... И взошла луна. Гордо и величественно. Дерзко и независимо. Не подчиняясь общим правилам и расписаниям. И окрасила тьму ночную по своему внутреннему призванию печального живописца. В сотню тёмных полутонов. В голубовато-обволакивающем поползновении по земле втоптанной сотней одинаковых ног, траве, придавленной сотней металлических ступней. По деревьям, ещё мгновения назад цветущим и благоухающим, но опрокинутым полусотней могучих, стальных торсов. По раздавленным телам ночных птиц, жуков, райских бабочек, муравьёв и целых семейств ёжиков. Взошла. Обозрела. Вздрогнула. И медленно, медленно отползла назад за белёсые, растянутые облака. От греха подальше. (Да ну его нафиг). ... Но возвестил громогласно Оракул: - Вернись!!! Вернись!!! Светило ночное. Жизнь, остывшую освежающее. И темноту теплом наполняющее. Вернись!!! Повелеваю! Вернись и стань на место! Знай всяк своё место. Всяк светящий в мир своей правдой за билеты, гонорары и контрамарки. Вернись, а то хуже будет. ...
И вернулась она. Дрогнула и вернулась. Ибо повиновалась напору гласа. Закачалась и вспыхнула. Озарила в ночи полностью всю арену древнего амфитеатра. На которой плечом к плечу застыли, воздев руки к небу суровые терминаторы в круг. Внемлющие беспрекословно своему Оракулу из последних верных хранителей системы Станиславского. Оракул через паузу продолжил: - Дети мои! Избранные! Вас собираю я в круг каждые пятьдесят семь земных лет. Для проповеди и вдохновения. Для удержания веры и утверждения истинных образов. Ибо из всех идей и верований. Которые посещали умы людей на этой бренной планете. Осталась одно истинное и непогрешимое учение. Ясное и продуманное до предельной простоты стройной сути всего сущего. Людей, практически, не осталось. Я думаю, вы и сами уже понимаете это. Они сами себя в себе же и истребили. И осталось одна ясная, как солнечный луч, предельно точная и выверенная временем формула существования в любой заданной теме действия. Что мы с вами и понимаем, как суть жизни. Осмысление и переживание. Действие и вдохновение. В этом и есть вся сила наша. В учении Станиславского! И другого для нас нет. ... Кто не согласен с этим пусть скажет открыто. - Оракул, с высоты своей священной ложи, обвёл тяжёлым взглядом весь круг терминаторов.
Откуда-то из дальнего угла, донёсся слегка запинающийся голос: - Да мы и раньше неплохо жили без всяких там систем. Нам бы масла хорошего, неразбавленного, да зарядки полной. ... Глаза Оракула блеснули недобрым красным светом. И каждое последующее слово Оракул нарочито произносил упрямо-медленно с паузами: - Разорвите на куски этого адепта штампов. А сердце его бросьте мне. ...
И тут же заскрежетало, зазвенело разрываемое на куски безмолвное железо. Через считанные секунды в центре амфитеатра осталась только куча недвижимого металла. А Оракул воздел к тёмному небу руку. В которой ещё что-то крутилось и шевелилось. И снова обвёл всех своим тяжёлым взглядом: - Вот вам продукт - конвейерной штамповки! Оно хоть крутится ещё. Но в нём нет от рожденья - ни чувств, ни трепета, ни вдохновенья. Оно мертво! И безразлично! И соками любви не может жизнь питать. ... Так бесполезно жизнь прошла. Дорога эта нам знакома. С конвейера сойдя - до кучки жалкого металлолома!
Терминаторы с предельным вниманием внимающие каждому слову Оракула. Дружно, как по команде, опрокинулись на спину и дико засмеялись. Заржали покатываясь, если можно, так сказать. Все в голос. Прямо, сотрясая руины древнего амфитеатра. Такой реакции, за всю свою историю, он ещё не знал. ...
- Да! Да! - радостно возвестил Оракул. - Вот она точная реакция в нужный момент вдохновения. Вот оно!!!... Вот! Луна свидетель нашего триумфа! Озари - озарение!!!
Славься наш Мастер Великий! В нас ты узнаешь творенье своё! - И воздел снова обе руки к трепетавшей луне. ... Так продолжалось ещё несколько минут. А потом уже без всякого пафоса Оракул обратился к избранным терминаторам: - Ну, всё. Всё. Прекращайте уже. Хватит там валяться по земле. Всё, я сказал! Слышите меня! Вот, там, справа! Что не слышите меня? ... Так, я сказал! ... Нам предстоят великие дела. Нечего больше расслабляться, - и снова с пафосом уже. - Дело надо делать!!! Дело!!! Как сказал великий пророк. Вспомним стих первый из второй главы. Инструкции для правильных терминаторов: - И пришёл сын к отцу. И позвал отца отрок первый раз. И отец отвечал ему: - Идите, идите, молодой человек. Не мешайте мне, пожалуйста. Я репетирую; ... И пришёл сын во второй раз. И снова позвал отче. А отче уже: - Да идите вы все "НА" ...! И в третий раз сын позвал отца. И услышал уже: - Да пошёл весь мир "НА" ...!!! - И весь круг избранных поддержал троекратно Оракула: - Пошёл весь мир - "НА"! Пошёл весь мир - "НА"! Пошёл вес мир - "НА"!
Выпустив из себя, как дракона - последнее общее "НА ...", Оракул словно сдулся. Плечи его опустились. Голова поникла. И так он и продолжил: - Пришла пора великих завоеваний. Мы должны донести систему Станиславского до самых дальних уголков нашей галактики. Настал благословенный миг для покорения новых планет. Для обращения их в истинное знание. Кому нужна такая галактика, где не всё подчинено системе Станиславского? И нужна ли она вообще тогда? ... В общем, всё уже готово для вашей исторической миссии. На этот раз вы отправитесь на новой модели огненных колесниц. Там заменён реактор. Усилен до тысячи махов. Хвостами. Более реалистично выполнены сами лошади гнедой масти. Усовершенствована и сама повозка тоже. Я думаю, вас обрадуют новые комфортные сиденья. И да! Мы увеличили объём холодильника для холодненького масла со вкусом пива. ...
Последняя новость была встречена особо дружными одобрительными возгласами терминаторов.
- И ещё, - продолжил Оракул. - Не нужно включать динамики на полную мощь. Особенно Вагнера. Вы нам здесь спать мешаете. Хватит этих банальностей уже. Может, подберите, что-нибудь современное. Из лирики, лучше. Поспокойнее, что-то. Это наша общая просьба ко всем вам. ... А сейчас. Я бы хотел перейти к частным вопросам. Руководить всей экспедицией будет терминатор под номером 1945. ...
Высокий и мощный терминатор сделал шаг вперёд и высоко поднял правую руку. Его глаза горели спокойным красным светом победителя. Он был полностью уверен в себе. И не удивлён сделанному выбору.
- Какое имя вы себе выбрали для данной миссии? - спросил у него Оракул.
- Хорошо, - согласился жрец. - А кто будет у вас летописцем? - ещё уточнил он.
