Язык мой, как и у всякого говорящего - живущего и живого - враг наипервейший. Еще недостатки есть. Такой, например, пообещаю, а отказаться не могу - легче руку на рельсы поло?жить, пусть даже вослед ушедшему поезду. Целое самобичевное писание можно сложить - только читать неинтересно, да и глупо - как на сцену выйти, сделать непотребное и в ожидании аплодис?ментов глупую улыбку на лицо выдавливать.
Недавно - пообещал Пашке - на рыбалку подледную с ним поехать. Но мало - наобещал. Еще и напросился. Даже день выезда приблизительно означили - через пару недель, в последние выходные дни марта. На юбилее Пашкином дело происходило. 50 лет ему стукнуло. Собрались Пашкины сослуживцы, чада-домочадцы и старые приятели - вроде меня, которые с юбиляром в отношениях давних и дружеских пребывают - чуть не с самого детства. За столом говорили о Пашке - его заслугах, делах, и проческой добродетели - присущей ему. А в перекурах - все разго?воры о мужских забавах - баня, водка, анекдоты "про обезьян с гранатой" и промыслы - рыбалка да охота. И там я - не рыбак вовсе - под такую ниагарскую водобойню угодил, что - чудо только - "крышей не повредился". Это на юбилее казалось - "не повредился". Но сейчас сомневаться стал в этом. На рыбалку с Пашкой напросился. Рот разинув, их побасенки о щуках "на шашнадцать двести" слушал. Окуни - размером "в-во" до сих пор в виде расшеперенных на ширину плеч рук - в глазах стоят. "Сорога валом" - тоже из памяти не испарятся и представляется неким поднятым над кораблем рыбацким тралом, из которого серебристым потоком валится, валится рыба.
Панча - так мы Пашку звали с детства самого. Фамилия у него такая - Панчин. От фами?лии и прозвище-имя. Могли и позаковыристей кликуху навесить - многое к тому располагало.
Мы пацанами на футболе помешаны были. А как иначе. Когда такие имена звучали по радио и в бледнолицых зарождающихся теликах - Яшин, Стрельцов, Гарринча, Пеле. А в Англиии проходил футбольный чемпионат. Кабы не дела домашние, в которые нас любящие родители го?товы были впрячь на весь день, то дневали-ночевали на футбольном поле. А тут - огород полей , грядки прополи, туда сходи, это принеси - и так без конца. А в ногах зуд - пролететь бы полю футбольному; пару-тройку лопоухих защитников обвести да в "девяточку" мяч уложить аккурат?ным навесом... Нет, ломай ноги на огороде, "барщину" отрабатывая. На наше счастье в те вре?мена про жука колорадского не знали-не ведали. А то бы... Лучше и не предполагать - целое вой?ско по огородам вместо футбола "рабов" согбенных - Изауров, негров и еще древнегреческих гре?ков Спартаков, поднявших восстание в Риме изнемогали не столько от тяжкой работы, сколько от ущемленного желания погонять мяч.
На Пашку страсть спортивная не распространялась. Целые дни на огороде пропадает - воду в бочку на огороде натаскает с утра, ближе к вечеру всю на грядки изольет и снова с ведрами, как заведенный - туда-сюда, туда-сюда. С леечкой в руках меж грядок с блаженством нескрывае?мым похаживает, будто Мичурин какой, взращивающий рис на кукурузном поле в Заполярной тундре. Как такое можно видеть пацанам. Кликухи так и сыпали в адрес Пашки. Как горох. Полу?чалось только - о стенку, не клеились прозвища к нему. Его и "Мичуриным", и "Пай-малым", и "Огуренком", и "Укропием" - но все впустую. Последняя прилипла было листом банным к Пашке. Но отец его - дядька Прокопий - был в селе человеком уважаемым. И "укропная" Паш?кина кликуха задевала его, потому не прижилась. Но без прозвища в деревне человек - не человек, как собака без хвоста. Если совсем никакое прозвище не навешивается на него, так хоть фамилию переиначат и тогда лишь поуспокоятся любители раздавать бесплатные ярлыки налево и направо. Пашка таким редким экземпляром сословья человеческого и оказался - остался до зрелых годов необъярлыченным острословами. Что-то в нем есть и было такое - то ли в стороне пребывает от "обчества", то ли над ним в каком то своем "измерении", куда ходу нет никому.
По вечерам, когда у нас баталии кипели, почти как на Уэмбли, Панчо шествовал к реке, где кроме него да стариков и рыбаков то не было. Рыба то какая в речке - окушки да ершонки с мизинец. Со стариков - что взять - не то что в футбол, уже ни на какую работу негодны - в руках, как у дитя малого, сил - удочку то поднять не могут. Кроме ерша и не вытянуть никого из реки - путный лещ в омут уволочет такого рыбака - и пикнуть не успеет.
Старики сидят на бережку - носом клюют; махру посмаливают. Тогда лишь очнутся - ко?гда клюнет так, что уделище закачается, либо Пашка орать на них начнет.
- Дедко Олеша, ты, чо за поплавком не глядишь? Тя, ведь окунищщо утащит в реку, как лешачино водяной...
Старики пред Пашкой винятся:
- Да мы, Паша... Не рыбаки ведь... Хо - хо...
Больше всего деду Олеше достается - он сидит по левую руку от Пашки. А парнишка от закатывающегося солнца харю воротит. И все в сторону дедки Олеши.
У нас мяч нет-нет и под берег закатывается после хорошего удара по нему. Но нам не до рыбаков. Лишь обрывки Пашкиных шпыньков в память невольно вписываются обрывочными штрихами.
... Хоть раз Людку свою вичей повоспитывал... - пытает дедка настырный малый.
- Так ведь - отличница, Паша, она круглая...
- Круглая земля... - все знает, на каждое слово приготовлена выверть словесная.
... - Вот... Не выпороли тебя царские жандармы - ты и спишь на ходу...
- Так ведь, Паша... - снова дедко теряется пред нравоученью Панчинской. - За дело не выпороли... Мы добровольцами ладились на Японскую сбежать...
- Не сбежали... - хмыкает и морщится Пашка.
- Так поймали...
- Вот-вот... Меня бы .... - понятно, что не поймали. Пашка миллион способов придумает и деду выложит, а еще столько же в башке неуемной прокрутит.
Дедко и в самом деле, когда - то пацаном с дружком своим в побег подались на Русско - Японскую войну. Тарантас у церковного старосты угнали. Верст тридцать отъехать успели. Сло?вили их. В участок доставили. Вызволил их оттуда хозяин тарантаса. По домам развез и отцам на?казал, чтоб не били парнишек за проступок. Пообещал даже об этом в уездных ведомостях опи?сать, как патриотический порыв молодых людей. Слово свое сдержал. Газетку эту дед Олеша хра?нил всю жизнь и нам не единожды показывал. Газетка старая, пожелтевшая и истрепанная. Буквы тоже старинные со всякими "ерами" и "ятями". А в ней про пацанов, которые в патриотическом порыве решили сбежать в Порт-Артур. Статейку эту мы знали чуть не наизусть. И всяк имел свой план - как бы он добрался - непременно добрался - до далекого Дальнего Востока. Мы ведь опытнее - не в церковно-приходской школе учимся - а в полной средней. И опыт - из книг и фильмов военных - немалый имеем. Что нам через всю страну - до Америки - начнись там война за освобождение чернокожих доберемся...
