Аннотация: Образ и высказывания доктора Франкла в этом рассказе составлен по впечатлениям автора от книг "настоящего" Виктора Франкла, одного виднейших психологов XX столетия.
ВОСХОЖДЕНИЕ
Зачем альпинисты идут в горы? Неужели только ради прекрасного вида с вершины? Недели страданий - ради красивого пейзажа в конце пути? Я думаю, что дело в самом восхождении. Высоцкий понимал это очень хорошо - поэтому и писал альпинистские песни лучше любого скалолаза. Поэтому они и принимали его за своего, что нам с вами не грозит. Он же наверняка понимал, что есть на свете восхождения и повыше Эвереста. Вот история одного такого восхождения.
* * *
Всё было как всегда. После работы Николай сел в машину, выехал за ворота своей конторы и поехал домой. Время было позднее и пробок почти не было. Вообще-то возможность работать допоздна не только увеличивала заработок, но и позволяла спокойно добраться до дому. Какая разница встанешь ты из за компьютера в шесть или в пол-восьмого? Всё равно к себе доберёшься почти в одно и то же время.
Николай остановился на светофоре. Красный свет горел минуты три, пока наконец не сменился на зелёный. "Наконец-то", - подумал он, плавно тронувшись с места. Вдруг откуда-то слева раздался скрежет тормозов. Николай успел краем глаза заметить неумолимо надвигающиеся фары и услышать грохот. Всё тело взорвалось болью, и затем наступила милосердная темнота.
"...когда очнётся....удар...множество переломов...". Появляясь и пропадая, обрывки фраз эхом отдавались в голове. Болело практически всё тело. Хотелось пить. Николай разлепил глаза и увидел медсестру, менявшую капельницу. Он попытался открыть рот и попросить пить, однако раздались только слабые сиплые звуки. Медсестра бросила внимательный взгляд и заметив, что он пришёл в себя, сказала: "Не нужно говорить. Вы после операции, вам нельзя есть, пить и напрягаться. Вы наверное хотели попросить воды? Если да, просто закройте и откройте глаза.". Глаза у Николая закрывались и сами. Вот открыть их... Медсестра кивнула: "Я поняла. Сейчас пущу капельницу поскорее, и станет легче. Тут солевой раствор с болеутоляющим." Даже мягкий свет в палате резал глаза. Николай опустил веки, погружаясь в кольца огненных сполохов и ощущение бесконечного головокружительного падения...
Когда Николай проснулся, был уже день. У кровати сидела мать и читала книгу. Со всех концов тянулись какие-то провода и трубки.
- Мам, - прошептал Николай.
- Коленька, тебе лучше сейчас не говорить, - засуетилась мать. Выглядела она устало, с чёрными кругами вокруг глаз.
- Что случилось?
- Ты попал в аварию. Водитель грузовика уснул за рулём. Тебя пять часов оперировали, потом трое суток без сознания лежал.
- Что врачи говорят?
У матери подозрительно заблестели и забегали глаза. Прошло несколько секунд, она явно не знала, что сказать.
- Говори, мам, я же сильный, - просипел Николай.
Мать отвернулась к окну, проглотила комок в горле, положила руку на кровать и прерывающимся голосом начала говорить:
- У тебя спина сломана. Врачи штырь вставили, гипс наложили. Хирург сказал, что повреждён позвоночник, - и уже не в силах сдержать слёз, - они не думают, что ты будешь ходить.
Смысл сказанного доходил до Николая секунд десять. Потом вдруг всё закрутилось, смешалось, налетело как девятый вал и понесло. Отсутствие боли в ногах, картина его самого в кресле на колёсах, жалостливые взгляды друзей, которым неловко за собственное здоровье. И женщины. Девчонки, которых он никогда не пригласит на чашечку кофе, и к которым он никогда не прикоснётся. Девушки, которые вместо интересного парня будут видеть в нём объект для проявления милосердия. Любовь, которая не состоится, семья, которой не будет. Он закрыл глаза, и его охватило ощущение нереальности происходящего. В ушах нарастал гул, кружилась голова. Краски поблёкли, одновременно стало трудно дышать и хотелось кричать во всё горло. Николай собрался с силами и сказал:
- Ничего, переживём. Не плач, мам. Езжай домой и отдохни.
