Я даже отметил, не мелкие, ибо, когда мужичок окушков в руку брал, голова рыбья из кулака выглядавалась, а хвост с обратной стороны проблескивал. Ка?кие тут беседы. Весь клев проболтаешь. Останешься у "корыта" - ни рыбы, ни хвоста. Да уха от ЖКХа....
  Не деньги лопатой....
  
  Совсем я заскучал. Филиппыч приболел. В больничку угодил. Я апельсин-яблок прикупил, пришел его проведать. Глянул на него и, невольно про Сивку и крутые горки подумалось. Ука?тали, дедка крутые годы-горки. Крепко укатали. Минут десять промаялся возле него. Филиппычу не до разговоров и бесед. Глаза прикрыл. То ли спит, то ли болезнь свою лелеет.
  Сложил фрукты тихонько и удалился.
  Погода самая рыбацкая. И мороза нет, и оттепельной слякотью не пробивает. Лунки не за?мерзают, руки от холода не крючит. Сиди да удь. А тут такая незадача. Поневоле заскучаешь. Не выдержал. Пашке позвонил. Поплакался, что Филиппыча нелегкая скрутила, что от безделья из?нываю.
  Сжалился Пашка. На ближайшие выходные пригласил "составить кумпанью". Но условие сразу выдвинулю жесткое, " в блудословство не впадать". Пообещал на радости. А бесенок в го?лове уж и крутанул ядовитым жальцем и поправку в мозг впрыснул ехидной инъекцией (благо до Пашки не донеслось - "если получится...").
   В субботу задолго до рассвета заурчал под окном "Жигуленок". Минуты не прошло, а я уже сидел, тесно прижавшись к Сашке на заднем сидении, и уже обменялся с Пашкой "любезно?стью" о том, что первая поклевка будет на посту ГАИ, ибо один из задних габаритов у машины не горит.
  Пашка остановил машину, вышел, по чему-то легонько пнул.
  - За бдительность дружище, спасибо. И - считай - "червонец" сэкономил. Штрафные санк?ции на весь коллектив делятся.
  - Думаешь, "тридцаткой" отделался бы?
  - Какая разница? "Червонец" - категория растяжимая. От десяти рублей до десяти долла?ров...
  После замолчали надолго. Лишь, проехав упомянутый пост, снова ожили. Стали шутейно требовать с Пашки "червонцы" свои.
  Пашка не сдается.
  - Цыплят на обратном пути считают...
  Приехали к Гуляй-Веслу еще затемно. Рассвет лишь означился слегка. Встречи с Ефимы?чем я как-то опасался. Вдруг и он мой рассказ прочитал. Но мужики меня успокоили. Зачем Ефи?мычу читать, если он говорит, как по писанному.
  Сашка все же пояснил:
  - Мы ему дали твое творенье часотошных рук почитать. Он мельком проглядел. Хмыкнул пару раз. Промолчал. И даже не матерился - в смысле одобрительном или порицательном.
  - А, вы то, что обиделись?
  - Не обиделись. Что нам обижаться? Тебе самому на себя надо злиться, что таким недоте?пой выказался в литературном произведении.
  - Не обиделись.... А, что тогда в компанию не брали?
  - А то и не брали.... С тобой, как с бабой за рулем, везущей к ветврачу обезьяну с гранатой. Над каждым словом думай. Как оно в башке твоей отзовется. Окунь сорвется, обзовешь его в сердцах. А ты это так вывернешь, что и не подумаешь.
  - Как, например?
  - Ну.... Это... Что он мормышку оторвал...
  - А что тут такого? Мало их отрывают они....
  - Отрывают немало. Но это когда в натуре. А когда по писанному, то это уже вроде басни про бестолкового рыбака....
  - Вы то не бестолковые....
  - М... М... Но у тебя мало окунь убежал. Так он еще и льдобур умыкнул, как рыбнад?зорщик какой...
  Ефимыч приезду нашему обрадовался. На столе вмиг появились чудо-харчи из запасников и погребка. Пашка литровочку "Гжелки" на стол выставил. У Ефимыча, глянувшего на нее даже кадык дернулся. После местной пометной самогонки от "сладенького" у любого дух перехватит, и слюна обильно вспрыснется из одубевших желез.
  Хозяин водку выпил. Глаза у него ожили. И оторвался взор от сияющей посудины. Год его не видел. Лицом он еще черней стал. Заострившийся нос напоминал чей то профиль. Первой мыс?лью, конечно, было - "Пушкин". Но, приглядевшись, отмел сходство Ефимыча с Александром Сергеичем. Помогла жена Ефимыча Полина Федоровна. Когда Гуляй-Весло в запале рассказа назвал ее "моя ведьмачка". "Ведьмачка" недолго выискивала "контраргумент". Секунды не про?шло, а в Ефимыча уже полетели "вострые стрелы":
  - Унялся бы, ты, Мефистополь чумазый....
  Я хотел поправить. Но осекся. Пожалуй - подумал - так и должно быть. Ничего сатанин?ского в Ефимыче нет. Потому непонятное по смыслу и происхождению "Мефистополь", пожа?луй, и к месту.
  Пока сидели за "завтраком", старики неединожды обменялись подобными колкостями, пе?реносясь в уколах из одной научной области в другую. Ефимыч - "Ведьмачка; Федоровна - "Ме?фистополь. Ефимыч - "Судорога", в ответ - "Геморрой". И так далее. До полного ничейного бес?победного конца....
  После второго тоста и про меня Ефимыч вспомнил:
  - Ты. Серега, не всю правду описал.
  - Так вся правда и не пишется. Как мне рассказали, я так и изложил. Лишь поправил чуть.
  - И выставил меня, каким то дурнем. Который ни с того, ни с сего взял и выхлестал все стекла в окнах казенного учреждения. А поч-чем-му?
  - А поч-чем-му? - вторю Ефимычу
  - Во! Почему! Ты уж, где-нибудь правду то допиши.
  - Так я не знаю ее. А понять - понял. У нас никто не признает логики в действиях своих. Особенно по "энтим делом". Логика в действиях - вещь скучная. Потому ее и не признают. Я из этого исходил.
  - Исходить, ты, можешь где угодно и сколько угодно. Но, если взялся описать что-то - пиши правду.
  - Откуда ее знать я могу. И неинтересна она, наверное....
  - Сам - суди....
  И Ефимыч, не жалея "чернил и краски" тут же расписал "свою весельную подноготную".
  - Мне свояк из загранки сеть финскую привез. Я еще молодой был. В Армию еще не ходил. Считай, пацан. А такую снасть дивную имею, ни у кого такой и в помине не было. Хоть и пацан, а сообразил. Похвастаюсь и покажу кому снасть эту, не из дому сопрут, так на реке подкарулят-выследят и умыкнут редкую и доргущую снасть.
  - Она и ныньче то дорого стоит, - Сашка вроде и не слушал рассказ Ефимыча, но слово все-таки свое "веское" вставил.
  - Ага.... Я и думаю.... На люди поплывешь - увидят. Увидят, значит, утащат. Надо где-то втихую сетку ставить. А как? Дело к осени. Вода холодная. Вплавь не полезешь. Про лодки рези?новые тогда только слыхали. Плот сделать? Так его из протоки в протоку таскать замаешься.
  - И что?