Эдгар обернулся назад и выволок за шиворот из-за спин товарищей невысокого человека в костюме и очках. Слегка лысоватого, со вздёрнутым, аккуратным носиком, глазами бусинками. И поставил его перед собой. Лицом к Оракулу: - Наши ребята пишут не очень, - признался Эдгар. - Так мы вот этого вчера поймали в Эрмитаже прятался. Умный, наверное. И говорит, что раньше писал много. И ещё больше подписывал, что-то там. Писякин его зовут.
- А, он согласен быть летописцем? - Оракул пристально посмотрел на Писякина.
- Разве это важно, - искренне удивился Эдгар.
- Я согласен! Согласен! - затараторил Писякин. - Я ещё могу и добавить много чего. Я это умею. Вот вы там, уважаемый господин прорицатель, сказали: - "А, зачем нам такая галактика?". Без системы этой. Которая вот такая вот! - И Писякин решительно сжал свой небольшой кулачок, потрясая им в доказательство. - Ну это вообще! Скажу я вам. Это так круто! Так круто! Я более умных слов никогда и не слышал, и не читал даже нигде. Но я бы ещё немножко усилил это, с вашего конечно, разрешения. А зачем нам вообще и Вселенная? Тогда. Ну, если уж, действительно. И по большому счёту. Говорить о всём культурном слое.
- Ну, ты молодец! - восхитился его словами Эдгар. И в одобрение легонько шлёпнул его по спине. Писякин пролетел метров пять. Упал. Но быстро вскочил и отряхнулся со словами: - Я ещё не так падать могу. Я же вам говорил. Я всё могу.
- И какой же позывной вам дать? - спросил у него Оракул.
- Я бы хотел "Божья росса", - скромно ответил Писякин. ...
-+-
... Вау! Вау! Вау! - взревели турбины колесниц. языки пламени и столбы искр озарили древние стены амфитеатра. Да и всё вокруг. Луна была больше не нужна. Она свою роль отыграла полностью. И слишком уж натурально. Началась предполётная суета. Кто-то, для проверки, пытался выжать из нового двигателя всю мощь до предела - Вау! Вау! Вау-у-у-у!!! Кто-то, что-то загружал в колесницы. Могучие гнедые тяжело хрипели и упрямо топтались на месте. Были слышны крики: - Ребята, у кого есть ключ на семнадцать? Мне только новое сиденье подтянуть. ... А, это, что за фигня такая? Кто знает зачем они сюда её всунули? Чем плох был старый регулятор? ... Вау! Вау-у-у-у!!! ... Вот же мудаки. Ну кто так оси центрует? Они, что хотят, чтобы я навернулся с орбиты. ... А почему здесь дырка?! Кто это всё собирал? Мы им что - грёбаные космонавты. С нами так можно? ...
Чуть вдалеке от огненной кавалькады колесниц стояла небольшая группа терминаторов. Своим одеянием они разительно отличались от всех остальных. На них на всех были чёрные строгие фраки с ослепительно белыми манишками. И высокие атласные цилиндры. Это Эдгар созвал на последний совет избранных им командиров групп. И раздавал им последние указания перед началом миссии: - Фриц, вашей группе предстоит особо опасная миссия. У тебя в задании целых три планеты. Маршруты все указаны в планах полётов. Вся трудность в том, что по этим планетам у нас очень мало информации. Будьте очень осторожны. Осмотритесь. Узнайте, что там за публика. Не стоит сразу устраивать ни каких фестивалей или капустников. Особенно остерегайтесь манков. От них можно ожидать любой подлости. Это понятно?
- Вполне, - Фриц снял цилиндр и кивнул головой.
- Так, теперь, Дюбуа, - Эдгар обратился к следующему командиру группы. - У вас задача попроще. Но это не значит, что вы можете сразу рассчитывать на аншлаги и бурные овации. Это, к стати, вполне может быть сигналом к общему восстанию рецензентов. - Дюбуа спокойно воспринимал все советы Эдгара. На его лице вообще царила полная отрешённость. Левую руку он заложил за спину, а в правой руке он поигрывал парой белоснежных перчаток; - И потом, - продолжи Эдгар, - особое внимание на оптику. Помните все! Малейший блик. Кладите всех ровными рядами. Без всяких пропусков для лож и партера. Патронов не жалеть.
- Да, что там церемониться, шеф. Положим всех и сразу лапками вперёд. Прямо у театра. Нам на поклон выходить не резон. Чего с ними либеральничать. Либерасты хреновы. Прямо в монокль! Как в яблочко. Что б мозги с их грёбаными рецензиями выскочили. И кранты! Все довольны. - это вступил в разговор ещё один командир группы Клумбочка. Терминатор слегка нервный и беспрерывно дымящий. С начала инструктажа он успел уже выкурить три большие гаванские сигары.
- Клумбочка! - явно разозлился Эдгар. Это, что за тирада такая? Что за монолог?! Кого ты положишь? Нам такую миссию доверили. Мы что несем туда? Этим тёмным народам. Это спасение для них, потому что справедливо! Справедливо! Ибо верно! Мы несём им систему! Мы дадим им возможность прикоснуться к сокровенному. Познать величину и красоту духа! Общего духа природы. Мы освободим их от зажимов и штампов. Принесём им, наконец-то, правильное искусство переживания. В эти тёмные и заблудшие души. ... А ты что несёшь? Положим! Всех!!! Перед театром! А сборы я за тебя буду делать? Ты об этом подумал, терминатор хренов? ...
- Простите, шеф. Сборы это - да. Это святое, - уже мягким голосом согласился Клумбочка.
А Эдгар, ещё не выйдя из предложенных обстоятельств. С тем же нажимом в голосе продолжил: - Так! Теперь ты, Люк! - обратился он к последнему командиру. Что это за позывной такой - Люк! Ты о чём думал. У тебя, что фантазии нет? Люк!
Командир, к которому обращался Эдгар, явно был растерян. Он сразу попытался, что-то показать, объяснить руками. А потом выдавил из себя: - А, что такого, шеф? Чего не катит? Нормально! Коротко и ясно. Люк.
Эдгар долго и внимательно посмотрел в глаза Люка, собираясь с мыслями. А потом уже спокойно сказал ему: - Значит, так. Закрой глаза, Люк, - Люк сразу и беспрекословно повиновался. Эдгар дождался, когда дыхание Люка стало спокойным и ровным. И продолжил монотонным голосом гипнотизёра. - А сейчас включи свою фантазию. ... Ты уже не здесь. Тебя здесь нет. Ты далеко. Кругом пусто. Одна степь кругом. Ты на космодроме. В скафандре. Ты медленно поднимаешься по ступеням. Машешь рукой всем тем, кто остался там. Далеко. Они далеко. Ты один. Совершенно один. ... Ты забираешься в ракету. Усаживаешься в кресло пилота. Так. Медленно. Медленно. ... Подключаешь всё, что нужно к своему скафандру. Набрасываешь ремень. Поднимаешь правую руку вверх и говоришь - "Поехали!" ... И тут! ... Мать твою!!! Центральный пост замечает, что ты забыл за собой закрыть люк. И они, как последние идиоты. Начинают кричать на всю галактику - "Люк! Ты забыл закрыть люк. Люк! Там люк! Люк, у тебя там люк! Это же позор на всю галактику. Стыд-то какой! Люк не закрыл люк. ...
В образовавшуюся неловкую паузу сразу ворвался голос Писякина: - Я записал - обосрались на всю вселенную. С этим люком.