Мать встрепенулась, порываясь возразить, но Николай устало прикрыв глаза продолжил:
- Я похоже не один день здесь буду, да и потом мне твоя помощь понадобится, так что езжай.
Мать кивнула, и ни слова ни говоря стала собираться. Видно ей эти три дня дались ещё тяжелее, чем ему. Сложив сумку, она поцеловала Николая и вышла.
* * *
Прошло две недели с тех пор как его перевели из реанимации в травматологию. Отчаяние первых дней сменилось оцепенением. Николай лежал на спине и глядел в потолок. Не хотелось ни читать, ни думать, ни есть. Во время одного из визитов отец сказал: "Парень, утешать я тебя не буду. То, что мы с матерью тебя любим ты и так знаешь, а таких слов, чтоб твою боль развеять мне всё равно не найти. Только вот что скажу: если жить, как будто тоски нету, то она мало помалу сама и развеется. Продолжай жить, даже если жить и не хочется."
Вот Николай и продолжал жить по инерции. Заставлял себя кушать. Заставлял смеяться с друзьями, шутя над своим положением и наблюдая, как выражение напряжённости сменялось в их глазах облегчением. Однако всё это было формой, а не содержанием. Содержание же пребывало в отуплённом оцепенении, периодически сменявшимся острым чувством протеста против несправедливости бытия, обрёкшего двадцатисемилетнего парня на жизнь калеки. Не будет беготни с детьми по набегающим волнам океана. Отныне его удел - одиночество.
* * *
Прошло три месяца после больницы. Жизнь мало по малу наладилась. Квартиру обустроили так, чтобы он мог управляться сам. Купили специальную машину с ручным управлением для инвалидов в креслах. Страховка недееспособности дала ему возможность оставить работу. Медицинская страховка оплачивала лечебные процедуры четыре раза в неделю. Страховка компании, которой принадлежал грузовик, выплатила большую сумму чтобы уладить всё без суда. И Николай целиком ушёл в книги. Он глотал романы и фантастические повести по штуке в день, проживая на их страницах то, что ему было заказано в настоящей жизни. Иногда победив "вместе" с героем очередного космического боевика очередную галактическую империю, он вдруг особенно остро ощущал, что ему самому трудно даже принять душ, что он небрит и что в квартире царит беспорядок. Но чтобы снова уйти в забытие под рукой всегда был очередной роман.
Николай не раз думал о том, чтобы прекратить это всё. Когда он представлял себе оставшиеся ему десятилетия в инвалидной коляске, его начинала душить горечь и несправедливость происходящего. Однако он не хотел причинять своей смертью дополнительной боли родителям. Иногда к нему забегали друзья, однако сам он в гости не стремился. Говорить с ними было не о чем - "сытый голодному не товарищ". Мать приходила два раза в неделю и постоянно подкидывала какие-то свои церковные книжки. Книжки напоминали ему советские листовки с агитацией. Мать постоянно пыталась заговорить о религии. То, что у неё не получалось ясно выразить свои мысли бесило его, и он часто срывался на крик.
Как-то раз отец спросил его, не стоит ли сходить к психологу, что, мол, "депрессия может свести в могилу вернее любой аварии". Николай согласился. В кабинете у психолога Николай оглядел роскошные диваны и улыбнулся, кивнув на свою инвалидную коляску:
- Вы не против, если мы заменим Фрейдову кушетку на Николаево кресло?
- Пациент шутит, значит ещё не всё потеряно! - рассмеялся доктор.
Три часа Николай усердно заполнял тесты, рисовал картинки и отвечал на вопросы. Он не верил, что психолог сможет ему посоветовать что-либо путное или сказать что-либо новое, однако посещения всё равно оплачивались страховкой. Да и к тому же то, что он не сидел как Илья Муромец на печи а хоть что-то делал, вносило хоть какую-то ноту разнообразия в его бытиё.
Через два дня после визита, психолог (его звали доктор Андерс) позвонил ему домой: "Я обработал результаты ваших тестов, и у меня появилась одна идея. Перед тем как мы продолжим нашу терапию я бы хотел, чтобы вы встретились с другим специалистом, которого я почитаю за своего учителя и дорогого друга. Он очень старый человек, больше не практикует, однако мог бы встретиться с вами. Придёте ко мне в офис послезавтра в девять утра?" Николай согласился.
