Летние ветра улягутся... наступит покой. Лесхоз покрыт снегом, сад уснул. В деревне тихо-тихо, даже собакам лень подать голос, выбираться из деревянной будки в такой мороз. С вечера валенки греются на печке, заботливо подобранные бабой у порога, где мы их бросили сырыми, с отваливающимися кусками снега. На веранде темно, и когда утром выглядываешь из дверей избы, кажется, что веранда живет своей таинственной, зимней жизнью. Как будто это не кровать, а страшное чудовище, и не кастрюли в углу притаились, а какие-то птицы, готовые вот-вот броситься на тебя из темноты. А как только рассветет, хитрая веранда снова превращается в саму себя, знакомую и родную. С синими, застывшими занавесками и затянутыми инеем узенькими стеклышками в деревянных рамах. А ты уже все равно забыл, как было страшно высовывать любопытный нос из теплой двери, и проносишься в своих высохших валенках на улицу, сбегаешь с крыльца и мчишься к воротам, смотреть, сколько снегу за ночь навалило, и как дядя Витя будет откидывать его лопатой, а потом надо на колонку за водой. И еще на елку ехать, и вообще как хорошо, когда зима!
Вечер быстро приходит, скрипучий снег у крыльца уже утоптан за день, взрослые неспешно собираются к столу, выставляют на печь противни. Баба аккуратно выстилает их газетами, рассыпает муку на столе. И теперь надо сидеть со всеми рядом, вылепливать маленькие пельмешки, укладывать их друг за другом, и слушать, как взрослые пересказывают прошедший день...
И так себе и представляешь, как в Куяган нынешней зимой пришел мороз. Да такой мороз, что волки стали к жилью выходить, к людям. Разорвали на остановке мужика, который только и успел, что жену с ребенком на балкон деревянной остановочной будки забросить. Люди говорят, только сапоги от него и остались. И страшно так становится, когда думаешь, как они рвали его на части, рычали, дрались, посреди темного Куягана. А где-то вдали кружил по заснеженному перевалу автобус, так и не успев доехать вовремя. Назавтра засыпал снег следы и волков и человека, решившего поехать по своим никому уже не нужным человеческим делам. То ли ветер, то ли волки завывают по утрам в далеком Куягане.
- Ну надо же... - вздыхает тетка, - а ведь мы только вчера на лыжах к озеру ходили, и как нас там волки не задрали...
Бабушка только головой осуждающе кивает. Уж теперь-то точно никого она дальше Лесхоза на лыжах не отпустит. И так становится тепло и уютно у печки, с пельменями, уснешь незаметно на стуле, тебя бережно отнесут в комнату. И спишь себе, видишь свой детский сон.
Толкает что-то под бок, просыпаешься и долго понять не можешь, что за гул стоит. И туго так, тяжело вспоминаешь, что гудит не печка, а тепловая пушка, обычная, электрическая, дрова для нее со двора таскать не нужно. И спит на батарее уже твоя, а не бабушкина кошка. И не в Лесхозе ты совсем, а в Новосибирске, в центре. На улице минус 40, поэтому и приходится пушкой спасаться. Встаешь, бродишь по квартире, еще в полусне, с трудом вспоминаешь, что не выходит твоя дверь на темную веранду. И бабушки нет. А все это с тобой. Так и лезет через сны, будоражит душу. Так и живешь до сих пор, посреди холодной веранды, среди страшных чудовищ-кроватей и жутких птиц-кастрюль. И нет ни конца, ни края твоему детству. И жизнь твоя только зимний сон.