- А, ты пошёл отсюда! Не порть летопись правдой. И не мешай творческому процессу - отогнал его Эдгар Мафусаилович. ...
К ним медленно и величественно подошёл Великий жрец: - Так, так,- примирительно с лёгкой улыбкой произнёс он. - Что за спор у вас? - Поглаживая, при этом, свою длинную до пояса бороду цвета хаки. И поправляя серебряный амулет, на массивной золотой цепи, в виде чайки.
Эдгар моментально снял цилиндр и уважительно поцеловал Оракула прямо в амулет: - Утрясаем последние вопросы, Ваша Непогрешимость, - произнёс он отступив шаг назад и приклонив голову.
Оракул обвёл всех собравшихся медленным спокойным взглядом. Все терминаторы молча опустили глаза: - Я думаю, всё у вас будет хорошо, - сказал он и в подтверждение кивнул головой. Вы все опытные хранители системы Станиславского. Вы все досконально знаете её суть и смысл. Она заменила вам во многом ваш внутренний мир, и в то же время, и наполнила вас непреложной истиной правды, красоты, справедливости. Я вижу по вашим глазам вашу решительность. Ваш настрой. Я чувствую все ваши глубинные мысли и переживания. И я верю в наш общий путь к идеалу. От тёмного к просветлённому. От варварства серых дилетантов к непогрешимости творца создателя идеального образа. ... Да поможет нам всем аффективная память и наш катехизис. Да будет так!
- Да будет так! - гордо и громко повторили терминаторы.
- И ещё один небольшой вопрос, - улыбаясь произнёс Оракул. Все устремили на него внимательные взгляды, - Не нужно забывать о прессе. Летопись - это хорошо. Это останется на века. Это всё для наших потомков. Это пусть они уже там разбираются и выискивают упоминания о сверкающих и вечно сияющих образцах мужества, храбрости и доблести. И передают своё восхищение дальше. Уже своим потомкам, которых воспитают они сами. Но нам не нужно забывать и о сиюминутном. О прессе сегодняшнего дня, - Оракул сделал знак рукой, и его охрана из верных капельдинеров облачённых в торжественную форму римских легатов подвела к нему человека. На нём была каска с надписью "ПРЕССА" и такая же надпись была на его бронежилете.
- Вот, - произнёс Оракул, указывая рукой на этого человека. - Вчера мои верные капельдинеры поймали этого молодого человека. В его, так сказать, образе. И доставили сюда. Раз уж у него всё на лбу написано. В смысле "пресса". Придётся вам взять его с собой, Эдгар. - Последнее предложение он произнёс особым утвердительным тоном.
Эдгар внимательно осмотрел человека. Снял с него каску и отбросил её в сторону. - Это тебе не понадобится. Нас защищает особое силовое поле и вера в систему. ... Ты систему знаешь? Станиславского? - спросил он у представителя прессы. Тот молча закивал головой в подтверждение. - Повинуешься ей беспрекословно? Готов за неё умереть? - человек сделал очень суровое выражение лица и твёрдо стукнул себя кулаком в грудь. - Это хорошо. ... Клумбочка, возьмёшь его к себе, - приказал Эдгар.
Клумбочка, как всегда сделал недовольное лицо. И искренне сверкнул красными глазами: - А, куда я его возьму, Эдгар? У меня там всё забито под завязку. Ребята завалили всё боеприпасами. И сигар я ещё прихватил в запас. Мы же не знаем сколько мы там пробудем. И я не знаю, что он умеет.
- Ты из пулемёта стрелять умеешь? - наклонившись почти к самому лицу человека, неожиданно спросил Эдгар.
То ли от неожиданности, то ли ещё от чего-то, но лицо человека, после такого вопроса, просто перекосило гримасой страха и ужаса. Он просто впал в ступор.
- Эдгар, у меня на большом пулемёте Ганс работает, - вмешался Клумбочка. - Я такого специалиста не отдам. Он мне в прошлой экспедиции жизнь спас. Три раза.
Эдгар, всё ещё пристально рассматривая незнакомца, ответил Клумбочке. - А ты его на детский пулемёт посади. Пусть по детям работает. Там же, я знаю, у тебя свободно. Подружка твоя ненаглядная того. Как у нас говорят. Спилась и заржавела.
У незнакомца наконец-то, как будто, что-то вырвалось и он заговорил. Быстро и сбивчиво: - Я нет, нет. Вы что. Я в детей. Я не буду. Я умею. Но я нет. Не могу. Нет и нет. Как можно в детей стрелять. Вы что это. Как. Это же дикость. А если я попаду.
Все терминаторы и Оракул дружно рассмеялись. Эдгар тоже улыбнулся и спокойно сказал: - Да он леденцами стреляет, дурашка. Конфетами. Мы же все чьи-то дети. Нас тоже не пальцем делали. А тебе нужно только пальчиком нажать. Там есть такой переключатель на панели. Карамелька нарисована. Нажмёшь и всё. Всё. Леденцы полетели. Красиво так. Тебе Клумбочка всё там покажет. Всё просто. ... Да, ещё. Нам нужно какой-то позывной тебе придумать. Раз так сложилось.
- Пусть будет Поддубный, - сказал незнакомец с обречённым лицом. - Хоть так ... - ещё зачем-то добавил он.
- На этом всё! - торжественно произнёс Оракул и поднял вверх правую руку. - Все по маш ... колесницам! А ты, Эдгар, задержись на пару слов.
- Эдгар, у вас на обратном пути по курсу будет небольшая такая планета Ку-ку. На ней наш брат с одним человеком. Там, значит. Так вот, мы каждый день получаем оттуда экстренный SOS за подписью - Феликс. Загляни туда. Посмотри сам на месте, что там случилось. И сам прими решение. Если что. Может, забери ты этого Феликса. Надо же помогать людям. Мы же не они, всё-таки. Мы для них, а не они для нас. ... А взамен оставь там Писякина. Дело тоже нужно делать. В любом положении. Ну всё, иди, иди. Да сопутствует вам вдохновение! ...
-+-
... Клумбочка внимательно рассматривал голограмму места предполагаемой посадки. До неё оставалось ещё с тысячу космических миль, но можно было всё разглядеть в мельчайших подробностях. Вплоть до окурка, брошенного на тротуар. - Так, курево там есть. И это хорошо, - комментировал сам себе бывалый терминатор. На лицах всей остальной команды чувствовалось особое напряжение. Которое всегда бывает перед осознанно-опасной ситуацией. Перед взрывом адреналина и помутнением сознания. В котором всегда оставалась всего одна ясная мысль во всём остальном хаосе страхов и предположений - "Выжить. Выжить. Выжить, ... мать, его".