* * *
Когда Николай въехал на своём кресле в двери офиса, он увидел за столом старенького дедушку-одуванчика в рубашке с короткими рукавами и дымящейся чашкой чая в узловатых пальцах. Вытатуированные на руке синие цифры сразу бросились Николаю в глаза, и он пялился на них секунд десять. Придя в себя и оторвав наконец взгляд от этого символа концлагерей, он встретился со смеющимися глазами дедушки и смутился.
- Ой, извините...
- Ничего, ничего, на твою коляску, поди, глазеют ещё больше. К тому же я привык. А в последнее время народ и вовсе начал забывать, что это такое. - Дедушка говорил с заметным акцентом.
- А это действительно из Освенцима?
- Да. Сначала из Освенцима, а потом из Бухенвальда.
- Не знал, что слово "потом" сочетается в одном предложении с Бухенвальдом, не говоря уже об Освенциме!
- Да уж. Наверное цифры везучие оказались... Сказал бы мне кто после первого дня в Освенциме, что через четыре года я ещё жив буду - не поверил бы. Кстати, давай представимся. Меня зовут доктор Франкл.
- Николай, - представился Николай.
- Парень ты, судя по отзывам, умный, и наверняка уже понял, зачем доктор Андерс предложил нам встретиться. Мне, как человеку, прошедшему концлагерь, гораздо легче говорить парню в коляске о том, что ещё не всё в жизни потеряно. Я не практикую уже лет десять, однако между мною и некоторыми моими друзьями-коллегами имеется договорённость насчёт подобных ситуаций. Доктор Андерс очень хороший специалист. Он поможет тебе, если ты ему позволишь это сделать. Он бы и звать-то меня не стал если бы ты пришел к нему с вопросами, а не с ответами. А тут у тебя все ответы уже готовы. Ты ведь уверен, что жить тебе не зачем, и визит к психологу - это эдакая последняя птичка перед тем как помахать миру ручкой. Эдакое оправдание перед совестью и перед ближними, "мол я всё попробовал, теперь оставьте меня в покое". Я ведь правильно понимаю ситуацию?
Несколько ошеломлённый таким вступлением, Николай непроизвольно кивнул в ответ.
- Вот и доктор Андерс всё правильно понял, - продолжил доктор Франкл, - и позвал меня не для того, чтобы помочь тебе найти ответы, а чтобы ты нашёл в себе смелость задать себе тот самый главный правильный вопрос.
Тут он остановился и прихлебнул чая из чашки, выдерживая паузу и явно дожидаясь напрашивающейся реплики Николая.
- И что же это за вопрос? - наконец спросил Николай.
- Неужто весь смысл жизни лежит к югу от пояса? - незамедлительно выпалил доктор явно заготовленную реплику.
Николай невольно улыбнулся. Доктор улыбнулся в ответ и, явно пародируя доктора Андерса, изрёк:
- Пациент шутит над собой, значит не всё ещё потеряно.
Вышло довольно похоже, и они оба рассмеялись. Доктор сделал ещё один маленький глоток, смакуя душистый чай. Николай пытаясь поддержать тон спросил:
- Итак, вы собирались сказать мне, что ещё не всё потеряно и жизнь бывает намного хуже - например в концлагере?
Доктор неожиданно серьёзно ответил:
- И да, и нет. Да, не всё потеряно, хотя что именно входит в это "не всё" - разбираться тебе. Нет, я не собирался убеждать тебя, что твоя жизнь по сравнению с концлагерем просто прекрасна. Доктор Андерс, а теперь и я, всего лишь думаем, что кое-какие находки сделанные мною там и тогда могут помочь тебе здесь и сейчас. Позволь мне немного рассказать тебе о концлагерях, о существовании полностью лишённое того, что обычно приносит нам удовлетворение в жизни. Ты шатаешься от ветра, шлёпая по снегу опухшими от голода ногами с привязанными проволкой кусками бывшей обуви или даже картона. Предел твоих мечтаний - это лишние пятнадцать минут сна или кусочек хлеба. И самое страшное в том, что за неделю такой жизни онемевает не только тело, но и душа. Ты практически забываешь ощущение счастья. Для тебя даже это понятие перестаёт иметь смысл, становясь пустым звуком. Единственным призрачным лучом света в этом аду остаётся слабая надежда на освобождение, но за дымом от крематориев этот луч практически не виден. Твоё бренное существование состоит из одних страданий, ведущих в конце концов в одну из коптящих поблизости небо печей.
