Мы с моим другом Ником сидели на берегу тихой заводи, и, казалось, просто дышали. Дышали даже не легкими, а целой душой. По воде шли ровные серо-голубые круги, сообщавшие нам некую непередаваемую таинственность. Казалось, что все нам известно и ясно без слов, без лишних объяснений, но это было так только в те минуты. Сознание было настолько расширено, что не нужно было уже ни думать, ни строить каких бы то ни было догадок, ни мечтать, ни бояться. Было не нужно. Было хорошо. Красиво. Правильно. Нет, выше, нежели не нужно, красиво и правильно. Над водой поднимался полувоздушный пар, дым. Он медленно и плавно закручивался в воронку с мягкими очертаниями, легко, даже ласково затягивая в себя все окружающие мелкие предметы: маленьких мушек, стрекоз, и летающие без всякой видимой цели лепестки болотных растений. Все это кружилось, плавало в воздухе, а затем я заметил, что у моего сокурителя поползли в воронку глаза. Глаза его, и без того длинные и небесно-голубые, растянулись в две протяжные улыбки, и, подобно лодкам, поползли в воздушный смерч.
- Ник, ты видишь, что твои глаза уплывают?
Он засмеялся беспечно и загадочно. Я понятия не имел, что у него на уме, но я понял, что все хорошо, и что он спокоен за свои глаза. "Да и в самом деле", - подумал я, - "ну что такого страшного, если не иметь глаз".
Затем я погрузился в приятное состояние бездействия, пофигизма и совершенного спокойствия. Не знаю, сколько времени я провел в таком состоянии, но, когда очнулся и не увидел своего приятеля рядом с собой, я почувствовал инстинктивно, что он уже там, в воронке. Я протянул к ней руки, и тоже поплыл в нее.
Когда же я проснулся, и уже приготовился глубоко-глубоко вздохнуть, то вдруг понял, что не могу. Мне не хватало воздуха в этом, обычном, мире. Мне не хватало мира для жизни. Я крепко стиснул голову между ладонями, и застонал от разочарования.
Все было на удивление точно. Четкие линии предметов добавляли яркости миру, звуки были как будто более сконцентрированными, чем обычно. Все вокруг обрело некое сакральное значение, я словно почувствовал ход времени. Каждая минута именно была, именно была в моей жизни. Я улыбался, дышал, чувствовал больше, чем обычно. Я просто был счастлив. Как же так? И разве тогда это плохо? Разве трава может навредить моему сознанию, сделать из меня ублюдка, если все это лишь делает меня просветленнее, возвышеннее?.. Я знал, что завтра буду подавлен, и выжат, как лимон. Знал, что мне станет сложно отрывать от земли ноги. Тяжело будет поднимать веки. Зато сегодня мне хорошо. Ярко. Зато сейчас я лечу, чуть ли не на крыльях.
- Ник, я чувствую, что ты мне брат. А я твой брат, тоже. И то место, где мы сейчас, - это небо, эти казавшиеся час назад обыкновенные трубы, - они прекрасны! Чувствуешь, как все молекулы собраны воедино, как в кристалл?.. Так хорошо...
Ник достал свою круглую узбекскую табакерку, высунул язык, и засыпал под него ощутимую щепотку мелкой зеленоватой травы. Спустя несколько мгновений, он начал улыбаться и смотреть на свои пальцы.
- Голова поехала?
Вместо ответа Ник слегка нахмурил лоб, затем сплюнул в сторону.
- Табак я не очень люблю. Не знаю, зачем он мне вообще. По привычке, наверное. Голова едет, тошнит, и хочется спать.
Но, несмотря на это, Ник выглядел счастливым. Он медленно, как вальяжный, добрый кот, потягивался, и улыбался, чуть ли не мурлыкая.
- А что будет завтра? Может, будем пить? - сказал он лениво, и не без иронии.
После этих слов ему, видимо, стало еще хуже. Я точно знал, насколько отвратительным ему стало сейчас представляться окружающее, и не дай бог, ему вспомнится его жена, морковный сок, или чьи-либо слова хоть о морали, хоть о философии, без разницы. Все будет казаться ему сейчас ужасным, тошнотворным, тем более мысли об алкоголе. И, чтобы избавиться сейчас от этого ощущения, нужно закрыть глаза и отдаться сну. Нужно забыться, и тогда все пройдет.