Эх, время... Не стал я футболистом, даже третьесортным в какой-нибудь не первой лиге. Не свернуло Пашку на мичуринские стези, брать от природы все, что у нее плохо лежит. Закон?чили областной наш Политех в один год, но разные факультеты. В городе и обосновались одном. Иногда встречаемся - детская разница к жизненным приоритетам давно сгладилась и исчезла - а осталось что - то иное - единящее. Иногда Пашку заносит в мою коммунальную холостяцкую берлогу. Но чаще я у него в гостях бываю. Жена его - Наташа - хозяйка знатная. Домашними своими вкуснющими яствами так напичкает, что потом неделю целую при виде еды рыло косит.
Затерялось детство в далях житейщины. Что от него осталось? У Пашки - рыбалка. Он уезжает на нее на несколько дней. После приглашает частенько - на пироги рыбные. Но я, видимо, исключение из правила, что люди к рыбалке равнодушные без рыбы жить не могут. Мне - что рыба, что рыбалка - до одного места. И потому на приглашения Пашкины "на рыбник" отклика?юсь редко.
А страсть рыбацкая и вовсе непонятна. Чтоб собраться на рыбалку - чколько всего учесть надо. Голова кругом. Уравнение с семью неизвестными. А сколько примет надо учесть? Чтоб ве?тер - не с востока дул. Чтоб давление не менялось - можно подумать, что все речные обитатели от ерша, рака и водяного страдают гипертонией последней степени. Чтоб угодить именно на тот во?доем, где непременно будет у рыбы "жор", но попадают обычно на тот, на котором рыба даже не шевелится по причине - одной из вышеперечисленных или все сразу.
То ли дело грибное занятие. После работы в пятницу вышел из троллейбуса за две оста?новки от дома у рынка - и все известно. Торгуют бабульки рыжиками - в выходные надо ехать в одно место. Торгуют груздями - в другое. Тоже и насчет других грибов. Эта "рыбалка" мне по?нятна и мила. И у меня она, как и у Панчи, с детства. Видимо, в каждом мужике дух добытчика живет и не дает ему застояться в бытовых и житейских неурядицах... Времени сколько прошло с тех дней, когда "воспитывал" Пашка стариков. Но лишь сейчас понятно стало - что влекло дожи?вающих век дедков к тихой воде в пердзакатную пору. До чего же нелегкий век достался на долю того же деда Олеши. На Японскую не пустили; на Империалистическую мобилизовали; на Граж?данскую загнали; на Варшаву в войске Тухачевского стаскали. Еще коллективизация с электрифи?кацией - от первой морока, от второй лампочка в сорок ватт под потолком в избе. Финскую и Оте?чественную в тылу отвоевал на трудовом фронте - не сахар тоже, хотя и не стреляют. Потом раз?руха. Трудодни. И вот - на заходе дней своих, сидя на берегу, глядя на гаснущий закат - о рыбе ли да рыбалке думать. Каждый день прожитый и пережитый - история. История невиданных мета?ний, мучений, терзаний, боли, мук, потерь. И редких радостей...
Нам выпало иное - Отечественная отгрохотала, когда явились мы на этот свет. Афган жа?ром пыхнул, когда нам под тридцать уже было. Всё перестроечное блуждание нас, конечно, за?дело, но не раздавило, кажется.
Две недели назад у Пашки юбилей справляли. Мой же еще через полгода. На юбилее том я и напросился с Пашкой на рыбалку. Зима долгая - до грибной страды еще времени - ох сколько. А развеяться на свежем воздухе хочется.
Пашка на празднике своем познакомил со своим другом - Сашкой. Они лет пятнадцать вдвоем рыбалкой балуются. Все реки и озера-пруды облазили в радиусе 100 км от города. Когда гости разошлись, мы втроем остались. На кухне сели - чаи погоняли. После Пашка из холодиль?ника бутылку водки достал. Выпили. Тут их, будто прорвало.
- А помнишь, Сашка...
- А помнишь, Пашка...
И так я им позавидовал, что даже сердце тихо ущемило. Но не злорадно позавидовал. А с каким то умилением в душе. Слушал их внимательно, но улавливал лишь отрывки фраз.
- ... у мужика щука на жерлицу хватила - в лунку не лезет. Он руку сунул и в пасть хыщ?нице. Зубы у ней в задир. Не может - ни щуку протащить сквозь лунку, ни руку вытащить. Так и закоченел...
- ... я ее выволок... - ко мне Сашка обращается - К лодки подвел. За поводок ухватил было. А она - раз - и под лодку сфинтила. Ладонь мне стальным поводком до кости рассекло, - и руку протягивает, на которой и в самом деле шрам еле заметный просматривается - "линией жизни" ладонь поперек пересекает.
- ... Да-да... - поддакивает Пашка - В ней весу то шестнадцать двести было.
Вот тут я брякнул:
- А меня возьмите с собой как ни будь...
Сначала тишина, будто брякнулась с потолка. Секунда-две прошли - оба приятеля враз заговорили, на все лады расхваливая свою забаву. И подытожили:
- Через пару недель едем в нашу землянку на озере. В конце марта рыба пойдет. Ух - ду?шеньку отведем...
И вот дождался - звонит Пашка. Завтра в пять утра они за мной заедут. А я то - все вос?принял, как пьяную болтовню. Об этом и попытался Пашке растолковать - но не напрямую, а как бы окольно, чтоб не обидеть, А также с надеждой отгоняемой от себя - что уговорят.
- Паш, - мямлю - я ведь не рыбачил никогда... Тем более зимой. У меня и одеть то не?чего...
- Не волнуйся. Я знаю. Все приготовил. В пять утра - и никаких гвоздей со шпиглями.
Я еще что-то говорил. Но Панча - упрямей барана - стоит на своем - в пять утра и все.
Пришлось с тихой радостью подчиниться. В пять утра - в костюмчике грибника - стоял у подъезда. Пять минут не прошло - красная "тройка" - закатилась в наш двор; проехала по пери?метру и остановилась возле меня.
За рулем Сашка. Рядом Пашка.
- Заехали таки... - подумал я, не зная - то ли радоваться, то ли огорчаться. То ли заско?чить в подъезд, хлобыстнуть металлической дверью на потеху всему дому и укрыться еще за од?ной дверью - уже деревянной - в своем убежище. Код замка Пашка не знает - поколотит, поколо?тит в дверь - да уймется и уедет со своим дружком. Пока так думал - двери враз открылись - слева Сашка выскочил, справа Пашка. Как будто мысль мою о побеге от них прочитали на моем лице. Рюкзачишко мой куцый взялись укладывать. А в нем грузу - самая малость. Ложка, кружка, миска и принадлежности туалетные - как требовалось в повестке из военкомата, вырвавшей меня однажды из недр моей берлоги на сборы.
Глянул я на хлопотунов моих и чуть не захохотал, ибо некое сравнение в голове сбря?щило:
- Пашка - Панчо, а Сашка - Санчо...
Стою и лыблюсь с глупой улыбкой. И Панчо с Санчей замерли в своем мельтешеньи - понять ничего не могут.
Пашка, будто смахнул что-то с души:
- Поехали, хватит таращиться ...
Пока ехали обратным кружьем по двору два раза на часы зачем-то глянул; глазами двор обвел и по дому своему, в котором - даже темные - свои два окна распознал. Будто прощаюсь, на долгие годы уезжая.