- Наверное человеку не побывавшему там самому представить состояние узников практически невозможно. - вежливо вставил Николай.
- В какой-то мере ты сейчас такой же узник каким и я был тогда, - возразил доктор. - и также как и я тогда решаешь зачем тебе продолжать жить. Каждому из нас жизнь в перемежку с ударами несёт радости. Убери эти радости, убери надежду на то, что эти радости могут вернутся, и жизнь превращается в ад, где смерть соблазнительно держит над собой табличку с надписью "ВЫХОД". Эсэсовцы были очень умелыми хирургами над душами. Убирая из нашего существования всё, что хоть как нибудь помогало нам почувствовать себя живыми, они ампутировали у нас смысл жизни. Когда им это удавалось, человек ломался - переставал вставать, как бы его ни били, не ел, даже если ему предлагали, начинал ходить под себя, и сам умирал в течении двух суток. Физическое выживание напрямую зависело от способности найти причину для продолжения своего бытия.
Доктор задумался на мгновение и затем продолжил:
- Я, наверное, единственный из живущих, кто смотрел на концлагерь не только глазами заключенного, но и психиатора. За несколько лет до войны я стал доктором медицины, потом доктором психиатрии, практиковал, публиковался. Ещё тогда я заметил связь между смыслом жизни и здоровьем человека. Ты когда нибудь замечал, что разочарованные люди и болеют чаще, и пьют больше?
Николай согласно кивнул.
- Ну вот, а с психическими заболеваниями у таких людей дело вообще плохо. И вопрос "зачем это всё" зачастую становился ключом к лечению. Причём ответ на этот вопрос у каждого был свой - конкретная мечта конкретного человека в конкретный момент его существования. Один - открыть бакалейную лавку, другой - посмотреть Париж или Ниагарский водопад. Я начал проводить исследования с кучей вопросников, статистики и тому прочее, ближе к войне начал книгу писать. Идея была помочь пациентам найти их мечту, перестать пить и начать жить.
Николай рассмеялся. У доктора тоже в глазах плясали весёлые чертенята. Глаза у него были, несмотря на преклонный возраст, молодые, лучистые и очень располагающие к себе, заставляющие забыть о разнице в возрасте. Перед Николаем сидел просто интересный человек, друг, а не препарирующий душу специалист. Он уже забыл когда в последний раз так от души с кем-нибудь разговаривал, безо всяких оттенков сожаления или фальшивого внимания, не боясь показаться смешным или глупым. Тем временем доктор продолжил:
- Ещё до войны я определил две больших области, в которых люди обычно находят смысл своей жизни. Одна - это творчество. Работа, стихи, рисовать, воспитание детей (своих и чужих) - привести в мир что-то, чего в нём ранее не было, "сотворить". Вторая - впечатления. Приятно провести время с друзьями, узнать что-то новое, "увидеть Париж и умереть". Любовь тоже входит в эту область. Пребывание с любимым человеком наполняет жизнь смыслом как ничто другое.
У Николая сжалось сердце. "Как раз то, что мне больше не светит", - подумал он с неожиданной злостью и горечью.
- Однако какой может быть смысл жизни у старухи, умирающей от рака? Или у буйного психического больного запертого в изоляторе? В Париж им не съездить, творить из за боли или недуга они не могут. Есть ли смысл в существовании опустошённом практически от всего, кроме страданий? Может в таких случаях лучше всего прекратить страдания человека? Я долго ломал над этим вопросом голову, пока жизнь, этот жестокий, хотя и эффективный учитель, сама не подвела меня к ответу. В концлагере заключённые часто говорили о том, как они выйдут на свободу. Их внутренняя цензура заранее вырезала из их жизни время, проведённое в лагере. Я же понимал, что жизнь сама по себе должна иметь какой-то смысл, всегда, даже в страданиях концлагерного существования. Если жизнь сама по себе не имеет смысла, то она не обретёт смысл и через воспроизведение себя через потомство, или через созерцание себя в музыке, театре и в обмене собой через общение с другими людьми. Однако как наполнить достоинством лишённую всякого достоинства жизнь в концлагере?