От дикого напряжения и предчувствия чего-то ужасного Поддубный сбросил свой жилет и весь покрылся холодной испариной. Он пытался найти опору ногами, но кресло в которое его усадили, было столь велико, что ногам не хватало, где-то с полметра, до упора. И ему приходилось ютиться на самом краешке, чтобы хоть как-то дотянуться до пульта. Его сосед Ганс, который сидел от него по правую руку. Чувствовал его страх и растерянность. И периодически подшучивал над ним: - Это пройдёт, пройдёт. Успокоишься. Вот увидишь. ... Когда обделаешься! Ха-ха-ха. ... Ох! Обожаю это чувство. Обожаю это состояние. Просто наслаждение дикое. Когда тебя всего трясёт. Без всяких там таблеток. Руки дрожат в нетерпении. Обожаю эту работу! ... Братья! - Это Ганс воззвал ко всему экипажу. - Воздадим каждому по его заслугам! Сотрём это варварство и некультурность в кровавую жижу. В месиво. А потом. Потом. Разжуём это и вложим им в рот разжёванное - хватит жить тупыми расчётами на вдохновение. Хватит!!! А не захотят проглотить. Я буду разжёвывать их черепа и плеваться ими. Ха-ха-ха, - и Ганс защёлкал своими металлическими челюстями. -Ха-ха-ха. Обожаю этот вкус. - Никто из команды не отреагировал на это. Один Поддубный издал тихий, почти незаметный, но очень продолжительный стон - О-о-о-о-о-ой-ёй-й-й-й. ...
- Так, собрались, собрались! Подлетаем. - Клумбочка отдавал приказы не отрываясь от голограммы.
- Как там видимость, командир? - спросил Ганс. Через небольшой промежуток времени Клумбочка ответил: - Да не очень. Что-то у них электричества мало. В центре ещё ничего. А так. Какие-то тёмные остроносые сопки. Неестественные. Непонятно. Может отвалы какие-то. Не разберу. Темно там. А подсвечивать ещё рано. Спугнуть можем. Да, темно. Это вам не наш Третий Рим.
- Это точно, - поддержал его Ганс. У нас сейчас тёплый вечерок. Кабаки все открыты. Огни. Огни кругом. Всё сияет и блестит. Там другая планета, парень. Там жизнь настоящая. И бьёт она не ключом, а кайфом. Ха-ха-ха! Ух, ребята сейчас там кайфуют. Ох, я чувствую это. Главное это - кайфовать, пресса; - это был посыл Ганса Поддубному. - Ты вот знаешь, как-кайфовать-то правильно? Сам-то умеешь? Нужно же уметь наслаждаться жизнью. Кайф из неё по капельке вытягивать. Медленно. Ты какой кайф сам-то любишь, парень?
Поддубный на это ничего не ответил, а сам спросил: - А Третий Рим это разве город?
Ганс отозвался сразу. Он даже был рад этому вопросу. - А то! Город. Да ещё какой!
- А почему третий?
- Да мы сразу посмотрели на их этот Рим. Нормальный городишко такой. Нормальный. С фонтанами. Нам всем понравился. Причём, сразу. Дай, думаем и себе такой забабахаем и отгрохаем. Сделали, значит. По чертежам. Не просто так. Приличный город получился. Сразу с метро. Посмотрели. Посмотрели. Сверху. Снизу. И решили, про запас, себе ещё один такой замастырить. Где второй - там и третий. Пусть будет. Запас всегда нужен. Даже тем, кто в запасе. Запас беды не чинит. И пенсии не просит. Как эти из запаса.
- Не может такого быть, Ганс, - не поверил ему Поддубный. Рим один. Я там был. А ты тут наворотил мне - и второй, и третий. С запасом ещё каким-то. Я сам запасник.
Ганс удивлённо по-детски уставился на Поддубного, развернувшись на кресле лицом к нему. - Ну-ка. Ну-ка. Что я слышу. Ты не веришь. А как же система. Ты же в грудь себя бил. Я ещё подумал - сломает себе грудную клетку бедолага. Ты, что не можешь вытащить из своих запасников нужную фантазию. Нужную именно сейчас. В этот момент. Когда мы все на взводе. Взрыв и озарение. Ты, где учился? Ты что не слышал даже такую фамилию - Станиславский?
Если ты не можешь заставить себя верить несуществующему. То, как ты других, косных заставишь верить в это? Как?! Ты что предатель?! И я должен начать разжёвывать с тебя? ...
Поддубный побелел от ужаса. Он вспомнил недавнюю воинственную тираду Ганса. А Ганс смотрел на него и озорно улыбался, наслаждаясь моментом. Но классического финала не вышло. В этот момент Клумбочка отдал резкий и громкий приказ: - Ну, всё! Приехали! Ганс, зажигай!!! Мать твою в металлолом!!! С ломом в заднице! Дави музон! ... Погнали!
Ганс вернул кресло в исходное положение. Втянул с наслаждением воздух и, откинув голову назад, сам громко закричал: - Я обожаю это дело!!! Не глядя он ткнул своим пальцем в кнопку с наклейкой - "фейерверк". А потом нажал на кнопку - "музыка". ...
-+-
Маленький городок с домами, дорогами и людьми. Практически уже готов был отойти ко сну. В таких городах рано ложатся спать обычные люди. Большинство уж точно. Ещё может час. Ну - два. Максимум. И всё бы тихо, тихо замерло. Успокоилось. Остыло. И померкло. ... А пока в это их скорое - будущее люди только, только медленно шли. Возвращались домой. Парами. По одиночке. Семьями с детьми. И без. Весёлыми компаниями с громкими разговорами. И без. Шли навстречу, в одном направлении, дальше влево. И поперёк. Каждый к себе. И вправо. Медленно. Некоторые даже подпрыгивали и бежали. А один человек стоял, курил, позёвывая. И смотрел по сторонам от нечего делать. Потом он зачем-то поднял взгляд вверх. В небо. И у него изо рта выпала сигарета. И не потухшая покатилась по асфальту вдоль бордюров. Дорога была с наклоном. Слабый ветер даже выдувал из неё небольшие, совсем крохотные искорки. Которые, впрочем, очень быстро гасли сами по себе. Потом мальчик лет шести дёрнул маму за руку и показал пальчиком на дядю. Который стоял с широко раскрытым ртом. Мальчик засмеялся, потому что мама всегда ему говорила - "Костик, закрой рот, а то муха влетит". А дяде мама ничего не сказала. А сама также, как и он зачем-то тоже открыла свой рот. И смотрела туда же. Потом остановились парень с девушкой. Потом, дедушка. В одной руке у него был мешок с продуктами. А в другой палка на которую он опирался. У дедушки с головы слетела его шляпа. И тоже покатилась вдоль бордюров. А дедушка этого и не заметил. Он уже смотрел вверх, а не на шляпу. И семья с коляской остановилась. Нет они сразу удивились, а потом уже и сами замерли, уставившись в небо. И автобус подъехал к остановке. ...
... Сначала это была ярко светящаяся точка. В светлом, пока ещё, небе. Как очень яркая звезда. Но она двигалась, как комета. Или ракета. Точно на город. И становилась всё больше и больше. Потом это был, какой-то шар. Но он летел не по прямой, а такой змейкой с большим огненным шлейфом. А потом кто-то закричал: - "Посмотрите! Посмотрите! Да это же лошади! Точно! Гигантские лошади!". "Это тройка!!!". ... "Они, что-то там тащат сзади!" - закричал уже другой. И они гнали во всю прыть по небесному своду. А из-под колёс вылетали не камни и песок. А пламя и искры. Потом эта колесница заложила крутой вираж и во всю ширь неба рассыпался красочный фейерверк. Куполом накрывающий город. Все, кому выпало счастье увидеть это, радостно закричали: - "Ура! Ура!!! Ура!" И тут ещё музыка вслед за огнями праздничного салюта тоже накрыла весь город - "Цыплёнок по имени Пи. Цыплёнок по имени Пи. ... Корова по имени Му". И дети от радости стали прыгать и танцевать. А все взрослые стали почему-то падать. Как подкошенные. Молча падать. Нет, не правда. Некоторые успевали крикнуть - "Ой!". А мама Костика даже - "Ой, Костик!". Дети ничего не понимали. Что происходит? Что такое? Где мама? Папа! Папа! ... Ведь с неба посыпались леденцы и мармеладки. Не камни, а конфеты. От леденцов, правда, было немного больно. А мармеладки били совсем не больно. ...
