Почти четверть тысячелетия прошло с той поры, когда жила в Яранской стороне Варварушка. Скромница да искусница. Лёгкая во всяком деле, потому что жизнь трудная была. Если ещё на себя тягость да квёлость наводить, так не одолеть груз забот и бед.
Деревня, в которой случилась эта исторя, называлась Горшечники. Название само говорит, каким промыслом занимались селяне. Налаженное дело, налаженный сбыт. Чего бы ещё искать, но неуёмные яранцы искали всякие чудесности да красоту...
Многое, что случалось в ту пору, видится ныне в переломленном свете: что-то домыслено потому в этой повести; что-то и вовсе, кажется, не от здорового ума.
Потому и останется ещё тайн немало уже для других ищущих, которые придут следом...
Без малого двадцать лет семейно прожили Акиндин с Анютой в своей деревне Горшечники. Не жадный, но азартный во всём; не мастеровитый, но и не безрукий мужик. А вот его жена хворая да квёлая со временем сделалась. Дочки-близняшки под стать матушке, но у них другая хвороба: на книжках слегка помешались. Один свет ясный в доме Варварушка - племянница Анюты, оставшаяся в восемь лет круглой сиротой.
Акиндин разными делами начинал заниматься, но не прикипел душой да руками ни к одному. Даже горшки делать (Дед Степан учил этому делу парнишку, но, видимо, не в коня корм) так и не приноровился. Совсем отчаялся, было. Да как не опустить руки, если у других мужиков получается, а у него что ни крынка, то посмешище. За корчаги либо меденники и вовсе не брался - куда уж.
Всё ж не пал духом. Может, сам додумался; может, подсказал кто-то, но приутемилось Акиндину артельно вести дело горшечное. У него для этого всё было: дом-пятистенок - одну половину можно и под ремесло приспособить; опять же надворных построек несколько - и обжиг можно наладить в бане, например; и склад для глины либо горшков. И лошадь у него, и жеребёнок - есть на чём товар возить на ярмарку.
Подбил на своё дело соседей - Якова и сына его Ваську. Те совсем бедно жили - избёнка у них покосилась, вот-вот завалится; баня сгорела - кто их надоумил в жару топить, не дураки ли!
Согласились Яков с Васькой в артели поучаствовать. Мол, мы наделаем горшков воз - только отвози, сосед Акиндинушко...
Одна беда: соседи-то умением также не блистали. Однако все трое сошлись на том, что будет интерес, проявится и мастерство.
Наделали горшков целый воз, и отправился с этим товаром Акиндин на ярмарку. Вернулся ни с чем. Уж очень неказисты горшки оказались.
А насмешек-то наслушался! Народ, когда попадёшь ему на язык, ох, горазд на слова.
Злой приехал Акиндин. Да и то: продал лишь два горшка ярмарочным комедиантам для их представления.
Мастеров, вышедших его встречать, обругал. А половину горшков расколотил о верею ворот.
- Не хочу вас знать, безруких... - а сам чуть не плачет.
Яков с Васькой стоят, понурившись. Ровно кобыла Акиндинова, лишь глазами лупают.
- Да не огорчайся, Акиндинушко... - Яков перед соседом стоит да треух в руках теребит, будто перед начальником.
- В другорядь постараемся, дядя Акиндин... - вторит отцу Васька.
Отходчив главный артельщик. Что-то пробубнил и стал лошадь распрягать.
- Тятя, давай я... - на крыльцо выбежала девчушка лет шестнадцати.
- Да что ты, Варварушка... У самого руки не отсохнут... - отнекивается Акиндин от помощи племянницы, ставшей (так уж жизнь сложилась) дочкой. - Ты лучше самовар поставь, а мы посидим да покумекаем. Да эть, мужики?
Отец с сыном соглашаются, головами кивают.
- Так уж готово... - везде успевает разумница!
- От эть как разворотиста! Не то что эти... Две телеги да розвальня... - так он часто про дочерей и жену сказывает, когда не совсем в духе.
- Пошто ты так, тятя? Эть матушка Анна Фоминишна нездорова... - заступилась за тётку Варварушка...
В дом мужики вошли, там уж стол накрыт. Перекрестились и уселись перед самоваром.
- Сперва дело давайте... - Акиндин пятак, вырученный от продажи двух горшков, стал делить. - На-ко Яков два семишника.
- Дак много... И одного хватит. Ты-то вон...