  - А то.... На работе мужики, когда курят, о чем только и не болтают. Однажды про презер?вативы заговор затеяли. Один - хвастает - ведро воды в него умещается. Другой "лапшу на уши вешает", как поверх валенок их натягивал, чтоб не намокали. Я их слушал, а сам все про плав?средство шурумкал. И осенило. Ведро воды помещается, а если воздуху в него столько же вдуть. Да несколько десятков вместе увязать. Чем не плавсредство? Легкое. Таскать меж проток - труда никакого не надо. Спрятать в кустах опять же всегда можно. А чтоб крепче средство плавательное было - штуки четыре этих изделия одно в одно затолкать. Каркас связать легкий и штук двадцать четверных презервативов поместить в него. Сразу и посчитал - 80 штук надо всего то. Плюс - за?пас - штук двадцать. Итого - сотня. За два рубля такой ковчег сотворю - Ной позавидует.
  - И сделал?
  - Погоди.... Задумал.... Надо выполнять. В райцентр приехал, чекушку для храбрости тяп?нул и в аптеку. Презервативы раньше только там и продавали. Чтоб контролировать потери рож?даемости. Для этого в Москве - свояк говорил - целый научный институт секретный создали. Я ему не поверил. Так он мне книжку приволок, где мужик, Николай Николаевич, после зоны в том институте работал рукоблудом.
  - Вот, чо мелешь то? Чо мелешь то старый, - Федоровна аж взвилась и угрожающе двину?лась в сторону мужа.
  Но тот руку ладонью вперед выставил:
  - Погоди, Полина. Чесно говорю. И на полнейшем сурьезе.
  - Ты про что мужикам то рассказываешь, забыл, поди...
  - Нет... Ну как можно... Про научный институт...
  - Какой институт? Как в аптеку ходил за срамной болестью....
  - Ак, ты, не путай меня. Про институт то я должон сказать, али нет?
  - Только бы про срамотное болтать....
  - Ладно.... Сбила меня с рассказу на самом эссентрическом моменте.... В аптеку я, значит, пришел.... А до того чекушку выпил. А надо бы поллитру. Ибо не пробрало, язык до нужной обо?ротистости не довело зельём. В аптеке и заявляю чуть не с порога - дайте сотню презервативов. И трояк протягиваю. Рубль еще сдачи должон бы получить. Но что тут началось. Совестить меня стали. Мол, молодой, а такой бесстыжий. Мы - бают - за год столько не продаем. Возьми, пред?лагают, десяток, если такой паскудник. А я упираюсь - сотню надо. Трояк мятый им сую и кричу, мол, сдачи не надо. Видят, что не отделаться от меня. Стали выгребать загашники свои. Но нашли только с десяток. Рассчитался я за них. На улицу вышел. Гадаю - за что такое униженье с оскорб?леньем принял. В руках пять упаковок по паре в каждой. Какое плавсредство из них. Поллитру взял и в парк на скамейке уселся обиду гнать. На соседней скамейке за кустами пацаны гогочут. В женскую баню с дерева подсматривали, их шуганули. Вот они прибежали в парк и в кустах впе?чатленья свои выссказывают. Подозвал я их и презервативы отдал. Мол, вдруг с дерева то бабы их для собственного ублаженья окликнут, так при всех регальях заявятся....
  Разохотились мужики. Еще литровка на стол из рюкзака Пашкиного выпорхнула. Ефимыч облизнулся, как кот. Я напомнил было, что пора и рыбалкой заняться. Но веселая троица дружно стала на погоду пенять, на какие то приметы, если судить по которым, то на реке и делать нечего до двух. Я не стал уточнять - чего "двух" - часов или бутылок. Ибо понял, что после упомянутых "двух" всплывет цифра "три", которую "Бог любит". Затем "четыре угла в хате" и так далее по известному литроисчислению.
  Потому, выпив чаю пару чашек, стал собираться. Решил, что далеко не пойду, до ближай?шего плеса. Не поймаю, так охотку собью.
  Так и получилось. Клева не было. Десятка полтора мелких окушков да столько же ерши?шек. Вот и весь улов.
  Вернулся к Ефимычу уже в сумерках. В избе дым коромыслом. Бывает...
  Федоровна попотчевала меня наваристым супом. Почаевничали с ней, к телевизору уселся. Компания к тому времени уже питейное мероприятие довела до логического завершения -Ефи?мыч храпел в комнатенке маленькой за стеной. Пашка с великим трудом заполз на полати. А Сашка на диване храпел, развалившись вальяжно. Рядом с ним и я уселся. После сытного ужина незаметно задремал. Отвоевал во сне у Сашки местечко. Точнее он сам мне его уступил, съехав незаметно на пол.
  Проснулся от голосов. Четыре утра. Компания уже на кухне в полном сборе. 23 февраля. Праздник. На столе по такому случаю кастрюля браги. Питейцы одной кружкой черпают зелье и разливают по остальным. Они уже "повторили". И разговор у них на полную громкость. И все про рыбалку. Когда и сколько. Невольно припомнился друг Филиппыч с его "удоями и приве?сами".
  Еще день по плесам пошаромыжил. Почти бесполезно. И уехал с другими рыбаками вече?ром домой. Лишь заскочил "на секунду" сказать Федоровне, что уезжаю. Остальные были уже не?вменяемые. Федоровна посочувствовала мне, что без рыбы уезжаю, Но я кивнул на сотоварищей своих:
  - На уху наловил. А у них и этого нет...
  Федоровна посетовала, вздохнув:
  - Мой то, Мефистополь лапотный, ладно.... А Паша то с Сашей зачем так.... Ведь инженера оба. Грамотные. Институты поокончали. И где так пить то приспособились....
  - А в институте и приспособились.
  - Ну, да!
  - Да, Полина Федоровна. А где же еще. В институте и приспособились. А ныне еще и к наркоманству тянутся студенты.
  - Ой, страхи то.... Уж лучше пускай пьют...
  - Или рыбачат...
  - Так рыбалка то тоже без пьянства не бывает. Мой то, как уйдет на реку, так и возвращается редкий день оттуда тверезый. Кто-нибудь да поднесет непутевому...
  Машина под окнами засигналила. "Секунда" явно растянулась. Скоренько с Федоровной попрощался и за порог. По дороге придумал, что с рыбой делать. Сварю ушицы и в термосе ста?рику отнесу в больницу.
  Не удалась рыбалка. И что же? Всяко бывает. Но разочарования нет. Рыбы не наловил, так "тайну" Гуляй-Весла узнал. Это уже немало. Переизбыток во всяком деле не нужен. А в рыбалке и подавно.
  Не деньгу лопатой загребаем, а жизнь рыбацкую проживаем, в которой все хорошо, что в меру. А то, что сверх - рухлядь для баек и, может, литературы даже....
  
  * * *
  
  Не поленился по приезду домой всех ершонков, а их более трех десятков оказалось, почистил. Да еще их "по сортам" разложил. Те, у которых хвост из ладони, сжатой в кулак, выказывается, тех в одну миску. Тех, что совсем в ладони умолекиваются, в другую. Разложил "диво" по целлофановым пакетам и к приятелю поехал. Он меня на дачу пригласил день его рождения праздновать. Мол, шашлыки знатные будут. Шашлыки, конечно, вкусно и сытно, за то двойная уха из ершонков и ершей с угольком да "граммулькой" водки замысловатей и "экзетичней".
  Моя идея сварить уху была принята "на ура". Сразу же загоношились все. Каждый свою лепту в дело вносит. К ершам еще и семужью голову бухнули да тёши ее же. Башка весь вкус ушинный забила.
  Уху сварили, когда уже шашлыками объелись. Похлебали для виду, чтоб действо пустое оправдать и отвернули хари от варева. Мне это и надо. Я из сумки литровый термос с широким горлом вытащил и заправил его ушицей. Для Филиппыча, конечно.