Он уснул, а я отдался непрерывному ритму моей любимой музыки. Сначала это было лишь неопределенное гудение, перебиваемое разношерстными звуками, сочащимися сквозь непрерывный гул, и редкие, странные голоса. Перед сомкнутыми веками появлялись плывущие образы, пятна, формирующиеся в фигуры, но все они неминуемо становились более сконцентрированными и четкими, и я знал, что это благодаря анаше. Нет, мне не нужен табак, я не хочу спать и забываться. Мне не нужно влюбляться, чтобы было хорошо. Несколько затяжек анашой дают мне то состояние, которое делает меня счастливым.
- А что будет завтра? - чей-то голос прозвучал, встраиваясь в хаотический ритм музыки, становясь ее частью.
Нет, это не голос Ника, - тот спит. Но, действительно, а что будет завтра? Анаша? Но сколько можно? И, если нет, то что?
Что?..
Ритм музыки убыстрялся, усложнялся, становился более хаотичным, и словно навинчивался мне на уши. Мне было странно и прекрасно.
- Ник, вставай! Разве можно спать, когда вокруг все так красиво?..
Ник блаженно улыбался во сне, - видимо, отвратительным ему могла казаться лишь внешняя реальность, от которой мы с ним всеми силами пытались бежать, но в грезах, вероятно, все чудесно. Он был в своих мечтах, и пребывал слишком далеко от меня. Что ж, у него свои ландшафты, у меня - свои. Я встал и пошел.
Я шел по улице, и меня крепко держали под руку. Это был азиат, выше меня ростом, и намного сильнее физически.
"Моя неукротимая натура... Моя неукротимая натура..." - эти слова неукротимо, наплывами, врывались в поток моего сознания. "Какого же тогда черта я позволяю вести себя этому мужику, если она такая неукротимая? Кто он, чтобы держать меня, и не пускать в небо?"
- Отпустите меня, я хочу лететь! Моя неукротимая натура... На этих словах мое сознание будто спотыкалось, и возвращалось к началу фразы.
- Отпустите меня, я хочу лететь! М-м-м-м... - Странно конечно, но повторение этого звука из-за невозможности выговорить фразу целиком, давали мне некое новое наслаждение. Теперь я не мог, да и не хотел уже говорить это: "Моя неукротимая натура..."
Казалось, что я стал выше ростом. А этот азиат слева - он был антигармоничной фигурой в моем ландшафте. Осознав это, я немедленно вырвался из его объятий, и отшвырнул его в сторону. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Азиат осуждающе на меня смотрел.
- Почему у тебя такой упрямый характер? Если бы только не этот характер...
Больше он ничего не говорил, но я обрел способность слышать и без слов, словно на подсознательном уровне. Вдруг мне стало совершенно ясно, что этот человек хотел бы, как паук, захватить меня в свою паутину, и оберегать меня для себя. Какой кошмар... А интересно, женщине понравилось бы это? Я пошел дальше, испытывая жгучее желание подняться выше, уйти дальше от азиата-захватчика. Скоро его не стало, и я остался один. Под моими ногами были небольшие льдины, приросшие к земле. Я шагал по ним. Льдины были похожи на зеркала. Маленькие зеркала, по которым можно скользить. Зеркала... Я смотрю в ряд отражающихся друг в друге зеркал. Я вижу себя. Внимательно вглядывающегося в себя. Как интересно бы непрерывно проникать в самого себя, все глубже и глубже. Это похоже на то, как змея поедает себя, начиная с хвоста. Итак, что я вижу? Свободное существо? Да, я чувствую себя свободно. Слышу ритмы хаотической музыки. Я не нахожу в глади зеркала ничего определенно-устоявшегося, привычного и точного. Я не вижу ни мужчину, ни женщину. Точнее, не знаю, точно ли я мужчина, и точно ли это зеркало, или, может быть, лед. А может, это одно и то же... И не все ли равно?
За письменным столом сидела пожилая дама в очках и клетчатом шерстяном платье. Она разгадывала кроссворд.
- И не все ли равно? - спросил я даму, подойдя к столу, и встав напротив нее. Она удивленно на меня посмотрела поверх очков. Я заметил, что она была напугана, и что у нее не было ресниц. Мне мгновенно стало скучно, я улегся на собственные руки, упершись локтями в стол, и, казалось, заснул.
- А что будет завтра? Алкоголь?.. - Ник смеялся так ярко, смело, как смеются только бандиты или сумасшедшие. Но в этом смехе было примешано немало горечи. Я открыл глаза, и обнаружил около себя открытую узбекскую табакерку. Не помню, чтобы я жевал табак... Но, видимо, жевал.