Всю дорогу потчевали меня Санчо с Панчей рыбацкими баешными коктейлями...
... Сане пятнадцатого августа прошлого года тоже 50 лет исполнилось. А 24-го мы уже его - тоже пятидесятилетний рыбацкий стаж - отмечали в землянке, в которую сейчас едем....
- Ты, что Саш, с роддома на рыбалку сбегал? - вставил и я свое слову - уж очень завири?стым это начало очередной байки Пашкиной мне показалось.
- Нет... - Саня заулыбался и в зеркале заднего вида расплылось довосходным светилом его и без того блин-оладьевое лицо. - Отца оставила мама со мной няньчиться. А я орать начал. Батя в тот момент удочку налаживал. Кинулся пустышку искать, чтоб хавальник мой заткнуть. А та запропастилась куда-то. Он по запарке и сунул мне в рот поплавок пластмассовый. Хорошо до?гадался к колечку поплавка леску привязать одним концом, а другой за край кроватки закрепил.
- Ну и ... - подгоняю я Санчу, очень занятным показалось начало бывльщины-небываль?щины.
- Дурак что ли? - Саша по-своему понял мое вяканье.
- Не... Это... - смутился, я.
Но Санчо не придал этому значения и продолжил - то ли ответ на мой недозаданный во?прос, то ли отношение свое к отцовой про делке:
- Дурак не дурак, а рыбак... Мать, когда увидала у меня во рту поплавок, чуть сознания не лишилась. Выхватила злосчастную вещицу из хлебала моего. Я пуще прежнего орать начал. Что мне только и не совали в рот, чтоб заткнулся, ничто не помогает. И пустышку найденную под кроваткой, которой до того радовался больше, чем соске с молоком и мамкиной сиське, И бутылку эту. И сиську. Никакого эффекту. В смысле - положительного. Успокоился, когда обратно попла?вок вставили. Так и сосал его до полутора лет. Отец его, правда, окультурил - в пустышку вместо резинового соска втюхал. До сих пор храню его. Но своим детям его не совал вместо соски. Отец то себе за это всю жизнь пенял.
Замолчали.
- А в прошлом году в декабре умер. И за несколько дней до смерти про тот поплавок вспомнил, когда я приехал с рыбалки и сапоги сжег у костра. Надо же - говорит так жизнь сыну испортить.
- Так ужи испортил...
- А как посмотреть на это. У него уже два инфаркта было. А он по перволедку втайне от матери взял и на пруд умотал. Возвращался - автобус переполнен - рыбаков, как селедки в бочке. Душно. Ему плохо стало. До больницы не довезли...
Еще с десяток километров проехали по чернеющему в лесном белоснежьи асфальтовому шоссе и свернули в деревню, в которой должны оставить машину у знакомого Панче и Санче му?жика со странным прозвищем - Гуляй-Весло. Пашка меня малость просветил - буен мужик во хмелю и непредсказуем. Так то его Ефимычем звать. А заглазно да по свойски - по прозвищу. Обиделся он на рыбнадзорщиков, отнявших у него сети и улов. Подпил с мужиками на берегу и, с веслом на плече, отправился выяснять отношения с охальниками в райцентр за тридцать километ?ров. Там свою обиду выплеснул, как и подобает истинно русскому пьяному мужику, на заведенье, абсолютно не причастное к рыбоохране. Взял и выхлестал все стекла в районной аптеке. Почему именно на аптеку излил свой гнев Ефимыч - ни тогда, ни теперь объяснения не нашел. Не только задержавшему его милицейскому наряду, сострадальцам по рузгульному ремеслу, но и себе. И вину перед аптекарями помнит - даже в ранг некоего почитания возвел упомянутое заведение. Редкий раз не привезет им какой-нибудь "деликатесности" лесной или рыбной. В аптеке тоже люди понимающие - давно простил мужика. Встречают его, как родног. Даже, если похмельем Ефимыч мается, непременно малую мензурочку нальют чистейшего медицинского "сподобья".
Гуляй-Весло гостям рад. Ему уж под семьдесят. Но еще крепок. Лишь лицом черен - от ветров да солнца весеннего. И, конечно, нос - лиловой сплюснутой на левую сторону картофели?ной-"синеглазкой" радужит проослевшую образину. Еще глаз затейны - один напрямую смотрит, а другой с изгибом, будто из-за угла высматривает в собеседнике подвошье какое.
Пока машину во двор заталкивали, Ефимыч новостями деревенскими осыпал щедро - кто опился, кто замерз, кто - взял да и помер беспричинно. Посетовал, что у рыбы "ходу" нет совер?шенно.
В избу зашли. Хозяйка уже и стол накрыла. Нехитрая еде - картошка да к ней полагаю?щиеся деликатесы сельские - грибки, огурчики и рыба малосольная.
- Может молочка кому? - будто извиняясь, спросила у гостей хозяюшка.
- Ты, еще, старая, мужикам каши манновой предложь с дороги...
- Да я ведь так... В городе то молоко - говорят с нефтью мешают...
- С нефти спирт ладят, а молоко и водой разбавлять можно - в ем градуса нет...
за стол уселись. Пашка бутылку достал. В четыре стопки до краев налил, а хозяину в гра?неный стакан - до краев - бутылка и опустела. Выпили под извечный тост - "со свиданьицем" и за еду принялись. После чай попили - с деревенским мягким свежим хлебом, сверхк черничное ва?ренье - лучше всяких пряников.
Покурили и в путь собираться стали. Мне Ефимыч валенки с печки стащил.
- Дежурные, - пояснил.
Я лет сто не одевал эту обувку. Чудно в них, но ногам приютно. Куртешку мою грибни?ковскую тоже изъяли и выдали телогрейку. У Ефимыча и лыжи для меня нашлись - тоже "дежур?ные". Он их с чердака спустил.
- Вот эти должны подойти к валенкам. Не тяжелые и крепление под эти валенки подог?наны.
В рюкзак мой "босяцкий" два каравая хлеба доложили - деревенский. Хозяйка сама его печет. За обедом я его так уминал, будто никогда не едал ничего. Даже подумал, когда из-за стола выходил, кабы не подумали, что проглот городской приехал.
До деревенской околицы шли пешком. Пашка с Сашкой рюкзачищи тащат огромные, лыжи на плече - глянешь на них - туристы из "Метелицы" на Северный полюс шкандыбают, упершись рогом в землю. Позади я со своей котомкой нищенской семеню, стараясь идти с ними в ногу. На лыжи я вставал последний раз почти тридцать лет назад, когда зачет по физвоспитанию в институте сдавал. Помню - надо было два круга по пять километров пробежать. Мороз - под три?дцать. В лес забежали, а дальше - дурни мы что ли круги мотать - приотстали да в лес завернули. Когда все пробегут круг, мы им вослед пристроимся. Со свежими силами враз всех обгоним и в положенное время уложимся. Лыжи не футбол.ю чтоб носиться. Другое дело - если бы предло?жили на "зачет" со сборной преподавателей в мини-футбол сыграть. Чтоб судья нейтральный, не из учителей - ясно кому подсуживать будет. Уж тут мы не один "хет-трик" замутили бы дорогим преподавателям. Об этом и разговариваем в лесу. Даже закурили. Но время идет, а никто на лыжне не появляется. Окоченели совсем. Ничего понять не можем. Вышли на лыжню - навстречу нам преподаватель физвоспитания - рожа от мороза да довольства блином красится. Он оказывается пожалеть решил нас и попусту не морозить. И со второго круга отпустил с миром. Но четверых студентов не досчитался. Ждал-ждал нет и пошел по лыжне. Мало ли что случилось с людьми. Но предполагал именно то, что и было на самом деле - решили студентики "схимичить". В лесу кроме нас никого не было. Ох и потренировался он в матерном словоблудьи в наш адрес. Спасло нас от того, чтоб пересдавать злосчастны "зачет", только то, что мы за факультет играли в мини-футбол и ступили в финале лишь одной команде - преподавателей, в которой и "физкультурник" играл...