  В палату к нему пришел и вместо "здрасте" любителю "Сережки Есенина" от порога "декларирую":
  - Ты, живой иш-шо, мой старикашка?
  Старик на мою колкость, будто и внимания не обратил:
  - Я чо нам "мухоморам" сдеется? Это вы, молодые, все вприпрыжку мимо жизни да на погостишко.
  Оправдываюсь. Мол, пошутил неудачно.
  - Да нет, Сергунь, наоборот- удачно. Как дела то? Меня завтра выписывают. Подляечили славн. Хоть пляши. Но не стану.
  - А что?
  - Лучше порыбачу. А то опосля танцев то обратно сюды скопычусь.
  - Я, Филиппыч, обрыбился малость. Тебе вот ушицы принес.
  Вытаскиваю "явстыу" и на тумбочку возле кровати Филиппча ставлю. Следом две миски из нержавйки рядом пристраиваю для Филиппыча и его соседа по палате, пребывающего в легкой дреме.
  Филиппыч соседа окликнул:
  - Сашка... Сашка, вставай да присоединяся.
  А "Сашка" лет на пять старше самого Филиппыча. Кряхтя уселся на кровати. Потом, держась за поясницу поднялся и уселся на стул возле тумбочки. Старики взялись за ложки, как по команде. И так же положили и глянули на меня вопросительно. Я, конечно, понял, что от меня требуется. Но нужна пауза. Я ее выдерживаю, всем видом показывая, что не понимаю "мухоморов".
  - Ты чо, Сергуня?
  - А чо?
  -Ну чо" К ухе то полагается...
  - Перец, - издеваюсь.
  Опять старики ложки от стола оторвали и в воздухе держат.
  - Не издевайся, паршивец. Вишь, ложки зависли, будто крылья подстрелленые.
  - ... у старых воронов, - "Сашка" тоже мужик юморной.
  Чекушку для стариков я, конечно, прихватил. А себе, чтобы "сухим" возле них не сидеть, взял банку безалкогольного пива. Банку и выставил.
  - Это чо?
  - Пиво... "Балтика"
  Филиппыч было обрадовался , мол, что от дурня ждать, кроме шерсти клочка. Но прочитал:
  - "Безалкогольное". Ты, мерзавец, что над старыми людьми измываешься, будто "гитлер-фюлер"? Или хочешб. Чтоб в две ложки тебе лоб изхлестали?
  После таких угроз как держать чекушку за пазухой - все равно что булыжник. Выставил. Старики хмыкнули удовлетворенно. Филиппыч свой бокал пододвинул, "Сашка" из своей тумбочки складной стакан выташил, раздвинул и рядом с бокалом поставил.
  - Все разом? Или на два раза? - спрашиваю.
  - На два, конечно, - Филиппыч распоряжается.
  - Не молоденькие уж стаканами то хлестать, - закряхтел в поддержку "Сашка".
  Выпили старики и ложками замахали дружно. Но не, как ветряная мельница, а размеренно и с азартом. Хлебали уху недолго. Много ли надо старым людям? Ложки отложили:
  - Сто лет не едал такой ухи, - "Сашка" похвалил мое варево. Хоть одно "доброе слово" услыхал наконец от "мухоморов".
  - Вкусно. Однако не по правилу, - Филиппыч на похвалы скуп, но, если уж приложится ладным словом, то надолго запомнится оно.
  - Если вкусно, то какие еще "правила"? - высказываю несогласие с "вынесенным приговором".
  
  - А такие.... На хрен морскую рыбу заложил в ершинную уху? Будто водку предложил халвой закусывать. И то знатно, и это сладко. А в сумме, как в суме.
  - Я же, как лучше, хотел, - оправдываюсь.
  - Лучше, чем есть не бывает. Выше задницы, говорят, не прыгнешь.
  - Лешка, не хай ушицу, - вступился за "поваренка" "Сашка".
  - А я и не хаю. Я учу. Они ведь, молодежь, все хотят по своему делать, а нет, чтоб нас - стариков спросить да выслушать.
  - А сам то в его годы слушал ли кого? - старики стали "тешиться".
  - А при чем тут "сам"? Тогда время другое было. После войны то работать надо было, а не байки стариков слушать.
  - А сейчас не надо работать?
  - И сечас надо. Только мы то на страну работали, а нынешние работники на бар горбатятся.
  
  Чекушку старики приговорили. Снова ложками замахали, но уже не так споро и резво, как после "первой", а медленно и с ленцой. Инструмент отложили, Филиппыч снова к обсуждению качества ухи вернулся. Снова попенял мне, что я башку рыбную морскую в уху кинул.
  - Ты, Сергуня, понятливый парень, но бывает, что перемыкает у тебя где-то. Как можно в ершинную уху дурью семужью голову бросать?
  - Так ведь, - снова оправдываюсь - Для навару хотел....
  - Ты, Сергуня, пойми, что уха - это вершина. Как у альпинистов.
  - Ты чо, Лешка, припутал тут етих - верхолазов? Они откель рыбу то возьмут на своих вершинах. Разве что "кильку в томатном соусе" прихватят или привидится им рыба то, когда их с вершины головой вниз сбрящщит?
  - Ну тогда с другого боку попробую подъехать... Давай посудим так.... - Филиппыч озадачен, с мыслями собирается. - Уха - это.... Это.... Понимаешь.... Вот когда.... Ага, сообразил. Жизнь, например....
  Молчим. Смотрим на Филиппыча, в какую его еще замудрь унесет. Но интересно, даже дух чуть прихватывает.
  - Жизни, чтоб смысл придать и наглядно бестолочам показать его, театр придумали. Так и уха.... Верх рыбацкого промысла. Смысл такой же, как для всего нерыбацкого человечества кино с сериалами или театр.
  "Ядику" подливаю:
  - Уха - театр, а рыбы в ней актеры.
  - Не язви, щщэнок.... Вот театр - и есть самя соль жизни. В нем все можно обсказать и примером поучить.
  - А ухой то, как учить?
  - А зачем учить? Всяк сам должон дойти, свой "сценарий" в уху вложить. Вот, для примеру, дать в газете объявление, что собираем рецепты ухи. Да еще и премию объявить за лучший рецепт. Еще рекламу этой затее, как какому-нибудь "сникерсу" да "памперсу", дать. Собрать все рецепты - целая энциклопедия ушинной мысли появится.
  - К чему ты, Лешка, все это?
  - К тому, Сашка, что даже семужью голову в ерштнную уху буздырять, все-равно, что в спектакле "Вишневый сад" танк немецкий выкатить и Швондера на броне. А то там - сад вымирает, сад гибнет. Нет, чтобы лопаты взять в руки да новый сад посадить, так нет - слезами исходят. Вот Швондер и прикатал на танке, чтоб сад ентот коммунии передать.
  - Там же другое.....
  - А какая разница. Можно и такую линию сценарию придать. Так и в уху можно семужью башку сунуть, а можно и "топор", как в сказке.
  - Понял Филиппыч. Жизнь - уха, а люди в ней ершата.
  - Ты, Сергуня, не насмехайчя над стариком. Лучше подумай - для чего рыбалка и что в ней уха.
  - Подумал уже....
  - И ладно. Меня завтра выписывать будут. Сразу же на рыбалку смоюсь, чтобы дух больничный выветрить.
  - Может пару-тройку дней погодишь? Я с делами разделаюсь и присоединюсь.
  - Так и через пару дней и тройку поеду.
  - Ох, Лешка, - "Сашка" заохал - И все тебе, старому неймется. Скопытишься где-нибудь возле лунки, там и помрешь.