Доктор Франк остановился на мгновение, как будто заново переживая те далёкие дни. Николай терпеливо ждал продолжения.
- Это я сейчас тебе всё так складно говорю - "смысл", "точка зрения". А тогда просто было так плохо, что и не опишешь. Единственное, что я делал - это заставлял себя верить, что должно быть какое-то понимание этого всего, какой-то психологический выход. Пока в один день до меня не дошло, что я - Человек. И этого у меня никто не заберёт. Я не могу выйти из концлагеря, однако я могу остаться Человеком даже перед окружающими меня страданиями. Когда страдания не могут быть отметены в сторону, человек всегда может вознестись над ними. И даже если никто не видит этого торжества человеческого духа, осознание этой победы у самого человека не забрать. Эта победа остаётся запечатлённой в Книге Прошлого надёжнее, чем в бронзе или граните.
Доктор потёр лоб, и продолжил медленно и тщательно подбирая слова.
- Это "понимание" не было результатом логической цепочки, хотя ему и предшествовали размышления, анализ и сознательный поиск. Оно было осознанием, как будто бы смотря на головоломку, в один момент видишь набор блоков, а в следующий вдруг замечаешь взаимосвязь между ними. В общем, в один день я понял, что никто не в силах забрать у меня моего прошлого. Я вдруг понял, что моменты моей жизни с женой и дочерьми, закат на Женевском озере - это уже отложено в сокровищницу прошлого, и стало моим навеки. Я понял, что никто не сможет заставить меня перестать быть Человеком. Даже если я не могу избежать страданий, в моих силах пройти их с достоинством. Даже если никто не узнает об этом, достаточно того, что об этой внутренней победе знаю я сам.
- И в такой победе духа, - завершил свою мысль доктор, - в сохранении в себе Человека даже посреди ада я и нашёл смысл страданий. И упор здесь на слове "Человек", а не "страдание".
Доктор остановился чтобы перевести дух. Николай прищурился и спросил:
- То есть вы хотите сказать, что нашли Бога?
Доктор задумался и наконец промолвил:
- Что-то я нашёл. Понимание, к которому я пришёл тогда, с одной стороны не содержало никакой явно новой информации, однако как психиатор могу заявить, что такой способности к собственной внутренней трансформации я не обладал. С одной стороны во мне имелся глубокий внутренний конфликт, который по идее должен был раздавить меня. С другой стороны имелся длительный поиск. И в момент, когда моя способность к поиску полностью исчерпали себя, когда я по идее должен был погрузиться в пучину депрессии, сдаться и потерять всякую волю к существованию, что-то как будто бы извне подхватило разлетающиеся куски меня и собрало их в новое понимание. Ощущение как в сказке о бароне Мюнгхаузене, который вытаскивает себя из болота за волосы. Однако к сожалению действительность - не сказка. Вот я и пришёл к заключению, что за волосы меня тащила совсем не моя рука... Знаешь, я думаю, что если ты будешь продолжать искать способы найти огонь в своём существовании, то та же рука в какой-то момент вытащит и тебя. Не веришь моему опыту психиатора - поверь моему опыту заключённого!
Николай и доктор Франкл проговорили ещё около часу. Как выяснилось, жена и дети доктора погибли во время войны. Николай был ошеломлён,узнав, что доктору девяносто пять лет, и в этом возрасте он прилетел из Вены чтобы "навестить друзей". Приехав домой, Николай сбросил очередной фантастический роман с кровати и завалился спать. На следующий день он позвонил доктору Андерсу и назначил встречу через неделю.