- Эдак, эдак... Я эть токо отвёз да в посмешищах повеселился... - совсем ожил Акиндин. Хоть в малом, но почувствовал себя купцом-распорядителем. - Мне и копейки за глаза.
- Тогда ладно... - Яков деньги спрятал и тоже повеселел. - Дак эть, как ни говори, Акиндинушко, почин эть...
- Эдак... Эдак... - соглашается Акиндин и лезет за пазуху. Достаёт книжицу лубочную. - Девкам-то аккурат. А тебе, Варварушка, ужо, в другой раз. Копейку-то на баловство и отдал... - смущённо глядит на приёмную дочь.
- Ничего, тятя... Я эть и так... А имям надо...
- Провалиться бы... - досада в голосе Акиндина. - Ровно без этих романов нельзя...
- Нельзя, Акиндинушко... - Яков заступается за девок. - Они эть грамотные у тебя. Имям нельзя без чтения-то Обестолковеют...
- Дак вот почему вы с Васькой таки!? - развеселился хозяин.
- По Ваньке шапка...
- Ладно, давайте чаёвничать...
- Я книжку погляжу? - Варварушка просит тихо отца.
- На-ко, погляди картинки, а Мане скажи, чтоб и тебя научили...
- Да я уже... - смутилась. - Вот гляди... - и начала читать. - "Лек-си-кон", прозывается.
- Полико! Про коня... - восхищается Яков.
- Нет, дядя Яков... Про дам... - поправляет его Варварушка. И раскрывает книгу. - Тут далее эдако написано: "Кы-ра-са-ви-цам..." - затем враз прочитанное повторяет: "Красавицам усердное приношение". (Такая книга в переводе с французского А. В. Храповицким была издана в издательстве "У Н. Новикова" в 1779 году).
- Чё и понапишут-то, дак не с ума явно... - Акиндин затылок почесал.
- Зато баско... - Яков другое мнение высказал.
- Я к сестричкам... - Варвара на другую половину дома направилась.
Там сёстры, как обычно о заморских женихах болтают.
- Да хоть бы раз в наши Горшечники занесло какого французика никудышного... - вздыхает Маня.
- Кабы шевалёк завалящий, так... - замолкла Люба, увидев вошедшую с книгой в руке Варварушку.
- Вот вам от тяти... - протянула "приношение" красавицам - девки-то и впрямь не последние в округе. Даже сваты уж приезжали, да отказано им было по причине малолетства невест.
У Анны Фоминишны другая беда - кажется, все известные болезни и хворобы не обошли её. Оттого и забот у неё мало. С утра у печки пошебенькается да и на боковую - там заболело, там кольнуло.
Варварушка ни болезнями, ни пустым чтением не заморочена. Пусть неважнецкое, но дело бы ей. И в разговорах с сестрами о будущих женихах ветрена да бестолкова. Дескать, принц ей и не нужен вовсе.
- Пусть и придурковатый слегка, но чтоб любил да работящ. Да наш деревенский... - смеётся.
- Ну ты ващще...
- Сама-то эть не придурковата, хоть и темнотна... - сёстры недоумевают и глаза таращат на Варварушку. Только что пальцем у виска не крутят, а в мыслях, верно, подразумевают дурость девки.
Считалось, что соседний уезд, в котором жила Варварушка с родителями, "тёмный да прохиндейский".
Варварушка нет-нет да пытается тётку-матушку растормошить. То совета просит, как тесто замесить да пироги испечь; то с вышивкой пристаёт - мол, узор бы нарисовала Анна Фоминишна баский на полотне.
Жена Акиндина и стряпуха, и швея знатная, но по причине болезней своих, дела эти забросила. Лишь с утра у печки возилась да корову кормила и доила, а уж на луг скотину Варварушка выгоняла.
Когда же удавалось Варварушке бабу расшевелить, оживала та. Про хвори свои забывала. Тогда и румянец на лице проявлялся, и мельтешенье в глазах посверкивало - то ли от огня в печи; то ли от чертёнка, в душе ожившего...
Неделя прошла, другая. Снова Акиндин на ярмарку отправился, снова полная телега горшков. А результат, как и в первый раз плачевный. Насмешек да укоров в безрукости наслушался столько, что в итоге рассердился. И весь товар свой расколотил, едва выехав за город.
Черней тучи воротился домой. Мастера ждали его на лавочке перед домом. Ещё не подъехал Акиндин к дому, а Яков с Васькой уже, будто хвосты поджали, за края лавки вцепились.