  - А что делать против судьбыто? Уж, где уготовано, там и притулимся. А если же в последнем взгляде река отразится, так плохо ли - с собой эти пейзажи захватить в потемки вечные?
  Филиппыча в новую "философию" понесло.
  - Может еще за чекушкой слетать? - поддерживаю это "начинание".
  Старик, будто очнулся. Помолчал:
  - Нет. Сергунь. Это когда мы с батькой твоим по молодости литрами хлебали, так ничего бы. А ныне - шабаш. И так много.... Кабы не уха, так и чекушки на двоих многовато.
  - Так ты только что уху критиковал.
  - Я не критиковал. Просто показать тебе хотел, что везде должно быть разумное начало. Даже в таком деле, как похлёбку сварить. Но это не упрек. Вот поживешь когда.....
  Ничего себе! К 50 годам половина мужского населения вымирает, а этот "мухоморка" все еще, как сорок лет назад, поучает: "Вот вырастешь, Сергуня - инженером станешь...."
  И вырос, и инженером стал, а все в недорослях числюсь. Ну, Филиппыч....
  Филиппыч все же дождался моих выходных, не решившись сразу из "лазарету" в бой.
  Первым автобусом в пятницу выехали с ним в наши "вотчинные" места. Филиппыч раньше чуть не бегом добегал до них, ни разу не остановившись для отдыха. В этот же раз предложил:
  - Ты, Сергунь, беги вперед. А я потихоньку побреду. Сразу после "койки" несподручно бежать то.
  И то ладно. У меня к рюкзаку два ледобура прилажены, провиант почти весь находится. Тащиться мне канительно, всю спину искурочит, плечи нарежет ремнями до покраснения. Кажется и немного всего, но если посчитать все, что в "сидорок" натрамбовано вес чуть не на пуд тянет.
  Пришел я на место, первым делом чайку заварил из термоса. Попить успел, Филиппыч только показался. Подошел ко мне, сел на поваленное дерево, с которого я снег смахнул:
  - Ух... Крутые горки....
  Я поставил перед ним термос, рюкзак. А сам на лед спустился. Филиппыч через четверть часа ко мне присоседился. Я к тому времени "обрыбился", если можно назвать рыбой двух мелких окушков не более мизинца, пойманных и отпущенных с наказом:
  - Батьку с маткой посылайте да братов старших. Чо это они трутничают....
  Филиппыч чай, оказывается. Пить не стал, лишь отдышался и на лед спустился:
  - Ужо обрыбиться сперва надо. К набитой кишке рыба не тянется, - изрек одну из своих "заповедей" рыбацких.
  Клев был обычный, что означает извечное - не клюет, хоть убейся. Филиппыч молчит, что то про себя бормочет. Я по сторонам глазею.
  Тут "Нива" прямо на лед выкатилась. Вся изверченная-навороченная. Фар на ней навешано, как у трехголовой жабы глаз. Из машины компания вывалилась веселая. Трое мужиков и девица. Мужики, будто медвежата зеленые, а мамзелька вся в красном. Да такая визгливая девица, что Филиппыч про нее даже "мудрость" из "закромов" выудил:
  - Баба на лед - удочки на берег.
  А музыка орет еще шире девицы. Мужики снасти вытащили. Буры титановые, удочки заморские. Расселись возле лунок. Но рыбе что "импорт", что свои "патриоты". Не клюет, хот тресни.
  Посидели мужики у лунок минут пять и к машине пошли горячительного хлебнули. Девка еще поросистей визжать стала, да еще и мужики начали жеребцами ржать. Видеокамеру вытащили, фотоаппарат. Объективами туды-сюды, а "натуры" рыбной нет. Неподалеку мужик из деремни сети трясет. К нему один из мужиков побежал с просьбой, мол, дай солидную рыбеху для "натуры". Тот в это время окуня на полкило выпутывал. Дал окуня напрокат "за стакан", естественно.
  С окунем вернулся мужик к своим лункам. Рыбину на крючок посадили и над лункой по очереди держат. Окунь хитрый попался. Мужики его пока держали, он, будто свежемороженый, даже хвостом не трепыхнул. Дали и девице подержать "экземпляр". А эта "народная артистка" захотела, чтобы все было натурально. Сама поставила мужика с видеокамерой, включить велела, а сама к лунке направилась. Пояснила при этом, мол, хочу "золотую рыбку" сама вытаскивать, а вы снимайте. На ящик села и окуня то в лунку ухнула. Да еще и вперед головой. Окунь свободу почувствовал. Собрал всю свою силу и удаль в один "емпульс" (как позднее окрестил этот рывок Филиппыч) и унырнул в глубины свои. Только удочка подпрыгнула и следом в лунку упорхнула. Девица взвизгнула, будто десять Витасов на одной сцене, подпрыгнула. Оператор все снял, как она и просила. Мужики с полчаса по очереди смотрели это "кино" и ржали.
  Мужик сети проверил, подошел за расчетом. Налили ему сперва "за прокат окуня" стакан водки, после столько же "компенсации". Потом, согласно" поговорке "Бог любит троицу" еще. После этого за "стольник" у него купили весь улов. За это тоже стакан. И, наконец. Клюнув "на посошок" поплелся мужичок в деревню свою совершенно пьяный, качаясь, как вымотавшийся работник, но счастливый.
   Филиппыч происходящее комментирует, бормоча:
  - Вот, изверги, смутили Ваську. Четверо детей у него, а он шаромыжит у приблуд разных. Ладно бы выпил и все. Так он теперь две недели будет керосинить. Ладно жена у него боевая.
  Васька шел и пел про "дикие степи Забайкалья, где золото мыл я в горах....".
  - Будет тебе от Зойки "золото", - ухмыляется Филиппыч - "Стольник" этот Зойка у неговыгребет, как бы ни таился. Таковы уж бабы, - вздохнул - Всю подноготную у Васьки выведает. А соседям еще и напоет про "супостата", мол, двести рублей получил за рыбу и все пропили.
  - Ты то откуда все знаешь?
  - А и знать не надо. Мыслительность моя на то указывает. Мне бы в свое время в университете учиться на математика или физика. А мы с батькой твоим по семь классов закончили и послали нас на экскаваторщиков учиться.
  - То-то, я смотрю, ты по особенному труху ледяную из лунки выгребаешь. Все от себя да в сторону. А ты, как ковшом экскаваторным, на себя и в одну сторону.
  - Ак ведь правильно все. Ремесло в молодости полученное за три жизни не пропьешь.
  - И деньги тоже заработанные. - слегка подначиваю. Что делать - не могу без этого. Уж так гладко и складно Филиппыч "науку" свою излагает - прямо песня, а не нравоучения.
  Зазвучала эта "песня" про деньги, экскаватор и, конечно, рыбалку. На реке сидим с Филиппычем, бесклевье с безрыбьем пережидаем с надеждой: "А вдруг!". А что еще скрасит эту сладкую тягомотину, как не очередная байка Филиппыча.
  - Тебе бы, остолопу, только над стариками поизмываться. Над жизнью их трудной трудовой понаизшучиваться. Вы то, вона. В "десятилетках" штаны просиживали сперва. Посля в институтах да техникумах. По пятнадцать лет вам отведено на ученье.
  - И еще лет десять на на чахлых инженерных харчах покормиться....
  - Вот. Видишь. Сколько вам на безделицу отведено. А мы с батькой твоим Женей как? Семилетка, "курсы", армия и все.
  - Как все? А после что?
  - А после вас. Дураков, по учебным коридорам тащили да толкали. Ещи и выдумали оправдание вашему беспутству: "Мы вот не жили, так пускай дети наши поживут". Тьфу..... Пожили? Нет, понятно. Как можете жить, если не робатывали с молодых лет до полнейшей мышечной усталости и ломоты. И уже не будете роботать.