* * *
Прошёл почти год. Два раза в месяц Николай приезжал к доктору Андерсу. Они, как правило, час или два разговаривали о психологии, философии или религии, а затем доктор рекомендовал Николаю новую книгу на обсуждаемую тему. На следующий раз, начиная обсуждение прочитанной книги они переходили на новую тему, и процесс повторялся. Иногда они говорили о его семье и школе, о его годах в институте и его женщинах. Вырисовывающаяся из бесед и книг картина помогла Николаю многое понять о себе. Как подростковый комплекс "гадкого утёнка" заставил его одеть защитную маску высокомерия. Этот же комплекс неполноценности мешал ему открыться женщинам, с которыми он встречался. Где-то в недрах своего сознания он почему-то был уверен, что он-настоящий, без маски, им понравиться не может. Он спрятался от людей во внутреннюю крепость, которая стала его личной камерой-одиночкой. И там он ожидал прихода "настоящей" любви, которая должна была бы избавить его от страха показать миру своё настоящее лицо и вывести из душевной тюрьмы на свободу. Поэтому вместе с шоком от аварии и увечья ему пришлось иметь дело с крахом главной мечты его жизни. Теперь он понимал, что эта мечта была несбыточна. Полюбить по-настоящему можно только настоящего человека, а не решётки на окнах его души. Кстати, Николай понял, что женщины, с которыми он провёл более или менее длительное время, действительно любили его. Несмотря на все его старания, они и за исскуственным фасадом знали его истинное лицо.
За этот год Николай перелопатил гору литературы начиная с трактатов по психологии и учебников по философии, и кончая Библией, Бхагават Гитой, Танайей и Урантией. Фантастику он читал теперь крайне редко. Когда Николай ловил себя за космическим боевиком, он через силу захлопывал книгу и катил к полке с изучаемой литературой. Он стал чаще видеться со своими друзьями, однако обсуждать прочитанное получалось только с доктором Андерсом. Жизнь не перестала быть тоскливой, хотя каждый новый день давался с меньшим усилием - наверное потому, что не оставалось времени для самооплакивания. Доктор Андерс, вторя доктору Франклу, сказал во время одной из бесед, что избавиться от бремени разбитой мечты можно только обретя новую мечту. Вот Николай её и искал...
* * *
После вчерашнего визита к врачу отчаянно болела спина. За последние два года врач последовательно опробовал на его позвоночнике всю таблицу Менделеева. Пробовали и гормоны, и гомеопатию, и вообще неизвестно что. В этот раз ему впрыснули в позвоночник какой-то коктейль, одним из ингридиентов которого был экстракт из его крови. "Интересно, считается ли вампиром человек пьющий собственную кровь?" - пронеслась у него дурацкая мысль во время процедуры. И вот теперь пожалуйста - боль в спине как напоминание о том, что ниже спины уже долгое время ничего не болит.
В этот день вообще всё валилось из рук. Ночью Николаю приснился странный сон. Он видел себя на каком-то складе, где он и работал, и жил, никогда не выходя наружу. С ним была какая-то женщина, с которой он был счастлив. Там было всё, что ему было нужно, так что он никогда не выходил наружу. Иногда приходили другие люди, и он выдавал им с полок то, что им было нужно. Он был полностью удовлетворён своей жизнью. Очевидно он провёл всю жизнь в этом месте, потому что женщина, которая сначала была молода, становилась всё старше и старше, и ему самому было всё труднее и труднее двигаться, и вот он увидел себя рядом с кроватью, на которой она умерла. Его охватило горе и отчаяние (позже, когда Николай проснулся, он увидел на подушке следы слёз). Потом он каким-то образом оказался снаружи - видимо покинул свой склад от горя. Он - нищий, вокруг - пугающий огромными домами и бесконечным открытым пространством мир. Затем он каким-то образом оказался стоящим, раскинув руки, на вершине какой-то горы. Светило солнце...
Николая разбудил дурацкий звонок с предложением что-то купить. К моменту, когда он повесил трубку, оказалось, что он не может вспомнить концовку сна. "Странно, обычно помнишь только конец сна, а тут - наоборот", - подумал Николай. У него было ощущение, что именно в самом конце ему приснилось что-то чудесное, что-то очень важное...