До землянки идти километров шесть. Ефимыч ее нахваливал - и тепло в ней, и сухо. Я тащился хвостом за своими товарищами и пытался представить ее убранство. Виделась землянка какой-то киношной. В голове прямо заколодило строчку из песни - "...землянка наша в три на?ката....". Стены из струганных бревен. Потолок тоже. Стол скатертью застелен. И лампочка под потолком. Что в землянке не может быть никакой лампочки и вообще электричества, я начал смутно подозревать еще у Ефимыча, когда тот в опорожненную бутылку налил керосину и Пашке отдал. Я успокоил себя, что керосин печку растапливать.
На половине пути сели перекурить. Я начал соображать - мыло взял, щетку, зубную пасту, полотенце. И еще бритву электрическую. Все вроде нужное. Но, если электричества нет в землянке, то зачем тогда бритва электрическая нужна. Спрашивать про электричество не решаюсь. Если нет - на смех подымут. И без того чувствую себя в компании не то что лишним, но не своим как бы. Спрошу про свет в землянке - засмеют. Как на несовершеннолетнего глядят. Даже загру?жать не стали по полной программе - весь груз сами волокут в своих безразмерных "сидорах". Как спины выдерживают. У меня от маленького рюкзака ремни в плечи врезались - кажется - до самых костей кожу продавили. В лыжню пред собой, когда шли взглядом уперся и голову не под?нять, чтоб по сторонам поглазеть, видами зимнего леса полюбоваться. А то получается - на "при?роде" был и природы никакой не видел.
После перекура еще около часа тащились по накатанному "Бураном" следу. Вот соп?чонку обогнули. Озеро увидели - неправильной формы белоснежная плоскость. У подножия бугра полуврыта хижина, печная труба из снега торчит. Я ее сначала за пень принял, но пригляделся - понял, что и зачем. Поклажу с плеч сбросили. Стали вход в землянку откапывать. Точнее - Панчо с Санчей стали рыть снег - а я просто бухнулся обессиленный на один из их рюкзаков и сижу не в силах ни подняться, ни пошевелить рукой-ногой.
Вот дверь приоткрыта. Приглашают "войтить, их благородье". С великими усилиями за?ставляю подняться себя. Но в дверях надо чуть не пополам складываться, чтоб в низкий проем входной пролезть. И это удается. Зашел в землянку. Через дверь свет падает. А там...
Вот тебе и "три наката"... Вот и струганные бревна, стол со скатерткой... И "радистка Кэт" с портретом Сталина... Портрет, правда, есть - баба костлявая колготки на продажу предла?гает и видимо взор медведеподобных отщельников ублажает.
Пещера да и только. Печка жестяная, труба ржавая. Маленькое подобие стола застелено куском целлофана - изрезанным во всех направлениях. И топчан-полати, на котором какое то тря?пье накидано - то ли матрасы тощие, то ли одеяла ватные. И, будто в насмешку над собой:
- И еще бритва электрическая, чтоб перед "костлявой" бирюком не выглядеть. Только ка?кую "динаму" к ней приспособить, чтоб ножи крутились.... - вот привязалась, оскомина. Взял и взял. Не выбрасывать же ценную импортную вещицу. Да и не тяжелая она, чтоб думать о ней, как о занозе в заднице - только присел а она уж о себе напоминает.
- Ну, как? - вопрос ко мне.
Я себя считаю человеком нормальным и цивилизованным. И на всякого рода наглость всегда ответа не находится. Они еще спрашивают...
- У... А... Э... - хотите, называйте это фразой, хотите буквами. Но - по моему - именно так и общались первобытные люди в своих древних схронах. Эволюционный процесс очеловечи?вания длится уж миллион лет и конца ему не видно. Обратный же процесс может свершиться в один час - как со мной. Жил человеком. И вот стал пещерным обитателем, лишившимся дара речи. А через какое то время и умственные способности утрачу. На всякий случай перемножил в уме 276 на 54. Ответ получил - 14904. Если выберусь - проверю. А за язык так и тянет будто кто - то - где же моя дубина, с которой отправлюсь мамонта добывать. А может, как человека мало?опытного в первобытной жизни, пошлют с палкой-копалкой корешки откапывать...
Все же пришел потихоньку в себя. Сел на топчан. Разглядел - два матраса на нем лежат, какие то попонки поверху - вместо одеял - не иначе. Сижу в оцепенении полнейшем. А сотова?рищи мои, едва дух перевели, суетиться стали. Вот уже и печка топится, пламя по дровам сухим ручейком пробежало и юркнуло внутрь топки. Но сначала дымом пыхнуло из печи. Я даже зачи?хал. Из глаз слезы выступили.
Санчо в печку банку из под кофе затолкал и около огня пристроил. Снова берложина ды?мом наполнилась. Когда они успели воды принести - даже и не понял.
Вода в банке закипела быстро. Санчо ее из пекла выудил. На дощечку-фанерку поставил на столе. Заварки сыпанул. При этом приговаривает:
- "Две жмэни - как Вася-Хохол учил. Две жмэнюшки и брезентушку поверх..."
Снял после слов своих замазанную рукавицу, в которой только что кочегарил в печи, и банку накрыл. Меня при виде такого действа передернуло аж. Да и знобить стало - после ходьбы подостывать стал..Но, когда по кружкам пойло разлили, не отказался, ибо от жажды и сухости рот будто жилами стянуло. Кипяток впору пришелся.
После чаепития на озеро отправились.
- Сначала живцов наловим, потом жерлицы расставим, - пояснили мне "план дейстивия".
На льду Пашка дырок насверлил всем троим. Санчо тем временем удочки достал. Одну мне протянул. Я взял. В руках кручу-верчу ее - не знаю что же с ней делать. Мне и стульчик "пре любезно" поставили у одной из лунок.
- Садись, - Пашка командует. Коробочку с мотылем протянул. Показал, как мотыля на крючок насадить. В чужих руках - просто кажется. А, как сам стал с ним ковыряться, так и вся простота пропала. То он с крючка назад сползает, то вдруг вся краснота с него вытекет и останется одна кожица. Все же справился, как мне показалось. Мормышка в лунку юркнула и в темной воде исчезла. Спуск наладил - подсмотрел, как это Панчо с Санчей сделали. Сижу - поклевку жду. Но рыба почему то мою приманку игнорирует. Парни то - нет-нет да тянут мелкую рыбеху и в садок опускают, осторожно сняв с крючка. Я уж замерзать стал. Встал, припрыгнул пару раз.и в сторону отошел - чай то наружу просится. Пока с нуждой малой справился с минуту времени прошло. Ог?лядываюсь - кивок у моей удочки скачет вверх-вниз, как чумной. Подскочил. Удочку схватил и торопливо стал леску вытягивать из лунки. Выволок рыбеху. Радость захлестнула дикая. Схватил добычу, даже не задумавшись - как несчастная умудрилась за мормышку с хвоста зацепиться. Не до розмыслов было. Рыбешку полосатую с крючка снял. К садку подошел - и моя лепта есть в процессе ловли щук. А вдруг - именно на этого живца и схватит эта, которая "на шашнадцать две?сти".