  - Работаем ведь....
  Работаете.... Да тка, как вы работаете, не то что зарплату вам платить, еще и удерживать с вас надо.
  - За что удерживать то?
  - За "энергию" казенную. Что без дела палите. За карандаши да ручки об кроссворды исписанные. За перекуры по часу, за обеденные перерывы по три, за "отгулы" и ....
  Понесло Филиппыча. Брежнева обозвал греком древнегреческим, который довел страну до пьянства и распутства. Ельцина почему то похвалил сперва, а потом, будто опомнившись, обвинил его в сговоре с Зюгановым.
  - Про Путина и говорить не буду.
  - А он то чем тебе не угодил?
  - Вот именно не угодил....
  Я слушаю эту "мудрость", наслаждаясь, как на концерте Аркадия Райкина, на который попал однажды, находясь в командировке в Москве. А когда еще посмотрел, как он чекушкой квадратные метры в квартире намеряет, то и вовсе обалдел от такой пронзительной житейщины.
  Чем не угодил Филиппычу Путин, узнать не удалось, ибо в этот момент у него клюнуло. Да так, что удочка подскочила. Подсек Филиппыч эффектно с "выкрехтом-вывертом". Ух-ты! Ершище то! Завтра про него Филиппыч будет рассказывать, раздирая донельзя указательный и большой пальцы, а через годик рукой и руки разводить.
  Филиппыч не снимает чудище речное с крючка. Поднял за леску и смотрит на ерша, будто на щучищу "на шашнадцать двести" Санчо с Панчей....
  Я про "туристов" вспомнил, опустивших окуня у Васьки.
  - Филиппыч от лунки отнеси. Упустишь.
   Филиппыч вздрогнул. Ерша осторожно взял в руку, с крючка снял.
  - Погляди, Сергуня. Семисят лет живу, шейсят пять рыбачу, а такого не видывал. Ловил ершей крупных, но чтобы такого вот....
  Положил Ерша рядом с валенком. Руки о штаны вытер. То все меня шпынял, что тряпку для рук не беру. А тут и сам забыл про тряпицу, высовывающуюся из-за голенища химчулков.
  Я тоже подошел, рассматриваю великана. Не видал и я такого ершищу. Мужики, что маялись бесклевьем в паре десятков метров от нас, тоже подкатили посмотреть диво. Стали возраст ерша и Филиппыа сравнивать:
  - Ему лет сто поди, - один свое предположение высказывает.
  Другой соглашается:
  - Не меньше. Так что, Филиппыч, он тебе в отцы годится.
  Даже Сашка-стекольщик прибежал, чтобы узнать, почему народ возле Филиппыча кучкуется. Глядел-глядел в свой бинокль, пытаясь узнать причину "общего сбора". Но не узнал и прибежал. Ерша увидел. Хмыкнул. Дескать не велика рыбеха, чтоб ее обсуждать. Мужики на него цыкнули:
  - Ты, харя стекольная, сколь не пыжься, такого не выловишь.
  - Не понимаешь ты, Сашка, энтикету рыбацкого, так и не бельми здеся.
  - Сами вы хари, - обиделся "Стекольщик" и побрел к своему "наседалу".
  Стекольщик - парень не обидыивый, потому и говорят ему все, что в головы лезет. Особенно достается его биноклю.
  Пацаном Сашка о море мечтал. И себя видел, конечно же, капитаном. В военкомате, когда в армию призывали на вопрос: "Где хочешь служить?", ответил, что во флоте.
  Посмотрели на него с подозрением - не идиот ли, что на три года в армию просится. По всем параметрам - гренадер, ему бы в роте почетного караула служить да у Мовзолея стоять на часах, а он - во флот. На всякий случай предложили:
  - А не желаешь ли Александр на переднем крае, так сказать послужить? У мовзолея?
  Сашка уперся. В моряки хочу и баста.
  - На три года ведь уйдешь.
  - А хоть на всю жизнь, - хорохорится.
  На всю жизнь отправить Сашку в морфлот не получилось, а на три - пожалуйста. Попал Сашка на корабль. Сначала, естественно, салажьем. Не смотрят, кто добровольно пошел на флот служить, а кто по разнарядке - все в салагах первое время числятся.
  Но, оказалось, и дальше то не легче. Первой время, отойдя от салажества, помышлял даже в мичманскую школу попроситься, но одумался, рассудив, что мичман по отношению к адмиралу тот же салага. И второй раз пройти путь муштры отказался.
  На память о службе у него бинокль остался. Вещь очень знаменитая, ибо побывала в залоге во всех "чепках" округи под "пузырь" водки. Сегодня сдаст бинокль под залог, а после выкупает по цене, превышающей залог чуть не вдвое. И продолжается этот круговорот бинокля по чепкам больше десятка лет....
  Ерш от взглядов любопытствующих взбрыкнул. Тут и практической пользе пойманного ерша стали думать.
  - Жалко такого в ощип....
  - Хоть сфотографировать бы....
  - Может чучело из него сделать да в музей....
  Филиппыч не Филиппычем бы был, кабы не предложил совсем уж, казалось, несуразно:
  - Отпущу я его.
  - Ты что!
  - Ч чо? Смотри, красавец какой. Он там в своем царстве не только, поди, ершонками командует, но и лещей понукает.
  - Ты еще про корыто бабкино скажи.
  - Не ерничай, - это в мой адрес. Чей еще язык "воробьями" может так разбрасываться? С утра еще у него кончик чесался.
  - А чо такого то? Бабке корыто, Пушкину гонорар.
  Филиппыч, будто и не слышит.
  - Птиц то окольцовывают, - вслух рассуждает.
   А у меня в голове уже "воробьи" чуть не стаей мельтешат. Один про Левшу чирикает без умолку, который бы ершу на иголках выгравировал надпись о том, что выловлен был сей рыбный экземпляр Филиппычем в таком то году. Другой его перекричать хочет про кольцо в жабре, но слышится в этом оскорбительное для рыб, у которых все расписано - кому икру метать, кому оплодотворять её. Тритий и вовсе свищет, что за хвост ерша окольцеват надо.
  Но молчу. Чувствую ехидственную волну, подкатывающую к языку, от которой он маслянеет и вот-вот застрекочет молотилкой.
  Филиппыч между тем свою "рембыттехнику" выуживает из коробушки. Баночку с крючками, мормышками да разной нужной ненужной мелочью открыл, крючок самый малый выбрал, пинцетиком блестящим подцепил и стал священнодействовать. Ерша осторожно взял в ладонь:
  - Сергунь, оттяни ко ему жабру.
  - Какую?
  - Любую.
  Подчинился. Жабру оттянул крючком, который в пальцах держался и не выкручивался да не вываливался. Сам же нить ехидства плету:
  - Вот, Филиппыч, поймают его еще через сто лет, а как узнают, что это именно ты поймал и именно в 2007 году?
  - Очень просто. Ты же в своей писанине отразишь это событие?
  - Не знаю....
  - Не прикидывайся. Ужо, поди, и каверзу придумал?
  - Не придумал, - а сам прикидываю, что такое событие трудно пропустить и не изложить в каком-нибудь рассказике.
  И продолжаю:
  - Даже если напишу, то через сто лет пропадет сие писание в летах.
  - Не пропадет, Сергуня. К тому времени все написанное в одну энциклопедию сведут и в компьютера затолкают. Вроде башки большой и умной будет тот компьютер. Захочет кто-то про ершей почитать, кнопку нажмет соответствующую и все тебе, как на ладони, выложит на экран.