Обошлось без ругани, всю досаду оставил Акиндин в куче горшечных обломков. Рядом с мужиками сел. Молчал сперва, а потом обратился к Якову:
- Эть надо чё-то делать...
- Надо, Акиндинушко... - соглашается Яков.
- Дак эть мы старалися... - вторит отцу Васька.
И как с этим не согласиться? Ведь делали всё, как и у других мастеров. Васька даже несколько раз лазутчиком пробирался к другим мастерам на двор.
- Вроде и глина та же... И обжиг на тех же дровах... - недоумевает Яков.
- Может, жару не додаём? - предполагает Васька.
Всяко рассуждали, а пришли к одному, что надо бы не торопиться в деле и каждый горшок делать, как "самый главный". Дескать, не числом надо брать, а уменьем и баскотьём.
На том и порешили, а на следующий день сходили в церковь. Помолились Николаю Чудотворцу, чтоб надоумил в ремесле, и за дело принялись...
Варварушка к мастерам с сочувствием относится. Вроде и не обеденное время, а она им пирогов несёт, чтоб перекусили; либо квасом поит.
Акиндин с Яковом над заботой этой посмехаются.
- Эть не к нам с гостинцем-то... - девка краснеет, парень пирогом давится или квасом захлёбывается...
Забот у Варварушки, как говорят, полон рот. Живности не пересчитать. Одни кур два десятка. А ещё корова, поросёнок.
С поросёнком-то больше всего и доставалось девке. Сперва, покуда тот мелким хрюшкой был, так и забот немного. А когда подрос, так хлопот добавилось. Надо его кормить, а пожрать поросёнок горазд.
Сперва надо целое ведро пахты (молоко, через маслобойку пропущенное) набрать, а потом ещё туда всяких объедков да очистков добавить. Последние-то ещё и проварить необходимо. Зимой бы беды с этим не было, но летом-то печку не топили.
Вот и приспособилась Варварушка чугун с очистками заталкивать в банную печку, которую топили для обжига горшков. Изделия-то раскалялись до красна, а после вынимались. Жар в печке оставался. И его вполне хватало, чтобы проварить очистки картофельные да свекольные или крупу какую-нибудь.
Однажды пришла Варварушка корм свинячий готовить. Ведро с пахтой да прокисшими щами (Наварили большой чугун их, а не съели сразу. Потому попортилось почти всё варево и пришлось его поросёнку вылить.) поставила возле печки и собралась чугунок поставить на жар. Заслонку печную открыла, а там горшок стоит. Уж остывать начал, но ещё краснотой отливает.
"Вот слепошарые!" - попеняла мысленно Варварушка мастерам. Взяла щипцы, которыми гончары из печи доставали горшок, и вытащила поделку. Да неловко это сделала. Изделием за дверку топки задела и выпал горшок прямо в ведро с пахтой.
Пар поднялся столбом. Брызгами ногу чуть ошпарило. Варварушка отшатнулась, но опамятовалась. Щипцами горшок выудила, а он уж испорчен - весь в разводьях серых да белых. С перепугу стала его отмывать да оттирать от накипи молочной. Бесполезно.
Однако горшок-то уж не так страшен оказался. В узорах непонятных, но затейливых на вид. Одно неладно, нога обваренная болит и покраснела.
Однако отошла боль и тут Варварушка что-то вспомнила. Сперва неясно мысли её к раннему детству обернулись, когда ещё жила с родителями в дальнем уезде. Тятенька с маменькой тоже горшки делали.
"И как-то "окрашивали" в разные цвета и узоры..." - чугунок с очистками в печь обжига поставила, а сама из бани вышла и на лавочку уселась.
Воспоминания наплыли, а в них родные отец и мать. Лучшие горшки да прочую посуду делали они. Мало того, ещё и секрет свой знали, как придать посуде узорчатость да красоту. Никому тайну не открывали. Сказывали: от этого и пострадали. Злодейства тогда не доказали, но предположения были, что из зависти подожгли дом, в котором жила Варварушка с родителями.
Пожар тот ночью случился. Видимо, от уголька выпавшего из печки. Тлел-тлел да и возгорелся пол, а потом половик. Отец, верно, проснулся от угара. Дочь схватил и на улицу выскочил с ней. Через открытую дверь воздух втянуло, и произошла вспышка...