Перед тем, как живца в садок опустить, еще раз глянул, к глазам поднеся почти самым. Что - то из далекого детства в мозгу прострелило - как ловили с мостков плотвичек и прочую ме?лочь рыбную. Что - то значимое в облике рыбки привиделось.
- Надеюсь сорожка... - важно промолвил и запустил рыбешку в садок.
Тишина на озере ничем не нарушалась. Ни смерча, ни тайфуна не пронеслось над ледяной пустынью. Но Санчо со своего стульчика свалился, а Панчо, как ужаленный вскочил, согнулся по?полам и со всего маху обратно бухнулся на стульчик.
-Что не так то? - вопрошаю и чувствую - еще жару поддаю в свершающееся какое то чудное представление.
Товарищи мои говорить связно совершенно не могут. Лишь пялятся на меня во все глаза, как на гиппопотама египетского - будто вылез он из вод озерных проломив толщу льда. Да рот - то раззявят, то сомкнут - как та рыбеха несчастная, которую изловил.
Наконец один из товарищей все же выдавил из себя какие то звуки:
- Ох... ку... ку...
- И что? - не сдаюсь и не поддаюсь на происки "вражеские".
- Нич.. че.. го... Нич - чего...
Все же поуспокоились. Посчитали живцов - решили, что для первого "замеса" доста?точно и отправились устанавливать свои жерлицы. А меня оставили дальше ловить мелочь.
Но больше мне в тот день поймать ничего не удалось. Посидел минут двадцать. Опять холодать стало. Свернул удочку и отправился в землянку. В ней темно. Прилег, откинувшись на спину и незаметно уснул. А точнее - провалился в какую то иную реальность.
И в ней - другой реальности - встал с топчана, распотрошил свой рюкзачишко. Отыскал электробритву, сунул за пазуху и обратно отправился на лед. На стульчик у лунки уселся. Выта?щил инструмент бритвенный. Конец шнура к удочке прикрепил, а саму бритву в воду бухнул. Даже всплеск услыхал. Да и капли холодные взлетевшие от лунки по щеке ударили. От них какое то прояснение в голове промелькнуло - испортится электробритва от попадания в нее воды, а вещь то импортная - дорогая. На стульчике сижу, по сторонам глазею. Вот Панчо с Санчей воз?вращаются - жерлицы расставили и к стульчикам возвращаются. Санчо на меня пальцем указы?вает и что - то говорит товарищу. Тот тоже на меня глядит и пальцем у виска крутит. Издеваются - думаю - ну ничего, я то знаю на что щук ловить. И чувствую - тяжесть. Руку, которая удочку держит, к лунке тянет. Шнур, кругами закрученный, в струну вытянулся. Одной рукой с тяжестью не могу справиться, другой вцепился. Все равно - не могу справиться.
- Вот она - "хозяйка озерной глуби" на "шашнадцать двести". Позарилась, дура, на им?портную вещицу. То-то - урок будет знатный, космополитка водяная...
Санчо с Панчей ко мне подбежали. И помогают рыбу-кит одолеть. На льду распласта?лись. За шнур схватились. Но нечисть уже троих нас волочет к лунке. Вот-вот лбами шибанемся и всей компанией в щучий ощип угодим - в прорву озерную ухнем.
Ухнули. Шнур я из рук выпустил - надо спасаться, из подледья выбираться. Глаза во всю ширину таращу. Светлое пятно разглядел где - то над собой. Ага - вот она где лунка, вот где спа?сенье. Во все силу выгребаю. Чувствую - выплыву. Но тут про электробритву вспомнил, что ли?шился вещицы знатной. Повернуть уже хотел, но задыхаться стал. Да и вижу - Пашка с Сашкой уже выбрались из воды, лунку расширяют, чтоб я протиснулся - они то худее меня и жилистей. Да к тому же у меня еще и лыжи на ногах. Их бы снять и в лунку просунуть сначала, но боюсь. Что упущу их и утонут они, а мне еще шесть верст выбираться до гостеприимного мужичка Гуляй-Весло.
К проему приблизился. Широкий. Да и ширится еще. Свет хлынул - прямо ослепил меня....
А это Санчо с Панчей с озера пришли, дверь отворили и меня в нашу реальность вернули.
Я сразу от сна не отошел. Что - то им про электробритву ляпнул, которую скормил про?клятущей рыбине. Мужики - благо - ничего не поняли:
- Послезавтра побреешься, - проговорил Панчо.
- А можешь и вовсе не бриться. Как я... - и почесал бороденку Санчо.
- Да я не про то.... - И, путая бытие с отступающим небытием, добавил - Импортная она... Жале.
- А, чо, жалеть то...
- Н е знаю... - совсем в себя пришел. - Так на всякий случай...
- Да... Картина Репина... - проговорил Санчо
- "Грибник на рыбалке", - подытожил Панчо.
Слава Богу - они так и не поняли ничего. А то их опять смерчем каким-нибудь подхва?тило и шибануло моей глупостью, как о стенку горохом. С пробуждением я и название рыбехи из?ловленной вспомнил - окунь. А я то ее сорогой обозвал. Да еще так смачно произнес - "Надеюсь, сорожка....". От эдакой бестолковости и окуня мог инфаркт хватить. Какой рыбине захочется по?пастись на крючок такому олуху - уж лучше в пасть щуке, чем такой позор...
Мужики жерлицы поставили, рыбы мелкой наловили на уху - покуда я в бессознательном состоянии на импортную электробритву пытался щучищу "на шашнадцать двести" захомутать. Вернулись в землянку и за хлопоты принялись - уху "варганничать".
Я, чтоб избавиться от сна и убедиться, что ничего из виденного в реальность не воплоща?лось, пошарил в рюкзачке своем. Понятно - что бред. Но кто его знает. Любая нелепица может оказаться фактом свершившимся. Бритва на месте - и хорошо. Даже вздохнул облегченно и всей грудью.
После ушицы; "ста грамм" - в реальном исчислении полтора литра; залегли на нары и часа два болтали на разные темы. Санчо с Панчой в основном о рыбалке говорили. Когда, сколько поймали; как дотащили. Но ни разу про неудачную ловлю - как про Армию - лишь про тот период службы, когда были "дедами".
Пару фраз и про войну в Ираке вставили. Но тут темы для разговора нет - разворошат янки басурманский муравейник да и сломят себе на том шею.
В конце бесед Панчо ко мне обратился с неожиданным вопросом - снял ли я носки, чтоб ноги отдыхали. А валенки за печкой, мол, повесь на гвоздь сушиться. А то я не знаю всего этого. Когда по лесу набегаешься гонимый грибной лихорадкой, самое милое дело где-нибудь на бе?режку ручейка сесть, разуться и ноги в холодную воду опустить, а обувку тем временем посушить на ветерке и солнце. И валенки у меня сушились, и носки тоже у печки прилажены. О том Пашке и доложил.