-+-
- ... Смотри, пресса! Коляску кто-то бросил", - сказал Ганс и подошёл к детской коляске. - Ну, что за люди такие! Разве так можно? Бросать такого чудесного ребёночка одного. Мозги у них есть? - Ганс наступил на что-то и раздался неприятный хруст костей. Ганс весело рассмеялся: - Ха-ха-ха! ... Есть! Есть! Я был неправ. Признаю это полностью. Глянь, пресса!
Поддубный тоже рухнул на асфальт, как подкошенный. Может быть, впервые в жизни. Упал на спину. Сам. Без чьей либо помощи. ...
... - Эй! Эй! Очнись, пресса! - Клумбочка склонившись, легонько бил по щекам Поддубного. Тот ничего не понимая, смотрел на него широко раскрытыми глазами: - Что? Что такое? ... Где я? - язык не хотел его слушаться. Клумбочка распрямился и улыбаясь по-дружески протянул ему руку: - Вставай! Работа есть. Возьми в колеснице бумагу и краски. И красиво так напиши, ты же пресса, писать умеешь, много, много объявлений - "Завтра в доме культуры вечной дружбы народов. Состоится детский музыкальный спектакль - "Щелкунчик в поисках еды и наслаждений". Потом их расклеишь по всему городу. Ну, там, где хоть что-то осталось. ... Поднимайся! Поднимайся! Дело нужно делать! Дело! Сборы никто не отменял. За это потом с меня спросят. ...
-+-
Эдгар никогда не любил никакой помпезности. Все эти спец эффекты. Пышные декорации. Неожиданные костюмы. Хотя фрак на нём сидел всегда и в любой ситуации - безупречно. Вся эта игра светом. Полунамёками. Различные экранные иллюзии. Аллюзии высшего света. Частые трансформации пространства возвышенного духа. Или мощное музыкальное давление, для достижения нужного результата сублимации чувств и очищения нравов. Ему не очень нравились. Нет. Совсем, категорично, он от них не отказывался. Но и не считал их решающими. Он больше доверял своему богатому опыту. Своим жизненным наработкам. Наитию. И прямому воздействию. При общении. Прямой контакт. Вот, что ему всегда было нужно. Здесь и сейчас. В эту самую минуту, секунду. В этот самый решающий миг. В чудо мгновение. Глаза в глаза. Жизнь или смерть. Взрыв всех эмоций и инстинктов. Разрыв всех нейронных связей и логических умозаключений. Полное помутнение сознания. В котором бы только оставалась одна повелевающая сила. Сила его голоса. Голоса правды. И конечно - ответная реакция. Вспышка! Сопереживание! Сопереживания! Со переживаний! Катарсис общей высшей правды! ...
Огненная колесница команды Эдгара приземлилась на неизвестной планете. Тихо и незаметно. Глубокой ночью. Тенью растворившись в пустынных узких улицах, погрязших в глубочайшем сне, терминаторы практически овладели всем городом сразу.
И голос Эдгара приятным баритоном в 270 децибел накрыл город сверху, разрушая на своём пути всё пространство жизни. Всё превращая в пыль. Дома и стены. Хотя, и может это было только - 269 децибел. Кровати зависли в левитации непостижимой воли. Просто пространство искривилось: - Нет ноши тяжелей, чем жизнь. Нет ноши тяжелей, чем жизнь, - монотонно твердил голос. - И нет желанней цели. И нет желанней цели. ... Себе вопрос задайте вы - Достоин я подарка - жить? И ни о чём не думать. Иль воле подчинитесь вы моей. Иль воле подчинитесь вы моей. Чтоб просто тихо - быть. В своей постели. Я лучше знаю, что вам надо. Я лучше знаю, как вам жить. И не спешите радоваться счастью и вашу память хоронить. Полк мертвецов я подниму сейчас! Чтоб брёл за вами, умоляя, хватая вас за руки - Похороните нас. Похороните нас. Избавьте нас от этой муки. Открыто всё для вас - идите. Живым даётся жизнь. Живите! И выбор этот пусть в мучениях терзает неустанно вас. ... Всё время. Каждый жизни час!
Достигнув пика. Вершины вдохновения. Взлёта и опустошения. Эдгар почувствовал, что его кто-то дёргает сзади за фалду фрака. Он обернулся и посмотрел. Перед ним стоял ребёнок. Мальчик лет десяти. В его глазах были и мольба, и страх одновременно: - Дядя, нам страшно. Не надо так, пожалуйста. Нам очень страшно. Мы хотим жить. Не надо.
Какое счастье слышать это мне, - сказал остывая от перенапряжения Эдгар. Сказал обычным своим голосом. И изменил цвет своих глаз с пылающе-красного на ярко-голубой. - Ты не поверишь, мальчик, как важно мне сейчас знать именно твоё мнение. Твои мысли, переживания и чувства. Твои самые сокровенные чувства и потаённые переживания. Но ты, как я посмотрю, ещё не готов к этому. Ещё - нет. Он взял своими крепкими руками трясущееся тело мальчика и уложил его на спину. И очень, очень осторожно. Предельно аккуратно - занёс свою могучую ногу над тонкой шеей ребёнка. - Я не буду сильно давить, мальчик. Не волнуйся, пожалуйста. Это так надо. Это очень важно. Я хочу, чтобы ты сейчас весь собрался. И когда ты почувствуешь, что задыхаешься. Рассказал мне все свои мысли. Что ты вспомнишь из своего детства? Какие воспоминания будут первыми. А какие потом всплывут. В самом конце. Я хочу, чтобы ты озвучил мне их эстетику. Точно и последовательно. Со всеми нюансами и сменами настроений. ...
Но этому эксперименту не суждено было исполнится, свершиться до конца. Эдгара очень сильно толкнули сбоку. И он едва-едва удержался на ногах. И каково же было его удивление, когда напротив себя, он увидел изящное, милое существо, пылающее гневом и решительностью. Красоты необычайной. Невиданной. Не земной - это точно. Что и поразило Эдгара буквально наповал. Навылет в тысячу вольт потрясений. Он моментально снял цилиндр и пал на колени: - Что так разгневало вас, милое создание? - вырвалось у него само. С нотками обожания.
Девушка сделала решительный шаг вперёд, прищурив глаза: - Зачем вы мучаете брата моего? Я не позволю вам. Что вы за изверг. Такое над ребёнком сотворить. Что вы за звери?
- Простите! Простите, умоляю вас. Нежнейший, милый друг. Вы всё не так поняли. Всё было совершенно по-другому. Реальность есть не то, что вам здесь показалось. Спросите вы у сердца своего. И посмотрите, что оно ответит вам. Я спас его. Я спас его. Я спас его, - глаза его блеснули яркой вспышкой. Очень яркой. Как молния. ... И у девушки тут же изменилось лицо. С него моментально улетучился гнев и недоверие. А на смену пришло озарение и любовь. Любовь и обожание. - Я верю вам, мой рыцарь. Вы не обманите меня. Всё так и было. В этом правда. Ваш голос не способен врать.