  - А как с разными языками?
  - И с языками разберутся. Я так полагаю, что вся мировая литература будет на русском языке в том компьютере.
  - Ну да!
  - Вот те и "ну да"! Только на русском языке может и звучать литература. Ну посуди сам, как Сережку Есенина на другом языке изложить? Обзовет переводчик пожилую женщину, как Сережка мать "старушкой". Будет это по ихнему звучать, как дряхлая леди и что будет? Скандал. Все леди старше 50 обидятся.
  - И что? У них ведь тоже, наверное, всякие присловья есть.
  - Нет. Я вот в школе немецкий язык изучал, так ни одного слова благозвучного не выловил. А нам немка ох как уши тёрла по ихнему. Тарабарщина и только.
  - А, может, русский язык для них еще трындычишней слышится?
  - Не знаю... Вряд ли. У них же капитализм тама и все про деньги. Это у нас, будто у прокаженных каких, о душе да совести либо о природе. Ты когда-нибудь слышал, чтобы по русски пели: "Деньги! Деньги! Деньги!"?
  - В операх разных или спектаклях....
  - Ну это у ряженных. А у людей?
  - Не знаю я Филиппыч. Что тебе и сказать. Но мне так кажется, что и мы скоро запоем о "маня-манях".
  - Нет. Сергунь, о нас это и споткнется. За это мы и костью в глотках империалистов, что не все на гроши меряем.
  - Тогда другой вариант, - пытаюсь отвернуть Филиппыча от "политических" изысков. - Ерш вдруг сдохнет к тому времени?
  - Сдохнет....
  - И рыбу всю выловят. Не будет ни ухи, ни удочек.
  - Ну это ты загнул! Как это человечество без удочек останется? Где оно тогда душой отдыхать будет?
   - Аппараты изобретут, опять же. Захотел настроения, как на рыбалке, кнопку нажал соответствующую и готово. Аппарат тебя облучает, а ты млеешь как на рыбалке.
  - Ты, Сергуня, вроде парень неглупый, а несешь ахинею. Кнопки, аппараты.... Душа то где в твоих блуднях?
  - А на душу и будет действовать облучение, - плету я по принципу: "говорю-говорю, а сам не знаю, что говорю". Внутренне я согласен с Филиппычем. Никто не заменит человеку живые впечатления. А тем более рыболовную "холеру". Она в его душе и плоти поселилась с самого того древнего момента, когда слез он с дерева (хотите - потому что увидал Еву на берегу реки; хотите - дарвинское обоснование этого факта, когда увидел в сверкающей водной глади под деревом стаю пескарей).
  Но Филиппыча просто так не попросишь, чтобы какую-нибудь байку рассказал - надо ему "дустику подустить на хвост" - вот и мелю Емелей.
  Сашка Стекольщик к нам присоседился. Приемник держит у уха. Но слушает не его, а как мы с Филиппычем пустомельством время убиваем. Молчит. И дальше молчал бы, но у него язык тоже на поганое сносит иной раз:
  - Вот, сунут "электроудочку" под лед и будущее безрыбное вмиг наступит на отдельно-взятом водоеме.
  - Ты, Сашка, чего мелешь. Кому такое в голову взбредет? Рыбу прибъют, а как доставать то будут?
   Сашка не сдается:
  - У нас кто думает прежде, чем делать? Никто. Сунут. Как есть сунут.
  - Нет, Сашка.Не сунут. А ты всякое мечтательство на нет сведешь. Уж лучше слушай свой "матюгальник" и не лезь в серьезные беседы.
   - Ну уж и серьезные. - но все же приемничек достает и к уху подносит.
  - Вот и слушай попсу разную. Аккурат для твоих ушей "аскримент".
  Сашка последнее и не слышит. Что-то в ухо ему из матюгальника влетело, хихикать начал. Я прислушался, ничего особенного - Орбакайте поет. Может, другое что ему слышится. Перед этим неделю в запое кувыркался. Только накануне бинокль из чепка выкупил.
  - Что Сашок, чёртушки напевают на ухо?
  - Нет.... Ты чо, Серега. Просто.... Это.... То ли я ослышался, то ли диктор оговорился.
  - Конечно, ты ослышался.
  - Ну да. Так четко произнес, глухой услышит - не Кристина, а Критина.
  Поспорили, но в конце порешили, не наше это дело, как там эти, что в "матюгальнике" Сашкином засели, друг друга поливают.
  Ерша окольцованного помянули. И тоже на "попсовый" манер. Мол, икра у ершей голубая. Кольцо в жабре. Не подорвет ли это его авторитет и не станут ли ершонки дразнить его "Моисеевым".
  Как мафию не помянуть. Сашка даже "теорию" развил, что, дескать, на льду вокруг одни пенсионеры пасутся - тоже "мафия".
  Филиппыч осердился:
  - А вы стрельцы-опойцы, не мафия ли?
  Сашка парировал:
  - Кабы я "мафиёй" был, не на рейсовом автобусе ездил рыбачить, а на "жипке" каком-нибудь.
  - А пенсионеры на чем ездят? На "жипках"?
  - Нет, но уж больно хотят, чтоб все по ихнему.
  И как, согласно законы "канадских лесорубов", не поговорить "на льду о бабах, .....".
  Филиппыч мне стал пенять:
  У тебя, Сергунь", что не возьмешься описывать, все какие то каверзы да подвохи. У Ваньки Рыбкина жена - красавица. Из-за неё парни не одну башку друг другу разбили, а ты ее как ославил?
  - Как? Ни слова не сказал, а уж тем более написал.
  - А про колготки её?
  - Так ведь их Ванька у нее спер.
  - А в литературном смысле нельзя было, написать, что в магазине купил?
  - Ты что, Филиппыч, какой же мужик побежит колготки покупать в магазин?
  - Ну, для такой девки я бы не поленился не только колготки купить...
  - .... но и презерватив, - всунулся Стекольщик.
  - Тьфу ты, судорожный. Ты хоть к бабе то знаешь с какого боку подходить?
  Сашка смутился. До сорока лет так и не женился.
  А Филиппыч снова мне укор:
  - И вообще, Сергунь. Зря ты про знакомых то пишешь разную шаломуть. Писал бы про кого-нибудь другого.
  - А как про другого то, если не знаеш?
  - Придумай. А то на готовенькое то больно хорошо примостился - чуть где огрех у человека, а ты уж тут, как тут. Шел бы в газетчики.
  - Не-е... Я уж как-нибудь при халяве житейской, пока....
  - .... пока башку не открутят, - куда от Стекольной рожи деться, все очернит. Надо, пожалуй, и его на чисту воду вывести. После Вани Рыбкина....
  
  ОМСА - ЛУЧШИЕ КОЛГОТКИ
  
  Жил Ваня Рыбник в деревне со странным названием Лупополье, переименованной за?глазно в Лимопо. С женой и с детками. Но, как всяк в наших кра?ях тьмутараканьских, с легкой дурью в голове.
  Рыбникам его призвали не потому, что на пирог похож; не потому, что ры?бак заядлый - маленько подавливал рыбеху летом, с бредешком любил по пру?ду поползать. Просто фамилия у него - Рыбкин. А долго ли буквы пере?ставить - вот и переставили. Но когда и почему - теперь никто не упомнит и не скажет. Да и неважно это, ибо поведать-то автор взялся о колготках, а не о трансформации фамилий в прозвища, что конечно не менее занятно, не?жели обсуждение дос?тоинств женского исподнего.