Еще какое то время повертелся на жестком топчане под рогожкой-тряпицей и упокоился накрепко. Среди ночи проснулся от холода. Ноги застыли до онеменья полнейшего, даже испу?гался - не поморозил ли их. На Пашку осерчал даже, что послушал его и, сняв носки, не одел их пред тем, как заснуть. Из под попонки нос высунул - дверь приоткрыта. Попонка короткая - на голову натянешь ее, ноги высовываются до лодыжек; накроешь их - уши и лысину холодом при?хватывает.
Пашка проснулся - слышу. Про какую то бабу болтает, которая только что была в зем?лянке и убежала, дверь за собой не закрыв. Я сначала подумал, что опять мне мерещится - уже Пашкин этот рассказ про бабу. Пытаюсь отогнать наважденье. Но и Санчо проснулся от этих бредней сотоварища.
- Откуда, - вопрошает - здесь бабе взяться среди ночи.
- Так дверь же не закрыта, - довод "железный" Панчо изрекает
Но и у Саньки не менее булатной твердости логика:
- Сам, наверное, по нужде вставал и не закрыл дверь...
- Нет, Саня, была баба... Вот - как тебя -ее видел...
- Как же ты ее в темнотище разглядел...
- Ну... Понимаешь... Вижу... И бабу эту видел. Белобрысая. Башка в полушалок укутана.
- Ты, Пашка, думаешь - что говоришь? В темноте, под полушалком белобрысь усмот?рел...
- Так ведь это... Ночью у человека, как у всякого зверя зрение обостряется...
- И нюх с обонянием...
- Во - во... И нюх... От нее духами пахло... "Тройным одеколоном"...
- Ну, Пашка, с тобой все ясно...
Санчо встал. Лампу зажег. И стал у печки колдовать. Минут пять прошло, а может больше чуть и тепло от печки стало расплываться по землянке. Коснулось ступней. По попонку-рогожку забралось тихой сапой. И понесло меня по ласковым волнам в сладкое забытье. Послед?нее, что услыхал - храп Пашкин. Еще Санчо что - то говорил про соней-сурков - мол -наберут их с собой в культурный поход и выпить не с кем. И удаляющееся бульканье водки, наливаемой в кружку; а пару секунд спустя - ху -уп и квакающий звук из Сашкиной пасти...
Проснулся я, как и дома задолго до шести утра. В землянке было прохладно. Санчо с Панчой вели потусторонний разговор - один всхрапывал виртуозно, другой посапывал ему в уни?сон с посвистом. Я сполз с топчана. Валенки нашел за печкой. Решил Саньчин "фокус" повторить - печь затопить.
Не так это просто - как оказалось. Дыму в землянку напустил. А дрова и не думают заго?раться. Хотел с лампы немного для растопки керосинчику слить, но она из рук выскользнула. Хо?тел подхватить ее на лету - не получилось. Что - то сбрякало громко под столом. Лампа упала на кастрюлю с ухой. Крышка кастрюли крутнулась и "светоч" оказался в ухе. Пашка проснулся. По?нял - творится что-то неладное.
- Сань... Сань...
- Чего... А...
- Ну встань, Саня... Прогони этого безрукого чечаку от камбуза и печки...
- А, чо...
- Откуда я знаю... Слышишь - керосином воняет. Лампу уронил.
- Как?
- Вот... Из рук выскользнула, - пытаюсь оправдаться.
- У него оказывается руки есть... Из рук то не выскальзывает ничего... Это, когда их нет - выскальзывает...
- Так я ...Это...
- Сань, ну ты встаешь или нет?
- Встаю-встаю...
- Печку затопи...
- Я, чо, не знаю, - и стал выползать из под своего "пуховичка" Саня, поеживаясь и дрожжа всем телом.
Я тем временем лампу из ухи выудил. О себя стою и вытираю. Саня спичку зажег. В ее свете меня увидел. Выдохнул.
- Паш, мы сегодня без завтрака остались.
- Это как?
- А так... Этот - как ты его назвал, Чучеко - лампу в хлебово ушинное уронил...
- Ну - у...
- Ну...
- Да... Вот как получается,... Вытащили его - как человека - из вшивотины комму?налки...
Я не дал договорить:
- Да моя коммуналка... Верх цивилизации, по сравнению с этой норой... Там - и свет, и газ, и туалет теплый... А здесь чего?
- Все, чего в коммуналке твоей нет, - парировал Панчо.
- И все, что в коммуналке есть, - добавил Санчо.
- Мудро... Прямо, как у древнегреческих греков - все есть.
- Ага...
- Да, если б мне сейчас предложили сочинение написать о первобытно-общинном строе - я бы вот эту яму и описал и ее обитателей...
- А, если еще и видеокамеру тебе безрукому в руки, то еще и фильм снимешь - "Миллион лет до нашей эры - 2"
Незаметно эта перебранка перешла в дружеское подначиванье. Оказалось, что и Санчо, и Панчо предпочитают по утрам чай с бутербродом, а ворчали "для порядку" и "разнообразия пер?вобытно-общинной жизни".
После чаепития мужики пошли жерлицы проверять. Я в их компании был лишним. Си?деть на лунке и смешить озерных обитателей и "земноводных" своих сотоварищей не хотелось. От безделицы мне в голову вдруг блажь взбрела - на сопчонку взобраться и скатиться с нее на лыжах к озеру. Как в детстве когда - то. Чтобы от скорости дух захватывало, чтоб ветер в лицо стегал дослезно.
С великим трудом осилил подъем. Не круто - но лыжи в снег проваливаются и взад скользят. На верху обернулся. Кругом деревья да кустарник. Представил - как меж ними надо крендели-завитухи выписывать. Даже два следа от лыж привиделись огибающие самую мощную сосну с двух сторон. И вопрос - а сам то я где буду? И ответ - по стволу размажещься, как паштет печеночный. Которым частенько по утрам балуюсь за чаем.
Постоял, дух перевел и взад стал спускаться. Пашка с Сашкой на озере жерлицы уже про?верили. Точнее - что их проверять, если не один флажок не сыграл. Я думал - они уже щук на?гребли воз. А у них ни одной. Попрятались, видимо, прослышав о прибытии таких асов рыбалки в глубины да под коряги. И на следующее утро не одной поклевки.
Собрали утварь свою рыбацкую и в деревню двинули. Обратно идти веселей - и лыжня протоптана, и груза меньше - рыбы не поймали, а припас весь поели. В рюкзачке моем лишь туа?летные принадлежности. И - вспомнилось - электробритва.
Ефимыч Гуляй-Весло приходу нашему обрадовался. Посочувствовал нашему "безры?бью". Хозяйка стол накрыла. Все - как полагается - поллитра украшением посредь стола, как Спасская башня взор притягивает своей вычурнустью - Пашка такую специально для Ефимыча купил. Водка та же, но посудина заковыриста. Хозяин на нее, как кот на на золотую рыбку в аква?риуме таращится. Так - кажется - сейчас ее и сглазит. Панчо это приметил:
- Ефимыч, некашпирошь, ты бутылку... Тяпни...
- И то дело, - охотно соглашается хозяин - Пока мою старуху дождешься - либо желание пропадет...
- Уж пропадет у тебя желанье, - прервала хозяюшка мужа. - Как же может пропасть то - чего уж лет двадцать, как нет...