Варвара тот всполох помнила. Только одно не могла сообразить, через какое время полыхнуло из избы: то ли сразу, как отец в дом за женой заскочил; то ли чуть позже.
Очень в той деревне люди жили недружно и завистливо по отношению друг к другу. Многие горшки делали да прочую глиняную утварь. Всяк считал свою посуду самой лучшей, потому и прятал секреты своего производства в самые потаённые уголки разума.
Даже глину брали всяк из своей закопушки где-нибудь в лесу. Был случай, что случайно набредшего на копань мальца чуть собаками не затравили.
Отец Варварушки тоже привозил глину из своего потаённого места. Часто среди ночи уезжал, а возвращался под утро. Глину выгружал за воротами под навес и сразу же закрывал привезённое сырьё рогожей. Пёс был сцепной у ворот навязан, но ближе не к избе, а к складу глины.
"Добрый был Шарко, хоть и злобливый на вид... - вспомнила Варварушка собаку, охранявшую их дом. - Даже зимой на санках катал... И не только меня, но и всю детвору..."
Соседи же и вовсе приручённого волка держали. Тот лютый был. Через это и погиб. Вырвался на улицу и на бабу набросился. Та за водой шла. Стала отбиваться от вражины коромыслом, а тут люди подоспели и кто-то с вилами...
"И здесь тоже волк жил, Анна Фоминишна сказывала..." - по словам тётки в Горшечниках жил серый и ходил по улице. И совсем уж невероятное, говорил зверь человеческим голосом и тоже возил на тележке детей. Его хозяева даже впрягали в тележку, на которой возили глину для горшков и корчаг.
- Верно, сказку сказывала... - вслух обмолвилась Варварушка и вздрогнула.
Оказалось, рядом Васька присел и, не зная, как заговорить с девушкой, потирал руки о коленки.
- Ой! Напугал...
- Я не хотел... Это...
- Да ничего... Я вот вспомнила своих тятю и маменьку.
- Я тоже часто маменьку вспоминаю, хоть и не помню совсем...
- А я вот поросёнку... Варила и испортила... - перевела разговор Варварушка на другое и тут же смутилась. - Я вам горшок попортила.
- Какой?
- Я хотела чугунок поставить... А там горшок. Вы забыли...
- Не забыли. Я специально оставил, чтоб посмотреть... Если медленно остынет до половины, а потом уж дальше...
- А я подумала, что вы забыли... Я его доставать стала и уронила...
- Расколотила?! Ну и ладно... - парень стал успокаивать Варварушку.
- Да нет... Я его в ведро с пахтой уронила... О дверцу задела...
- И пусть...
- Я сама-то чуток обварилась, а потом и горшок...
- Тоже "обварился"? - Ваське смешно и весело.
- Я пробовала обмыть, а он весь в подтёках...
- Ну и ладно... Яйца в него складывай. Или ещё чё...
Варварушка поднялась с лавки и вошла в баню. Почти тут же вернулась с испорченным горшком.
- Баской-то какой! - воскликнул парень, увидев горшок с переливающимися при солнечном свете узорами.
- И правда... - Варвара стала разглядывать посудину. Когда его отмыла в бане, то в сумерках горшок показался испачканным, но на свету он даже баским показался.
- Да неужто! - воскликнула от какой-то смутной догадки и вспомнила, что горшки, которые "раскрашивали" её родные отец и мать были в таких же "разводьях".
- Ты про чё, Варь?
- Дак своё... - и в раздумья погрузилась, будто и не было рядом Васьки.
Однако парень не дал ей долго предаваться думам.
- Варь... Варь... - и за рукав теребит.
- Да чё те... - лёгкое раздраженье в словах Варварушки.
- Не больна ли?
- Вот репей! Не больна... Отстань...
Васька ушёл, а девка снова стала вспоминать.
Ведь никаких красок и кистей, которыми бы наносился узор на горшки, в их доме не было. Однако какие-то разговоры меж родителями были... О каком-то "суставе"... Или "составе"...
Вспомнить пыталась Варварушка слова о секретах окраски горшков и не могла. Лишь отрывочные фразы. А тут ещё поросёнок орать начал.
Вернулась Варварушка к своим заботам повседневным. Болтушку приготовила, поросёнка накормила.
Уделавшись, не в дом направилась Варварушка, а пошла зачем-то к речке Шумарке. Напротив их дома речушка поворачивала и разливалась в приличный (саженей двадцать) омут - Бокалду.