Собравшись позавтракать он обнаружил, что у него в его холодильнике "царит зима" - холодно, пусто и бело. Он выехал за дверь и покатил к своему автомобилю. Проливной летний ливень застал его как раз на пол-дороге между машиной и подъездом. Погрузившись в свою "Хонду" Николай включил кондиционер и обнаружил, что он не работает. Он вытер окно салфеткой, и аккуратно двинулся, пытаясь рассмотреть дорожные полосы через потоки воды снаружи и разводы от салфетки изнутри. Когда, вымокший до нитки, он наконец добрался до продуктового магазина, то выяснилось, что молния от грозы благополучно вырубила все кассовые автоматы. Голодный, мокрый и злой, Николай выкатил, морщась от боли в спине, обратно на улицу. Гроза закончилась. Чёрные грозовые облака убегали на восток, оставляя позади вымытое до бирюзовой синевы небо. За спиной светило солнце, а впереди раскинулась непостижимо прекрасным мостом блистающая всеми цветами радуга. После всех происшедших этим утром нелепых неприятностей картина была настолько завораживающей, что Николай сначала улыбнулся, а затем засмеялся вслух. Продолжая улыбаться, он покатил по тротуару в своём кресле. Он вдыхал носом запах свежего, промытого грозой воздуха, впитывая сердцем открывшуюся красоту ни о чём не думая - просто наслаждаясь моментом. Его мысли вернулись ко сну, который он видел этой ночью. Свет солнца, тепло, и красота открывшейся ему картины напомнили ему то, что он забыл.
Он вспомнил, как во сне он поднял руки, закрыл глаза и захотел полететь. Следующим ощущением было парение в обволакивающих теплом потоках воздуха. Более того, он скорее почувствовал, нежели чем услышал: "Здравствуй". В этом приветствии было столько любви и тепла, что оно не могло принадлежать никому, кроме той самой любимой женщины. Только теперь не было горя. Ощущение было, как будто она была не вверху, не внизу, а везде вокруг. Был покой, какая-то возвышенная радость и чувство безграничного доверия этим восходящим потокам. "Мы теперь всегда вместе, стоит только тебе захотеть полететь". Когда он вернулся обратно на вершину, то ощущение потери ушло, а дома и площади города перестали казаться огромными. Ощущение было как будто вернулся в дом, которого не видел с четырёхлетнего возраста, и стукаешься лбом в притолку двери, которая когда-то казалась совершенно огромной. На этом его сон и был оборван утренним звонком.
Через некоторое время солнце заслонило облако и радуга исчезла, однако память о сне осталась. Николай вспомнил, что сегодня ещё не ел, и решил проверить не заработали ли кассы. Развернувшись, он поехал обратно к магазину, от которого отъехал довольно далеко.
Толкая руками колёса он продолжал переваривать свои ощущения. Ощущение полёта было приятным напоминанием о детстве, когда такие сны снились часто, однако никогда он не испытывал подобного ощущения поддерживающего со всех сторон сочувствия, тепла и любви. Его поразила реальность этих воспоминаний. Николай остановился на тротуаре парковки магазина. Людей вокруг этим ранним воскресным утром почти что не было. Всё, что он читал последний год начало вдруг сходиться воедино. Николай вздохнул, закрыл глаза и произнёс про себя: "Я хочу знать. Я хочу увидеть то, чего я не могу увидеть глазами. Я бы отдал свою жизнь чтобы обрести путь в жизни и избавиться от одиночества. Если Ты есть на самом деле - помоги моему неверию." Часть его сознания чувствовала себя довольно глупо, обращаясь ни к чему и ожидая ответа ниоткуда, однако всё остальное заполнила неизъяснимая тоска по чему-то очень близкому, но недостижимому. От чувства одиночества у него навернулись слёзы. Он закрыл глаза и вслух промолвил: "Я не знаю, что Ты такое, но верю, что Ты стоишь моей жизни. О тебе говорили многие, и я верю что Ты есть. Я буду искать Тебя даже если это будет стоить мне жизни. ГДЕ ТЫ?!"
Что-то (или кто-то) внутри него без слов дал ему ощутить, что ему рады, что он не один, что ЭТО гораздо ближе, чем рядом, внутри него, что никто и ничто ЭТОГО у него не отнимет. Ощущения не были ни словами, ни мыслью, однако отчётливее этого Николай никогда и ничего в своей жизни не ощущал. Многие вещи вдруг стали ясными, близкими и понятными. Он почувствовал некую изначальную любовь, отражением которой является вся остальная любовь в этом мире. Мир, мгновение назад ограниченный его инвалидным креслом, вдруг расширился до бесконечности. От избытка чувств тело Николая дрожало. Он увидел ПУТЬ, хотя что значит этот путь и как ему следовать - он бы объяснить не смог. Ощущение было, как будто бы слепой, которому всю его жизнь описывали цвета и краски, вдруг начал видеть. Николай много раз слышал слово "Бог". Теперь он Его увидел. "Ну что ж," - подумал Николай, - "У меня нет ног, зато, пожалуй выросли крылья!"