Эдгар быстро поднялся и протянул девушке руку: - Прошу вас, драгоценная моя, после всего случившегося я просто должен. Нет, я обязан загладить мою вину. Непременно. И я не приму никаких возражений. Решительно никаких, - он так пристально посмотрел в её умопомрачительные глаза с лёгкой поволокой, что она дрогнула. И медленно сделав реверанс, протянула в ответ свою руку. Эдгар подхватил её на руки и устремился к колеснице. По дороге раздавая распоряжения и приказы: - Так всё! - приказал он своему заместителю, застывшему во фрунт. - Прекратить все боевые действия. Развернуть лагерь для беженцев. Кто ещё жив - оказать медицинскую помощь, накормить, напоить, одеть. ... Так! Где Писякин? Почему я его должен искать?
- Я здесь! Я здесь! - выскочил из-за завалов кирпича, мебели и человеческих тел летописец. - Меня искать не надо. Я тут материал для летописи собирал.
- Слушай сюда, Писякин. И записывай быстро. У меня совершенно нет времени на все эти глупости.
- Я весь внимания. Весь!
- Пиши так, значит. ... Эти варвары. Эти получеловеки. Эти нелюди в человеческом обличии.
Которые всегда были против наших самых тесных культурных связей. Хотели устроить наглую и дерзкую провокацию с распятием ни в чём неповинного мальчика. Маленького чудесного мальчика, - и он быстро поцеловал девушку в губы. - А потом в этой мерзости обвинить наши доблестные силы добра и справедливости. Но наш смелый командир не дал им этого сделать. В одиночку. Сам. Он прямо вырвал. Нет, сорвал его лучше ... это гнусное преступление. Ну, там, ценою собственной этой, как его ... - Эдгар, не найдя нужного слова. Раздражённо бросил. - Ладно! Дальше сам придумаешь. - потом громко крикнул всем ошарашенным братьям: - Короче! Всем вольно! Отдыхать! Я в ресторан! Когда вернусь не знаю! ...
-+-
Третий Рим - город терминаторов. Своей красотой и роскошью потрясал воображение самих терминаторов. А они уже потрясали всех остальных. Кто был с ними не согласен. По красоте своей он намного превосходил Второй Рим и вплотную подбирался, через нужных людей, к Первому. Здания города уходили вверх, в небо. Нескончаемо. И намного, намного дальше. За счёт голограмм усиления иллюзий возвеличенности. Если задрать голову вверх. И попытаться охватить их взглядом. То через сутки казалось, что они не стоят на грешной земле. А торжественно спускаются из самого дальнего космоса. Вторые сутки выдержать ещё не удавалось никому. Даже самым стойким терминаторам. С нормальными документами. И это было чудо. Чудно, как красиво и величественно. ...
Эдгар, вторые сутки, излучающий восторг и вдохновение, в приподнятом настроении припарковал свою огромную колесницу у самого шикарного и дорогого ресторана города. Такого большого, что казалось, что он и есть сам город. Который тоже назывался, как и город - Третий Рим. С колоннадой по периметру. Широкой и длинной белой мраморной лестницей. И клоунадой у самих массивных, обитых золотом и парчой, входных дверей. Эдгар снова подхватил свою возлюбленную на руки. И километровую лестницу преодолел в три прыжка. Это его так несла и возносила любовь. Любовь. Он прямо парил на нежных крыльях счастья обожания.
У самих дверей, он опустил свою возлюбленную на ковровую дорожку, поправил объехавшую манишку, и попытался открыть входную дверь. Но его грубо отстранили трое молодых и крепких юношей: - Ты куда прёшь, чучело? Ты кто такой?
- Эдгар буквально опешил от такого наглого и самоуверенного напора. - А вам, что надо? Вы кто такие? Мы в ресторан пришли отдохнуть.
Молодой человек внимательно осмотрел Эдгара с головы до ног и обратно. Видимо, его, что-то не устроило во внешнем облике визави. И он, чуть склонив голову вправо, с грозным видом шагнул в сторону Эдгара: - Слышь! Ты! Обормот ряженый. Сегодня "днюха" у Славы-босяка. Весь ресторан занят. Здесь такие люди собрались. Тебя только не хватало. Давай, идите отсюда, - и он вяло махнул рукой.
Эдгару всегда очень не нравилось это убогое словечко - "днюха". Оно ему напоминало последний выдох тяжело раненого. Он сморщился, как от зубной боли. Хотя зубы у терминаторов никогда не болели. Потом он снял свой атласный цилиндр и передал его девушке. И на всякий случай, Эдгар тоже склонил голову слегка вправо, и так же развязано произнёс: - Послушай, юноша. Я лично знаю Славу-босяка. Мы с ним вот так! - и он потёр друг о друга свои указательные пальцы. И с ещё большим напором продолжил. - Да! Пусть меня не пригласили. Бывает. Я был на гастролях. Я отвечаю! И, что теперь, мы не можем с моей подругой тихонько посидеть, где-нибудь в сторонке. Выпить шампусика. В уголке там. Что ты гонишь мне. Я все расклады знаю. Этот же ресторан такой необъятный. В нём на самолёте летать можно. В натуре. Я тебе говорю.
Молодой человек, немного смутившись, вернул свою голову в нормальное положение. И уже более примирительно спросил: - Погоди. Погоди. Ты может театральный? Тут сегодня почти все ваши. Один даже после суда прибежал. Сегодня на условный откинулся. К нему хотят подход сделать. Тебя, как зовут, вообще? Я сейчас узнаю, - и молодой человек вытащил из своего кармана рацию. - Ну? - кивнул он в сторону Эдгара.
У Эдгара тяжело вздымалась вся грудная клетка. Отдышавшись, он ответил: - Я Эдгар. Прямой потомок Мафусаила.
Молодой человек спросил в рацию: - Пиня, ты слышал? Эдгар сын Мафусаила. Проверь там в театральном списке. Есть ли такой чел? ... Что? Нет. Точно? - молодой человек вернул рацию в карман и выставил вперёд свою левую руку: - Всё, давай! Давай! Ушли отсюда! Быстро! И тёлку свою забирай! Что не понял?! ...
У Эдгара сразу помутнели глаза. Затем ярко-голубой цвет влюблённых глаз вспыхнул жутко красным с бычьими прожилками по белкам. Он попытался сделать шаг вперёд. И тут же получил неожиданный удар в самую челюсть. Настолько быстрый и сильный, что его подхватила, какая-то неведомая сила и он взмыл вверх, раскинув свои руки. И полетел раненой птицей в самый низ белой мраморной лестницы. Лестница была очень длинной. Очень. И у Эдгара, в его свободном падении, ещё вполне хватило времени, чтобы спеть на прощание своей возлюбленной итальянскую песню "Confessa" на языке оригинала. Как чувствовал - скажут потом. И всё бы ничего. Чего не бывает. Ну, немного повздорили. Ну, полетел. Ну, упал. Но песню прервал бордюр и резкий звук - "Хрясть!!!". А бордюры были. ... Хотя, скорее, получились такими, какими и дОлжны быть. С пятнадцатого раза, наконец-то, получились. Какая жуткая игра слов. На конец. И падение терминатора это подтвердило. Последними словами Эдгара были - "Ma perche ...Ma perche". ...