На обрывистом берегу утолока (вытоптанное место) и ветла на самом краешке - вот-вот её сбрящит в реку. От корня в три мужицких обхвата ствол, а выше он на четыре отростка делился. Под развесистой кроной лавочка. На неё и села Врварушка.
Снова попыталась оживить воспоминания о детстве в дальней сторонушке. Свою корову родители её не держали, но молоко у соседей брали.
"Две четверти... Зачем-то..." - и вспомнила, как она ходила к соседям с кошелем, в который помещались две бутыли (четверть - примерно три литра, чуть более). Соседи над ней подтрунивали. Мол, лучше кати по дороге бутыли-то.
Ей и впрямь было тяжело нести. И она даже, бывало, несла их по одной. В деревне такое "молоколюбство" замечали. Даже прозвище их семье от этого "любства" приклеилось - Быреи или Быри.
"А молока почти не пили... И кашу на воде... Много каши..." - и вдруг осенило. - Как у меня в поросячьем ведре.
Не заметила Варварушка, как заснула, прислонившись к стволу ветлы. И привиделось ей в забытье минувшее.
Собирает она цветы-одуванчики... Потом с охапкой их идёт в свой дом, а на крыльце маменька. Смеётся над ней. Мол, пустые цветы, но растенье-то полезное... Лезут они с родительницей на подловку, там рассыпают их, а после спускаются в сени...
Потом идут в клеть, а там горшки с простоквашей и чугунок с кашей недоеденной. Маменька зачем-то вываливает всё в одно ведро. Мешает. Потом протягивает ведро дочке и велит нести это болтушку поросёнку. Варварушка ведро берёт, но оно из рук выскальзывает и на пол падает. Горячие брызги в разные стороны. И пар почему-то горячий-горячий... Досада маменьки: "Безрукая!" и ноги, будто обварило кипятком...
- Дак ведь и поросёнка не держали! - Варварушка отрешается от сна. На ногах пятна красные, похожие на ожоги.
Испугалась Варварушка сперва. Мол, во сне ноги обварила. Но тут же засмеялась - ожоги от брызг давешних да крапивы, которую рвала она для поросёнка, но уже в "настоящей" жизни.
"К чему бы сон такой?" - озадачилась и стала "складывать" воедино сон и мысли пред ним в голове роившиеся.
Одно и во снах, и в яви - ведро с поросячьим кормом. Только в одном случае со щами, перемещанными с пахтой; а в другом простокваша и пшенка.
"Одно и то же почти что... - подытожила. - И кистей-красок никаких, а на горшке узор".
- Ведь могли же рассказать... - с укором помянула родителей, но тут же испугалась своих слов молвленных. - Рази можно... Да и малая была, чтоб мне растолковывать...
Поднялась и к дому направилась. Во двор вошла, а там Акиндин с товарищами разглядывают горшок, "испорченный" Варварушкой.
- Дак ты это как додумалась? - сразу же Акиндин Варварушку стал спрашивать.
- Дак само... Из рук выпало и всего-то... - Варварушка почти извиняется.
- Само... Само... - словесно мельтешит Акиндин. - Эть это можно наладить эдак-то... Ведь и баско... И гляди... - пальцем по узору трёт, - ни на малость не стирается.
- И мои тятя с мамой... - смутилась Варварушка, - которые погибли... Тоже горшки да всяко-разно делали, а потом чем-то красили. Эдак же получалось. Только я не знаю как...
- Дак поди эдак же...
- Может... - и Варварушка рассказала о своих предположениях и сне, подтверждающем её догадки.
- Дак надо с кашей и намешать... - предложил Яков. - Вот, ужо, будем следущие горшки обжигать, так и попробуем...
На том и сошлись. И ещё клятву друг другу дали, если выгорит дело, то в тайне всё держать...
Через два дня приготовили мастера горшки для обжига. Варварушка к тому времени "зельё" приготовила. Намешала полведра в пахты с кашей пшённой. И сметаны ещё добавила, не пожалела. В баню принесла и хотела уходить уж, но Васька её остановил. Дескать, без неё не будет горшки совать в мешанку.
- Ты эть лучше знаешь...
- Да чё тут знать? От безрукости получилось и ты эдак же... - однако не ушла. И ещё присоветовала, чтоб пару горшков только "окрасили", а остальные, как прежде, лишь обожгли. - Испортятся, так два токо...
- Ты только размешай тогда перед выемом... - попросил мастер напарницу.