Ефимыч стакан "дежурный" осилил. На еду накинулся. Слова жены мимо ушей будто пропустил. Но, когда прожевал закуску, слово свое в оправданье вставил.
- Ты, что это меня перед народом позоришь? Я когда молодым то был так - ого-го...
- Всю жизнь у тебя это "ого-го", мерин лешачий...
Может перебранка и дальше бы продолжалась. Но Пашка их урезонил:
- Вы, голубки. Унялись бы... Нам ехать пора...
Угомонились. Ефимыч решил тост сказать. В компании пили только мы с ним. Пашка за компанию с Сашкой, которому за руль садиться. От водки отказались. А я какой "пивец" - две рюмки выпил - и все у меня перед глазами поплыло. Взгляд ни на чем не может остановиться; мысли вразлет - не одну не уцепишь. Да еще и захихикал не к месту. Когда Ефимыч предложил помянуть жертв "иракской агрессии".
- Ты, что? - удивился Пашка.
Я в реальное измерение вернулся.
- Да вот - думаю. Зачем я электробритву с собой брал?
- А зачем?
- Не знаю...
- Чтоб в следующий раз ничего лишнего не тащить, - пояснил Сашка.
У меня к тому времени хмель стал улетучиваться из мозгов и я подумал - а будет ли дру?гой раз? Но тут в полупьяных грезах на солнышке ласковом весеннем окушок, обозванный сорож?кой, взыграл. Шука - "на шашнадцать двести" - откусившая опущенную в лунку электробритву, выгнув на миг акулью спину, скрылась в темной глубине озера. Где, верно, похваляется пред своим сородичами своей удачей. Теплом обдало - то ли водочным, разлившимся по телу; то ли от печки, когда блудная баба около нее скользнула, взметнув жар подолом цветастой юбки. Лампа, потешно крутнувшись, словно соскочившая с крючка рыбешка, ухнула в уху вместо охальницы "на шашнадцать двести". И - совсем кажется неуместно - вспомнил про свой компьютер, стоящий в углу комнаты у окна, который увлек в свое время до того, что ночи не спал, просиживая пред ним.
И ответ наметился. Причем - компьютер вписался в эту цепь поиска ответа. Грустно стало. Как бы не оказалась рыбалка ЕЩЕ завлекательней виртуальной потехи....
Удои и привесы
Заманили меня Пашка с Сашкой в рыбачество да и бросили. Я раз с ними съездил, другой и все - попался, как на кукан ершище. А они на меня обиделись после того, как я рассказ написал о первой своей рыбалке с ними и вообще. Я их в нем Панчей и Санчей окрестил шутейно, а им это не по нраву пришлось. Их я такими знающими и опытными рыболовами показал - на доску почета впору помещать. А они губешки надули. Из жизни друга своего давнего эпизод вставил, как он пьяный ползком из канавы выбирался. Думал, проклянет и здороваться не будет. А он возгор?дился. Ух - говорит - как здорово все описано, будто на пару по канаве ползали. А Пашка с Саш?кой обиделись. Брать на рыбалку не отказываются, но находят миллион причин, чтоб отказать мне в компанействе.
Но худа без добра не бывает. Друг моего отца Алексей Филиппыч, узнав про мою "бо?лезнь", впился пиявкой в мою инфицированную рыбацкой болезнью плоть и чуть не каждый день звонит. На рыбалку зовет. Ему, что делать. Пенсионер и проезд в автобусе бесплатный. А у меня забот выше головы. Я и сам рад бы с ним каждый день ездить на рыбалку, но приходится отказы?ваться - "жись" такая.
Когда же вырвемся вдвоем на реку - радость для обоих. У меня - от дел оторвался, у Фи?липпыча - напарник желанный. Раньше то они с отцом промышляли. Но отец сначала болел, а по?том и вовсе помер. Во мне старик замену своему дружку, с которым еще босяками малыми пес?каре ловили, нашел. Даже иногда ошибается и по запарке меня Женькой зовет.
И еще рассказы всякие из его уст сыплются водопадом. Темы всякие, выводы неожидан?ные, а говор - как у артиста Мишки Евдокимова, что ни рассказ, то бывальшина....
- Я, рыбак... Но газеты и журналы рыбацкие не читаю.
- Я что так....
- Как тебе сказать... - Филиппыч замялся на секунду, и чтоб заполнить паузу да с мыслями собраться, чайку хлебнул горяченького из маленькой пивной кружки, которую почитал превыше иной посуды. Причмокнул слегка. Печенюшки откусил самый краешек, макнув уголок ее пред тем в чай. Не пожевал даже, а языком перешурудил размокшую сладость. - Они, понимаешь, мне кол?хозную наглядную агитацию напоминают.
Рыба не ловилась и, наложив на снег березовых гнилушек, развел я костерок среди еловых заснеженных островерхих пирамидок. Чай вскипятил. Снег вокруг костерка протоптал двумя ра?диальными канавками. Через канавки лыжи положил креплениями вниз. Лавочка готова. Филип?пыча окликнул, маящегося возле лунок от безрыбья и от убежавших моих "ушей".
Филиппыча второй раз приглашать не надо. Он лишь из ящика свою кружку стеклянную выудил и мелкой рысцой в своем широченном ОЗК засеменил к берегу. У меня от вида такого в извилинах мозговых выверт случился:
- Ты, Филиппыч, как тевтонский рыцарь по льду Ладожского озера скачешь - копейка только не хватает.
Филиппыч мою выверть подхватывет:
- И намордника...
- А тебе его и одевать не надо.
- Вот оно - подрастающее поколение... Супротив старших чего только и не скажут.
- Филиппыч, мне же скоро пятьдесят...
- А ума - как у пятилетноего...
Филиппыч еще что то говорит о моем "юном возрасте", что он в мои пятьдесят неполных лет еще за девками - ого-го... Не то что некоторые, которые, дескать, так и помрут нецелован?ными.
Наконец чаепитие прервало эту словесную абракадабру. Но ненадолго. Филиппычу в ком?пании больше одного человека не молчать все равно что не дышать. На все у него свой взгляд и мнение. Часто несуразное, но до того неожиданное, что часто оказывается верным. Коммунистов он не ругает, лишь ссылается на старое свое предсказание - "предадут народ и сами капитили?стами станут". И мнение это услыхал я от него, когда пацаном слушал его застольные разговоры с отцом. И даже сам однажды на уроке обществоведения чуть не повторил это высказывание вслух. Что тогда было бы - трудно вообразить. Нынешних властителей почему то "налимьим племенем" зовет, а налимов "егорушками"...
Сейчас новую "теорью" от него слушаю - что общего между рыбацкой газетой и колхоз?ной наглядной агитацией.
- ....- читаю я в газете, к примеру, что некто поймал в реке Колыме тайменя весом с акулу. Что тут такого - зацепилась химера эдакая за "мыша" твоего - радоваться бы. Ан нет - с акулой этой обязательно в фотокарцию надо влезть с довольной и глупой рожей - глядишь на нее и дума?ешь.... Думаешь - до чего глупа рыба, если такому недотепе на крючок угодила. Нет, ведь... И рыбак умен, и рыба хитра. Но так вот судьба определила - одному почет, другому дыба. С другой стороны - гляжу на такое - и невольно агитацию колхозную поминаю - вырастила "фекла" бычка весом в тонну. И туда же - на снимок. Ладная, ядреная - а с бычком обнимается. Понятно, что му?жик изведен донельзя. Но ведь и бычок - в "ентом деле" опасен....