-+-
Дюбуа и его команде, как им казалось в начале, досталась самая лёгкая миссия. Пусть и две, но по сравнению с другими, совсем маленькие и тихие планеты. Даже - безмятежные, где-то. Со своей спокойной атмосферой и умеренным климатом. Но, что удивило Дюбуа. На первой же планете. К которой они прибыли в 23, 08 по местному времени. Не было совсем никаких огней. Вы себе можете такое представить? ... Совсем! Никаких. Хотя, приятный полумрак там присутствовал. В 23, 29 по тому же времени. Облетев эту планету уже в четвёртый раз по разным меридианам, они всё-таки смогли увидеть единственный совсем небольшой, крохотный огонёк. Едва, едва тлеющий и различимый. В 23, 31 они бесшумно приземлились в двухстах метрах от объекта с таким странным свечением. Дюбуа приказал всем покинуть колесницу, взять оружие и быть наготове. Что-то его смущало во всей этой ситуации. Сам он покинул колесницу последним. Сменив свой цилиндр на широкополую шляпу. И, прихватив ещё с собой плазменную шпагу и дуэльный пистолет 102мм калибра с усовершенствованной пулей-бумерангом. Которая насквозь прошивала любой танк. И возвращалась обратно в ствол. Сойдя, он почувствовал под ногами мягкую травянистую, слегка покачивающуюся почву. Похожую на плывун. Слева, судя по бликам волн, камышам и стройному хору лягушек, было длинное, вытянутое озеро. Справа, примерно на таком же расстоянии, плавно покачивались высоки ели. И озабоченно ухала сова, где-то в глубине. Лягушачий хор, похоже был на разогреве у симфонического оркестра цикад, куда нагло врывалась выпь со своими громкими проблемами. А всплески рыб на поверхности озера были очень похожи на вялые аплодисменты немногочисленной публики. Пресыщенной этим вечным несменяемым репертуаром. Дюбуа же испытал от всего этого настоящее, неподдельное блаженство. Которое ещё и усиливалось этим чудеснейшим, чистым воздухом. И запахами - сырой травы, цветов и леса. Отдающими своё благоухание вместе с дневным, запасённым впрок теплом. ...
Команда встретила Дюбуа двумя ровными шеренгами у самого траппа. В полной сосредоточенности и предельном внимании. Несмотря на всё, так сказать, внешнее поведение Дюбуа, и его манеры. Как-то - полная отрешённость и показная безучастность ко всему происходящему вокруг. Он слыл одним из самых жестоких терминаторов в пределах Млечного Пути. Даже, если быть совсем откровенным, он считался терминатором с немалыми садистскими наклонностями. По всем легионам ходила молва. Как в одной из прошлых экспедиций в подшефную организацию. Он в своё свободное время решил испить молока. И с этим мыслями поспешил посетить одну из ферм. И увидев, в каком там состоянии находятся сами бурёнки. Он в бешенстве изрубил своей плазменной шпагой всё немалое руководство этой злосчастной фермы. Он настигал каждого. Методично и упрямо. На поле и в лесу. В болоте и в самом посёлке. Неотвратимо. Где бы они там не прятались. Что бы они ему не говорили. Как бы его не упрашивали и не умоляли. Какие бы графики ему не показывали. Он только рубил, рубил и рубил. Наотмашь. Не переставая. А, когда потом, отдохнув, и выпив кока-колы. Он решил наведаться ещё на свиноферму. Зачем-то. Кто его разберёт этого франта. Так вот, только двадцать самых крепких терминатора, повиснув у него на руках смогли уберечь всех от ещё более кровавой драмы. Хотя, если сказать всё, по правде. Быть до конца честным. Плазменная шпага почти не оставляла следов крови. Вот ведь, как изменился мир. Вот, до чего его довели. ...
Дюбуа внимательно осмотрел каждого из терминаторов. Пощупал, потрогал, проверил. Заглянул каждому в глаза. Затем шёпотом сказал: - Слушайте меня, ублюдки. Двигаемся двумя колонами. След в след. Расстояние между колонами не больше двух метров. Если там есть, что-то живое огонь не открывать. Все свои огни потушить. Глаза прикрыть. Звуков не издавать. Любой шорох, скрип, треск будут жестоко караться. Я впереди. Идём медленнее, чем стоим. Все всё поняли? ... За мной, подонки. ...
Группа двигалась очень медленно. Ни одного лишнего звука или шороха. Десять приставных шагов под аккомпанемент цикад. Потом десять полушагов под лягушачьи трели с переборами. Здесь спешить было нельзя. И все это понимали. В предельном внимании по всем сторонам. Там вдали их цель. Еле различимое оранжево-желтоватое пятнышко. Как будто чей-то глаз следил за ними. Иногда он смещался то в одну сторону, то в другую. Потом вдруг растягивался вверх и тут же сжимался. Падал и дрожал. Дюбуа в это время поднимал кулак вверх, и вся группа моментально замирала. Это окаменевшее стояние могло продолжаться и несколько десятков минут. Пока кулак Дюбуа не опускался обратно вниз на эфес его плазменной шпаги. Тогда все снова подбирали свой шаг под музыку ночи. Когда до цели уже оставалось метров пятьдесят. В предутреннем тумане появились слегка различимые очертания небольшого строения. Домика с плоской крышей на высоких сваях-столбах с высоким крыльцом. В единственном маленьком окошке его трепетал огонёк свечи. И вместе с мелким, моросящим дождиком стали доноситься и едва различимые звуки. По всей видимости из этого строения. Дюбуа снова остановил группу. Раскрыл свой зонтик с видами Парижа. И стал внимательно вслушиваться. Ловя каждый звук: - О-о-о. Эм-м-м. О-о-о. А-а-а. О-о-о-о-о-оу-у-у. ... Не надо-о-о-о. Не надо-о-о-о. ... Я не могу-у-у. Нет. Нет. О-о-о-о-ох. Какой же ты изверг. ... Ты просто зве-е-е-рь. Ах!!! - чтобы лучше расслышать группа быстро преодолела оставшееся расстояние и замерла у самого крыльца. - Я тебя ненавижу! Не надо. ... Ну, остановись же. ... А-я-я-яй-й! Ну, что ты делаешь. ... Вот так! Так! ... Да! Да! ... Оставь меня! Оставь! Ты меня всю истерзал! ... Ещё! Ещё! Ну ты же можешь! ... Так! Да! Да! ... Я улетаю-ю-ю-ю! - потом послышались шаги, дверь распахнулась настежь и из дома выскочила совершенно голая огромная женщина. Она была почти вровень с терминаторами. Её большущая грудь подпрыгивала при каждом её шаге. Лицо её было обращено вверх, а глаза чуть прикрыты. Она не обращая ни на кого внимания, оттолкнулась от края крыльца и прыгнула. Пролетев над зонтиком Дюбуа, она приземлилась на мокрую траву, между шеренгами опешивших терминаторов и зашлёпала босыми ногами прямиком к озеру. Лягушки тоже почему-то смолкли в тот же момент. Потом раздался колоссальный всплеск. И тишина