К следующему ярмарочному дню опять у Акиндина целый воз горшков и особо уложено в лубне с десяток изделий "ошпаренных" - так назвали мастера новодел.
Уехал Акиндин на ярмарку в духе приподнятом, а вернулся опять с пустым возом и недовольный. Подъехав к дому, с телеги слез неспешно. К мужикам, сидящим на лавочке под окном его дома, подошёл и уж не ругаться стал, а пенять на себя.
- Не моё это дело... Я, видать, как тятя мой, не способен к торговому делу... - вздохнул, рядом с Яковом уселся и добавил с горечью в голосе, - и ко всякому иному.
- Да чё хоть ты, Акиндинушко? Бог с тобой... Наладим мы дело. Где это видано, чтоб с первого разу и барыш лопатой грести...
- Конечно, дядя Киндин... - Васька отцу вторит.
- Дак не в вас дело, мужики. И не в деле... Эть пошли горшки-то шпаренные, но...
- А чё случилось-то?
- То и случилось... Я по два семишника цену назначил, и, значит, один горшок тут же ушёл, друга баба сразу два взяла. Да ещё и простой впридачу. Я уж думал... - и рукой махнул от досады пока не высказанной.
- Дак, значит, ладно придумала Варварушка-то...
- Ладно... Пока не это... Други-то не так бойко продавали, а я за час пять горшков шпаренных да два других продал. Уж двадцать с чем-то копеек в кармане. Возмечтал, что рубль получу, а и половины не вышло.
- Дак чё случилось-то!? - в окне Анна Фоминишна показалась.
Варварушка за ворота выскочила и стоит, руки к груди прижав.
- Мужик подошёл. Продавай, говорит, мне оставшиеся-то скопом по копейке с полушкой...
- Он чё, дурак? - удивился Васька.
- Я это же ему сказал. Мол, хошь, эдак бери, как все - по четыре копейки. Он отошёл, а тут баба кака-то выскочила и давай меня костерить. Дескать, я горшки-то дерьмом медмежьим крашу...
- Чё полоумная... - начал, было, Яков.
- Ладно бы одна... Остальные-то прибежали да и обратно товар суют. Не хотим, мол, после медмежей задницы...
- И чё? Вернул? - Анна Фоминишна из окна вопрошает.
- За три горшка вернул... Остальные-то, видать, уж с базара ушли... Вот пятиалтынный и есть всего дохода...
- А горшки-то опять побил?
- Нет продал... Все и разом.
- Дак ведь это хорошо! - обрадовалась Варварушка и села на телегу.
- Кабы... Я эть поехал, было, домой, но остановился у постоялого двора. Купил пирог да квасу. А тут опять этот... Ну и продал ему шпаренные горшки по копейке, а остальные по полушке...
- Дак хоть эдак... - Яков пробормотал.
- Кабы эдак... Я пирог-то съел, лошадь привязал да и обратно на рынок. Гляжу, а этот... Продаёт мои горшки. Я ближе подошёл со спины евонной и слушаю. Он шпарены горшки по шесть копеек продаёт, а не крашены по пятаку...
- Он чё осатанел? - из окна вопрос от жены Акиндина. - По пятаку-то как?
- А объясняет, мол, завтри к утру они эдак же дозреют...
- Ак эть не дозреют! - удивился Яков.
- Не дозреют... Я посля отошёл и бабу увидел, которой деньги вернул. Она у этого... Опять купила. Я ёй говорю: "Пошто мне-то копеечно вертала, а у него чуть не вдвое взяла?" Дак она на меня накинулась да совестить принялась. Дескать, какой я прохиндей да то, да сё...
- Дак обьяснил бы... - Васька тоже удивлён. - Она чё не поняла, что те же горшки?
- Не знамо мне... Только та баба, что мои обзывала медмедём обдристанные, тут прям соловьём заливалась. Мол, грецкою краской, грецкою краской...
- Дак и ладно... - Варварушка стала приёмного родителя успокаивать. - Наделаем новых, а в другорядь не один едь.
- Как не один? Да хоть сколько едь... Эть просты-то горшки явно не окрасятся. Конфуз будет. И опять против меня...
- Это так... - соглашается Васька.
- Дураков не объехать на кривой телеге... - вторит сыну Яков.
- Потому что сами дурни... - Анна Фоминишна окно захлебянила так, что чуть рама не вывалилась.