- А какой же рыбак свой успех или "фекла" успех свой трудовой запечатлеть не хочет? Что тут зазорного? Что тайменя выловить, что бычка вскормить....
- И я не против того... Но, если все газеты и журналы только тем и напичканы, что "удоями и привесами". Тайменя поймал - фотокарточка. В прудишке пацаненок Вася за час кило шишклеи надергал - туды же его с куканом вместе.
- А сам не ловил что ли шишклею?
- Нет... Что с ней валандаться. Вот пескарей - тех поудил. Баушка моя их уж очень любила. Ей другой рыбы и не надо было. А мне - пацану - и в радость таскать их круглых да баских. А баушка их и называла то особо - ни где больше и ни от кого не слыхивал - "леденчики". С леден?цами сравнивала, а они раньше в деревне первой сладостью были....
Филиппыч глаза прищурил и в мысли о былом погрузился. Леденчиков и я ныне половить неплохо. Вкусны пескари в наших речушках - отравами городскими не отравлены, заумностью приманки да снастей не изнежены - что еще начинающему рыболову надо...
У меня зуд - Филиппыч замолчал. Непорядок в "доме"нашем.
- Так, Филиппыч, ты возьми и опиши в газеты свои претензии у тебя уж рыболовный стаж чуть не девятьсот тринадцатого года иссчитыватся.
- Не стаж, и не с девяьтсот тринадцатого - с тридцать восьмого. И не поймут в газетках то. Скажут - что за мухомор старый со своей критикой лезет. Моразм - скажут - свой излечивай, а не реформы изобретай на манер налимьего кодла.
- И что? Не посадят ведь за критику. Сейчас даже самого президента костерят на чем свет стоит...
- Так ведь то президентов. Их и раньче не жаловали. Такого говорили, что и не поймешь - откуда и берется что. Все от языка нашего. Как налим в "морде" - швыркается, а толку нет. Уго?дил в ощип, так и не трепещи... А он... Все вывернуться норовит. Но куда там...
Замолкает Филиппыч. Я в костерок веток подкинул. Хотя и солнце мартовское припекает ладно, однако стоит ветерку прошмыгнуть между елей да за воротник юркнуть, сразу ощущаешь.
Филиппыч вздыхает - явно не договорил. Я ему вновь наживочку елейную с анисовыми каплями подкидываю.
- А, може, Филиппыч, в журналах рыбацких детективы печатать. Ну, например, лодку уг?нали, или сети вытрясли. Фактов из жизни немало можно наковырять. Как мужики на опохмелку лодку-дюральку сдали, как лом алюминиевый. Они, чтоб воров в них не заподозрили по ней сперва на тракторе проехали - танкисты бывшие, верно, попались. На Курскую дугу опоздали ро?диться, но подвиг героический совершить хрчется - вот лодчону и придавили слегка - "облинили" малость, как ты бы сказал.
- А умный мент затею эту разчухал. Так что ли?
- Примерно....
- Мужики такие найдутся, но мент? Да еще и умный? Ни в жись не найдется.
- Но для детектива можно пожертвовать умственной пайкой.
- Нет, Сергуня, не надо этого в журналы наши. Они, хотя и отчетно-выловный доклад на?поминают, но зла от них не сеется в умы людские. А так вползи туда один детектив про украден?ную лодку, а после пойдет автоматная стрельба... А про жизнь рыбацкую, которая на реке не за?канчивается, надо бы порассказать. Ведь эта болесть, коли прицепится, то на всю жизнь. И всю жизнь человека гложет изнутри со всей ахидностью звериного аппетиту. А то все уловы да уловы. Как про Армию. Послушаешь мужиков - первый год они и не служили, а сразу в "деды" угодили. Про салажный период, если и обмолвятся, то вскользь. И не про то, как гоняли да шпыняли бед?ных. Опять же про то, как и молодыми умудрялись в самоволку сбежать и бормотеньки откушать. Вот описать бы кто взялся "психологичность" мою рыбацкую, скажем.
- Как у Достоевского в "Преступлении и наказании". Наловил дед рыбы - малу и велику - бабке принес и всю ночь его совесть терзала...
- Почти... Вот, ты, Сергуня пишешь про жизнь. Ладно другой раз получается. И вот - при?мени свой талантец - на описание моей душевной мучительности и неустройства, когда я без рыбы домой возвращаюсь. Жена моя рыбу не любит. А вот явись я без рыбы - сразу пильба начи?нается. Где прохлаждался.... Другие то вона по скольку ловют... Уж лучше б напился... Я оди?нова в полосу такого вот безрыбья попал, что и не бывало. Но мало того - сказал, что еду на дачу теплицу делать, а сам мимо дачи и на пруд. Два дня просидел - нуль без палочки. Как предстать пред женушкой. Решил на рынок завернуть. Завернул. Три кило плотвы купил. Одна к одной - больше ладошки. Радостный домой заявляюсь. И что думаешь? Вот племя! Только глянула и сразу в лоб - "А не на базаре ли рыбку то прикупил, козлина?" Я и обомлел. Клянусь, божусь - не ве?рит. Больше двадцати лет к тому времени прожили вместе - наскрозь все видит. Да и сам я - гла?зенки туды-сюды бегать начинают, хоть на гвозди шары проклятые приколачивай. Разоблачила. Я думал, по глазам. Нет. Посля уж рассказала. "Ты - говорит - Леша, рыбу то всегда привозишь разномастную - и по размеру, и по обличью. А тут - одна к одной и все неокуни колючие....". На самом деле так. На мелочи попался и в прямом, и переносном смысле. Обычный улов - в нем и ерши, и окуни разных размеров, и плотва, и еще разная рыба. А тут, как на витрине все. Видишь - чем не детектив вперемежку с бабским сериалом...
- Да, - подивился - И больше не покупал на рынке рыбу?
- И покупал, и честным трудом выловленную за базарную выдавал?
- Это как?
- А очень просто. Чтоб бдительность бабью притупить. Когда улов за уловом хорошие идут, приходится и о неудачах подумывать. А ну опять непруха месяца на два. Тогда как? Вот и химичу. Раз с рыбой приехал, другой. Морозилка рыбой забита. Девать некуда. Самое время, зна?чит, покаятельность изобразить. Мелочь, что наловлю, кому-нибудь из друзей отдаю. А себе ос?тавляю отборную рыбу - с килограмм примерно. Приезжаю и каятельность изображаю. Вот, дес?кать, опять неповезло. Не клевало вовсе. Чтоб безрыбным не выглядеть, (мало ли - встретится кто и про улов спросит), и прикупил малость рыбки. Полнейшая победоносность в глазах бабы. Вот, мол, в каком ежовом теле держит дурака своего. Зато не шипит и не пилит. Но, когда безрыбье на?чинается, всегда могу на базаре прикупить - и рыбы путней, и мелочишки для правдоподобно?сти....
- Больше не разоблачали?
- Нет. Один раз битый - вдвое небитей становится.
- Пожалуй что и так, - соглашаюсь. И не выдерживаю хмыкаю ехидно.
Филиппыч встрепенулся:
- Ты, что это удумал, писатель? Почто так расспрашиваешь. Уж не удумал ли чего?