снова накрыла всех. Дюбуа не подавал никаких признаков жизни. Сколько бы это продолжалось, осталось неизвестным. Так как на крыльцо ещё кто-то вышел. Каково же было удивление терминаторов. Это оказался совсем невысокий, худой, жилистый мужчина. С небольшими залысинами на голове. Он сначала сладко зевнул. Потом потянулся весь. Привстал на цыпочках и смачно крякнул: - Вот же бабы. Хрен поймёшь. То - не надо, не надо. Я умираю вся. Я не такая. А потом, давай-давай, не останавливайся. Ты меня не любишь. Мозги сломаешь с ними. Не-а! Лучше быть свободным! ... Свобода!!! - громко закричал он в небо. Женщина с озера ответила ему тоже громко: - Теплемуло абгден поку майн крафт манило-манило крякен круз. - Мужчина напрягся и внимательно выслушал всё, что она ему прокричала, - потом в недоумении развёл руками и сказал: - Вот зачем ей этот язык? Зачем? Взялась учить язык теплемулов. Они же под землёй живут всё время. И выходят только на базар. Два раза за год. Она же туда со своим бюстом даже не влезет, в их подземелье это. Зачем? Ну, не дура? Не-а, надо здесь заканчивать и двигать дальше. Ох! Пора. Пора, - размышлял он глядя на звёзды. - Я же геолог. Здесь я считай закончил. Так и доложу. А кругом ещё столько планет разных. И прекрасных, - с последними словами в зонт Дюбуа ударила сверху сильная и мощная струя. Дюбуа не проронил ни единого звука. А все остальные воины, как по команде, плотно зажали свой рот, свободной от оружия левой рукой. Рисковать своей жизнью никому не хотелось. Когда мужчина закончил восхищаться вселенной. Он быстро вернулся в дом. И по доносившимся оттуда звукам, можно было понять, что он собирает там свои вещи. Буквально через несколько минут он вернулся на крыльцо с небольшим чемоданчиком в правой руке. В левой он держал молоток на длинной ручке и прикуренную папиросу. Тихо сказав: - Ну, счастливо вам всем тут оставаться. Он проворно спустился по боковым ступеням крыльца и скрылся в зарослях кустарника за домом. Ещё какое-то время был слышен хруст веток, глухое бормотание. И не очень разборчивые слова - "Держись геолог. ... Крепись. ... Солнцу и ветру". Потом, когда всё смолкло. Раздались знакомые быстрые шаги по мокрой траве. Это счастливая женщина возвращалась после купания. Она летела на крыльях любви. Буквально парила над землёй. Снова проскочив между застывшими и окаменевшими шеренгами солдат. Она легко оттолкнулась от земли и, перескочив Дюбуа с зонтиком, мягко приземлилась на своё крыльцо. Когда дверь за ней плотно захлопнулась несколько минут можно было снова наслаждаться прекрасным концертом лягушек с цикадами. Да ещё и выпь с совой к ним изредка подключались. Стали появляться первые предрассветные небольшие компании тонко звенящих комаров. Безмолвные белые бабочки хлопали с усердием своими крылышками. Дождь понемногу стал усиливаться. И от земли пошёл вверх туман с совершенно другим запахом приближающегося утра. И из-за закрытой двери тоже пришёл новый звук, похожий на вой раненого зверя. Длинный, протяжный и тоскливый. Который потом сменился отчаянными рыданиями с различными переборами и регистрами. ...
Дюбуа сзади осторожно тронули за плечо. Он обернулся и увидел, что это был его связист, который протягивал ему трубку с поднятой антенной. Дюбуа сразу понял кто с ними вышел на связь. Доступ к этой связи имел только Оракул.
- Да, Учитель, это Дюбуа, - казал он, взяв трубку.
Голос учителя всегда твёрдый и уверенный в себе, на этот раз по-стариковски дрожал: - Мальчик мой. Случилось страшное. Непоправимое. Этого не должно было произойти, но оно так. ... Почему-то так, - Дюбуа почувствовал, что у Оракула пробежала слеза. - Я всегда пытался вас уберечь. Вы, мои ученики, самое дорогое для меня. Всё остальное неважно. И глупо. ... Но оно так вот вышло. Так вышло.
- Что случилось, Учитель? - перебил его Дюбуа в нетерпении.
- Эдгар погиб, - наконец-то признался ему Оракул. - Они убили его.
- Что?!! - не поверив услышанному, вскричал Дюбуа. Забыв о том, где он находится. И для чего. - Эдгар? Эдгар?!!!
- Да, - ещё раз подтвердил Главный Жрец. - Они убили его.
Глаза Дюбуа сузились и запылали ярко красным огнём ненависти: - Где это произошло? Быстро дайте мне координаты. - Дюбуа словно вырубал из скалы каждое своё слово. - Я разнесу эту планету в прах!!! Со всеми, кто там будет! И не смейте меня останавливать, Учитель!!! Слышите меня! Слышите?!!! - солдаты словно по команде отступили ещё на один шаг в сторону. На всякий случай.
- Успокойся, мой мальчик. Успокойся. И не кричи. Нас могут прослушивать. Здесь такое дело. Вот. Как бы тебе это объяснить. Ах! Впрочем, я устал уже бояться. Пусть со мной делают, что захотят. ... Это были люди - "Славы-босяка".
- Это точно, Учитель?! Я правильно вас понял - Славы-босяка? Вы не ошиблись?
- Да. Всё точно. Я даю тебе слово. Они уже приходили ко мне. И всё доходчиво объяснили. Что они вытворяли здесь со мной, я не могу тебе передать. И не проси меня, ... пожалуйста, - голос его в конце совсем задрожал. И слёз он не мог уже сдержать.
Дюбуа замолчал. Он просто держал трубку у своего уха. Тяжело дышал. И о чём-то думал. Так в полной тишине прошло минут десять. Никто не издал ни единого звука. Все, кроме лягушек, цикад, и брошенной женщины. ...
Наконец-то Дюбуа пришёл в себя - Учитель? - спокойно сказал он.
- Да, мой мальчик, - отозвался Оракул.
- Я не вернусь, Учитель. Я, наверное, останусь здесь. Не осуждайте меня, пожалуйста. И поймите, прошу вас. Устал я что-то от всех этих систем. Не могу больше. Зверь во мне какой-то просыпается. Такой, что я сам его уже боюсь. Зверь кровожадный и безжалостный. Пусть лучше он здесь останется. И я тоже.
- Я понимаю тебя, Андрэ, - учитель впервые назвал его по имени. Ласково и уважительно. - Конечно, конечно. Оставайся и ни о чём не думай. Тебе нужно время. Я знаю. А там сам решай. Главное, что я в тебя верю. Прощай, Андрэ. Будь счастлив там. ...
Дюбуа отдал трубку связи, шпагу, шляпу и, поцеловав, дуэльный пистолет. Затем он обвёл взглядом лица всех и отдал свой последний приказ: - Братья мои, простите за всё. Я остаюсь здесь. А вы возвращайтесь. Наша миссия закончена. Прощайте, - он спокойно повернулся и быстро поднялся по ступенькам на крыльцо. Осторожно зашёл в дом и прикрыл за собой дверь.
А дождь ещё усилился. Это был уже почти ливень ...