- Вот наболесть-ту... - ругнулся Акиндин, но тут же и ожил. - Я эть опять купил вот... - и вытащил из-за пазухи небольшую книжку.
Протянул Варварушке. Та книжку взяла и название прочитала - "Стихи на разныя случаи" (В. К. Тредиаковский).
- Вроде Псалтыря что-ль? - спросил Яков.
- Типун те... - Акиндин одёрнул соседа. - Это вроде каждодневных наставлений, но не молитвой.
- Это как без креста-то? - не согласился Яков.
- Эдак и есть... Варварушка прочитай, чтоб понятно стало....
Девка книгу раскрыла и по слогам прочитала:
"Виделось мне, как бы тая,
В моих прекрасная дева умре руках, вся нагая..."
- Теперь-то понял?
- Не-ке...
- Девка умерла, и её оммывать станут, а уж после всё остальное...
Однако дальше разговора о стихах не получилось. Из проулка, что вёл к мостику через Шумарку, выехал тарантас и к дому Акиндина подкатил.
На облучке мужик сидел. Не простой, судя по обличью. Уж очень важно восседал. В тарантасе баба и молодой парень. Оба также одеты не бедно.
- Никак сваты!? - воскликнул Яков так, что даже приехавшие услыхали, но виду не подали. Лишь возница, (он привязывал гнедую к скобе, вбитой в ствол ветлы) прокашлялся да пробубнил, мол, по делу прибыли.
- Дак не время... - усомнился, было, Акиндин, но оказалось, предположение Якова верное.
Переполох в доме. Дело-то наиважнецкое. В доме лишь девки навыданье и оплошать никак нельзя. Ведь засидится которая в девках, так морока на всю жизнь ей.
Однако быстро улеглась суматоха. Сваху с женихом и отцом его приветили должным образом. В избу проводили да на лавку возле печи усадили. Приехавшие уселись чинно и, молча восседали, пока хозяева гоношились возле стола да с самоваром. Иногда лишь по очереди оглядывали убранство избы да покашливали - хотя вида все трое были далеко не чахоточного.
Прошло какое-то время. Дверь из другой половины пятистенка растворилась и вошла Маня. Нарядная. Сарафан цветастый. Шелковый платок ниже подбородка застёгнут на булавку. Поздоровалась со свахой и её свитой. Задержалась ровно настолько, чтоб показаться и самой глянуть на жениха, и удалилась в сени.
На столе появился самовар, гостей пригласили "откушать-отпить скромной трапезы". Однако сваха с мужиком - отцом жениха, поблагодарив за приглашение, вышли в сени. Верно, для того, чтоб пошептаться о невесте. Вернулись довольные.
Началось застолье, а с ним и сватовство. В итоге срядились, но уж времени было за полночь. Предложили сватам заночевать, но они отказались. Уехали (по ним видно было) довольные. Свадьбу назначили на третий день после Летопроводца (14 сентября).
Тому, что раннее сватовство затеяли, объяснили, но как-то невразумительно сперва. А, прощаясь, сваха успела шепнуть Акиндину:
- Малый настоял. Или Маню, грит, или удавлюся... - и не удивительно. Девка-то и впрямь красива. За такую головой хоть в петлю, хоть в омут.
Свадьба свадьбой, а дело делом. На следующий день мастера расселись на лавочке перед домом Акиндина. Сперва молчали да щурились от солнца. Ещё подивились в последний раз ласточке, разорвавшей в полёте его лучик.
- Вот эть как! - восхитился Яков.
- Шило... - непонятно о чём или о ком отозвался Васька.
- Лету конец... - Акиндин вздохнул широко.
Ещё тенёк развесистой ветлы был благом для уставших людей. Ещё закатывающееся лето досаждало навязчивым теплом, но уже в ясном небе появились оттенки стылины.
Об уходящем лете поговорили мужики, и о делах вспомнили. Мол, на свадьбу-то денег понадобится Акиндину немало, а на ярмарку очередную надежда невелика. Точнее, почти никакой. Как после случившегося снова появиться с горшками? Как прохиндея обойти?
- Эть прохиндей тот и подослал сперва бабу-то, поди... - высказал предположение Яков.
- А кто ж ещё... - согласился Акиндин. - Стайно-то жулью сподручней...
- Шугануть их надо... - предложил свой выход Васька и пошевелил сжатыми в кулак руками.