  Просто - не получается напрямую-то. Ну, написал бы, что напялил на себя Ваня колготки спьяну либо "на спор" и пошел по деревне. Пошел и пошел. Чего тут заманчивого для читателя - мало ли кто у нас чем ходит и что выказывает, со сцены голый зад покажут, а зрители аплоди?руют - можно ли удивлять после такого читателя. Но все ж попробую...
  И все ж, извиняйте, издалека. Про деток Вениных чего упоминать - обыкновенные - в меру драчливые, в меру послушные. Жизни еще не повидали - потому воспринимают все как есть. Когда-то научатся понимать жизнь-то нашу: когда-то набьют шишаков на лбах, мозолей на руках-ногах; умом окрепнут, ибо другой отдушины для человека простого в нашей стране не предусмотрено...
  Жена у Вени справная - и по деревенским меркам, и вообще. Высокая, стройная, волосом черна, лицом привлекательна, взором печальным умильна. Холить бы ее Рыбнику, самому в холе с ней лебедками-голубками жить. Но нет, не получается. Во-первых, болтлива безмерно - как уйдет к подругам-кумушкам, либо к себе какую заманит прямо водопад огнедышащий начина?ется - не знаешь, чем и ошпарят - толи кипятком смолистым, толи льдом-шугой тянучей. Во-вторых - на сериалах помешана - ни футбол, ни хоккей посмотреть, ни другую передачу. Третье же из второго проистекает. Сериалы-то рекламой прерываются. Вот и насмотрелась судорожина окаянная. Приходит как-то Ваня с лугов, с покоса, а благовернующая то с порога его встречает - прямо така-растака. Волосенки вздыбила, губки подвела, фартук какой-то на себя цветастый на?пялила.
  Ваня же голодный - сразу за стол. Потчует его жена. А тот не просто есть, а именно жрать хочет, как хищник пернатый. На столе хлебово какое-то парами исходит. А запах непо?нятный.
  Ваня хлеба горбушку отрезал потолще, чтоб рот тоже работал на полную амплитуду, а не только зубы да кишка. Хлебушка шамкнул, ложку хлёбова съел - пресно, безвкусно и на цвет - желто-зеленый - напоминает сами знаете что.
  Он так и спросил:
  - Что?
  - Да, суп... Галина Бланка...
  И даже, как в рекламе - дескать - съешь и далее сплошная любовь. Добавила, за язык, будто тянули:
  - Любовь с первой ложки...
  Вздыбился Ваня, стол толкнул, ложкой о стол шибанул, табурет оттолкнул и на мадам свою разлюбезную накинулся:
  - Эх ты, мать-перемать, нагляделась гадостей-то. Я те покажу любовь енту с ложками. Поварешкой шкваркну промеж ушей...
  И пошел, и пошел... Бедная баба не знает, как утихомирить мужа:
  - Ваня... Ваня...
  А тот еще шибче разошелся:
  - Ты этой гадостью, удобреньем этим химикатным коров на ферме корми - может не до?иться, так ссать будут самогоном...
  Одним словом - скандал. Не понимает мужик - что с него прибабахнутого взять...
  
  С удочками валандаться Ваня не любил. Вот с бредешком по пруду полазить - другое дело, именно та и есть страсть дурья, без которой и человек не человек, а американец какой-то - то ли индеец, то ли бледнолицый с красной рожей.
  Беда только - после такой рыбалки по всей коже у Вани раздраженье получается. Прыщи красные вскакивают, зудятся потом. По неделе и более чесоткой мается-изводится.
  Пробовал мазями разными лечиться, отвары какие-то пил - бесполезно. В штанах по воде лазил - думал от водорослей да тины болезнь - пустой номер, не помогает.
  И также собрались однажды с соседом на пруд. Ваня про болезнь-напасть вспомнил. Прихватить что-нибудь из старой одежки надумал. Все перебрал - то портить жалко; то и не жалко вроде извести, но все равно рука не подымается на вещь. Так бы и ушел голоногим тину мусолить. Но на столе увидал пакетик слюдяной. Взял в руки зачем-то. На конвертике надпись не по-русски - "ОМСА" - "... лучшие колготки" - про себя продолжил Ваня оскоминой застре?вающую в башке словесную булыжину, которая так в мозги шибает похлеще любых памятных догм.
  - Будто шпиголь в башку...- думает Рыбник.
  А пакетик в руках вертит. Крутил его так, крутил в руках, да и вздумал:
  - Вот и проверим сейчас - лучшие ли, - и в сумку с припасами - бутылка, закуска нехит?рая, стакашек - и затолкал
  - Омса - лучшие колготки и снадобье от чесотки,- зарифмовал оскоминную фразу Ваня.
  С соседом бредень подхватили и в верховья пруда отправились. Да еще и обогнули его - чтоб вокруг бредешек протащить и к деревне вернуться. По приходу на место, естественно, сели на бережок, бутылку раскупорили. А еще одну дома пред тем приговорили. По "соточке" ма?ханули за удачу. Одежку в кустах спрятали. Сумку под рыбу, в кармашек которой загашничек еще на один "пузырек" в целлофановом пакете запакованный, Ваня через плечо повесил. И с Бо?гом - за дело...
  Вокруг пруда обошли с рыбалкой - карасей поймали преизрядно. Но и бутылку опусто?шили. Вылезли на бережок после очередного захода - вон - магазин-то, проулком метров сто с набольшим пробеги да площадь пересеки - делов-то. Но как пойдешь по деревне в таком непо?требном виде. Сосед Ванин категори?чески отказался от такой затеи. Ну, а Ваня, принявши уже разгонного, да с похмелья - выпить желал и очень. Разоохотился мужик - какие тут тормоза. Прямо, как был в колготках вместо штанов, которые и в самом деле помогли - ноги не покрас?нели почти, так и пошел в магазин. Перед тем, как площадь пересечь, вдоль улицы зыркнул в обе стороны - не видать ли кого. Слава Богу время сенокосное - по улице некому шляться.
  Убедившись, что никто его не смутит и он никого не огорошит своим видом, засеменил к магазину. Продавщицы Файки он не стеснялся - при такой должности да в таком месте - такое ли увидишь. За бутылкой-то не то что в колготках, но и - скажи только - в бюстгальтере и туфлях на высоком каблуке прискачут, коли приспичит болезнь похмельная либо еще какая завихрь, во?зинкшая при питействе.
  Только ступить на крыльцо Ване, дверь открывается, а навстречу учителка - Вера Тихо?новна - у старшего сына классная руководительница. Увидала Рыбника, чуть авоську из рук не выпустила. Глаза вытаращила - а те и без очков-то у нее большие, а тут в размер лошадиных сделались, а то и более - вот кабы жили в наше время драконы-какие вымершие, так вот эдакие. Смотрит на Ваню. Диво дивное - и только. Волосы на башке взлохмачены; в бороденке жидень?кой то ли ошметки лукавой стрелки, то ли водоросли какие застряли; брюхо голое; на ногах ар?мейские ботинки - одна веревкой привязана, другая шнуром электрическим (чтоб в тине да иле не оставить обувку). И в колготках.
  - Что с вами, Иван...- и отчество позабыв, споткнулась и не с ума видно добавила, - Рыб?ныч?
  Но тот лишь на мгновение смутился и отшатнулся назад, но быстро обрел равновесие ха?рактера и уверенно отчеканил:
  - Так, Вера Тихоновна, жена за солью послала. Огурцы - вишь - солить затеяла, а соли-то в доме ни грамма нет.