* * *
Когда Николай въехал через несколько дней в офис доктора Андерса, тот пристально глядя на него вдруг улыбнулся и сказал:
- Хмм, мне кажется, что сегодня ты пришёл ко мне в последний раз в качестве пациента.
- Что ещё у меня на лбу написано?
- То, что ты теперь в очень неплохой компании.
Доктор Андерс прогнусавил, ёрничания:
- Извольте представить вам остальных гостей - Будда, Мухаммед, Платон, доктора Франкл и ваш покорный слуга!
Николай в тон доктору ответил:
- Ну уж скромности вам не занимать. Единственное, что извиняет ваше богохульство, так это включение меня в этот список.
Доктор рассмеялся и перешёл на серьёзный тон.
- Наверное ты места себе найти не мог, дожидаясь этого визита? Должен тебя предупредить, что через пару месяцев состояние эйфории сойдёт на нет. Однако я уверен, что разберёшься, что к чему.
- А как это произошло у вас?
- Я был по делам в Вильнюсе и решил зайти в местную синагогу. Ты наверное не знаешь, но Вильно был в своё время одним из центров иудаизма. Я никогда не был религиозен, однако всегда любил историю, а уж чего чего - но истории в этом месте хватало. Я разговорился в синагоге с главным рабби - его прислали в синагогу из Нью Йорка, потому что не было никого из местных. Он спросил меня, надевал ли я когда-нибудь тефиллин. Я понятия не имел, что это такое. Оказывается, это коробочка с заповедями из Торы, которую повязывают на руке или на голове между глаз во время молитвы. В общем, он объяснил мне суть обряда и предложил мне совершить его прямо здесь же, в его кабинете. У меня тогда был паршивый период в жизни. Хотя я чувствовал себя довольно глупо, однако что-то во мне этого хотело. Потом я понял, что важным было не столько то, что я надевал или говорил, сколько моё обращение к чему-то, чего я не мог ни видеть ни слышать, попытка довериться чему-то неизмеримо выше меня. В общем, одел я этот тефиллин и повторил за рабби слова молитвы на иврите. Хотя я не понимал ни слова, но вдруг на мгновение я ощутил на своём лице ветер веков, голос бесчисленных поколений, произносивших эту молитву до меня, а также то беспредельное, которому эта молитва адресовалась.
Доктор помолчал несколько секунд, и затем продолжил.
- Поначалу я считал, что дорога к Богу одна - именно та, которой пришёл я. Ударился в изучение иврита и Торы, пытался разобраться в кабаллистике и тянуть всех непрактикующих евреев в синагогу. Однако со временем я начал замечать это устремление к познанию Пути у некоторых христиан. Причём устремление это зачастую не чета моему. Когда я прочёл жизнеописание Матери Терезы, то окончательно понял, что у каждого человека извилины - а вместе с ними и мироощущение - изогнуты по своему. Бог принимает ту форму, которая каждому доступна и понятна, а потом ведёт нас по направлению к себе. Это как восхождение на одну и ту же вершину по разным склонам горы. Маршрутов много, но гора, хотя и выглядит с разных сторон по разному, тем не менее одна и та же... В общем, я рад, что ты снова нашёл себя. Держи меня в курсе своих дел и заходи на огонёк.
* * *
Прошёл почти месяц. Николай устроился на пол ставки в одной компьютерной компании, которая позволяла ему работать из дому. Кроме этого он подрабатывал статьями о новейших технологиях в разных компьютерных журналах. Неделю с лишним назад Николай закончил писать очередную статью и выслал её в крупный компьютерный журнал, надеясь на публикацию. После завтрака он решил проверить электронную почту - не пришёл ли ответ. Николай подъехал к компьютеру, неловко развернулся, стукнулся коленкой об угол стола, чертыхнулся, потёр коленку и... замер, не веря своим ощущениям. Иногда трудно представить, что боль может принести столько радости.