Шугануть он и впрямь мог. И ростом не мал, и в плечах не стручок. А кулачищи - гири полупудовые. И не только по виду, но и по делу (случись что). Звезданёт если, так разницы не почувствуешь гиря или кулак. Ведь, может случиться, уж ничего чувствовать не станешь.
- Надо цвету иного придать горшкам... - вышла за ворота Варварушка.
- А как? - Акиндин аж вздрогнул и глаза вытаращил. Верно от испуга. Дочь-то чуть не в ухо о деле молвила, а он в раздумья погрузился. - Эть помои-то...
- А если свеклы бросить... - предложила Варварушка.
Это предложение пришлась мастерам по мысле. Тут же и за дело принялись. Яков ушёл новые горшки делать, а Васька затапливать печь для обжига.
К обеду в бане возле обжиговой печи столпотворение. Васька горшки обжигает - шипцами орудует, Акиндин рядом с советами. Да всё под руку, да всё не к месту. То сетует, что жару Васька мало нагнал; то опасение высказывает, кабы горшки в помоях не потрескались.
Ещё и Варварушка с чугунком да ведром пахты и простокваши припёрлась. Поставила мешанку под ноги Ваське. Тот чуть не ступил в неё. А девка ещё и с чугунком пристает: мол, свёклу-то проварить бы надо.
Васька уместно чертыхнулся, чугунок в печь затолкал. Немножко улеглась в бане круговерть. Васька с Варварушкой на лавку сели, Акиндин на закутник улёгся, ровно барин и оттуда всякое разное вещает. И уж совсем не с ума брякнул, глядя на ладную пару.
- А если вот, к примеру, оженить вас...
Васька от девки отодвинулся и глаза потупил. Девка краской залилась. Сквозь румянец, жаром от печи вызванный, багрянец смущения выступил...
Началось действо. Свиной корм перемешала Варварушка со свекольным отваром. Васька первый горшок из печи вытащил и в болтушку сунул. Акиндин с закутника соскочил и в ведро пытается заглянуть.
- Дядь Акиндин, эть ошпаришься... - Васька главного артельщика локтем отодвигает. Тот что-то пробубнил о "непочтении к старшим" и в предбанник вышел. И уже оттуда глядит да что-то присоветовать пытается, но лишь рукой взмахивает да губами шевелит.
Васька уже следующий горшок ошпаривает. В ведро опустил, а оттуда пар клубом. Васька руку отдёрнул от парового облака и шипцами чуть не задел руку Варварушки. Та вскрикнула. Васька и вовсе растерялся.
- Да не лезьте вы под руку, лешеи! - и уж третий горшок в посудину с "ошпаром" опускает.
Снова пар и даже брызги в стороны разлетаются. Опять Варварушка не у места оказалась. Несколько горячих капель ей на руку попали. Снова визг.
Акиндин из предбанника кричит:
- Уймись, Васька! Сам Лешей...
- Я чё... - и следующий горшок в свиное месиво погружается.
Затем ещё один... Ещё один... Снова пар и брызги по сторонам. Но девка уже в стороне держится.
Всё ж улучила момент и первый из "ошпаренных" горшков, выставленный на лавку, подхватила. Снова визг, но уже от радости. Хотя и руки жгло, но от узора глаз не отвести.
- Гляди, тять... - и в предбанник поспешила, но подолом ведро с мешанкой зацепила. Ведро чуть не перевернулось. Ладно, Васька успел подхватить его. Всё же выплеснулось сколько-то жижи и на ноги девке попало.
- Носит тя, лихо-то, Варварушка... - воскликнул Васька.
Нога у Варварушки покраснела, но волдырей не появилось.
- Ни чё... Ни чё... До "сварьбы" заживёт... - успокаивает девку отец.
- Да ни чё, тятя... - вторит ему Варварушка, а сама горшок разглядывает да рукой бока его поглаживает. Мимо отца из предбанника на волю вышла и к родителю оборачивается. - Гляди узор-то какой. Ровно солнышко на закате сквозь тучу...
- И верно... - соглашается с ней Акиндин, разглядывая узорчатые бока горшка. - А этта гляди... - пальцем тычет в бок изделия. - Ровно харя чья-то разбита.
- Не-е... Не харя. Ровно две шиповинки рядом и кисточка сбоку. - Коснулась рукой красноватого с отливом "плода". - Видишь один... - палец чуть в сторону отвела. - А это второй...
- Не... - противился Акиндин. - Видишь же, харя... И щёки.
- А глаза где? А нос? - на своём стоит Варварушка.