  Если б, допустим, какой певец по телевизору выступил в таком виде или политик-какой в Думе на трибуну взошел - не удивились бы и на сотую долю такому обороту люди - что с них клоунов, взять, придурь их безмерная известна. Но тут - мужик деревенский. И потом - что за жена такая,- мужа в магазин в собственных колготках посылает. В наше время все возможно, но не до такой же степени.
  Бочком-бочком проскользнула учителка мимо Вани и восвояси потрусила. Но, разминув?шись, все же обернулась - проверить - не при?виделось ли. Но Ваня уж в магазин заскочил. Все ж глазастая учителка ухватила миг, когда в закрывающихся дверях сверкнули обтянутые колготками худые Ванины ляжки.
  -Чудеса... - только и промолвила. И добавила горько, - Допиваются мужики. Что-то бу?дет...
  А Ваня в магазине сразу быка за рога:
  - Фай, злодейку эту самую с наклейкой...
  Та глазаста - сразу рыбникову обнову узрила. Через прилавок вытянулась:
   - Ты, что, Вань? В себе ли?
   - В себе, в себе... Уж и одеть ничего монного нельзя...
  - Так ты б еще и туфли на высоком каблуке одел.
  - И одену, тебя не спрошу. Нам лимпоповским все равно...
  - Ага... Скоро как те негры будете от безделья всякие стекляшки цветные собирать да фантики от конфет.
  - Нет, Фай... Ты это... Мы это... С соседом бредешком рыбу ловим в пруду. Разговеться бы надо, а одежка далеко. Сама понимаешь - допекет - так и голым к тебе понесесся.
  - И носитесь ведь,- вставила продавщица и, сообразив, что с мужиком ничего страшного не произошло - в смысле умственного здравия - снисходительно продолжила,- Ну хоть в трусах бы прибежал. Уж сколько вас таких было - привыкла. Жена штаны спрячет, так мороз не мороз в трусах и бегут.
  - Так я и думал...
  - Ты - думал? Рыбы-то наловили?
  - Есть малость...
  - Может, продадите с килограмм-то?
  - Давай еще поллитру - и пошли - забирай хоть весь улов - килограммов пять будет...
  - Пять то зачем мне?
  - Ну, два возьми - за чекушку...
  Столковались. Файка магазин закрыла на замок и на пруд за рыбой пошла с Рыбником. Идут, мирно беседуют. В проулок-то заворачивать, а навстречу Рыбничиха выруливает. Увидала парочку-то - Ванька в колготах, в обеих руках по бутылке - разной масти и емкости-вместимости, поллитра "Пшеничной" и чекушка "Русской". И с Файкой на пруд заворачивают.
  По какой надобности Ваня понадобился жене неизвестно, да и не важно. На пруд пошла его искать, но там только сосед на бережку сидит. Он не стал ей объяснять, куда Рыбник ушел и про колготки - знамо дело тоже не упомянул. Мол - за одежкой отправился. И, чтоб задобрить бабу, рыбу предложил отнести домой. Сами - следом придем - пообещал. Да и зачем рыба-то - кто знает, что будет после того, как бутылку еще одну выпьют, а так - будут знать, что рыба дома и пристроена. Бабе осталось лишь поверить и, прихватив рыбу, домой отправиться. И нет, чтоб задами - так нет - надо уловом похва?статься при встрече с товарками. А нет, чтоб в глаза бесстыжие глянуть - не догадалась. Не думалось, видимо бабе, что брешет подлый - ситуа?ция-то слишком простой показалась, чтоб умысел выискивать. Но у нас же как - не соврут, так сбрешут; а не сбрешут, так обманут; а не обманут, так покою лишатся. А кому охота в беспокой?стве пребывать - лучше уж соврать и спать спокойно. На харе у соседа написано - врун - взгля?нешь и послушаешь - верится - то ли от дефицита ума такое, то ли наоборот - умного-то легче задурить, он ведь во всем логику хочет видеть, тайный ход мастей выследить, а ляпни что несу?разное - нет этой логики, а раз нет, значит - истина.
  Растерялись сначала все. Столбами стоят. Рыбник первым очухался и сразу бредни про бредень и рыбу начал нести. Про рыбу-то только обмолвил, тут и же?на пришла в себя. Услыхала, что рыба-то вроде и не ее уже; что ирод на святое позарился, на то, что уже ею в актив личного хозяйства негласно занесено. А свое - оно и есть свое. Родину помните, как защищали, а у нее, родимой, еще и украсть надо. Уж за неукраденное живота не щадили, то за благоприобретенное любому татю башку свернем. Звезданула женка сумкой Файке по кумполу. Та с копыт, Ваня в сторону шарахнулся.
  Файка на траке валяется без памяти, кровь из носа пошла. При виде такого и с обидчицей неладно сделалось - рядом с жертвой свалилась.
  Ванька стоит над живыми не мертвыми глазами лупает. Одна баба валяется, рядом другая - итого две. Но в руках-то у него по бутылке - тоже две, а это не хухры-мухры.
  - Бабы, они как кошки живучи. Оклемаются... - и, поразмыслив так, пустился мелкой трусцой на пруд.
  Там быстренько бредень скрутил и наутек - к кустам, где одежка спрятана. За питием и рассу?дили, что бабы опамятуются, с рыбой разберутся. А нам, мол, мужикам, другое надо дело вершить - то есть душевно на бережку посидеть...
  Колготки и впрямь целебными оказались. Никакой чесотки, никаких прыщей на ногах. С женой помирился. Файке за чекушку деньги отнес. А в колготках тех третье лето по пруду пол?зает - карасей ловит. Но в магазин в них уже не бегает. А то все село переполошил. На следую?щий день после той рыбалки учителка - Вера Тихоновна - зашла - проверить их семейный кли?мат. Встретили ее честь по чести. Чаем с вареньем напоили. Голубками юными пред ней пред?стали:
   Ванюша, сю-сю...
   Ленуша, сю-сю...
  А, вообще, такое ли в нашем Лупопольи Тьмутараканского уезду бывало. И будет - жизнь-то не остановилась. Прошлого у нас не стыдятся, будущее не страшит. Не помрем - так жить будем. Хорошо ли, плохо ли - неизвестно. По совести - это уж точно. Пусть по нашей - тьфутараканской совести. Но она - как ее не называй - либо есть, либо нет ее.
  
  СТРАСТЬ, НЕРАЗЪЕДАЮЩАЯ ДУШУ
  Рыбалка - не работа, не отдых, не обуза, не богатство, но, в то же время, все это, вместе взятое. Почему? Потому, что это жизнь, которую проживает человек, однажды попавшись на крючок страсти.
  Рыбалка, если ей предан, то и она преданна тебе, благодарн. Опора и отдушина в тяжелые дни. Она очищает, возвышает, упокаивает душу.
  Рыбалка прошла через все прожитые мной годы. И, пожалуй, это единственное, что в жизни не бросал, от чего не отрекался и не отступался. И она с лихвой воздала мне за это. Сколько раз на берегах рек, озер, прудов неприкаянная душа вдруг умиротворялась и отступали жизненные напасти.
  Так видится мне рыбацкий удел. Таким хотелось и показать его. Именно, как жизнь человеческая, в которой стержнем для души во времена нынешнего безверья и осталась рыбалка. Может, единственная страсть человеческая, которая не разъедает душу и есть Рыбалка. Это не языческий домысел. Может, и есть это путь Спасения, который ищет человечество многие века, не понимая, что он рядом? Просто перенеси дух рыбацкого промысла в жизнь. Но не тащите следом зарождающуюся похвальбу спортивного безумья, соревновательности и элитарности. Пусть рыбалка будет первобытной и простой. Если не нравится "первобытность", то придайте ей "коммунистический" окрас утопического, но все же идеала....
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"